Тот, кто не нажал свою кнопку

Мы с мамой живем на скале, покрытой мхом и чахлыми березками. А вокруг, покуда хватает взгляда, — вода. С нами живут несколько мужчин, но других детей, с которыми бы я мог поиграть, нет. Когда я спрашивал, почему их нет, мама обычно отводила взгляд, а Юл, самый молодой из охотников, как-то раз грустно и непонятно ответил:
— Потому что ты последний.

Я не стал его расспрашивать. Он старше меня от силы на пятнадцать лет, мог не сдержаться, а за это его ждала жестокая кара. Как Сандера. Вспоминаю об этом с содроганием.

Примерно десять лун назад Сандер вернулся с охоты раздраженный, без добычи. Он сидел у костра с бледным лицом... Не знаю, что меня дернуло подойти к нему. Он молчал, и это меня задело. Надо было уйти в пещеру. Но в небе стояли такие яркие звезды. Все уже спали, а мне стало так одиноко, что захотелось пойти к Уступу Тишины и броситься в море. Так делали многие, кто, по словам мамы, вконец отчаялся. Я кинулся на Сандера сзади, по-щенячьи вцепившись ему в шею. Он, видимо, от усталости не рассчитал удара.

Что было потом, не помню. Очнулся от того, что на лицо капали горькие соленые капли, а кто-то гладил меня по голове. Свет костра резал глаза. Меня вырвало, и я снова провалился в небытие.

Вновь я очнулся от горького плача матери. Пытался её утешить, но не смог. Хотел погладить по щеке — высохшая рука меня не слушалась. Но она уловила движение сердцем и разрыдалась навзрыд.

Тогда самый старший, Якоп, не говоря ни слова, вышел из главной пещеры — где я лежал на единственном пружинном матраце доисторических времен — с каменным взглядом. Брут, Линдер и Юл переглянулись, и кто-то из них тяжко вздохнул.

Как я потом узнал, Якоп ушел, чтобы привести в исполнение приговор над Сандером. Никто не надеялся, что я выживу. Я не понимал, отчего моя жизнь в их глазах имеет такую ценность. Но чудо случилось после жертвоприношения.

Сознание возвращалось чаще, и на губах матери начала проскальзывать неуловимая улыбка. А когда я, скелет, обтянутый синей кожей, попросил есть, Якоп принес откуда-то странную зеленоватую бутыль. Охотники весь вечер сидели у костра и пели удивительные песни на непонятном языке. От их костра шла живительная сила. Вскоре я смог подниматься к завтраку, и меня, в виде исключения, допустили к общему столу.

В сегодняшних разговорах для меня было мало понятного. Говорили о каком-то солдате, не нажавшем какую-то «свою кнопку». Меня так и подмывало расспросить, но я помнил наставления матери: это недопустимо.

Когда они уплыли на четырех утлых суденышках, я стал приставать к маме с расспросами. Она обещала после всех дел пойти в наше заветное место и всё рассказать. Признаться, я мало надеялся. Но удача улыбнулась: дул ласковый ветер, ярко светило солнце.

Всю нашу скалу можно обойти за пять склянок. На северо-запад есть пологий спуск под нависающим каменным козырьком. Там грудой свалены лодки. Мама научила меня счету. Вместе со сгнившими посудинами я насчитал двадцать восемь. Это значит лишь одно: когда-то здесь жило до тридцати охотников.

— И даже больше, — поправляет мама, разглаживая мою шевелюру.

Мы сидим на нагретых солнцем, перевернутых вверх дном лодках, потемневших от времени и воды. Это то самое место, где мама, покончив с делами, вглядывается с надеждой и тревогой в морскую гладь, ожидая мужчин. Все ли вернутся? Не с пустыми ли руками? Она выращивает между каменных грядок немного злаков и зелени, чтобы разнообразить наш стол. Моя забота — собирать птичьи яйца и помет для удобрения. Вода на скале дождевая. Мы собираем её в несколько пластиковых пакетов, позеленевших от времени. Мама пропускает воду через песок и кипятит в двух котлах. В одном варит похлебку из солонины, в другом заваривает чай из особой травы. Мне его дают по чуть-чуть — от него кружится голова. Добыча соли — дело Якопа. Вода вокруг соленая, и Якоп как-то ловко с этим управляется.

— Почему больше? — не унимаюсь я. — Ведь Брут, Линдер, Юл и Якоп — каждый выходит в море на своей лодке.

Мама грустно вздыхает.
— Ты взрослеешь и задаешь непростые вопросы.
— Ну, скажи, мам. Скажи.
— Много будешь знать — скоро состаришься!
— Нет, ты всё равно скажи. От скучной жизни это лучшее средство.
— О, мой сын, когда я была маленькой, жизнь была веселой. Даже чересчур.
— И что же было веселого? Здесь, на этой скале?

Она промолчала, странно улыбаясь. Одинокая слеза скатилась по её худой щеке.
— Прости, я не хотел тебя обидеть. Но ты же обещала объяснить, кто такой солдат. Я не стал спрашивать за столом.
— И правильно сделал, нельзя об этом спрашивать. Особенно накануне охоты. И уж тем более — в этот день.
— А что сегодня за день, мама?

Она снова замолчала, отворачивалась, чтобы я не видел слёз. Наконец не сдержалась и заплакала навзрыд, словно дитя.

Я обнял её за плечи, и мы плакали вместе. Не знаю, сколько это длилось. Наверное, пока слезы не кончились.
— Хорошо! Я нарушу запрет Якопа. Но ты должен молчать. Обещаешь?
— Пусть меня загрызет фель, если я проболтаюсь!

Она снова замолчала, не зная, с чего начать.

Он смотрит на меня своими огромными сияющими глазами, и я вижу в нём черты отца — каким его описывала бабушка. Что-то сохранилось на домашнем видео. Жаль, не все старые восьмимиллиметровые пленки удалось оцифровать. Боже, какие пленки, какое видео?! Здесь, на этой проклятой скале, в пожизненном заточении?! Порой мне кажется, что я сошла с ума или погрузилась в летаргический сон, и всё, что меня окружает, — не явь, а греза. Скала посреди мироздания... люди, не умеющие приструнить собственную собаку, охотящиеся на свирепых мутантов. Сами эти ужасные мутанты... Девочкой я тащила маму за рукав в зоопарк, чтобы на них посмотреть, — тогда они были милыми зверьками. Правда, и тогда они хватали на лету не одну рыбу. Но я не придавала этому значения. У них были такие забавные усы, напоминавшие мне деда на фотографии. С дедами мне не повезло — оба умерли до моего рождения. А та, прошлая жизнь, была сладкой, как эскимо на палочке.

Что отвечать моему сыну? К счастью, он всё ещё не понимает, кто он и что с нами случилось. Что случилось со всеми нами! Хотя... он мог погибнуть от руки Сандера. И, наверное, так было бы лучше. Сирена, как такое могло прийти тебе в голову? Ты — мать! И это твое единственное дитя. Правда, ты даже не знаешь, от кого он. Уж точно не от Кристофера. Кристофер покончил с собой через месяц после того дня. Того дня, о котором ты спрашиваешь, мой сын.

Мама надолго задумалась. Тормошить её не стоит — расстроится и не расскажет обещанного. Уж я-то её знаю.

Вот в её тёмных глазах ожили весёлые золотистые искорки. Теперь можно.
— Мам, ну ма-ам... Ну, кто такой солдат? Он что, самый удачливый охотник на фелей?
— Совсем нет.
— А кто же?
— Тот, из-за кого мы ещё живы.
— Как это — «ещё»? Что с нами может случиться? Здесь же никого нет, кроме нас, Якопа, Брута, Линдера и Юла.
— Здесь, на скале — нет. Но мир огромен. Так огромен, что в нём редко что зависит от одного человека.
— Как не зависит? Я могу пойти к Уступу Тишины, а могу и не ходить.

В её глазах мелькнула резкая боль, будто молния озарила тёмное небо.
— Вот что, Крис. Обещай, что никогда не сделаешь этого один. Без меня.
— А ты пообещаешь, что не сделаешь этого?
— И я обещаю. Dum spiro, spero.
— Что это?
— «Пока дышу, надеюсь».
— Ладно. Ты не рассказала про солдата. Что он для нас сделал?
— Он не нажал свою кнопку. Когда получил приказ.
— От кого? И что такое «кнопка»?
— Тебе не объяснить, Кристофер. Сбегай, проверь гнёзда. Сколько должны показаться наши лодки.
— А завтра? Завтра ты расскажешь?
— Если будешь слушаться и вовремя ляжешь спать.
— Хорошо. Мам, ты крикни, когда увидишь парус Якопа.
— Конечно, мой мальчик. Мы встретим их, как всегда, вместе.

Я люблю стоять на уступе скалы, над волнами, разбивающимися о гранит. Только долго смотреть вниз нельзя — голова кружится. Птицы привыкли ко мне как к неизбежному злу. На нашем клочке суши нет хищников, и у них нет врагов, кроме меня. Я всегда прошу у них прощения, прежде чем лезть за яйцами. Прошу не только за себя, но и за всех нас, и даже за того, кто не нажал свою кнопку. Ведь если бы он нажал, нас бы уже не было, и я не причинял бы птицам беспокойства.

Я часто отвлекаюсь и слежу за их полётом. Когда я был меньше, я просил Бога превратить меня в такую же птицу. Но в последнее время меня посещают другие мысли. Когда мамы не станет, я приду сюда, в последний раз налюбовавшись восходом, и полечу. Здесь, как говорили охотники, достаточно глубоко, и если не повезет, умрешь не сразу. Поэтому никто из наших не сводил здесь счеты с жизнью. Но, быть может, именно поэтому я приду. Это моё место! Моё единственное развлечение — наблюдать за птицами. Ещё — бросать с обрыва камушки. Этому меня научил Дик. И лазать за яйцами — тоже. Но после того как на одной из охот раненый фель вцепился в его старшего брата и утащил в пучину, Дик перестал спать по ночам. В темноте были слышны его приглушённые рыдания. Он замкнулся и перестал ходить в море. Зачем Якоп ему это позволил?! Я не смел с ним заговорить, а надо было проявить настойчивость. Может, тогда бы он остался жив! Не могу себе этого простить.

А потом... потом его нашли там же, где и всех, пожелавших уйти со Скалы по своей воле, — на камнях Уступа Тишины. Мне никогда не дозволялось видеть это, провожать их. Но в тот раз я начал биться о землю и кричать, что если мне не дадут взглянуть на Дика, я никогда не вернусь к ним.

Дик был зашит в старую парусину. Когда-то давно все тридцать человек, включая маму и двух её сестер — меня тогда еще не было — прибыли на этот остров. Из обломков корабля, разбившегося о скалы в тумане, они сделали шлюпки, утварь, а из парусины шили одежду. Мама рисовала мне углём на досках людей в этой одежде, когда рассказывала сказки. Выглядело забавно. Но со временем жители Скалы закалились, и одежда стала почти не нужна. Думаю, Дика укутали специально, чтобы я не видел его лица. Он лежал в своей охотничьей лодке, в изголовье горели свечи. Прорубили дно и медленно оттолкнули от берега. Слезы застилали мне глаза, и я не видел, как она, как он... Словом, когда я снова взглянул, на месте Дика была лишь морская гладь и кружившие птицы. Так закончилось моё детство.

Я всегда знала, что рано или поздно это случится. Но почему именно в этот день? Вот на горизонте показался парус Якопа. Но только его одного! В следующие томительные полчаса в голове прокручивались варианты будущего, и все они вели к одному: это конец.

Когда Якоп наконец причалил и, не глядя в мою сторону, начал привязывать свое суденышко, я не чувствовала ног. Что я скажу сыну?

Прошло ещё какое-то время, и кто-то взял меня за руки. Голос Якопа говорил, что не время отчаиваться, что парни, быть может, ещё вернутся. Или их отвлекла не добыча, а что-то другое, помешавшее собраться у отмели, откуда видна наша скала. Но я не верила ни слову. С детства мои дурные предчувствия меня никогда не обманывали.

— Грэг, пациентка безнадежна. Её счёт просрочен. Хотите, чтобы убытки списали с вашего счёта?
— Босс, дайте ей ещё один шанс. Ребёнок, даже если его спасти при искусственных родах, останется сиротой. И её муж погиб как подобает офицеру войск Её Величества.
— Знаю. Прекрасно знаю. Но выделенные правительством деньги кончились. Или вы хотите, чтобы её сын остался совсем без средств?
— Нет, но...
— Тогда жмите уже кнопку, чёрт возьми! Или у вас нет других пациентов, которых ещё можно спасти?
— Это приказ?
— Да, приказ.
— В таком случае, я отказываюсь его выполнить, сэр!