Приход тьмы. Глава 20. Ночной горизонт

Даже не встретился взглядом с Феоной на прощание! И этого Делио его лишил. Поэтому Герман спускался по лестнице на крыльях ненависти. Пусть теперь кто-нибудь только попробует его задержать! Что бы там Делио ему ни приготовил, он отвезет это чертово письмо и вернется обратно.
Выводило из себя все: то, что Делио подчеркнуто-издевательски прошелся по его личности и его происхождению в самой унизительной форме, то, что заставил выполнять его условия, то, что выставил его за дверь и оставил Феону себе. Теперь уже не возникало сомнения, что ему нужна именно она. И что он будет делать с ней все это время, и чем ей это грозит, и найдет ли он ее вообще, когда вернется, было неизвестно. Особый цинизм Делио заключался в том, что он не давал никаких гарантий, никакой уверенности и даже никакой боле или менее честной картины происходящего. Он принуждал не просто исполнять его волю, а безоговорочно доверять ему, при этом ясно давая понять, что это доверие может оказаться бесполезным. Он изнасиловал всех троих, почти не прибегая к физическому воздействию. Как ни мерзко было аристократу Герману признаваться себе в этом, но Делио удалось вызвать в его душе настоящую агонию. У него почти не осталось четких мыслей, а чувства просто разрывали друг друга. Если честно, с ним такого никогда не было. Феона, бешеные твари, брошенный в одиночестве Дрозд, горящие Ельники, неожиданная свобода, «Истинный Свет», смерть Лады – стоило только подумать об одном, в голове тут же вспыхивало другое.
В таком состоянии, почти автоматически Герман преодолел темную лестницу внутри башни. Его никто не остановил. Там никого не было. На первом этаже темноту рассеивал более светлый прямоугольник выхода – во дворе горели факелы. Снаружи, прямо рядом с этим выходом стояло несколько человек. Изнутри башни они казались черными силуэтами, но ближе выглядели просто людьми. Десять-двенадцать мужчин из «Истинного Света» и, возможно, кто-то из местной прислуги просто стояли и изредка перебрасывались словами, то ли чего-то ожидая, то ли что-то обсуждая.
Герман, не раздумывая, остановился в проеме дверей и задал вопрос:
- Где я могу забрать лошадь?
Обернулись все. И Герман заметил, что такого выражения взглядов он никогда не видел. Эти люди были похожи на свору собак, которые столкнулись с чем-то новым и необъяснимым для себя и теперь, в отсутствии четкой команды, не знают, что делать: пропустить, атаковать или испугаться. Глаза были наполнены тревожной недоверчивостью вперемешку с угрозой, растерянностью и даже, местами, неожиданной суеверной паникой, как будто в дверях появился не Герман, а нечто потустороннее. Не было сомнения, действия этих людей зависели бы сейчас от единственного слова, брошенного Делио. Но хозяина здесь не было, поэтому на вампира продолжали смотреть с разной степенью опасения и враждебности. Только один из тех, кто стоял ближе к дверям, указал рукой налево и сказал со странной осторожностью:
- Конюшня там.
Все так же, не останавливаясь на своих мыслях и никого не удостаивая взглядом, Герман с презрительной улыбкой прошел прямо сквозь толпу. Пусть подавятся своим страхом!
В направлении, указанном человеком, находился узкий темный проход между двумя постройками, за которым действительно располагалась конюшня. Отсюда, из этого угла была видна основная часть большого двора. Она была наполнена людьми, светом факелов и невнятными голосами.
Со стороны конюшни залаяла собака. Герман обернулся. Небольшая, похожая на пушистого волка овчарка просто выполняла свою работу. Человек, которого она позвала, выглянул из конюшни и погладил ее по голове. Казалось, собака интересовала его больше, чем происходящее вокруг.
- Я уезжаю, мне нужна моя лошадь, - сказал ему Герман таким тоном, чтобы было понятно, что ждать он не намерен.
Конюх, человек неразговорчивый, аккуратный и по-хозяйски уверенный в себе, броско одетый с чьего-то барского плеча, внимательно взглянул на него, чтобы вспомнить, кто такой Герман и какая из лошадей ему принадлежит.
- Угу… - ответил он, вспомнив, и кивнул внутрь конюшни.
Герман шагнул в помещение, освещенное яркой желтоватой лампой. Лошадей здесь находилось мало, контрабандистские стояли у самого входа. Все три, и лошадь Лады среди них.
На лавке нетронутыми валялись вещи пленников. Герман взял свою сумку и почувствовал, как одиноко остались лежать пожитки тех, с кем он сюда приехал. Выводя Шельму на улицу, он вскользь спросил конюха:
- Фрильский отряд уже выехал?
Лада либо осталась здесь, живая или мертвая, либо ее увезли на другой лошади…
Но ответ конюха был совершенно определенным:
- Нет, - спокойно сказал он. – И еще долго не отправятся.
- Почему? – поинтересовался Герман.
- Ведьму надо сжечь.
- Что?.. – Герман резко и неосознанно обернулся к нему. Слишком странно и абсурдно прозвучала фраза, которую он никогда раньше не слышал.
- Ведьму ранили, она, наверное, умерла уже, - объяснил конюх. – Теперь надо ее сжечь, а потом уж хоронить. Потому быстро не отправятся, - в его привычке, видимо, было всегда изъясняться невозмутимо, даже излагая такие события, которые другие люди предпочитали вслух вообще не обсуждать. Он, конечно, и пальцы скрестил, как полагается при встрече с Силами Зла, и на землю плюнуть его подмывало, но в целом держался он молодцом. А все потому что он взял за правило никогда не суетиться и не удивляться.
Можно было не продолжать разговор. Этот человек высказался достаточно ясно. Слова были простыми и однозначными, как кирпичи, замуровывающие выход на свет.
- Я ворота открою, раз едете, - сказал конюх. – Прямо в ночь – несет же нелегкая…
- Она не ведьма, - счел своим долгом заметить Герман, прежде чем последовал за ним. Он знал, что его слова бесполезны, потому что разумными доводами не победить глас народа, но молчать значило соглашаться.
Запасные ворота, вернее, небольшой запертый вход, находились сбоку конюшни. Пока Герману везло, и никому не приходило в голову его останавливать. Видимо, у Делио не было на этот счет никаких распоряжений.
Толпа в середине двора вяло гудела отдельными голосами в подсвеченном факелами мраке. Теперь понятно, почему они там собрались. Людей в церковной крепости (или как называть это сооружение?) было довольно много. Герман, невольно приостановившись, насчитал примерно человек двадцать. Среди них растерянно промелькивал и Фрильский священник Морис. Этот, наверное, вообще был в ужасе от происходящего. В любом случае, в его поведении не было ничего похожего на руководство.
Лада, маленький демон войны… Все-таки не уберегла она себя. Погибла на какой-то темной лестнице. Зато в бою. Неравном. Среди нечисти выжила, а среди людей – нет. Как может столько дерзкого великолепия быть остановлено всего одной стрелой?.. На фоне Феоны Герман почти забыл думать об этой странной, непобедимой никакими обстоятельствами, предсказуемой в своей непредсказуемости девушке из далекой Разны, которая шла по жизни, как по полю битвы, и никогда не сдавалась. Для всех остальных ее след просто навсегда затерялся где-то в неизвестности. Или… нет: для всех остальных Делио придумает ей новую, лживую славу.
- Ежели едете, то выход там, - довольно бесцеремонно напомнил ему конюх. – Чужим тут делать нечего.
Герман оторвался от созерцания толпы и повел Шельму к выходу. Да, если долго здесь стоять, можно вообще не выйти отсюда. А экспериментировать и проверять настроение народа своим присутствием сейчас точно не стоит. У него слишком мало времени на то, что он должен сделать, и слишком мало душевных сил, чтобы держать себя в руках.
Перехватив поводья лошади, он вышел за ворота, во тьму.

Здесь, на свободе, почти ничего не было видно. Над стенами поднимался остаточный свет факелов, сбоку сверкал городскими огнями Офирц. Встроенная в стены церковь зорко смотрела в разные стороны маленькими разноуровневыми квадратами желтых, зеленых, голубых и розовых светящихся окон – выглядывала опасности и звала к себе путников. Отсюда не было видно, но Герман знал, что над ее входом светит еще одно окно – большое и круглое, как солнце, поделенное лучами на разноцветные стеклянные секторы. Оно служит ориентиром для всех, кто может заблудиться, и отпугивает Силы Зла. «Злые Силы избегают мест и людей, подвластных Истинной Церкви и ищут возможность прорваться там, где этого влияния недостаточно». Слегка подсвеченная снизу верхушка, как и днем, продолжала пронзать небо, словно лезвие – черную ткань. Над головой не было видно ни луны, ни звезд: ветер так и не разогнал густые облака, небо было сплошным, однородным, почти не отличающемся от земли полотном.
Герман не сразу заметил, но со стороны погруженных во мрак полей и лесов, стороны, противоположной пестрящему огнями Офирцу и частично скрытой церковными стенами, ветер доносит слабый, но отчетливый запах дыма. Доносит его порывами – здесь, на холме они были особенно сильными.
Отъехав от стен на небольшое расстояние, Герман остановился и развернул лошадь. Здесь его никто не видел, и он стал ждать, когда над стенами появятся отблески пламени погребального костра. Наверное, Лада достойна того, чтобы среди тех, кто провожает ее в последний путь, был хоть кто-то знающий о ней правду и ни в чем не обвиняющий ее, пусть даже просто вампир, случайный и не особо близкий знакомый.
Герман поймал себя на мысли, что бессознательно он выбрал для ожидания позицию подальше от здания церкви и так, чтобы всевидящее око не взирало на него сверху. Привычка любого вампира – не попадаться на глаза богу. Они никогда не станут лучше, они никогда не изменятся, они никогда не будут равны людям и никогда не заслужат другого отношения. Потому что это предопределено их физической сущностью. Бесполезно искать прощения – их не за что прощать, потому что они такие, какие есть, навсегда, и в этом они не виноваты, такими их сделал создатель и сам определил им место в своем мире. Только зачем? В учении это не объяснялось, просто давалось как догма. И в этом Герман чувствовал всегда мешающее, бессильное логическое противоречие. Пятно на познании мироустройства. Может быть, права Феона: мир объясняется только тем, что мы видим и знаем, и больше нет ничего? Но эта мысль была слишком неуютной. Наверное, страшно оставаться в мире, которым никто не управляет, а самое главное – в котором никто не управляет людьми. Они – основное звено веры. Все церкви строились только для них. Вампиров туда просто не пускали. Появление вампира в церкви – это было величайшее оскорбление бога и верующих. И не по причине другой веры, а именно потому что они занимали особое место в той же религии. Каких только историй не существовало о карах для вампиров за такое проникновение, не говоря уже о том, что это было прописано и в законах.
 Молитвы существовали тоже только для людей - ясная и четкая схема взаимодействия с богом. Вампирам она была не нужна, вернее, бесполезна для них – бог прекратил с ними всякое общение.
Вспомнился «Лорд на дороге бога». Очень грамотно написанная песня: бог разговаривает с Дитрихом через посредника. А в жизни он всегда молчит, хотя сейчас не помешал бы любой ответ. Мог ли Герман сейчас осмелиться обратиться к нему? «Хочешь, чтобы бог не помнил о тебе – забудь о нем» - говорили вампиры, когда хотели оправдать свои действия. Но это не значило, что его нет, и тем более не значило какой-то вседозволенности. Это просто отражало недоступность пути к нему для вампиров, безысходность их положения. Если ничего нельзя изменить, расслабься и не меняй. Тяжело, когда тебя не просто не любят, а еще и игнорируют, но зато это решает одну проблему: можно не думать о боге. Герман подобно другим вампирам всю жизнь так и поступал, молча принимая существующее положение вещей. Но сейчас у Германа возник вопрос: то, что делает Делио, вернее, то, как он это объясняет для верующих, это новое лицо Истинной Веры – тоже когда-нибудь будет восприниматься как существующее положение вещей? Кого спросить об этом, как не бога, нарушив положенное молчание? Но, возможно, Делио уже решил с ним этот вопрос по-своему, «по-приятельски»…
Мысли могли завести куда угодно. Но Герман уже слишком долго ждал, глядя на каменные стены, и ничего не менялось. Шельме было скучно, она пыталась ходить и пастись. В конце концов дальше ждать стало невозможно. У Германа сейчас было более важное дело, которым он не мог пожертвовать. Ни бог, ни Лада не значили для него больше, чем Феона. Последние часы, переполненные противоречивыми страхами и бесполезным гневом, убедили его в этом. Он смирился со своим влечением и решил, что эта женщина любой ценой должна остаться существовать, даже если после всего, что случилось, она добровольно исчезнет из его жизни. Если кто-то один из них двоих, то она. Должен же в мире грязного безумия сохраниться чистый разум.
А это значило то, что нужно было разворачивать лошадь и уезжать прямо в открытую пасть ночи.
Герман обернулся в сторону молчащих, укрытых мраком далей. Именно оттуда порывы ветра приносили запах дыма. Где-то там, далеко горели Серые Ельники, где-то там бродили отпущенные Делио бешеные твари. Сколько их? Есть ли они там вообще? Если они есть, то где они сейчас? И что мешает Делио распустить их и по другим местам?.. Герман только сейчас почувствовал, насколько опасной может оказаться тьма. Почувствовал это в ледяных ударах сердца и обострении почти бесполезных в темноте слуха и зрения. Что если опасность находится не в условном «неподалеку», а прямо здесь? Делио и его люди сидят за стенами, но остальной мир с наступлением ночи стал слишком непредсказуемым.
Бросив последний взгляд на церковные стены, Герман медленно направил лошадь в окружающую черноту, и они начали спускаться с Офирцского холма по едва видимой дороге, погружаясь в омут мрака. Когда дорога повернула в сторону от находящегося на вершине сооружения, стала видна та часть горизонта, которая слабо подсвечивалась поднимающимся из Серых Ельников пламенем. Отсюда это выглядело как размытое красноватое пятно на черном фоне ночи.
Ехать предстояло сначала в ту сторону, а потом, не доезжая до основных массивов леса, дорога поворачивала на Милаву. Темнота безжалостно скрывала почти все очертания окружающего, дорога была плохо различима, но успокаивало то, что ехать нужно было только по ней, никуда не сворачивать и не искать других путей. Это требовалось от Германа. Шельма не знала эту местность, и от нее требовалось быстро двигаться всю ночь и в случае опасности суметь спастись самой и спасти своего всадника.
У подножия холма дорога стала ровной, мерцающей впереди тусклой лентой, и наконец-то можно было существенно ускориться, чтобы оказаться к утру на месте назначения, если не встретится никаких препятствий. Смутное, тревожно мерцающее, кажущееся почти живым свечение маячило где-то впереди, как очаг воспаления, то левее, то правее от дороги, в зависимости от того, куда она поворачивала.
Здесь, поддавшись ощущению скорости, Герман впервые почувствовал, что свободен. Его никто не удерживал, ему никто не угрожал, за ним никто не следил. Он мог ехать КУДА УГОДНО! Хоть в Хуту, в гильдию, ведь сейчас он представлял собой ценный источник жизненно важной информации. Хоть на запад, подальше от эпицентра событий. Хоть к Хиксу, надо же его предупредить о том, что происходит.
Но нужно было в Милаву. А потом возвращаться обратно в руки Делио.
Герман признался себе, что в этом им движет, как ни парадоксально, совершенно эгоистичное чувство. Такое же эгоистичное, как если бы он уехал сейчас спасать свою жизнь и не вернулся. Разве он едет сейчас с посланием в сумке ради спасения Изгнанников? Поехал бы он, если бы Делио просто вручил ему письмо, если бы в этой истории не было Феоны? Поехал бы он, если бы на ее месте была другая женщина? Он честно ответил себе: нет. Весь этот благородный поступок, вся самоотверженность и жертвенность объяснялись не моральными принципами, не гуманизмом и не кодексом чести, они объяснялись тем, что Герман делал это во имя того, что стало дорогим и значимым лично для него. Во имя этого он мог так же легко отказаться от всего вышеперечисленного, если бы от него это потребовалось. Нет, он не хотел спасти целый народ, к тому же не свой, хотя логически понимал, что это благой, справедливый и очень разумный поступок. Просто нельзя было подвести Феону, мало того, нельзя было ее потерять. Наверное, она не сочла бы эти мотивы добродетелью, но, безусловно, поняла бы его. В его глазах ценность человеческой жизни всегда исчислялась другими мерками. Благополучие людей было просто условием для его собственного благополучного существования, а их общество – средой обитания, требующей к себе уважительного и аккуратного отношения. Делио, вероятно, рассчитывал, что предложенная им цена достаточно высока, чтобы Герман не возвращался.
С течением времени, долгого и однообразного, дорога все больше и больше поворачивала в сторону лесов, в сторону красноватого зарева. Его приближение, даже почти незаметное, добавляло гнетущей тревоги, густая смола мрака казалась концентрированным вместилищем смертельных опасностей, тишина вокруг напоминала о том, как далеко сейчас находятся живые люди. Герман слишком хорошо представлял себе, что такое бешенство, чтобы не поддаться стихийной, безрассудной волне страха. Неизвестное количество потерявших управление, совершенно невменяемых существ ходят сейчас где-то в окрестностях с единственным оставшимся стремлением убивать – и убивают всех на своем пути. Они делают это, не осознавая и не останавливаясь. И идут дальше. Но самое страшное – те, кто выжил после встречи с ними, почти наверняка пополнят их ряды, будь то люди, собаки или дикие животные. Это проявляется внезапно и непредсказуемо, и с этого момента заболевший обречен. Да, течение бешенства недолговечно, но те, кто сейчас разгуливает в лесах, не просто зараженные, они были целенаправленно натасканы на убийство людей, они не только желают – они хорошо умеют это делать. Не так важно, долго ли просуществуют потерявшие человеческие черты существа, важно то, что они уже запустили расползающийся хаос, что смертельная зараза разгуливает на свободе. Что делать, если сейчас на дороге появится случайный путник? Как жить в мире, где любой встречный может оказаться твоей смертью, и кто поверит, что ты сам не несешь смерть? Мир без доверия, где чужих убивают просто чтобы выжить. Так что теперь делать, когда к тебе приближается случайный путник?..

Шельма уже устала: темп был для нее высоковат. Однако Герман не мог позволить сейчас остановиться или хотя бы снизить скорость. Пройдет еще не менее получаса, пока дорога начнет отворачивать в сторону Милавы, к счастью далеко не в том месте, где несколько дней назад Герман, Феона и Лада заезжали в Серые Ельники – к тому месту приближаться вообще не хотелось.
Наступит утро, тогда можно будет перейти на шаг. Или хотя бы стоит дождаться открытого участка и предрассветного полумрака, чтобы было более четко видно окружающее пространство, чтобы не надо было домысливать, что происходит и может произойти, чтобы можно было хоть как-то контролировать ситуацию, и чтобы избавиться от постоянного ощущения бесконечных, тянущихся со всех сторон из тьмы рук.