Дно. Глава третья погром

На следующей день стало ясно, что генерал Фундамент ничего не забыл и ничего не простил. Рано утром застучали топоры на площади: плотники возводили висельницы.

В тот же утренний час жандармы в своих знаменитых синих мундирах ворвались в Дом офицеров. Они вязали ещё не пробудившихся после пьянки офицеров, то есть весь средний состав. Полковник Котиха вдобавок получил особый подарок генерала Фундамента - несколько выбитых зубов.

Жандармы притащили мучающихся от похмелья офицеров особенно унизительным способом - привязав к крупу своих лошадей. На площади уже был генерал Фундамент с забинтованным носом и в окружении десяти жандармов, выполнявших функции его личной охраны. Рядом с ним на коне сидел  начальник киевской жандармерии, жандармский полковник Бернхард Бернхардович фон Плюйс, остзейский немец, прямой и длинный как жердь, с красивым германо-немецким лицом, внешне невозмутимый как удав, очень спокойный.

Генерал Фундамент твёрдо решил смыть унижение удушением и прибыл лично на это посмотреть. Но когда уже с офицеров среднего звена, успокоенных и оглушенных ударом по затылку, содрали ордена и погоны и тащили на эшафот, на площадь в сопровождении вооруженных людей, одетых во что попало, прискакал граф Аркадий Владимирович Ларионов, киевский губернатор.

- Немедленно прекратить! - скомандовал он ещё на ходу.

Генерал Фундамент поморщился, как от зубной боли. Удовольствие от казни грозился испортить рафинированный аристократ, одетый в форму статского советника. Не желая этого, он дал знак жандармам остановиться и направился к губернатору, имея цель проводить его восвояси. Вооруженная охрана из жандармов, в том числе и Бернхард фон Плюйс, двинулись за ним.

- Чего орёшь, Ларионов? Кто тебе дал право приказывать генералу?

Генерал и губернатор остановились на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга. В каждом их слове сквозила неприязнь.

- Фундамент, я не позволю кому бы то ни было казнить без суда и следствия в моём городе, так что отдай офицеров под суд и пусть он разбирается.

- Ты суёшь нос не в свои дела, Ларионов. Дела военных не касаются гражданских, коим ты и твоя шайка являетесь. Так что будь добр, катись трамваем и дай свершиться правосудию.

Губернатор указал рукой в сторону висельниц и связанных офицеров, над которыми стояли жандармы.

- Это ты называешь правосудием? Знай, Фундамент, что твоё правосудие и правосудием-то называться не может.

- У меня специальный указ Его Величества, императора Кирилла Александровича, любыми способами пресекать моральное разложение войск, поддерживать дисциплину, обезвреживать пораженческие и вражеские элементы, удержать Киев. Эти офицеры нарушили три из четырех пунктов.

- Есть Конституция, Фундамент, в которой чётко прописа...

- Указ императора выше любой конституции!!

Повисло неловкое молчание. Тогда граф Ларионов с поразительной прытью выхватил из кобуры последний довод - пистолет - и направил его дуло в лоб генералу.

Реакция жандармов была незамедлительна - они тоже взвели оружие, а в ответ на это вооруженные люди губернатора наставили карабины на жандармов. И лишь Бернхард фон Плюйс и генерал Фундамент остались сидеть спокойно, держа в обеих руках вожжи.

Генерал Фундамент скосил один глаз на красивый, инструктированный золотом и слоновой костью пистолет губернатора и спросил:

- Ну и чего, ты добился? Устроил тут мексиканскую дуэль, губернатор фигов.

- Отступи, Фундамент, карты не на твоей стороне.

Генерал Фундамент минуту думал, а потом обратился к жандармскому полковнику:

- Что думаешь, Бернхард?

- А то, что если мы тут все поляжем, то кто этих офицеров повесит? Да и не стоит они вашей жизни, ваше высокопревосходительство.

Генерал Фундамент кивнул в сторону фон Плюйса.

- Учись мыслить как этот полковник, герр Ларионов. Ладно, парни, бросьте этих пьяниц и хорошо всыпте напоследок!

Генерал Фундамент резко развернул лошадь и ускакал в сторону Крещенской улицы. За ним, поднимая тучи пыли, ускакала его охрана.

Неуклюжими движениями затёкших рук связанные освобождались от пут. Синие мундиры не стали себя утруждать оказанием им помощи, оседлали коней и были таковы. Из серой массы связанных вышел полковник Котиха и подошёл к губернатору, едва не упал, но вовремя схватился за узду губернаторского коня.

- Ну, господа алкоголики, офицеры, хулиганы? - в лице Котихи Аркадий Владимирович обращался ко всему среднему составу. - Знаете, какой сегодня день?

- Знаем. - хмуро за всех прошепелявил полковник Котиха.

- А ну, шагом марш, на воскресную проповедь! - рявкнул губернатор и средний состав, мрачно, кое-как, нацеплял на себя ордена, в карман ложил погоны и не стройной толпой ковылял в сторону храма Успения святой Богоматери Марии. В изодранных мундирах, с тоской на лицах, они были похожи на кающихся грешников, но за тем исключением, что они ни в чем не каялись.

Огромный готический собор из тьмы веков, когда-то внушавший трепетное благоговение, теперь навевал на мрачные мысли. Гвардейчики уже прибыли в собор и заняли лучшие скамьи, был среди них и полуполковник Иван Мусака. Прибыло и несколько генералов, в том числе генерал Фундамент и генерал-фельдвахмейстер Громогоров, но фельдмаршала-лейтенанта Май-Майского и парочки других генералов среди них не было.

Когда средний состав занял скамьи на заднем ряду, на амвон поднялся архиепископ. Это был костлявый мужчина лет шестидесяти в полном церковном облачении и митрой на голове, которая представляет собой украшенную жемчугом парчу, натянутую на каркас из красного дерева. На его гремиале фиолетового цвета красовались звёзды ордена святого апостола Андрея Первозданного и ордена святого Владимира Крестителя, а так же два небольших наградных портрета императоров Владимира XVII и Кирилла I на синем муаровом банте, чьи эмалевые изображения были заключены в ободок, украшенный бриллиантами.

- Сегодня, второго мая, в воскресной проповеди, я коснусь евреев. - сухим, немного дребезжащим голосом, начал архиепископ. - Есть ли среди вас евреи?

В нефе воцарилась гробовая тишина.

- Нет, значит. Допустим. Первый известный еврейский погром случился в Александрии Египетской летом 38 года от Рождества Христова, когда даже христианского епископа ещё не было в городе. Погибло тысячи евреев...

Говорил архиепископ полтора часа. Его не смущало то, что большинство людей в храме уснули, казалось, он получает какое-то болезненное наслаждение от дребезжания своего голоса. Его речь была наполнена цитатами из Библии и трудов богословов и в конце он озвучил тезис, который напрашивался сам собой: евреи - такие же люди, как и христиане.

Когда архиепископ закончил говорит и поднял руки, широко их раставив, к небу, генерал-фельдвахмейстер Громогоров вскочил на ноги и демонстративно аплодировал с полминуты, после чего эффектно развернулся на каблуках и засеменил к выходу.

Генерал Фундамент, с трудом сдерживая зевоту, перекрестился и так же пошёл на выход, за ним поспешили, как утята за уткой, жандармская охрана и Бернхард фон Плюйс. Те, кто не спал, поспешили покинуть готический свод и выйти на городской воздух, но только не полковник Котиха. Всю проповедь он сидел в задумчивости на задней скамье и держался большим и указательным пальцами за подбородок. Обернувшись в след генералу Фундаменту, он встал и направился к архиепископу, который уже сошёл с амвона.

- Святой отец!

Архиепископ оглянулся. К нему подошёл полковник Котиха, встал на колено, склонил голову и сложил руки в молитвенной позе.

- Благословите, святой отец.

- На что же тебя благословить, раб божий Сидор?

- На еврейский погром, святой отец.

Глаза архиепископа зажглись.

- Ты помнишь мою долю, раб божий Сидор?

- Сорок процентов, святой отец.

Рука архиепископа сложила пальцы для крестного знамения.

- Тогда благословяю, раб божий Сидор.

- Благодарю, святой отец.

Полковник Котиха поднялся и поцеловал руку архиепископа, после чего направился вдоль нефа к выходу, будя по дороге задремавших товарищей хлопком по плечу, провозглашая при этом:

- Господа офицеры, оружие к бою. Или вы забыли, что у нас на сегодня намеченно?

Евреи жили по старой европейской традиции обособленно, в своём уютном квартальчике, которому в тот воскресный день предстояло стать объектом погрома.

А началось всё с того, что к безоружным евреям вломились несколько десятков вооруженных офицеров рассыпающейся на глазах императорской армии. Они врывались в дома, избивали, не щадя ни кого, и забирали самое ценное и то, что хоть мало-мальски имеет цену. Тех, кто оказывал сопротивление, безжалостно убивали. Убивали офицеры и тех, кто выбегал на улицу. Им вспарывали животы, выкалывали глаза, вырезали латинские кресты на груди и спине и звёзды Давида на плечах, рубили шашками, калечили и убивали и другими изощрёнными способами. Особенно отличился полковник Котиха: выхватив за ноги из коляски младенца зарубленной им только что матери, он замахнулся и разбил ему голову об каменную стену синагоги.

Если средний состав участвовал в погроме поголовно, то из гвардейчиков участвовали не все, но большая часть. Как правило, они действовали по каким-то своим правилам, к которым присоединился и полуполковник Мусака, который по стечению обстоятельств стал чужим в среднем составе, но своим в доску для гвардейчиков.

Ворвавшись в одну из квартир еврейского квартала, Мусака наставил автоматическую винтовку на собравшиюся за столом семью и как бы извиняясь приподнял фуражку левой рукой:

- Извините, мы вас немножечко пограбим.

Леонид Скрежет в это время набивал сумку серебряными ложками, золотыми часами, ювелирными изделиями и всем прочим, что имело хоть какую-то ценность. И так - несколько квартир. Всё прошло без сучка и задоринки, никого не убили и не покалечили. Когда же две сумки были набиты под завязку, парочка ретировалась.

Прошло не более пятнадцати минут с начала погрома, как прибыли синие мундиры. Не из человеколюбия генерал Фундамент отправил своих верных псов в еврейский квартал, а из горящего ярким пламенем чувства мести. В этот раз он, заопасавшись проблем с центральной властью, велел не убивать, а ранить, чем жандармы со свойственным им хладнокровием и начали заниматься: обнажив сабли, они рубили разбушевавшихся офицеров по спинам, оставляя глубокие шрамы, замахивались на головы, оставляя офицеров без ушных раковин, но гвардейчиков, по понятным причинам, не трогали. Тем, кто забегал в здания, стреляли в ягодицы.

Помимо конных жандармов, прибыли и пешие, на лёгких фаэтонах. Они заходили в дома, во всю пользовались численным преимуществом, вытаскивая средний состав из домов и на улице прилюдно хлестали их длинными тонкими хлыстами с металлическим крючком на конце. Но награбленное имущество их возвращать синие мундиры не заставили, как бы на это ни надеялись бедные евреи, поэтому средний состав уходил и уползал с награбленным добром. Генерала Фундамента интересовала только месть, а до евреев ему не было никакого дела.

Конечно, офицеры пытались оказать сопротивление, были вооруженны, но жандармы застали их врасплох, да и было синих мундиров гораздо больше, но и среди жандармов в тот день были раненые.

Котиха находился на улице, когда как снег на голову в еврейский квартал прибыли синие мундиры. От удара сабли он потерял левое ухо и получил глубокую рану на левом плече, но сумел увернуться от свинца и скрыться в подвале, где и просидел бурю, остановив кровотечение подручными средствами и впал в забытье.

Поздно вечером к особняку на одной из центральных улиц города прибыл чёрный фаэтон, который остановился у главного входа. Из него в сопровождении диакона вышел архиепископ и направился к дверям, которые ему без промедления открыли.

Не обращая внимание на робкие попытки швейцара что-то сказать, архиепископ начал стремительно подниматься по богатой лестнице с шёлковым ковром на второй этаж. Маленький, лысеватый диакон спешил за ним.

На втором пролёте их встретил огромный зуав в форме адъютанта Донского полка.

- Его превосходительства нет дома. - на неплохом французском сказал зуав.

- А я и не к нему. - на том же языке ответил архиепископ. - Где Котиха?

Зуав заколебался.

- Нет никаких Котих, ваше преосвященство.

- Врешь служителю Церкви, раб божий?!

Зуав колебался и архиепископ совсем уж было потерял терпение, но зуав в этот момент разомкнул уста.

- Идите за мной.

Они спустились в подвал, прошли длинный коридор и несколько поворотов, прежде чем зуав привёл их в небольшое подвальное помещение, где кивком указал на печку, скрытую за шторкой.

- Его превосходительству звонить?

- Просто исчезни.

Зуав ушёл. Архиепископ обратился к диакону:

- Леонтий, подожди за дверью.

Когда диакон вышел, архиепископ с негодованием произнёс:

- Нашёл, где спрятаться. Все знают, что генерал Май-Майский тебя покрывает и в его особняке тебя будут искать в первую очередь!

- Генерал Май-Майский хоть и выглядит как тюфяк, но тюфяком не является. Надо будет - он за офицерский состав горой. А мне бы только зализать раны...

- Не важно. Где моя доля?

- В шкатулке на столе, святой отец.

Архиепископ откинул крышку и запустил пальцы правой руки, длинные, тонкие, с отполированными ногтями и унизанные золотыми перстнями с драгоценными камнями, в массу золотых монет и серег, часов, колец и прочих изделий из драгметалла. Зачерпнув горсть и сжав её так, что побелели костяшки, он тонкой струйкой высыпал сжатую горсть обратно, любуясь мириадами отблесков при свете нескольких свеч, освещавших комнату. Глаза его сверкали алчностью.

- Я хотел бы исповедоваться, святой отец.

- В любое время, раб божий Сидор.

Шторка отъехала в сторону и полковник Котиха медленно слез с печи и сел на скамейку, которая была прислонена к печи. Он был гол по пояс, плечо и голова были перевязанны.

Архиепископ сел рядом и прислонился к печи, спиной почувствовав её тепло.

- В чём же ты грешен, раб божий Сидор?

Полковник Котиха перекрестился вслед за архиепископом.

- Я убивал. Я приказывал убивать. Без разбора. Мужчин, женщин, стариков, детей. Помню, как ударил младенца об каменную стену. Сомневаюсь, что он выжил. Я грабил, святой отец. Я отдавал приказ грабить. Но самый главный и самый страшный мой грех перед Господом в том, что я ни в чем не раскаиваюсь.

Архиепископ глубоко вздохнул и с трудом сдержал крик радости.

- Наша Святая Церковь милосердна, раб божий Сидор, даже к таким не раскаявшимся грешникам, как ты. Леонтий!

Лысеватый диакон Леонтий вмиг появился подле архиепископа, как будто материализовался из воздуха. Он протягивал распахнутую кожаную папку, из которой архиепископ достал грамоту об прощении грехов за один конкретный день, осталось только вписать дату и имя прощаемого - подпись и печать были на месте.

- За отдельную плату, святой отец?

- Как обычно, раб божий Сидор.

Душа архиепископа мурлыкала мотив доминиканского монаха Иоганна Тецеля: "- Как только монеты в моей кружке зазвенят, из ада души грешников в рай полетят!", когда полковник Котиха отсчитал в шкатулку дополнительное награбленное золото.

- Готово, святой отец.

- Хорошо, давай завершим исповедь, раб божий Сидор.

Диакон Леонтий почтительно вышел за дверь. Архиепископ вписал имя и дату в грамоту, отдав её полковнику Котихе, который прижал её к сердцу. После этого он встал, разгладил руками складки на сутане и прочёл над полковником Котихой разрешительную молитву.

- Аминь. - произнёс в конце полковник Котиха.

Архиепископ перекрестил его, подошёл к переполненной шкатулке и с трудом закрыл крышку.

- Благословен будь, раб божий Сидор.

Архиепископ вышел, плотно закрыв дверь и держа шкатулку в руках, направившись к себе во дворец, оставив полковника Котиху наедине с прижатой к сердцу индульгенцией прислушиваться к тому, как затягиваются душевные раны.

Примечание. Всё вышесказанное является вымыслом автора и не относится к реальной истории. Произведение является представителем жанра "альтернативная история"