20 05. На броне

        На хребте над Аушабой Седьмая рота выжрала всю жрачку и расстреляла почти все боеприпасы. Если наши неодушевлённые пулемёты и автоматы без запаса патронов почти не скулили, то про голодных людей я такого сказать не могу. В сугробе на трёхтысячнике без жратвы очень хотелось присоединиться к завыванию ледяного горного ветра.
       После поступления команды на спуск, мы слезли с хребта измотанные, грязные, вонючие, но непобеждённые. От холода и бессонных ночей наши лица распухли и превратились в жуткие солдатские хари.
       Наша рота спустилась с хребта, мы залезли на броню, но колонна бронетехники почему-то никуда не поехала. Кончился день тем, что нам приказали заночевать внутри промёрзших БТРов зимой в горах после того, как мы неделю просидели в сугробах голодные. Ни горячего питания нам не дали, ни холодного, хоть бы просто варёной воды накипятили в полевой кухне, но нет, нифига.
Думаю, что всем понятно, какие действия начали предпринимать несколько десятков вооруженных, голодных и злых мужиков, которым предложили натощак переночевать в холодильнике. Они начали «безобразить».
         Чтобы солдату безобразилось как следует, а не как попало, ему необходимо залезть в БТР, вытрясти из «Конской» сигареты табак… да-да-да… совершенно верно!
 - Димон!
  - Чё?
  - Тебе особое приглашение надо? – Миша Гнилоквас стоял на броне БТРа, смотрел сверху-вниз, как я ошивался возле его техники, как маялся от того, что мне некуда было себя применить.   
 - Нет, не надо. – Я взялся за поручни БТРа, за долю секунды вспорхнул к Мишке наверх. Чего бы там он не затеял - чай попить, кашки или тушняка навернуть, соглашаться надо молниеносно. Солдат не должен быть тупым. Солдат должен быть острым. Дают-бери, бьют-беги. Поэтому не надо переспрашивать что там за особое приглашение. Говори «да, я согласен» и «побольше, побольше». Если будет невкусно, выплюнешь потом, если что.
        Заскочил я на броню, проник следом за Мишей в десантный отсек БТРА через большой прямоугольный люк. Там, под люком, уже собралась вся Ивановская. Ваня уже кропалил палочку чарза, остальной бомонд сидел кто где, чуть не на головах друг у друга. Все внимательно следили за Ваниными руками. Как будто он тасовал карты для покера и вот-вот собирался смухлевать.
  - Хороший. Дошинский. – Ваня сосредоточенно отламывал от палочки кропалики, потом чиркал спичкой, подогревал палочку, снова отламывал кропалики.
  - Дошинский самый лучший. – Вася Спыну мечтательно смотрел на кропалики и на Ванины руки. – Я, када на ШесдесятШестом ездил, я бля, всегда старался покупать Дошинский. Но бачи, это же трындец, вы же знаете. Не нае@ёшь - не проживёшь. То вместо палочек чарза подсунут нарезанную проволоку в черной изоляции. Особенно если в темноте, если вечером… у меня раз случай был. У меня тормоза в ШесдесятШестом не работали. А я попёр на Саланг без тормозов. Ну, на Саланг-то ладно, нахер там тормоза, а вот когда спуск с Саланга начался, то это уже стало грустно. Это - тоска-а-а-а!
  - То есть как без тормозов с Саланга? – Я не понял, решил прояснить удивительную для меня ситуацию, перебил Васин рассказ. - Как же с самой высокой горной дороги можно ехать вниз без тормозов?
  - А я движком тормозил. Вторую передачу врубаешь и попёр!
  - Так ёптить, а тормоза почему не сделал?
  - Какие на@уй тормоза? – Вася расстроился из-за того, что я своими тупыми вопросами перебил его повествование. – Ты чё, первый год замужем? Не знаешь, что ли – дали приказ на выезд и ты пи@дуешь на@уй на выезд. Здесь же армия, ё!к!л!м!н! а не посцать зашел! И вот, короче, еду я с Саланга. Без тормозов, как всегда. А уже темнеет. А меня загрузили катками от танков. Такими, железными и обрезиненными. У меня рессоры аж в другую сторону выгнулись. Я с этими катками отстал, еле плетусь. Чуть заполз на перевал. Смотрю, бачи стоят вдоль дороги. Я сдуру подумал: - «Во! Зашибись. Щяс чарза прикуплю Дошинского!» А смотрю, бачи с автоматами. Ну ладно, думаю, тут всегда все с автоматами. А тут хераксь! Один поднимает автомат в мою сторону. Е-е-б@-а-а-ать! Духи, суки. Или хер их знает, может просто местные пацаны на дорогу вышли бакшиш срубить. А тут я со своими катками чуть плетусь. Один. Вечером. Короче, я как дал по газам. Вниз. Груженый катками. А эти как стали в меня херачить со всех стволов! Хорошо, блин, что катки. Их же хер пробьют. А я, блин, на съё@ы. То ли с горы упасть и раздолбениться, то ли духи застрелят. Блин, купил чарзу, чуть не сдох!
  - Гы. А я тоже сейчас же. - Женька Андреев расстегнул ворот телогрейки, потянул его вниз, как будто ворот его душил. - Значит, вот сейчас же, когда вы все пошли на хребет, а меня без зрения оставили. Прикинь, я уселся, такой, между камней. Стал тереть глаза. Тёр же, тёр и натёр. Смарю - какие-то силуэты, поднимаются. По склону, снизу-вверх. Я же тут, блин, вспомнил про ваши рассказы, как в Хисараке душманы повесили вам «хвост». И вот же и тут идут за ротой. Ну, кто ещё может идти за ротой? А я же не вижу нихера. Значит ясно, что это душманы. Тогда я улёгся между камней. Так-сяк себе подправил позицию. Разложил магазины, гранаты. Достал сигнальные ракеты разложил, чтобы прощальный салют запустить. Уже думаю - помирать, так с музыкой. Ну и стал ждать. Силуэты вижу, а мушку у автомата не вижу. Думаю, подпущу их поближе, чтобы по стволу наводить. И уже ж тогда пи@дец им. И мне, наверное. Ну ждал, ждал, когда они подлезут. И тут слышу, снизу кричат:
  - Камандор! Не стреляй! Рафик! Моя - командОс!
       Короче, это царандойские сарбозы ползали по сыпучке, собирали сухпай, который раскидал Марат. Но, это я теперь знаю. А тогда я не видел ничего, только силуэты. Слышал, что по-русски они всего пару слов знают. Ну, думаю, мат точно должны понимать. Я давай на них матом орать:
 - Съеб@лись на@уй все отсюда! Всех, суки, за@уярю! – А сам автомат в руках держу, чувствую его, и навожу то на один силуэт, то на другой. И каждому ору:
- Пошел на @уй! И ты пошел на@уй! – Я уже готов был стрелять. Они всё поняли и растворились в моём полумраке. Я по шагам услышал, что уходят. Сыпучка хрустела и удалялось всё это от меня. Я такой пф-ф-ф-ф-ф, рукой пот со лба стёр. Сука, выживу, наверное, сегодня.
               Пока Женька рассказывал эту грустную историю, Ваня сформировал косяк, приладился к нему со спичкой. Косяк «взорвали», то есть раскурили. Расположили тлеющим огоньком вверх, чтобы не ссыпались горящие кропалики. В таком положении пацаны сделали по тяге, передали один-другому, затем ткнули в руки мне.
- Димон, ты знаешь за что Баранкина убили?
  - За что?
  - За то, что он, @лять, тару задерживал.
  - А, ну да, да. – Я потянул в себя воздух возле «пятки» косяка.
Пацаны потягали косяк в молчанку, потом кто-то кому-то запустил «паровозик». Косяк сделал несколько кругов по нашей компании, весь сдулся. Остатки от него мелко изорвали и куда-то заныкали. Бойцы молча сидели, ждали «приход». Каким он будет? На хи-хи пробьёт, на шугняк или на пайку? Ну, на пайку и на сушняк, это не извольте сомневаться. А вот на шугняк или на хи-хи? Хотелось, чтобы на хи-хи.
  - Так, пацаны. – Ваня первый подал голос. – Теперь по сигаретке. Теперь надо шлифануться. И будет всё путё-о-о-ом. М-м-м-м… - Ваня понемножечку начал «плыть».
         Мы вставили себе в клювА по сигаретине, закурили.
 - Так что ты говоришь? Марат банки по-татарски матюгал, когда разбрасывал?
- Да, блин, такой сидит на горе и говорит: – «Я, бл@ять, сеятель, на@уй!» И х@яксь банку с горы!
 - А-ха-ха-ха-ха!
 - О- хо-хо-хо-хо!
 - Ы-хы-хы-хы!
 - А у нас! Ы-ы-ы-ы, ы-ы-ыхы-хы, а у нас, прикиньте, пацаны! У нас такой пацан был в автороте! Мы, такие, пи@дец! Мы в палатке пыхнули, короче. Забили косячек, пыхнули, сидим ждём. На шугняк продавит или на хи-хи. Тут один пацан, такой, поднимается, подходит ко второму. Так е@лушу к нему наклоняет, так наклоняет-наклоняет… потом так @уяксь, ладошкой возле уха у него помахал… Мы так все, @уяксь, мы все в недогонках. А он, такой, спрашивает у того чувака: – «Ты где, - грит, - этой @уйне научился? В цирке штоли раньше работал?» А тот пацан на него: - «Ты е@анись? Ты чё?» А этот: - «Вот я с тебя тихо дурею! Ты сидишь, а у тебя струйками дым из ушей вверх идёт. Вот я и спрашиваю, ты в цирке што ли, ё@аныврот, раньше работал?»
 - А-ха-ха-ха-ха!
 - О- хо-хо-хо-хо!
 - Ы-хы-хы-хы!
  - Тихо, тихо! Чё разорались, как дурные? Щя нас запалят!
  - Кто нас запалит?
  - Ну, кто-кто? Офицеры.
  - Какие, на@уй офицеры? Они, небось, уже у себя в БТРе брагульника хлебанули! - А-ха-ха-ха-ха! Рожи вот такие сладенькие, глазки такие вот узенькие!!!
 - А-ха-ха-ха-ха!
 - О- хо-хо-хо-хо!
 - Ы-хы-хы-хы!
 - Б@ять, пи@дец! Кому ты на@уй тут нужен, запаливать тебя! У тебя шугняки что ли? А у нас на хи-хи!
- А-ха-ха-ха-ха!
 - О- хо-хо-хо-хо!
 - Ы-хы-хы-хы!
На наше счастье, всех пробило не на шугняки. Мы ржали под бронёй, покатывались от смеха. Накурили, навоняли. А потом пришел час расплаты. Веселье у солдата никогда не бывает бесплатным.
  - Так, пацаны. Это всё зашибись. Но теперь надо было бы что-то пожрать.
  - Вот-вот. Это точно. Кишка кишке кукиш кажет.
  - А чё из хавчика есть?
  - Угу. Только хрен пососать из хавчика есть. Неделю на горе просидели. А сухпая дали всего на трое суток.
  - Е-@а-а-а-ать. Тоска-а-а-а.
  - Облом, пацаны.
  - А чё? Пошли командОсов на бакшиш защемим? Им же здесь в Бараке на постояне служить. Им же не сухпай, у них кухня должна быть.
  - А если они тебя защемят?
  - Х@й они меня защемят. Я буду победоносный и недогоняемый.
  - Ну ладно. Тада пошли.
         После недолгих «пьяных» сборов мы с Мишей Гнилоквасом вдвоём направились к расположению командОсов.
        Пока мы покурили, пока ржали, пока прикалывались, за это время вечер сменился глубокой ночью. Сколько там натикало - хрен кто знает и хрен кто когда узнает. В таких условиях мы с Мишей вдвоём попёрлись за хавчиком, как будто на Зубе Дракона надо было ночью сходить к блиндажу с консервами. Всё было очень знакомо по своей сути, поэтому мы пошли.
       Оружие закинули за спины. Я по привычке проверил у личного состава оружие и боеприпасы. Личный состав в лице Миши поржал надо мной. А чего бы ему не поржать? Он же чарза накурился.
         Короче, пошли мы с Мишей, а темнотища вокруг была – полный атас. Через какой-то промежуток времени мы почувствовали вонючий запах царандойских жилищ, нам очень захотелось поползти по-пластунски. Однако, у нас были котелки в руках. С ними много не наползаешь, они греметь будут. Поэтому мы шагали как к себе домой, только старались не шуметь.
       Кухню мы нашли быстро. Практически сразу попали в область распространения кухонных запахов, двинулись в единственно правильном направлении. Вышли к брезентовой палатке. Она стояла отдельно, в сторонке от глинобитных построек. Часового возле неё не было. Мы проникли внутрь.
Жрачки внутри палатки было навалом. В большом казане мы нашли тёплую фасоль с мясом в подливе. Запах от этой подливы распространялся изумительный, это он нас сюда привёл, его мы унюхали.
       Казан был почти полный, мы наощупь определили, принялись жрать прямо из казана. Жрали-жрали… потом наполнили котелки для пацанов. Содержимое казана уменьшилось на половину. Потом наощупь нашли на столе какие-то лепёшки. Они были небольшие, толстенькие, что-то среднее между лепёшкой и булочкой. Какое-то количество лепёшек мы насовали себе за пазуху. Потом разломанной лепёшкой потыкали в соус в казане, шлифанулись напоследок лепоханом с соусом.
       Назад шли в полный рост. Во-первых, в руках у нас болтались котелки с фасолью. Не валяться же с этими котелками по грядкам. Во-вторых, из кухни надо выходить с достоинством, чтобы даже если командОсы нас запалят, чтобы они подумали, что это свои. Типа, ходят пацаны в полный рост, ничего не бояться. В-третьих, не надо было бежать. Если побежишь, то поднимешь топот, привлечёшь внимание. В силу всех этих причин к Ваниному БТРу мы пришагали с достоинством. Залезли внутрь, поставили котелки на пол под башней с пулемётами.
- Нате, жрите!
       Пацаны смотрели на эти котелки, как семеро козлят у бедной матушки – глазки у всех голодные, рожицы у всех несчастные! А потом как накинулись на жрачку, только ложки в воздухе замелькали. Через пару секунд ложки начали шкрябать по голым стенкам пустых котелков. От увиденного у нас с Мишей подвело животы от голода, мы приняли решение, что надо пойти снова.
       Кто-нибудь скажет: – «Вы идиоты вдвоём с Мишей!» А я скажу: - «Ну, таки да, голод - не тётка. От голода человек может совершить идиотский поступок. Иногда дважды подряд».
       Началось это у нас с Мишей ещё в Термезе. Мы были молодыми солдатами, «душарами», «только с поезда». Жрать нам хотелось всегда и беспросветно. Каждый «душара» на выходе из столовой после завтрака немедленно начинал мечтать о том, когда же начнётся обед. В таких грустных условиях мы с Мишей умудрились спереть сало. Ну, собственно, не спереть, а «родить». В советской армии солдат не воровал, он либо «рожал», либо «проё@ывал». Больше никаких вариантов не существовало. Если у солдата не стало зимней шапки, значит он её про@еал. Если у солдата появилась зимняя шапка, то он её родил. Причем, солдата обучали как надобно «рожать» шапку. Старшие по сроку службы (а зачастую старшие по званию) инструктировали: - «Ты пойди до наступления рассвета в сортир. Не снимая штанов сядь над свободным очком. Сиди, жди, когда рядом кто-нибудь устроится с шапкой на голове. Ты дождись, когда у него начнётся процесс дефикации, встань, сними с его головы шапку и убегай. Он не побежит за тобой с «хвостиком», торчащим из жопы».
       После того, как услышал эту инструкцию, я сделал для себя два вывода. Первый содержал мысль о том, что на очко я буду устраиваться с шапкой под мышкой. А второй вывод звучал примерно так: - «Куда я попал? Кошмар какой!». Эта методика обучения не обозначает, что с приходом в армию все молодые солдаты становились клептоманами. Нихрена подобного. Все солдаты становились героями. Скажем, если командир предложит сгонять в тыл к врагам и выкрасть у них «языка», что ты будешь делать? Будешь рассказывать, что - это воровство, что похищение человека – это тяжкое преступление? Если ты так сделаешь, то ты навсегда обоср… облажаешься в глазах командира и в глазах товарищей. Потому что выкрасть языка (или оружие, или продовольствие) это работа солдата, это ратный труд, это – подвиг. Если ты откажешься выполнять ратный труд, то ты не солдат, а сцыкун. Потом никогда не отмоешься от этого ярлыка.
        Поэтому я сказал: - «Так точно!» в тот вечер, когда меня в Термезе вызвал в каптёрку старшина Ашир. Он предложил мне с группой молодых бойцов сгонять после отбоя на железнодорожную станцию «Термез». Нам надлежало ночью «родить» из железнодорожного состава десяток листов фанеры, принести в расположение роты и сдать в каптёрку на благо созидания ротного имущества. Это было не воровство, это был (говорю с кривой усмешкой и сарказмом) «отважный поступок», демонстрирующий готовность солдата к совершению подвига. Если бы я не пошел с пацанами моего призыва – это было бы ошибочное решение. Мне с ними скоро в Агван предстояло войти, а там регулярно будет предложено (либо приказано) сгонять с этими парнями на какое-нибудь опасное, неприятное мероприятие. Поэтому поход на станцию «Термез» я воспринял как «проверку на вшивость». Старшина Ашир не приказывал. Он изложил суть задачи, а затем спросил: - «Пойдёшь с ребятами?» Вот тут я и ответил: - «Так точно». То есть, я не приветствую хищение социалистической собственности из железнодорожного состава. Но, раз мой прямой и непосредственный начальник ставит такую задачу, то я выполню её так, как положено солдату: без зазрения совести. Всё, нет у меня совести. Если меня поймают на станции «Термез», то наказывать будут не за то, что я фанеру попёр из вагона, а за то, что попался. Поэтому если меня застукают, то я буду «включать дурака», буду рвать на груди «тельняшку», буду рассказывать, что я сюда просто пописять зашел, при этом ни слова не скажу про старшину Ашира.  А дальше всё будет как в древней Спарте. Попавшегося будут наказывать за то, что он – хреновый солдат. За то, что не умеет двигаться скрытно, за то, что позволил себя обнаружить, отловить, скрутить, за то, что не оказал достойного сопротивления.
После того, как я усвоил «урок» насчёт «родов» фанеры, меня поставили в наряд по роте дневальным. В силу моего низкого армейского ранга припахать для наведения в казарме порядка я не мог никого. Поэтому «шуршал» сам: мыл полы, то-сё убирал. Зашел со шваброй в Ленинскую комнату, а там трибуна стояла. С неё положено было толкать пламенные речи на партсобраниях. Заглянул я в трибуну, обнаружил внутри полиэтиленовый пакет. Развернул, увидел две луковицы и огромный кусок солёного сала. Нормально, да? В узбекском мусульманском городе Термезе, в мусульманском третьем батальоне в ленкомнате «жил» огромный кусок свинячего сала? Втыкаем, да? Это было невероятно, это был мираж. Поэтому я не стал думать ничего о добре и зле, о воровстве или праведности. Подумал, что в трибуне – это ничьё. Точно так же, как фанера в вагоне на станции «Термез». Трибуна – это не холодильник, в ней продукты хранить не положено. Как дневальный, я должен был уничтожить эту находку во избежание пищевого отравления. Выкинуть – это действие простое, но не рациональное. Я принялся прикидывать, как наиболее рационально навести порядок во всей Ленкомноте и в трибуне в частности. То есть, как распорядиться найденным пакетом. После ряда теоретических выкладок пришел к мысли, что если засуну этот пакет себе за пазуху, то любой старослужащий увидит оттопыренную на груди гимнастёрку и сразу догадается, что душара что-то спёр. Потом старослужащие вытащат у меня этот пакет, заглянут в него, обнаружат сало и заблюют меня от отвращения.
        Получалось, что за пазуху - это не вариант. В руках нести – тоже не вариант. Это тоже заметно и небезопасно. Значит надо вечером с приходом темноты открыть форточку, в темноте выкинуть пакет на улицу. А долежит он в трибуне до вечера? Конечно долежит. Кто сможет среди бела дня пронести через мусульманский батальон кусок свинячего сала? Никто. Хозяин этого сала приходит сюда парашничать по ночам. Когда весь город спит. И писем не напишет. И вряд ли позвонит…
       «Так. Мне нужен напарник» - родилась в моей голове свежая мысль. Потому что, если я сало выкину, попытаюсь к нему прийти, а меня припашет Дежурный по роте, тогда моё честно заныканное сало заныкает кто-нибудь другой. В такой ситуации от моего сала мне не достанется нихрена. А если у меня за окном будет напарник, то половина сала мне гарантирована. Половина - это больше, чем нихрена. Поэтому мне нужен напарник.
       И кто может стать моим напарником? Понятно, что пацан с фамилией Байрамалиев или Азамкулов для такой цели не подходил. А вот Гнилоквас очень подходил. Гнилоквас - самое то!
       Пошел я по расположению разыскивать Гнилокваса. По имени Миша. Нашел, подошел к нему. Он в этот момент грустно свесил свой огромный хохольский шнобак вниз, стоял, понурив гриву, думал про нас, про всех, всякую херню.
- Привет. Сало будешь.
- Ты чё, пэрЭмкнутый? Какое сало в Термезе? Стебёшься, скотина?
- Я серьёзно. Только не ори.
       В общем, выкинул я вечером в форточку сало. Мишаня его заныкал… сука-сука-сука… такую нычку мог придумать только самый хитрожопый хохол из всех хитрожопых хохлов! Он заныкал кулёк с салом в бетонные блоки, которые валялись грудой рядом с нашей казармой. По вечерам ленивые дневальные приносили в эту груду корзины с бумажками, которыми в толчке солдаты нашего батальона подтирали себе разные места. Дневальные высыпали содержимое корзин прямо среди этих блоков. Именно туда, в блоки, прямо рядом с использованными бумажками Мишаня спрятал пакет с салом!
       Ну и чё, думаете мы не стали это сало жрать? Редкостная недальновидность. Стали. Да ещё как стали! Вечером в столовке набирали черного солдатского хлеба, приходили к блокам, разворачивали кулёк, жрали сало с луком и с черным хлебом. А вокруг узбекский зимний ветерок поднимал в воздух и носил перед нашими счастливыми лицами измазанные бумажки.
         Как вы думаете, после этой истории, с кем я должен был пойти «рожать» продовольствие из кухни командОсов? Правильно, с Мишей! После того сала для меня в мире не было роднее существа, чем носатый хохол Миша. «Рожать» надо с родными людьми. Рожать не надо от кого попало. Это примета.
  - А хрен им на всю рожу! – Миша в полголоса в тёмной командОсовской кухне объяснял мне набитым фасолью ртом. – Они думали, что в сказку попали? Не маленькие - хрен пососут.
 - А нехер спать на работе. – Я тоже подводил юридическую базу, набитым ртом. Под наш с Мишей ночной поступок. – Жрачку надо охранять. Хоть бы часового поставили.
  - Прикинь, это они, наверное, на утро себе приготовили. Приходят такие, а жрачка-то тю-тюу-у-у-у!
       В кухне после нашего второго визита не осталось вообще ничего. Если бы ещё чуть-чуть, то мы с Мишей казан вылизали бы языками. Но, надо было уходить. Надо было нести пацанам лепоханы с фасолью. Поэтому мы понесли. Сколько влезло в котелки и за пазуху, столько и понесли. Остальное всё сожрали в две наглые солдатские морды.
        Тёмной декабрьской ночью я шел с котелками в БТР к пацанам, думал в своей башке: - «Вот завтра по утру будут у командОсов хлебальники, когда они увидят пустой казан и ни одной лепёшки. Что они тогда будут делать? Пойдут к комбату Есипенко жаловаться? Будут скулить, что его бойцы спионерили с ПэХэДэшки всю жрачку? А как они будут искать того, кто спионерил? Будут смотреть кто утром какает, а кто не какает:
 - Гы-гы-гы!
 - Чё, Димон? Чарз всё никак не отпускает?
 - Да, Мишаня. Дошинский очень хороший.
 - Ништя-а-а-а-ак!
     Утро нас встретило, как положено, прохладой. Мы проснулись в своём прокуренном, проперженном за ночь БТРе и от этого у нас было всё замечательно. Если солдату есть чем пердеть, значит вечер у него вчера удался.
       На БТРе Третьего Взвода проснулся Старцев. Он спал прямо на броне. В спальнике, разложенном на морде БТРа, на волноотражателе. Старцев проснулся, обнаружил рядом с собой сержанта Тимофеева.
 - Во! Тимоха! Попался, срежант! – Радостным голосом воскликнул Старцев, схватил Саню за шею и принялся делать «утреннюю гимнастику» Саниной причёске.
 
Это обозначало, что у Старцева хорошее настроение. А раз так, то делаем вывод, что командОсы не пришли жаловаться. Ничего не сказали Старцеву про наши с Мишей ночные художества. Ну и хорошо. Всегда хорошо, если у начальства хорошее настроение.
 
На фотографии: Старцев без головного убора и без обуви. Саня Тимофеев без головного убора, но в сапогах. В стёганной телогрейке – Шура фомин. В черном танкаче Шура Мазык. Ещё на этой фотографии видна важная закономерность. В правой части снимка виден северный склон гор. Он весь засыпан снегом. В левой части снимка – южный склон гор. Снега на нём нет ни миллиметра. Потому что днём южный склон сильно разогревался солнцем. На гору Бомвардар мы поднимались по южному склону, по пыльной сухой сыпучке. А боевые действия вели на хребте и на верхней части северного склона. Там снега было навалено по пояс. В горах сплошь и рядом такие резкие грани. Сделал шаг и попал с разогретой сыпучки чуть ли не на Северный Полюс. До службы в армии я себе даже представить такого не мог.

https://youtu.be/ntSiuAg4OTI