Дневник беженца. Квартира 6

Мы заехали сюда летом. Когда на улице было так хорошо – свежая зелень, солнце, которому все искренне радовалось после холодной дождливой и тревожной весны, стайка вполне упитанных дворовых котов, маленькая детская площадка прямо под окнами. Я была настроена решительно, но без долгосрочных планов: «Я буду тут счастлива, ведь это ненадолго. Ну, месяц или два… А потом домой, домой! Может, я даже чемодан не успею толком распаковать!»
Риелтор в новых сияющих туфлях, любовавшийся ими больше, чем зелени и солнцу, почему-то вызвал недобрую ассоциацию с Хароном. Вот он сейчас переправит меня в царство тоски и грусти… Хозяйку он называл по-дружески, по имени, хотя та была значительно старше, и был горд собой, как самый холеный гусь в стае. Хозяйка же производила впечатление вполне адекватное тому, что на самом деле из себя представляет. Мой пожилой родственник о таких говорил без эвфемизмов: «Жадна на столько, что в церкви за рубь пернет». И все в ней было ладно, добротно, по-прижимистому плотно: тугой коротковатый летний костюмчик, сжатые в гузку губы, манера говорить, не оканчивая предложения. Квартиру, маленькую и грязную, показывали нам с сыном так, как будто вводили в сокровищницу Алладина:
– О, это же ванна! И унитаз! И стиральная машина!
– Смотрите, смотрите, тут кухня!
– И комната, тут есть целая комната!
Я уже привыкла, что тут шутки про унитаз вместо приветствия. Но каждый раз передергиваюсь. До сих пор не понимаю, как реагировать – подыгрывать? Изумляться и бежать жать кнопочку с видом человека, открывшего Америку? Оскорбляться? Или огрызаться в ответ – а микроволновка где? Не успели украсть, да?
Спального места в квартире не было. Мебель – дикая стая, а не интерьер. Сброд, который лучше бы на помойку, а не в жилое помещение, жуткий холодильник, который определенно старше меня, стол с инвентарным номером, просто облокотившийся на тумбы, а не прикрепленный к ним, и – да, стиральная машинка, которая… не работает.
«Я буду тут счастлива, ведь это ненадолго…»
– Рядом парк! Я считаю, что для ребенка – это идеально! – хозяйка, у которой окончились похвалы для ее пещеры Алладина, решила приписать к достоинствам и всю архитектуру поблизости: – Рынок, «Пятерочка».
– Да-да, хороший район, – с этим я действительно не спорила. Район хороший, хотя цена для хором космическая. И комиссия риелтору. И пять тысяч отдельно хозяйке, поверх аренды – «это на всякий случай, будете выезжать – мы вернем».
Теперь я не верю, что вернет. Но какой смысл теперь об этом думать?
На улице было лето. Верилось в лучшее. Серость старых стен и ветхость мебели компенсировало солнце, зелень и радость от полного ощущения жизни, что дарит лето. Надежды и вера в лучшее укрепляли это ощущение.
Прогнившая ржавая ванна, пол, из которого торчат гвозди, рычащий львом холодильник… Нет-нет, это же всего на пару месяцев… А потом – домой, домой, в теплые, родные стены, на свою постель, в свою ванну, и даже не вспоминать это глупое, неуклюжее приключение. Это все пройдет, все забудется, все станет как раньше или даже лучше. Ничего, ничего, потерпим…
Мы подписали договор на полугодие. Мне казалось, я поступаю в чем-то даже хитро, хотя немного подло. Конечно, если бы я прямо сказала – на месяц или два, то кто бы стал сдавать мне жилье? А тут, когда в объявлении было написано прямо: «Долгосрочная аренда. Можно украинцам и животным», разве можно было условиться на срок короче? Пусть… Не привязали же меня. Уеду домой, пусть оставит себе эти пять тысяч, ничего… Главное – буду дома, все забуду. Разложу вещи из чемодана, высплюсь, поплачу и все забуду. Пусть будет договор на полугодие. Это нормально.
– Завезете диван, я вам скину аренду на следующий месяц, – пообещала хозяйка.
– Да, мы найдем! – обрадовалась я. Почему-то диван мне казался не такой уж значительной проблемой, когда у тебя есть целая квартира, которую искать было на самом деле трудно: – Может, и кровать еще раздобудем!
Во мне проснулось воодушевление. Хотелось наладить быт, создать комфорт, поставить на стол конфетницу, разводить на подоконнике вьющиеся розы и всюду разложить маленькие подушечки – если придут гости, будем сидеть прямо на них и играть в лото!
Как мне показалось, у хозяйки в голове в этот момент звякнула копилка:
– А, выезжая, вы эту кровать куда…?
– Ну, тут оставим, зачем она нам?
Я представила себе автобус, который увозит меня домой. Действительно, кровать или диван я точно никуда не потащу.
Хозяйка потерла лапки и стала похожа на умывающуюся муху.
– Только я тут перестановку сделаю, это же можно?
– А, конечно… – хозяйка махнула лапкой. – И кровать оставите, и диван?
– Ну, да…
Странный это был диалог. Как будто каждый о своем.
На кухне меня учили пользоваться газовой колонкой – ну, да, я всего лишь всю жизнь прожила рядом с этим чудом техники, поворчали на грязь на плите, оставшуюся после прежних жильцов (что, к слову, никак не вязалось с историей о профессиональном клининге, о котором мне воодушевленно врал риелтор), опять познакомили с унитазом.
В голове проскочило что-то в духе Кэрролла: «Алиса – это пудинг». А у нас это было так: «Арендатор – это унитаз».
Потом меня учили пользоваться замками.
Ключ остался в моем кармане. А на счету осталась дырка от бублика.
Но я была довольна. Живу!
День заселения мне хотелось превратить в праздник, но все пошло наперекосяк. Я тащила вещи, волонтеры долго возились с мебелью, но таки закрепили шкафы, которые рассыпались от прикосновения, беженка Лика, заглянувшая в гости, развлекала детей, а потом мы обе, уставшие от их бесконечной шумной возни и удивительной детской способности оказываться именно там, где сейчас им меньше всего следовало быть (под выпадающей из шкафа дверкой, под рукой, держащей дрель или на пути передвигаемого шкафа), посадили их с телефонами в руках на стол. Обезвредили минут на 10, но все равно даже не успели попить чай.
В голове почему-то вертелась фраза, сказанная Екатериной, вошедшей в тесный подъезд и рассмотревшей на кафеле первого пролета мозаику «1961».
– Не дай Бог тут умереть…!
А потом все разлетелись. И мы с сыном остались вдвоем. За окном стало темно. На сердце – тревожно и одиноко.
Мы еще немного повозились с вещами, помыли полы, а потом устроились ночевать на ковре. Матрас, который нам привезли, оказался без насоса, и надуть его не получилось.
На ковре было неуютно, сын ворчал и хныкал, пока не забылся совсем крепко. А мне совсем не спалось. Воодушевление от хорошего события прошло, стали наваливаться страхи и сомнения: «А потом я как? Как платить следующий месяц? А если… Нет, ну такого точно не может быть… Но вдруг я тут до осени? Или даже до зимы…»
При мысли о том, что здесь, возможно, придется встречать хмурые холода, мне стало так одиноко, что я пошла на кухню – плакать, чтоб не разбудить сына.
Спала потом тревожно. Все время просыпалась, не могла понять, где я, и чудилось, что дома и что в окне лето, и клены, родные и знакомые до узора ветвей, и каштаны, которые только отцвели, и рыжие белки. И что на столе тетради со стихами и какие-то рабочие записи… Опять я ленилась, ничего не дописала! Завтра буду как Юрий Олеша – ни дня без строчки!
Завтра, дома, в этом лете, в своих обычных делах…
Главное – дома. И все тихо. И все спокойно. И все как всегда.
А утром разбудил сын. Он прыгал по мне в полном восторге и показывал куда-то за окно:
– Мама, голубь, голубь!
Я привстала и увидела, как по нашему балкону, по-куриному поворачивая голову с круглым любопытным глазом, бредет огромный белый голубь.
С того дня он всегда ночевал с нами. Как символ нашей веры в лучшее.
И дни потекли. Кап, кап…
Возня с документами, возня с полами, добыча дивана, который хозяйка приняла без воодушевления как должное, и скидывать аренду отказалась, добыча подушки, кастрюльки. Одеяло, присланное одноклассницей моего папы аж из самого Томска. Добыча трех полотенец, два старых и одно новое, на котором сидел жирный и даже как будто усмехающийся клоп.
Маленькая серая квартирка, которую я хотела превратить в маленькое уютное гнездышко пестрой перелетной птички, стала казаться мне норой, тесной щелью между двумя грязными стенами, в которые я бьюсь от отчаянья. Она не светится счастьем, тут живет горе и одиночество. Тут гибнут надежды. День за днем, день за днем, а просвета нет. И легче не становится.
Аренда 13-го, 13-ть тысяч. Я не суеверна, но я ненавижу этот день. Каждый месяц взбираюсь на него, как на Эверест. А потом… черт, я – как тот Сизиф, начинаю 14-е с нуля. С нового страха, паники и отчаянья. Волоку непосильную ношу в гору и снова роняю в пропасть. А вдруг заболею? А вдруг… А вдруг…
И оплата коммунальных платежей к концу месяца. Хитрая хозяйка великодушно освободила меня от хлопот ходить куда-то со счетами, она мне их не показывает, назначая платеж на глазок. Я не верю, что нашей маленькой кастрюлькой вареной картошки, одной единственной лампой, горящей по вечерам на кухне и сыновьими веселыми купаниями в детской ванночке мы умудряемся намотать трат на 3-4 тысячи. Но спорить боюсь. Где еще и как мне искать жилье, куда пустят с синим паспортом? Тут нам не рады. Держись за то, что есть. А если трат станет еще больше? Мне не утащить…
Сын ночью вскакивает в слезах, рвется куда-то идти. Во дворе бежит за черной машиной, ему кажется, что за нами приехал дед. Но постепенно успокаивается и даже перестает тревожиться, когда я случайно оговариваюсь:
– Пойдем домой?
Растет. Учится сам открывать дверь ключом. С нежностью пристает к дворовым котам. Мочит репутацию нашему личному дивану. Плещется в ванночке. Сам надевает носки, но обязательно пятками наружу. Разливает по полу кефир и мыльные пузыри. Очень заразительно хохочет и кудряшки его даже осенью продолжают пахнуть солнцем.
А я выгораю. Становлюсь забывчивой, путаю даты, буквально вымучиваю из себя работу, бытовые дела, температурю, жалуюсь на спину и зубы. И каждую ночь ухожу плакать на кухню, а под утро, когда удается уснуть, как будто слышу шелест кленовых листьев. Как дома, как из окна моей спальни. И снова просыпаюсь в слезах.
Недавно у меня появились домашние тапочки. Такая простая бытовая вещь. А я снова реву над ними – домашние тапочки для того, у кого нет дома. А если у меня и правда больше не будет дома? А если я больше не смогу в него вернуться? Как я тогда? Что мне делать?
А белый голубь все равно прилетает.
Вот и осень скоро подойдет к концу. По вечерам, когда стемнеет, с жадностью вуайериста смотрю на теплые огоньки чужих окон, как будто подглядываю за чужим счастьем. Эй, вы, там, в теплых сияющих окнах, хватайте каждую минуту своего счастья, консервируйте в сердце, храните как самое большое сокровище!
Холеные дворовые коты с тоской смотрят на осенние лужи.
Вздыхаю. Достаю ключ от квартиры номер шесть. Запираюсь здесь, в норе, в узком ущелье между двумя грязными стенами. И бесконечно умножаю списки своих страхов и сомнений. А дальше что? А дальше – как?
Однажды истечет договор аренды. Жадная хозяйка, возможно, захочет поднять цену. А я уже и этого не могу. Я устала, мне страшно и мне очень, очень хочется домой.
И у меня нет сил дальше бежать.
Мир кажется огромным, но крохотным одновременно, прекрасным и ужасным. Тут хватает всего – романтики и авантюр, приключений и дел, событий и открытий. Но когда дорога уводит слишком далеко, как бывает важно знать, что у тебя есть дом. Место, где ты однажды распакуешь чемодан. И выспишься. Где стены – это твоя крепость, и они могут защитить тебя от всего зла и тревог, что останутся снаружи.
Я так хочу домой…
И выстоять… Выжить.
А белый голубь нахохлившись спит на балконе.
А где-то там… бесконечно далеко, как будто на другом конце галактики, с кленов под окнами моей спальни опадают последние осенние листья.

Поддержать автора
2202 2023 3930 9985