дАртаньян и Железная Маска - часть 29, главы 97-99

XCVII. Герцогиня де Шеврёз

Когда-то супруга всесильного Шарля д Альбера, герцога де Люиня теперь носила имя герцогини де Шеврёз. Её первый муж, герцог де Люинь, был человеком, впоследствии представившим и рекомендовавшим Людовику XIII малоизвестного тогда Ришельё, того самого, который стал впоследствии великим кардиналом и первым министром Франции. Герцогиня де Шеврёз, урожденная Мария де Роган, причастная ко многим великим событиям, и играющая в них порой весьма неприглядную роль, не переставала влиять на судьбу Французского королевства на протяжении всей своей жизни.
Интриговать её научил первый муж, герцог де Люинь, который так понравился Людовику, тогда ещё молодому дофину, что он выбрал его другом и наперсником во всех забавах, включая постельные. Этот красавец немедленно заметил обворожительную представительницу знатного рода де Роганов, которую в возрасте восемнадцати лет привез почти опальный, а некогда весьма влиятельный отец к королевскому двору чтобы она могла составить небольшое общество молодой супруге дофина, Анне Австрийской, отпрыску австрийского и испанского королевских домов. Герцог, в ту пору уже сорокалетний, немедленно сделал ей предложение. Супруги де Люинь сумели стать для царственной четы самыми желанными партнерами по всем затеям, которые предпринимал юный Людовик и его жена. Поговаривали, что вся четверка подчас спала под одним одеялом. После коварного удара Равальяка кинжалом, отнявшего жизнь славного короля Генриха IV, отца Людовика, последний стал называться Людовиком XIII, но долгое время оставался Королем лишь номинально, поскольку страной правила вдовствующая Королева и её любовник Кончино Кончили, а также его супруга Леонора Галигай. Шарль де Люинь уговорил Людовика избавиться от ненавистных супругов Кончини и самому стать полноправным Королем. Юный Людовик распорядился убить фаворита матери маркиза Кончино Кончини на глазах собственной матери, вдовствующей Королевы, а супругу маркиза велел казнить. Сослав собственную мать Королеву Марию Медичи в Блуа, Людовик окончательно утвердился в качестве суверена. После этого на герцога де Люиня как из рога изобилия посыпались милости в виде должностей и званий. И хотя де Люинь был негодным государственным деятелем, он оставался ближайшим другом Людовика XIII, тогда как Мария де Люинь сближалась с Анной Австрийской всё ближе и ближе.
Королева-мать не смирилась со своим уходом из большой политики и при помощи герцога д’Эпернона, бывшего миньона Генриха III, создателя королевской персональной охраны, состоящей из сорока пяти мушкетеров, собрала ополчение, которое направила против собственного сына, Людовика XIII, однако, единственное, чего ей удалось добиться, это того, что Король уступил под её руку Анже и Шинон, но запретил ей возвращаться в Париж. Тогда Королева-мать затеяла гражданскую войну, чем изрядно подпортила дела Короля. К счастью для Людовика XIII де Люинь представил ему в это время епископа Люсонского Армана де Ришельё, который великолепно разбирался в проблемах внутренней и внешней политики. Не без помощи Ришельё при Понт-де-Се Король нанёс своей матушке разгромное поражение, после чего тот же Ришельё послужил посланником мира между матерью и сыном.
Между тем, молодой фаворит Короля, Шарль де Люинь, постепенно стал самым влиятельным человеком во всей Франции, поскольку сам Людовик XIII весьма неохотно занимался государственными делами, фаворит же его придумывал всё новые развлечения для Короля, в которых, разумеется, участвовали не только суверен и его фаворит, но и их жены. Дружба Марии с Королевой окрепла настолько сильно, что даже когда Мария по неосторожности стала причиной выкидыша Королевы, подговорив её с разбегу кататься на скользком полу дворца, то и этот печальный эпизод не привёл к их разрыву, хотя Король был весьма разгневан на Марию де Люинь, так неудачно упавшую на его супругу. Этим сильнейшим влиянием на судьбу Франции Мария не ограничилась. Когда её супруг, герцог де Люинь, впал в немилость вследствие излишней заносчивости, и в скором времени скончался, то ли от болезни, то ли от огорчения, а, возможно, от какой-то третьей причины, его весёлая вдовушка недолго горевала, так что двое её детей, Людовик-Шарль и Анна-Мария, довольно быстро получили отчима в лице ровесника покойного Шарля де Люиня, первого мужа Марии, Клода Лотарингского, герцога де Шевреза, сына того самого Генриха де Гиза, прозванного Меченным, который расправился с адмиралом де Колиньи и вдохновил Карла IX на предательскую расправу над гугенотами в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 года, когда лишь чудом не погиб Генрих Наваррский, будущий Король Франции Генрих IV, отец Людовика XIII и дед Людовика XIV. С тех пор Мария стала называться герцогиней де Шеврёз, именем, под которым она и вошла в историю и под которым наши любезные читатели знают её по нашим романам о мушкетёрах. Умение тонко интриговать, приобретённое Марией от первого мужа, осталось её любимым и основным занятием, что объясняется её мнением, что вся королевская семья Франции – это лишь средство для того, чтобы составить счастье для Марии, которое она понимала как власть, богатство и знатность.
Поначалу Мария очень тесно сошлась с Ришельё, ставленником её первого мужа. Она даже подбивала Анну Австрийскую к связи с ним за спиной Короля, однако, Королева испугалась, что Первый министр, и без того уже почти державший в своих руках всю Францию, использует её лишь как средство для ещё большего укрепления своей власти, либо путем усиления влияния через неё на Короля, либо дискредитируя её в глазах Короля с целью завоевания ещё большего доверия, уже не только в вопросах политики, но и в области семейных дел, что для Людовика XIII, было намного более важной сферой.
Когда же Ришельё стал торопить Марию с её посредническими делами, та выдумала опасную шутку, сообщив кардиналу, что Королева жаждет увидеть, как он танцует сарабанду, после чего уже не сможет противиться настойчивости кардинала. Действительно, в молодости Ришельё был отличным танцором, но подобные развлечения не вязались с его кардинальским титулом. Мария придумала для Анны развлечение, которое состояло в том, чтобы уговорить его исполнить горячий танец, отличающийся богатым ритмическим рисунком, что требует от танцора известной ловкости и раскованности. Для пущей эффектности представления Королева уговорила кардинала облачиться в соответствующий костюм танцора. Она сообщила кардиналу, что никто кроме неё его не увидит, а за ширмой прячутся лишь музыканты. Когда же Ришельё уже почти исполнил свой танец и ожидал награды в виде благосклонности Королевы, он услышал женский смех из-за ширмы. Тогда он стремительно подскочил к ширме и отодвинул её, обнаружив за ней не только музыкантов, но и герцогиню де Шеврёз в компании с братом Короля, Гастоном Орлеанским, с которым герцогиня была что-то уж слишком дружна. С этих пор герцогиня и кардинал стали заклятыми врагами, что не мешало им время от времени заключать союз для решения дел, в которых они оба были заинтересованы.
Так, например, как-то раз Ришельё узнал, насколько сильно потрясла Королеву выходка Бекингема, явившегося по случаю свадьбы герцога Орлеанского с принцессой Генриеттой, дочерью короля Карла I. Выходка герцога состояла в том, что явившись к Французскому двору в качестве посланника Карла I, с которым он также состоял в отношениях более чем дружеских, подобно тем, в каких состоял де Люинь с Людовиком XIII, герцог как бы невзначай задел нитку, которая удерживала тысячу жемчужин, усыпавших его парадный костюм. Жемчужины покатились по полу, придворные тут же бросились их собирать по всему залу, что создало изрядный переполох. В этот момент никто уже не смотрел ни на герцога, ни на Королеву, но Бекингем сделал вид, что ничего существенного не произошло и продолжал, не отрываясь, любоваться красотой Анны Австрийской, что не осталось незамеченным с её стороны. Когда же ему стали предлагать в горстях собранные с полу драгоценности, он лишь отмахнулся, сказав, что те, кто их собрал, могут оставить их себе. Богатый, красивый, щедрый и влюблённый в неё Бекингем не оставил её равнодушной. Узнав, насколько сильно эта выходка потрясла Анну, а также оценив внешность и блистательную роскошь английского посланника, Ришельё задумал с помощью герцогини дискредитировать Королеву, содействуя укреплению её неравнодушного отношения к Бекингему. Мария пылко принялась содействовать сближению Анны и герцога.
 Через некоторое время во время прогулки по аллеям, Королева зашла с герцогом в лабиринт, сделанный из кустов лаврового листа, постриженных так, что кусты образовывали сплошные стены. В центре лабиринта была небольшая беседка, куда и вошли Королева и герцог. Придворные дамы несколько отстали от влюблённой парочки. Вдруг до их слуха донёсся крик Анны Австрийской, выражающий, по-видимому, испуг или недовольство, впрочем, возможно, что это был просто крик от неожиданности. Придворные бросились спасать Королеву и застали её в состоянии весьма смущенном, в её одежде они отметили некоторый беспорядок, как и в одежде герцога. Этот случай придворные болтуны не преминули рассказать Королю, присовокупляя к рассказу, по-видимому, весьма значительные речевые украшения, созданные из собственной фантазии и домыслов. Бекингем тотчас же был удалён из Франции по настоянию Людовика XIII.
Об этом случае писал впоследствии герцог де Ларошфуко, указывая, что герцог даже умудрился расцарапать ляжки Королеве украшениями на своих штанах, и что Королева впоследствии писала Бекингему письмо, в котором спрашивала его, уверен ли он, что вследствие этого эпизода она не забеременеет. Эти записи мы не должны воспринимать всерьёз, поскольку в дни, когда Франсуа Ларошфуко писал это, он чувствовал себя крайне обиженным тем, что Анна Австрийская, овдовев, не поделилась с ним властью. Эти нелепые надежды на власть он питал всего лишь по той причине, что он отсидел в Бастилии ровно неделю по обвинению в участии в заговоре с Королевой, но Ришельё выпустил его через неделю. Пока он пребывал в Бастилии, Королева была обеспокоена тем, в чём он может признаться, и поскольку он ничего компрометирующего о ней не рассказал, он рассчитывал на пожизненную бесконечную признательность. Кроме того, причины этих надежд были, вероятно, в том, что позднее Ришельё предложил Ларошфуко должность генерала, но Королева уговорила его отказаться, из чего тщеславный Ларошфуко заключил, что впоследствии Королева предложит ему нечто намного лучшее. Так что мои читатели видят истинную причину недоброго отношения этого мемуариста в Королеве Анне, и вполне поймёт причины этих злобных строк, которые мы пересказали в более мягкой форме.
Итак, дерзкое поведение Бекингема не осталось незамеченным, хотя если бы Королева была готова к такой атаке и благоприятно её восприняла, она, вероятно, не вскрикнула бы, так что её реакция полностью её обеляет.
Кардинал решил использовать этот эпизод для ещё большего охлаждения между Королем и Королевой, ради чего он просил Марию де Шеврёз содействовать установлению переписки между Анной и Бекингемом. Поначалу Мария подогревала чувства Анны исключительно по указанию Ришельё, убеждая Королеву, что его нескромное поведение объясняется не грубостью, а влюблённостью её кавалера, что принесло некоторые плоды, Королева перестала обижаться на Бекингема. Со временем герцогиня решила, что Королева для неё является более надёжным гарантом карьерного роста, чем кардинал, так что перестала столь усердно выполнять его поручения, но раскрывала эти просьбы Королеве, то есть полностью перешла на сторону своей подруги не только в этом вопросе, но и во всех последующих. Впрочем, это не помешало дальнему родственнику герцогини, герцогу Рошфору целиком встать на защиту интересов кардинала и вступить в борьбу против собственной родственницы.
Наши читатели знают, как ценой неимоверных усилий д’Артаньяну, Атосу, Портосу и Арамису удалось спасти честь Королевы в пикантной истории с алмазными подвесками.
После этих событий очаровательная заговорщица отнюдь не угомонилась. Она решила свергнуть Ришельё и для этого была готова использовать все свои чары. Поначалу она хотела привлечь для этого на свою сторону Арамиса, но тот заявил, что ему, лицу духовному, не пристала борьба против главы французской католической церкви.
— Сударыня, для вас я готов почти на любое безумие, — ответил Арамис. — Я готов чинить препятствия тем делам, которые проворачивает Его Святейшество за спиной Его Величества, но я не готов проливать кровь священной особы, которая лишь на одну ступень ниже Папы Римского.
Тогда герцогиня попыталась уговорить Арамиса привлечь для этих целей его друзей, Атоса, Портоса и д’Артаньяна, на что Арамис ответил решительным отказом.
— Дайте мне лишь только их адреса, дорогой д’Эрбле, — сказала герцогиня. — Я сама с ними переговорю.
— В том-то и беда, что у меня нет их адресов, герцогиня! — солгал Арамис. — Я понадеялся на свою память и не записал адреса своих друзей, но память меня подвела!
Тогда герцогиня завела другого любовника, графа де Шале, которого и подговорила на авантюру, имеющую целью физическое устранение Ришельё.
В планах герцогини было уничтожение не только кардинала, но и самого Людовика XIII, после чего предполагалось возвести на трон брата Короля, Гастона Орлеанского, укрепив его права на престол женитьбой на Анне Австрийской, которая должна была бы по замыслу герцогини овдоветь вследствие роковой случайности во время покушения. Для того, чтобы дю Шале согласился на эту авантюру, хитрая герцогиня убедила его, что покушение имеет целью защиту чести самой герцогини, поскольку коварный кардинал, якобы, задумал убить герцогиню за то, что она не соглашается стать его любовницей. Как известно, влюблённый в каждом готов видеть соперника, поэтому он с лёгкостью поверил герцогине и пошёл на этот смертельно опасный шаг. Наивный и болтливый дю Шале похвастался перед своим дядей, командором де Балансе, что в самое ближайшее время Ришельё уже не будет донимать французов своими налогами и новыми законами, поскольку его визит к принцу Гастону Орлеанскому будет последней поездкой кардинала куда-либо. Чувство гражданского долга или же чувство самосохранения было у командора намного более значительно развито, чем родственные чувства к племяннику, поэтому он немедленно сообщил о планах племянника кардиналу, заговор был изобличен, а дю Шатле схвачен и казнён по обвинению в государственной измене. При этом кардинал простил не только членов королевской фамилии, но также и герцогиню де Шеврёз, сохраняя к ней удивительную снисходительность, которую, по-видимому, можно было объяснить лишь остатками признательности к семье де Люиня за помощь в успешном старте его карьеры. Были и такие, кто говорил, что снисходительность кардинала – это снисходительность к матери одного из своих детей. Король простил свою супругу, своего брата и герцогиню де Шеврёз, но он ничего не забыл.
После смерти Ришельё и воцарении Мазарини в качестве первого министра и тайного супруга Анны Австрийской герцогиня чуть было не осталась не у дел. Но не такова она была, чтобы оставить попытки влияния на самых первых персон Франции. Создав вокруг себя кружок так называемых Высокомерных, она была инициатором заговора с целью свержения Мазарини, в котором участвовал также и герцог де Бофор и её кузен герцог де Рошфор, а также несколько принцев. Заговорщики попали в Бастилию, сама же герцогиня отделалась ссылкой в Тур на пять лет.
Тридцать шесть лет брака с герцогом Клодом де Шеврёз оставили герцогине ещё троих детей, титул и имя, под которым она и вошла в историю. Овдовев вторично, герцогиня продолжала интриговать и участвовала в десятке заговоров, в одном из которых опиралась на безумно влюбленного в неё престарелого маркиза де Шатонефа, посвященного во все государственные дела на правах хранителя государственной печати. Все вовлеченные в заговор мужчины даже под пытками скрывали её участие, будучи влюблены в очаровательную герцогиню, чем она с успехом пользовалась. Так, например, маркизу де Шатонефу его влюблённость принесла более четырех лет тюрем, но в сравнении с судьбой дю Шатле это было не так уж плохо. Герцогиня интриговала с целью воцарения Гастона Орлеанского, если это не удавалось, она строила интриги по отторжению от Франции Лотарингии и прилегающих территорий, вступала в переписку с королевскими домами соседних государств, давала обещания от имени царственных персон и нарушала их от собственного имени.
Наконец, она решилась даже торговать различными сведениями, которые она получила вследствие своих интриг. Она не решилась торговать тайной Анны Австрийской, состоящей в существовании родного брата Короля, брата-близнеца, понимая, насколько это опасно. Для начала она решила использовать не столь убийственные тайны, а всего лишь сведения о незарегистрированных долгах Фуке. Сначала она попыталась продать документы, доказывающие этот долг, самому суперинтенданту финансов, но Фуке не был расположен платить шантажистам, и отказал, даже не вникая в суть предложения, в чем, вероятно, была его роковая ошибка. Потерпев поражение в этом предприятии, герцогиня решила продать эту тайну и изобличающие её письма тому, кто должен был бы заплатить за них ещё больше. Таким человеком был враг Фуке, Кольбер, с которым она собиралась породниться через брак детей. К несчастью для герцогини, Кольбер был намного менее щедр, чем Фуке, поэтому сумму, за которую ей не удалось продать эти письма Фуке, герцогине пришлось уменьшить. Договорились по-родственному. Не удовлетворившись полученной суммой, она уговорила Кольбера устроить ей свидание с Королевой, на которую воздействовала намёком на тайну о рождении Филиппа, близнеца Людовика. Действуя как самая умелая шантажистка, герцогиня заявила, что эта тайна умрёт вместе с ней, после чего пожаловалась на денежные затруднения, не позволяющие ей привести в порядок и содержать на должном уровне её фамильный дворец. Королева, частично растроганная, частично напуганная, разумеется, оказала финансовую поддержку бывшей подруге.
Но герцогиня не удовлетворилась этой двойной финансовой поддержкой – от Кольбера и от Королевы. Она желала проживать в Лувре, вблизи Королевы, она должна была участвовать в политике, она должна была интриговать. Для герцогини де Шеврёз жизнь состояла в интригах, без интриг она свою мысль не мыслила.
Ко всему прочему, герцогиня являлась матерью виконта де Бражелона, о чем она совсем недавно узнала, поскольку, родив от случайной связи, не собиралась заботиться о своем незаконном ребенке, и поэтому удовольствовалась тем, что велела подбросить дитя его отцу.
Атос, воспринявший этого подкидыша как дар небес, воспитал Рауля и обеспечил его материально, оформив усыновление и переписав на его имя виконтство де Бражелон.
К этой-то даме и направился Атос вместе с Раулем в надежде узнать новости о своих друзьях.

XCVIII. Разговор с герцогиней

Атос явился к первой интриганке Франции, герцогине де Шеврёз, в надежде разузнать что-нибудь о своих друзьях.
— Здравствуйте, граф, здравствуйте виконт, так вы, стало быть, живы? Я этому очень рада. — удивилась герцогиня, хотя в её тоне не было слышно ни удивления, ни восторга по этому поводу, голос её звучал ровно и бесстрастно. — Что ж, я также бесконечно рада тому, что вы посетили меня в моём скромном дворце.
Виконт подумал, что дворец герцогини едва ли следует описывать таким эпитетом, но смолчал.
— Но ведь вы, вероятно, вспомнили обо мне, поскольку вам нужно что-то от меня? — спросила герцогиня таким тоном, который не предполагал ответа на этот вопрос. — Поскольку единственное, что я могу вам предоставить, это совет или сведения, и поскольку граф – человек такого ума, что он не нуждается в советах какой-либо женщины, я полагаю, что вы пришли ко мне за какими-то сведениями. Спрашивайте.
— Целью нашей поездки, герцогиня, было узнать, не имеете ли вы каких-либо вестей о наших общих друзьях, но ваш вопрос заставляет меня просить вас поделиться с нами также и слухами о нашей собственной смерти. Что заставило вас думать, что мы уже не входим в число живых?
— Об этом говорят повсюду, но я не вникала в подробности, — отмахнулась герцогиня. — Стоит ли разбирать сведения, которые, как я вижу, оказались ложью? Что касается наших общих друзей, то таковых я не знаю, граф.
— Я говорю, по меньшей мере, о господине д’Эрбле, — ответил Атос. — Были времена, когда он входил в число если и не друзей, то уж во всяком случае не врагов Вашей Светлости.
— Ах, этот! — улыбнулась герцогиня. — Он давно уже не тот мушкетёр, которого я любила, и, самое главное, я уже давно не та белошвейка Мари Мишон, которую любил он.
— По-видимому, герцогиня, не только любовь, но и верность должны быть взаимными, или же о них не стоит говорить, — улыбнулся Атос. — Безусловно, господин д’Эрбле остался вашим другом, и для этого он вовсе не обязательно должен был оставаться тем, чем был мушкетёр, о котором вы говорите, для белошвейки, о которой вы также не забыли.
— Если бы он изменял мне со многими, я бы не обращала на это внимания, — ответила герцогиня, — но он слишком сильно увлёкся одной, а это уже невыносимо для женщины, которая на протяжении длительного времени сама была единственным его увлечением, даже в том случае, если она не ограничивала собственные увлечения этим мушкетёром.
— Я полагаю, мы можем простить господину д’Эрбле его маленькие слабости, — снисходительно ответил Атос.
— Слабостью можно было бы назвать увлечение какой-нибудь красавицей, которая в политике ровным счетом ничего не значит, — возразила герцогиня. — Увлечение такой женщиной, как Анна Женевьева де Бурбон-Конде герцогиня де Лонгвиль не может быть названо слабостью. Женщины из этого рода всегда были на самой стремнине политических процессов, и если и не творили историю Франции единолично, то уж во всяком случае не останавливались в стороне от них. Увлечение подобной женщиной это не слабость, а сила мужчины, если учесть, что и ответное увлечение, как вы его называете, со стороны герцогини де Лонгвиль, я должна признать, что Мари Мишон более не интересна мушкетёру Арамису. Сестра Принца Конде и Принца де Конти, супруга Генриха II де Лонгвиля, это важная фигура на шахматной доске Франции.
— Но ведь и вы, герцогиня, имеете весьма прямое отношение к этой ветви знатнейшего дворянского рода Франции! — возразил Атос.
— Вот именно поэтому я не могу ему простить такой измены, — ответила герцогиня, и теперь её голос не звучал как голос равнодушной усталой женщины, в нём была целая гамма чувств. — Ведь в её лице он попросту нашёл более молодую и более влиятельную копию герцогини де Шеврёз, более эффектную во всех отношениях, чем подлинная де Шеврёз, которой нынче являюсь я!
— Быть может это – всего лишь политический союз, — предположил Атос.
— Если от политических союзов родятся дети, господин граф, то такой союз уже не только политический, — горько усмехнулась герцогиня.
— Герцогиня де Лонгвиль состоит в браке, поэтому нет ничего удивительного, что она родила дитя, — сказал Атос таким тоном, что можно было подумать, что он верит своим словам.
— Именно потому, что герцогиня де Лонгвиль состоит в браке, я никак не могу предположить, что сын герцогини, именуемый Шарль-Парис, родился от законного мужа, — возразила герцогиня. — Скорее я уж поверю, что он зачат от какого-нибудь знакомого философа, хотя бы даже от герцога Франсуа де Ларошфуко.
— Судя по всему, вы не поможете нам отыскать господина д’Эрбле, — сказал с сожалением Атос.
— Поверьте, что вам, граф, я помогла бы даже в этом, но я, действительно, не знаю, куда подевался этот ваш Арамис, — с грустью сказала герцогиня. — Последняя наша встреча прошла не в духе нежных воспоминаний двух старых друзей. Я перестала интересоваться его перемещениями. Знаю лишь о том, что он собирался включить себя в число друзей Фуке, что не умно для человека таких достоинств и талантов, как д’Эрбле. При первом взгляде на Фуке можно было предсказать его судьбу: было ясно, что он будет карабкаться вверх до тех пор, пока не сорвётся вниз и не расшибётся в лепёшку. Такие люди не умеют останавливаться. Он не видит разумных границ своего величия, своей власти и славы. При этом он умудрился сохранить в себе остатки какого-то первобытного благородства, с которым в цивилизованном обществе просто невозможно выжить. Уж если д’Эрбле связался с Фуке, он либо погибнет вместе с ним, либо бросит его в последнюю минуту. Впрочем, Фуке уже арестован, насколько я знаю, из чего можно заключить, что наш добрый д’Эрбле либо за границей, либо убит, либо тайно препровожден в Бастилию.
— Чрезвычайно прискорбно всё то, о чем вы говорите, герцогиня, но вы не сообщили мне ничего нового, — ответил Атос.
— Ах, граф, самая большая новость на сегодняшний день это та, что виконт не погиб в вылазке, в которой пропал герцог де Бофор, и что вы не окончили жизнь самоубийством на следующие сутки, — произнесла герцогиня, и на этот раз Атос уловил в её голосе нотки радости и успокоения. — Меня в настоящий момент больше всего занимает именно эта новость. Расскажите же, как вам удалось остаться в живых, убедив всех, что вы погибли.
— Я и сам этого не знаю, герцогиня, — ответил Атос, — но жизнь приучила меня не проявлять настойчивости в получении информации, без которой можно обойтись.
— Это означает, что вы не можете обойтись без информации о своих друзьях, граф? — спросила герцогиня. — Жаль, что вы не причисляете меня к своим друзьям.
— Герцогиня, для меня вы больше, чем друг, поверьте, — сказал Атос и с нежностью посмотрел на Рауля, — но в отношении информации о вас мне достаточно знать, что вы в безопасности, потому что Король никогда не обидит вас.
— Откуда такая уверенность? — спросила де Шеврёз со смехом.
— Вы предоставили Его Величеству такое множество поводов обидеть вас, герцогиня, что коли уж он не сделал этого до сих пор, можно быть уверенным, что он не сделает этого и в будущем, — ответил Атос.
— Ах, граф, все видят поводы обидеть меня, но никто не видит причины, по которым я должна чувствовать себя обиженной! — отмахнулась герцогиня. — Знаете ли вы, что барон дю Валон, по-видимому, погиб на острове Бель-Иль во время атаки крепости королевским флотом, а господин д’Эрбле отбыл в Испанию? Что касается д’Артаньяна, он вопреки обыкновению уже более месяца не возглавляет свои две сотни мушкетёров, выполняя вместо этого какие-то неясные функции, связанные, по-видимому, со скрытными поездками по всей Франции. Совсем недавно он появлялся в Париже на одни сутки, после чего вновь исчез.
— Я благодарю вас, герцогиня, за полезные сведения, — сказал Атос, после чего встал и поклонился, намереваясь покинуть дворец.
— Граф, я прошу вас оставить со мной виконта на некоторое время, — поспешно сказала герцогиня. — Мне необходимо поговорить с ним на те темы, на которые вы, по-видимому, не имели времени поговорить с ним.
— Не смею отказать вам в этой просьбе, герцогиня, — ответил граф с улыбкой. — Рауль, вы правильно делали, что отмалчивались, пока мы с герцогиней вели свою небольшую беседу, но побывать в обществе такой ослепительной дамы и не высказать своего восторга, это, по меньшей мере, невежливо. Помните, сын мой, что герцогиня – ваш верный друг, с ней вы можете быть предельно откровенны в любых вопросах. Вероятно, она хочет дать вам несколько советов в том деликатном вопросе, в котором я не специалист. Однако, не злоупотребляйте её терпением и не говорите ей о достоинствах других женщин.
— Граф! Я не высказал своего восторга о красоте и уме герцогини только потому, что не смел перебивать вас, — сказал Рауль и его красноречивый взгляд подтвердил правоту его слов.
— Ах, милый юноша, ваш восторг может быть справедливым только при условии, если вы будете сравнивать меня с моими ровесницами, — ответила герцогиня, покрываясь румянцем от удовольствия. — Я убеждена, что вас окружают дамы намного привлекательнее пожилой герцогини, прожившей непростую жизнь.
— Мадам, ваша скромность лишь дополняет тот набор чудесных качеств, о котором я сказал, — галантно ответил Рауль.
— Не буду мешать вашей беседе, герцогиня, ещё раз благодарю за сведения, которые вы мне сообщили, — сказал Атос, после чего с нежностью поцеловал руку герцогини, которая тут же подставила ему и другую свою руку, получившую такой же поцелуй.
— Граф, вы заставляете меня думать, что, вероятно, я обращала своё внимание вовсе не на те предметы, на которых следовало бы сосредоточиться, — вздохнула герцогиня с кокетством. — Как часто мы, женщины, упускаем своё счастье, гоняясь за призраками, тогда как оно, быть может, состоит вовсе не в том, к чему мы стремимся, и оно, быть может, было не столь уж недоступным, как нам казалось!
— То же самое могут о себе подчас сказать некоторые мужчины, герцогиня, — ответил Атос, заглянув в глаза де Шеврёз.
«Был миг, когда я чуть было не подумал о том, что мог бы жениться на ней, — подумал Атос, покидая герцогиню. — Впрочем, это вздор!»
Атос припомнил песенку, которую при нём частенько напевал д’Артаньян.

Два вида счастья

«Зачем солдату женщина нужна?
Ведь ты и сам себе не господин!
Намного лучше, если ты один.
Когда твоя профессия – война,

Нет, мушкетёру не нужна жена!
Тебя ведь месяцами дома нет!
Какой она бы ни дала обет –
Едва ль тебе останется верна.

Нет смысла нам в супружеских цепях:
У каждого своя при этом жизнь!
Жениться хочешь? Нет, дружок, держись!
Не принимай решений второпях!

А если всё же был настолько глуп,
Повёл свою подругу вод венец,
Свободной жизни говори: «Конец!»
Теперь ты – однолюб, беззуб и скуп.

Иной вид Счастья не придёт раз в год,
Его хотя б раз в жизни испытать бы!
Оно бывает в вечер вашей свадьбы
И в день, когда ты получил развод».

«Если и существует человек, с которым я могла бы быть счастлива безо всех этих многочисленных планов преобразования того, что всё равно так и не смогла улучшить, то, вероятно, этот человек должен быть во всём похож на графа де Ла Фер, — подумала герцогиня, глядя вслед уходящему Атосу. — Но ведь он всего лишь граф! Ах, если бы он был принцем!»

XCIX. Супруги

Сколько бы Филипп не оттягивал встречу с Королевой, он понимал, что это неизбежно. Общение с Лавальер дало ему первый опыт интимной близости с женщиной, а также убедило его в том, что вовсе не обязательно любить ту, с которой вступаешь в близкие отношения. Филипп был убеждён, что чувство, которое называют любовью в тех книгах, которые он смог прочесть во время своего заключения, он может испытывать лишь к одной женщине, и эта женщина в настоящий момент является княгиней Монако. По этой причине она не может ему принадлежать. Женщина, которая не только принадлежит ему по праву того, чьё место он занял, но и которой он принадлежит как супруг – это Мария-Терезия, Королева. Расставание с ней могло бы породить международный скандал. Пренебрежение супружеским долгом было бы немедленно замечено поначалу семьёй, а затем и всеми придворными, что также не могло бы не остаться без последствий. Таким образом, посещения Марии-Терезии хотя бы один раз в два месяца было необходимым.
Филипп назначил для себя этот день и постарался приготовиться к встрече как можно лучше. На всякий случай он приготовил путь к отступлению. Если встреча произойдёт не должным образом, можно будет сослаться на волнения в связи с международными событиями. Отношения с Испанией вновь обострились несмотря на то, что для их урегулирования в своё время и был заключен брак Людовика XIV с Марией-Терезией.
— Мадам, я прошу простить меня за то, что слишком часто пренебрегаю общением с вами, — сказал Филипп в один из вечеров, обращаясь к Королеве.
— Ваше Величество вправе поступать так, как считает нужным, — ответила Королева. — Я буду рада видеть вас на своей половине тогда, когда вы сочтёте необходимым.
— Необходимость – это не то понятие, которое должно регулировать встречи между супругами, — возразил Филипп, находя, что сам не верит тому, что говорит.
— В первые месяцы нашего брака, Ваше Величество, лишь необходимость выполнения других более срочных задач могла отвлечь вас от общения со мной после ужина, — со вздохом сказала Королева. — Теперь же лишь необходимость поддержания видимости благополучного брака вынуждает вас на эти встречи.
— Меня ничто не может вынуждать, я – Король Франции, и единственные предписания, которые для меня имеют значения, это предписания Божьи, — возразил Филипп. — Даже предписания Папы для меня имеют значение лишь постольку, поскольку я готов видеть в нём посланника Божьего.
— Именно эти предписания и указывают любому Королю Европы посещать свою супругу хотя бы иногда, — с грустью проговорила Королева. — И я рада этому, поскольку иначе, полагаю, я видела бы Ваше Величество ещё реже, чем вижу в настоящее время.
— Вы хотите ссоры? — высокомерно спросил Филипп, надеясь, что разговор обострится, что позволит ему изобразить обиду и избежать близости с Королевой.
— Ваше Величество, я склоняюсь перед вами и готова исполнять ваши желания тогда, когда вам это будет угодно, в той форме, в какой вам будет угодно этого потребовать, — покорно проговорила Королева.
— Мне угодно просто обнять вас и спокойно заснуть, — ответил Филипп.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — ответила Королева. — Идите же ко мне в постель.
Филипп, ободрённый мыслью, что ему не придётся выходить за рамки уважительной нежности, с готовностью залез под одеяло и обнял Королеву. Мария-Терезия обняла Филиппа и уткнулась лицом в его грудь. Её тёплое дыхание приятно успокаивало Филиппа, поэтому он также ответно обнял Королеву.
Спустя полчаса подобных нежностей Филипп осознал, что ему угодно не только лишь нежно обнимать Королеву, тем более что спокойно заснуть ему вовсе не хотелось.

Королева вновь почувствовала себя так, как если бы их брак состоялся лишь сегодня. Она была счастлива и проявила особенную нежность к Филиппу, который остался с ней на всю ночь.
Поутру Филипп выходил из спальни Королевы в отличном настроении. Де Сент-Эньян, заметивший изменившееся настроение, решил, что Король вновь навсегда вернулся к Королеве и по этой причине оставит мадемуазель де Лавальер.
— Как вы почивали, Ваше Величество? — спросил де Сент-Эньян.
— Превосходно, Сент-Эньян, благодарю, — ответил Филипп. — Надеюсь, что и вы также?
— Да, Ваше Величество! — ответил де Сент-Эньян. — Мне приснился архангел Гавриил.
— О чём же он с вами беседовал? — спросил Филипп.
— Он сказал мне, что Ваше Величество решили оставить мадемуазель де Лавальер, — сказал де Сень-Эньян.
— Знаю, знаю! — усмехнулся Филипп. — Он говорил мне об этом вашем разговоре.
— Ваше Величество также беседовали с архангелом Гавриилом? — воодушевился де Сент-Эньян, полагая, что верно угадал намерения Короля.
— Разумеется! — ответил Филипп. — Он сказал мне, что встречался с вами, и что имел с вами долгую беседу, после чего сказал мне: «Имейте в виду, что де Сент-Этьян сошёл с ума!»
— Очевидно, вы правы, Ваше Величество, — сказал сконфуженный царедворец. — По всей видимости, этой ночью я был несколько не в себе. Всему виной брюссельская капуста, которую я, на свою беду, поел перед сном. Простите меня, Ваше Величество!
 Филипп благосклонно кивнул и обнял де Сент-Эньяна.
— В следующий раз тщательно выбирайте диету перед сном, дорогой друг! — мягко сказал Филипп и проследовал в свой кабинет. — А ещё не каждую приснившуюся вам глупость следует пересказывать. Тем более мне. Иногда даже наоборот, то, что вы имели случай видеть не во сне, а наяву, лучше считать сном и никому об этом не рассказывать.
— Преклоняюсь перед мудростью Вашего Величества, — ответил де Сент-Эньян.
— Да что же мудрого в том, чтобы хотя бы иногда читать книги, и то, что понравилось, перечитать дважды, трижды или четырежды, чтобы запомнить, а то, с чем не согласен, выбросить из головы? — спросил Филипп. — С какой стати мне расставаться с мадемуазель де Лавальер, которая, Бог даст, скоро подарит мне сына или дочь?
— Господь благословил ваши чистые чувства к этой очаровательной мадемуазель! — с нарочитым восхищением воскликнул де Сент-Эньян.
— Дорогой мой, ты сейчас сказал вполне разумные слова, но даже очень разумные слова не надо выкрикивать на весь Лувр, — ответил Филипп. — То, что знаю я, то я знаю, то, что я позволил узнать тебе, совсем не обязательно следует разглашать на каждом углу. Рано или поздно народ всё узнает, но зачем же говорить об этом, как о свершившемся факте, когда ведь в этом нестабильном и неспокойном мире случиться может всё, что угодно? Если сейчас ты зачатье ребёнка называешь Господним благословлением, и если, не приведи Господи, это рождение не состоится по тем или иным причинам, или же ребёнок родится мёртвый, или больной, что, к несчастью, также случается, неужели ты возвестишь всем, что Господь проклял мои чувства к этой чистой душой и помыслами мадемуазель? Мой тебе совет: говори только то, что сказать необходимо, а в остальных случаях молчи, и тогда сойдёшь за умного, и мне не придётся пересказывать тебе слова, которые про тебя сказал мне в моём сне Архангел Гавриил.
Де Сент-Эньян вновь поклонился, пообещал побольше думать и поменьше говорить, после чего откланялся и ушёл, сконфуженный.
«Что ж, я произвёл опыт и узнал, как на них действует моя грубость, — подумал Филипп. — Результат совпал с моими ожиданиями. Завтра я приласкаю де Сент-Эньяна, и он будет землю рыть, исполняя мои приказы. Все они должны быть не до конца уверены в моём благорасположении, мои милости, как и мои наказания, должны быть эффективны и непредсказуемы, кроме тех случаев, когда вина или заслуга для всех очевидна. Тогда они будут стремиться выслужиться передо мной. Кольбер говорил, что балы надо давать почаще, делать бесплатными, но заставлять гостей тратиться на мелочах, которые необходимы для участника бала. Таким образом, как он мне показал в расчётах и проектах, эти балы не только окупятся, но ещё и принесут немалые доходы в казну. Все эти гранды, высшие дворяне – маркизы, бароны, графы, герцоги, пэры и принцы должны стремиться проявить себя при дворе, вместо того, чтобы запираться в своих замках, копить деньги, оружие и лелеять амбиции, мечтать о полной независимости и самоуправлении. Кольбер прав, самоуправление должно не избираться, с назначаться. Всё в этой стране должно исходить от Короля. Вот чему научила меня книга «Государь», которую подкинул мне д’Артаньян. И не только она, и не только этому. Какая всё-таки занимательная игра – управление государством, управление людьми! Только бы мне не заиграться!»

— Ваше Величество! — донеслось до Филиппа, он оглянулся и увидел Королеву.
— Да, что такое? — спросил он.
— Могу я надеяться, что нынче вечером вы вновь посетите вашу милую супругу? — спросила Королева.
— Моя милая супруга не только может на это надеяться, но и должна всегда ожидать этого, — ответил Филипп. — И если наши встречи происходят не столь часто, как этого хотелось бы вам, то, поверьте, это огорчает и меня ничуть не меньше, чем вас, моя дорогая. Дела не позволяю мне порой отдать должное вашей красоте и нежности.
Королева, казалось, была счастлива. Вполне вероятно, что так оно и было на самом деле. Во всяком случае, она прощебетала какую-то очаровательную глупость, поклонилась и ушла в чрезвычайно приподнятом настроении.
«По-моему, она ничуть не хуже этой ханжи де Лавальер, — подумал Филипп. — И с чего это мой брат стал пренебрегать ей и предпочитать эту хромоножку? По-видимому, это простая тяга к разнообразию!»