Падающие звёзды - феерия

Падают звёзды обильным дождём,               
Чертят по небу узоры огнём;               
Тёмную бездну на миг озаряют,
Не долетев до Земли, исчезают.


I

 
          Я расскажу тебе одну историю. Давно это было
Но сначала скажи, видела ли ты когда-нибудь ночью падающие звёзды? И как огненный след бежит по темному небу, вмиг озаряя его, и, не долетев до земли, гаснет? Это неправда, звёзды попадают на землю. Просто, когда они подлетают к ней, становятся невидимыми. Так надо, чтобы никто не знал, куда они упадут.
     А попадают они в родившихся младенцев. Звёзды падают постоянно и обильно, как дождь, только днём их не видно. Это — искры Божьи, то есть души, которые Бог посылает новорождённым, исторгая из Себя.
     Нельзя путать звёзды постоянные в созвездиях на ночном небе в ясную погоду, с пАдающими. Те — не души, а небесные тела. Падающие звёзды бывают маленькие и большие, тусклые и яркие; след их соответствует величине и яркости, а также способностям, таланту, доброте, духовной чистоте и величию временного земного хозяина. Недаром говорят о талантливом человеке: «звезда первой величины» или «яркая звезда», а о добром и духовно чистом — «ясная звёздочка».
     Тело человека — это временный приют, где поселяется падающая звезда. Она потом всё равно вернётся к постоянному хозяину — Владыке Небесному. И от того, какой земной путь она пройдёт, зависит: наберёт ли звезда яркость и величину или уменьшится, потускнеет и почти угаснет. Земной путь звезды зависит от временного хозяина, его поступков. Владыка только наблюдает за ним. И даже самая маленькая, тусклая заблудшая звёздочка Ему так же дорога, как и  все остальные, а быть может, и дороже. Вот так-то.
     Есть ещё блуждающие звёзды, их называют кометами. Они носятся по Вселенной в надежде найти пристанище. Это ослушники Владыки — мытари. Много раз они подлетают к Земле, но не могут осесть там, потому что наказаны за страшные грехи, которые носят в своём хвосте. И очень нескоро им будет дано такое благо: разрешение на Земную жизнь и тело, в котором можно совершать духовное восхождение. Вот и смекай, какая звезда в тебе. Живи, помня об этом, и не дай ей померкнуть.
          Ты должна знать, что существует ещё и антимир, где свой владыка — Чёрный Князь, и свои звёзды — черные дыры, так называют их ученые, а мы зовём их чёрными шарами. Они поглощают всё, что могут, как воронка на реке втягивает в себя воду и предметы на её поверхности. Часть чёрных шаров перемещается, как падающие звёзды, и может попасть в новорождённых. Борьба антимиров постоянна, иначе не было бы прогресса.
     Вот падающая звезда вселилась в младенца, и тут же чёрный шар упал в его тельце. И с самого начала в человеке идёт борьба светлого с тёмным, добра со злом. Чёрный шар, или дыра — это Эго, бойся его, борись с ним, не дай ему развиться, тогда твоя звезда засияет ярко, мощно и не даст поглотить себя чёрной дыре.
Но если это случится...

II

           Дряхлый старик еле тащился по мёртвой пустыне. Раскалённое солнце пекло голову, жгло тело, горячий песок поджаривал ступни ног. Одежда на нём превратилась в серые лохмотья. Морщинистая сухая кожа почернела от солнца, босые ноги покрылись струпьями и язвами, трещины кровоточили. Спутанные седые волосы и борода доходили до пояса. Согбенный и тощий, он с трудом передвигал ноги, опираясь на палку. Что искал он в пустыне? Смерть. Но, видно, время её ещё не пришло. Он не замечал палящего зноя, раскалённого воздуха. Сильнее этого был огонь воспоминаний, сжигающий его душу. Давно это было, но память чётко и цепко выхватывает эпизод за эпизодом из его жизни.

     Мать прачка, отец лесоруб. О, как сильно они любили друг друга! Она не раз рассказывала сыну о дне и часе его рождения. Что-то странное и непонятное тогда произошло. Часто после тяжёлого трудового дня поздним вечером родители сидели на крылечке, любуясь звёздным небом. Так было и в ту ночь. Муж обнял её за плечи, легонько прижал к себе. Она готовилась стать матерью.  «Посмотри, Эльза, какой большой звездопад. Это счастье Бог посылает на Землю. Стоит только загадать желание и оно непременно сбудется».   «Я знаю, Карл, и уже загадала», — ответила она и вдруг вскрикнула от боли. Прямо над её головой пролетела маленькая яркая звёздочка, и в тот же миг раздался плач младенца. Она родила сына. Но никто не заметил, как тут  же с неба бесшумно скатился чёрный шар и куда-то исчез. Младенец заплакал громче. Эльза сняла фартук, разостлала на крыльце, начала заворачивать сына и вдруг заметила около него маленькую монетку, излучающую слабый свет.   «Карл, откуда здесь эта монетка? Ты её обронил?» — спросила она.   «Нет», — ответил муж.   «Я вечером мела крыльцо и не видела её. Но раз уж она появилась, пусть будет первым подарком нашему Гансу. Я её повешу ему на шею».

III

           В ту ночь там во Вселенной...
«Дело сделано, — сказал Чёрный Князь Владыке, потирая руки, — семена брошены, надо ждать урожая. Славная будет жатва».   «На что ты надеешься?» — спросил Владыка.   «На самый большой чёрный шар. Я его вырастил тайно от Тебя. Он пожрёт Твою звезду, и я наконец возьму реванш».   «Такое уже бывало. Твои шары иногда поглощали мои звёзды, но всегда сгорали в их пламени. Ни одна звёздочка не пропала во Вселенной, все возвращаются домой».   «Не все, — возразил Чёрный Князь, — а те, которые в плену у моих шаров носятся по Вселенной? Те, мытари??»   «Многие уже сожгли твои шары, вернулись на Землю и получили тело. Другие близки к этому. В твоём царстве до сих пор нет и  не будет ни одной пленённой звезды».   «Вот теперь-то будет, — вкрадчиво сказал Чёрный Князь, — я постараюсь и скоро получу душу ребёнка. Тот мой шар — его Эго — способен быстро расти и погубит мальчишку».   «Я предвидел твои козни. Помнишь монету, которую нашла Эльза? Это талисман бессмертия. Если Эго мальчика огромно и способно расти дальше, то ничего своего он никому не отдаст и монету тоже, а значит, будет жить вечно. Если же он её отдаст по собственной воле, то Эго резко уменьшится, его тело получит смерть, а звезда, спалив твой шар, вернётся ко Мне. Ни в том, ни в другом случае ты не достигнешь желаемого».   «Я пошлю грабителей, они отнимут талисман; наконец, он может потерять его».   «Не получится. Он всегда будет возвращаться к своему хозяину».   «Посмотрим!» — сказал Чёрный Князь…

IV

           Старик остановился, оперся на палку, задумался.
Тогда ему было семь лет. Красивая молодая женщина держала мальчика за руку. Они остановились у большой клетки с попугаями.   «Хочу птицу», — сказал Ганс. Уличный продавец птиц оживился: «Купите сыну вот эту, забавная птичка, шустрая, и оперение яркое».   Мама сказала: «Она очень дорогая, у меня нет денег».   Ганс завопил: «Хочу! Купи, купи!»   Она потянула его за руку. Он вырвался, затопал ногами и заорал пуще прежнего.   «Пойдём домой за деньгами», — уговаривала его мама. А дома сказала: «Сынок, у меня отложены деньги на новые тёплые сапоги для папы, старые совсем развалились. Зимой в лесу холодно, папа работает целый день и может обморозить ноги».   «Нет! Хочу птицу! — завопил Ганс, — если не купишь, убегу из дому!»   И он получил её.
     Ночью Эльза говорила Карлу: «Ну что в том плохого, если ребёнок захотел птицу? Ему скучно весь день одному сидеть дома. Теперь будет у него маленький друг. А сапоги мы тебе обязательно купим. Я возьму дополнительную работу».   Отец сказал: «Мальчик растёт эгоистом. Ты покупаешь всё, что он требует. Так нельзя».   А утром, оставшись один, Ганс привязал к лапе попугая верёвку. Держа другой конец в руке, он бегал по комнате, дёргая её то вверх, то вниз. Ганс визжал от удовольствия. Птица металась в страхе и кричала от боли. Скоро силы её иссякли, она упала на пол и затихла. Мёртвого попугая он выбросил в помойку, а маме сказал, что его съела соседская кошка.
     Осенью Ганс отправился в школу. Он был одет не хуже детей обеспеченных родителей,  имел для учёбы всё, что имели они. Мать и отец отказывали себе во многом, лишь бы сын не чувствовал себя ущербным. Аппетиты его росли. Он постоянно чего-либо хотел и требовал, а не получив этого, воровал деньги у родителей. Когда огорчённая мать, качая головой, говорила: «Сынок, сынок, зачем берёшь деньги? Ведь всё, что можем, мы и так покупаем тебе».    Он удивленно пожимал плечами и говорил: «Что ты, ма, это, верно, Алекс взял. Он сегодня весь день был у меня».   Мать шла к своей подруге-соседке: «Кэт, твой Алекс взял у нас деньги».   Кэт возражала: «Мой сын никогда чужого не возьмёт, зря на него наговариваешь».   Так она поссорилась со своей подругой, которая её часто выручала. А деньги из дома продолжали пропадать даже из-под замка. Ганс умел открывать любые запоры без ключа.
   Вот он в седьмом классе. Здоровый, сытый; в учёбе ленивый. Где спишет у отличников: попробуй не дать — изобьёт. Или просто прогуляет уроки: то живот болит, то голова, а бедная мать страдает.
 
     «Да, учиться я не любил, — говорит старик и тяжело вздыхает, — а тот мальчик, его звали Вилли, худенький, тщедушный, в чём душа держалась. Добрый к людям, жадный до знаний. Всегда только высший балл, других оценок не имел. Как я его тогда ненавидел за это! Вилли ходил в школу с матерчатой сумкой и был всегда бедно одет. Учителя ставили его всем в пример. Они говорили: «Это маленькая ходячая энциклопедия».   И дети его уважали».
Старик сел на песок, что-то бормоча и жестикулируя руками, будто кому-то рассказывал.
На большой перемене, когда все вышли из класса, Ганс незаметно вытащил деньги из сумочки учительницы и сунул в сумку Вилли. После уроков досмотр портфелей и сумок в присутствии директора. Нашли у Вилли пропавшие деньги. Как он тогда плакал, доказывая, что не крал! На следующий день его отчислили с соответствующей характеристикой.

     «И жизнь опять свела нас, я завершил начатое, — бормочет старик. — Кажется, мне было двадцать пять».   Игорный дом. Гансу сегодня везло, выиграл целое состояние на украденные у родителей деньги. Уже стемнело, на улице ни души. В узком переулке на него напали пятеро грабителей, вырвали из рук саквояж с деньгами, жестоко избили. Он очнулся в луже крови. Какой-то человек помог ему подняться, привёл к себе домой. Он промыл Гансу раны, засыпал жёлтым порошком, и боль постепенно утихла.   «Что со мной случилось?» — спросил Ганс.   «Не знаю, — ответил тот, — я шёл домой с работы и увидел вас, лежащего на тротуаре в крови. Привёл к себе. Вот горячий чай, подкрепитесь».   На столе коптила керосиновая лампа и лежал его талисман.  «Вы подобрали её?» — спросил Ганс, указывая на монетку.   «Нет, я подобрал только Вас, а её я вижу впервые».   «Это мой талисман, который я получил от матери при рождении».  «Постарайтесь уснуть, а я ещё должен посидеть над книгами», — ответил тот.
     Ганс проснулся только днём. Тело болело от побоев, раны кровоточили. Рядом с подушкой он увидел записку: «Еда на столе под салфеткой. Приду поздно. Вилли».
     «Меня поразил почерк, такой имел только Вилли из нашего класса, тот самый Вилли. Часто  списывая уроки, я изучил его почерк и ошибиться не мог, — бормочет старик. — Вилли, Вилли, заморыш! Он, кажется, не узнал меня.  Я оглядел комнату. Это было полуподвальное помещение, сырое с плесенью на стенах и маленьким окном вровень с тротуаром. Из мебели: стол, стул и кровать, которую он уступил мне, сам же спал на полу на циновке. И множество книг. Часть их аккуратно расставлена на полках вдоль стен, часть сложена стопками на столе. Одна большая лежала около керосиновой лампы. Библия. Открыл её наугад, прочёл: «Не замышляй, нечестивый, против жилища праведника, не опустошай места покоя его».   Позже я вспомнил эту притчу, когда увидел Вилли во сне и всё, что произошло в этой комнате. И понял её глубокий смысл. Вечером Вилли пришёл домой усталый; принёс пищу, накормил меня, обработал раны.     «Почему вы живёте здесь в этих ужасных условиях?» — спросил я.  Он поведал мне историю с учительскими деньгами и исключением из школы. Его отец умер, когда ему было несколько месяцев. Мать много работала, чтобы дать сыну образование. Она мечтала увидеть его адвокатом. Случившееся подкосило её и так непрочное здоровье. В тот же год она умерла от чахотки.  «Я не смог поступить ни в одну из школ города с такой характеристикой. Работал, где придётся, скопил деньги, сдал экстерном школьные экзамены, поступил в университет на юридический факультет, как мечтала мама. Теперь я на третьем курсе, — рассказывал он,— днём учусь, вечером работаю, до поздней ночи занимаюсь. Бог дал мне усидчивость и хорошую память».   «Вилли, ты не узнаёшь меня? Я Ганс».   Он долго всматривался в моё опухшее от побоев лицо, потом спросил: «Ты тоже веришь, что я вор?»    «Нет, конечно, — ответил я, — это какое-то недоразумение».   «Спасибо! Я рад, что встретил тебя, Ганс».   «Ты читаешь Библию?» — спросил я.   «Да, — ответил он. — Она даёт мне силы и надежду».  Через несколько дней я окреп, и мы расстались.
     Прошла неделя. Мне срочно понадобились деньги для рулетки. Поздним вечером я отправился к Вилли. Он был рад снова увидеть меня, пригласил посидеть, поговорить, выпить чаю.   «Спасибо, сегодня не могу. У меня больна мать, нужны лекарства, а денег нет», — соврал я. Он дал, сколько мне было нужно. Я их в тот же час проиграл. В следующий раз он одолжил мне небольшую сумму со словами: «Больше не проси, не дам. Если нуждаешься, работай, я устрою тебя. Втянешься, привыкнешь».   Вилли держал шкатулку с деньгами в руках. Я вырвал её и сильно ударил его по голове кулаком. Падая, он задел стол, керосиновая лампа опрокинулась на пол. Я чиркнул спичку. Вилли лежал без сознания. Вылив остатки керосина на его одежду, я бросил зажжённую спичку и быстро выбежал из комнаты. К счастью, на улице мне никто не встретился. Позже я узнал, что в обгоревшей подвальной комнате нашли обугленный труп «академика», так соседи называли Вилли за его любовь к наукам.   «Верно, «академик» заснул над своими книгами и опрокинул керосиновую лампу, вот и случился пожар, — рассказывали они. — Жаль его, хороший был человек, тихий, вежливый. А как ухаживал за матерью, когда она болела! Ей все завидовали. Одна вырастила такого сына, видно, и забрала его к себе. А вы кем ему будите?»   « Да мы в детстве дружили. Давно не виделись, хотел его навестить, и вот не успел», — сказал я печально. Значит, подлинной причины смерти Вилли никто не знает, кроме меня. Тогда я порадовался этому. Боже мой! Что я натворил! Вилли, Вилли! — стонал старик, — зачем ты опять встретился на моём пути?! Зачем спас меня в ту ночь?! На весах оказались две жизни — твоя и моя. Но кто-то сильно качнул твою чашу вверх, а меня ослепил деньгами. Деньги! В них всё зло, их придумал тот, кто качнул весы и толкнул меня на преступление. А ведь был приказ и предостережение в той притче. Я тогда не понял».   Старик съёжился, будто от холода, руки дрожали, глаза лихорадочно бегали, в горле застрял ком. Начался приступ удушья, тело билось в конвульсиях. Он потерял сознание. Наступила ночь, его первая ночь в пустыне.

V

          Утром старик пришёл в себя. Тело болело, во рту вкус крови, язык распух. Видно, в судорогах он прикусил его. Обессилев, он долго не мог подняться, лежал под палящими лучами солнца на горячем песке, как на раскалённой сковороде. К полудню собрался с силами, опёрся об палку, с трудом встал и побрёл дальше, вперёд. А память настойчиво возвращала в прошлое жестоко и неумолимо.
В тот страшный вечер Ганс прибежал домой, спрятал шкатулку в чулане. Из родительской комнаты слышались голоса, кто-то плакал. Чуть приоткрыв дверь, он увидел там нескольких соседей и рыдающую мать. Она выбежала к нему: «Сынок, у нас большое горе. Папу привезли из леса. Он валил дерево и не успел отбежать, оно упало на него. Папа в тяжёлом состоянии. Доктор говорит, что нужна срочная операция. Пойдём к нему».   Ганс быстро нашёлся: «Не могу, у меня нет ни одной свободной минуты. Я забежал домой, чтобы сказать тебе об этом. Скоро вернусь».    Тут отец громко застонал, и мать бросилась к нему. А Ганс вынул из шкатулки часть денег и направился в игорный дом.
     Проиграв значительную сумму, он возвращался домой злой и угрюмый. Был поздний вечер. Сняв обувь. Тихо, чтобы не услышали родители, прокрался в свою комнату.   «Как же они мне надоели эти старые развалины со своими вечными упрёками, нытьем и нравоучением о моём эгоизме и своей бедности», — с раздражением думал он. В доме было тихо.
     Проснулся утром, на цыпочках подошёл к родительской комнате, приложил ухо к двери — тишина, приоткрыл её — никого.   «Куда они подевались? Надо бежать, пока не пришли».   Он забрал все деньги из виллиной шкатулки, собрался уходить и в дверях столкнулся с матерью. Она была бледна, в глазах застыли боль и отчаяние: «Сынок, наш папа умер ночью в больнице для бедных. На операцию не было денег, на похороны тоже нет. Ты забрал последние. Верни! Они теперь очень нужны».   Ганс тут же сообразил: «Мне дали хорошую работу в другом городе, сейчас уезжаю. Заработаю, сразу же пришлю».   С этими словами он выбежал из дому, чтобы никогда больше не возвращаться туда.

Старик ясно увидел лицо матери бледное, измождённое тяжёлым трудом и страданиями. Она рано постарела, сгорбилась. Пальцы  рук скрючились, суставы отекли от бесконечной стирки чужого белья. А он обкрадывал её и предал в самый тяжелый день. Ведь были деньги, он мог дать ей на операцию отца и на похороны. Но не сделал этого, а бросил на произвол судьбы,  раздавленную страшным горем, без копейки денег, без утешения и надежды.   «Мама, мама! Прости меня, родная! Я всё понял, но слишком поздно! Я преступник, чудовище и понимаю: нет мне прощения! Как хочется умереть, но даже смерть презирает меня! Что делать, что делать!?»         И он без сил упал на горячий песок, заливаясь слезами. Постепенно рыдания утихли, старик уснул, но тело ещё долго вздрагивало при каждом вдохе. Наступила ночь, вторая ночь его в пустыне.

VI
          Проснулся с первыми лучами солнца, тяжело поднялся, постоял немного на дрожащих, слабых ногах, раздумывая, в какую сторону идти; и пошёл, с трудом передвигая ноги. Вскоре обнаружил, что потерял свою монетку.  «Когда и где я её мог обронить?» — огорчился он. Но прошлое навалилось на него стремительно, вытеснив другие эмоции. И старик забыл о потере.
     Ганс шёл по городу, неся за пазухой целое состояние — деньги Вилли, скопленные  тяжёлым трудом за многие годы.   «Этого мне хватит надолго», — думал он. На центральной улице ему преградила дорогу траурная процессия. Пришлось ждать. Хоронили кого-то из знатных особ. Шествие растянулось по всей улице, конца его не видно было. Впереди духовой оркестр исполнял траурный марш, дальше на платформе большой дорогой специальной машины везли усопшего,  утопающего в цветах. За ним шли родственники, друзья, знакомые и просто любители шествий. На тротуаре скопилось много народу. Ганс спросил старого мужчину, стоявшего рядом: «Кого хоронят?»   Тот назвал имя. Это был самый крупный банкир в городе. Его дочь Луиза училась в одной школе с Гансом двумя классами ниже и была к нему неравнодушна, но тогда его это не волновало. Многие девчонки из школы останавливали на нём свой взгляд дольше, чем позволяло приличие. И было за что. Он имел отличную спортивную фигуру, был строен, высок, по-мужски красив, умел «пустить пыль в глаза».  После восьмого класса отец отправил Луизу учиться за границу, пути их разошлись.
    
     Ганс присмотрелся к женщинам, идущим за гробом, и в одной из них, хрупкой, тоненькой, как подросток, узнал Луизу. Она была в трауре. Лицо закрывала чёрная вуаль. Но вот наконец улица освободилась, и он продолжил свой путь. Ганс решил не забираться далеко от центра, ведь при нём были деньги и немалые.
     Он снял приличную квартиру в престижном районе недалеко от игорного дома. Рулетка по-прежнему была его болезненным пристрастием. Правда, иногда везло — выигрывал, но тут же спускал всё и играл в долг. Деньги быстро уходили, а пополнения не было. Когда осталась треть от прежней суммы виллиных сбережений, он задумался, как жить дальше. Работать?  «Нашли дурака!»  Воровать? У родителей он это делал постоянно, в школе и колледже иногда и всё по мелочам. По-крупному красть не мог, был труслив: вдруг поймают, тогда тюрьма и конец привычной вольной жизни. И он вспомнил о Луизе.
 
     «Луиза, Луиза!» — горько, протяжно выдохнул старик, и сам испугался своего голоса. Видения исчезли. Он был один в той мёртвой пустыне. Солнце уходило за горизонт. Прошло мгновение, и чёрная ночь упала на землю. Старик вырыл себе углубление в песке и устроился на ночлег. Он лежал на спине, подложив под голову руки, глядя в небо. Здесь звёзды казались ярче, чем на его родине. Вот упала одна звезда, вторая, третья. Он начал считать и дошёл до пятидесяти.   «Какой обильный звездопад! Пятьдесят звёзд. Пятьдесят лет назад. Моя мать рассказывала: звезда упала и родился я. Мне пятьдесят, это немного, а чувствую себя на всю сотню. Жить устал и смерть не берёт. Когда же кончится эта проклятая пустыня? Ни одного человека, только змеи, ящерицы да вараны, а по ночам шакалы. Вот уже тявкают, подходят ближе, но не нападают. Видно, решили, что несъедобен. И так каждую ночь. Странно. Люди, где вы? На корабле вас было много. После крушения кто-нибудь ещё мог бы спастись, — вслух размышлял старик, — я-то жив! Очнулся на берегу, вокруг ни души. Господи, помоги, выведи меня из этого песчаного лабиринта!»   Он ещё некоторое время наблюдал падающие звёзды. Скоро веки отяжелели, старик погрузился в тяжёлый сон.

VII

          Проснулся утром оттого, что кто-то полз по груди. Это была кобра. Старик пошевелился. Она поднялась над ним, раздула капюшон, зашипела, высовывая и убирая раздвоенный язык. Он отчётливо видел в раскрытой пасти два ядовитых зуба.   «Один укус — и конец моим мукам», — промелькнуло в его голове. Но змея соскользнула с его тела и куда-то исчезла. Старик приподнялся, чтобы посмотреть, где она, и тут увидел потерянную монету на шнурке. «Видно, той ночью, когда я бился в судорогах, шнурок развязался, и она упала. Значит, я хожу по кругу, возвращаясь на то же место. Вот почему нет конца пустыни», — ужаснулся он. И, подобрав монетку, медленно побрёл по песчаному океану в новый день, не суливший ничего хорошего. И опять прошлое навалилось всей тяжестью, будто не воспоминания, а реальность, как если бы машина времени вернула тех людей и те события, виновником которых он был.
 
     Ганс размышлял: «После смерти отца Луиза полностью осиротела, мать умерла давно. Братьев и сестёр у неё не было. Значит, она единственная наследница огромного состояния.
Вероятно, не замужем, так как шла за гробом в сопровождении женщин. Такой случай упустить нельзя».   Он стал следить за ней изо дня в день с утра до вечера. И через две недели уже чётко знал распорядок её жизни. Всё хорошо обдумав и взвесив, Ганс решил, что удобнее подойти и заговорить с ней у могилы отца, где она бывает каждый вторник одна, оставив экипаж у ворот кладбища.
     «Луиза, здравствуй».   Она вздрогнула и обернулась.   «Я знаю о твоей горькой утрате и разделяю твою скорбь, — печально и тихо сказал Ганс, — ведь мои родители тоже умерли недавно (он врал, мать тогда ещё была жива). Мы остаёмся детьми, пока живы они. А теперь не к кому преклонить голову, излить душу. Они уходят и наступает пустота и одиночество».   Она разрыдалась. Он взял её за плечи: «Крепись! Нужны силы, чтобы жить дальше. Если два скорбящих сердца встречаются, то горе убывает наполовину».   Он достал чистый носовой платок и вытер её слезы.   «Спасибо, Ганс, — сказала Луиза, вздохнув, — мне уже легче».   И они начали встречаться. Каждое утро он посылал ей корзину свежих алых роз, и каждый вечер они совершали прогулку в её экипаже. Луиза привыкла к нему, прежнее чувство возродилось с новой силой. Ганс теперь часто посещал её дом. Она ввела его в Высший свет. Общество приняло Ганса очень сдержанно, чисто формально, за глаза называя его «выскочкой» и «дворнягой».
     Прошло три месяца и Ганс сказал Луизе: «Давай поженимся. Ты мне нужна как воздух, без тебя не мыслю своего существования».   Он не врал, так как деньги быстро таяли, а будущее пугало его. Она согласилась, но когда снимет траур по отцу. Ганс ликовал: план блестяще удался, бедность ему не грозит. Они расстались поздним вечером. Он отказался от экипажа: «Ты мне подарила целый мир. Я с удовольствием пройдусь и помечтаю перед сном. Как я счастлив!»   
     Подходя к дому, он увидел девушку. Она бросилась к нему: «Ганс, наконец-то я тебя нашла. Утром у подъезда этого дома ты сел в экипаж и умчался. Я не успела тебя перехватить. Ты мне нужен. Нам надо поговорить».   «Сейчас не могу, давай встретимся завтра», — предложил Ганс.    «Нет, сегодня, а то опять исчезнешь», — настаивала она.   «Тогда пойдём туда», — и он указал в сторону моста, боясь, что у дома их кто-нибудь увидит и донесёт Луизе. Они идут по безлюдной улице на мост. Ганс смотрит вниз в темноту, слышно только журчание воды.   «Ну, говори, я слушаю».   «У нас будет ребёнок, ведь ты обещал жениться на мне!»   Ганс побледнел, покрылся холодным потом. В одно мгновение рушилось его будущее. Надо выиграть время и что-нибудь придумать. Совладав с собой, он сказал: «Избавься от него, тогда женюсь».   «Нет, не могу, уже поздно», — ответила она. Решение созрело мгновенно. Всплеск воды — и тишина. Ещё некоторое время он смотрит вниз.   «С такой высоты спастись невозможно», — заключает Ганс и быстро возвращается домой.   «Какой вечер испортила», — с раздражением думает он. Утром нашли тело. Ганс видел, как его поднимали наверх. Он стоял в толпе зевак. Этот случай даже не расследовался. Решили, что она пошла на самоубийство, чтобы скрыть позор.

    Перед стариком возникло лицо девушки, изуродованное при падении с высоты.   «Убил сразу двоих», — прошептал он, и эти слова невыносимой болью пронзили мозг. Он съёжился от ужаса, судорога пробежала по немощному телу. Сильно сжав ладонями голову, он повалился на песок, катался по нему и выл, как раненый зверь в исступлении, долго и надсадно. Потом обессилел, обмяк и затих, лёжа без движений, без мыслей, — в полной прострации…

VIII

Утром следующего дня открыл глаза и увидел над собой кобру. Её морда почти касалась лица, язык скользил по коже.  «Смерть пришла», — с облегчением подумал старик. Он дотронулся до её капюшона, ощутил шершавую холодную кожу и сказал: «Ну, делай же своё дело, не томи».   Она сложила капюшон, проползла по его шее и ушла в песок. Старик долго не мог подняться на ноги, но, наконец, ему это удалось. Теперь уже всё равно, куда идти, лишь бы двигаться, и он побрёл, с трудом волоча ноги.
С каждым днём картины в его воспалённом мозге возникали острее, ярче и зловеще. Отогнать видения он был не в силах...

     После обручения Ганс и Луиза отправились в свадебное путешествие. Побывали почти во всех частях света, купались во многих морях и океанах. Это была сказочная поездка, полная сильных, ярких впечатлений и удовольствий. Через год вернулись домой, и потекла привычная жизнь высшего сословия, но непривычная для Ганса.
Поначалу он упивался роскошью и новизной положения. Его принимали в самых знатных и именитых домах, разумеется, из-за Луизы, но он не хотел об этом думать. Перед ним гнули спины те, которые раньше не удостоили бы его даже взглядом. Целая армия слуг была приставлена исполнять прихоти хозяина. Косметологи, массажисты, парикмахеры терпеливо ждали его пробуждения. Он одевался с шиком у самых модных модельеров. По его фигуре были изготовлены манекены. В течение дня Ганс менял костюмы несколько раз к каждому приёму, выезду или визиту. Деньги тратил не задумываясь. Солидным состоянием жены распоряжался без стеснения. Ему бы жить да радоваться: такое счастье привалило. И он радовался первые годы. Со временем всё стало обыденным. Вошло в привычку, а потом и наскучило. Его раздражали одни и те же лица, условности, избитые фразы, сплетни, ритуалы Света. Ганс захандрил, стал раздражительным, нетерпимым.
     Луиза, напротив, была добропорядочной, религиозной, имела кроткий, мягкий характер и очень любила мужа. Её огорчало и озадачивало его состояние. Уже несколько лет она не могла забеременеть, переживала, думая, что перемена в муже произошла по этой причине. Лечилась, но безуспешно. Она и представить себе не могла, что Гансу вообще не нужны дети, что он считает их серьезной помехой в жизни.
     Луиза находила утешение в Библии, читала Её перед сном. Ганса это раздражало. Как-то раз он  с издёвкой, сказал: «Тебе не замуж надо было выходить, а в монахини постричься, уж больно ты праведная».   А сам подумал: «Святошу из себя корчит».   Он стал часто исчезать из дому, возвращался поздно вечером или под утро. Она не спрашивала его, не упрекала, а винила себя, что не может родить ему ребёнка. В обществе появлялась одна, оправдывая его отсутствие занятостью. В её кругу знали всё и сплетничали за спиной: «Надо было думать раньше. Из дворняги породистого пса не сделаешь, даже если надеть на него золотой ошейник».
     Однажды Ганс попал в неприятную историю, которая для него могла бы закончиться плачевно. Луиза вызволила мужа из беды, пустив в ход свои связи и капитал. Он понял, что полностью зависит от неё, стал осторожнее в своих знакомствах. Это примирило супругов, внесло потепление в их отношения. Через месяц сияющая Луиза сказала мужу: «У нас будет ребёнок».   Он вздрогнул, побледнел. Тогда девушка на мосту произнесла те же слова. Ганс был в смятении, но, совладав с собой, поцеловал жену в лоб и произнёс: «Я очень рад».
     Обследовав Луизу, доктор сказал: «Учитывая слабое здоровье и возраст вашей супруги, я не могу дать гарантию, что она самостоятельно родит. Возможно, нужна будет операция. Я возьму её под наблюдение».   Луиза была на седьмом небе от счастья. Она выполняла все предписания доктора, на здоровье не жаловалась и очень похорошела. Близился час свидания её с таким долгожданным и обожаемым ребёнком. Но за две недели до предполагаемого срока она почувствовала сильную боль в пояснице ночью, разбудила Ганса, попросила послать за доктором. Он вернулся в спальню через несколько минут, сказал: «Я послал прислугу, будем ждать».   Прошёл час, другой. Луиза кусала губы от боли, а доктор всё не шёл.

     «И не мог прийти, ведь я никого не послал за ним в надежде избавиться от ребёнка, — печально сказал старик. — Она второй раз попросила меня самого привезти доктора. Я несколько часов бродил по улицам, а когда вернулся, то увидел: вся прислуга нашего дома толпилась в комнатах около спальни. Вид у них был испуганный и потерянный. Я вошёл в спальню. У постели стоял доктор. Луиза лежала, с головой накрытая простынёй. Я откинул её и увидел бледное, но спокойное лицо жены.   «Меня вызвали слишком поздно, — сказал доктор, — уже ничего нельзя было сделать. Говорят, она очень мучилась, кричала, звала вас. Мужайтесь».   И он вышел из комнаты. Мне не нужен был ребёнок, но терять Луизу я не хотел. Боже мой! Луиза, Луиза! Что я натворил! По моей вине опять погибли двое, и эти двое — самые мои близкие».   Старик закрыл ладонями лицо и горько зарыдал. Обмякшее тело бессильно упало на песок.
В пустыне воцарилась ночь. Снова падали звёзды, лаяли шакалы, обилие шорохов и шумов наполняло воздух. Но старик этого не слышал. Внутри него корчилась в безысходной тоске душа...

IX

     Утро шестого дня было особенно жарким. Старик долго лежал, глядя в небо невидящим взором.  Он пребывал в тишине и апатии. Ночной кошмар вконец измотал слабое тело, унося последние силы. Прошло время. И в памяти начали возникать образы,  сначала неясные, с трудом узнаваемые, размытые, но тревожные и устрашающие. Как хотелось убежать от них, забыться! Он встал и пошёл, опираясь на палку. Ноги заплетались, подкашивались. Он с трудом переставлял их, спотыкался, падал, полз, опять вставал и снова падал. Его движения были машинальными и не имели ничего общего с уже появившимися чёткими видениями из прошлого...

     Смерть Луизы навсегда выбила Ганса из привычной колеи. Он потерял интерес к развлечениям, которые раньше составляли основу его жизни. За этим последовали изменения привычек и характера. Мысль о жене не покидала его. Не хватало её доброты, всепрощающей любви и внимания, которое раньше раздражало, а сейчас стало таким необходимым. В её спальне он оставил всё, как было; часто проводил там вечера в кресле у постели, иногда читал её Библию.
     Ганс не любил Луизу, это чувство вообще ему было не знакомо, но теперь ощутил гнетущую пустоту и одиночество. К наследству, оставленному женой, отнёсся спокойно, без восторга. Понял вдруг, что человек приходит в этот мир совершенно нагим, и уходит, оставив всё, даже тело. Эта мысль потрясла его. Ганс замкнулся, редко появлялся в обществе, потеряв к нему интерес. Но те дамы, которые раньше за глаза называли его «дворнягой», теперь живо интересовались им как потенциальным мужем для своих дочерей и племянниц. О повторной женитьбе он не помышлял. Своё сорокалетие Ганс встретил в полном одиночестве. С людьми контактировал в силу необходимости. Из многочисленных слуг и лакеев оставил нескольких, самых нужных. В доме наступила тишина. Шли годы. Жизнь его не менялась.
     Но однажды Ганс увидел во сне мать. Она плакала и умоляла: «Сынок, верни деньги, которые ты у нас взял. Твой папа умер, а хоронить не на что».   Эту просьбу она повторила ещё раз, потом дотронулась до его руки. Ганс проснулся с тяжёлым чувством реальности. Его кожа хранила ощущение прикосновения матери, в ушах звучали её мольба и шорох длинного белого балахона на ней. Перед глазами маячило мертвенно-бледное лицо. Дрожащими руками он зажёг лампу, но уснуть уже не смог. Днём дремота одолевала его, веки смыкались, но снова являлась мать с той же мольбой. Ганс вскакивал, ходил по комнате, не в силах отделаться от ощущения присутствия её. Страх и тревога овладели им, бессонная ночь измотала. Он решил посетить родительский дом.
     Ему открыла дверь незнакомая женщина. Ганс попросил позвать Эльзу. Та удивилась: «Эльза жила здесь много лет назад. Она умерла через год после своего мужа».   «А где её похоронили?»      «В общей могиле для безродных. Хотя, говорят, у неё был сын, но куда-то уехал. А вы кто?»   Ганс  ничего не ответил, повернулся и пошёл прочь. На следующий день он отправился на кладбище, нашел большой холм, положил розы и сказал: «Прости, ма!»   Эту ночь он спал спокойно.
     Шло время. Ганс забыл о своём сне, но тревога в душе осталась. Покоя не было. В памяти помимо его воли возникали картины тех дней, будоражили его, не давая забвения. Он бродил по дому. Каждая вещь напоминала о Луизе. Казалось, она ходит где-то рядом, наблюдает за ним. Это становилось невыносимо, и он бежал на улицу. А там ноги несли его к родительскому дому, потом на мост, оттуда к жилищу Вилли. Он не мог разорвать это кольцо, освободиться от липкого страха, преследовавшего его постоянно. Истощение нервной системы привело к сильным головным болям, потере аппетита и сна. Ганс похудел, поседел, ссутулился.
     В редкие минуты, когда удавалось задремать, он видел жуткие сны, от которых холодело всё внутри. Большая комната, полная призраков. За круглым столом сидят те, у кого он отнял жизни. Их было больше, чем Ганс мог вспомнить, среди них крошечные дети. Все неподвижны, полупрозрачны. Один Вилли плотнее других, обугленный, чёрный, с пустыми глазницами. У остальных глаза прикрыты веками. Лицом к нему сидит мать в длинном белом балахоне. Она открыла глаза и спросила: «Ты узнаёшь их?»      «Да, — ответил он сдавленным голосом, — но некоторых я не помню, детей не знаю».   «Это те, которые не родились по твоей вине».   «Почему все они молчат?»   «Им нечего тебе сказать. Говорить должен ты и ответить каждому на один вопрос: за что? Подойди и сядь рядом со мной. Сейчас будем смотреть твои преступления».   Ганс замахал руками, закричал: «Нет! Нет, не надо! Уйдите!»   С этими словами он проснулся, продолжая кричать и дёргаться. Тело била дрожь, по лицу катился пот. С трудом зажёг лампу и без сил упал в кресло, так и просидел до рассвета, боясь закрыть глаза.
     В следующую ночь он оставил яркий свет, уселся в кресло, открыл книгу, борясь со сном. Пытался читать. Но усталость взяла своё, веки отяжелели, глаза закрылись. И опять та же комната. В окно светит большая полная луна. От её лучей призраки ожили, зашевелились. Мать говорит: «Ты видишь отца? Он мог бы долго жить, если бы на операцию были деньги. Ты украл их. А рядом с Вилли его мать...»   «Но я не убивал её!»   «Убил! Она заболела от потрясения, что сына выгнали из школы. Ты в этом виновен! Вот этого старика сбил твой экипаж, ты не помог ему, оставил умирать на дороге. А вон там...»   Ганс закричал: «Не надо! Отпусти! Не хочу!»    Тут попугай подлетел и больно клюнул его в ухо. Ганс проснулся на полу, корчась в судорогах, задыхаясь от страха, лицо было в крови. Падая с кресла, он рассёк ухо о подлокотник.   «Но ведь это сон, только сон и больше ничего. Сегодня было очень душно, оттого и кошмары снятся», — сказал он вслух, распахивая окно. На него глянула та самая луна, большая и полная...
     В следующую ночь мать сказала: «Мы будем судить тебя. Мы — твоя совесть. Нет ничего страшнее суда совести. Она неумолима, не даст спокойно жить, пока не закончит свои страшные пытки перед тем, как вынести окончательный приговор. Твои пытки только начинаются».   Все призраки ожили, потянули к нему руки. Ганс закричал: «Не надо! Я вас умоляю! Я раскаиваюсь! Уйдите!»   «Это страх кричит в тебе, — сказала мать, — когда придёт истинное раскаяние, мы уйдём. А теперь смотри!»   Призраки приближались. Кто-то сбил его с ног, другие выкручивали руки, тянули за бороду, а Вилли сдавил горло…
     Ганс проснулся в холодном поту, задыхаясь. Судорожно сорвал с горла простыню, которая сбилась и обмоталась вокруг шеи во время страшного сна, когда он метался по постели. Он позвонил. Явился слуга, помог ему пересесть в кресло, растёр холодные руки и ноги, напоил горячим молоком и вызвал доктора.
     Доктор, осмотрев Ганса, сказал, что нервная система его очень расшатана, без медикаментов не обойтись. Прописал сильные снотворные пилюли на ночь и успокаивающую микстуру днём. Посоветовал совершать прогулки перед сном. Несколько ночей Ганс спал хорошо, без сновидений, но днём микстура не помогала. Он вздрагивал от всякого шума и шороха. За портьерами и занавесями, ему казалось, кто-то стоит, за каждым его шагом кто-то следит. Он стал боязливым и подозрительным.
     И в эту ночь вернулись те жуткие сновидения, которые не давали ему отдыха и забвения. Доктор прописывал всё новые пилюли, но они не действовали. И тогда он сказал: «Я бессилен. Вам может помочь только священник».   Ганс боялся: исповедоваться — значит, признаться в убийствах. А вдруг священник донесёт, тогда суд и тюрьма. Поэтому он просто рассказал святому отцу, что очень переживает и скорбит по утрате родителей и любимой жены, что видит их во сне, ощущает их присутствие в доме. Святой отец долго думал, как помочь несчастному и предложил: «Смените обстановку. Уезжайте на время из города, где всё напоминает о дорогих вам людях. Путешествуйте лучше по воде, она успокаивает нервную систему. И возьмите с собой Библию, непременно возьмите. В ней найдёте ответы на все вопросы. С Богом».   Ганс последовал его совету, взял билет на корабль и поплыл.

     В каюте было уютно. Распаковав вещи, он уложил их в просторный шкаф, зажёг настольную лампу и утонул в мягком удобном кресле. Здесь всё ему нравилось: пушистый ковёр под ногами, скрадывающий шум шагов, изящная удобная мебель. Окна, выходившие на палубу в том месте, где народ обычно не скапливается. Плеск воды за бортом и покачивание корабля убаюкивали, как тихая песня матери над колыбелью младенца. Обстановка обещала тишину, покой и отдохновение, так ему необходимые.
     Ганс вышел на палубу. Надвигался вечер. Солнце быстро клонилось к горизонту, проложив багряную дорогу на тёмной воде. Прошли секунды и корабль погрузился в ночь. Ганс перегнулся через борт, посмотрел вниз в чёрную бездну и ничего не увидел. Но услышал плеск воды.   «Как там, на мосту».   Он съёжился, задрожал. Зубы отстукивали дробь. С трудом вернулся в каюту, сел в кресло и застонал: «Можно убежать от зверя, от человека, но не от себя. Как я несчастен!»   Всю ночь он прислушивался к плеску воды. И тот давнишний случай как стоп-кадр стоял неумолимо перед глазами, терзая его сердце. Оставалось одно спасение — Библия.
     Утром Ганс машинально выпил стакан чаю и засел за чтение. Сосредоточиться было трудно. Он перечитывал по нескольку раз каждую главу, потом втянулся и уже не мог оторваться. Обед и ужин остались нетронутыми. Ночью задремал в кресле, спал спокойно без сновидений три часа; проснувшись, продолжил чтение. Усталости не было. Вспомнил слова Вилли: «Она (Библия) даёт мне силы и надежду».   И вдруг сердце Ганса сжалось от боли и тоски по Вилли, от ужаса и непоправимости случившегося. От того, что он виновен в его гибели и смерти других людей:  добрых, честных, чистых, у которых даже пылью на обуви он не достоин быть.   «Как поздно, как поздно, — стонал Ганс, качая головой. — Виновен! Нет мне прощения, и какое право имею надеяться на него?!»   И он зарыдал.
     Немного успокоившись, Ганс понял: в душе его что-то произошло и это «что-то» терзало без жалости, без отдыха, жестоко и нестерпимо больно. Совесть! Она проснулась и пытает его. Мать говорила: «Нет ничего страшнее суда совести».   Это правда. Никогда в жизни он не испытывал таких мук. Он нарушил все заповеди Бога, попрал законы Вселенной; жил, как волк, в стаде овец. А Христос принял страшные муки, отдал жизнь Свою, чтобы очистить род людской от греха и скверны. Значит, напрасна Его жертва, если есть такие гансы на свете?
     Трое суток он читал Библию, и душа его металась, рыдала, стонала, мучилась безмерно, но очищалась. В ночь на четвёртые сутки поднялась буря. Корабль швыряло, как щепку, вниз и вверх; вода заливала палубу, слизывая с неё людей. Вдруг раздался страшный треск: корабль развалился пополам и начал тонуть. Дальше Ганс ничего не помнит...
     Очнулся на пустынном берегу рано утром и побрёл, не зная куда. Так он очутился в пустыне. И все шесть дней блуждания по раскалённому песку перед ним, как миражи, возникали те, кого он убил, обокрал, обманул, предал, не дал родиться. Он отмахивался от них, пытался уйти, уползти, забыться. Но тщетно. Они осаждали его, требуя ответа: «За что?»   А внутри него проснувшаяся совесть растёт, выпрямляется, скоро заполнит всего его, сжигая медленно, больно, безжалостно. Она бьёт в набат подобно палачу, призывающему народ на казнь преступника и перед этим, жестоко пытая его. Смерть — это благо, но она медлит.
     Закончился шестой день блужданий его в пустыне без крошки во рту, без капли воды, без надежды на прощение и смерть. Талисман обрекал его на бессмертие, значит — на вечные муки. Но он этого не знал. Ночь поглотила пустыню. На горячем песке под звёздным небом лежал старик. Сознание покинуло его, дав телу отдых.


X

          Утро седьмого дня.
     И опять Луиза, и мать с отцом, и та девушка под мостом, и Вилли со своей шкатулкой; и младенцы, и ещё какие-то тени, которые он не может узнать, но смутно помнит, что прошёлся и по их жизням. Они носятся вокруг старика быстрей и быстрей, сливаясь в один угрожающе-зловещий круг, который сжимается, скоро коснётся его, и тогда...   Старик мечется, не может разорвать это дьявольское кольцо, зарывается в песок, но поздно. Они уже вторглись в его тело, продолжая свой безумный вихрь, пронизывая острой болью грудь, сердце, мозг. От этого он дрожит, извивается в конвульсиях, терпит жестокие муки.
     И вдруг Ганс простёр вверх руки и закричал: «Да, я преступник, достойный казни, попрал все Христовы заповеди, посягнул на творения Божьи, крал, врал, убивал. Сознаю свою вину и каюсь, каюсь! Я, подобно Иуде, ценил ваши жизни в монетах, вершил ваши судьбы. Нет у человека такого права. Я Знаю — нет мне прощения, сердце рвётся от отчаяния. Я каюсь, каюсь! Но где вы!?»   Призраки исчезли. Внутри него наступила тишина.
     И вдруг старик увидел людей в белых одеждах, они приближались к нему. Он замахал руками и закричал: «Нет, нет! Вас я не убивал, вас не было в моей жизни! Уйдите, я вас не знаю!»      Молодой человек, отделившийся от остальных, подошёл к нему и спросил: «Отец, вам плохо? Могу ли я чем-то помочь?»   «Ты кто?» — возбуждённо спросил старик.   «Паломник. Мы идём в Иерусалим поклониться Гробу Господнему».   «Возьмите меня с собой», — взмолился он. Юноша подошёл к старейшине: «Этот человек не в себе, надо ему помочь. Он хочет примкнуть к нашей группе».   Старейшина согласился. Старика напоили водой, дали чистые белые одежды, помогли переодеться. И паломники двинулись в путь.
     Вечером вошли в Иерусалим. Перед тем, как идти к Светлому месту, совершили омовение, переодели свежие белые одежды. По последнему земному пути Христа они шли притихшие, молчаливые, вспоминая Благовест Апостолов Нового Завета и беззвучно молясь. Здесь  Христос простился со Своей Матерью. А тут Он упал под бременем креста. Симон взял его ношу. Они остановились, минуту постояли в тишине, двинулись дальше. Вот Голгофа и Гроб Господень. Все опустились на колени и стали тихо молиться. Старик тоже молился. Юноша, который помог ему, был рядом и слышал, как он каялся и просил прощение у Господа, а потом у каких-то людей. Вдруг старик снял с шеи монетку на шнурке и положил перед Гробом Господним: «Возьми, Господи, это всё, что у меня есть».   Потом распростёрся ниц и замер.
     Была ночь. Юноша увидел, как маленькая искорка отделилась от головы старика и медленно поплыла вверх.   «Верно, светлячок запутался в его волосах», — подумал он. Паломники долго молились, преклонив головы, а когда встали, то заметили, что старик лежит недвижно. Перевернули его на спину и поняли: душа покинула своё земное пристанище. Юноша показал, куда старик положил монету, но она исчезла. Старейшина заключил: «Видно, Господь простил ему прегрешения и забрал к Себе в этом Святом Месте».
 
     А старик почувствовал необычайное умиротворение, покой и блаженство. Он стал лёгким, невесомым и летел в длинном, тёмном тоннеле, в конце которого был яркий свет…

Инди, Пенджаб,
Капуртхала.