Мушкетёры

     Мушкетёрами, наверное, представляли себя все мальчишки, но уж точно не все могут написать потом знакомое с детства название романа с одним отличием – цифра другая. Наше название – «Пятьдесят лет спустя», и сидим мы, по привычке, на кухне. Времена в России тоже имеют привычку возвращаться. «Один за всех, и все за одного» – понимаем бокалы у нас дома, в Питере. Бороться нам не за что, кто хотел, давно остепенился, в смысле получил научную степень кандидата или доктора технических наук. Приехали мушкетёры, чтобы быть рядом, ощутить плечо друга и не просто так, а отметить этот самый юбилей.  Встреча, это всегда – «а помнишь?», причём с самого начала.  Почему мушкетёры? Нас так звали с первого курса института.
    Помнишь, какая была радость услышать первые звуки из космоса, музыку нашей страны «Бип-бип-бип»? Как на третьем курс вбегает на лекцию любимый профессор: «Наш человек в космосе!». Вскочили все: «Ура-а!» – такого восторга никогда больше не будет. Лекции прекратились, мы выплеснули гордость за родину на улицу. Милиция перекрывала движение, неважно, что его особо и не было: дорогу будущему страны, мы – самые важные. 
– А институтские неприятности? Время было такое – оттепель, одноимённую повесть Эренбурга мы читали, а уж в критике себя никак не ограничивали. Нас по одному стали вызывать в деканат на взбучку. Мы удивлялись – откуда знают? Начали смотреть друг на друга косо, разговоров заметно поубавилось, а в отношениях появился вонючий душок. Вызвали и меня, декан показывает на стул: «Садись». Большой список нашей группы у себя на столе закрывает журналом. В глаза успела броситься малоповторяемая между нами фамилия. Он допытывается: «Кто был такого-то числа, что говорили, а тогда что говорили?..» Задаёт и задаёт вопросы, а я вспоминаю – везде присутствовала эта фамилия. Собеседника, как он ни старался, из меня не получил и отстал. В тот же вечер провели закрытое собрание группы – среди нас есть сексот! Возмутились все, вставал каждый и говорил ему: «Нет». На следующий день неприметный студент, каким ему и положено быть, исчез.
– Что было потом? – Через год зашёл в аудиторию декан: «На вашу специальность заявок нет. Избыток специалистов по космосу (какая же это плановая экономика?), вас перепрофилируют». Слово-то какое, я тогда заметил, что основатель социалистической экономики его никогда бы не выговорил. В перерыве идём к декану: «Можно перевестись в другой институт?» Получаем обидное «нет». Первое в жизни большое разочарование, и я не выдержал:
– Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою.
– Это вы к чему? – после стычки с сексотом он имеет на меня зуб, поэтому подчёркивает «вы».
– Не я – Козьма Прутков. Мы изучали, до сегодняшнего дня, гироскопы, с греческого слово переводится «круг смотрю». Пустую забаву для нас и сделали.
    Разговоры прерывает звонок телефона, говорю, что это общественник, парторг института. Добавляю громкость, чтобы было слышно:
– Это опасный грипп – свиной, сказали, что ты отказался от прививки.
– Да.
– Почему?
– Я другой породы.
   Выпили за нашу породу, стоя.
– Не опасаешься, что привязываться будут?
– У меня на них иммунитет.
– Какой, ты думаешь, будет следующий грипп?
– Бараний.
    Мушкетёр – это подавай всё и сразу, во-первых – шпагу. Едем в Выборг на рыцарский турнир. Во-вторых, какие мушкетёры без приключений? Жалко, что ребятам не довелось побывать во Франции, а ведь мы – мушкетёры! Поэтому нахожу в записях голос, любимый в наше время, – Ив Монтан. Дорога ровная, машин много, стараюсь в такт неторопливой мелодии «О, Париж» не особенно обгонять. Стройные сосны, чаще – берёзы, шагают послушать, успевают дойти до обочины и остаются там, чтобы дождаться нас на обратном пути. Мы радуем их и себя французским шансоном. Рассказываю о наших с Ирой поездках: «Главное – какие ощущения мы оттуда вывезли. Надеюсь, что почувствуете и вы».
     Сена, мы на теплоходе. Перед этим были, конечно, Лувр и Гранд-Опера, где наш Шагал, Мулен Руж и кафе, где любимые писатели, и много ещё чего. И вот радуга огней берега и Эйфелевой башни незаметно переводит вечер в ночь. Свет играет с рябью на воде, с нами играют ароматы духов и кухни. Духи просит посмотреть – кто, запах с кухни заставляет попробовать – что. Их усиливает аккордеон, он звучит с плывущих навстречу судов. За столиками веселье, но спокойное. Обычный для французов вечер, а для нас – праздник, на который пригласил Хемингуэй. Мы вернулись туда, где давно-давно не были, всё ведь знакомо. Когда мечтаешь и почти не надеешься, что это сбудется, а оно вдруг свершилось, тогда в лицах, сидящих рядом, узнаёшь близких. Вот сидит задумчивый, точно – он, вот засмеялась, ведь это же – она, да, это они и есть – герои книг, фильмов. Мы прикоснулись к теплоте памяти.
– В её атмосфере поднимаешься и домашние проблемы кажутся накипью, – Ира всегда точна, – чтобы это увидеть, нужно всего-то – уметь подняться.
    Остаётся – поцеловать. Замечаю, что именно это действие привычно для парижан. Плывём под мостом Александра III, наверное, самым красивым, может быть кто-то подумает, что под ним на берегу есть и клошары. Но я сразу вспомнил нас: «По этому мосту не цокали копыта мушкетёров».
– Зато по его побратиму мы вчера топали, в Питере, – хвастается знанием мостов один мушкетёр.
– Какой потрясающий вид: Петропавловка, Зимний, стрелка Васильевского, – добавляет другой.
   Третий обижается: «А мне понравились кони Клодта на Фонтанке. Когда их гладил, они меня жалели».
– Раньше нужно было у тебя бутылку отнять.
   В Париже Ира за день устала, ушла в номер, я заглянул в соседний ресторанчик. Гарсон занимает меня вином и рассказом о красавицах актрисах, которые здесь бывали, развешаны их фотографии: «Они всегда с ними». Я достаю фото Ирины.
– Тоже красивая, – подошёл его коллега.
– И она тоже со мной.
– Конечно, в вашем же в портмоне.
– Не так поняли, она – в сердце.
     В Выборгском замке поставлен деревянный помост, на нём в единоборстве сходятся рыцари в доспехах, желающих посмотреть много, сидят на скамьях и стоят. Один из нас не только кандидат технических наук, но и кандидат в мастера спорта по фехтованию. Увидел на балконе прекрасную даму, оглядел рыцарей и хочет участвовать: «Я этих сделаю, купите цветы». Возвращается злой, говорит, что нашли к чему привязаться:
– Вы выпили.
– Для рыцаря это святое дело. Не бойтесь.
– Боимся не за вас, за соперника. К тому же, вы отбор не прошли.
– Она выберет, – показываю на балкон.
– У нас другие правила.
    Схватка в кино выглядит не совсем так, даже совсем не так. Здесь она больше напоминает столкновение у ларька за кружку пива, итог оценивают судьи. За поединком с балкона наблюдает та самая, из-за которой сыр-бор. Она-то во все времена прекрасна.      
– Поглядели и будет, нечего тут больше делать, едем, – обиделся наш рыцарь.
– Забыли о Париже? Я много чего не помню, например, поднимались ли мушкетёры Дюма посмотреть с большой высоты.
    Идём мы. Винтовая лестница даёт возможность оценить не только качество кладки кирпичей и узнать, что внутри башни святого Олафа, но заодно и то, что прячешь у себя.
 – Одинокий донжон. – Почему? – Потому что единственный в России.
    Замок стоит на островке, с одной стороны выпятил грудь старый город, разница с Питером пятьсот лет, но грудь красивая, с другой – парк Монрепо. Сверху понимаешь, что не просто так этот уголок природы назвали парком. Картину дополняют, покачивающиеся под нами, разноцветные яхты – «Все флаги в гости будут к нам». Шумят внизу зрители и волны, блестит под Солнцем море, глаза закрываются… чтобы увидеть будущее. Ребята в восторге – до чего прекрасен мир, он ведь для нас: «Спасибо Ирине, мы поднялись, а то ведь на чём зациклишься, тем и будешь жить».
– Покончу с нерешительностью, целый год не мог разделить доцентам курс, читал сам, – обещает один.
– Возьму наконец кадастровую выписку и забуду, что сосед на даче передвигает забор и передвигает, – присоединяется второй. Третий в нерешительности:
– У меня, вообще-то, ерунда. Машина зимой не заводится – жена ругается. – Поменяй. – Что? – А что проще?
     Смотрим на яхты, и я останавливаю поток откровений:
– Граница недалеко.
– Где?
– Отсюда не видно. На самом деле, не всегда замечаешь, где у тебя граница.
– Если, конечно, это не забор на даче, – отыгрывается, который с машиной.
– И последствия ротозейства непредсказуемы, – перехожу я к рассказу о другой нашей поездке.
    В Израиле путешествуем не по географии, а по истории, наблюдаем, как волны народов смывали друг друга религией и войнами. Тут нет любимых лиц, как было в Париже, просто цитируешь Губермана и Окуня: «Это было здесь». Ухоженные города и посёлки создают контраст с теми, где преимущественно арабское население, для оценки разницы используешь шкалу эпох.
      Автобусная экскурсия по местам пребывания Иисуса. Какие у нас могут быть проблемы? На его родину, в Вифлеем, пускают всех. Там заборы повыше и бедность. Не на это Христос рассчитывал. Обратно повезли по другой дороге, через Иерусалим – разделительная стена, израильские пограничники с автоматами, граница на замке. Местный Карацупа, только без собаки: 
– Ваши паспорта, – обнаруживаем, что Ира взяла другую сумочку и паспортов нет.
– Шо за вопрос? Зачем-таки дома паспорт? – она пытается обратить в шутку.
– Я обязан вас высадить. – В Палестине? – Неизвестно, чьи вы граждане. – Они что, разберутся?
     Уходит. Возвращается со старшим. Стройный, подтянутый, недовольный – искать у нас нечего, разве что наркотики. Коротко стриженая бородка и усы написали на лице: «Закон». В автобусе стало тихо. Смотрит на испуганные физиономии, мою пропустил, задержался на Ириной и суровость выражения сменилась улыбкой. Похоже, что он из наших, бывших.
– Где ты видел таких арабов? – поворачивается к подчинённому. – Что они будут делать в Палестине без документов?.. Нам погрозил: «Проезжайте, но это в последний раз. Повезло, что моя смена».
– До скольки она у вас?
– Ещё долго, но даст бог, к которому вы ездили, встретимся и обязательно отметим.
– Отметили? – хором спрашивают мушкетёры. – Нет. – Жалко. – Жалость считается самой бесполезной вещью. Что хотите ещё посмотреть?
– Что-нибудь острое, – требует «рыцарь».
– Речные пороги?
  Уже на мосту через Вуоксу они разочаровались: «Какие это пороги, как и мы – на пенсии». Хотим взять надувную лодку. Инструктор кутается в курточку, знобит, наверное, после вчерашнего:
– Вы выпившие, – ерепенится, что в отличие от нас, не может добавить.
– Разве на трезвую голову тут почувствуешь, что качает? Вот на Чуе мы не пили.
– Не положено.
– Если настаиваете, мы – ляжем. Вот ведь, чем ниже начальник, тем выше себя ставит.
    Идём не солоно хлебавши (соль у нас с собой) к Суходольскому озеру. У самой воды на крохотном возвышении стоит маленький бетонный надолб. На гранях надпись – "Кивиниеми», не зная, не догадаешься, что это – крыша взорванного дота. Деревья с противоположного берега Вуоксы отражаются в воде, упорные волны порогов заставляют их кланяться верхушками этому месту. «Оттуда наступали наши. Ирин дедушка где-то здесь», – кладу я одинокие цветы. Соль ложится на рану, незаживающую рану войны, после второй рюмки – на закуску. 
– Сегодня категорически не везёт, и приключений никаких. – Вороны нам не хватает.            
   Я предлагаю вариант.
– Есть место, где посещение круглосуточное.
– Нас, видимо, никуда не пустят.
– Там без ограничений. Даже спиртного!
    Узкое шоссе петляет между холмами, солнце радуется за нас и освещает красоту леса то слева, то справа. Низкие кусты подчёркивают высоту стройных деревьев. Ребята запевают шофёрскую песню: «Не страшны тебе ни дождь, ни слякоть», – хотя дождём не пахнет, а вот цветами – да. Нахожу Олега Анофриева: «Ветер за кабиною носится с пылью, слева поворот», – начинаем песню с начала. Дорога подчиняется указанию Олега, перед нами – поворот налево. Следующими словами он предупреждает: «Осторожней, шофёр». Оттуда показывается большая тёмно-серая фура RENAULT.
– Одни французы сегодня. За них ещё не выпили, – напоминает ворона.   
– Исправим, – и поём громче. Но тут из-за фуры выскакивает красный Порше. Обгоняет. На нас несётся железная стена, до неё остаётся несколько мгновений… затормозить не успеем, обочина узкая, кювет глубокий, за ним деревья. Красная, ревущая морда, завизжала колёсами, тормозит, но всё равно стремительно приближается. Куда он свернёт? Большая, серая, отстаёт и рычит басом. Сразу вспомнил, что слева впереди была просека, на неё есть съезд – успеем? Я давлю на педаль газа до упора, взревел двигатель, никогда с ним так не поступали. Одним движением выворачиваю руль влево. Наша машина взвыла шинами и увернулась от злобного Порше, но мы – на встречной полосе. Рядом вижу большую морду фуры, она выше нас и наваливается откуда-то сверху, под солнцем блестит ромб на капоте, нутром ощущаю жар её мотора. Кручу руль влево дальше, машина встаёт на два колёса, от падения меня удерживает натянувшийся ремень безопасности. Успеваю подумать: «Как ребята сзади, они ведь не пристёгнуты». И тут же вторая мысль – а как Ира, если что? Мы соскакиваем с дороги. Очередь педали тормоза – до упора. Машину тряхнуло уже на просеке. То ли от того, что нас задел грузовик, то ли мы задели берёзу, не знаю, но надеюсь, что это мы сами бухнулись сверху двумя колёсами. Ребята на заднем сидении ничего толком не успели понять.
     Слышим рёв удирающего немца и скрип тормозящей фуры. Как наша бедная машина не опрокинулась, не понимаю. Смотрим друг на друга и стараемся почувствовать, что мы никому не мешаем и нам никто не мешает. Полезное и уютное состояние, вот только перейти в него мешает засевший внутри визг Порше, но особенно – скрип грузовика, всегда был раздражающий, а сейчас успокаивающий. RENAULT проскользил дальше нашего съезда.
    Достаю из бардачка плоскую бутылку коньяка, на этикетке выведено большими буквами – Н.З.
 – Запас неприкосновенный, – «ворона» очухалась, – у тебя руки не трясутся.
 – Если бы тряслись, мы бы тут не сидели. 
     Анофриев пытается вернуть нас на спокойный лад – услышать снова песню мешает мат снаружи. Через какие-то секунды из-за берёзы появляется здоровый мужик, шофёр. В могучих руках у него, правда, ничего нет, даже полагающейся в таких случаях монтировки. На широкие плечи насажена круглая голова, что там внутри, не поймешь, сверху закрыто копной рыжих волос. Широкое лицо злое.
– Ну ты даёшь!
  Олег продолжает убеждать:
«Не страшны тебе ни дождь, ни слякоть
Резкий поворот и косогор,
Чтобы не пришлось… – «В штаны накакать», – громко исправляет его «Ворона».   
Крепче за баранку держись, шофер».
     Наставление держаться крепче Олег заканчивает уже один, мы смеёмся. Смех не нервный, штаны можно не проверять. Напряжение ушло в землю. Здоровяк, привыкший с трейлером обращаться кувалдой, похлопал пятернёй капот. Выключаю мотор, вместо него зажужжал шмель, кукушка принялась заново отсчитывать, кому сколько отпущено лет. У водителя лицо стало шире, чтобы дать место улыбке. Загорелись светофором большие глаза, они зелёного света.
– Можно трогать? – интересуюсь я.
– В автопарке Олечка у меня так и спрашивает. А того козла убил бы, – и он переходит к делу, – налейте глоток. 
    Тост один – «За удачу». Здоровяк удивляется: «Как ты просёлок-то углядел?»
– Грибы там пару раз собирали.
– А что в кювет не повернул? Надёжнее было бы.
     Идём разбираться, правильно ли я делал. Следы торможения Порше сворачивали в кювет… тогда бы мы – лоб в лоб.
Водитель поиграл желваками:
– Повезёт – если умеешь оценить ситуацию.
– И из неё выйти, – дополняет Ворона.
– Спортивные игры натренировали видеть сразу всё одним взглядом, – поясняю я свою реакцию.
 

Из повести "Признание в любви".