Лиса

Андрей ждал 11 ноября - день, когда всё должно было решиться. На отрывном календаре прошлого года, а другого календаря у него не было, это было воскресенье. Сейчас он вспомнил бабушку. Бабушка рассказывала Андрею, что раньше, каждое воскресение ходили в церковь, а сейчас не ходят. Она занимала собою полкухни, пила чай, смотрела в окно, разговаривала с радио. Хлопчатобумажный цветастый халат, пахнувший мылом, - она традиционно стирала наструганным хозяйственным мылом, пах и куревом, и луком, и домом, периодически стремился раскрыться на излишнюю степень свободы, и Андрей видел её грудь с мутными синими татуировками: слева профиль Иосифа Виссарионовича, справа - рисунок лисы.

Лиса отсидела 10 лет за политическую статью, у нее не было зубов - часть выбили на допросах, часть выпали от северной лагерной цинги, часть сгнили и были безжалостно удалены зубным врачом. Она каждый вечер перед сном доставала изо рта пластиковые бело-розовые челюсти и клала их в фарфоровый бокал. Челюсти плавали в мутной воде, и от них отставала взвесь с плохо различимыми частичками булки, яблока и колбасы. В это время рот превращался в щель, губы сжимались, а от уверенного сильного голоса оставалось то ли комичное, то ли жалкое шелестение плохо различимых гласных и согласных.

Однажды Андрей украл и спрятал одну из бабушкиных челюстей. Она недолго походила в поисках части своего жевательного аппарата, потом взглянула на Андрея, поманила его пальцем с длинным аккуратным ногтем и, когда тот, уверенный в стойкости, подошёл, она ловко схватила его за яички. У Андрея свело дыхание, и он стал мелко нервно трястись. Бабушка, глядя в глаза сорванцу, несмотря на отсутствие зубов, отчетливо прошепелявила: «Верни зубы, падла!» Стоять на своих показаниях далее становилось опасным.

Стоять на своих показаниях далее становилось опасным. Её бил молодой следователь НКВД - младший лейтенант Хрипашин. Пинал по бокам блестящим чёрным нагуталиненным яловым сапогом, бил деревянной палкой по спине, мутузил тяжёлым папье-маше по лицу, орал, таскал за волосы, периодически пользовался ею как женщиной, и требовал, требовал показаний на Ашкенази - начальника аптеки Кремлевской поликлиники, которого обвиняли в участии подготовке покушения лично на товарища Сталина.

По материалам следствия гражданин Ашкенази, и его пособники, готовились убить товарища Сталина путём изготовления смертоносной мази, которой обычно пользовался Иосиф Виссарионович, с подорванным, на ограблениях инкасаторов, здоровьем, с целью облегчения болей в спине. Гражданин Ашкенази и его подельники, включая бабушку Андрея - тогда провизора аптеки, планировали добавить в мазь токсичную ртуть, от чего бы товарищ Сталин получил хроническое отравление, и скончался бы в тяжелых муках.

В качестве доказательств следователями отдела НКВД по городу Москве при обыске на аптечном складе, возглавляемым гражданином Ашкенази, были обнаружены: ртуть чистая в количестве 6кг, мазь на основе вещества бело­го цвета, мягкой нежной консистенции, температурой плав­ления 34-46° (по результатам экспертизы - свиной жир), Capsicum annuum, или перец, и лабораторное оборудование, позволяющее приготовить смертоносную мазь.

Под пытками она не сдалась. Подпись подделал младший лейтенант Хрипашин, перерисовав закорючку из паспорта в протокол допроса. Она ушла в бесконечные этапы, пересылочные тюрьмы, столыпинские вагоны, бараки, землянки, монастырские стены и бревенчатые срубы лазаретов - на долгие «10 лет без права переписки».

Везде, где бы она не сидела, она оставляла на стене свой знак - изображение лисицы. Как-то в Вологде, на пересылочной тюрьме, она познакомилась с цыганками, которые были осуждены за мошенничество. Те сначала хотели запугать и притеснить молодую зэчку, но после, приглядевшись и разговорив ее, впечатлённые её умом, красотой и глубиной души, стали корешиться, и даже взяли её в свою семью.

В камере, до революции рассчитанной на 4 каторжанина, содержали 30 заключенных, и в этих условиях было очень трудно продержаться. Блатные быстро расчистили себе продол, и заняли самые комфортные места, остальные ЗК жили в условиях буквально скотских. Цыгане пригрели приглянувшуюся зечку, взяли её в семью, наградили погонялом - «Лиса». Ты хитрая, умная, ловкая, разумная, умеющая охотиться и маскироваться, гибкая, ловкая, красивая… будешь Лиса! Особенно зауважали после того, как узнали, что на карантине она выткнула карандашом глаз одной зечке-ковырялке, когда та попробовала подкатить к ней с целью интимной близости.

В СЛОН везли этап через Рабочеостровск. Пароход стоял у пристани, мерно покачиваясь на волнах. В сентябре море было, как ни странно, спокойное, куда как спокойнее, чем в дождливом нервном июне. Зеков гнали по деревянному трапику на борт, и трамбовали в трюм. Набилось столько народу, что в трюме уже не было места, и каторжане стали роптать. Конвоир - брюхатый усатый светловолосый старшина в телогрейке и ППШ наперевес, дал короткую хлёсткую очередь в тяжелое серое северное небо, и зеки притихли. Пароход, нещадно дымя черным густым дымом, медленно стал отходить в сторону архипелага.

Шли около трех часов. В трюме было невыносимо душно, и одновременно холодно. Женский этап состоял в основном из политических: членов политических групп, эссерок, жен троцкистов, врагов народа, матушек, и другого неблагонадёжного женского люда. Уголовников почти не было, а те что были, вели себя тихо, понимая, что здесь, в численном превосходстве политических, силы у них нет.

На Соловках Лису сразу приметил Хозяин - начальник лагеря. Этот садист и извращенец лично принимал все этапы с Большой Земли и осматривал контингент. Лису он приметил сразу, уж больно она выделялась какой-то неземной красотой и грацией. Её отвели в сторону от общего этапа, и вместо того, чтобы вести в широкие бесконечные подвалы бывшего монастыря, отвезли в баню, выдали кусок земляничного мыла, хрустящее вафельное полотенце, мочало… Через полчаса проведенных в моечной Лису ждала запотевшая бутылка Пильзенера, флакон духов и пачка папирос «Дукат». Золотая клетка захлопнулась. Потянулись дни жизни с великим садистом и извращенцем - начальником Соловецкого лагеря особого назначения - майором П.

Маленький, лысоватый, весь какой-то серый, и настолько невзрачный, что в школе НКВД имел кличку «Моль» начальник СЛОНа был настоящий Хозяин Зоны. Он знал всё что происходит на архипелаге, лично встречал этапы, лично участвовал в допросах и оперативных операциях. Он сувал свой пористый нос во все, что происходило в лагере. Обладал особым изощренным умом относительно всего, что касалось человеческой боли и страдания. Устраивал театрализованные постановки по пыткам заключённых: одних одевал в исподнее - эти в соответствии с его сценарием, были красноармейцы, других в офицерскую парадную форму - эти были белыми офицерами, и заставлял «золотопогонников» пытать и в конце «расстреливать» красноармейцев.

Лису он использовал как женщину. Нещадно насиловал ее с утра перед общим лагерным подъёмом, в обед, вечером и ночью, при этом умудряясь жить в бараке, что рядом с монастырем, с женой-библиотекаршей, и двумя дочерьми-школьницами. Лиса содержалась в лагерной бане, там жила, харчевалась, и проводила все основное время. Несмотря на всю злость и отвращение, что испытывала к Хозяину, она была очень благодарна Господу Богу за то, что не валит лес, стоя по колено в снегу, и не копает землю, и не таскает камни на строительство дороги до Большой Муксалмы.

Однажды, когда на острова приехал Максим Горький, Лисе даже удалось побыть рядом с писателем. Усатый туберкулёзник лапал её весь вечер, что они просидели в монастырской трапезной, хотя с ним преломляли хлеб жена и дочь. Пролетарский классик шепнул ей на ухо, что он очень любит всяких шмар, мазуриков, злодеек и фармазонщиц, уж не потому ли, что он сам такой… И, в конце застолия сказал: есть только две формы жизни: гниение и горение. Пойдём, Лиса, сгорим!

Лиса умерла. Хоронили скромно. Денег не было, прямых родственников не было, накоплений не было. Два копаря опустили гроб в яму. Всё закончилось. Все закончилось…

Андрей лежал на кровати и смотрел в неровную оштукатуренную стену камеры. Вчера, когда уголовный авторитет «Рожок» ушел по этапу и завещал Андрею свою шконку, Андрей первым делом увидел на стене камеры выцарапанное изображение лисицы… Точно такой, как была вытатуирована у бабушки! Как жаль, что остаётся мало времени до 11 числа! Можно было бы узнать: историю камеры, её сидельцев, а говорят, что где-то здесь сидела Маняша - сестра Ленина!

Андрея арестовали в день открытия Олимпиады. Его взяли на махинациях с закупкой хлеба. Он, как руководитель элеватора, закупал хлеб (зерно), и поставлял его организациям. ОБХСС нашло в его действиях состав преступления - хищения и спекуляция. За полгода следствия его статья перешла в более тяжкие правонарушения, и теперь грозила ему максимальным наказанием, так, как был доказан «особо крупный размер».

Районный суд рассматривал уголовное дело. Выступали обвинитель, свидетели, эксперты и специалисты. Для Андрея всё казалось как сказка во сне. Все что-то говорят… Судья, женщина с абсолютно безэмоциональным лицом, читала с бумаги решение. «Приговорить к исключительной мере…».

12 ноября 1980 года Андрея разбудили в 6 утра в камере следственной тюрьмы в городе Вологда. Сказали собраться «по-лёгкому», вывели на коридор, провели по амфиладе куда-то вниз, в подвальный этаж, но не на ШИЗО, которое Андрей прекрасно знал, а в другую сторону тюрьмы. Завели в коридор, заканчивающийся деревянной, сколоченной из досок, двери и…

Хрипашин достал из тугой неподатливой кобуры свой табельный Макаров взвёл курок навёл на затылок этого человека и нажал на спусковой крючок выстрел прозвучал гулко будто кашель настолько он привык к этому звуку Андрей встретившись затылком с 9г свинца в меди было дёрнулся но после осел сначала на колени а после рухнул на каменный холодный пол расстрельной камеры из аккуратной дырочки в затылке сочилась темная красная кровь даже вроде пульсировала… Ноябрь наступил.