Документ

Все в жизни Евгения Николаевича неожиданно переменилось, ибо случилось в ней самое настоящее чудо: в течение многих лет был он обыкновенным инвалидом – с тех самых пор, как в страшной аварии лишился левой своей ноги, - ну а спустя всего двое суток после очередной медкомиссии, инвалидом он быть вдруг перестал и получил даже подходящий по случаю – документ!
Евгений Николаевич так сильно и так искренне воодушевился, что первым делом захромал на работу к своей супруге Наталье, чтобы поделиться с нею незамедлительно неожиданным своим открытием.
«Гляди, Наташа! – кричал он посреди столовой, размахивая своею справкою к громкому смеху собравшихся на обед шахтеров. – Вот божье чудо, не иначе! Был инвалидом, а стал молодцом! Хоть завтра снова в шахту!..»
И так был рад Евгений Николаевич своему чудесному исцелению, что решил даже выбросить на помойку осточертевший ему протез. Однако задумку свою пришлось ему отложить на время, потому что случилось с его сыном Ванечкой неприятное происшествие, и были вынуждены они с Натальей целых три недели обивать пороги высоких кабинетов, покуда один сострадательный «одутловатый» человечек с потными щеками и свистящим дыханием не принял их наконец в своем далеко не скромном убежище, надежно укрывавшем его оплывшее благоденствие от беспокойных завихрений непредсказуемых народных бурь.
- Случилась у нас беда, - начал Евгений Николаевич с порога, сжав обеими руками потрепанную шапку. – Сына забрали в армию – в нашу, местную. А потом пропал он без вести в далеких степях соседней страны. Как же так могло получиться?
- Наслышан, - ответил человечек деловито. – Да и как не быть? Вы нас измором решили взять? Прямо провокация какая-то!
- Почему провокация?
- А потому провокация: как же у вас сын мог пропасть, когда у вас по документам – дочка!..
И чтобы не быть голословным, человечек предоставил в довершение своих слов соответствующую бумагу.
- Как дочка?! – обомлел было Евгений Николаевич, покосившись хмуро на разномастные печати. – Как же так, Наталья? Как же мы с тобой недоглядели?..
И всю пешую дорогу до дома, думал Евгений Николаевич лишь об услышанной только что вести. И так вдруг совестно сделалось ему, так горько, ведь долгие годы, - с самого ее детства, - растил он единственного своего ребеночка как настоящего мужчину: заставлял ее подтягиваться на турнике, играть в футбол и купаться летними вечерами в речке – без майки и даже без иных женских приспособлений, - к своему жуткому стыду, - у всех на виду!
Разглядывая старые фотографии, он изумлялся непременно чудовищной своей рассеянности, подмечая все новые черты, ускользавшие в прежнее время от его затуманенного внимания: в густых усиках своей миловидной дочурки виделись ему уже не гордые юношеские усы, но усы девичьи, совершенно не идущие ее нежному личику с выступающим, словно молот, подбородком и мускулистыми скулами, подернутыми длинным, вьющимся и черным как уголь, жестким женственным пушком.
Он хотел было даже поделиться этой неважною, казалось бы, деталью со своей Натальей, однако супруга его прорыдала безутешно весь вечер и даже всю ночь, так и не дав Евгению Николаевичу сказать ей и слова.
А уже следующим утром подъехала к их двору полицейская кибитка, и укатали Евгения Николаевича под громкие крики Натальи прямиком в отделение, где припомнили ему и его столовый «перформенс», и его кабинетную «провокацию» и ударили даже один только раз по обескураженному его лицу, заставив подписать повинную; да после и отпустили с Богом.
Однако уже на выходе скрутили его снова совершенно иные люди и увезли в неизвестном направлении – в чистую степь, где среди серых пеньков расхаживал энергично взад и вперед «одутловатый» приходской священник, без малого целый час молившийся и надеявшийся на его случайное появление.
- Вы знаете, где находитесь нынче Евгений Николаевич? – спросил он, припрятав пухлые руки под темною рясой.
Евгений Николаевич поглядел по сторонам: на чернеющий вдали чес, на остов костра и колючие кустарники и нерешительно предположил:
- В поле?
- Неправильно, Евгений Николаевич. Будьте внимательнее: находитесь вы в районной больнице, в палате номер пять под пристальным присмотром врачей, потому что по дороге в продуктовый магазин стало вам до того плохо и совестно от вашей бессовестности, что вы бы так и упали бы замертво, если б друзьям вашим и нашим господам полицейским не удалось подхватить вас под ручки и доставить срочно в реанимацию, спасши тем самым вашу самую жизнь. Ежели не верите, вот у меня даже бумаги есть, - и протянул он с этими словами Евгению Николаевичу потрепанную жирную папочку. – Ну не стойте вы так: не стойте, иначе снова плохо станет. Прилягте-ка на койку.
- Куда?
- На койку...
Евгений Николаевич присел несколько настороженно на ближайший пенек и принялся неловко пролистывать предоставленные ему документы.
- Ну не сидите вы так, скорчившись: прилягте, отдохните...
Евгений Николаевич растерялся даже немного, но вскоре выгнулся, выкрутился – да так, что заскрежетали спинные позвонки, словно петли ржавых ворот.
- Ну вот: гораздо удобнее, верно?
- Не знаю, - ответил Евгений Николаевич неуверенно.
- Ну так в документах посмотрите: там все сказано.
- А ведь и правда, удобнее, - обрадовался он, отыскав соответствующую статью, - по документам все сходится!
- Ну и слава Богу, что мы разобрались, - промолвил батюшка, отбирая назад свою папку.
- Можно вопрос, господин священник?
- Смотря какой. Ну ладно уж, задавайте.
- А вы правда в Бога верите?
- Так точно, - ответил батюшка, приподняв к сумрачному небу искрящийся слезами взгляд слегка заплывших очей, повидавших в жизни своей земной всякого немало. – Верю непременно: как товарищ Дзержинский завещал.
- А вы можете спросить у него, по знакомству, куда это моя доченька подевалась?
- Ну так откуда же ему знать: это не его ответственность, а ваша – сами недоглядели. Он-то у нас один, а нас-то у него сколько! Как же за всеми тут доглядишь? Да и скажу вам по секрету, Господь-то давно уж не на небе – но в ином месте сидит, куда более важном: могу вам даже справку показать, ежели пожелаете.
- Не надо, - взмолился Евгений Николаевич. – На слово вам поверю, товарищ священник.
- Ну и славно. Славно. Ну а раз так, то пора вам и домой ехать.
- Как же я поеду, когда мне плохо?
- Так вам уже хорошо: я вам сейчас соответствующую печать поставлю. Да и пакостно это, Евгений Николаевич, держать в палате районной больницы немытых зверей.
- Как зверей? – обомлел было Евгений Николаевич.
- А вот так зверей: вы же пес, взгляните: «Евгений Николаевич Новиков 1975 года рождения – лохматый пес по кличке «Альбатрос». Обладает дурным характером, злобно лает на прохожих. Не далее как вчера вместе с хозяйкою своею Натальею, опасною террористкою и возмутительницею общественного спокойствию, с лаем ворвался в кабинет господина служащего и вцепился ему вместе с хозяйкою своею Натальею в нежную левую ножку, гавкая при этом что-то несуразное, а также, помимо всего, был замечен в иных неподобающих деяниях, как в самою столовою, так и за ее окраинами». Вот вам и документ, подтверждающий все вышесказанное: поглядите как следует в последний раз. Отдать я его вам, к сожалению, не могу: вещь все-таки казенная. Да и не подобает собакам иметь при себе подобные безделушки...
- Но...
- Никаких «но», Альбатрос. Собаки не разговаривают – собаки гавкают: ну-ка попробуйте...
- Гав-гав... – тявкнул тихонько Евгений Николаевич.
- Ну, пес вы все-таки не безнадежный. И на четвереньки будьте добры, пожалуйста: вы же все-таки пес не цирковой, а самый обыкновенный...
Так вот, все в жизни Евгения Николаевича тем вечером неожиданно переменилось. Говорят, что даже сегодня можно увидеть, как гоняется он на карачках за бездомными дворнягами, громко гремя своим неуклюжим протезом, как дерется он с ними из-за случайной кости и занимается иными деяниями, подобающим ему по рангу рождения. Говорят даже, что завербовали его спецслужбы и что по указу их собрал он вокруг себя целую стаю, и бегают они вечерами по дворам, сражаясь безжалостно за городские помойки и наводя многочисленные ужасы на всякого рода террористов, провокаторов, протестующих, уклоняющихся, воздерживающихся, неопределившихся, колеблющихся – и иных злостных посягателей на общественный строй. И, пусть в жизни у Евгения Николаевича все очень хорошо – и даже очень замечательно, ибо добился он высот, немыслимых для обычной псины, но можно услышать порою, как тоскливо лает он, стоя на четвереньках у развалин собственного двора – ожидая, как верный пес, возвращения своей любимой хозяйки Натальи, отбывающей долгий срок в местах не столь далеких, но скрытых от глаз, и даже скулит он порою о нелегкой судьбе пропавшей без вести доченьки Анечки, все надеясь в глубине собачьей души увидеть хоть еще один разок – хоть мельком, хоть издалека – ее колосящиеся усы.