Тропинки памяти. команда молодости нашей...

ГЕН ТЕАТРА

Моя мама   - режиссер, дед тоже был режиссером.  Мой дядя был известным актером . Я обладаю специфическим геном  - геном театра.   Это привело меня в ГИТИС, на театроведческий факультет:  было понятно, что актера из меня не получится. Было это в 1982 году
Однако спокойно учиться не удалось. Отменили отсрочку от призыва в армию для студентов дневных отделений.
К счастью служить меня взяли в Театр Советской армии в команду актеров военнослужащих. С городского сборочного пункта меня и еще трех солдат забирал Старший прапорщик Анатолий Андреевич Двойников - отец командир и «Главный прапорщик Советского Союза», как его называли. Садиться на шею командиру не рекомендовалось. Как-то раз рядовой команды Серов не явился на построение. Двойников позвонил ему домой, и прогнусавил:
- Алло, Серов?
- Да Анатолий Андреевич!
- У тебя дома веник есть? Так вот засунь его себе в жопу, и павлином в театр, павлином!
Еще Анатолий Андреевич не любил когда кто-нибудь заболевал:
- Грузку к швабре привяжи и полы помой, с потом вся хворь выйдет, - советовал он заболевшему бойцу.
Меня командир не очень жаловал, называл «тихоней». К тому же,  за меня все время просили, стараясь облегчить мое существование. Так меня из монтировщиков перевели в мебельщики – это было сущее избавление, иначе я бы надорвал пупок.
У мебельщиков было свое представление о том, какой спектакль хороший, какой плохой.
Например «Лес» Островского плохой, в нем много тяжелой старинной мебели, а спектакль «Часы без стрелок», или как его называли в Команде «Весы без гирек» хороший, там всего шесть оранжевых стульев.
На сцене руководил всеми процессами старый монтировщик Александр Федорович Жуков. Он все время бормотал себе под нос что-то вроде: «Люди, люди, зуи на блюде. Опять разобрали декорацию как французы! Ну еж твою не мать…».
Под стать Жукову была и старая монтировщица Клавдия Ивановна Боровкова.  Она раньше всех приходила в театр и что-нибудь шила и чинила. А еще следила за тем, чтобы с ней все здоровались, а не поздороваетесь, обязательно нажалуется командиру. Мы с Клавдией Ивановной ездили в магазин «Тысяча мелочей» чтобы купить большой пакет мочалок, из которых героическая женщина Боровкова потом сшила для спектакля стог сена.
Общалась она сурово:
«Так, ты давай, иди ко мне! Иди ко мне! Не спорь со мной!» и всегда заставляла сделать то, что она считала нужным.
Из-за кулис спектакли и репетиции смотрелись совсем не так, как из зрительного зала.  Интересно было наблюдать,  готов ли актер к выходу на сцену, или он «пустой» и получит нагоняй от режиссера. Некоторые даже не могли выучить текст роли. Им требовалась «скорая помощь» в виде суфлера.
Мне тоже приходилось выходить на сцену в массовках. Особенно запомнились роли английского и шотландского солдат в «Макбете». Мы пытались изобразить, как говорил режиссер-постановщик Ион Унгуряну «Готическую фреску на готической фурке». Фреска не задалась. Меня чуть не пристукнул Макбет своим двуручным мечом, а один из шотландских солдат с грохотом свалился в оркестровую яму. И еще я любил роль знаменосца в спектакле «Осенняя компания 1799 года».

Главным режиссером ЦАТСА был тогда режиссер Юрий Еремин. На репетициях спектакля «Рядовые» он ругал монтировщиков: «Центрее катите стену, теперь бочее. Кто это там наверху с интеллектом жирафа? Фашистее толкайте, еще фашистее! А тут будут металлоидные стулья! А здесь у нас будет набом!
- Что, Юрий Иванович?
- Набом! Ну колокольчик! Ну!
Да,  и еще, на сцене появиться в шапке - большой грех. Один раз какой то несчастный человек из ремстройгруппы прошел по сцене в ушанке.
- Солдаты! Задержите его! – тонким голосом завизжал режиссер Еремин. Раздался топот десятка ног и дяденьку доставили ему на расправу…
Ну, что же снимем шапку пред людьми театра. Это не ирония, это правда. Они этого заслуживают. Я до сих пор ощущаю запах пыльных кулис и кирзы, которой была обита огромная сцена театра.


В МОНГОЛИЮ, К БЕЛЫМ МЕДВЕДЯМ…

- Надоели вы мне, мля… всех в Афганистан, мля… В Монголию к белым медведям, мля…-  разорялся на построении старший прапорщик Двойников.
- Анатолий Андреевич, в Монголии нет белых медведей! - ответил ефрейтор Верник.
- Я лучше знаю, где у меня кто! - огрызнулся Двойников.
В Монголию, не в Монголию, а мне довелось однажды испытать, что значит гнев командира.
На спектакле «Дама с камелиями во втором акте делать нечего, а мне жгли карман деньги, выигранные в рулетку у Димы Проданова.
Через десять минут мы, а именно помощники режиссера Ира Будкина,   я и мебельщики -военнослужащие Дима Комиссаров и Виталик Кочетов уже сидели в мебельном складе «Зоопарке» на золоченой мебели и жадно пили из чашек шампанское, заедая его  пирожными «корзиночка».
Все бы ничего, но на склад заявилась с проверкой начальница мебельно-реквизиторского цеха Марина Смирнова, девушка «квадратная» и решительная, а мы отчаянно курили, чего делать категорически было нельзя. Мы совершили страшную ошибку, мы не позвали Марину на вечеринку. Если бы позвали, все бы сошло с рук.
Мы как пробка вылетели из мебельного склада «Зоопарк». Но это полбеды, Марина сообщила обо всем командиру Двойникову.
- В общем так, мля… отреагировал он, - подшивайте подворотнички, ночуйте в казарме, завтра утром - в часть, мля…
Подворотнички мы подшивать не стали, дураков нет. Но ночевали в казарме. Не спалось…
Утром  мы вышли на построение в большом напряге, но Двойников ни словом не помянул наш проступок. Как будто ничего и не было!


ГАСТРОЛИ В ЧЕЛЯБИНСКЕ

Каждое утро нас будит цокот копыт по мостовой и звон стеклотары. В Челябинске вся молочная продукция одета в стекло, и по утрам  повозки, запряженные смирными белыми лошадками, собирают стеклотару.
Значит, будет еще один добела раскаленный день. 35 градусов в тени. Плавится асфальт...

Тень короче мгновенья и нечем дышать,
Но спешат и спешат по делам горожане
Звон трамваев и стекла и блики дрожат
В такт движению, грохоту, жару, дыханью

Будет еще один день, и на каждом углу будут продавать отвратительное изобретение челябинских кондитеров – буро-красное томатное мороженное по 10 копеек. И люди,  чтоб охладиться, будут его покупать, ведь нормального молочного не продают… И вместо нормальных сигарет тоже продается какая-то дрянь северокорейская: на пачках олени и цветы с водопадами. А еще вьетнамские мороженые ананасы! Так я впервые попробовал ананасы в шампанском!
Но вот откуда-то из душной мглы из-за реки приходят тучи, как полки  под гром боевого оркестра. Первые капли падают в пыль словно пули.

Дождь подкрался неслышно, как рыночный вор
Капли пыль всхолонули и перечеркнули
Раскаленный и дряблый картонный декор
Равнодушных и чинных купеческих улиц.

И в памяти от этих первых моих в жизни гастролей Театра Советской армии остались какие-то обрывки: как мой сосед, кудрявый красавец Юра Агранатов все пытался найти себе бабу, а челябинские проститутки по-матерински дергали меня за волосы и называли  «хорошим мальчиком».
А еще запомнилась бесконечная дорога домой, денег совсем не было, и мы питались черным хлебом, запивая его кипятком. А в голове все вертелись какие-то рифмы и строчки…

За рекою заводы, сквозь дым или дождь
Синеглавая церковь бедна как больница
В ней покоя и веры – ищи  - не найдешь
Впрочем, я не умею, не смею молиться…

Прощай, Челябинск.

УКРАИНСКИЕ СКАЗКИ.

 Театр поехал на гастроли в город Львов. Поехали и мы, солдатики, куда же без нас. Грузовик с декорациями спектакля «Идиот» опаздывал на сутки. Спектакль отменили, появилось свободное время.
Я и мой друг Сережа Островский гуляли по Львову. Мы опьянели от бендеровского польско-украинского православия. Иконы были украшены живыми цветами. На щеке Матки Боски блестели крупные алмазные слезки. Над храмами парила медная зелень куполов. Капелла Боимов наглядно доказывала, что в мире нет ничего прекраснее золотого сечения.
Хотелось есть. На обед у нас были: узвар из сухих груш, жареные пирожки с ливером (5 копеек) и сигареты «Памир» (10 копеек).
Потом снова гуляли. Все города, кроме Москвы, маленькие. Вскоре мы забрели в пригород. «Богато живет Западная Украина», - успел подумать я, и мы очутились… в книге «Украинские сказки». Вращала деревянное колесо водяная мельница. По берегу деловито сновали маленькие пестрые куры и нарядные уточки.
Поднимешься на горку, и ты в Галиции, в сельской школе, где на стене висят портреты Николая, и, почему-то Франца-Иосифа. Спустишься в ложбинку, и ты на Полтавщине, где все избы топятся по черному. Мы не сразу поняли, что пришли во Львовский музей деревянного зодчества под открытым небом.
На обратном пути Сережа сказал мне: «Ты иди в гостиницу, а я придумаю ужин». «Вот тебе последние пятьдесят копеек!» - проворчал я.
Сережи долго не было…
«Ты знаешь, что украинцы едят арбузы с хлебом. – сказал он, выкладывая на стол полосатую «ягоду» и батон нарезного. Это кавуниха, они всегда сладкие - объяснял мой друг, разрезая арбуз, - у кавунихи попка, где хвостик плоская».
Действительно, было сладко, а с хлебушком и сытно.
Уже стемнело. Докуривая по очереди последнюю сигарету «Памир» и плюясь горькой махоркой, мы беседовали о девушках. Благодатная тема! Внезапно в комнату, без стука вошел рядовой команды Александр Лазарев. Он плакал, правый глаз украшал огромный фингал. «Ребята, мы пошли в ресторан, подсели за столик к девушке, а оказалось, что ее парень – бывший чемпион Украины по боксу, - объяснял он, - что мне делать, у меня завтра спектакль». «Ничего, гримом замажешь…» - утешали мы, тягая из Сашиной пачки сигареты.
Вспоминаю это все, и думаю, что два самых счастливых года я провел в команде. Там в театре я встретил Иру… Но об этом в другой раз. Сердце заболит.

ДВОЕ ИЗ ЛАРЦА, ОДИНАКОВЫХ СЛИЦА.

В славном Театре Советской армии, на мебельном складе под названием «Зоопарк», обретались, между прочим, два бойца, два былинных дородных добрых молодца –  солдаты команды Дима Комиссаров и Дима Фалк.
Комиссаров – пухлый блондин. Он был сыном замечательного артиста ЦАТСА Юрия Даниловича Комиссарова. Папа жил отдельно, и Дима командовал мамой и тремя кошками.
Кудрявый темноволосый и волосатый телом Фалк был сыном Фалка, директора Москонцерта, а в прошлом – хоккеистом, вратарем юношеской сборной, якобы другом Фетисова и Касатонова. Спорт бросил и раздобрел.
Вот проснулся от тяжелого сна Дима Комиссаров, и зовет друга на бой: «Димьян, пора мебель вывозить на сцену!» Начинается диалог:
- ФФяс, Димьян, пока ты спал я уфтал. Здоровья никакого нет, я совсем замучился. Начинайте с Лехой без меня, я через пять минут подтянусь…
- А почему я! Я что должен, я никому не должен!
- А я из принципа не буду. Пусть сначала перфинги из Европы выведут!
И так полчаса. Комиссаров тенорком надрывается, Фалк в ответ фепелявит. Комиссаров слово, а Фалк ему вдвое.
Наконец вывозим спектакль, обставляемся. В шесть часов у Комиссарова начинается родимчик. Это время солдатского ужина. Поедая скромный ужин, Комиссаров жалуется: «Я не виноват, что я есть хочу. Это у меня желудочек растянулся. У меня няня была, она меня к себе спиной сажала и вареную картошку в меня пихала. А тут мясо с гречкой – от него ж сытости никакой!».
- А от чего есть сытость?
-Ну не знаю, наверное, немножечко от макарон…
-Не понимаю, - говорит Фалк, заедая котлетки пирожным «Корзиночка» - никакой культуры питания. Без пирожного  солдатские котлетки-мышата плохо усваиваются, даже с подливкой.
После ужина опять начинается.
- Фалк, пойди, расставь мебель для реквизиторов! – весело говорит квадратная девушка Марина, начальница мебельно-реквизиторского цеха.
- А что я! А что Комиссаров не может. Я совсем вамучился.Он  здоровый мужик! Пухляк!  А я больной!
- Сам ты пухляк!
-  Или пусть Ленка Гришина сама расставит, ей тоже худеть надо!
И так далее, пока красная от гнева начальница Марина не пускает в ход кулаки.
После спектакля идем пешком до метро. Мне с Фалком по дороге, на Ленинский проспект, где у Фалка квартира: «ну профто Верфаль. Унитаз красный! Было бы здоровье, а остальное купим! Как говорит мой маленький племянник. Такая кроха, а понимает!». Фалк человек светский, знаком со всеми знаменитостями. Встречая на дороге кошку, он обязательно скажет: «Вон, кошка Юрия Сенкевича побежала!».
Доезжаем до Метро Октябрьская. В обледенелом 33-м троллейбусе едем через весь Ленинский. Фалк пытается любезничать с девушками. Вообще-то девушка у него есть: «Фотомодель! Ноги от феи растут!».
Пока что оставим Фалка и девушек в салоне троллейбуса, и пойдем домой. Ведь это не последний из рассказов о Фалке и Комиссарове. Продолжение следует.

ЧЕБУРЕКИ И МЫШАТА.

Пишу про команду, и какая-то очень сладкая жизнь получается. Но что поделаешь, вспоминается только веселое и хорошее. То как загружали и разгружали машины, мыли километры грязных полов, чистили снег, и кололи лед, как-то забылось.
- Ну, что, Димьян по пять, или по шесть - это Фалк с Димой  Комиссаровым спорят сколько чебуреков покупать. Чебуреки большие, горячие, полные бараньего бульона, жирные.
- Давай по пять. Уже брали по шесть, много было.
Лично я могу съесть четыре. И наступает блаженная сытость, когда ничего не хочется. Разве поспать. Недосып в команде постоянный. Утром не все идут на завтрак, чтобы не жертвовать сном ради еды. Нас отпускают домой на ночь, но в 8 утра надо быть на построении, потом тяжелая работа, а домой раньше 12 мы не попадаем.
Утром я съел манную кашу с тройной порцией масла. Я и так не голоден, мне и двух чебуреко довольно.
Театру удобно содержать команду. Ему не нужно нанимать монтировщиков, и других рабочих сцены.
На ужин мясные тефтели с гречкой, они называются «мышата». Повар Вован всегда спрашивает: «Тебе полить?» И поливает густым мясным соусом. Вообще-то солдаты команды воруют ы на раздаче салаты, а иногда даже икру, предназначенную для артистов,  воровали. Но командир заметил, спросил: «Вы что, мля, голодные?»
Еще Фалк всегда покупает в актерском буфете пирожные корзиночка, ратуя за «культуру питания». И мне купит, если попросить. Комиссаров всегда голодный. Потому что от мяса «сытости никакой». Сытость бывает «только от макарон, и то длится она недолго».
А вот на гастролях голодно… Мы едим говяжий суп с мелкой пастой, густой и соленый. И макароны. Тоска…
Бывает еда, а бывает закуска. Недавно отправили за едой Василечка Фунтикова, он принес две бутылки водки и один большой помидор.
Господи, благослови  «пити и ясти» солдатские харчи!

БАБА С КАМЕНЬЯМИ.

Спектакль «Дама с камелиями» получил в Театре Советской Армии прозвище «Баба с каменьями». Конечно, замечательная артистка Алина Покровская тут непричем, просто вся большая сцена была обита половиками голубого цвета «под булыжник». Это был  «плохой спектакль» – в нем было много мебели, монтировки и реквизита: синий бархат, золоченые кресла, обитые синим шелком, подвесные галереи, зеркала, тысяча и одна бумажная камелия.
Был там и стог сена, который за день не сметать колхозной бригаде. Был даже конь Пашка, очень белый и очень старый. Командир Анатолий Андреевич Двойников всегда велел накосить ему травки. Пашка уставал, пока скакал до середины сцены, и однажды обосрался прямо во время спектакля.
И вот посреди всей этой романтики случилась однажды история, которую я часто вспоминаю.
Монтировщик Алеша Новиков выпил водочки. В финале чахоточная Маргарита Готье умирала в карете, и ее тело с распущенными волосами Алеша Новиков должен был медленно под траурную музыку увозить со сцены с помощью толстой белой веревки. Алеша был сильно пьян, и решил подстраховаться,  заранее приготовившись к делу, и сев на ступени лестницы. На нем была бархатная полумаска, испанский плащ и рваные кеды, которые он забыл снять. Но Алеша Новиков перестраховался, приготовился слишком рано, забыв, что впереди еще одна сцена Маргариты и Армана, что задник поднимется, и он окажется на зрителе.
«Арман, Арман вернулся! - закричала актриса Алина Покровская, - я хочу жить, я должна жить!»   Увидев какого-то сидящего мужчину, очень близорукая актриса решила, что исполнителю роли Армана Александру Балуеву стало плохо, она побежала к Алеше. «Тра-та-та-та та- тата» - пела труба. Все прожектора были направлены на Покровскую и следовали за ней. Увидев огромного амбала в полумаске плаще и рваных кедах, актриса испугано стала говорить ему: «Уходите, уходите отсюда!». Алеша пытался «уехать» по ступенькам лестницы на попе, но потом, как дети в детском саду, закрыл лицо руками – «спрятался». Спустился по лестнице настоящий Арман – Балуев. Спектакль кое-как доиграли.
Алешу Новикова пожалел помощник режиссера. Протокол, слава Богу, составлять не стали. А иначе Двойников его бы  из команды выгнал и в настоящую армию отправил.

В ЗЕЛЕНОМ ШЕРВУДСКОМ ЛЕСУ ЗВУЧИТ ПРИЗЫВНО РОГ...

Наступила пора школьных каникул, а значит, в Театре Советской Армии играли по две сказки ежедневно, в 10 и в 12.30.
Перед началом спектакля «Стрелы Робин Гуда» ко мне подошел Сергей Иршенков, недавно введенный на роль благородного разбойника.
-Ты же театровед, напиши статью про моего Робин Гуда. Для «Вечерней Москвы», рубрика «Удачный ввод». И название я придумал, «Вместо цветов – конфеты», мне дети  их подарили недавно.
Всем и каждому понятно, что «ввод» неудачный. «Голубой» Сергей Иршенков  был манерным юношей с певучими дамскими интонациями. С таким Робин Гудом я бы не хотел заблудиться в лесу. Публикации нужны, но честь дороже. «Подумаю», - отвечаю я.
Собрать к десяти утра декорации для спектакля «Стрелы Робин Гуда» -  это вам не фунт изюма. Работает бригада монтировщиков и солдаты команды. Мне то все равно, я мебельщик, а из мебели у Робин Гуда только луки, один стул, да несколько огромных сказочных желудей.
Ребята напрягаются. Один из монтировщиков, Сережа Градусов получил по голове штанкетом, и тихо плачет в сторонке писклявым голосом: «Ой! Как все устроено, тошно так…».
Поняв, что Градусов сегодня работать не будет, заводила Андрей Фискалов выдает ему канистру и снаряжает за пивом.
Спектакль начинается. «В зеленом Шервудском лесу звучит призывно рог, несутся сорок молодцов сквозь чащу без дорог…» - распевают на староанглийский лад зеленые стрелки.
Монтировщики радостно встречают вернувшегося с боевого вылета Серегу Градусова. Пиво кислое и холодное. Начинается непринужденная беседа.
- Я вот третий раз женился, опять надо квартиру разменивать, - жалуется Андрей Фискалов.
- Андрюха, если ты будешь на каждой своей девушке жениться, и каждый раз квартиру разменивать, ты останешься в телефонной будке! – хором замечаем мы.
- Нет, я люблю жениться! – говорит Фискалов.
Потом машинист сцены Юра Кирюшин рассказывает, как он служил в армии, и как его там любили и уважали даже дембеля, за то, что он умеет разгадывать кроссворды.
Я к месту и не к месту зачитывал отрывки из единственной имевшейся в наличии книги «Улигеры ононских хамниган» (что бы это ни значило).
Серега Градусов недавно покрасился, из кудрявого блондина превратился в кудрявого иссиня-черного брюнета.
- Там было написано: пепельный! – жаловался Градусов. Потом он достал краденую у гримеров  коробку пудры, подул на нее и жеманно предложил поиграть в игру «Давай я тебя подушу».
- Внимание! Мебельщик Дима Фалк, не забудьте приготовить лук для Робина Гуда! –  сообщает трансляция голосом помощника режиссера.
- Дима! Опять про лук забыл! – спохватываюсь я.
На сцене между тем твориться что-то неладное.
- Хорошо, шериф, я попаду в колокол, только позволь, я выстрелю из… своего… лука, - говорит Робин Гуд. Повисает долгая пауза…
- Ладно, шериф, я все-таки выстрелю из твоего лука, - упавшим голосом заключает Робин Гуд.
- Выкрутился. Играть надо лучше! – смеется, лениво потягивая кислое пиво, виновник этой маленькой накладки Фалк.
Кончается веселый пивной спектакль. Кажется, до сих пор звенит в ушах:
 Когда я на скрипке играю
Вся улица пляшет со мной
Двоюродный брат мой священник
Священник и брат мой родной.
Но я не завидую братьям
Им старый молитвенник мил,
А я себе песенник славный
На ярмарке сельской купил.
В перерыве между двумя «Робин Гудами» замечаю, что помощник режиссера Дмитрий Логинов что-то пишет.
- Протокол пишу. Вот видишь: «И на все мои замечания машинист Кирюшин отвечал: «Ерунда, зрителю ничего не видно!».
В этих словах великая мудрость, что бы вы ни делали, как бы ни ошибались, помните эти слова: «Ерунда, зрителю – ничего не видно!».

"КАК ПО УЛИЦАМ КИЕВА-ВИЯ…"

Летом 1986 года Театр Советской Армии отправился на гастроли в радиоактивный город Киев поддерживать боевой дух ликвидаторов пожара  на Чернобыльской АЭС, а заодно и всех простых киевлян.
Чем отличался Киев в то лето от других больших городов?
Во-первых, из украинской столицы вывезли практически всех детей, не звенел их смех под каштанами.
Во-вторых, в городе не было туристов-приезжих. Музеи пустовали.
В-третьих, в молочных магазинах продавали красное сухое вино, рядом с радиоактивным  кефиром, украшенным надписью «Только для взрослых!» Вино мы покупали, а кефир нет:  нам, солдатам Команды актеров военнослужащих было  наплевать на  повышение радиационного фона, но кефир покупать не хотелось.
Мы ходили по пустым музеям, дважды были на экскурсии по пещерам Киево-Печерской лавры, спускались по Андреевскому спуску к дому Булгакова, поднимались на зеленую Владимирскую горку, замирали перед псевдо-византийским великолепием васнецовских росписей Владимирского собора.
Вы, друзья мои, ждете наверно какого-нибудь анекдота. Их было предостаточно, но от этих гастролей в целом осталось мерное, как гудение пчел в липах на Крещатике, ощущение счастья.
Впрочем, вот один скверный анекдот под названием «Ящик Фетяски».
Ящик «фетяски» приобрели монтировщик Андрей Фискалов и солдат-актер Александр Лазарев. Пить решили почему-то у нас в номере. Дополнительным бонусом к ящику винища служили две некрасивые девушки, проведенные нами на архисмелый перестроечный спектакль «Сто честных глаз Вепрева».
Вот что вспоминает об этой истории мой друг и сослуживец Сергей Островский:

«В номере нашей гостиницы в Киеве я отвечал за питание, которое нравилось всем.   За это мои однополчане - солдаты Команды актеров театра Советской Армии - пораньше отпускали меня после окончания спектакля.  Без моего участия они разбирали тяжелые декорации.  Зато их ждал после работы горячий ужин в номере нашей гостиницы.

Я шел в гостиницу по вечернему летнему Киеву и принюхивался к радиации.  Она была разлита в воздухе, но ничем не пахла, хотя Чернобыльская атомная рванула считанные недели назад:  на дороге в аэропорт стояли военные КПП, а счетчики Гейгера трещали как сумасшедшие.

Я чувствовал свою ответственность перед голодными товарищами.   Мы жили в номере вчетвером:  Алеша Зверев, Саша Вислов, Саша Лазарев и я.   В зыбкой гастрольной круговерти солдатской и театральной жизни у меня сложилось твердое представление о необходимости поддерживать домашний уклад и уют в походных условиях.  Возможно, это пришло ко мне через поколения моих еврейских предков, бежавших от погромов и репрессий, революций и войн,  и пытавшихся в любых условиях сохранить хоть какое-то подобие домашнего быта.

Поэтому, возвращаясь в гостиничный номер, я прежде всего переодевался в домашнюю одежду:  шерстяные ярко красные тренировочные штаны с белыми лампасами.   Легендарные эти штаны служили объектом неистощимых шуток и сарказма со стороны моих товарищей.  Но я был непоколебим!

Я поставил на электроплитку кастрюлю с серыми советскими макаронами и с бурой тушенкой,  и аппетитный ужин был готов.

И тут в номер ворвался  артист Саша Лазарев, он возбужденно зашептал громким театральным шепотом:  "Немедленно снимай эти свои позорные штаны! Мы тут после спектакля познакомились с девушками.  Они уже идут сюда.  Переодевайся сию же минуту!!".  Мне это не понравилось.  Вторжение девушек означало неизбежный беспорядок в заведенном мною укладе, ненужная суета не сочеталась с дымящимися макаронами и тушенкой.

Лазарев метался к двери (не идут ли?!) и бросал на меня испепеляющие взгляды.    Я тяжело вздохнул и нехотя сменил красные штаны на рабочие брюки.   Сразу стало неуютно.  Макароны с тушенкой остывали в кастрюле. В этот момент открылась дверь, и на пороге появились две до обиды ничем не примечательные киевлянки в восторженном окружении моих товарищей.  Одного взгляда на них стало достаточно, чтобы понять, нам предстоял долгий, утомительный и бестолковый вечер с неловкими разговорами и кислым вином, от которого потом болела голова и начиналась изжога».

  Мне, Алеше Звереву, ситуация тоже сразу не понравилась, поэтому я засосал бутылочку фетяски и предусмотрительно лег спать, заняв свое спальное место.
Девушки оказались целомудренными и на контакт не шли.
Что происходило той ночью, не смог воссоздать бы и сам Эркюль Пуаро.
Утром, когда я проснулся, дислокация была следующая. Справа от меня вместо Саши Лазарева, спал другой Саша – Вислов. На койке слева спали Сережа Островский с одной из некрасивых девушек. Вторая девушка дремала в кресле. Саша Лазарев храпел на диванчике у самого лифта.
О том, что происходило ночью, никто не помнил. От проклятой фетяски болела голова. Вот и догадывайтесь сами, что произошло в ту ночь. Мне кажется, что без Пуаро и мисс Марпл не обойтись…
Впрочем, вот как вспоминает ту ночь все тот же Сергей Островский:
«Я помню, что произошло на моей кровати. Я устал и от фетяски и от девушек.  Хотелось просто спать.  Поэтому мы, как есть одетые, повалились на кровати и кое-как заснули.  Утром  на рассвете одна девушка проснулась, оглянулась и вспомнила, что где-то в Киеве у нее есть дом родной. Разбудила меня, подругу и потребовала проводить до выхода из гостиницы.

В коридорах было пусто.  Все спали. В лифте мы спускались втроём.  Меня подташнивало, я смотрел прямо перед собой.  На первом этаже двери лифта открылись в залитый утренним киевским солнцем холл гостиницы.  Там было пусто.  Но непосредственно перед лифтом стоял замначальника театра капитан второго ранга Владимир Аркадьевич Селин!  Он посмотрел на нас, но видимо честь моряка в нем взыграла, и он нас пощадил.  Мы молча прошли мимо него. Девушки тихо покинули гостиницу.  Я обернулся.  Селина уже не было.   Я пошёл досыпать и обнаружил в номере картину примерно такой как ты описал.  Но уже без девушек…»

ФЕДОР И АЛЬМА

Театр Советской армии собирался открыть гастроли в Одессе спектаклем «Идиот». Пришли две машины с декорациями, которые солдатам Команды актеров-военнослужащих предстояло разгрузить. Было очень жарко и рядового команды Дмитрия Комиссарова послали в магазин с наказом без лимонада не возвращаться. Он вернулся с лимонадом. Это был розовый лимонад для диабетиков на ксилите и сорбите.
От него у всех  начался страшный понос. Легко ли разгружать машину, поминутно бегая в единственный бетонный сортир, который уже кем-то занят. А под ногами вертятся,   норовя укусить, местные  маленькие собачки Федор и Альма.
Я сорвал гроздь винограда и предложил песикам. Они с радостью стали рвать зубами спелые сентябрьские ягоды изабеллы.
В тот же вечер Федор и Альма явили себя во всей красе. Когда Владимир Зельдин, исполнявший роль негодяя  Тоцкого, произнес: «Не пора  ли нам в "птижоты" поиграть?», из-за кулис вышли Федор и Альма. Федор нес в зубах огромную крысу, которую положил к ногам Народного артиста.
Нужно ли говорить о том, что выход театральных собачек вызвал фурор и долгую овацию зрительного зала.

ОДЕССА

По увитому виноградом дворику Одесского театра русской драмы, вразвалочку, как куры, ходят крысы. Прогнать их могут только отважные Федор и Альма, крохотные бородатые местные собачки.
Одесса – этот облезлый южнорусский Париж - поражает картонной роскошью своих декораций, фантастически-прекрасным оперным театром, платанами и высоченными рожковыми деревьями на углу Дерибасовской и Ришельевской, где «у бабушки старушки шестеро налетчиков отобрали честь».
И конечно одесситы. Одесситы! На привозе подходит портовый парень: «Джинсы нужны? А телочку пилить будешь?» В очереди за бычками: «Дама, почем ваши бички? А за десять рублей? Тетя, шоб ты скисла!»
После репетиции прогулка с помощником режиссера Леночкой и  мебельщиками Команды Фалком и Комиссаровым по Одесским паркам. Леночка кажется в меня влюблена.
Потом обед в гостях у Леночки: горячие бублики и обжигающий желтый бульон из куриных кубиков. Фалк и Комиссаров цокают языками – вкусно! Поднимают домиком брови, сводничают.
После спектакля опять в гости к Леночке, она благородно приглашает меня в свою гостиницу  принять душ,  в нашей гостинице в восемь вечера выключают воду. Долгое двусмысленное чаепитие. Беседа о Фрейде. Каким-то образом мне удается объяснить, что я не могу остаться. Я люблю другую, и любим! Я слишком хорош собой и красив душой, чтобы воспользоваться Леночкиной беззащитностью.
Возвращаюсь к себе по пустынной темной Дерибасовской. В руках несу Леночкин подарок – пять стеклянных баночек с укропной солью. У гостиницы меня останавливают шесть милиционеров. Я солдат в гражданке - без денег и документов?!
 – Что это у Вас? Один из милиционеров нюхает и пробует содержимое баночек. Я иду ва-банк, устраиваю истерику, что мы здесь на гастролях, что я известный актер, а у меня завтра репетиция, что мы можем подняться в гостиницу, где мои документы, но тогда…
Меня отпускают. Ух… Вот я и в гостинице.
Но…
 Если в восемь воду выключают
Значит, мне не пить сегодня чаю…
Можно умереть не просыпаясь,
И душа как девочка слепая
Словно в полусне перебирает
Бусинки воспоминаний…


Александр ВИСЛОВ

СВЕТЛЫЙ БЫЛ ЧЕЛОВЕК ИЛЮША МИХАЙЛОВ

Вставляю свое лыко в строку этих душевных souvenirs по просьбе их автора, призвавшего меня написать об Илюше Михайлове, нашем «однополчанине» по Команде актеров-военнослужащих ЦАТСА. Я бы, наверное, долго размышлял, с чего начать, но благо автор и здесь подмогнул, дал  точку отсчета, введя героя нижеследующих сбивчивых строк эпизодическим персонажем главы о Купавне.
Странное дело: сорок лет прошло, столько всего произошло и напрочь забылось, а эту историю про поездку к родственникам Леши Зверева в Купавну я отчего-то помню очень хорошо.  Не саму поездку , а именно рассказ про нее, на следующее армейское утро, в нашей «командной» курилке. Словно бы позавчера это было: два моих добрых друга, Леша и Сережа Островский, вдохновенно и наперебой рассказывают о самогонном аппарате Дяди Бори и его волшебном крантике, не забывая при этом  едко проходиться на счет нашего товарища Ильюши, на которого весь этот агрегат (а главное – его содержимое!) произвели, совершенно неизгладимое впечатление. Сам же Ильюша, хотя и ощущает легкую досаду по поводу столь неприкрытого подтрунивания, предпочитает вида  особо не показывать и, неловко возразив для проформы пару раз, смущенно признается в своем вчерашнем алкогольном  грехопадении с обезоруживающей детской улыбкой.   
 В компании двух дюжин молодых солдат-брандахлыстов,  Ильюша (а его в основном именно так и именовали, чрезвычайно шел к нему этот срединный мягкий знак) был далеко не самой колоритной личностью. Персонажей куда более странных и удивительных там хватало. А вот по части какой-то «нездешности», какого-то абсолютного несовпадения с окружающими временем, пространством и обстоятельствами бытия рядовому Михайлову, наверное, не было равных. Иной раз становилось совершенно непонятно: каким на хрен ветром его сюда занесло?! Такого доброго, белобрысого, беззащитного. Что он здесь делает? – не в армейском  коллективе даже, а в этой конкретной эпохе, в этой  дряхлеющей империи, начавшей уже тогда исподволь распадаться под бодрые советские песни, периодически доносившиеся до нас с Большой сцены во время пышных «датских» концертов.
Идеальным местом для него мне видится заэкранье киносказок Птушко и Роу – там бы, полагаю, он бы весьма комфортно себя чувствовал со своей внешностью пейзанина-пастушка, со своей верой в гармонию мира, с мягко ироничным взглядом на всё и вся. Ильюха шел, а точнее сказать, брел по жизни, как казалось, с великолепным равнодушием ко всему, что в ту пору составляло для многих из нас ее главное содержание – перестройка, гласность, первые ночные видеопросмотры в квартире Саши Лазарева…   Были лишь  две вещи на свете, к которым Илья относился по-настоящему всерьез, а именно актерская профессия и выпивка.
Мальчик из актерской семьи,  студент Щепкинского училища, со второго курса которого он был выдернут в ряды СА, наряду со всеми нами 1965/66 г.р. Нам не повезло (или, наоборот, повезло) попасть под отмену институтской отсрочки.
Не берусь судить, какой бы в итоге мог получиться из Ильюхи артист, но Щепка – это  был, безусловно, правильный выбор. Так и вижу его на старейшей московской  сцене в каком-нибудь «Горе-злосчастьи» или  «молодого купца» из пьесы А. Н. Островского «Не в свои сани не садись».
Но увы… Сначала было весело: та ритуальность, подлинное священнодействие, с коей Ильюша подходил к выпивке была трогательной – сбор денег (непонятно откуда, но они раз от разу как-то изыскивались), рисковый поход в магазин в качестве «гонца», откупоривание, разливание, первая рюмка, умиротворенность, вторая рюмка, повышение тонуса, третья рюмка…
В каком бы цеху, кабинете или ином помещении огромного театра не происходило празднование чего бы то ни было – там непременно восседал Илья Михайлов с рюмкой в руке и смущенной улыбкой на лице. У него в этом смысле имелся какой-то поразительный нюх.
Если поначалу, в первые командные месяцы, он, кажется, едва ли не единственным из нас выходя на громадные цатсовские подмостки даже в массовых сценах, не забывал прилежно накладывать на лицо гримировальный тон, то к концу военной службы какой-то из выходов мог быть запросто им пропущен. Одним солдатом больше, одним меньше – какая к черту разница?! Гуляем, друзья!.. Можно выпить «тройного» одеколона!
А может быть, все дело было в том, что он сыграл Флинса. Маленькую, почти бессловесную роль сына Банко в трагедии В. Шекспира «Макбет».  Режиссер Унгуряну доверил артисту команды Михайлову, который подошел к этому назначению с максимально возможной ответственностью.
«Во избежанье пагубных последствий Флинс сын его,  который едет с ним, Разделит ту же участь…»,- провозглашал своим характерным неподражаемым тембром голоса Макбет -  народный артист России Владимир  Сошальский, приговаривая к смерти «славного Банко» вместе с его отпрыском. Все же недаром, наверное, много веков бытует  легенда о том, что «Макбет», взятый в репертуар, приносит театру несчастье.. «Пагубных последствий» мистического шекспирова творенья, возможно, не смог избежать и наш друг Ильюша, который – с его мертвенной бледностью и «пугливыми шагами», словно бы заранее обреченный на заклание, был в этом спектакле  одним из наиболее заметных и точных образов.
Очень жаль, что так нелепо и бестолково сложилась жизнь. Юность, как мы все хорошо помним, это возмездие. В Илюхином случае загадочная фраза Блока обретает смысл и подлинно трагическое – уж извиняйте за пафос – звучание.
Но на печальной ноте заканчивать все же не хочется. Была у Ильи одна удивительная особенность – его чрезвычайно увлекала  игра в фонетическое жонглирование. Путем переставления букв во фразах и словосочетаниях возникала некая совершенно блистательная абракадабра. Совершенно новое звучание получали некоторые спектакли текущего репертуара. Так, к примеру, «Комическая фантазия» становилась «Фонической кантазией», а «Белая палатка»  - «Пелой балаткой». А вышеназванные Дима Фалк и Дима Комиссаров нарекались Фимой Далком и Кимой Домиссаровым - но лично меня, Вашу Сислова это приводило в восторг.
Умер он молодым.
Шери бинель, Ильюха… Дошли помой!
Светлый был человек Илюша Михайлов.