Иваныч

  ИВАНЫЧ.
После отпуска я прибыл в кадры к инспектору за направлением на судно. Владимир Николаевич, седой грузный мужчина с красным лицом, то ли от болезни, то ли от выпитой в свое время водки вопрошающе поднял на меня глаза:
- Что, голубь, нагулялся?
- Пришла пора, надо поработать, да и денежек бы не мешало, Владимир Николаевич.
- Ну-ну, ну вот что, выручи меня, надо рейсик сбегать до Европы и домой. А потом я тебя сниму с судна и отправлю на свой пароход, лады?
- Хорошо, я согласен, - не раздумывал я, поскольку знал его репутацию – пообещал – сделал.
- Ну и ладушки, беги на Красную пристань, они там бункеруются и ночью отход. Удачи.
Я направил свои стопы на набережную, где стояло судно уже в ожидании лоцмана, который был заказан на 23.00. Доложившись о прибытии, я пошел в каюту разбирать вещи, а в душе потихоньку скреблась тоска по домашней жизни, домашнему теплу и уюту.
За полчаса до отхода корпус судна завибрировал, задрожал – запустили двигатель. Забегал народ, зашевелился, готовились к отходу. Приняли лоцмана, судно отвалило от причала и постепенно набирало ход. Мы шли мимо Мосеева острова, Маймаксанским руслом, вот уже Экономия, еще немного и показался остров Мудьюг, Черная башня мигает огоньками. Подошел лоцманский катер, сдали лоцмана и я завалился в кровать. День был насыщенным, у меня слипались глаза, надо было выспаться.
На вахту меня почему-то не разбудили, а проснулся я уже утром от храпа. Сосед по каюте, на верхней койке заливался соловьем, его трели и переливы, всхрапывания, как у норовистой лошади, иногда переходящие в стоны и ругань, меня несказанно «порадовали», ибо я имел обыкновение спать чутко и прекрасно понимал, что тут я, похоже, приехал не на судно, а в город под названием Хер-сон. Сходив на завтрак, я пошел на место сбора машинной команды, где мне было предложено с утра и до обеда поработать, а с 16.00 выйти на вахту.
До кофе-тайма я пошарахался по машинному отделению, знакомясь с механизмами, а потом поднялся попить чайку с народом. Он – народ оказался довольно разношерстным. Похоже собирали этот экипаж, как в поговорке – с миру по нитке – нищему рубаха. Я не особо придавал значение этому, ибо твердо знал, что делаю на этом судне всего один рейс. Но как бы то ни было, недели три с этими людьми нужно было работать и я потихоньку с ними знакомился.
Люди были всякие разные, но один матрос был настоящим произведением искусства – чудо природы. Сухощавый, с конопушками на лице и ярко рыжей копной волос. Похоже, он не знал, что человечество уже изобрело машинку для стрижки волос, ножницы и расческу. Впечатление было такое, что он с рождения не стригся и не причесывался. Звали его Цыба, было ему уже к пятидесяти, и на лице его вечно блуждала улыбка. Вскоре я уже перезнакомился со всеми, с кем-то сдружился и жизнь на судне потекла в размеренном русле.
Как-то, придя на обед, я услышал ругань повара, кто-то ночью съел палку колбасы и одиннадцать стаканчиков йогурта. Никто не сознавался в содеянном, но продукты пропадали регулярно. Мы по ночам на вахте с разрешения повара жарили картошку, целый противень. Сколько-то съедали, остальное доставалось повару, для второго. Но с некоторых пор картошка на противне тоже стала убывать. Все терялись в догадках, пока третий механик не сходил к доктору и не взял у него ампулу с пургеном. Картошечку полили этой «святой водичкой» и стали ждать результата. С раннего утра к судовому туалету на нижней палубе выстроилась очередь, его кто-то плотно занял, как оказалось, это было рыжее веснушчатое солнце – Цыба.
- Ну, что, Цыба, как картошечка? – смеялись моряки, но Цыба только морщился и опять убегал в туалет подумать о жизни.
Боцманом оказался моряк среднего роста и возраста. Глядя на него, можно было подумать, что он навеселе, но поскольку водки на судне уже не было, то оказалось, что это его обычное состояние. Глаза с потускневшей синевой, смотрели из под бровей на народ с хитрецой и усмешкой, как-будто он знал про них нечто, что они сами о себе не знали. Я стал замечать, что вечером после просмотра фильма боцман исчезал куда-то. Впрочем, на судне шила в мешке не утаишь, он плотно сдружился с дневальной – Катькой. В ней, если присмотреться, был некий шарм, хотя на первый взгляд – обыкновенная девчушка, присланная с Николаевского судостроительного института на практику. Иваныч был женат, но это не было для него помехой. А вот для помполита по фамилии Черный, это был удар по репутации. Он не пропускал ни одной юбки на судне, а тут Иваныч увел девушку из-под носа. Он стал Иваныча ловить, дабы на собрании осудить его неправильное поведение, несогласующееся с нормами строителя коммунизма Черного. Но Иваныч был не промах, он делал совершенно непредсказуемые для помполита ходы.
Однажды народ собрался у Катьки покурить. Черный подглядывая, считал, сколько зашло, сколько вышло. В итоге получилось, один не вышел. Иваныч завалился к Катьке в коечку, одежду спрятал под подушку, задернул у койки занавеску и ждал Катерину, пока она сделает все свои женские дела. Только Катя легла, как ввалился помполит:
- Катя, мне бы в библиотеку, можешь открыть!?
К слову, на нее были возложены обязанности - выдавать экипажу книги и записывать кто, что взял.
- Тю, Олег Иваныч, сдурели, одиннадцать вечера, завтра вам будет библиотека.
Глаза Черного обшаривали каюту в поисках Иваныча, но компромата на виду не было, и помполит с тяжелым сердцем вышел из каюты, в сердцах хлопнув дверью, раздумывая, как и когда мог выйти боцман. И если бы не случай или скорее Катькина жадность к половой жизни, Черному никогда не удалось бы поймать Иваныча.
Его припахали с нулей и до восьми утра поработать и Катька вечером порцию ласки не получила. Как только Иваныч позавтракал и спустился в каюту, Катерина была тут как тут. Она повернула ключ в двери и накинулась на боцмана, так будто расставалась с ним не на ночь, а год не видела. Но помполит тоже был не промах. Заметив отсутствие двух объектов слежения, он прямиком направился к каюте боцмана и начал колотиться в запертую дверь. Катька с перепугу залезла в рундук, но когда Черный ворвался в каюту, то первым делом заглянул в шкаф, откуда на него глядели круглые от испуга глаза Катерины.
Вечером было собрание экипажа. Обсуждали аморальный поступок боцмана, ибо он как ячейка советского общества, нарушил моральные принципы. А с Катьки, как с гуся вода, ей было терять нечего, она была девушка свободная и моральные принципы советского человека она знала только по лозунгам и плакатам, или со слов того же Черного.
Капитан судна, вызвав Иваныча после собрания к себе, налил по стакану водки, себе и боцману. Выпили.
- Молодец боцман, так держать, я бы тоже, будь помоложе, такую красотку не упустил, - улыбаясь в седые усы, сказал капитан и отпустил Иваныча с миром.

Рейс продолжался, уже прошли Баренцево море и у Лофотенских островов нас встретил шторм. Не ласково встречало Норвежское море и капитан принял решение заходить в шхеры. Караван с лесом трещал, скрипел и пытался развалиться на пакеты и свалиться в море. Дабы это предотвратить, старпом приказал матросам выйти на караван и крепить его. Народ роптал, но приказ есть приказ, вышли и первая же волна чуть не смыла за борт двоих смельчаков, попытавшихся натянуть найтовы талрепами. Капитан обрушился на старпома с такой изощренной руганью, что народ рты пооткрывал, не ожидая от обычно вежливого и деликатного Мастера таких красочных слов.
- Всем все задраить и носа на палубу не казать!!!
Приказ был выполнен незамедлительно и раскрепившись, кто где смог, ждали конца дня, чтоб улечься в кровать. За иллюминаторами выло, стонало, судно скрипело, тяжело вздыхало, где-то что-то надоедливо брякало, видно боцман поленился кончиком привязать.
Через несколько часов, став лагом к волне, прикрыли лоцманский катер, который, то взлетал на гребень волны, то проваливался в бездну. Улучив момент, лоцман перепрыгнул к нам на борт и через часок наше судно, тихо покачиваясь на небольшой зыби, шло по фиорду. Моряки попадали в коечки, ловя момент, пока можно было поспать спокойно, а не в полглаза, ожидая, какая же волна выкинет тебя из кровати.
Из шхер мы вышли уже почти на юге Норвегии. Шторм утих и Северное море прошли, как по озеру. По прибытии в Амстердам моряки стали записываться у помполита в город. Он на каждого командира приписывал двоих рядовых членов экипажа. Так троечками разошлись после обеда кто куда. На судне остались только вахта и те, кто не был любителем пеших прогулок, ибо до города надо было топать километра четыре, а на такси денег было жалко. Да и не принято было у советских моряков ездить на такси за границей.
Два дня стоянки пролетели быстро. Народ заходил друг к другу в гости, поглазеть на покупки и хлопнуть рюмочку, ежели кто наскребал денежек на бутылку. Капитан объявил по трансляции:
- Идем в Новороссийск за семечками, потом Италия!
Я не расстроился сильно, пятнадцать дней пути всего-то, а там замена приедет, это я знал твердо.
После шлюза в Имёйдене моряки собрались у Иваныча. По его просьбе и по его рецепту Катька поставила бражку, она уже хорошо выходилась и ждала своего часа. Повар Юрик принес на закуску палку колбасы, кинул ее на стол, сами, мол, разрежете и замахал руками, чтоб быстрее наливали. Налили по первому стакану и с тостом «быть добру» выпили. Веснушчатое чудо – Цыба первым ухватился за колбасу и со словами, а чего тут есть, в три укуса съел половину, вторую успели отобрать. Всем стало ясно куда исчезали продукты из холодильника. Они заканчивали свою жизнь в желудке Цыбы. Он был из компании с позором изгнан и до Новороссийска вечерами почти не выходил из каюты.
Бискай, Средиземка, Эгейское море, Мраморное, Черное, везде тепло и солнце. Народ разделся до шорт и щеголял загаром. Кто бронзово-коричневым, а самые ярые любители солнца уже не по разу сползшей и вновь нараставшей бледно-розовой кожей.
По прибытии в Новороссийск старпом вызвал боцмана и сказал, что тут привезут продукты. Иваныч информацию воспринял серьезно и решил сходить к проходной порта и проверить, не пришла ли уже машина. Таможня и пограничники еще не приезжали, но Иваныча это не смутило.
- Я советский человек и нахожусь на своей территории, - сказал он и направился в сторону вышки с пограничником наверху, где заприметил дыру в заборе, а это был кратчайший путь до проходной.
Часовой, увидев боцмана, остановил его криком: «СТОЙ! Стрелять буду!», так как знал, что комиссии на борту еще не было и сходить с судна никто не имел права. Иваныч же быстро юркнул в дыру и побежал к проходной. В порту завыли сирены, забегали пограничники, еще подъехали солдаты с собаками. А боцман добравшись до проходной, осведомился у вахтера не было ли машины и вкруговую, не через дыру в заборе, пошел на судно. Подходя к пароходу, он увидел погранца, который стоял на вышке, солдатик тоже увидел Иваныча и ткнув в него пальцем заорал:
- Вон он! В зеленых штанах!
На боцмане и впрямь были зеленые штаны, он их купил в Англии и очень ими гордился. Его подхватили под белы руки и доставили на судно пред светлый лик капитана.
- А что тут такого? Я ходил узнавать насчет машины с продуктами.
Капитан скрипнул зубами, погрозил боцману кулаком и отправил с глаз долой, оставшись договариваться с властями и улаживать ситуацию.
Чем закончилась эта ситуация для Иваныча сказать не могу. Мне приехала замена, а Иваныча я больше не встретил на своем пути. По приезду в Архангельск я опять пришел к инспектору, он молча подал мне направление на мое судно, которое грузилось лесом на 16-17 лесозаводе, пожал руку, «спасибо выручил», и через час я уже был на судне на котором работал пятый год.