Российские тюркологи в поисках прародины древних т

Российские тюркологи в поисках прародины древних тюрков
 
 С.Г. Кляшторный в статье "Основные этапы политогенеза у древних кочевников Центральной Азии" пишет: "Важнейшим фактором политогенеза у древнетюркских племенных сообществ Центральной Азии и Южной Сибири явилось их весьма раннее вхождение в сферу прямого или опосредствованного воздействия социально более дифференцированной и уже урбанизированной цивилизации. Именно формирование в бассейнах Хуанхэ и Тарима во втором первом тыс. до н.э. крупных цивилизационных очагов, сопровождавшееся исторически интенсивными по срокам процессами политогенеза, привело во второй половине I тыс. до н.э. к появлению в северной лесостепной и горно-степной зоне, близкой или прилегающей к долинам названных рек, ранней степной государственности, весьма отличной от китайской; государственности, с почти сразу же обозначившимися элементами имперской структуры.
Первоначально, в V—IV вв. до н.э., тенденция к интеграции в объединение имперского типа полилингвальной и полиэтничной массы скотоводческих племен определялась военными потенциями юэчжийского племенного союза, чье господство или военное преимущество было неоспоримым на пространстве от Восточного Притяньшанья и Горного Алтая до Ордоса. Но на рубеже II-III вв. до н.э., в ходе длительных и жестоких войн за власть над Степью, военные приоритеты перешли к их северо-восточным соседям и прежним данникам, племенам сюнну (гуннам).
Естественно, мы можем проследить этот процесс только в том виде, в каком он представлен летописцами той эпохи, историографами, чьи ментальные конструкции и подходы к отражению окружающего мира определялись иными, чем у нас, требованиями и параметрами.
Тюркский мир и евразийский симбиоз
На этнографической карте Евразии ясно обозначено соседство и прорастание друг в друга двух мощных этнических массивов славянского и тюркского. Именно соседство и сращение в немалой степени определяют и диктуют реалии федеративного устройства России и ее политику в отношении крупнейших государств ближнего зарубежья»: Казахстана. Узбекистана, Киргизии, Туркменистана, Азербайджана. Всей своей исторической судьбой связаны с современной территорией России татары и чуваши в Поволжье, башкиры в Приуралье, кумыки, ногайцы, карачаевцы и балкарцы на Северном Кавказе, татары в Западной Сибири, алтайцы, шорцы, кумандинцы, хакасы, тувинцы и тофалары в Южной Сибири, якуты и долганы в Восточной Сибири. Значительная часть тюркского населения России, включая переселенцев из Центральной Азии и Закавказья, живет вместе с другими народами, вне своих этнических территорий. По последней общесоюзной переписи 1989 г. и с учетом естественного прироста за пять последующих лет тюркское население России составляет около 14 миллионов человек, а тюркское население перечисленных государств СНГ превышает 40 миллионов человек.
История славяно-тюркских отношений в течение веков определялась не только драматическими коллизиями, но и исполненными жизненной силы симбиотическими процессами. Последняя тенденция сохраняется и поныне. Ее преобладание остается одним из условий гражданского мира и политической стабильности в Евразии. Пренебрежение исторически сложившимися формами симбиоза ради сиюминутных экономических и политических выгод чревато трагическими последствиями для судеб миллионов людей, населяющих Евразию.
Допустимо ли рассматривать всю совокупность тюркских народов как некое единство, выходящее за границы языкового родства? С начала XX в. и по сей день существуют и противостоят друг другу два противоположных ответа на этот вопрос. Первый ответ (пантюркизм, тюркизм) утверждает, что все тюркские народы составляют одну нацию, имеют общую прародину - Туран, а многочисленные языки, на которых они говорят, и не языки вовсе, а лишь диалекты или наречия единого тюркского языка. Второй ответ, столь же непререкаемый: никогда не было и не существует какого-либо тюркского этнического единства и сам термин «тюрк» первоначально обозначал не все родственные по языку племена, а лишь одну их группу. Все тюркские народы генетически связаны с территориями их нынешнего обитания. И естественно, между народами, говорящими на разных тюркских языках, существуют значительные ментальные, культурные и антропологические различия.
Обе эти крайние позиции активно эксплуатируются в политических целях. Одна помогает обосновать претензии на создание некоего единого государственного, федеративного или союзного, объединения (ассоциации) «Великого Турана»; другая, напротив того, служит утверждению идей государственного или регионального патриотизма (национализма).
Концепция автохтонизма, т.е. извечной связи народа с занимаемой им территорией, первоначально проявлялась как естественная реакция на идеи пантюркизма. В 2030-е годы, после «национального размежевания» в Средней Азии и образования союзных и автономных республик по этническому признаку, идеи автохтонизма получили мощную политическую поддержку. Именно эта концепция стала идеологической основой для обособления истории каждого народа, разделения на «национальные потоки» общерегиональных исторических процессов. Нередко позитивное ядро этих весьма содержательных по привлекаемому материалу трудов обильно сдабривалось полимеческими формулировками, якобы разоблачавшими идеи пантюркизма.
Обратимся для прояснения проблемы к реалиям тюркского этногенеза, к ранним этапам этнополитической истории тюркских народов, выявленных более чем вековым трудом прежде всего российских исследователей археологов и филологов, историков и этнографов.
Как это было на самом деле?
Современная этническая карта, отражающая расселение тюркских народов, - это результат многотысячелетних этногенетических и миграционных процессов. Древнейшие очаги тюркского этно- и глоттогенеза, т.е. очаги первоначального формирования тюркских народов и языков, неразрывно связаны с востоком Евразии Южной Сибирью и Внутренней Азией. Этот огромный регион не был изолирован ни от соседних цивилизаций, ни от горно-таежных и степных племен иного этнического облика. Так, евразийские степи между Волгой и Енисеем еще в VIII тыс. до н.э. занимали индоевропейские племена европеоидного расового типа, те самые «индоевропейцы», многочисленные племена которых говорили на родственных друг другу языках индоиранской языковой семьи, балто-славянской языковой семьи, германской языковой семьи и многих других родственных языках. Преобладающими в восточной части Евразийских степей были древнейшие иранские языки, тс самые, на которых создавалась Авеста и проповедовал Заратуштра (конец II тыс. до н.э.).
Требует подробного рассмотрения «индоевропейский» период истории Великой Степи, длившийся около двух с половиной трех тысячелетий, ибо всякая изоляция по этническому признаку во времени и пространстве искусственно вычлененных ареалов Евразийского степного пояса искажает реальную историю, открывает путь предвзятым трактовкам прошлого, используемым для односторонней политизации и националистических претензий.
По горным хребтам Алтая, протянувшимся на юг до пустыни Гоби, по долине верхнего Енисея и его притоков, прошла в ту далекую эпоху этноконтактная зона, к востоку от которой преобладали тюркские и монгольские племена, а к западу индоевропейские. Трассы миграционных потоков, то усиливавшихся, то затихавших, пронизывали всю Великую Степь. В течение тысячелетий, вплоть до первых веков новой эры, тюркский этногенез был связан с востоком горно-степной зоны Евразии.
История взаимодействия и, отчасти, слияния всех групп древнего населения на протяжении двух - двух с половиной тысяч лет и есть процесс, в ходе которого осуществлялась этническая консолидация и сформировались тюркоязычные этнические общности. Именно из среды этих близкородственных племен во II тысячелетии н. э. выделились современные тюркские народы России и сопредельных территорий.
Многочисленные автохтонные племена (индоевропейские в Центральной Азии, угро-финнские в Поволжье, Приуралье и Западной Сибири, иранские и адыгские на Северном Кавказе, самодийские и кетоязычные в Южной Сибири) были частично ассимилированы тюрками в период существования созданных ими этнополитических объединений, прежде всего гуннских государств первых веков н. э., древне-тюркских каганатов второй половины I тыс. н.э., кипчакских племенных союзов и Золотой Орды уже в нашем тысячелетии. Именно эти многочисленные завоевания и миграции привели в исторически обозримый период к формированию тюркских этнических общностей на местах их современного расселения.
На протяжении всей древней и средневековой истории в среде тюркских народов складывались и преемственно закреплялись этнокультурные традиции, которые, имея зачастую различные истоки, постепенно формировали этнически существенные особенности, в той или иной мере присущие всем тюркоязычным племенам. Наиболее интенсивно формирование такого рода стереотипов происходило в древнстюркское время, т.е. во второй половине I тыс. н.э., когда определялись оптимальные формы хозяйственной деятельности (кочевое и полукочевое скотоводство), в основном сложился комплекс материальной культуры (тип жилища, одежды, средства передвижения, пища, украшения и т.п.), приобрела известную завершенность духовная культура, социально-семейная организация, народная этика, изобразительное искусство и фольклор. Наиболее высоким достижением этой эпохи стало создание тюркской рунической письменности, распространившейся со своей центральноазиатской родины (Монголия, Алтай, Верхний Енисей) до Подонья и Северного Кавказа.
Становление государственности на территории Центральной Азии. Южной Сибири и Поволжья в раннем средневековье (VI—XI вв.) связано с образованием Тюркского каганата, традиции которого были унаследованы Уйгурским каганатом, государствами кыргызов на Верхнем Енисее, кимаков и кипчаков на Иртыше, Болгарским государством и Хазарским каганатом в Поволжье и на Северном Кавказе. Единство общественного устройства, этнокультурного родства и сходство политической организации всех этих государств позволяет рассматривать время их существования и преобладания в Великой Степи как относительно цельный историко-культурный период - период степных империй.
Итак, принимая тезис об относительном сходстве исторических судеб большинства тюркских племен и народов на протяжении не менее чем двух тысячелетий, связанности их этнической истории в рамках общей истории Евразии, мы отказываемся и от тезиса об извечном существовании единой тюркской нации, и от тезиса об извечном автохтонизмс современных тюркских народов.
Историческое взаимодействие Руси-России с Тюркским миром имеет полуторатысячелетнюю историю и первоначально осуществлялось отнюдь не в мирных формах. Расселение тюркских племен на запад из Центральной Азии в V-XV вв. породило по меньшей мере два опыта военно-политической интеграции евразийского пространства: огузо-тюркский в VX вв. и монголо-тюркский в XIII—XV вв. Начавшееся в XVI в., когда ясно обозначилось аграрное перенаселение российского центра, расширение сферы российской государственности на восток и юго-восток и сопровождавшие его миграционные процессы были столь же неизбежны, как в предшествующее время расселение тюркских народов, чьей хозяйственной базой являлось кочевое скотоводство на западе Евразийских степей. Показательно, что, различаясь хронологически, эти процессы, охватившие южные пространства России, Приуралья и Поволжья, Сибири и Северного Казахстана, в ареальном отношении совпадали. Но, в отличие от западных миграций тюркских народов, русское распространение на восток и юго-восток имело иную хозяйственную подоплеку: экономической базой этого мощного миграционного потока было пашенное земледелие. Пашня не вытеснила пастбище, но совместилась с ним, породив новые типы хозяйственного симбиоза.
Создававшиеся кочевниками государственные образования Великой Степи отличались крайней неустойчивостью, низкой конфликторазрешающей способностью. Они не обеспечивали безопасность хозяйственной деятельности, более того порождали постоянные войны, зачастую завершавшиеся подлинным геноцидом. Так, в 1723—1727 гг., запечатленных в народной памяти казахов как «годы великого бедствия», значительная часть казахского народа, раздробленного на враждовавшие между собой владения, была вырезана джунгарами. Впрочем, эта страшная резня была лишь продолжением серии джунгарских вторжений 1681-1684, 1694, 1711 — 1712, 1714—1717 гг. Устанавливая новую систему властных отношений, Россия выполняла миссию умиротворения Великой Степи, а позднее Туркестана, стягивая воедино геополитическое пространство Евразии.
Таким образом, история тюркских народов, вместе с другими племенами кочевого населения Великой Степи, является органической частью общей истории Евразии и с древнейших времен неотделима от истории славянских государств Восточной Европы. Хотя впоследствии, в XVI-XIX вв., преобладающая часть этих народов, больших и малых, вошла в состав многонациональной Российской Империи, процессы исторической жизни Пашни и Степи сохраняли, вплоть до середины нашего тысячелетия, относительную внутреннюю самостоятельность. Сложение общего для них геополитического пространства, начавшееся одновременно с возникновением Киевской Руси и хазаро-болгарских государств в Северном Причерноморье и Поволжье, интенсифицировалось значительно позднее.
Поэтому рассмотрение истории тюркских народов и созданных ими государственных образований лишь в аспекте истории России-СССР, как это было недавнем прошлом, методически неоправданно и практически лишает тюркске народы Евразии собственной национальной истории. Назрела необходимость в монографии, которая содержала бы последовательное и многоаспектное освещение проблем происхождения тюркских народов, их ранней истории, а также историй территорий, с которыми связан тюркский этногенез, освещение вопросов возникновения государственности и ее развития у тюркских народов, формирования хозяйственно-культурных типов, присущих этим народам, их традиционных верований; сложения этнических и национальных культур".
Вэ В. УШНИЦКИЙ, кандидат исторических наук, научный сотрудник ИГИиПМНС СО РАН в статье "Татары Центральной Азии и происхождениe народа «ураанхай-саха»" пишет:
"Возможно, одним из предков саха являются татары, обитавшие сначало в Буир-Нуре, потом их остатки фиксируются в Приангарье. По мнению исследователей, южные скотоводческие племена татар-шивэев, были тождественны с улухоу-урянхайцами. Согласно Ю.А.Зуеву, Внутренняя Монголия – прародина кимеков, имевших согласно С.М.Ахинжанову самоназвание уранхай. Татары также имели старинное имя цзубу, восстанавливаемого как сог-по. Данный этноним нами связывается с самоназванием саха.
Как видим, татары Центральной Азии принимали участие в происхождении кимаков и части кыпчакских племен, таким образом, кимако-кыпчакский компонент автоматически связывается с ними. По исследованиям Ю.А.Зуева, канглы были господствующим племенем в их составе [2002]. Татары происходили от хунну, в их состав вошли ираноязычные согдийцы. Также в их составе обнаруживается этноним алчин-алакчин, связываемый с древними алатами.  В союз татарских племен – цзубу (сог-по) входили также найманы и кереиты,меркиты".

Российский тюрколог Ю. В. Норманская написала в 2011 году по данной теме очередную лживую статью "Верификация локализации тюркских прародин на основании сопоставления лингвистических и археологических данных о комплексе вооружения тюрок"  (Урало-алтайские исследования научный журнал № 1 (4) 2011. Основан в 2009 г.
Главный редактор А. В. Дыбо Институт языкознания РАН
Заместитель главного редактора Ю. В. Норманская)
По мнению Ю. В. Норманской, а также Дыбо "тюркская" прародина находилась на плато Ордос во Внутренней Монголии (в настоящее время территория КНР). Первыми тюрками, появившимися на страницах истории, были племена, известные в китайских источниках под именами сюнну, лоуфань и байан.
Далее я привожу статью Норманской  с небольшими сокращениями, так как тюркская лексика, написанная латиницей на "Проза, ру" не отражает большинство английского алфавита.
Итак, прародина тюрков в исполнении госпожи  Ю. В. Норманской: "Решение проблемы локализации  "наиболее приоритетных задач современной тюркологии, которая должна решаться на стыке археологии и лингвистики.
Еще пятнадцать лет назад (см. [СИГТЯ 1997]) традиционно считалось, что прародина тюрков находилась в предгорьях Саяно-Алтая. Но недавние археологические исследования показали, что «публикация
обнаруженных в 70—80-е годы в Ордосе погребальных комплексов эпохи Чжаньго (V—III вв. до н. э.)позволила ряду исследователей сделать вывод о культурном и, возможно, политическом единстве населения Ордоса и Алтая в позднескифское время» (см. [Ковалёв 1999] с подробным анализом литературы).
Таким образом, возник вопрос, где же была локализована прародина тюркского этноса — в предгорьях Саяно-Алтая или во Внутренней Монголии на Ордосе. Для ответа на него мы сначала обратились к сравнительному анализу реконструкции названий природного окружения, релевантных для верификации локализации тюркской прародины, и биологических данных по распространению тех или иных видов.
Ниже приведен обзорный список видовых названий деревьев, диких животных и рыб , которые восстанавливаются для пратюркского состояния. названий деревьев, зверей и рыб с точки зрения двух возможных локализаций тюркской прародины в Саяно-Алтайском регионе или на Ордосе. По данным, представленным на сайте “Flora of China” на Ордосе засвидетельствованы все виды деревьев, названия которых предположительно реконструируются для пратюркского языка: липа, клен, дуб, рябина, тополь, ива, осина, вяз, осина, ольха, ясень.
По картам и описаниям, приведенным выше, видно, что на Ордосе встречаются следующие звери, названия которых реконструируются надежно: дикий козел,  дикая лошадь. кабан,  медведь, волк,  лиса,  горностай, хорек. барсук,  заяц, сурок, выдра, еж, летучая мышь, Из тех зверей, пратюркские названия которых менее надежны, на Ордосе засвидетельствованы: лось, олень-марал,  суслик, хомяк  и другие мелкие грызуны (полевая) мышь.
Из рыб, названия которых надежно реконструируются для пратюркского, на Ордосе представлены следующие: осетр, стерлядь, пескарь, сазан,  сом.  Из менее надежно реконструируемых — язь, жерех, судак, карп, щука. Рассмотрим, какие деревья, млекопитающие и рыбы встречаются в Саяно-Алтайском регионе. Из деревьев, для которых удается реконструировать пратюркские названия, помимо клена и дуба (названия реконструируются однозначно), которые не растут в Саяно-Алтайском регионе, там не встречено ясеня и вяза. Название вяза (ильм), осина; восстанавливается не вполне однозначно. Реконструкция же ясень кажется нам весьма надежной, практически у всех рефлексов этого слова представлены те же значения, что реконструируются и для праязыка. Из млекопитающих, названия которых надежно реконструируются для пратюркского, на Саяно-Алтае не встречается еж.
.Из рыб, названия которых реконструируются для пратюркского, в водоемах Саяно-Алтая не встречаются сазан и сом.
Таким образом, на основании того, что надежно для пратюркского языка реконструируются названия клена, дуба, вяза, ясеня, ежа, сазана, сома, а эти растения и животные не встречаются виСаяно-Алтайском регионе, но распространены на Ордосе, мы предполагаем, что какое-то достаточно продолжительное время носители реконструируемого пратюркского языка жили на Ордосе.
На приведенной ниже карте обозначены регионы, где встречены деревья и животные, названия которых реконструируются для пратюркского языка.
Таким образом, анализ пратюркских названий деревьев, зверей и рыб указывает на локализацию тюркской прародины на Ордосе. Но если принять эту гипотезу, возникают следующие вопросы.
1) Справедливо ли утверждение, что для пратюркского этноса следует предполагать кочевой образ жизни и миграции между нынешним Ордосом и южным Саяно-Алтаем в конце I тыс. до н. э. — первых веков н. э. [СИГТЯ 2006: 393; Дыбо 2007: 199—200]? Или все-таки на момент распада пратюркской общности этнос, скорее, локализовался в районе Ордоса, а затем началось его частичное постепенное перемещение в предгорья Саяно-Алтая?
2) Как и где происходил распад пратюркского языка?
3) Где была территория расселения общетюркского этноса?

В [СИГТЯ 2002: 734] О. А. Мудрак показывает, что распад пратюркского языка датируется, с точки зрения глоттохронологии, около 120 г. до н. э. А. В. Дыбо анализирует время и место существования пратюркского и общетюркского этносов с
точки зрения лингвистических контактов с носителями, в первую очередь, китайского, уральских, енисейских и иранских языков.
На основании анализа полученных результатов А. В. Дыбо приходит к выводу, что «время и место существования тюркского праязыка, как кажется, достаточно хорошо укладывается на широкую территорию между нынешним Ордосом и южным Саяно-Алтаем в конце I тыс. до н. э. — первых вв. н. э.» [Дыбо 2007: 199—200].
Распад общетюркской языковой общности (праязыка для всех современных языков, кроме чувашского) в [СИГТЯ 2002: 734] датируется 50 г. н. э. Анализ лексических заимствований позволяет сделать следующие выводы: контакты тюркского этноса с носителями среднекитайского, согдийского и среднеперсидского языков, которые датируются IV—VIII вв. н. э., уже не отражаются в якутском языке. На основании этого можно сделать вывод, что они имели место уже после распада общетюркского языка, а сам распад произошел ранее IV в. н. э.
Но время и место существования общетюркского этноса, с точки зрения археологии, долгое время оставалось неопределенным и являлось предметом оживленых дискуссий. Как указывается в [Тишкин
2006], «в истории тюрок проблема этногенеза по-прежнему остается актуальной».
Собственно этноним «тюрки» появляется в V в. н. э. в связи с возникновением Первого Тюркского каганата, и только с этого периода идентификация этноса и археологической культуры надежна.
Но если по глоттохронологии распад пратюркской общности датируется последними веками до н. э., и, с точки зрения сопоставления археологических и лингвистических данных, представляется целесообразным локализовать тюркскую прародину в районе Ордоса, а наиболее поздние хуннские погребения в этом регионе датируются IV в. до н. э., то возникает вопрос: где же были носители общетюркского языка девять столетий — с IV в. до н. э. до V в н. э.?
Открытия, сделанные археологами в последние десятилетия, позволяют вплотную подступить к решению этой проблемы. Как отмечается в [Деревянко, Молодин, Савинов 1994], «открытие памятников гунно-сарматского времени на территории Горного Алтая — одно из наиболее значительных явлений за последние годы развития археологии Южной Сибири. Материалы могильников Белый — Бом II и КокПаш, Булан Кобы IV и Айрыдаш, Коо-1 и Усть-Эдиган, Бике-1 и Улита и др., как опубликованные, так и
еще не увидевшие свет, показывают, что в конце I тыс. до н. э. — первой пол. I тыс. н. э. на территории Горного Алтая проживали разные группы населения, в той или иной степени воспринявшие влияние хуннуской культурной традиции».
В 2007 г. С. В. Алкин, анализируя коллекцию из кургана Бома в Северном Притяньшанье, пишет уже более определенно: «;эти находки; позволяют сделать вывод, что возникновение раннетюркской культуры восходит к хуннской ;…; этнической среде. В период нахождения их предков в Турфанском оазисе в процесс могло включиться ираноязычное население этого района. В настоящее время в районе Турфана изучается памятник, который, с некоторой степенью вероятности, может представлять материалы, характеризующие одну из ранних стадий этого исторического процесса ;…;. Это уникальная возможность, так как до сих пор среди известных археологических памятников восточного Туркестана выделение комплексов кочевых культур гунно-сарматского времени сталкивалось со значительными трудностями ;…;. В равной степени это касается более северных территорий Саяно-Алтая ;…;. Тем не менее, в
настоящее время в Восточном Туркестане и на Алтае известно несколько археологических культур гуннского времени. Их возникновение, с одной стороны, было связано с реакцией местного населения на продвижение хунну на запад, а с другой — дало начало этническому процессу, который привёл к
возникновению культуры ранних тюрок» [Алкин 2007].
Таким образом, по мнению С. В. Алкина, с точки зрения анализа археологических находок, можно сделать вывод о том, что предком тюркcкой культуры, на базе которой был основан Первый Тюркский каганат, являлась культура хунну, погребальные комплексы которых, датируемые гунно-сарматской эпохой (конец I тыс. до н. э. — первая пол. I тыс. н. э.), обнаружены в Восточном Туркестане и на Алтае.
Сравнивая данные глоттохронологического анализа, по которому общетюркский период определяется II в. до н. э. — I в. н. э., и выводы, сделанные археологами, можно предположить, что носители общетюркского языка жили на Алтае и в Восточном Туркестане.
Нам представляется целесообразным верифицировать эти гипотезы также на материале сравнительного анализа пратюркских и общетюркских названий материальной культуры и археологических находок в погребальных комплексах: на Ордосе в позднескифское и на Алтае в гунно-сарматское время, соответственно.
Наиболее плодотворным представляется сравнительный анализ названий комплексов вооружения и находок в хуннских могильниках на Ордосе (которые датируются VIII—IV вв. до н. э.) и на Алтае (II в.
до н. э. — V н. э.), поскольку предметы вооружения являются постоянными атрибутами этих погребальных комплексов.
Как указывает Ю. С. Худяков [Худяков 1995], военное дело играло важнейшую роль в истории кочевых народов степного пояса Евразии. Во многом благодаря высокому развитию вооружения и военного
искусства культурно-хозяйственный тип кочевых скотоводов смог существовать на протяжении трех тысячелетий мировой истории.
Надо отметить, что лингвистическое и археологическое описание вооружения тюрков являются весьма разработанными областями. Но, насколько нам известно, эти две области исследований не были в полной мере сведены воедино.
5 Далее мы будем рассматривать в первую очередь возможную локализацию общетюркской прародины на Алтае, поскольку там найдено значительно больше гуннских погребальных комплексов и они лучше описаны. При этом мы не исключаем, что территория прародины была весьма протяженной и захватывала Восточный Туркестан.
Дело в том, что у нас есть достаточно надежные биологические и палеобиологические данные о распространении того или иного вида растений, животных и рыб на определенной территории, где проживают носители рассматриваемого языка. Но мы не можем с уверенностью сказать о том, что носителям, например, прабулгарского языка были знакомы те или иные виды вооружения, поскольку они представлены в могильниках, относящихся к прабулгарской культуре, потому что определение этнической принадлежности той или иной археологической культуры в большинстве случаев не очень надежно. Поэтому при работе с реконструкцией лексики материальной культуры представляется целесообразным опираться только на лингвистические данные, а потом уже полученную реконструкцию соотносить
с археологическими находками.
Надежно с семантической точки зрения восстанавливаются только следующие слова:
1) слова с однозначной семантикой — описывающие один и тот же (и только один) предмет вооружения в дочерних языках;
2) слова, у которых есть рефлексы с одним и тем же значением ;Y1; в наиболее удаленных группах языков.
Подчеркнем еще раз, что, поскольку отождествление лексем для разных исторических состояний языка проводится этимологическим методом, значительную часть нашей работы занимает этимологизация, в которой ведущая роль принадлежит принципу соблюдения фонетических соответствий. Только при наличии возможности альтернативной этимологизации с соблюдением выявленных фонетических
соответствий к выбору альтернативы применимы историко-семантические критерии.
Археологический анализ комплексов вооружения на Алтае и Ордосе ведется уже около 150 лет (первые результаты получил В. Радлов в 60-е гг. XIX в.), подробный обзор литературы можно найти в монографиях [Худяков 1995, 1997].
В настоящей работе мы сделали попытку соотнести материалы, собранные в лингвистических и археологических работах. Дальнейшее изложение построено следующим образом.
В первой части статьи «Пратюркский комплекс вооружения» собраны названия предметов вооружения, которые реконструируются для пратюркского языка (то есть их рефлексы есть в чувашском языке), и эти названия сопосталены с археологическими данными о находках вооружения в погребальных комплексах на Ордосе, которые датируются VIII—IV вв. до н. э. и описаны в работах [Ковалёв 1999, 2002]
Во второй части работы «Общетюркский комплекс вооружения» собраны названия вооружения, которые сохраняются из пратюркского, и новые слова, которые появляются на общетюркском уровне, то есть их рефлексы не представлены в чувашском языке, но засвидетельствованы в якуто-долганской и/или сибирской группе. Они сопоставляются с находками оружия в гунно-сарматских погребальных комплексах на Саяно-Алтае, которые датируются II в. до н.э. — V н.э. и подробно описаны в диссертации [Эбель 1998].
Необходимо отметить, что автор статьи, не будучи археологом, никоим образом не претендует на анализ археологических гипотез, перечисленных выше. Основной задачей настоящей работы является лингвистическая реконструкция названий пратюркского vs. общетюркского комплексов вооружения.
В качестве одной из возможностей мы предлагаем их соотнесение с определенными археологическими находками в Северном Китае и предгорьях Саяно-Алтая. Нам известно, что гипотезы о соотнесении этих культур с тюрками не являются общепринятыми среди археологов. Но, представляется, что возможная
дальнейшая переинтерпретация археологических гипотез не отменит результаты лингвистической реконструкции, которые, мы надеемся, будут использоваться и археологами в их исследованиях по поиску тюркской прародины.
Таким образом, по материалам лингвистической реконструкции для пратюркского времени восстанавливаются следующие виды оружия: меч, сабля, ножны, лук,
тетива, стрела.
А. В. Дыбо предполагает, что для пратюркского также следует реконструировать: кинжал,нож, которое было заимствовано в древнекит.(Чжоу или Зап. Хань) [Дыбо 2007: 84].
По данным [Ковалёв 1999, 2002], в хуннских погребальных комплексах на Ордосе найдены следующие виды вооружения: золотая обкладка ножен железного меча из золотой фольги (в могильнике Сигоупань 18), клевцы «гэ», бронзовые копья с ромбическим пером (в могилах Янлан IM4, Гуантай и Люпинцунь), бронзовый нож (в комплексе Мачжайцунь), сложный лук длиной почти полтора метра с небольшими парными роговыми накладками на концах (в могильнике царства Чу под Чанша), костяныеитрехгранные стрелы с расщепленным насадом (в могильнике Госяньяоцзы), биметаллический кинжал (в могильнике Гуантай), бронзовый кинжал акинак (в погребении М1 могильника Бэйсиньбао).
Таким образом, мы видим полное соответствие археологических находок в хуннских погребениях на Ордосе и названий вооружения, реконстрируемых для пратюркского языка. Нуждается в пояснении лишь отсутствие в ПТю системе названий вооружения клевца «гэ» 19. Это легко объяснимо, поскольку за пределами Китайской империи клевцы «гэ» не использовались.
Как можно видеть из этого краткого анализа появления инновационных названий, большинство изних — заимствования из:
1) персидского, 2) монгольского, 3) арабского и 4) русского языков.
Однако в ряде случаев мы имеем дело со словами, источник заимствования которых неясен, или они имеют алтайскую этимологию, то есть не являются заимствованиями. На общетюркском уровне слово,вероятно, просто не обозначало вид вооружения, а затем произошло изменение значения. Именно эти случаи нам бы и хотелось рассмотреть несколько подробнее. Понятно, что когда речь идет о заимствованиях, то время их распространения приблизительно известно (II тыс. н. э.). Анализ же совместного изменения значения, затронувший несколько семей, может быть важен при изучении инноваций в комплексе вооружения отдельных этносов.
Наибольшее количество совместных инноваций произошло в группе «огузы-кыпчаки-карлуки»:
1) молоток
2) праща
3) панцирь.
Это доказывает, что после отщепления северо-восточных языков этнос «огузы-кыпчаки-карлуки» имел какое-то, возможно, весьма продолжительное время (судя по совокупности инноваций) совместный комплекс вооружения. Другие группы языков («огузы-карлуки», «огузы-кыпчаки» и т. д.) практически не имеют совместных инноваций.
Интересно также отметить, что в северо-восточных языках (в отличие от всех остальных тюркских языков) присутствует минимальное количество заимствований в названиях оружия. Возможно, это говорит о том, что этот этнос не испытывал серьезного влияния извне на создание своего комплекса вооружения. Наоборот, в огузских, кыпчакских и карлукских языках присутствует весьма значительное количество заимствований (особенно из иранских языков).
И "резюме" Норманской:
Как можно видеть из этого краткого анализа появления инновационных названий, большинство из них — заимствования из
 1) персидского,
2) монгольского,
 3) арабского и
 4) русского языков.
Однако в ряде случаев мы имеем дело со словами, источник заимствования которых неясен, или они имеют алтайскую этимологию, то есть не являются заимствованиями. На общетюркском уровне слово, вероятно, просто не обозначало вид вооружения, а затем произошло изменение значения. Именно эти
случаи нам бы и хотелось рассмотреть несколько подробнее. Понятно, что когда речь идет о заимствованиях, то время их распространения приблизительно известно (II тыс. н. э.). Анализ же совместного изменения значения, затронувший несколько семей, может быть важен при изучении инноваций в комплексе
вооружения отдельных этносов.
Наибольшее количество совместных инноваций произошло в группе «огузы-кыпчаки-карлуки»:
1) молоток
2) праща
3) панцирь
Это доказывает, что после отщепления северо-восточных языков этнос «огузы-кыпчаки-карлуки» имел какое-то, возможно, весьма продолжительное время (судя по совокупности инноваций) совместный комплекс вооружения. Другие группы языков («огузы-карлуки», «огузы-кыпчаки» и т. д.) практически не имеют совместных инноваций.
Интересно также отметить, что в северо-восточных языках (в отличие от всех остальных тюркских языков) присутствует минимальное количество заимствований в названиях оружия. Возможно, это говорит о том, что этот этнос не испытывал серьезного влияния извне на создание своего комплекса вооружения. Наоборот, в огузских, кыпчакских и карлукских языках присутствует весьма значительное количество заимствований (особенно из иранских языков)".
И это всё.
Я не буду ничего комментировать  эти "тюркологические" опусы ангажированных российских тюркологов. После развала Российской Империи и СССР приближается эпоха  образования новых тюркских независимых государств тюркских народов Евразии  ( караимы, гагаузы, крымские татары, карачаевцы, балкарцы, ногайцы, кумыки, татары, башкиры, чуваши, уйгуры, якуты-саха, долгане, алтайцы, тувиннцы, хакасы и другие тюрки Сибири).