Встреча в поезде

                1.Илья.
               
В Ростов-на-Дону поезд из Москвы прибыл поздним вечером.

К вагону номер три подошел человек средних лет с объемным рюкзаком за

плечами. В легкой дымке тумане у вагона зяб проводник в синем кителе.

- Добрый вечер, господин Знаменский.

Человек удивился, даже чуть напрягся, настолько неожиданно в полутьме

перрона было услышать свою фамилию. Он зачем-то оглянулся: кроме

него у вагона никого.

- Добрый

«Я экстрасенс – пояснил представитель РЖД – кроме того, в Ростове

вы у меня один, но паспорт все же покажите.

Знаменский, немного волнуясь, протянул документ. Это была первая его

Поездка, за многие годы, и он переживал что, фамилии не окажется в списках.

- Благодарю… Ваше место четырнадцать, купе четыре. Проходите, пожалуйста,

Илья Павлович …только, прошу вас, осторожно, не заденьте… рюкзаком

стены.

Знаменский сконцентрировался и прошел по коридору, будто канатоходец.

- Спасибо большое – крикнул вслед проводник.

Илья Павлович вошел в купе, опустил рюкзак на пол и порадовался что

едет в купе один. Он присел и стал с любопытством рассматривать интерьер

Здесь было чисто, уютно и даже празднично. Малахитового цвета

бархатистые полки, белая скатерть на столе, на нем картонная коробочка с

соком и шоколадкой, ложечкой, вилочкой. Справа на нижней полке лежал журнал

в тонком целлофане. Илье Павловичу вдруг вообразилось, что до него в это купе

никто не входил и через дымку тумана он попал в какое-то другое измерение, где

ждали именно его прихода и позаботились чтобы конкретно ему Знаменскому

было уютно.

На душе от этого потеплело и темнота за окном, в котором он сейчас

видел свое отражение не казалась враждебной.

По стеклу поползла капля, другая, через минуту стекло заморщинилось и

перестало отражать лицо, столик, дверь с зеркалом.

Илья Павлович задернул шторки и продолжил сидеть. В душе волнами накатывали

разные чувства, с которыми он старался справиться и остановиться на одном.

В кармане ожил телефон. Еще не видя экрана он знал, что звонит дядя.

В трубке прозвучал энергичный голос

- Ты уже в поезде, Финист ясный сокол?

- Да, в купе.

- Перфекто! Попутчики есть?

- Пока нет. Мне кажется вагон пустой- Племянник вздохнул - Никто, никуда не

  едет.

- Потому что все уже приехали. Один ты в движении! Счастливчик!

- Как тебе купе?

- Красивое

Илья Павлович наклонился, заглянул под ноги и вздохнул: 

- Раньше под полкой был ящик для багажа.

- Раньше это когда?

- Когда мы с мамой ездили в Воронеж к папиным родственникам.
 
 «Наверное лет двадцать лет назад? Тогда готовься: в туалете ты не найдешь 
 
Тут дядя принялся перечислять: унитаза с педалями как у рояля и

умывальника, с сосками как у коровы, - дядя хохотнул - прости… у коровушки, -

помнишь их надо было подергать, чтобы пошла вода. Серого мыла и газеты

вместо туалетной бумаги.

Слушай, тебя надо на телевизионные передачи приглашать, а я с тобой буду

ходить. Бросишь работу - станешь лайки собирать. 

И вот еще – сказал дядя – если взбредет в голову сойти где-то в степи, не

вздумай дергать стоп-кран. Не те времена».

- Вообще не думал, я не хулиган какой-нибудь.

- Ну хорошо, это я так на всякий случай. Сейчас за это большие штрафы.

- Я даже не знаю где он находится

- Вот и не надо.  У поезда остановки по расписанию, а не в степи на полустанке.

А вот скажи, если сосед по купе побежал на перрон за пивом, а поезд тронулся?

 Как бы ты поступил?

- Я пиво не пью

- Знаю, ты и не куришь.

- Мама всегда говорила: «Илька лучше купи себе мороженое лишний раз».

- Мама у тебя мудрая женщина – ответил дядюшка и продолжил:

- Кстати, а ты знаешь, что я работал проводником?

- Не знаю

- Да, студентом, летом ездили из Адлера в Воркуту. До сих пор помню

  «Зайцы», «китайцы», спекулянты, контролеры и эти стоп-краны.

  Я, даже, помню своего первого «зайца» - он же был последний. Хочешь расскажу,

  если есть время.

И дядя рассказал: «Самый первый мой рейс. Только от Адлера отъехали и на

первой остановке в вагон попросился парень до «Якорной щели».

Я его беру. Вагон пустой, парень прилег на полке где-то в конце. Поезд

трогается.

Стою в своем купе, лицом к окну, радуюсь жизни и тут кто-то трогает меня за

плечо. Поворачиваюсь и теряю дар речи. Как бы сейчас сказали: мгновенная

карма: передо мной стоит милиционер. Ничего не спрашивает, смотрит прямо в

глаза, улыбается и молчит. Мы смотрим друг на друга. Он молчит, я молчу. Оба

улыбаемся. В голове проносятся мысли: как он узнал?! Ведь и десяти минут не

прошло как я зайчика взял! Пауза затягивается. И тогда, чтобы разрядить

ситуацию я задаю ему вопрос: «Скажите пожалуйста, а какая

следующая станция»?

 Он выдерживает паузу, улыбается и отвечает: «Это ты проводник – тебе лучше

знать».

Я говорю, в свою очередь: «Это мой первый рейс - я их еще не все выучил».

А он, многозначительно так: «Значит все у тебя еще впереди»

поворачивается и уходит дальше по поезду и мимо «зайца» проходит».

Такая была история и что-то мне подсказывает что она могла закончиться по-

другому. Больше «зайцев» я не брал.

Надо же что я вдруг вспомнил.  Что еще хочу сказать…Ах

да…Попутчики. Ты только подумай, - разве это не чудо:

Еще вчера ты не был знаком с человеком, и вот он заходит, говорит «здрасьте» и

через полчаса вы угощаете друг с другом домашними пирожками и вареной

курицей, только потому, что он взял билет именно в твое купе. А мог быть и

другой человек».

-Ты еще здесь?

-Да

- Извини, меня понесло. Ты все документы взял?

- Да, два раза проверил. Они в отдельном пакете лежат.

-Это самое главное и деньги. Остальное не так важно.

Дядя вздохнул: «Мне до сих пор не верится, что ты решился уехать. Поверь,

далеко не все могут это сделать».

- Да, бывшие коллеги, так и говорят, что лучше там не будет.

  Они уверены, что я скоро вернусь обратно.

- Лучше или хуже. Важно, что ты в принципе решился на перемены.

Теперь вздохнул Илья Павлович.

- Отправление объявили.

- Понял. Крепко обнимаю тебя и желаю хорошей дороги.

Они простились.

Через несколько минут поезд мягко тронулся и стал набирать ход.

Остался позади подсвеченный неоном железнодорожный вокзал. Поезд

проехал Темерник и помчался по ночному Ростову, мимо его улиц и проспектов.

Илья всматривался в дома, блестящие от дождя дороги с автомобилями, фигурки

запоздалых прохожих, все это, из окна вагона, давалось ему в уменьшенном

виде, будто из компьютерной игры. Проехали Сельмаш и Аксай.

Илья Павлович сидел в купе в домашних тапочках, пил сок с шоколадкой и

завороженно глядел уже на зеркало реки Дон с баржами и бликами огней на ней.

Все было внове для его глаз, знавших многие годы одни и те же улицы и один и

тот же маршрут: Поликлиника – дом – поликлиника.

На работу он ходил пешком по переулкам частных домов.  В одном из переулков,

под окном низкого домика из красного кирпича сидела пожилая, близкая к

преклонным годам, женщина на зеленом табурете, всегда празднично убранная,

ярко накрашенная и молчаливая.

То ли невеста, ждущая жениха, то ли жена мужа, или просто женщина не

желавшая отпускать то, что ушло - она сидела так во все времена года,

словно библейская дева всегда наготове с маслом в ее лампаде.

Именно так вдруг понял ее в один из дней Илья Павлович. И женщина эта,

поначалу казавшаяся ему разукрашенной матрешкой, предстала совсем в ином

свете. И он дал ей имя Мадонна.

Илья Павлович не мог знать, чего ожидала, каждый новый день своей жизни

Мадонна, но стал задумываться, - чего от каждого нового дня ждет он сам.

Лампада его без масла, дом давно без гостей и праздника.

Белый халат часто не стиран и не глажен, либо стиран, но не глажен, а на

работе он сидит, стыдно признаться, в дырявых кроссовках. Дело дошло до того,

что как-то после совещания главный врач объединения попросил его остаться и

сказал прямо и без улыбки на лице: Знаменский, проследите пожалуйста за своим

внешним видом на работе и подстригитесь. Илью Павловича этот эпизод сильно

задел и даже унизил, но, пошел на пользу. Он стал следить за собой.

 «Вот, Илька, меня не слушал, зато чужого дядьку - главврача послушал» – мягко

сказала тогда мама.

Она многое знала о работе сына и могла написать об этом "Декамерон".

О постоянно зависающих компьютерных программах:  из-за этого карточки

больных Илья часто приносил заполнять домой и сидел до полночи;

О нищих медрегистраторах и медсестрах, точнее об их отсутствии;

О странностях производственных отношений.

О бывших милиционерах, которые на ВТЭК, как под копирку, шли с одним и тем же

диагнозом – эпилепсия. В связи с этим феноменом, однажды, Илье

Павловичу приснился сон: все отделение милиции бьется на полу в едином

эпилептическом припадке;

О сладко заснувшей на приеме и захрапевшей медсестре;

О карточке больного, которую сначала не могли найти, но через полгода все-таки

обнаружили, подложенной под ножку стола врача.

Мама ждала возвращения сына с работы с трепетом, не как бы, а по

настоящему. С поворота ключа в двери, до момента, когда войдет в комнату,

наклонится и поцелует в щеку. Он - радость ее и руки, и ноги. Она – неподвижный

сфинкс, если у него бывают седые волосы и короткая стрижка, делающая маму

похожей на худенького стареющего мальчика, с кожей цвета воска тающей свечи.

Днем за мамой ухаживали сиделки. Вечером сиделкой становился он сам.

Носил в туалет и ванную, кормил, поил, делал процедуры и укладывал спать.

Это не было для него тяжелой работой, пусть он и заработал две грыжи,

о которых никому не говорил. Сколь тяжелее было самой маме, чье тело

переставало служить постепенно, что, наверное, было милосердно со стороны

небес. А может быть, и наоборот, потому что, мама знала, что ее ожидает и

однажды, пока оставалась действующей одна только правая рука, она решила

покончить со всем этим разом: выпила таблетки. Для этого выбрала время

пересменки, когда сиделки ушли, а Илья еще не пришел. Он успел – вызвал

скорую и ей сделали промывание желудка. Больше попыток не было.  Мама

прожила еще три года и ушла год назад, рано утром, тихо во сне. Претерпела все

до конца.

Через день после похорон дядя пришел к племяннику. Он внутренне похолодел,

когда увидел на диване, где раньше лежала сестра, фигурку, укрытую

одеялом. Потом навещая племянника, входя в комнату, он старался не смотреть в

ту сторону, так что и не знал когда диван опустел окончательно.

Теперь в жизни Ильи осталась одна работа.

В то время как коллеги посвящали свое свободное время семье, отдыху,

поездкам, посещениям мероприятий и всему тому, что позволяет человеку

заряжать себя позитивными эмоциями и радоваться жизни – он

проводил свои выходные дни в поликлинике, занимаясь бумажными делами, а в

рабочие дни старался задержаться в кабинете как можно дольше.

Если подумать, Илья Павлович был настоящим врачом: во время приема уделял

внимание пациентам, а не бумагам- их он заполнял после работы, в ущерб

личному времени и своей жизни.

Когда жива была мама и приходили сиделки. Они убирали в квартире

и готовили пищу. Теперь Илья питался залитой кипятком лапшой и вообще всем

быстро приготовленным. В раковине копилась грязная посуда, пол в комнатах не

мылся, квартира захламлялась неубранными вовремя на место вещами и за

несколько месяцев стала являть собой печальный вид.

Дядя хватался за голову, племянник обещал сделать уборку, но из-за работы

откладывал. 

Стали накапливаться и другие каждодневные дела, маленькие, но важные, с

Ними обстояло еще хуже, поскольку они не были видны.

С чего-то надо было начинать. Дядя решил, что с уборки, потому что, как он это

понимал, запущенность квартиры являла собой внешнее проявления чего-то

намного более грозного, непонятно куда ведущего.

Захламленность квартиры набирала ход прямо на его глазах. Как затормозить

процесс, не то, чтобы исправить,- ломал голову дядя и пока ничего не придумал,

кроме как заказать в церкви на Чугунном переулке сорокадневный поминальный

молебен для покойной сестры. Ответ последовал неожиданный, хотя дядя

отказывался признавать связь между этими событиями: через неделю сгорела

квартира расположенная этажом выше, на пятом этаже, над племянником.

Она выгорела почти полностью вместе с дюжиной котов. В домовом чате

выложили видео квартиры залитой водой из пожарных шлангов. Публика была

шокирована видом жилища, похожего на дремучий лес, в котором среди

мусора высотой по колено были протоптаны дорожки. Татьяну, которая жила в

этой квартире десятки лет, многие в доме знали с молодых лет. Милая

интеллигентная женщина лет шестидесяти, всю жизнь работала портнихой. Была

разведена, давала приют бездомным котам. Дядя помнил Татьяну в ее лучшие

годы.  Тем горше был привкус печали в душе от невидимых миру трагедий

одиночества, который со временем растворился, как выветрился и запах гари в

подъезде.

В тот же день дядя показал племяннику видео и сказал только одно: «Ты

движешься в этом направлении».

В следующие выходные Илья стал наводить в квартире порядок.
            
                ------

Поезд лентой вился среди степей и уходил все дальше на юг. Илья Павлович

спал на нижней полке и снился ему сон:

Перед ним богато украшенная винтовая лестница. Он медленно спускается по

ступенькам и, миновав последнюю, входит в комнату. Она пуста, лишь в центре ее

стоит старомодный круглый столик, украшенный растительным орнаментом.

На столике старомодная клетка. Внутри клетки заперт белый голубь.

Он стеснен в движениях. Зернышек в его кормушке совсем мало и он лишен общения

со своими сородичами.

Илья Павлович вынимает из кармана ключ вставляет его в замок клетки и

осторожно поворачивает. Открывает дверцу клетки и отходит в сторону.

Какое-то время голубь остается на месте, решая выбрать ему свободу или нет.

Он робеет. Голубь выбирает безопаснее оставаться в клетке или улететь на

волю. Дверца открыта.

               
                2. Эрик.

Рядом, в третьем купе, в Сочи ехала молодая мама с пятилетним

сыном Эриком.

К утру следующего дня поезд пересек степи и въехал в предгорья.

Лучи солнца заполнили купе и осветили лицо мальчика.

Эрик, продолжал лежать с закрытыми глазами и широко улыбался,

потом перевернулся на живот, повернулся к окну и поднял шторку выше.

C голубого неба ему улыбался Дед Солнце.

На круглом желтке солнца мальчик видел его широкое доброе лицо.

Он видел это лицо не всякий раз, но всякий это предвещало для него 

какое-то приятное событие. 

Эрик знал, что скоро придут холода, Дед Солнце оденет шубу и шапку,

станет Дедом Морозом, спустится на землю, одетую белым покрывалом, будет

ездить на оленях, приходить в гости к детям, а после они найдут под елкой

подарки.

Вчера мама и Эрик разговаривали об этом.

Они стояли у окна, напротив открытой двери в купе, смотрели на лес, птиц и

угасающий закат.

Глядя в окно бегущего поезда на украшенный желтыми, красными и оранжевыми

листьями деревья мама говорила Эрику: «Прошло лето, за ним пришла - тут

она делала паузу и смотрела на сына - осень, повтори, осень».

Эрик кивал головой и говорил: «Иуабрь».

«Сентябрь – радовалась мама – Улетят листья, пройдут дожди и наступит что»?

«Оикагу» – улыбался Эрик.

- Правильно, зима. Земля покроется белым покрывалом. Мы с тобой будем

кататься на санках.

-Вай-наго-ийи.  – говорил Эрик

- Украсим елку и будем встречать Новый год!

-Гра-выч-огр-баках.

В пять лет Эрик разговаривал не так, как другие дети в этом возрасте: он говорил

слогами переставляя их в известном ему одному порядке, а мама хотела, чтобы

сын говорил по правилам.

Пока только две буквы и два слога нашли свое место в речи и сердце мальчика:

«Ма-ма».

Когда он произносил их - происходило чудо: лицо мамы озарялось

теплым светом, а из сердца исходили золотые лучи.

Теплый свет и эти лучи были тем чудесным клеем, который

скреплял эти два слога в одно целое.

Остальные слога и буквы чужими плавали вокруг в пространстве ожидая, когда

Эрик найдет им место в своем мире.

Мама желала и молилась, чтобы окружающие предметы раз и навсегда обрели

у сына свое название, и грезила, как она, из другой комнаты, звуком своего

голоса могла выделить нужный, из сотен других предметов, и сын сделать тоже.

Это сильно упростило бы его жизнь среди людей.

Мальчик старался, пробовал звуки на вкус, переставлял местами и так и этак,

произносил в одном темпе и в другом, тянул как жевательную резинку или

разгонял с места как гоночную машину, подбадривал их мимикой лица и

движением глаз, заставлял звуки прыгать, танцевать и даже плавать.

Но пока, даже отдаленного проблеска света и тепла не рождалось от многих

комбинаций гласных и согласных, как это происходило от двух соединенных

вместе слогов «Ма» и «ма».
               
                -------

Илья Павлович ворочался уже с полчаса. Ему досаждал солнечный свет.

Он зажмурился, протянул руку и закрыл шторку до упора. Утро странное время

суток: все живое, лишь только солнце встает, начинает зевать, потягиваться и

куда-то торопиться. У всех находятся дела. Илья Павлович потянулся и произнес

вслух: «Велел Бог пожить и нечего тужить». Любимая фраза бабушки, которая

была атеисткой и верила только в личную волю и инопланетян.

Где-то рядом раздавался щебет птиц.

Илья Павлович прислушался. Нет, пожалуй, говорили на незнакомом языке. Об-

са-па-дже. Ми-ть-бю -джэ. Слова не произносились, а выкрикивались звонким

голосом с детским задором. Сила их то нарастала, то ослабевал.

От этого Илье Павловичу они показались похожими на сигналы из космоса,

которых, впрочем, он никогда не слышал.

«Чего только не бывает» – удивился Илья Павлович, встал с постели и предстал

в зеркале купе высоким взлохмаченным толстячком. Почесал небритый

подбородок и изрек: «С бородой мужчина – картина, а без бороды – скотина».

Это была уже дядина сентенция. Сигналы из космоса продолжались и

переместились в коридор. «Абрира-маоае-рюлш» и прочие шло без остановки.

Знаменский потихоньку приоткрыл дверь и украдкой выглянул.

По коридору взад-вперед бегал белобрысый веселый мальчуган. Он разбегался

рядом с купе Знаменского, мчался в конец вагона, рассыпая в пространстве звуки

слов, возвращался и все повторялось сначала. Взрослых поблизости не

наблюдалось.

Илья Павлович почувствовал себя в западне. Позывы организма 

усиливались, но тут женский голос из соседнего купе позвал мальчика завтракать.

Как только мальчик скрылся в купе, Знаменский с щеткой, зубной пастой и

полотенцем помчался в туалет. Из него вышел, уже не торопясь, и направился

обратно, когда вспомнил о стоп-кране. Вышел в тамбур, нашел его взглядом

на стене в прозрачной коробочке, постоял немного и вернулся в свое купе.

Завтракал Илья Павлович просроченной лапшой Ролтон, вприкуску с беконом,

купленным со скидкой в пятьдесят процентов и запивал растворимым кофе Jardin,

срок годности, которого истек год назад. Все потому, что они с мамой продукты

покупать старались по акциям и про запас. Тем не менее, в желудок пришла

сытость, на душу благость, в жизнь гармония и в пейзаж за окном красота.

Илья Павлович посидел немного и поскольку заняться было нечем, решил пойти

выбросить пустую коробку Ролтона в мусорник. Лишь только он вышел на прямую

линию коридора, с другой стороны, навстречу ему, о чем-то думая, шел

«бегающий» мальчик Эрик. Увидев Знаменского, он в одно мгновение, как это

умеют дети, распахнул свои синие глаза ему навстречу, улыбнулся, показал в

окно на пробегающие деревья и произнес, глядя на Илью Павловича – «Иуабрь»,

продолжив слово потоком гортанных звуков ветра и падающих листьев.

Неожиданно для себя Илья Павлович повторил: «Иуабрь», тут же отвел

глаза и повернувшись боком, собрался пропустить ребенка или пройти самому.

Как, вдруг, мальчик, в одно мгновение преодолев пару метров, прижался к нему,

обхватил обеими руками и глядя вверх, в его лицо, опять повторил:

«Иуабрь», и уже неминуемо добавил к ним ледяную стужу.

Илья Павлович, взрослый мужчина и врач-невропатолог по специальности, стоял

с поднятыми в сторону руками. В одной пустая упаковка «Ролтона», другая висела

в воздухе без всякого дела. Он был в растерянности от полного доверия и

открытости совершенно незнакомого маленького человека и не знал, что с этим

делать.

Илья Павлович опустил свободную руку на голову мальчика и погладил.

Это его действие для него самого сейчас казалось невероятнее чем близкие

контакты третьей степени из одноименного фильма. Знаменский осторожно

высвободился из рук ребенка и пошел прямо и ровно, по очень важному делу

выбросить мусор.

Открыл лбом стеклянную дверь, хотя одна рука была свободна, выбросил мусор.

Повернулся и посмотрел в коридор. Там, пританцовывая на месте, стоял Эрик. Он

Смотрел на Илью Павловича, улыбался и что-то говорил.

Знаменский ринулся в туалет. Лишь только войдя, зачем-то сел на

унитаз, прямо в штанах, тут же встал, посмотрел на себя в зеркало, опять сел на

унитаз, но вспомнил что только что сидел без всякой на то нужды и, наверное,

испачкал штаны, снова встал. Стал разглядывать себя в зеркало, но, решил, что

этого мало и раз уж он здесь, надо помыть руки.

Одним словом, он вел себя как робот, пораженный разрядом молнии, 

или как человек, у которого в туалете куча дел, и он просто не знает с какого

лучше начать. Из туалета он вышел с полной сумятицей в голове и растерянной

улыбкой на лице. Мальчика, на его счастье, в коридоре не было.

Знаменский быстрыми шагами прошел по этой нейтральной территории вагона,

юркнул в купе, закрыл дверь, стал смотреть в окно на меняющиеся пейзажи и

понемногу успокаиваться.

Говорят, бывает так: бабочка машет крылом и на другом конце планеты

происходит землетрясение. Но, оказывается, бывает и так: незнакомый мальчик,

в порыве благодарности обнимает тебя, из-за чего в твоей душе поднимается

ураган и из самых глубин ее к небу летит мусор. Илья Павлович не помнил, чтобы

кто-то обнимал его просто так за то, что, он есть, наверное, только мама, как и

не помнил в себе проявления такого искреннего порыва души, который только что

проявили к нему. Да и способен ли он на это? Илья Павлович никогда не

задавался ни целью такой, ни таким вопросом. Вежливость, которую воспитали в

нем родители, он, сам того не осознавая, давно превратил в броню,

которая защищала его личное пространство от людей, как щит защищает воина от

меча и стрел.

                --------

Эрик рассказал маме, что встретил человека, который понимает его язык и

разговаривает как он и этот человек едет с ними в одном вагоне.

Мама внимательно слушала и радовалась. Они ехали в санаторий

где работал доктор, который, тоже понимал язык Эрика.

В Туапсе на перроне толпились пассажиры, прогуливались голуби, лежали

собаки. Мама собирала вещи в купе, а Эрик стоял рядом в коридоре и заглянул

к Знаменскому. Он рассказывал ему о море, пока тот собирал рюкзак.

Потом они вместе стояли в коридоре и смотрели на собачек, среди которых было

две породы: «Вжик» – те, что бежали по срочным делам и «Ляам» – те, что просто

прогуливались.

Наконец поезд прибыл на конечную станцию- город Сочи.

Эрик вышел на перрон с красным рюкзаком с изображением таксы, мама Эрика

с желтым чемоданом, Илья Павлович с огромным серым рюкзаком.

Они вышли из здания вокзала и стали прощаться: им было в разные стороны.

Знаменский пожелал удачи маме, пожал руку Эрику и смущаясь ушел.

Он шагал, как робот, осуществляющий программу жить от

заката до рассвета. Как предмет, перемещенный из одного пространства в

другое. Он умирал с каждым своим шагом под этим южным небом, рядом с

пальмами, кипарисами, вдыхая терпкие маслянистые запахи диковинных

деревьев и растений. Никогда ему не было так плохо.

Илья Павлович вернулся почти бегом. Эрик и мама стояли на прежнем месте.

Знаменский подошел к мальчику, присел на колени и сказал слова, которые он

всегда стеснялся произнести кому бы то ни было: «Я люблю тебя, Эрик», а потом

сделал совсем неожиданное: обнял маму мальчика.

Теперь он уходил легко, почти летел, как белый голубь, покинувший свою клетку.
               
                ---Конец---