de omnibus dubitandum 7. 232

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ (1590-1592)

Глава 7.232. ЛЕГЕНДЫ ОБ «ИЗБАВИТЕЛЯХ»...

    Начало XVII в. открывает новый период в истории борьбы народа с феодальными порядками, ознаменованный серией казаче-крестьянских войн. Целью их было ограничение или ликвидация крепостного права и помещичьего землевладения. Естественно, что и легенды о «возвращающихся царях-избавителях», появление которых исторически совпадает с началом этого этапа, не могут быть объяснены без установления характера и степени их связи с народными движениями этой эпохи. По-видимому, какие-то мотивы будущей легенды о Дмитрии-«избавителе» начали складываться еще при жизни царевича, сосланного в Углич в 1584 г., т.е. в год смерти его отца Ивана Грозного.

    По свидетельству современников, между 1584 и 1591 гг.* циркулировали слухи о том, что готовится покушение на царевича, его пытаются отравить, подменить и т.д.

*) С 1492 года, в Московской Руси впервые начали отпраздновать Новый год в сентябре. До этого праздник отмечали 1 марта, а перенесён он был Иваном III…

    После статьи А.А. Рудакова «Развитие легенды о смерти царевича Дмитрия в Угличе» {«Исторические записки», т. 12, 1941, стр. 254-283}, показавшей, как в процессе сложения житийной повести, связанной с церковной канонизацией Дмитрия, развивался рассказ о причинах и обстоятельствах его смерти, нельзя не относиться настороженно к свидетельствам более поздних письменных источников. А.А. Рудаков убедительно продемонстрировал зависимость большинства из них от «Известительной грамоты царя Василия Ивановича Шуйского» (2 июня 1606 г.), в которой впервые официально объявлялось, что царевич убит по приказу Бориса.

    Однако в своей критике источников А.А. Рудаков зашел чрезмерно далеко. Как бы ни тенденциозны были грамоты бояр, Марии Нагих и самого Шуйского, сочиненные в 1606 г. после свержения Лжедмитрия I, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой как бы ни следовали за ними авторы произведений о «смутном времени», возникших в первой и даже второй половине XVII в., нельзя любую деталь постепенно развивавшегося рассказа объявлять «позднейшими наслоениями», которые, как пишет А.А. Рудаков, «всецело обязаны своим происхождением фантазии авторов» {«Исторические записки», 1941, т. 12, стр. 283}.

    Сочинители «Сказания и повести, еже содеялося в царствующем граде Москве» и «Нового летописца», Катырев-Ростовский** и другие авторы, жившие в первые десятилетия XVII в., вполне могли пополнять рассказ об убийстве царевича деталями, заимствованными и из устной традиции, и из не дошедших до нас письменных источников.

*) КАТЫРЕВ-РОСТОВСКИЙ Иван Михайлович, Князь (? — 1641, Москва) — русский государственный деятель, последний представитель княжеского рода Катыревых-Ростовских, зять царя Михаила Фёдоровича. Единственный сын князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского (ум. 1606).
Первые сведения о Иване Катыреве относятся к 1598 году, когда он вместе с отцом подписался на избирательной грамоте царя Бориса Фёдоровича "Годунова" (кавычки мои - Л.С.). При его дворе назначен стольником, упомянут в числе рынд. В 1608 году был в числе участников свадебного поезда царя Василия Шуйского, женившегося на его родственнице княжне Марии Буйносовой-Ростовской. В тот же год участвовал в боевых действиях против Лжедмитрия II, сына Ивана Ивановича "Молодого" и Катажины Ягеллонки, получившего имя Сигизмунда III Ваза. Был при этом заподозрен в измене, подвергнут пыткам и сослан 1-м воеводой в Тобольск (1609-1612). В 1612 году боярским правительством вызван в Москву. Принимал участие в выборах нового русского царя Михаила Романова, на сестре которого Татьяне Фёдоровне (ум. 4 ноября 1612 года) он был женат первым браком. На грамоте по избранию в цари Михаила Фёдоровича подписался 23 (1613). Первый воевода Большого полка в Туле (1614 и 1618), за Москвою-рекою (1615).
В правление царя Михаила Фёдоровича — князь Иван Катырев-Ростовский участвовал в войнах с тартарами (1614—1615, 1619, 1625) и поляками (1618), занимал должность большого воеводы Передового полка. Первый осадный воевода в Туле (1619). В 1624 году участвовал в первой свадьбе царя с Марией Долгоруковой. В 1630—1632 годах начальник Владимирского судного приказа, а затем назначен воеводой в Великий Новгород, где был до 1635 года. В этот период он познакомился с игуменом Нило-Столобенского монастыря Нектарием и содействовал его возведению в архиепископы Сибирские и Тобольские.
Скончался в ноябре 1641 года в Москве, где числился в числе московских дворян (1627—1640), занимая в их перечнях первое место.
Авторству Ивана Катырева-Ростовского приписывают так называемую «Летописную книгу» (изложение событий от царствования Ивана Грозного до избрания Михаила Фёдоровича), которая является наиболее последовательным изложением истории Смутного времени. Высказываются предположения, что Летописная книга могла быть написана С.И. Шаховским, С.И. Кубасовым или И.А. Хворостининым, а князь Катырев-Ростовский только участвовал в её редактировании, внеся свои дополнения и стихи (например, похвала его отцу М.П. Катыреву-Ростовскому).
С ним род Катыревых-Ростовских угас
Женат дважды:
1. От брака с сестрой царя Михаила Фёдоровича — Татьяной (?- † 21 июля 1611), князь Иван Михайлович не оставил после себя мужского потомства.
2. Ирина Григорьевна N — мамка царевича Алексея Алексеевича.
Его единственная дочь Софья вышла за князя Ф.Н. Одоевского.

    Все они принадлежали к поколению, пережившему события начала века, и в высшей степени странно считать «Известительную грамоту» единственным возможным источником их сведений о событии, вызвавшем столь многочисленные толки современников. Кроме того, существуют свидетельства, безусловно не зависящие от грамоты царя Василия, зафиксированные задолго до ее возникновения.

    Таково, например, известное сочинение Д. Флетчера «О государстве русском», написанное в 1588-1589 гг., т.е. за два-три года до убийства Дмитрия.

    В пятой главе этой книги говорится о том, что Дмитрий, (сын Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой - Л.С.) живет далеко от Москвы под охраной матери и родных, но находится в постоянной опасности. Флетчеру даже известно, что Дмитрия хотели извести ядом, и он предсказывает, что если с Дмитрием что-нибудь случится, это может привести к междоусобным столкновениям {Д. Флетчер. О государстве русском. СПб., 1906, стр. 20-21}.

    Свидетельство Д. Флетчера, использованное еще в 1899 г. С.Ф. Платоновым {С.Ф. Платонов. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. Переиздание. М., 1937, стр. 94-95}, почему-то выпало из поля зрения А.А. Рудакова. Он считает, что эпизод, связанный с попыткой отравить царевича ядом, — выдумка автора «Иного сказания».

    Между тем сообщение Флетчера заслуживает безусловного доверия, так как он не знал еще ни об убийстве царевича, ни тем более о всей дальнейшей борьбе, развернувшейся вокруг его имени.

    Разумеется, нельзя доказать, действительно ли Годунов еще до 1591 г. предпринимал попытки отравить Дмитрия, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой или это приписывала ему народная молва или досужие сплетни. Однако нас равно интересуют и слухи, отражающие действительные события, и слухи вымышленные, так как и те и другие были источниками и элементами формировавшейся легенды. Важно и то, что слухи, возникшие еще до 1591 г., повторялись в определенных вариантах и во многих позднейших документах. Так, в «Ином сказании» тоже говорится о попытке Годунова отравить Дмитрия ядом или «спортить» с помощью «жоночки уродливой».

    В своих грамотах Лжедмитрий I, сын Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой, опираясь на этот слух, писал: «Изменники... присылали многих воров и велели нас портити и убити» {«Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею имп. Академии наук», т. II. СПб., 1836, № 34. стр. 89}.

    Историки расходятся в истолковании угличских событий 15 мая 1591 г. Нам представляются наиболее убедительными выводы, к которым пришел И.И. Полосин, вслед за В.К. Клейном обратившийся к внимательному рассмотрению сохранившихся бумаг следственного дела. И.И. Полосин считает, что Годунов стремился изолировать Малый Угличский двор и пристально наблюдал за Нагими, рассматривавшими Углич как родовой удел, однако он вовсе не заинтересован был в устранении царевича эпилептика. Политический скандал, который мог объединить его противников, был опаснее, чем девятилетний мальчик и его не очень ловкая и не искушенная в политических интригах родня. И.И. Полосин не находит в сохранившихся бумагах следов фальсификации, в которой упрекали Годунова многие историки, включая С.М. Соловьева и В.О. Ключевского. За несколько дней следствия было допрошено, по крайней мере, 140 человек и зафиксировано шесть вариантов объяснения обстоятельств гибели царевича, что было бы явно излишним, если бы комиссия имела предварительные инструкции и Годунову были бы заранее известны ход и смысл событий.

    Обстоятельства смерти царевича до сих пор остаются спорными и не до конца выясненными.

    15 (25) мая 1591 года царевич играл «в тычку», причём компанию ему составляли маленькие робятки жильцы Петруша Колобов и Важен Тучков — сыновья постельницы и кормилицы, состоявших при особе царицы, а также Иван Красенский и Гриша Козловский. Царевича опекали мамка Василиса Волохова, кормилица Арина Тучкова и постельница Марья Колобова.

    Правила игры, не изменившиеся до нынешнего времени, состоят в том, что на земле проводится черта, через которую бросают нож, стараясь, чтобы он воткнулся в землю как можно дальше. Побеждает тот, кто сделал самый дальний бросок. Если верить показаниям очевидцев событий, данным во время следствия, в руках у царевича была «свая» — заострённый четырёхгранный гвоздь.

    Относительно дальнейшего очевидцы в основном единодушны — у Дмитрия начался приступ эпилепсии, говоря языком того времени — «черной немочи», и во время судорог он случайно ударил себя «сваей» в горло. В свете современных представлений об эпилепсии это невозможно, поскольку в самом начале эпилептического припадка человек теряет сознание и удержать какие-либо предметы в руках не в состоянии. Вполне возможно, что из-за опасения, как бы царевич не поранился лежащей под ним на земле «сваей», её попытались вытащить из-под царевича и случайно при этом его смертельно ранили в шею или, возможно, из-за этой неловкой попытки царевич, в тот момент «бьющийся в судорогах», сам натолкнулся на «сваю».

    Гибель царевича привела к самым страшным для России последствиям: Смутному времени, появлению самозванцев-лжедмитриев и кровавым междоусобицам.

    В 1606 году царевич был причислен к лику святых и стал небесным покровителем детей. На месте его гибели сперва построили маленькую часовню, а позднее - деревянную церковь. В 1638 году царь Михаил Романов повелел заложить каменный храм. Его строительство было завершено в 1692 году уже на средства настоящего Петра Алексеевича (1666 г.р.) и его брата-соправителя Ивана V (Ивана VII - Л.С.). (худ. Блинков Сергей Витальевич. Мария Нагая и царевич Дмитрий)

    Вполне вероятно, что Годунова волновала не столько смерть Дмитрия, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой, сколько «измена Нагих» и бунт посадских людей, убивших государева дьяка Михаила Битяговского, разгромивших дьячий двор и уничтоживших кабальные документы. Было признано, что царевич стал жертвой несчастного случая, Нагие наказаны, а посадские высланы в Сибирь. Характерно, что вместе с ними был сослан и угличский набатный колокол. После 1591 г. Углич захирел {И.И. Полосин. Угличское следственное дело 1591 г. (в его книге «Социально-политическая история России XVI-XVII вв. Сборник статей». М., 1963, стр. 218-245); см. также: В.К. Клейн. Угличское следственное дело о смерти царевича Димитрия 15 мая 1591 г. М., 1913; Я.С. Лурье. Письма Джерома Горсея. «Ученые записки ЛГУ», т. 73. Серия истор. наук, № П. 8, 1941, стр. 200 и др.}.

    О деле 1591 г. высказывались и иные мнения. Однако кто бы ни был в действительности повинен в смерти Дмитрия, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой, нам важно, что слухи, распространявшиеся до 1591 г., могли способствовать формированию совершенно определенного объяснения событий — убийство было приписано Годунову (В2). С другой стороны, в мае 1591 г. версия о спасении Дмитрия, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой (С), видимо, еще не существовала, так как в волнениях в Угличе и вслед за этим в Москве определенную роль сыграло возмущение Годуновым, убившим царевича, т.е. популярным было объяснение событий, исключавшее возможность спасения Дмитрия.

    Легенда, если она даже и существовала, не могла еще приобрести социально-утопический характер. На Дмитрия, сына Симеона-Ивана Бекбулатовича и Марии Нагой, еще не возлагались какие-либо политические надежды {Характерно, что в устной традиции неизвестны самостоятельные песни ни об убийстве Дмитрия, ни о его спасении. Об убийстве царевича упоминается в песнях о Борисе Годунове и в песнях о Григории Отрепьеве (ср. наблюдения, высказанные комментаторами этих песен в сб.: «Исторические песни XVII в». М.- Л., 1966, стр. 334)}.

    В сознании современников Дмитрий был мальчиком. Его возраст мог только преуменьшаться — из отрока он превратился, как свидетельствуют позднейшие документы, в «невинно убиенного младенца»; этот мотив усиливал характеристику злодея-Годунова. Здесь можно усмотреть связь с будущей легендой о Дмитрии-"избавителе" только в общем антигодуновском характере осмысления событий.

    Для того чтобы легенда о Дмитрии стала социально-утопической, царевич должен был превратиться во взрослого человека, способного к самостоятельным политическим действиям в действительности или в воображении создателей легенды.

    Это необходимое и вместе с тем воображаемое время могло развиваться быстрее реального {Предположения о возможном возрасте героя легенды должны учитывать политическую практику XVII-XVIII вв.: Михаил Романов стал царем в 16 лет, его сын Алексей — в 15, его внук Федор Алексеевич — в 15, настоящий Петр Алексеевич (1666 г.р.) в 16 лет, а клон лжеПетра [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, заслуженных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.), выведенный впоследствие в качестве Петра I в 1694 году 22-х лет от роду и Петр II — в 10 лет и т.д.}. Такого препятствия не было, например, в процессе формирования легенды о Петре III — первый самозванец, назвавшийся его именем, появляется уже через два года после убийства 1762 г.