3-22. посылка, from1970, из цикла мои эссикумы

3-22.  «ПОСЫЛКА», (from1970), из цикла «Мои эссикумы»
(Я не смог приспособиться к охотничему трофею! Медвежье мясо не было съедобным)

Приезд старшего брата Магомеда ко мне в Москву, столица встретила ярким солнечным днём и трескучим холодом. День медленно брызгал из небес кружащими «инеями в мини-геометрических орнаментах». Они, нежно соприкоснувшись с затылками горожан, испарялись, как будто устало продолжая ночной снегопад, а лютая зима подпирала московский небосвод, притрагиваясь к белым «барашкам», которые капризно плавали в бесконечной голубизне! Острый взгляд охотника в простоватой меховой тужурке и ослепительная белая кожа сельского учителя делала его непростым для восприятия человеком. Он учил сельских первоклашек. Когда школьник выходил за грань дозволенного, он кусал его голову, и неизвестно, как ребёнок усваивал уроки «изувера», то ли от страха, то ли из-за любви к кусачему учителю…               

Брат приехал в Москву из-за письма моей жены, которая написала о моем «неподобающем образе жизни», а какие пункты «моих безобразий» она включила в письмо, я не знал, брат письмо не показывал. Отношения с женой остановились – супружеская ложа остыла… Брат пожурил меня, а в её отсутствие говорил: « В большом городе  - большой ум, в маленьком селе - мало ума, решай сам, голову твою не покусаешь…» Брат уехал, а жизнь продолжалась. Соня наездами приезжала в нашу двухкомнатную квартиру, но жила с маленькой Женечкой в семье своих родителей. Я жил почти один. Иногда на ночь приглашал подружек на вечеринки, впечатляя их своей энергией в сочетании с продуктами с далёких гор. Со студентами готовились к сессии и даже имея худые карманы, организовывали встречи. Все мы  родились на отдалённых территориях СССР, но учились в его столице.

Друзья мои были русскими, знали толк в водке, но в отличие от меня они никогда не пробовали мясо дикого козла и овечий сыр. Я был «шеф-поваром», проводил наши нехитрые хлопоты по хозяйству, накрывая столик из моей посылки. Виктор был разливальщиком напитков, а Толя перечислял сложные названия индуистских храмов, дабы закрепить наши материалы по истории искусств. Я попутно конструировал систему для развития своей памяти. Мы сели на кухне за стол и, закусив, выпили первую рюмку водки. У меня во рту не появился вкус горечи и резкости, водка прошла слишком нежно, будто вода! Видимо, внутренний конфуз от несоответствия ожидаемого нарисовался на лице, друзья дождались отражения от своих козней и перешли в необузданное торжество от увиденного. Я понял, в рюмке была вода! В состоянии небольшой горечи и наигранного стресса я оставался в ожидании следующей рюмки.

Мы весело продолжали подготовку к сессии. Проведя бессонную ночь,  на следующий день мы все трое сдали экзамен по истории искусств на «отлично». Я не знал, что существует школа эйдетики (технические приёмы для запоминани слов чужого языка). Ситуация нас загоняла в угол большим объёмом материала, который нужно было запоминать за короткий срок. Это был пласт культуры по истории искусств в отдельно взятой части цивилизации человечества. За период сессии мы должны были выйти из загнанного угла образованными людьми, как наполненная продуктами посылка... Сложное слово я разрывал на части, в которых искал отражение нескольких слов из моего лексикона, состоящего из двух языков: аварского и русского. Например, как я запоминал название индуистского храма «Бхубанесваре»? Итак: from «Бху» - Бухъу – это обозначение халвы на аварском; «бане» – это «баня» на русском языке; «сваре» – сварить – это тоже глагол на русском языке: «халву в бане сварил».               

До сих пор в памяти не сохранились архитектурные особенности того храма, моя память упустила плоское изображение но название это врезалась. Видимо, нужен был обзор с натуры, но страна наша была закрыта сургучом и гвоздями, как советская посылка. Наши шутки собирали наше внимание, распространяли вокруг свет познаний и развивали память, раздвигая субъективный взор вместе с бытовым вздором. Посылка из Дагестана, была причиной наших вечерних разгулов. Однажды зимним днём я шёл, хрустя по снегу и отражаясь синей тенью, а солнце превращало этот снег в тёплый белый пух, на котором хотелось поваляться. Снег ласкал и слепил глаза. Сохраняя  вынужденный прищур, нёс с почты посылку от старшего брата, гвоздями пришитую сургучной печатью и с нацарапанным химическим карандашом адресом на фанере. Открываю. Ба! Там были две части завёрнутого в плотную ткань мяса и сопроводительная записка,  в которой брат написал, что это мясо медведя, которого он убил при случайной встрече в лесных массивах гор, преодолевая каменные уступы и густые леса. Я знал, что он исколесил все горные гряды нашей Кобосиды. Брат был заядлым охотником.

Написал в письме, что мясо медведя полезно и лечит болезни. Но было непонятно, что за болезни я должен иметь, чтобы появилась необходимость употребить медвежье мясо, как лекарство и лечить себя. В его приёмах охоты интересно было отметить походы в замотанных портянками сапогах на снегу – это, как он говорил, «мой бесшумный улов - для чутких козлов». Он знал карту тропинок сезонных гон диких козлов, и, когда добивался успехов в охоте, устраивал щедрые праздники вокруг себя. Из Кобосиды по советской почте доставлялась посылка и мне! Итак, возвращаясь на кухню к посылке, должен подчеркнуть, что не имел дело с мясом, тем более с медвежьим, и эта ситуация меня напрягала. Вспомнил, как однажды  по приезду к маме в Дагестан «опозорился», не смог курицу зарезать. Разозлившись на меня, мама отрубила топором голову курице, но каким-то образом та вырвалась из её рук и бегала по двору без головы, утомившись, испустила дух. Это был притеснённый смешок!
 
Возвращаясь на свою кухню и не зная о последствиях, я начал готовить себе обед: отрезал куски тёмного медвежьего мяса, бросал их на сковородку, включил газ и, чувствуя себя поваром, переворачивал куски...  Постепенно квартира начала наполняться дымом, а сковородка – жиром; Выливая несколько раз жир в унитаз и, утомившись бесконечностью процесса, роняю мясо. Голод принуждает меня к героическим усилиям. По новой начинаю жарить мясо, предварительно сполоснув его в холодной воде. Дым нарастал вместе с голодом, а повторы меня уже не развлекали, а напрягали. Заочно поругивая «старшего» за подаренный мне экстрим, боковым взглядом видел, как уплотнялся дым в квартире, а кастрюля «заплывала» жиром.

                В тревоге появились соседи из-за густого дыма. Они отказались отведать «мою кухню».  Возвратившись на кухню, я попробовал мясо - его нельзя было не то, что откусить, даже отрезать. Все мясо из посылки, вместе с недожаренными кусками, бросил в пакет и вынес на улицу. Чувствуя от всего этого измождение, старался идти беззаботно, но в голове торчали шипы, которые больно царапали не только голову, но и душу. Казалось, я был причастен к убийству. В теле клокотал кровавый осадок, сопровождаемый ощущением «преступного пара» из пакета, который нёс. От привязчивого темно-красного субстрата  избавиться у меня не получалось, даже после того, как выбросил пакет в муниципальный мусорный ящик, а вернувшись, увидел самодельный фанерный ящик посылки…               

Я часто вспоминаю особенности поведения моего брата. Он как ювелир обгладывал кость дичи. Я не видел более тщательного «ёхундай»-мяса на белых костях козла, не оставалось даже сухожилий и хрящей. Разрезая их на мелкие части, орудовал он всегда  своим персональным перочинным ножом! Этому невозможно было подражать! Я сравнивал, как московские друзья, в том числе и мои земляки из Дагестана, ели мясо - им неведомо было, как совершается тайна огранки на кости… Много мяса оставалось на стройных костях даже курицы, как у беззубых старушек из своих кухонных пространств. Из-за безликости моей кухни, сопровождаемой изредка посылкой брата, возникали в памяти шикарные Кремлёвские альбомы, на которых был нарисован обширный ассортимент цветных картинок-натюрмортов разнообразной еды. Они находились как пособие у нас  в Художественном комбинате, где я работал.  «Блюда из альбомов» приобретали политический оттенок из-за богатого ассортимента красочной Кремлёвской кухни в отличие от убогих продуктовых витрин магазинов СССР…

Страна не знала специфики «нормоедов» кремлёвской кухни, и нормативная особенность, которая существовала в Кремле, не могла быть отождествлена с народом. В их нормативах были определены пайки для тамошних обитателей… Много вкусных рисунков-пособий, и многотомные иллюстрации натюрмортов из снеди держали за семью печатями толстые Кремлёвские стены от народа, цинично считая остальных  быдлом, лишая их рынка и инициативы, пропадая в «плановых экономиках»… «Посылка от Всевышнего» - это для организации благости для власти, но никак не для поданных, - они остались там и сям в дефицитном пространстве и в бесконечных очередях, где лишь получали посылку с адресом от разных окраин СССР, нацарапанным химическим карандашом на фанере, впечатанным сургучом и с экзотическим его содержанием…