Сашка. Часть пятая

                Грешник – матёрый, а поэт – начинающий

Дальнейшие приключения простого парня, не лишённого добрых душевных качеств, но судьбой увлечённого в водоворот жизни, бурлящей особенно на дне её.

                1   

Сашка из зоны вышел с баянистом Толиком. Как оба они и мечтали, с музыкальными инструментами обошли по периметру зону, напевая матерные песни. Оба имели какие-то сбережения. Отмечая освобождение, купили водки и отправились к женщине, с которой был знаком Толик: он год здесь жил без конвоя. Немолодая мясистая баба засуетилась и, пылкими глазами глядя на Толика и виляя ими же на Сашку, приготовила полную сковородку рыбы. Поели, выпили. Попрощавшись с Толиком, Сашка отправился к остановке автобуса, чтоб доехать до вокзала.
Путь лежал домой. И весь этот путь не покидало его волнение. И даже не оставило его оно, когда оказался рядом со знакомым домом. Как по заказу, встретилась соседка, которой он задал пару вопросов. Лучше бы не задавал: соседка, пожилая женщина, морща лицо, этим ещё более прибавляя морщинок, напрямик сказала, что весело жила его жена. Понятно, с каким настроем переступил он порог квартиры. Люба, как положено супруге, измученной ожиданием, всплеснула руками и кинулась навстречу. Удивился Сашка себе, – зона, однако, закалила характер, – ни полслова упрёка, хоть твёрдо решил развестись. Но в данный момент натура требовала близости с женщиной - не старик же. Ох, тяжело будет бросить ему эту знойную женщину, к тому же не безразличную.

Люба решила покинуть Север, лишь ждала возвращения мужа. Она отправила документы на поступление в техникум города Свердловска, где жила тётка её. Сашка молчал. Вместе решили так: она уедет первой, там найдёт жильё, а он следом, закончив  дела и отправив вещи отдельно посылками. Когда она исчезла, он неделю пил в кампании Кости, и, по мудрому его совету, решил лететь в город Караганда, где много шахт и разрезов. Вскоре пришла телеграмма от Любы, и он отправил на её адрес посылки с вещами, а себе купил билет на самолёт в Караганду, но всё же через Свердловск: решил  попрощаться. Делал всё обдуманно, спокойно, но лишь до тех пор, пока не произошла прощальная, как думал он, встреча в Свердловске. «Я не могу без тебя, и ты без меня!» - воскликнула она, узнав, что он навсегда прощается. И он почувствовал правду в её словах. Полетели вместе в Караганду. Сидя в кресле салона самолёта, он подумал: «И сбежать не сумел». Но, искоса глянув на жену, почувствовал в душе неожиданное тепло, которое существовало в его сердце вопреки разумным мыслям.
В Караганде задерживаться не стали – Люба предложила поехать в Шахтинск, где жили её родственники, по матери. Это была пожилая  пара, которая по-доброму встретила их, приютила. Шахты в городе были, и рабочих не хватало, но пойти в забой Сашке не пришлось: комиссия под землю его не пропустила из-за болячки сердца. Но пригодились  корочки кочегара, его приняли в котельную при шахте. Размеры котельной Сашку поразили – не то, что была в зоне. Здесь громоздились три огромных котла, с движущейся топочной решёткой и механизированной подачей угля. В том же здании, через стену, располагалась бойлерная. На смену Сашку поставили пока вторым кочегаром. А первым была женщина лет сорока, по говору, хохлуша. Она улыбнулась  и пропела:
- А ну швыдче переодевайсь. Будем на пару процювать. И не бойсь – ничего тута сложного нема. 
Работа, действительно, была простой – наблюдай за поддувом, да чтобы не заклинило решётку, не спёкся уголь – не превратился в корку. Внизу, под топкой, стояли вагонетки, в которых вывозили шлак.
Невдалеке от городка находился рабочий посёлок Абай, почти городок, а в нём функционировал известный в округе Дом культуры. Известен он был музыкантами, побеждающими на конкурсах. Сашка, естественно, не мог удержаться, чтобы не появиться там. Послушав его игру на баяне, директор предложил ему вакансию заведующего кружком, причём, обещая выхлопотать в грядущем квартиру. Но городок Абай, как и Шахтинск, не понравились Сашке. И, чтобы не мучить себя сомнениями, он решил перебираться в Омск, откуда начался супружеский вояж. Люба не возражала. Сашка её отправил первой; вместе решили, что она остановится у тётки Анны.
Приехал он в Омск через полмесяца. У Анны её не было. Оказывается, к ней и не заходила, а устроилась комендантом в мужском общежитии, где ей предоставили комнату.  Услышав об этом, Сашка не сказал Анне ничего, только глупо ухмыльнулся, подумав: « Предел её мечтаний». 
Люба его встретила с прохладцей. Он почувствовал это. На другой день в общежитии проводился  вечер, и Люба попросила Сашку поиграть на аккордеоне, заменив радиолу. Выпив водки, он стал играть. Играл, да играл. Пары танцевали. И увидел он, что около Любы крутится парень. Танцевал лишь с ней. Был подпитый, и прижимал Любу к себе. Сашка долго терпел, но когда тот большими трудовыми ладонями бесцеремонно погладил зад ей, он поставил аккордеон на пол и подошёл к паре:
- Ты что мацаешь Любку? – ткнул он в плечо  парня. Жаргонные слова не по душе Сашке, но если волновался, блатные словечки выскакивали.
- Потому что я деру её. Понял? Деру… - Мужик был пьян и нагл.
- Пошли, выйдем, - глупо было драться за эту дрянь, но наглость парня взбесила Сашку.
Вышли. Парень был ловок: Сашка, не успел моргнуть, как получил удар в бровь, кровь брызнула в глаз ему. Но и он ударил парня, и, свалив его на землю,  стал тузить по голове и телу ботинками; злость, забурлившая на Любку и на этого самца, да и на свою тёмную жизнь превратила его в зверя, несмотря на то, что парень, ударами оглушённый, не сопротивлялся. Сашка опомнился: вспомнил, что в его положении попадать даже за драку в милицию – это зона. Схватив аккордеон, он отправился спешно прочь. Рассказал всё тётке. А та, обняв его, сказала:
- Этим бы всё равно кончилась. Хватит тебе, Саша, мытариться. Ну, мало, что ли,  ты мучился? И не лезь в драки – сядешь. Саша, определяйся. С ней разводись, и женись на  порядочной. Я могу познакомить тебя с такой. Не тяни, брось болтаться. Боюсь я за тебя.

                2

Развёлся он, как не пыталась Люба загладить ссору. И познакомился, с лёгкой руки Анны, с Полюдовой Ниной Ивановной – девушкой двадцати семи лет. Торопился познакомиться, понимая, что, если не зацепится за жизнь, то пропадёт. Вера в нормальную жизнь была поколеблена у него подставами судьбы, которая упрямо несла его на кривую дорожку.
Не красавицей оказалась Нина Ивановна, далеко ей до Любки: ноги тонкие и тело худосочное. Но Костя бы одобрил. «Чем страшней жена, тем мужу спокойнее» - вспомнил Сашка его слова. Правда, очень выразительны были её большущие зелёные глаза. И решил Сашка жениться. Пришёл к ней, захватив аккордеон – посоветовала тётка. Матери Нины - Полине Тимофеевне и её отчиму - Константину Семёновичу он понравился. Отчим был работающим пенсионером, трезвенником, зато  мамаша любила приложиться к стакану. И, как после заметил Сашка, получалось так, что в гостях отчим, выпив пару рюмок, бывал в отрубе, а тёща, которая пила за себя и за него, тащила его волоком домой. Сашка устроился кочегаром в небольшую котельную. Дважды появлялась в его смену Люба. Просила, грозила повеситься перед дверями котельной. Ему жаль было её, только возврата назад не могло быть: оборвалось что-то, наконец-то, в душе, и поэтому он глядел на неё холодно, даже уже с отвращением. И зачастил к своей будущей невесте. Уже стал привыкать, стараясь не присматриваться к фигуре. С радостью почувствовал, что потянуло уже к телу её. Но любви не было. Зато была тревога: видно, что-то подорвала в нём зона. Нет, нужно жениться. Может быть, привыкнет. Будущая тёща оказалась хлебосольной, ставила на стол собственного изготовления вино – без дрожжей, сладкое, крепкое, много закусок. Работала она в ларьке;  Сашка иногда заглядывал к ней и, сидя в сторонке, мелкими глотками пил из стакана бочковое вино, с любопытством поглядывая на её торговлю. Она посоветовала Сашке обратиться в учебный комбинат, где начался набор на курсы водителей. Так и сделал. Перед началом учёбы решили на совете семейном сыграть свадьбу. Средств на неё тёща и тесть не пожалели. Впрочем, и Нина неплохо зарабатывала, трудясь на мебельной фабрике.
На свадьбу приехала вся невестина родня из Омска и посёлка Черлак; со стороны Сашки прибыли тётка Анна и две дочери её. Нинина родня съехалась ни на один день,  гуляла трое суток, выпила пять ящиков пива, три – вина, два – водки, и тридцать литров качественного самогона. Фотограф устал щёлкать фотоаппаратом. Но судьба распорядилась так, что долго рассматривать эти снимки Сашке не пришлось…
Поскольку вся квартира была занята роднёй, открытие медового месяца  откладывалось. К концу свадьбы на Сашку навалилась тоска. Как глянет на жену, так выплывает перед глазами Люба. Это что ж такое – как заноза засела! И, напившись, он затеял неприемлемые для порядочного жениха действия - стал вырываться на выход со словами: «По-й-ду с Любашей попр-р-ращаюсь. Только на один час схо-жу…». Но тёща и дочка были на чеку. Он вроде успокоился, они – тоже. И тогда он хитро улизнул, решив пойти не через калитку, которая видна была из окна, а через забор. Понесло  туда, где стоял раньше туалет, который, когда яма наполнилась, перетащили в другое место, а яму заложили досками и присыпали землёй. Это нужно было видеть! Сашка провалился по горло в  вонючее дерьмо! Каков жених! Плюясь и рыгая, гости извлекли его; а потом был  мужиками он раздет догола и долго мыт. Но аромат бесподобных духов оставался витать в атмосфере свадьбы до конца её.

                3

Наконец гости разъехались. Молодые остались наедине. Брачная ночь началась с того, что она мелко дрожала, да так, что зубы застучали. Впрочем, Сашке подумалось, что это от волнения. Но она призналась, прерывисто дыша и опустив голову, что никогда не знала с мужчиной близости. Неужели? Это  ненормально, природа такое не прощает. И Сашка ничего не мог противопоставить природе. Хотя условия оказались не идеальные:  настрой сбивали скрипение дивана и стон Нины. Дивясь тому, что происходит, Сашка подумал, что без вмешательства медицины тут не обойтись. И с этими мыслями, прекратив притязания, он уснул. Проснулся от блаженного тепла, которое плыло по его телу. Её ладонь робко прикасалась к его потерпевшему фиаско достоинству, как будто прощая причинённую боль. « Ты это что, опять?» - шепнул он, не испытывая никакого желания возвращаться к мучительным попыткам. Но она настроилась! Постелила на полу. Перебравшись вниз, улеглась и  раздвинула ноги.
- Терзай! – приказала зло. 
Испытав непереносимую боль, она неделю отказывалась жить с ним половой жизнью. Но, когда прошла недели, её прорвало, стала ненасытной, словно пыталась наверстать упущенные годы. Сашка шёл навстречу ей, хоть чувствовал, что ещё ночь, и он достигнет истощения. Чтобы подогреть остывающее желание, он пытался разнообразить позы, но наткнулся на слёзы и обиду: воспитана она была серьёзно.
Она забеременела. Новое ощущение ждало Сашку: он будет отцом и, возможно, у него будет сынок! Представил, как будет он возиться с ним. Попробовал даже сочинить колыбельную, вспомнив известную песню Лермонтова:


Ночь. Тепло. Окно прикрыто.
    Неба ширь черна.
Сын мой спит, в тепле и сытый,
    Нежит тишина.

Папочка у изголовья.
    Мы, сынок, с тобой
Будем дни и годы, кровью
    Связаны родной.

За окошком дождь. Пусть мочит
    Землю он, кусты.
И шумит пусть буря ночью,
    Под защитой ты.

Спи, мой малый. Пусть ненастье.
    В доме иль в лесу
От грозы и от несчастья
    Я тебя спасу!
 
На днях Сашка сел за руль самосвала. Возил бетон на стройку. И по просьбе тёщи домой привёз две машины льда – съездил на реку,  где экскаватор нагружал лёд за трёшку. Дома перетащил лёд в огромный погреб –  на лето, так как одного холодильника на две семьи явно не хватало. Нет, такой надёжной жизни он ещё не испытывал. У него верная жена, в обед он приезжал на машине и был накормлен борщом, пельменями и салатами. А как-то отправился с тёщей в магазин, где купили пятьдесят килограмм селёдки, которую тёща засолила и рядками уложила в погребе.
Привык Сашка к своему самосвалу – машина новая и подручная для «левака». Жаль, сел на него только временно, пока был в отпуске хозяин машины. После возвращения оного Сашку посадили на старого «Зиса». Распроклятая машина! Запомнилась Сашке улица Маяковского. Он подъезжал к светофору, где, впереди, стоял «Паз». Был уклон, Сашка скинул газ и стал давить на педаль тормоза. Бесполезно. И через секунду двумя крюками буфера его рухлядь протаранила фартук автобуса. Включил заднюю скорость, и, освобождая крюк, нарушил обшивку «Паза». Шофёр автобуса выскочил из кабины и закричал:
- Глуши машину!
И ткнул Сашке  в лицо красную книжку внештатного работника ГАИ.
- Влип, парень! Выкладывай права и дуй за мной в АТП.
Сашка был раздавлен случившимся. В АТП обе машины окружили рабочие, из начальства – никого. Один, немолодой, в новом кожаном фартуке, оглядев повреждения, подошёл к Сашке и спросил:
- Давно на инвалиде?
- Первую смену. Всё подтянул, но тормоз подвёл.
Рабочий глянул на Сашку то ли насмешливо, то ли сочувственно, спросил:
- Есть деньги?
- Сколько?
- Шестьдесят рублей.
- С собой нет.
- Тогда  на автобусе дуй за деньгами. А ишака своего оставь – подделаем тормоз.
Сашка отправился в ларёк к тёще. Деньги привёз часа через три, и очень был  удивлён тем, что на «Пазе» всё заварено, выправлено и докрашивалось. А его «Зис» стоял в стороне.
- Тормоза в порядке, - кивнул в его сторону рабочий. Приняв деньги, он отдал Сашке права.

Пришла осень. Сашка продолжал возить кирпич с кирзавода на стройки. Приходилось подолгу стоять в очереди, где подружился с шоферами, курил с ними, травил анекдоты и не раз уже выручал кого-нибудь, занимая рубли. Шофёрская дружба выручила и его. Настал гололёд, ездить на инвалиде стало трудно. И вот однажды, его машину объезжал длинномер, почти объехал, но вдруг прицеп длинномера юзом покатился на Сашкину кабину. Спасаясь, Сашка, который ехал неторопливо, притормозил и сдал назад. И почувствовал, что стукнул кого-то. Оглянулся – опять «Пазик». Что за напасть! А долговязый шофёр уже тряс его кабину. Вылез Сашка и увидел, что слегка лишь помял новенький автобус. Он предложил деньги долговязому – на ремонт и за причинённые беспокойства. Но тот упёрся – только в ГАИ. Подошли знакомые шофера и тоже стали просить долговязого. А тот не соглашается. Тогда шофера – человек шесть, изменив тактику, давай кричать: «Вызывай ГАИ, Сашка, ты остановился, а он врезался в тебя – все свидетели!» Растерялся долговязый. Выругался, зло махнул рукой и пошёл в  «Паз». Сашке стало жаль его,  он остановил долговязого и, отсчитав, сунул ему тридцать рублей.      
Но, слава богу, пересадили его на новый самосвал. Теперь он снова возил раствор, снова были «леваки»; зима прошла спокойно, как и должно быть у серьёзного семейного человека. Животик у Нины округлился; ожидалось прибавление. В этой правильной и размеренной жизни не оставалось у Сашки времени ни для продолжения дневника, ни для книг, ни для рукописи. Но он думал, что у него это лишь передышка – душа отдыхала от перегрузок. К Нине он охладел окончательно. Не полюбил её и не смог привыкнуть. Когда половая связь стала затруднительной из-за скорых родов, он не расстроился. Но возникло беспокойство: так ли правильна его жизнь? Не о том ведь мечтал. И всё ж душа отдыхала от пережитого. С таким настроем  стал он невольно заглядываться на подписывающую транспортные накладные молоденькую женщину, которую звали  Валя.      

                4

Он её приметил, когда возил песок из карьера. У карьера стоял вагончик, где подписывались накладные. С Валей работала напарница Нина, тёзка Сашкиной жены. Валя ему показалась очень молодой – худосочная, на вид не дашь шестнадцать. Он  даже пошутил, принимая накладную:
- Кто школьницу здесь посадил?
Девушки захохотали. И получилось так, что вскоре он стал подвозить девушек до посёлка, где они по соседству жили. Нина приглянулась ему больше – стройная, и смуглая, как цыганка, но у неё был муж и был маленький сын. Муж с сыном иногда выходили встретить жену и маму у ограды. Муж здоровался с Сашкой и приглашал на чай. А Валя жила с матерью. Роман с ней начался обыкновенно – в кабине произошёл первый поцелуй, и в кабине же, когда высадили Нину и поехали покататься, Валя без сопротивления отдалась. Настал у Сашки медовый месяц. Молодые наслаждались друг другом и в кабине, где фантазировали в поисках удобной позы, и в палисаднике её дома, вечером, на его пиджаке, из которого их тела уползали в беспамятстве на десяток метров. Валя была раньше замужем, но, по рассказам её,  не выдержала половых ухищрений мужа, из-за которых попала однажды в травмпункт.
Жена с тёщей, ещё не зная о Сашкином романе, заметили охлаждение его к дому, но пока не учиняли расспросы, возможно, полагая, что связано это с интересным положением жены.
Валя говорила ему, что он ей нравится, но семью разбивать не будет. И, в то же время, то стыдливо, то дерзко приучала его к себе. Сашка  понимал её женскую хитрость и с охотой шёл навстречу, больше развлекаясь, чем серьёзно относясь к роману. Но, со временем,  глаза  её стали тревожить его. И он понял, что влюбился. Нет, он этого не хотел, ещё надеялся прикипеть к жене, чуть позже, после родов. Ведь у него будет родной ребёнок! Жить семьёй – в этом он видел надежду выбраться из лабиринта невзгод. 
Нина родила дочку. Это событие Сашке отодвинуло в сторону и работу, и Валечку, и всё остальное. Он – отец! Нужно было  время, чтобы это чувство пережить. Три месяца он ходил именинником. И уже с дочкой на руках проведал Анну. И даже захотел съездить семьёй к деду Леонтию, которого, к стыду своему, почти забыл. Леонтий и Антонида встретили его радушно. Сашка обратил внимание, что постарели они, особенно дед. В квартире пахло какими-то лекарствами, чувствовалось, что здесь живут люди в ожидание скорой предсказуемой участи. Но бутылку водки на стол, как всегда, поставили, и выпивали, как и прежде, с нескрываемым удовольствием.    
Зима внесла в семейные отношения Сашки перемены, связанные с поведением Нины. Что с нею случилось? Делала всё, чтобы отвратить от себя супруга, который и так не питал к ней чувств. Стала неряшливой, ревнивой и ворчливой. Ревность её становилась патологической. Каждым словом и мимикой она выражала подозрение в Сашкиной верности, хотя он прекратил связь с Валей и не подавал  поводов.
В конце зимы случилось несчастье - умерла Антонида. На похоронах ослабевший в последнее время дед Леонтий предложил Сашке семьёй переехать к нему; довод  деда был мрачен, но убедителен: ему недолго оставалось, и квартира достанется Сашке. Переехали, прописались.
Нина продолжала дурить. Переполнил чашу Сашкиного терпения её очередной поступок. В воскресенье к Сашке зашёл знакомый шофер, поболтать за бутылкой водки, которую принёс. Нина укладывала спать дочь. И только увидела спиртное, выскочила, как угорелая, из комнаты и, с руганью схватив бутылку, вылила содержимое в раковину. Сашка сдержался. Ругаться  не хотел, поднять руку на женщину - тем более. Он только оделся и, взяв аккордеон, ушёл из дома. И в этот день возникло у него решение. Выписался от деда Леонтия и прописался в общежитии, попутно подав на развод. Радости от этой новости не было. Наоборот, прилипла большая тоска, его верная подруга, подстёгиваемая тревогой непонятного будущего.
Не складывалась жизнь. Семья не получалась: красавица изменяла, уродливая стала  невыносимой. Да и семья без любви – разве это семья? Костя лукавил. Опять спасением стали стихи и музыка. Он часто бил в одиночестве по клавишам, лелея свою грусть до такой степени, что появлялись слёзы.

Борясь с печалью, стал встречаться с Валей. Оказывается, она активная участница художественной самодеятельности во дворце культуры Омскстроя. Эта самодеятельность обрела известность и, выигрывая на конкурсах, стала, по линии Облкультуры,  выезжать в посёлки и города на правах пропагандиста народного творчества. По настоянию и просьбе Вали, Сашка пришёл в ДК и вскоре стал ведущим музыкантом самодеятельности. Теперь он ни столько крутил баранку, сколько мотался с весёлой бригадой по районам, радуя народ. Кстати, народ их тоже радовал бесплатным свежим молоком, бараниной, свининой, овощами, свежеиспечённым хлебом. Нередко угощали и самогоном. Валя на концертах пела и в хоре, и дуэтом с  Ниной. А Сашка не выпускал из рук аккордеон.
Всё это было хорошо, но заработок давала баранка, за которую Сашка держался редко. Выручали «леваки». И тогда решил он искать другую работу. На три месяца его, правда, задержал начальник строительного управления, даже предложил дополнительно полставки художественного руководителя в Красном уголке. Эти дополнительные тридцать рублей он относил дочке Ирине. Нина два раза его деньги взяла, а на третий – сказала:
- Не нужны нам подачки, и ты не нужен, будешь платить по исполнительному листу.
Тем более, нужно было искать работу: болело  сердце о дочке, хотелось, чтоб она была обеспечена материально. Он стал отцом, который бросил семью. Как Сашке смотреть на это?  Тревожно было на сердце, и не хотелось думать о будущем.
 
Сашка знал, что хорошо зарабатывают таксисты. Но поход к директору таксопарка его разочаровал: тот раздвинул широко руки и сказал, что немало шоферов стоит в очереди на любую, даже старую машину. Сашка вышел от директора в угнетённом состоянии; но счастливый случай его провёл мимо зала выступлений, откуда до него донеслись музыкальные звуки. Заглянул – на сцене репетировал оркестр. Что-то подсказало Сашке использовать шанс. Он вошёл. На него не обратили внимание. А он услышал, как фальшивит баянист, да и на гитаре у парня с рыжими волосами получается плохо. Решился подсказать. «Может, сам попробуешь?» - услышал то, что хотел услышать. На другой день с его заявлением на работу таксистом к директору отправился руководитель оркестра. Сашку  приняли в таксопарк.

                5

Сашка переехал к Вале. Мать её, Надежда Ивановна, не роптала. Она родилась на  западе Украины и ещё не рассталась с украинским говорком. Часто говаривала:
- А нам шо? Нам бы гроши, да харчи хороши.
          Но с харчами было плоховато, хотя работа таксистом обещала изменения к лучшему. Как-то Сашка на репетицию привёл свою Валю. Когда она запела, тромбонист оркестра Петренко – на работе тоже таксист, прямо поедая её глазами, решил включить её в коллектив. Валя и в самом деле хорошо пела, и её способность оценили уже в Омском музыкальном училище, зачислив её на вокальное отделение. Обучала её строгая, пожилая женщина-педагог. Она, когда он заглянул на её урок, сказала: «Твоя крошка-жёнушка обладает божественным голосом». И тогда Валя, по предложению Сашки, уволилась с работы, чтобы спокойно учиться. Петренко же считал невероятной удачей появление в коллективе этих двух талантливых товарищей. И вскоре он перевёл Сашку к себе напарником,  взяв  над  ним  шефство - обучая хитростям доходной, если крутить баранку с умом, профессии. Однако, машина у Петренко была старой, часто находилась на ремонте, а в дни ремонта о заработке нечего было помышлять.
          Как-то они меняли рессору, домкрат соскользнул, и бок автомобиля лёг Петренко на руку. Услышав крик напарника, Сашка оценил обстановку и, прыгнув в яму, что под машиной, упёрся спиной в днище и надавил на неё так, что позвоночник его захрустел, но рука у Петренко освободилась. Петренко, плюнув и на рессору и на то, что до конца смены было ещё много времени, повлёк Сашку переодеваться, а затем потащил в ресторан. Выпив неоднократно за своё здоровье, Петренко повёл разговор о начальстве, объяснил Сашке, что директор Карлов плевал на дела таксопарка, зато полностью занят постройкой нового административного корпуса, где намечает и большую столовую, и обширный зал со сценой. И ещё – Карлов не боится начальства, так как имеет свояка в Ц.К. партии.

                6
               
          Три уже года жил Сашка с Валечкой. Она старалась  отогнать от него тоску по дочке горячими ласками, была нежной, покладистой - поперёк ни слова. Но Сашка  не мог не представлять, как его родное дитя живёт без отцовской ласки. При этом вспоминал своё детство, и тогда печаль подступала к нему. Думал о том, что много потерял времени, обитая среди недоучек и пьяниц. На людей, окончивших институт, взирал с благоговением, как на небожителей, представлял их умными людьми, которые, стоит только им захотеть, достичь могут всего. Стать похожим на них становилось мечтой.  Вернулся к дневнику, с помощью которого пытался разобраться в самом себе. Вёл дневник на работе, оставляя его под сидением машины. Первую запись сделал после неудачного похода к былой супруге: « Двенадцатое сентября. Ходил к дочке. Нинка, только я появился, стала оскорблять. Она, по-моему, провоцирует меня на драку. Я через силу сдержался, помня, что две судимости лягут сразу же дорогой на третий срок. А она хочет этого. Жалко Ирочку! Если бы взять её к себе… Я поцеловал её, вытащил из кармана и сунул ей игрушку. Она улыбнулась, взяла. Уже понимает многое – ей четвёртый год.  Глаза – мои. Чтобы не прослезиться, я кинул деньги на стол – алименты алиментами, но пусть ещё что-нибудь купит для дочери,  - и, не оглядываясь, ушёл. Никогда не перестану посещать дочь». 
          Прошла неделя. Сашка снова подкатил на такси к домику Леонтия. Свет в окнах горел, но никто дверь не открыл, как ни барабанил. Уехал ни с чем и, задумавшись, притормозил на скользкой от дождя дороге и въехал в столб. Что-то помял, что-то разбил, вполне хватило, чтобы, не слушая  заступника Петренко, механик снял его с машины.
          Но, неожиданно, нашлась более крепкая «крыша» в виде Женьки – пьяницы и незаменимого спеца в автомобильном деле. Будучи ещё и сварщиком, и плотником, и каменщиком, он выполнял зачастую – не на территории таксопарка - поручения директора Карлова, а какие – у него не допытать. После его заступничества, Сашке была обещана новая машина из числа тех, что должны скоро поступить. А пока он слесарил, поступив Женьке в помощники. Чем вообще занимался Женька, сразу Сашка не понял, так как ему пришлось помогать умельцу исключительно за верстаком, куда Женька ставил, начиная смену, пару бутылок водки и кое-какую закуску, преимущественно колбасу и хлеб.   
          - Чего Любку свою бросил? - спросил как-то он.
          - Чересчур влюбчивой была.
          - А я вот свою Тоньку  ловил два раза… Прощал, и не побил.
          - Как же так?
          - Понимаешь, Саша, природа людей устроила так. Ну, что обижаться? По совести, обижаться и на себя надо, ведь ни одной юбки не пропускаю, если дают. Женщины  все разные,  интересно попробовать каждую. Это говорю не я, а природа.
          - Но природа и любовь создала. А каждую любить нельзя.
          - Книжки читать любишь? Ну, ну… А Любка твоя не читает, зато, ох, как любит…
          - Откуда знаешь?
          - Придётся признаться: я до тебя с ней крутился. Но верь, до тебя. Ох, и наездница! После неё, думал, больше кайфа не испытаю, но ошибся. Пришлось испытать, правда, с малолеткой. Рассказать?
          - Давай, если нам делать нечего.
          - Было это дело год назад. Ты длинного Валерку знаешь. Он пятый год здесь таксует. Раз он меня позвал в напарники: мол, две девочки подвернулись. Для такого дела и нужен был ему напарник. Какой разговор – любой согласится. Подъехали мы к кривому дому, типа барака; он стал сигналить; смотрю, идут две барышни. И то, что я удивился – это ещё сказать мало: одна была нормальная, пышная, годов шестнадцати, зато вторая - ребёнок лет тринадцати, щуплая, и на морду урод, ещё и прихрамывает. «Эту ты мне наметил?» - шепчу ему. Он засмеялся. Заехали в магазин, Валерка купил две бутылки водки, конфет, колбасы. Подались на речку. Солнце пекло нещадно. У Валерки на реке укромные места, как видно, «наклёваны» - песочек, кустики. Иртыш близко. Оголились. У старшей девочки фигура шикарная, из лифта шары вываливаются, а младшенькая, ну смех, в бюстике, да только прикрывать нечего. Как полагается, выпили, только немного – было жарко, поели, лежим и загораем. Мне стыдно – смотрю на ребёнка, и ругаю  себя. А у неё личико разрумянилось то ли от солнца, то ли от водки. Валерка рядом со своей кралей лежит, песочек ей на живот струйкой льёт. Ну а я  повернулся вниз лицом, спину грею. Тут слышу, Валерка шепчет: « Слышь, Женя, Райка твоя сейчас мне сказала – если ты не будешь ей заниматься, она заплачет». Детский сад! Шепнул так, и стал мять свою кралю; она тут же задвигала, ногами задёргала, и без стеснения с себя трусики стянула. Мне завидно, стало. Про малолетку забыл. А друг уже гарцует, задница ходуном ходит. Такое видеть не дай бог – я готов  был столкнуть его... И тут чувствую, как в мои плавки ручка забралась и, как клещ, вцепилось.  Бог мой, она на бочку рядышком и, представь, голенькая, а ножки тоньше рук моих. Что делать? Опрокидываю её на спину, смотрю – а лицо детское, и страшно стало, и остановить себя уже невозможно. И тут краля Валеркина голос подала: «Не пугайся – на ней мальчишки со всей улицы уже перебывали, она у нас ранняя». Мне такой поддержки не хватало. Завалился на неё, она ножки сразу мне на спину закинула и так стала извиваться, что испытал я наслаждение. Вот так мы, Сашка, позагорали. Интересный случай?
          - Не очень. Жаль её.
          - Жаль? Да… Но она  уже не может без этого. Мне, вообще-то, потом тоже было не по себе. Только не долго. Ты понимаешь, не я испортил её, а она меня. Кроме шуток. После неё стал на таких же заглядываться. Как болезнь. Двадцатилетние девушки стали казаться старухами, на жену смотреть долго не мог. Вот так. А один раз в цирке увидел лилипуток, они все в трико, ножки такие же, как у той. Ух… В антракте купил цветы, в зал жену спровадил, и вошёл за кулисы. Мысль  работала так: познакомиться с малюточкой – ведь живая женщина. Короче, забрёл в комнатку; повезло – у зеркала средних лет малявка, акробатка, наверное. Главное, ножки голенькие, мордочка ничего, только как у ребёнка. Я сразу к ней, и протягиваю цветы. Она улыбнулась, головку наклонила. Так я от её улыбки совсем запылал – схватил в охапку её и начал тискать. Горячая. А она как запищит! Но мне плевать, хожу с ней по комнатке, как с ребёнком, дрожу. Но тут – вырубился. Она меня, оказывается, ударить умудрилась утюгом по голове. В милиции едва выкрутился, говорю, что пришёл с цветами, а она вообразила что-то. Отпустили, посмеявшись. Вот такой случай.
          - Тебе, Женька, нужно лечиться. Если на малолетке попадёшься –  плохо. Не дай бог с этим сесть.

                7
               
          В таксопарк, наконец-то, пришла партия новых автомобилей. Женькиного авторитета не хватило, чтобы Сашке дали новую «Волгу». Таксисты на новых машинах были элитой! Их не останавливали гаишники, уже не говоря о том, чтобы брать мзду, как брали с прочих шоферов. А как  возьмёшь? – за баранкой или брат чей-то, или сват. Однажды  остановил лейтенант такую вот машину: что-то было нарушено; подходит, значит, к кабине, требует у шофёра права. А тот ему: «Товарищ лейтенант, почему вы небрежно относитесь к служебной форме – верхние пуговицы расстегнуты? Застегните немедленно!». Гаишник опешил, побагровел и матом на него, и садится рядом, приказывая шофёру ехать в отделение на экспертизу. А шофёр спокойно: «Вы совсем не можете себя держать в руках. Такие, как вы, позорят звание офицера». Лейтенант пучит глаза: довёл шофёр его до ручки,  шипит: «Ты… шоферюга, трогай,  поиздеваешься…» Но всё скоро разъяснилось: таксист вытаскивает из кармана красную книжку депутата Областного Совета – и в нос её гаишнику. Роли поменялись: нарушителем, - ведь материл, - оказался офицер. И давай он упрашивать таксиста замять дело, прощение попросил. Отпустил его шофёр благосклонным жестом, мол, пока живи.
         Словом, ещё не дорос Сашка до шофёрской элиты. То, что подменным шофером взяли, не особенно тешило самолюбие: вакантные шофера на новых машинах работали по шестнадцать часов в сутки, лишь бы обходиться без напарников. Быть подменным – это пару, другую смен в месяц отработаешь, если получится. Так что пока Сашка болтался при Женьке. Но не это неопределённое положение заставляло его задумываться над жизнью, в которую не вписывалась баранка, и даже работа на хорошей машине. Нужно было учиться. Без этого ходу нет. И мечтать не о чем. Нужен был для начала аттестат. Кстати, ведь он ещё обязан был учиться – неоднократно его вызывали в профком. Всё -  учиться, учиться и учиться!

         В школе рабочей молодёжи Сашку ждали, так как был недобор, за который кто-то перед кем-то должен был отчитываться. Близорукий и сухонький директор, в округлых очках, вкратце расспросил Сашку и, узнав, что учился он давно, в зоне, и документов, подтверждающих его знания, у него нет, безразлично махнул рукой и сказал, что всё равно будет зачислен. Даже согласился на просьбу направить его в десятый класс. Хотя сказал: « Если забуксуешь, брать на буксир тебя не кому, пойдёшь ниже. Оценку по русскому выведем по тому, как напишешь сочинение, короче, посмотрим…»
         В классе было мало народу. Смехотворная картина: молодые учительницы учили людей, на лицах которых глубокими морщинами запечатлелся опыт жизни. Работяги приходили в школу подремать, повязать носки или поглазеть на упругую фигурку какой-нибудь географички. Конечно, поступить сразу в десятый класс было наглостью безграмотного Сашки. Но, во-первых, это не настоящая школа, а ШРМ,  а во-вторых, он времени итак потерял он много, и, наконец, он все силы отдаст учёбе, чтобы получить документ. Главное получить аттестат. С такими мыслями он появился в школе.
         История и литература поддались Сашке; а после первого сочинения учительница сказала, что она удивлена и ниже четвёрки по русскому ему не поставит; но над физикой и химией он просиживал, не расставался с учебниками даже на работе. Многого не понимал, зазубривал, имея одну цель – получить удовлетворительную оценку за конкретный урок, и боялся, что учитель начнёт спрашивать его чуть глубже. К счастью, молодые учителя были к рабочему люду снисходительны. Да он и сам понял, что во многом учёба в ШРМ – формальность, так как почти никто потом не идёт в Вуз, поэтому в школу все ходят как на общественные работы. В основном учились в ШРМ зрелые, уважаемые на производстве рабочие, специалисты в своём деле, получающие зарплату выше, чем инженеры. Отношения между учениками и учителями строились добрые, но не настолько же, чтобы  ставить Сашке тройку по математике за нулевое представление его об этом предмете. О, снова математика! Снова она... Математическими способностями своими он  огорчил преподавательницу – худощавую, высокую блондинку средних лет. Но отметки она ему пока не ставила, а пыталась  помочь начать постигать арифметические действия, чуть сложные, чем дважды два – четыре. Ну а ему вспоминались детские годы с оплеухами злой мамочки за единицы и двойки по этому предмету. И однажды он поведал учительнице о своём неприятии её предмета. Это случилось, когда она оставила его на час после уроков, чтобы в спокойной обстановке понять, туп этот симпатичный молодой человек, или имеет большой пробел в знаниях. В конце концов, она почувствовала в нём желание преодолеть за год то, что учебной программой разложено на несколько лет, при этом, отметила его сообразительность. И тогда решила ему помочь. Не веря в стопроцентный результат, всё же надеялась к концу года максимально подтянуть его, дать ему основу. Кроме того, паренёк ей показался  интересным, он чем-то выделялся среди остальных учеников.

         Они стали оставаться после уроков. Она составила специальную программу, отбросив многое, что считала второстепенным, и заставляла Сашку больше вникать в основные правила и использовать их при решении сложных задач. А Сашка уже узнал от одного ученика, что она – жена заместителя директора большого завода. Муж её закончил два института, красавец, и открыто изменял ей. Сашка после этой информации  присмотрелся к учительнице под другим углом, уверенный, что её покорная терпеливость не лишена обиды.  Не утешить ли? Тем более, она ему стала нравиться. И теперь в процессе урока взгляд его стал задерживаться подолгу на ней, и она это не могла не заметить. Со временем взгляды их стали всё больше цепляться друг за друга, и в её глазах появлялись искорки любопытства. Однажды он с загрустившим видом сидел за партой, опустив голову, ничего не видя и не слыша. Нашло на него. Вдруг рука её провела по его голове легонько, и слышит:
          - Ерёмин, вы заболели?
          - Нет, мечтаю, - ответил он, покраснев от неожиданности.
          - Интересно узнать, о чём? - сказала она, будто предлагая и в самом деле поговорить о его мечтах в подходящей обстановке.
          И его сердце заныло сладко от привычного предчувствия. Неужели он хочет её, как женщину? Неужели он ей не безразличен? А может,  подсознательно желает покорить её ради будущей оценки в аттестате? Отгоняя подобные мысли, он думал о том, что из-за неё стало у него проходить отвращение к математике, заложенное с детства, математика стала сливаться у него теперь с её приятным голосом, вдумчивыми, красивыми глазами и тонкой фигурой. Ну, смотрит на неё, и что? Ученик и должен смотреть на учительницу. 
          А что она? Может, захотела вспомнить, что тоже женщина, а не пустое место, которое в упор не видит муж. Короче, у них всё произошло. Вновь оставила она его  после уроков. Но на этот раз, будто сговорившись, лишь прикрылась дверь за учениками и затихли шаги в коридоре, они взялись за руки. Они были далеко не детьми, поэтому без лишних слов он прильнул к её губам губами. Она ответила и прошептала: «Дверь  открыта, уборщица ещё здесь». Он эту проблему решил быстро, засунув ножку стула в дверную ручку. Она его ждала. Он, скинув пиджак, бросил на пол, и страстно обнял её. Снова слились в поцелуе. Она чувствовала его горячее тело, жар его захлестнул её, и она, мелко задрожав, повлекла его вниз. Через мгновение она лежала на пиджаке, раскинувшись. 
          Теперь дополнительные занятия после уроков стали регулярными. Они успевали всё, но вначале была жаркая любовь, которую привычно сторожила ножка стула. После, оглядев критически у обеих одежду, учительница с подобающей её профессии строгостью вдалбливала Сашке теоремы и правила. В час, полтора они уже редко укладывались. Проходили дни, и её забеспокоившийся супруг начал приезжать за ней. Заревновал. Со временем Сашка услышал, что он отставил своих любовниц, стал  примерным мужем, правда, проявляя при этом симптомы навязчивой ревности.               
          Любовная связь с математичкой, поколебав нравственные устои, всколыхнула в Сашке творческие силы, правда, только в рамках дневниковых набросков. Он записал: « Итак, она перешагнула сомнения, которые прежде не давали ей поддаться греховной слабости. Тайна от супруга, мелкая или большая, видимо, помогает женщине жить с загадкой в душе. Измена – это не главное. Но ещё нужно решиться на измену. В моём случае учительнице изменить было не трудно – неверный муж подтолкнул её к этому. Ну а как же со мной? Куда тащит меня бурное течение? Зачем мне любовные связи? Женские лица запестрили передо мной. Это плохо или хорошо? К каждой следующей женщине душа испытывает какую-то новую страсть. И, не расставшись ещё с ней, живёт ожиданием следующей пассии. Женщины, что ли, меня испортили, или я такой? Неверность прошлых моих жён сыграли, конечно, роль. Появилось большое сомнение: существует ли вечная любовь, которая поглощает душу так, что не допускает даже мысли увлечься какой-то другой женщиной? В любом случае, нельзя бесконечно неразборчиво грешить. Остановиться бы». Родились стихи:

Ночь близко. Почему томишься?
Всё мучит - шорох, гул машин.
И страшно. Но кого боишься?
Здесь никого нет, ты один.

Да что произошло с тобою?
Не можешь встать, слегка дрожишь...
Понятно - грешное былое
Пришло, как гость, в ночную тишь.

За дни, что протекли нелепо,
Расплата страшная грядёт:
По меркам и Земли, и Неба
Ты гадко прожил. Суд идёт...

                8

          Учёба в ШРМ, отсутствие замечаний в автопарке и активность в самодеятельности сыграли роль в получении Сашкой нового автомобиля. Директор вызвал его в кабинет и сам ему дал ключи. И что? Прыгать от счастья? Сам себе удивился, и удивил дружков прохладцей, с которой поднялся на карьерную ступеньку. В этот же день черкнул в дневнике. « Сбылась мечта идиота – буду крутить баранку на новой «Волге. Мужики  будут завидовать. Но не соглашусь с мнением пожилых шоферов, которые, глядя на меня, думают, что добился всего, бывшему беспризорнику и зэку не о чем теперь и мечтать. Ну, уж нет. Если мечтать, то не о пустяке. Институт. А там видно будет. На новом автомобиле постараюсь подзаработать на будущее – на заочную учёбу ».

        Новый автомобиль стал хорошо работать на Сашкин карман. Наконец-то перестал считать деньги. Часть денег откладывал на учёбу, многое отдавал на хозяйство Вале. И отсылал дочке, несмотря на то, что с него  высчитывали. Школьные учебники терпеливо мотались с ним в машине, и, поджидая пассажиров, Сашка усердно их листал.
        Шоферская жизнь не миновала его спецификой. Как-то в его машину подсела краснощёкая, полная от избытка здоровья или гормонов женщина бальзаковских лет. Сашка должен был везти её на овощную базу, где она трудилась директором. Пока вёз её, чувствовал, что она поглядывает на него. Когда подъехали к месту, она неожиданно предложила ему стать нештатным сотрудником базы, то есть ежедневно ей звонить, а она  скажет, нужна или нет базе машина. Оплата гарантирована.
        И пошло у Сашки это дело. Он подвозил ящики с фруктами, овощами, но чаще Ходычиху, – так за глаза её звали на базе: то на вокзал, то в городской овощной питомник, то в О.Р.С. Через несколько дней привычной стала и подвозка её после работы к дому. Прошло две недели. Этого хватило, чтобы он убедился, что деловые  женщины зря не разглядывают молодых мужчин. Как-то во время пути она чересчур внимательно на него смотрела, а когда подъехали к её дому, пригласила на чай. Но вместо чая зажала его объёмными ляжками и не отпускала битый час, возбуждая шёпотом: «Разогревай, миленький, ещё раз, с чувством, с чувством…». Вдруг, глянув на часы, стала  серьёзной, налила, наконец, обещанного чаю, поставила на стол колбаски охотничьей, крабов консервированных и гору мандарин; появилась бутылку дорогого коньяка. Коньяк пила она, ему погрозив пальцем: « за рулём». Покормив его, посоветовала скорее уезжать: «Дочь придёт, - сказала. - Она работает официанткой в ресторане». Светлану – девятнадцатилетнюю дочь Ходычихи - увидел Сашка через неделю.   
        Директорша базы обрела очередного любовника. Её ножища удерживали Сашку минимум по часу, придавливая  при попытке высвободиться. Возбудив его торопливыми нежностями, она разбрасывала себя на постели, предварительно сыпнув на стул горсть семечек. Семечки играли в её утехах особенную роль. «Пока всё не сощелкну, чтобы не слазил, так что не торопись». Такова была изначальная установка. Он включался в игру, поглядывая одним глазом, как она берёт с тумбочки и пощёлкивает семечки. Семечки исчезали медленно, поэтому редко он мог выдержать до их исчезновения. В таком случае, он оставался лежать на ней, играл с её прелестями, пока не приходило новое возбуждение. А её удовлетворение выражалось тем, что ручищей она швыряла на пол оставшиеся семечки. Эти ежедневные «чаепития» не были неприятными для Сашки: Ходычиха была аппетитной женщиной. Не чувствуя к ней ничего, он расслаблял  натянутые струны души. Она была для него как водка или наркотик.               
Совсем другое дело - её дочка! Тростинка с огромными голубыми глазами. Он очарован ей был! А Светлана смотрела с усмешкой на обоих, однако, он это приметил, лицо её розовело, когда их глаза встречались. И тогда он записал в дневнике: «Влюбчивый я, ох, влюбчивый! Или окончательно испорченный? Но нельзя  оставаться равнодушным к таким глазам, они – как воспоминание, как мечта, как надежда».
Как то долго он простоял у базы, пока директорша ублажала царским ужином начальника ОРСа, заехавшего к ней в конце дня. Ехала в полном «отрубе»; у дома он едва вытащил её из машины и с трудом довёл до крыльца. Домой почти внёс. Светлана была дома. Ходычиха, когда Сашка уложил её на кровать, засвистела носом. Уезжать Сашка не торопился. Да и Светлана не делала попыток выпроводить его из дома. Они присели в кухне. Поговорив ни о чём, невольно потянулись друг к другу. Дав ему обнять себя, Светлана от поцелуя увернулась, приложив пальчик к губам и показав кивком на комнату, где свистела носом мать. Но Сашка, жарко поцеловав её в грудь, чуть прикрытую лёгким халатиком, поднялся и, подняв девушку на руки, понёс в соседнюю комнату, где и уложил на кровать. Когда положил и себя рядом, то увидел её волнение – лицо  пылало, и дышать стала прерывисто. Её волнение, естественно, передалось ему, точнее усилило собственное его, но он сдержался, чувствуя близость Ходычихи. Всё же положил ладонь ей на грудь, не на халатик, а под него, и сжал нежно пальцами сосок, источающий тепло. Рука ощущала биение сердца. Чуть повернувшись к нему, она шепнула: «Ты что, хочешь с ней и со мной?» Он молчал, осознавая, что в этой ситуации слова не нужны. Сунул ладонь между её колен, добрался до трусиков и скользнул под них. И сразу почувствовал, как её бёдра напряглись и расслабились. И её рука  обняла его за шею.
- Светка! - как гром в чистом небе, прохрипел голос Ходычихи. - А ну, убирайся от моего хахаля!
Светлана  вскочила и юркнула в кухню.         

                9   

Он пришёл на работу, а его «ласточки» нет. Ему пояснили, что новый сменщик  на заправку только что уехал. Он подождал у мойки. А вот и она, красавица, но в ней свиное рыло, и кепка сдвинута на бок. На вид рылу лет сорок. Оно из машины вышло, ощерило железные зубы и подошло к Сашке. Сашка тут же решил идти к директору, чтобы просить, чтобы дали другого напарника. Но рыло цыкнуло слюной сквозь зубы и говорит:
- Говорят, лихачишь? Если будешь гробить машину, от тебя откажусь.
Промолчал Сашка и в машину сел, но с места резко газанул и вылетел пулей за ворота. На трассе, увидев бригадирскую машину, просигналил ей, чтобы остановилась. Сел в кабину к бригадиру и спрашивает:
- На хрена обормота дал. Нельзя убрать?
- Никак: обормот обзавёлся родным дядей в обкоме, так что, остынь. А вообще-то, я слышал, он парень ничего. Может, сработаетесь, тем паче, что вы тёзки.
С месяц напарники были друг к другу равнодушны. Отработавшего в ночную смену шофера, напарник отвозил домой. На этом общение Сашки с «рылом» заканчивалось. Ничего плохого от него Сашке не было – просто не нравился. О своей неприязни он как-то поделился с Вовкой Диденко – саксофонистом в самодеятельном оркестре. Тот вытаращил глаза на Сашку:
-  Тёзка твой мировой мужик! Я его со школы знаю. Ты просто не разглядел его. Это дело поправим. Завтра же, когда он будет отдыхать, завалимся к нему в гости.
С двумя «пузырями» на следующий день прибыли они к «рылу» налаживать   отношения. Тёзка, которого, в отличие от Сашки, в таксопарке звали Санькой, сидел в кухне и пил из стакана пенистое пиво. На столе стояла трёхлитровая банка, почти полная. Он тут же встал, блеснув железом зубов, и пригласил гостей к столу. Нарезал помидор, селёдки, ржаного хлеба и поставил перед ними по стакану.
- А где Сарочка? - поинтересовался Вовка.
- Побежала к матери, скоро придёт. А что, соскучился?
- Ясное дело, даже во сне снилась.
Сарочку, красивую жену Саньки, знали все шофера, не раз видели её в кабине его машины или в таксопарке, когда проводилось техобслуживание автомобиля. Она приносила свежеиспечённые пирожки и подставляла мужу пухлые губы, которые он, без смущения, при народе целовал.
Сашка, конечно, не пил – за рулём всё-таки, а друзья набрались достаточно, при бедной закуске усердно размешивая пиво водкой. Зато разговор был тёплый, и Санька, как бы закрепляя родившиеся за столом хорошие отношения, пообещал отработать завтра за Сашку. Скорей всего, смена самому Саньке нужна была для каких-то дел, но, всё равно, за дополнительный выходной Сашка был ему очень благодарен.
- Здравствуйте, мальчики! - в дверях показалась жена. – Разрешите? - Она подошла к столу и, налив себе полстакана водки, выпила. Закусила помидором и повернула лицо к Вовке. - Дай закурить.
Вовка долго доставал папиросы, так долго, что забыл, что ищет. Сашка бросил на стол начатую пачку «Беломора».
- Я благодарю, - кокетливо улыбнулась она и, обращаясь к мужу и глядя на Сашку, спросила: - А он во всём у тебя напарник?- И захохотала. 
С этого дня между тёзками установились дружеские отношения; они подолгу  болтали, когда передавали смену, охотно подменяли друг друга и с удовольствием распивали бутылочку в дни ремонта.

  Сашка давно чувствовал, что природа наделила его недурной внешностью – женский пол не обходил его, чтобы не одарить взглядом. А иные дамы, как например, секретарша директора, даже пристально глядели на него. Секретарше, Тонечке, уже сорок, она всегда озабоченная, копается в бумагах, но, увидев Сашку, вдруг преображается, впиваясь в него умоляющим взглядом. Кстати, и фамилия у неё Преображенская. Не очень тешила она своим заигрыванием Сашкино самолюбие, но порой возникала мысль покувыркаться с директорской секретаршей. Впрочем, душа Сашкина была пока занята Светланой. А как же Валечка? Он чувствовал, что окончательно стал несостоятельным мужем, чувствовал вину перед ней за легкомысленность. Она ему ещё нравилась, но почему-то, как бы приложением к личной жизни, стали появляться Ходычихи, Светланы, а теперь и секретарша…

 А Тонечка решила действовать - придумала пригласить Сашку отремонтировать домашнее пианино. Нет, определённо он не хотел продолжать цепь ненужных интрижек. Поэтому, отправляясь к ней, пригласил с собой Женьку. Но Тоня ждала одного  – это он понял по празднично заставленному столу и её недоумённому взгляду, обращённому на Женьку. Сашка долго возился с пианино. Когда закончил ремонт и проиграл пару мелодий, то увидел, что Женьки след простыл. Понял, что его отослали. Она же и переодеться успела – предстала в халате, вся домашняя. Перед Сашкой явился облик измученной долгим воздержанием не старой женщины. Этот облик сразу проявил  нетерпеливость и бесцеремонность: её губы впились ему в рот, заставили задохнуться, её вопли и стоны в минуту экстаза были искренни. Она не отпускала его долго, до вечера,  целуя и набрасываясь на него, как царица Тамара, постанывая и вскрикивая.
Но окончательную роль кровожадной Тамары предстояло исполнить Валечке, когда он под утро явился к себе домой. Противно Сашке было врать, но пришлось что-то придумывать, ссылаться на срочный ремонт автомобиля. Может быть, она и поверила бы ради спокойствия, но, когда прильнула к нему, соскучившись, всю правду ей сказало его равнодушие, которое за ним раньше не наблюдалось. Да, Тонечка высосала из него все  соки. Заплакала тогда Валечка, но не стала ему устраивать скандал, только  спросила, вытирая слёзы:
- Кто это сивку-бурку твоего загнал? Как же теперь дальше нам жить?
- Валя, неправильно подумала, я  ещё в мыслях на работе.  Дай немного отдышусь.
Она, молча, только покачав головой, встала и ушла на кухню. Через минуту  принесла бутылку вина, два стакана и ломтики колбасы:
- Давай выпьем, и отдыхай.
 Когда распили бутылку, она на сон грядущий поцеловала его в губы и шею.  И случилось чудо: неожиданно у него проснулась  страсть  – ура молодости! Он повернулся к жене и до последней искры догорел на ней, не очень соображая, кто под ним. Валечка была удовлетворена и успокоена. 
               
                10

Валечка забеременела! Счастье для обоих! Сашка мечтал о сыне. Корил себя за легкомысленное поведение, хотя в глубине души считал, что изменами он старался огораживать себя от возможных Валечкиных измен. Любаша почти убила в нём веру в женщин. Правда, Валечка не давала пока и малейшего повода. Ему уже хотелось начать верить. Эх, родился бы сын! Однако, когда у неё округлился живот, она почувствовала боль. В больнице сделали операцию: удалили плод, оказавшийся по неизвестной причине мёртвым. Что случилось – то ли из-за переохлаждения: любила  пофорсить в осеннем пальтишке, то ли  выпивка, - неизвестно. Но самое плохое было то, что врач сказал о вероятности бесплодия. По этому поводу Сашка сделал запись: « То, что случилось с Валечкой, может быть, предопределено судьбой, которая не даст мне настоящую радость в этой жизни. Мне кажется, что судьба играет мной: заставляет наглотаться смрада, но не даёт утонуть, а позволяет ещё глотнуть воздуха, увидеть свет, чтобы снова окунуть в дерьмо. То ли изначально проклят я Всевышним, то ли на мне он проводит эксперимент, умирая от скуки? Кстати, на каком бы примере я воспитал сына? Я же не Алексей Маресьев, ни Павел Корчагин, а выпущенный на волю зэк».      
В последние дни в друзья к Сашке навязался Валерка, который таксовал  не первый год. Он ему сигналил при встрече на дороге и уже не раз приглашал прошвырнуться по девочкам. Сашка, расстроенный последними событиями, не видел причины отказываться от его дружбы. Нередко он замечал в его автомобиле молоденьких девиц, сидящих на заднем сиденье.  Но однажды Валерка подвёл Сашку. Он отвозил на занятие Валечку и уже остановился, высаживая её; вдруг подъехал на такси Валерка и, не заметив  его жену, предложил смотаться к девочкам, которые где-то  ждали. Валечка потом припомнила это Сашке, мало того, она об этом рассказала  жене Валерки – Светлане. Валеркина жена хоть и родила двух детей, но выглядела как юная старшеклассница – тонюсенькая с копною густых чёрных волос и матово-белым лицом, и миниатюрная, и ножки стройные, как выточенные. Сашка, глядя на неё, невольно думал о том, что, имея под боком такую красотку, Валерка мог бы реже бегать по девкам. Но ведь и его Валечка не урод, так нет же…   
Сашка как-то купил в магазине «Ткани» прекрасный костюмный материал, который продавец назвал «Люксом». По стоимости он оказался дороже драпа – пятьдесят шесть рублей с копейками за метр. Принёс Сашка материал еврею портному – пожилому, закрывающему совиные глаза роговыми очками. «Материальчик весьма дорогой, - одобрительно сказал тот, - и пошив костюма будет стоить недёшево». Когда сшитый костюм Сашка примерил – приталенный, светло-голубого цвета, он залюбовался собой. В новом костюме он отправился домой, но решил зайти на минуту в гости к Валерке, который был на выходном дне: хотел похвастать. Валерка был дома, но вначале его увидела Светлана. Она всплеснула руками и закачала головой – на её лице было запечатлено восхищение. Валерка же отнёсся к его виду проще: он сам одевался с иголочки, даже носил часто галстук. На минуту зайти Сашке не удалось: Валерка предложил обмыть костюм. Набрались к ночи до чёртиков, в том числе и Светлана, которая опьянела быстро, а к часу ночи лепетала уже несуразицу. К трём часам они разошлись по комнатам. И хоть двери между комнатами были закрыты, Сашка  не мог уснуть из-за немыслимого храпа, которым Валерка сотрясал дом. Лишь к утру уснул. Вдруг, кто-то толкнул его. Проснувшись, узнал Светлану; она лежит рядом, шепчет: «Расхрапелся, нельзя уснуть. Можно, я полежу?». Ударило огнём Сашке в голову, но подумал: «Ну и мерзавка… Муж рядом; какая бесстыдница…». А она уже руками потянулась к нему, телом прижимается, сама дрожит, уже примкнула губы к его шее, и шепчет: «Сашенька, я ведь красивая, давай, милый, ты на меня так смотрел… А мой не меня ценит, совсем затаскался.  Повернись…» Не удержался Сашка, впился губами в её губы. Но опомнился и, скинув одеяло, сел на кровать:
- Уйди!       

                11

Целую неделю не выходил у Сашки из головы эпизод этот. Гордился, что устоял, но  мысли лукавые докучали – не приехать ли к ней, когда муж будет работать в ночную смену, просто так заехать, посидеть, поговорить. Она, видимо, мучается от мысли, что он  мужу её разболтает. Успокоить. Но, угадывая коварство этого желания, Сашка упорно объезжал  её дом стороной. В награду за стойкость судьба приготовила ему подарок, или  наказание, другую Свету – дочь Ходычихи, с которой отношения были разорваны. Как-то, в дождливую погоду, Света остановила его машину. Усаживаясь вперёд, она, не обратив внимания на протянутую к ней руку, наградила его быстрым поцелуем в щёку. Попросила подвезти к дому. Глядя на девушку, он вспомнил неудавшуюся близость, после которой  прекратились отношения с Ходычихой. Интересно, а дочери чем отплатила она? Как бы угадав его мысль, Света сказала:
- Обидно получилось: ничего не было, а мать ещё не перестала  долбать.
- Наверно, мне уже нашла замену?
- Угадал.
- Знаю, кто обслуживает её, хорошо, что не мой напарник.
- Какая разница? Хотя после твоего обслуживания она веселей была.
- Жаль, что  с тобой так получилось.
- И мне жаль.
Они уже остановились около её дома. Он поцеловал её  в губы.  Она потемневшими глазами  взглянула на него и прошептала:
- Не уезжай. Через пару минут вернусь.
Ушла спешно. У него сладко заныло в  груди. Он доверял подобному предчувствию.  Смотрит – бежит обратно. Села и покрутила на пальце ключ:
- Это от квартиры подружки. Трогай,  ямщик!
Квартирка оказалась  в старом пятиэтажном доме, что недалеко от таксопарка. Она подвела его к двери, он сказал:
- Теперь ты меня жди – я поставлю машину, в магазин забегу, это скоро,- дрожа от сладкого волнения, он ещё раз поцеловал её.
Она ответила ему и как бы нехотя сняла с его плеч руки. Оставив в гараже машину и купив пару бутылок портвейна, колбасы и кулёк конфет, он постучал в дверь.
- Ты  не очень торопился, - её первые слова.
- Машину пока ставил на место, - ответил он, жадно пожирая глазами её.
Выпили по стакану, глядя друг на друга. Когда была допита бутылка, им стало жарко. Может, не от вина. Она взяла его за руку и повела к широкой кровати. Стала раздеваться, кивком головы предложив делать то же. При этом посмотрела на него бочком; что-то знакомое до боли показалось ему в этой позе, в этом взгляде. С чем-то приятным связано было это нечто, неясно всколыхнувшееся в памяти. Кто-то так же смотрел… Но воспоминанием заниматься было не место. Голая уже, она  уселась на его колени и пальчиками стала бродить по спине его. Её грудь то касались его, то отстранялась. А её ладонь смело скользнула вниз его живота и стала там хулиганить. Он медленно положил её на спину. «Подожди» - вдруг услышал шёпот. Она  нежно наклонила его голову к грудям. « Поласкай сосочки губами: я ещё не совсем возбудилась». Он был покорным, хоть и дрожал от нетерпения. «А теперь я тебе» - продолжала она его мучить, горячим язычком водя по его соскам. И тут он не выдержал, опрокинул её и, с умопомрачительным неистовством окунулся в блаженство. Она  заохала и стала отвечать  тем же.
- Зачем  торопился? Мне было больно, - сказала она, уже отдышавшись  и ласково гладя ему грудь; потом повела глазами в низ живота его. - Размер у тебя... Вначале больно было, хоть ори.
- Прости. Если говорить честно, то я не соображал ничего, ты мне нравишься, и давно, - ответил он, сунув ей руку под шею.
Продолжения не было, так как ему нужно было передать ночному сменщику машину, а главное, не хотелось огорчать Валечку, наградив ещё одной подозрительной ночью. Вспомнил неясное видение, которое промелькнуло перед ним, когда она боком взглянула на него. Кого же он вспомнил? Сменщик отвёз его домой; попутно завезли и Свету. По тому, как молодые прощались, не глядя друг на друга, оба поняли, что это последняя встреча. Но оба ошиблись.
 
Он как-то отработал ночную смену, когда увидел её, возле обочины дороги машущей рукой.
- Чуть мимо не проехал, - с ноткой обиды сказала, усаживаясь на заднее сиденье, – на переднем сиденье сидел пассажир.
- Уже сумерки, не заметил, - бросил он с нескрываемой радостью.
В самом деле, проскочила неделя после того вечера, и он стал томиться животным желанием вновь увидеться. Возможно, с ней происходило то же. Когда Сашка повернулся к ней, она, подмигнув, покрутила на пальчике заветный ключ. Высадив пассажира, Сашка подъехал к знакомому дому. Войдя, они набросились друг на друга. А в комнате оба упали, обнявшись, на ковёр и слились в нескончаемом поцелуе. Отняв губы, она неистово стала срывать с него одежду – пиджак, рубашку, брюки и трусы. Ещё не раздевшись сама,  уложила его на спину, уселась ему на ноги, и принялась смотреть на его тело - тело мужчины.
- Разреши, чуток полюбуюсь, - шепнула. - Ты даже не представляешь, как я  думала о новой встрече.
- Меня самого тянуло...
- Как я рада! Значит, мы нравимся друг другу, - последние слова она облекла в нежный тон. И  медленно разделась, сидя в ногах у него.
Он почувствовал раскалённые угольки в мозгу, жар которых огненными стрелами разлетелся по рукам и ногам; потянулся к ней. 
- Ошибку не стоит повторять, - приглушенно спросила. – Помню, как больно было.
- Ты про что? - спросил
А она начала осыпать поцелуями его лицо, шею и грудь, и, вдруг стала целовать в самый огонь.  Со стоном он оторвал от себя её, обхватил её бедра и стал распинать мягкое тело неистовыми движениями. Она помогала, вскрикивая, постанывая. До утра, слегка передохнув, они не раз заменяли покой и тишину спальни на крик и нежный шёпот. Первым выдохся Сашка. Почувствовав себя  выжатым фруктом, он попросил:
- Света, я всё; с час отдохнём?
За окном уже светало, когда разбудила его Света ласками. Ответ последовал. Сашка потянулся к ней и отдал последнее, что у него осталось. Когда уходил, у него  кружилась голова. 
       
                12

«Забавы юности преступной…. – черкнул Сашка в своём дневнике. – Света дева бывалая, официантка. В глазах ясная синь, как в небесах, а в душе тучи. Чем живут такие девушки? А чем жить им? Карьеры никакой, работа несерьёзная, соблазнителей полно, и  молодость ищет выхода. И тратит она её на таких вот обормотов, как я, на выпивки, как будто молодость вечна и, нагулявшись, она успеет найти единственного мужчину для жизни, для детей. Я подвернулся для утехи. А я кого любил? Люба  нравилась, но это вряд ли любовь. Постой, вспомнил… Это же Галчонок бочком смотрела на меня возле раздевалки, и я в неё с той минуты влюбился, правда, детской, но наверняка глубокой любовью. Да, я был ребёнком, но, может быть, любовь не имеет возраста. Может, она и бывает такой? Настоящая. Чтобы не думать о фигуре её, о поступках, а только дышать ей и быть готовым отдать жизнь за одну минуту общения, и, умирая, чувствовать себя счастливым. Хоть я был мал, но я это чувствовал. Может, это осталось?  Если бы увидеть её… Был же в Норильске, надо было поискать. Но не распылился ли я на Валек, Светок? Господи, останови меня от этакой гадости, может, я ещё способен кого-нибудь полюбить!
          А ещё болит душа о дочке. Нинка не даёт встречаться с ней, всё пугает, что, если не отстану, то спровоцирует нанесение побоев, сама себе синяк поставит. Она это сделает. Но как же трудно не видеть дочь, зная, что она близко. Нужно уезжать из города от греха – ведь когда-нибудь напьюсь и нагряну к ней, тогда и случится. А куда? Конечно, на родину. Спишусь с дядей Васей – у тётки есть адрес, и уеду. В институт поступлю… ».
Сашка отложил в сторону тетрадь и, чувствуя приближение  грусти, встал. Кстати,  уже пора было идти в ночную смену. Валечка ещё не пришла с занятий. Он, выпив чаю и съев пару бутербродов с колбасой, отправился из дома. Тетрадь, как обычно, сунул под подоконник.   

Николай, среднего возраста шофер, уже давно здесь работающий, но так и не получивший в автобазе нормальную машину, не мог выехать за ворота из-за поломки в сцеплении. Сашка задержался в гараже, чтоб помочь. Николай приехал с Севера, и поэтому Сашка невольно к нему питал добрые чувства. Много раз они отправлялись вместе в пивнушку, где за кружками пива делились воспоминаниями. Николай имел способность красочно рассказывать. Сашка, возбуждённый картинами, нарисованными его дружком, не  раз задумывался над тем, чтобы описать Север в какой-нибудь повести, ведь у него самого в памяти остались воспоминания о суровом крае, где жила она, Галчонок. Николай ему рассказал один случай, смешной. Он запал Сашке в голову, и как-то, поджидая пассажиров, он стал описывать его в стихах.   
 
Нарты нас уже у чума ждут.
Тонкий шест взял цепко в руки ненец.
О, сейчас олени понесут!
Я укутан, точно пленный немец.
               
          Скрипнули полозья. Тонкий шест
          Тычется в оленя; их в упряжке,
Посчитал я мимоходом, шесть;
Ненец их пока держал в натяжке.

Так болтает! Сильно стало дуть.
Снег летит на трассу белым мраком.
Я спросил:
«И как далёк наш путь?»
«Потерпи. Не долог он, однако.

Подошёл пассажир. Сашка поехал в конец города. Обратно решил отправиться к вокзалу. Подрулил к Валеркиной «Волге», сел к нему в кабину. Стрелки привокзальных часов показали двенадцать.
- Дело есть, Сашок, правильно ты сделал, что подъехал, - начал с ходу Валерка. - Наклюнулось кое-что.
- Понимаю, - засмеялся Сашка. - Опять  налево?
- Ух, какой ты догадливый. Самый прямой путь в нашей шоферской жизни – поворот налево.
К машине подошли двое мужчин с рюкзаками. Попросили довезти до центра.
- Я быстро, - кивнул  головой Валерка.
Сашка сел в  машину, около которой уже столпились люди. Он должен был ехать в конец города. Для заработка неплохо, но тяжкие рытвины, неожиданные в ночное время, заставляли материться и значительно снижали охоту накручивать хорошо оплачиваемый километраж – лучше крутиться по асфальту. Когда он вернулся к вокзалу, то с опаской посмотрел на прохаживающихся людей – потенциальных претендентов на подобную экскурсию. Валерка  был на месте.
- Оторвёмся? Как ты? – он  подошёл к Сашке.
- Куда, однако?
- Две подружки ждут. В институте учатся, снимают квартиру. Я с одной уже успел кувыркнуться – в кабине. Вторую не видел. Моя предложила привезти кого-нибудь. Сегодня им удобно – у них выходной, так что  ждут.
Студентки, конечно, молоденькие. Соблазнительно, тем более, что поездки на окраину этой ночью стали частыми. И Сашка, забыв о своих недавних размышлениях, не заставил себя долго упрашивать.
Худенькая, губки пухлые, голубоглазая, на щёчках небольшие ямочки. Сашка с удовольствием познакомился с девушкой. На часах два часа ночи. Валерка стал  обнимать и целовать свою подругу. Она отстранилась. Благочинно сели за стол, на который мужчины поставили бутылку коньяка и три коробки конфет: не кто-нибудь ведь они, а таксисты. Налили по рюмке, выпили, рассуждая про себя, что до гаража как-нибудь  догонят «Волги», припаркованные у домика, ну а работать сегодня не хочется. Сели поиграть в карты, не забывая о коньяке, а девочки -  о конфетах. После третьей рюмки, Валерка, как бы принимаясь за дело, ради которого приехали, предложил всем сыграть на интерес: кто проиграет, тот станцует голым на столе. Сашка хмыкнул, представив Валерку и себя, трясущими достоинствами перед пьяной публикой. Но проиграла Валеркина подруга. Включили ей музыку. Таня – так звали проигравшую, была в достаточном состоянии, чтобы снять с себя блузку, белую юбочку и чулки, и остаться в  комбинации. Для храбрости она себе налила ещё рюмку, после чего, пошатываясь, расстегнула под комбинацией лифчик и, присев, сняла трусики. И вот, с помощью друга забравшись на стол, она стала изображать что-то, напоминающее танец, следя за тем, чтоб не оступиться и не упасть со стола. Валерка был в восторге, но, как борец за справедливость, стал требовать сбросить и комбинацию. На это она показала фигу, хохотнув, и продолжала вертеться под музыку. Впрочем, Валерка зря имел  претензии к комбинации, как стекло, прозрачной. Сашка, косил взглядом на прелести танцующей. Его краля была рядом, сидела скромненько, смущалась. Сашка, наконец, понял, что глупо пялиться на чужую красотку, когда под боком своя.  Он сунул руку ей под платье. Она сжалась, но его руку не убрала. Сашка – дальше. Она покраснела, как перезрелое яблоко, и сама расстегнула его рубашку. А Сашка уже был в её трусиках, и его пальцы, опытные и проворные, несли студентке ласку. Вскоре он добился её дрожи  и учащённого дыхания. А Таня, видно, уже плохо соображая после лишней рюмки, подняла свою комбинацию выше грудей, которые заплясали резво, как бы сами по себе. Валерка вскочил и потащил подругу на кровать. А Сашкина, с каждым мгновением смелея, наконец, от рубашки отстала, зато занялась его брюками – ремнём, пуговицами. Он привстал. Её смелость оказалась зажигательной до такой степени, что Сашка потащил её, как волк ягнёнка, в ванную комнату. Девушка не сопротивлялась. Света в ванной не было. Он обнял девушку и прильнул к её губам. Поцелуй не был долгим. Она стала возиться, кажется, освобождалась от трусиков. Снова прижалась к нему, рука её, опущенная вниз, робко коснулась отвердевшей части его тела. Ойкнула, отпрянула, шепнула: « Ты жеребец, я  не смогу: мне станет больно. Лучше не будем…» Он закрыл её рот поцелуем и, видимо, не желая слушать глупые речи, стал подбираться к ней, протискиваться. Но бесполезно: она сжалась и стала ойкать. Тогда он повернув её спиной и склонив, отдал столько ей горячей энергии, сколько, видимо, никому давно не отдавал. Кажется, девушке в такой позе было не больно, потому что по окончании действа она шепнула:  «Такого у меня не было. Спасибо».
«Ещё одна. Зачем?» - у него запоздалая досада. Он вышел из ванной. На кровати ещё пыхтели и сопели два тела. Стало противно. Он, одетый уже, направился к выходу. «Куда? Ещё  рано…» - из ванной выглянуло девичье лицо. «Извини, надо идти…» - он торопливо выскочил за дверь.
Алкоголь ушёл из него, видимо, с потом. До утра было далеко. Он поехал к вокзалу. Но его остановили. Мужчина и женщина – он не молод, она – молодая. Он элегантен. Сели на заднее сиденье. Сашка слышал, как они разговаривали, употребляя книжные слова. Он называл её Ритой. Но вот он попросил остановиться. Выходя из машины,  поцеловал даму в щёчку. Подошёл к кабине и протянул пять рублей: «Довезёшь, куда скажет». Когда поехали, Рита заговорила на грязном жаргоне рядовой шлюхи:
- Шеф, мне бы пропустить  рюмаху. Ничего  не водится  в бардачке?
Сашка ухмыльнулся. Заехали в переулок. Он извлёк из бардачка  бутылку красного и стакан:
- Закуски нет.
- Обойдётся. Я  пару глотков.
Он, скрутив крышку, подал бутылку. Она сделала несколько глотков – это больше половину бутылки:
- Полегчало… Вот мужик попался – сумел завести, а, когда завёл, то, оказывается, ему некогда. Хоть на прохожего бросайся. Выручай.
Она положила руку на его ширинку. Весело стало Сашке: « Откуда сегодня вас  валит…» А она уже расстегнула пуговицы: видно, опыта больше, чем у юной студентки. И, веселясь в душе, Сашка решил восстановить пошатнувшийся авторитет мужского пола. Перебрался к ней на заднее сиденье. Она сразу завалила его на спину. Секунда – и уже освободилась от собственных трусиков и придавила его ноги ягодицами. Нелегко было выдержать ему это скачкообразное безумство. Видимо, довёл чистоплюй бабу! Сашка боялся лишь одного: чтобы не подошёл какой-нибудь поздний пассажир.
Когда он подвёз её к подъезду какого-то дома, она чмокнула его в щёку и вышла, кинув на сиденье четвертную:
- За честные труды, мальчик! - хохотнула и скрылась в подъезде.
Близилось утро. Сашка отправился в таксопарк. Состояние паршивое. Хотелось повеситься. Об этой ночи не хотелось думать, но нехорошие мысли – смесь сожаления и досады на свои шоферские приключения – ползли в мозги. Не доехав с полкилометра, он остановился и извлёк из бардачка тетрадь. Сев удобней, решил отогнать неприятные думки сочинительством. Продолжил начатое:

Близится зимовье, где мой брат.
Сразу не отпустит нас обратно,
Брату своему он шибко рад,
И тебе у брата будет ладно.

Звать его, запоминай, Сокор.
С малолетства здесь живёт охотой,
Есть ещё олени; с давних пор
          Проживает со своей сюкотой.

За его зимовьем жизни нет,
Только тундра да большое море».
«Бедный Сокор, - я сказал в ответ.-
Жить всегда в глуши… Большое горе».

«Горя нет. Он  шкуры продаёт,
А оленей даже не считает.
Он богатый, как шаман, живёт.
Никакого горя он не знает».

Мы продолжили нелёгкий путь,
Быстренько перекусив в палатке.
«Скоро время будет отдохнуть,
У Сокора отоспишься сладко...


Понял ли? С девчаткой ляжешь спать
Русскому девчатка будет рада.
Брат тебя не станет обижать,
И Сокора обижать не надо».

Ненец стих. И вновь:
«Меж снежных гор,
Глянь, уж дым плывёт довольно споро:
Значит, в чуме разожгли костёр;
И тепло и сытно у Сокора».

Встретили нас будто бы богов,
Мяса тушу в чугунок спустили.
Сев на шкуры, мы без лишних слов
Ели оленину, много пили.

Но не водку - самодельный спирт.
«Ешь и пей, отправимся не скоро,-
Шепотком мне ненец говорит.-
Вон девчатка, видишь, дочь Сокора».

Девушка, легли лишь на покой,
Чувствую, ко мне под бок ложится.
Я, конечно, парень холостой,
Но собирался я жениться.

А Сокор:
«Приятель, не боись,
Не нужна, ты верь, твоя нам воля;
Просто так с девчаткою ложись-
Вон  какая! Не по вкусу, что ли?
Понимаешь, шибко я боюсь,
Что помру и не увижу  внука».

Что тут скажешь? Ничего. Ложусь
Спать с девчаткой. Вот такая штука…


                13

У Сашки в кармане аттестат зрелости. Наконец-то! Оценки средние, но по математике четвёрка. Смешно. И так, шаг сделан, теперь – институт! Но не мог он не понимать, что настоящих знаний у него нет совсем. Особенно по математике. Поэтому учебники он продолжал возить в машине, заглядывая в них при первой возможности и отложив на время стихотворные опыты. В этом стремлении он чувствовал задатки настоящей жизни, и продолжал относиться скептически к работе таксистом.
А Валечка жила своей жизнью – студенческой! Может, и догадывалась о Сашкиных изменах. Но не мучила вопросами. Он не исключал того, что она тоже не безгрешна, проводя время в кругу молодых талантливых студентов. И бог с ней: особого чувства к ней он не испытывал, не открывал душу, подыгрывая её мнению, что для него счастье – это новая машина. Но сколько ещё играть роль? Для чего? Видимость, именно видимость семьи не вписывалась в его представление о настоящей жизни, как будто тянула назад. Развестись, что ли?

Вечер только что начался. Его Валечка была на занятиях, а может быть и с кем – то. Ему наплевать. Он лежал на постели, обдумывая, в какой институт подать документы, когда и где? Пора списаться с дядей Василием, ехать к нему. Там и поступит - в Томске или Кемерово. Кстати, тянет на родину.
В окно постучали. Санькина рожа улыбалась через стекло. Он встал, вышел наружу.
          - Привет! А я к тебе по делу, - весело посмотрел Санька, пошатываясь. - Тёзка, выручай: к Саре пришли две подружки, сёстры, подпили, просят танцы устроить. Пойдём, поиграешь, а сам выбирай любую – они обе холостые: мужики их на заработках, понимаешь, они голодные.
        Почему бы не пойти, пока делать нечего? Перекинул он через плечо аккордеон и пошёл за Санькой. В магазин зашли, – это поручила Сара, – и загрузились спиртным. Пришедших встретили радостно. Сёстры – Людмила и Валя – были в гостях с маленькими дочками. Познакомились. Сашке сразу приглянулась Людмила – немного располневшая, с пухлыми щёчками и высоким бюстом, и глаза большие. Валя не такая привлекательная. Компания была навеселе. Сёстры, обе взбалмошные, сразу показались Сашке доступными. Валя позволила обнять себя и чмокнуть в щёчку. Худенькая и конопатая хохотушка. Но Людмила отстранилась и глянула на Сашку выразительно. Лишь погладить ручку дала. «Всему своё время» - подумал Сашка. Играя  мелодии, он не спускал глаз с неё, кружащейся то с сестрой, то с Санькой. Возвращаясь уже поздно домой, он невольно думал о ней. Его Валечка была дома. Объяснил честно – выполнял просьбу друга. Объяснение её устроило.
          Через неделю, тоже поздним вечером, Санька явился снова, на этот раз он приехал на «Волге». Сашка ужинал с Валечкой. Дружок, постучав, вошёл:
           -  Сашок, поговорить надо, пойдём в машину.
           В «Волге» Сашка попал в объятия Сары:
           - Ох, как  соскучилась! - выдохнула она жарко.
           - Ты чего, жена? – в голосе Саньки больше иронии, чем злости. - Вешаешься  при родном муже. Говори, чего хотела.
           - Всё-таки, ревнует, - улыбнулась она: - Тебе привет от Людочки. Хочет, чтоб ты на день рождения к ней пришёл. Мы его справим у моей мамы. Но только не забудь аккордеон.
           - Не получиться – что своей скажу, - замотал головой Сашка.
           - Сейчас договоримся, - Сара вышла из машины и вошла в дом.
           Через пятнадцать минут возвратилась, улыбается:
           - Путь свободен! Я сказала, что у моей мамы день рождения, и мы приглашаем тебя немного поиграть. Она не возражала.
           Когда настал  Людмилин день, Сашка явился в квартиру  матери Сары с букетиком роз и аккордеоном. В доме было тихо; вкусно пахло жареным. Увидев Сашку, Сара облобызала его, потом отвела на кухню, где вручила большую чашку, закрытую крышкой. Себе она взяла кастрюлю с чем-то и позвала его на выход. Перешли дорогу, вошли в подъезд соседнего дома. Вот таким и предстал Сашка перед Людмилой – с аккордеоном, розами и чашкой.
           Начали пить, петь, танцевать. На празднике были Санька с Сарой, сёстры и Сашка. Давно так не набирался Сашка, и как оказался в постели, не помнил. Проснулся  утром. Не открывая глаз, услышал шёпот сестёр.
           - Эх, Людка, чего ты из себя корчишь? - голос Вали.- Если не хочешь, отдай мне, прямо сейчас с ним лягу.
           - Нет, - раздражённо ответила Людмила. - Я ещё немного посмотрю, может быть, он мне пригодиться.
           - Короче, сама не ням, и другим не дам.
           - Пойду на минутку к маме схожу, - отмахнулась Людмила.
           Хлопнула дверь. Влажные и горячие губы через мгновенье прильнули к Сашкиным губам. Его руки обхватили девушку, но она отпрянула:
           - Вернётся сейчас.
           Она вышла в кухню. Пришла Людмила. Сашка лежал в позе спящего. Теперь уже губы Людмилы  прильнули к его губам. Он открыл глаза и потянул Людмилу на себя. Но вошла Валя.
           - Уйди, Валентина, - бросила Людмила.
           Целовались долго. И всё. Пришла Сара – слышен был её громкий голос из кухни. Сашка встал и стал собираться. Как раз подъехал Санька. С ним Сашка и уехал домой. В квартиру зашли вместе. Валечке, которая сидела надутая, объяснял всё Санька – дескать, напились, не идти же Сашке домой ночью с аккордеоном, поэтому и оставили переночевать. Валечка, подумав, отмякла.

                14

           У Сашки настал отпуск. Но отпускные дни как то быстро пролетали, тем более, что на днях он купил старое пианино. Оно было расстроенное, но Сашка его настроил. И с неделю сидел дома и стучал по клавишам. Валечка была этим довольна – и покупке, и тому, что муж дома. Но деньги кончались, а открывать тайну сберкнижки Сашка никому не собирался. Где же подзаработать? Вспомнил, как ему таксисты говорили про причал, где зарабатывают мужики на разгрузке больше, чем за баранкой, только работа там на износ. Он пошёл с утра на причал. Увидел баржу, а возле неё мужиков. Подошёл. Как раз в эту минуту из каюты баржи выполз на четвереньках помятый лицом и одеждой верзила. «Шкипер. Жрал всю ночь» - высказался кто-то. А верзила встал с трудом и, закрепившись на двух дрожащих конечностях, прохрипел:
           - Ну, дык собрались? Что ж, давай грузить! Скоро хозяин будет; как поработаете, так и получите. – Он сплюнул и вздохнул глубоко пару раз. – Кто расценки не знает, повторю: за один поддон пять рублёв… Всё…
           Мужики разбились по двое. Сашка скооперировался с конопатым, вихрастым крепышом. Стали закатывать рулоны битума на поддоны – по двадцать рулонов. Хозяин –высокий, худощавый, с вороньим носом и бесцветными глазами детина лет тридцати – прибыл к одиннадцати часам. С тетрадкой в руке, он обошёл место складирования поддонов, считая и записывая. На его лице отражались скука и мысль о нудном занятии. Сашка с напарником за три часа накатали двадцать поддонов, что соответствовало заработку – по сорок рублей на нос.
           - Хлопцы! - махнув рукой, обратился к мужикам хозяин.- Есть у кого корочки  стропаля?
Сашка встрепенулся:
- У меня. Но дома.
- А где живёшь?
- На Магистральной.
- Недалеко. Вон «Волга», садись. Пока приедешь, поддоны доберут. – Лицо у хозяина оживилось, преодолев скуку.
Глянув в удостоверение, которое привёз Сашка, хозяин одобрительно кивнул головой:
- Иди на баржу, теперь ты тут будешь  главным. Примешь груз – не обижу. - Лицо его снова завлекла тень скуки.
После двух часов напряжённой и хлопотной погрузки шкипер прохрипел о перекуре. Он до сих пор, кое-как объяснив Сашке о порядке размещения груза, стоял в стороне. Но, объявив о перекуре, воодушевился, положил ручищу на плечо Сашке и выдохнул:
- Пойдём, сынок, – мотнул головой на шкиперскую каюту.
В каюте остро воняло солёной рыбой. На крохотном столике стояли два мутных пустых стакана. Шкипер подвинул на топчане занавеску. На топчане, в углу, друг на друга взгромоздились два ящика с водкой. Вытащив из одного бутылку, он ловким ударом по дну открыл её, и налил по полстакана. Снял крышку с деревянной бочки, извлёк  промоченную в рассоле жирную рыбину. Это был настоящий муксун. Всё это делал, молча, не отвлекаясь на разговоры. Только порезав рыбу и хлеб и постелив на стол газету, произнёс:
- Садись, выпьем, сынок, за упокой, за здравие, да и за всё хорошее. 
Выпив водку, он грязными пальцами потянул в рот капающий жиром кусок рыбы. Налил себе ещё. Сашке наливать не стал:
-  Извини, ты  потом: тебе командовать.
Грузились до двух ночи. Кроме битума, кран подавал стальные фермы, шпалы и железобетонные перекрытия. Потом надо было ждать утро, точнее хозяина, чтобы получить расчёт. Сашка вошёл в каюту шкипера. Тот валялся на полу, что  не мешало ему сладкозвучно похрапывать, словно он спал на перине. «Сил не хватило добраться до топчана» - усмехнулся Сашка. Незанятость топчана оказалась кстати  – от усталости Сашка валился с ног. Проспал до утра. Открыв глаза, он невольно упёрся взглядом в мутный лик сидящего за столом шкипера.
- Давай, садись за стол, пока не прибыл хозяин, - прохрипел шкипер, уже раскупорив бутылку. - Давай, и за радость, и за горе, пить без смысла нельзя. - Он налил оба стакана до краёв.
На берегу послышался гвалт: вероятно, приехал казначей. Спешно выпив водку и захватив с собой кусок рыбины, Сашка пошёл наружу.
- Постой, - доброй хрипотцой остановил его шкипер.
Он прогромыхал тяжёлыми шагами к бочке и вытащил из неё четыре толстых муксуна.
- Мой подарок, - он похлопал Сашку по плечу, подавая завёрнутые в бумагу рыбины. - Пошли, расчёт получишь.
В кармане у Сашки оказалось сто сорок пять рублей, а в руке - свёрток с дорогой рыбой. Недалеко от дома он зашёл в магазин, взял бутылку водки и десять пирожков с ливером. Дома были Валечка и тёща. Встретили его, подозрительно оглядывая, но он выложил на стол всё, что принёс в руке, а из кармана – сто рублей.
- Подзаработал на хлеб с маслом, - бросил  небрежно.
Лица женщин обмякли, осветились улыбками. Тёща стала собирать на стол, захлопотала, а Валечка ему погрозила пальцем и сказала:
- Мне, что ль, на ночные заработки пойти…   
   
                15

Последние дни Сашкиного отпуска для него, Валечки и тёщи завершались под девизом: «Ни дня без спиртного». Но это вечером. А до  обеда он без отрыва сидел над учебниками.  Налегал больше на литературу, заново перечёл Пушкина, открыв  себе совершенно нового поэта – не насмешливо-дерзкого, относящегося к жизни, как к пустому времяпровождению, а бережно охраняющего от посягательства  дружбу, любовь и, конечно,  перо. Ах, Пушкин! Мелодия его стихов стала приятно вживаться в его душу, удивляла, порождала беззлобную зависть. Он чувствовал звук его слова, как будто пальцем касался камертона. Но почему, думал он, когда сочиняю сам, то теряю ощущения звука, отвлекаю внимание на смысл?  Значит, нет у меня таланта? Слышать звуки в чужих стихах, но не уметь воспроизводить их в своих  – это бездарность. Но всё же охота сочинять  стихи. Не ради славы, душа просит.
 
Идти в институт он решил на следующий год, а за это время наладить переписку с дядей Василием. Нужно копить деньги и посидеть над учебниками. Таков план.
Первая смена после отпуска началась с приключения. Он встретил в таксопарке пожилого таксиста, который хмуро слонялся по территории, как человек, попавший  случайно сюда и ищущий выход.
- Что с тобой, батя? – спросил Сашка.
- Ты понимаешь, - слезящимися глазами посмотрел на него мужичок пенсионного возраста. - Говорят, что я пьян, а я, ты знаешь, не пью…
- Кто же говорит?
- Гаишник, кто ещё, - мужичок посмотрел на Сашку, но внутренним взглядом был, видимо, где-то. - Пьяный, говорит… Машина-то у меня старая, ты знаешь, у неё газ в салоне, у меня глаза и слезятся, а он не поверил, к врачу повёз, а тот выписал справку – нашёл у меня опьянение. Мне же мало осталось до пенсии, теперь не доработаю.
- Садись в машину, поехали, - махнул ему рукой Сашка.
- А куда? – в голосе старика  равнодушие, недоверие.
- Садись.
Был вечер. Косые солнечные лучи горели тускло, нехотя, устало, с какой-то  грустью. Дверь центральной поликлиники была закрыта. Сашка стал стучать. Открыл пожилой человек в белом халате, рыжий, бородка клинышком. Глаза его забегали туда-сюда: вероятно, он только что дрых. Оказалось, это дежурный врач. Спросил, что надо.
- Выручай, друг, - обратился Сашка, не заходя в дверь. - Человека нагло сняли с машины, - Сашка кивнул на таксиста. - Признали пьяным, а у него болезнь желудка, он не пьёт. Понимаешь, человеку до пенсии всего год, а его  с работы попрут. Выручай: нужно  провести экспертизу на алкоголь. - Сашка протянул врачу пять рублей.
Рыжий врач замахал руками, но Сашка засунул бумажку в карман его халата.
- Зачем это? - скорчил лицо врач, но деньги оставил на месте. Потом внимательно посмотрел на пожилого мужчину. - Ну, ладно. Только нужно направление от ГАИ на экспертизу. Иначе не имею права.
- Хорошо. Мы скоро подъедем.
За стеклом окошечка дремал дежурный гаишник.
- Товарищ лейтенант, - сделав строгим выражение лица, обратился к нему Сашка. - Я механик таксопарка. Нужно обследовать этого таксиста. - Сашка показал пальцем на старика, который опустил вниз голову, пряча от лейтенанта трезвую физиономию. - Поймали его вот таким за рулём. Напишите направление на экспертизу.
Получив заверенное росписью направление, они поехали обратно. Врач, в этот раз  глаза его не бегали, взял бумажку и повёл горемыку в амбулаторию. С десяток минут старый таксист дул в трубочки, опущенные в пузырьки с жидкостью . И в руках у Сашки появился необходимый документ – освидетельствование, где написано, что у такого-то водителя, такого-то таксопарка при проверке на том-то и том-то наличие алкоголя в организме не обнаружено. Подпись. Число. Время. Штамп.
- Вот документ, - протянул Сашка бумагу старику. - С утра топай к инженеру по безопасности движения, а после к начальнику ГАИ. И не тушуйся.
Старый таксист, у него будто выпрямились плечи и глаза перестали слезиться, подошёл и обнял Сашку:
- Если нормально всё закончится, - дрожащим голосом сказал он,- я и в самом деле напьюсь и тебя напою в лучшем ресторане. Хороший ты, Сань, человек, душевный. – Опять у него глаза заслезились.
Прошли сутки. Утром, проходя мимо конторы, Сашка увидел директора, Крамера, разговаривающего с главным инженером. Почувствовал на себе их циничные взгляды. Когда поравнялся с обоими, услышал  фразу директора:
-  Ерёмин, ты пословицу слышал – когда не хрен коту делать, то он кое-что лижет? Это про тебя, правдолюбец. Иди, иди, не о чем говорить!
Не сразу понял Сашка, о чём речь. Потом понял. Оказывается, старого таксиста хотело подсидеть начальство, чтобы снять с машины и уволить, избавившись от его частых больничных листов. Подговорили гаишника. Но Сашка им помешал. Теперь жди экзекуций.
                16

Лето плавно перешло в жёлтую осень. Полили бесконечные дожди, продолжили летать в воздухе по воле ветра оторвавшиеся от ветки листья. Сашка работал на такси. Работа весёлая, романтичная. Он шёл на смену и не знал: какое его ждёт приключение. Дни у таксиста распределяются вот так: везучие, невезучие. В везучий день на обед лучше не уезжать – как рукой снимет везение. Ещё бывает, сядет клиент и всю дорогу не по сторонам смотрит, а уткнётся носом в счётчик. Набежит пять копеек, он в ладонь кладёт пять копеек, дальше наблюдает. Не хочешь злиться, но трудно сдержаться. Один клиент, помнит Сашка, считая, шептал себе самому всю дорогу. А ехал всего ничего. Рассчитался мелочью. Не выдержал Сашка – отъезжая, приоткрыл дверцу и выкинул денежки клиенту под ноги. В зеркальце увидел, как пассажир, согнувшись, поднимает с земли мелочь. Непонятно, зачем скряги садятся в такси, а не на автобус, где даже можно доехать «зайцем».

Как-то, летом, Сашка подъехал к горкому партии. Жара. Такси заказала представительная серьёзная женщина – одета с иголочки в белый костюм. Сама  привлекательная, лицо подёрнуто грустной задумчивостью. Была она из того круга, куда Сашкина нога никогда не ступала. Поехали по центру в южную часть города. Когда проезжали мимо казачьего рынка, Сашка резко кинул машину в сторону: прямо под колёса выбежал мужчина. Он махал энергично руками, всем своим существом прося забрать его. Сашка, про себя ругнувшись, проехал мимо. Но пассажирка улыбнулась Сашке в зеркальце и проговорила:
- Возьмите. Очень хочет.
Клиент ввалился в машину, сел на первое сиденье, причём, не снял со спины  рюкзак. Пот брызгал с обросшего рыжеватыми волосами лба. Сидел из-за рюкзака буквой Г. Сашка в зеркало увидел, что женщина смеётся, прикрыв рот рукой. А клиент был из тех самых: упёрся взглядом в счётчик. На счётчике выбилось шестьдесят копеек, вот – семьдесят, уже восемьдесят. Клиент поднял руку и застучал по панели, кричит:
- Стой! Стой! Я пойду пешком!
Он пулей выскочил из кабины и, кинув на сиденье восемь рублей, скакнул на тротуар, ворча:
- Подавись такими деньгами…
- Да стой, куда ты? – пытался остановить его Сашка. Но клиент уже смешался с толпой. – Чудак, - посмотрел Сашка через зеркало на женщину. – Он принял восемьдесят копеек за восемь рублей… В первый раз, видно, на такси. Жаль мужика.
Женщина ничего не ответила, покатывалась со смеху, даже выступили на глазах её слёзы. Так, до конца пути, она не могла стереть с лица улыбку, вероятно, вспоминая о незадачливом пассажире.
Бесспорно везучий день, когда путёвку диспетчер выдаёт с жирной красной печатью и надписью – «Инкассация». Работа на инкассаторов – милое дело. Часа полтора машина, с работающим счётчиком,  стоит во дворе банка. Потом, на заднее сидение, в машину не спеша садятся инкассаторы. Они посредине укладывают три или четыре сумки, опечатанные сургучом. Деньги развозятся по сберкассам. Обычно до обеда делается два рейса. Обед – два часа. И эти два часа – работа чисто на свой карман. Клиент, увидев на счётчике десятки рублей, округляет глаза, но водитель его успокаивает, мол, заплатишь  по договорённости. После обеда инкассаторы собирают деньги по магазинам. В восемь часов последняя точка. После девяти часов до двенадцати ночи – опять работа на свой карман. На инкассацию шоферов ставят только выборочно, заранее не предупреждая. Если раз в неделю выпадает счастье – это здорово. Но, несмотря на «леваки», таксистов нельзя назвать богатыми. И, чтоб кормить семью, шофера плюют на здоровье. Одному уже давно нужна операцию на печени, у другого в разные во рту торчат, как у вил, зубы. Не зря любят трепаться шофера, собираясь вместе по причине собрания, о всякой чепухе, вроде – инкассаторам устроить бы аварию, чтобы машина вместе с ними сгорела, а деньги перепрятать. Эти грубые мечты преподносились, как шутка, но глаза невольно у всех загорались, как будто отражая пламя пылающего автомобиля. Сашка, с детских лет умеющий сочинять истории, как-то подразнил всех небылицей:
- Я знаю одного мужика, вместе с ним работал, так он живёт сейчас миллионером, - увлёк он слушателей.
- Как это? – посыпался вопрос.
- Это когда я работал на шахте ещё в Норильске, - начал рассказывать Сашка.- Работал в бригаде у нас парень. Не пил, не курил, семьи у него не было. Жил в общаге. Зарабатывал хорошо, и по вечерам валялся на кровати и подсчитывал деньги. Вдруг являются к нему чекисты и увозят. Думали мы – пропал. Но через полгода, когда в бригаде забыли уже о нём, явился. Мороз был под шестьдесят, а он всё равно на самолёте прилетел. Собирает бригаду, приглашает всех в ресторан. Поит, кормит, деньгами сорит – самые дорогие вина, от закусок столы ломятся. За выпивкой всё нам и рассказал. Его  чекисты из общаги отвезли в аэропорт. Посадили в самолёт на Москву. В Москве его привезли в КГБ, а может, в министерство. Завели в кабинет. Седоватый генерал, с лампасами и всякими там орденами, встал из-за стола – идёт навстречу. Руку ему протягивает, жмёт, расспрашивает: «Как долетел? Не надо ли отдохнуть?». Потом усаживает на диван, подносит рюмочку коньяка, спрашивает: «Есть ли у тебя родственники за границей?».  Шахтёр на него глаза таращит, отвечает: «Нету». А генерал: « Вот и неправда. Родной брат твоего деда оставил тебе богатое наследство – четыре миллиона канадских долларов». «Ей-богу про него не знал» - ответил парень, не вникнув в суть разговора. Генерал улыбнулся и похлопал его по плечу, сказал: « Ну не знал, и ладно, и дальше не знай – забот будет меньше. И чтобы закрыть этот  вопрос, напиши отказ от денег в пользу государства? – он пристально посмотрел на парня, у которого что-то стало проясняться в голове. - Подпишешь чек на получение четырёх миллионов, и оформим документ на отказ твой от денег. Тут же отвезём тебя обратно, у К.Г.Б.  никаких к тебе вопросов не будет». Парень, наконец, допёр до происходящего. И заартачился: « А зачем мне от денег отказываться? Мне что,  деньги не нужны? Я в шахте здоровье кладу за них». Тут дверь открывается, быстро входит товарищ Молотов, с ним ещё трое. Молотова парень сразу узнал. Пялится на него. А тот спрашивает, будто подслушал разговор: «И куда же вы хотите потратить четыре миллиона долларов?». Сообразил парень, как отвечать такому человеку: « Школу построю,  рядом детский сад…»  Молотов засмеялся и говорит: « Так для этого мы и хотели взять у тебя деньги. Наши планы, получается,  совпадают. Сделаем вот что: мы оставим вам двести тысяч долларов, а от остальной валюты вы откажетесь в пользу нашей страны. Вот мы и построим детсад, школу и ещё что-нибудь для нашего народа. Думаю,  возражений не будут?». Спорить с Молотовым парень не решился и головой закивал. А Молотов пожал ему руку и быстро ушёл. Так и стал парень богатым. Теперь у него счёт в банке.
- Не врёшь, Сашка, - спросил кто-то.
- Можешь не верить.
- А я верю, - сказал кто-то.- Бывает, что везёт людям. Если не верить ни во что, то и жить не стоит. Любому может подфартить, а может, и нет…
- Каждый просит у бога удачи, -  снова подал голос сомневающийся слушатель. - Только её бог не всем даёт.   
 
                17

Перед Новым годом работы у шоферов привычно прибавляется. Автомобили с зелёными огоньками просто нарасхват. Причём клиенты все великодушны, все с хорошим настроением, никто копеечной сдачи не просит. В эти предпраздничные дни личные загашники таксистов успешно наполняются. Сашка  не стал исключением.
Но очень быстро прошёл праздник. И потянулись зимние морозные дни. У Сашки за всю зиму было всего два приключения, а все спокойные дни и вечера он заполнял штудированием учебников. Немного сочинял. Всё-таки два случая были, как же без этого в его весёлой работе. Первый – это  поездка в Амурский посёлок. Дорога спокойная, но перед посёлком - ужасная, и в одном местечке она проходит как раз меж опорами высоковольтного столба. Телега, мотоцикл  и «Москвич» свободно проходят, а вот Сашка на «Волге» оторвал ручку дверцы. Но это приключение мелкое. Второе - покруче. Уже ближе к весне вёз Сашка двух стариков – мужчину с женщиной. Переехали переезд, вдруг по лобовому стеклу машины – ба-бах! И половина кирпича легла на капот. Сашка, выхватил из-под сиденья заточенный трёхгранный напильник – обычно шофера возят для личной защиты монтировку, - и выскочил из машины. Увидел подростков, убегающих по узкому переулку. Эту местность Сашка знал. Он прыгнул в машину и, с выключенными фарами, объехал переулок по широкой улице. Вышел и – вот они, беглецы. Они развернулись, но одного Сашка сбил с ног. Не подросток, а парень лет шестнадцати. Ударил его взбешённый Сашка ботинком в живот, а потом за плечо схватил и поволок к машине, процедив сквозь зубы: «Поедем-ка в милицию». Но тут возвращаются его друзья. Все здоровые. Окружают Сашку. Дело становилось  серьёзным. Сашка крикнул: « Ваня! Ваня! Помоги!». «Иду!» - это из  салона прокричал в ответ догадливый дед внушительным басом. Остановились парни, но и Сашка выпустил плечо пленённого. Тот бежать. Двое за ним.

Но вот и апрель. Солнце растопило почерневший уже снег, он заслезился ручьями, оплакивая умершую зиму. Ветер с Иртыша теперь не обжигал прохладой лицо, был освежающим, добрым.
Сашку  привлекли к самодеятельности, чтобы подготовить концерт к Первому мая. Валечка обещала на нём спеть две или три песни. А ещё Сашку обязали на демонстрацию принести аккордеон.  На днях он забежал к тётке своей - Анне. Она встретила с обидой:
- Всю зиму не приходил! Тебе письмо от брата.- Достала его из-под скатерти.
Сашка стал читать. Вовка писал, что к июлю освобождается его друг. Он найдёт Сашку. И вот такая просьба – помочь ему с одеждой. Кое-какие деньги тот заплатит.
Анна так и живёт - бедно. Работает кондуктором на городском трамвае, туда же пристроила и старшую дочь.
Пролетели майские праздники со своими заботами, концертами, пьянками. Вновь потянулись рабочие серые будни. Сашка услышал по рации заказ – ехать в институт физкультуры. Диспетчер предупредил:
-  Будь вежливей,  чемпиона мира повезёшь, Виктора Игуменова».
- А по какому он виду спорта?» - поинтересовался Сашка.
- Здрасте! Не интересуешься ничем. По классической борьбе.
У входа в институт он стоял долго. Вышли, наконец, три лба. Сели. Все на заднее сиденье. Сидят в полусогнутом состоянии – салон «Волги» им был тесным. Кто из них Игуменов, трудно  было понять – все похожи друг на друга, здоровяки. Просят ехать вдоль Иртыша километров шестьдесят. Сашка возразил, мол, за город выезд ему запрещён. Но один здоровяк похлопал его по плечу и пообещал заплатить за оба конца. Поехал. По пути услышал Сашка разговор: «Тебе мы «Москвич» купили, теперь, Николай, для тебя подзаработаем».  Подъехали к барже. Двое здоровых парней, по пояс в воде, тросами сцепляли брёвна, а один белобрысый, тоже крепыш, стоял на барже у лебёдки. Приехавшие парни вылезли из машины, расплатились и махнули ему рукой. Когда они выходили, пахнул в салон студеный влажный ветер. Сашка поёжился. Отъезжая, подумал: «Так вот где чемпионы на машину зарабатывают. Что за порядки – чемпион мира таскает лес, чтоб заработать. Неправильно». Он представил себя по пояс в холодной воде, по спине его пробежала дрожь. Если бы он смог заглянуть вперёд, то увидел бы, как такие здоровяки будут организовать банды и строить себе коттеджи на крови и слезах людей, а многие лягут  под богатыми памятниками.
 
После того, как растаял снег, Сашке вспомнилась картина «Зима», которую он видел в Третьяковке. Ожидая клиентов, он чуть прикрыл глаза и представил перед собой эту картину. И захотелось ему самому нарисовать что-нибудь, но обязательно что-то про зиму. Заехал в художественный салон, выбрал кисти, краску и лист большой картона. Дома долго думал, с чего начать. Наконец вырвал картинку из календаря, на которой изображён был лес вдоль берега реки. Лес в снегу, река замёрзшая. Это подходило. В голове его зазвучала спокойная мелодия, мыслей никаких. Какое блаженство! Душа его отдыхала от грустной памяти. Он рисовал, не помня себя. Очнулся, как будто от сна, от голоса Валечки.
- Саша, неужели это ты нарисовал? У тебя же большой талант, ты можешь на заказ рисовать картины.
- Нельзя, на заказ не получится, - тряхнул головой Сашка, как бы стряхивая с себя состояние наркоза.
Испытанный Сашкой творческий экстаз, связанный с использованием красок и кисти, был, видимо, случайным: попытки после этого что-то ещё изобразить заканчивались неудачей – начав работать, он зевал, томился налетевшей скукой, ничего не получалось, и он забросил кисть. Но испытанное  блаженство осталось у него в памяти, и он просил таинственные силы повторения такого же состояние души и при сочинении стихов. Но это всё равно было, что просить о счастье.

                18

Сашка заезжал к деду Леонтию с надеждою посмотреть на Ириночку. С опаской заезжал, зная, что обида бывшей жены Нины грозит ему провокацией. При этом, Нина её обычно отвозила гостить к матери. Дед Леонтий одряхлел. Чаще всего сидел  у подъезда, на лавочке. Сашка, обратив внимание на плохо выбритые его щеки, купил ему дорогую электрическую бритву. Ему же оставлял  подарки для дочки, если не заставал её  дома.
Работа таксистом стала тяготить. Вероятно, почувствовал, что достаточно тянуть ему резину, пора приниматься за задуманное, то есть, ехать к дяде Василию и поступать в институт. Например, в технический. А к мечтам о писательском труде вернуться только при получении диплома, реализовав себя, как человека. Он утрёт нос тем, кто раньше унижал его, он станет достойным человеком назло проклятой мамочке. Силы он чувствует.
Так думал Сашка, вертя баранку. Будний день. Клиентов нет. Но вот тормозит мужичок, по виду сельский. Сел  в машину и говорит:
- Свози в деревню, за два конца заплачу.
- Не договоримся: таксистам запрещено выезжать за город.
- Да кто проверит…
- А сколь километров до твоего села?
- Сто двадцать.
- А у нас рация берёт лишь пятьдесят.  Диспетчер станет вызывать – а меня нет.
- Ну, хорошо, заплачу за три конца.
Сашка усмехнулся: « Толкает мужик на грех. Как тут удержишься, тем более, что всё равно бросать баранку». Сказал:
- Поехали.
- Только сначала к моргу подъедем.
- Зачем?
- Так мне  покойника туда отвезти надо.
- А ну вылазь – для таких дел нанимай грузовую машину.
- Выручай… Я посажу его около себя. Какая тебе разница? Заплачу за четыре конца.
Сашка посмотрел на него. На миллионера не похож. Наоборот, так себе на нём одежда. Видно, у горя своя мера благоразумия, скупости, расточительности. А у этого человека горе.
- Ладно, согласен… Заплатишь за три конца.               
Покойничек, с зеленоватым лицом, сидел на заднем сиденье, придерживаемый сельским мужичком. Его глаза были приоткрыты, и мутный взгляд уставился через зеркало на Сашку, голова же покачивалась, как будто он был поездкой не доволен. Когда с трассы съехали на грунтовую дорогу, покойничка затрясло, как будто от смеха. Глянул Сашка, а он подмигивает ему. Нужно смотреть на дорогу, а Сашка не может глаз оторвать от мертвеца. Остановился. Попросил пересадить покойничка на край салона. После этого доехали нормально. Село тихое. Мирный лак собак. Промычала  корова. Сашка вспомнил татарское село. А что, ведь спокойней жить в деревне.
Но в городе Сашку потеряли. Его выезд за город не остался незамеченным. На месяц сняли с машины. Так это кстати. Сашка взял обходной лист. Директор спросил о причине его увольнения. Сказал честно: собирается поступать в институт. Директор с сомнением покачал головой. «Назло вот таким поступлю» - подумал Сашка.
Под неостывшим впечатлением от деревушки, сочинил дома:

Рассвет. Заря. Спят люди дружно.
Люблю я красочность зари.
Глядеть, и шум машин не слушать…
Заря, твоя пора, гори!

В селе жить, думается, проще.
Природа – царь и Бог в глуши.
Там, за окном, не лес, так роща -
Вид столь приятный для души.

А воздух! Сдобрен он цветами,
Глотнул – как будто выпил чай!
Зима с обширными снегами,
И с зеленью бескрайней май!

Но о селе я не мечтаю
На фоне зданий и аллей.
Сильна любовь к родному краю,
Да уж отвык от рощ, полей.

Сделан, наконец, серьёзный шаг к тому, о чём Сашка мечтал. Но начались нестыковки. Во-первых, пошла уже вторая половина лета, время для поступления в Вуз потеряно, во-вторых, он ещё не выбрал специальность, да и возникли сомнения в том, что он достаточно подготовился к экзаменам. От дяди Василия получил письмо, где тот обещал ему помочь в устройстве на работу и даже с жильём.  Нужно было быстрее к нему ехать – присмотреться, пристроиться, определиться с факультетом. Встряхнись, Сашка, ведь жизнь твоя уйдёт, и ты так и останешься пустым мечтателем, каких без тебя полно.

 Ничего не мешало отъезду. Но, уж такая у него судьба, появилась большая помеха: неожиданно грянуло сообщение, присланное в телеграмме от Александра Ивановича – мужа Ксении Семёновны. Телеграмма пришла из Москвы, в ней писалось, что мать Сашки  при смерти. Что же он почувствовал? Почувствовал, что теперь он ей ничего не докажет, став человеком. И ещё - почувствовал жалость.
Он немедленно отправился в Москву. Перед отъездом  продал аккордеон за триста рублей, снял с книжки полторы тысячи и с маленьким чемоданчиком для самого необходимого, поцеловавшись с загрустившей Валечкой, поехал. И вот он, одетый в белый халат, стоит в палате, где перед ним на постели лежит мамочка. Это была она, хотя лежало что-то другое – болезненное, опухшее до безобразия. Вроде бы узнала Сашку – в глазах испуг. Рядом, в ногах её, сидит Александр Иванович – поседевший, мрачный. Сашка с ним поздоровался, и поцеловал мать. Отчим, вздохнув, встал и вывел Сашку в коридор. В коридоре они присели на диван. Александр Иванович, склонившись, начал рассказывать:
- Вот такие дела: в Ногинске врач ей вместо больной почки удалил совершенно здоровую. Привезли сюда - спасать. Это больница при научно-исследовательском институте. Пока что бесполезно - не ест, а пьёт только боржоми. Слушок, что она  безнадёжная…
На следующий день Сашка принёс два ящика боржоми, прикупил фруктов. Первые ночи спал он у Александра Ивановича. Днём сидел у больной с ним. Отчим наклонялся низко к её лицу, они беседовали. У Сашки она ничего не спросила, только поглядывала то ли прощальным взглядом, то ли стараясь что-то в нём увидеть. Прошла неделя. Сашку приютили в больнице с лёгкой руки медсестры, которая оказалась разведённой женщиной с ребёнком. Она даже предлагала Сашке ночевать в её квартире, но он отказался: не мог закрутить роман в эти дни. Через десять дней приехала Полина. С хакасом она не ужилась и переехала жить в Чернигов. Разговор с сыном и сестрой у больной так и не произошёл, зато с Александром Ивановичем они всё шептались. Полина с Сашкой просиживали в сторонке. Но у Полины не тот характер, чтоб она могла выдержать подобное долго. Сидя за обедом в кафе, она раздражённым голосом сказала Сашке:
- Мы не очень ей нужны, разве не видишь? Она может ещё долго протянуть, а мне домой надо. Я буду брать билет. Не хочешь погостить у меня, раз всё равно с работы уже рассчитался? А может, приживёшься. В Киеве институтов полно.
- А поедем, тётя…
Прощание с матерью было холодным. Даже больной её организм сохранил в прежней силе равнодушие к сыну, это было видно в минуты прощания: наверняка зная, что  видит сына в последний раз, не обронила ни слезинки, не прижала к груди, не вскрикнула, не пожелала ничего. Откуда такой холод? Понимала ли она, что живая ещё физически, она давно похоронила душу?
               
               
                19
               
Чернигов встретил Сашку с Полиной ясной солнечной погодой. Сашка попутно осмотрел вокзал и автостанцию, что располагалась рядом с железнодорожным вокзалом. Согласно расписанию рейсов, автобусом отсюда можно было уехать в любую сторону Украины.
Время шло к осени, но листья деревьев были ещё ярко-зелёными, только вокруг, на газонах и тротуарах, валялись коричневатые ядра плодов каштана. Сашке город  понравился. Тётка жила в однокомнатной квартире. На другой день они собрались в гости к дочке Зине, которая тоже жила в Чернигове с мужем и двумя ребятишками. Зина Сашке обрадовалась, крепко обняла, отошла в сторону и стала разглядывать его. И, в конце концов, громко воскликнула:
- И куда же делся тот сопливый мальчик, смешной хулиган?
Сама она стала изящной женщиной с миловидными чертами лица. Первые дни Сашка бродил по городу, его центру, прошагал мимо старинных церквей. Говорят, что здесь, в одной из них, снимался фильм по мотивам гоголевского «Вия». Чем больше Сашка обходил город, тем больше он ему нравился. Когда поделился своими впечатлениями с тёткой, та сказала:
- А поживи тут с годик. Может, приживёшься, и Валя переедет сюда – у неё же учёба скоро закончится. А что, хорошая  мысль.
Полинина мысль Сашке понравилась. И решил остаться на год. Отослал Валечке бандероль с паспортом и письмом, где описал перспективу пожить в Чернигове и просил  выписать его. Учиться и здесь, в самом деле, он может – решил. Обратил внимание, что на украинском языке здесь говорят редко, и если в кинотеатре фильм идёт на мове, то людей в зале мало. Но вывесок много на украинском языке. Он читал их - «Перукарня», «Йидальня» и ощущал в произношении что-то родственное, родное, не то, что немецкий «Хенде хох» или французский «Бонжур». Но, сопоставляя украинский язык с русским, отмечал, что русский проще. Например, если говорим о пекарне, то сразу становиться ясно, что там пекут. А вот по-украински баня - лазня, как будто там лазят. Но нежных интонаций у украинцев больше. « Ты моё дитятко» - прямо как песня. Много здесь песен  печальных. Это говорит, конечно, о непростой судьбе украинского народа.
«Ой, вы, люды, ой, вы, люды,
Скрозь лишь горэ бачу.
Бачу тильки одну муку,
И до зорьки плачу».

Девчата-украинки прелестны! Черноглазые, бойкие дети солнца. Глядя на них, ему, однако, не пришло в голову завертеть роман, попробовать, каковы эти красотки, нет, он был пока одержим воспоминанием о Валечке, мысли заполнял строгими планами. И тосковал о дочери. Думал о том, что перебравшись сюда навсегда, он лишится возможности даже изредка видеть её. За две недели он три раза бегал на телефонную станцию заказывать переговоры с Валей. И каждый раз слышал её плач, упрёки, в которых звучали постоянные обвинения, что он хитро бросил её. Попытки её разубедить раздражали обоих и заканчивались преждевременным обрывом разговора. Пожаловался тётке. Та только посмеялась, сказав, что Валечка не свыклась с мыслью о возможных переменах, поэтому находится в расстройстве, сомнениях. Ничего, потом успокоится. Тётка с первого дня его приезда запретила ему тратиться на пропитание, кормила его украинским борщом и невероятно аппетитными котлетами, подтверждая факт бывшей своей службы поваром первой руки. И постоянно рассказывала о красотах города в весенний период, когда расцветают сады и раскрывают вдоль аллей бутоны каштаны. А река Десна! И красавица, и вода у неё вкусна – говорят, в ней много полезных веществ, особенно, йода.
Часто встречалась Сашке молодая женщина, проживающая в их доме, в соседнем подъезде. Стали здороваться. Она рыжеватая с огромными белесыми глазами и вздёрнутым носиком; фигурка точёная, ножки прямые. Спросил про неё у тёти. Вопрос обыкновенный, но не для женских ушей. Тётка  затараторила:
-  О, эта баба та ещё… Видел, сколь у неё на руке золотых колец? Одно с алмазами – богатство. А серёжки! Саша, бросай Вальку, если сумеешь с этой познакомиться. Станешь сыром кататься в сливочном масле. А?
- Нет, тётя… Я уже на одной богатенькой бывал женат. К моей дочери не подпускает.
- Как знаешь, но приглядись, всякие женщины бывают.
Наконец по почте пришёл паспорт. Тётя Полина написала заявление на прописку. Обоих вызвали в милицию. Чин в погонах посмотрел на Сашку неприязненно. Как из чашки горох, посыпались вопросы: « Почему из Омска ты уехал?», «Что делать собираешься в  Чернигове?», «Надолго ли приехал?». Трудно было доказать Сашке своё родство с тётей: фамилии-то разные. Сашке стало обидно за тётку – ей-то для чего унижаться, доказывая, что она родственница и поэтому прописывает на жилплощадь парня. В конце концов, допрос закончился, и милиционер оставил Сашкин паспорт для прописки.
Сашка, с паспортом и трудовой книжкой, отправился на поиски любой работы. Три конторы ответили отказом. Наконец повезло. Рядом с гостиницей «Украина» он увидел приличный старинный трёхэтажный дом, над  дверьми которого красовались три вывески, то есть, в этом здании располагались сразу три учреждения. Сашка вошёл в дверь и почему-то отправился сразу на второй этаж. Над дверью кабинета прочёл надпись, дублирующую ту, что при входе: « Общество знаний  Черниговского  областного Совета исполкома». Дверь открылась и, неожиданно, перед Сашкой предстала миловидная соседка с золотыми украшениями на пальцах. Она куда-то шла, но, увидев Сашку, поздоровалась, остановилась.
- А вас что к нам привело? - спросила.
- Работу ищу, - смущаясь, ответил Сашка.
- Какая же у вас профессия?
- Шофёр.
- Шофёр? Гм… Хорошо, документы дайте. – Она взяла паспорт, права, трудовую книжку, профсоюзный билет.- Заходите в приёмную и там подождите. – Она завела его в приёмную и скрылась за коричневой массивной дверью.
Вернулась минут через десять. Улыбается:
- Заходите.
За столом большого кабинета сидела объёмная, килограмм за сто, но очень симпатичная женщина.
- Проходите, Александр Викторович, - у женщины явно украинский акцент. – Сядьте. Что я скажу – нам трэба водитель. Вы таксистом работали?
Сашка кивнул.
- Значить,  сможете на «Москвиче?»
- Конечно.
- Эльза, позови Радченко! - крикнула она секретарше.
В кабинет вошёл широкоскулый, пожилой мужчина с весёлыми и подхалимными глазками.
- Что прикажете, Надежда Ивановна? - улыбнулся он слащаво и без приглашения плюхнулся в кресло около стола.
Хозяйка заговорила скороговоркой:
- Александр Фёдорович, я о нашем «Москвич» тебя хочу спросить. Какий ему ремонт трэба?
- Да якой там ремонт – колёса проверить, да трохи тормоза прокачать. А шо вы, Надежда Ивановна, пытаете меня за «Москвича»?
- Да вот хлопчик хочет попрацюваты  на нём. – Она повернулась к Сашке: - Идите, Александр Викторович, до секретаря Эльзочки, у неё напишите заявление.
Сашка написал заявление и спросил у Эльзы:
- А этот дядька кто?
- Наш завхоз… - начала Эльза, но тут вышел дядька и протянул Сашке его документы, кроме трудовой книжки - её передал секретарше.
- Пишлы, побачишь «Москвич»,- обратился к Сашке.
Сашке не терпелось взглянуть на машину, но завхоз по пути завёл его в бухгалтерию и там, с порога, всем объявил:
- Знакомьтесь, Александр Викторович Ерёмин – наш шофёр на «Москвича».
Потом о чём-то стал разговаривать с двумя женщинами. Сашка переминался с ноги на ногу. Наконец, пошли. При выходе из здания завхоз что-то вспомнил, возвратился и пришёл обратно далеко не сразу, а когда вернулся, то протянул Сашке два ключа:
- От гаража и от машины. Пишлы до Вкраины. - Махнул рукой и пошёл в сторону гостиницы.
Вошли через центральный вход в гостиницу «Украина», прошли вестибюль, а вышли через другие двери прямо во двор. Там и был гараж. Завхоз открыл его, и перед Сашкой предстал цвета вишни «Москвич – 408». Видно было по запылённому капоту, что давно никто к машине рукой не прикасался.
- Ну, бувай, - сказал завхоз. – Утром скажешь, який треба ремонт.
Завхоз ушёл. Сашка осмотрел помещение. Гараж широкий; у стены ещё один автомобиль. Светильники яркий льют свет. Сашка протёр машину снаружи – тряпки валялись на полу. Поднял капот, глянул на мотор; потом заглянул в багажник – ключи гаечные есть, домкрат, запаска, баллонный ключ – всё на месте. Резина хорошая. Стал заводить двигатель – совсем не схватывает. А когда завёлся, то зачихал и застучал. Дальше – не лучше: ни одна скорость не включилась, значит, надо вскрывать коробку передач. Закрыв гараж, он пошёл домой.
Утром, на другой день, он доложил завхозу о неисправностях автомобиля. Решили начать с мотора. Кроме Сашки, в «Обществе знаний» работало ещё два шофера. Один из них – Петро, - ему пошёл шестой десяток, - весёлый мужик с лохматыми и ещё чёрными, бровями. Он – водитель маленького автобуса «Паз», который целый день простаивал во дворе. Найти водителя можно было всегда в котельной, отапливающей гостиницу и соседнее здание, где ютилось «Общество знаний». Второй шофер – чистенький еврей лет сорока – Рафаэль Яковлевич, в быту – Рафик. Он человек приятный в общении, а в жизни расчётливый. К его мнению прислушивалась даже «Шахиня» - так за глазами называли Надежду Ивановну. Кстати, она редко доверяла своё грузное тело кому-то, кроме Рафика. С великим трудом забиралась она в «Бобик», взмахивала рукой, и Рафик вёз её в только одним им известном направлении. А куда – у  Рафика не дознаться.  Шофера, когда не было дел, пропадали в котельной среди подвыпивших кочегаров. Втроём они и занялись ремонтом «Москвича».

Прислала письмо Валечка. Какое-то официальное. Учится, ходит на репетиции в таксопарк. И всё. Обидное письмо. Он сел писать ответ, ещё не остыв от обиды, издевательский ответ. Вот его текст. «Здравствуйте, многоуважаемая Валентина Александровна. С поклоном к вам, Ерёмин Александр Викторович. Спешу сообщить, что денно и нощно молю господа о здравии вашем и благополучии. Смею выразить благодарность вам за письмо, коим вы изволили осчастливить раба божьего Александра. Благодарю за волнения, постигшие меня при прочтении письма вашего, так тонко тронувшего скромную на отзывчивость душу. Как же чувствуется в вашем письме, Валентина Александровна, тоска разлуки и забота о моей личности, я так и слышу в строках вздохи, вижу слёзы. Прошу меня простить за обременительную для вас просьбу отвесить низкий поклон рабе божьей Анне, моей тётке, и передать ей моё благословление на её последующий брак. Отдельно поклонись многоуважаемой моей тёще Елене Борисовне. Целую ручки.
Р.С.
Прости, Валюша. Только в твоём письме столько холода… Я постоянно думаю о тебе, равнодушие в твоём письме ударило меня. Скучаю о тебе и дочке Ириночке.  Больше мне никто не нужен. Надеюсь, что, окончив учиться, приедешь. Твой муж».    
         
                20

Не с кем Сашке было поговорить о планах. И он начал вести дневник. Уйма мыслей, сомнений. Несмотря на постоянные уговоры тётки, он ещё не решил остаться в Чернигове. Здешний климат ему нравился, городишко тоже, но… Одним словом - сомнения, лишние мысли, которые мешали спокойно жить. Итак, купив общую тетрадь, он начал вести записи.

                1.11.70

Выходной день. Тётка ушла на барахолку. Работает на кого-то: продаёт поношенные вещи, получая рубль за что-то проданное. Прирабатывает к пенсии. Небо с утра очищено от облаков, бездонное; почему-то хочется смотреть в бездну, не отрывая глаз. Но к одиннадцати подтянулись тучи. Наверняка пойдёт дождь. Такая погода настроила на стихи.

Широкий в осень шаг
Уж сделала природа -
Шаг в сырость и во мрак,
В прохладу, в непогоду.

Дождём грешит октябрь,
Дождь и октябрь - как братья.
Я слышу, говорят -
          Прошло уж лето бабье,

Когда тепло рассвет
Нёс в осень молодую,
Когда писал поэт
Про осень золотую.

Идти мне некуда. Во дворе соседи выбивают громко пыль из ковра. Слышен лай собак. Всё это располагает к тоске. Мимо окна прошла тёткина подруга. Звать Шура. Одинокая, немолодая женщина. Болеет радикулитом. Вчера, по просьбе Полины, помог ей - из погреба вытащил мешок картошки. 

                2.11.70

Работал. Ездил с завхозом на базу сельскохозяйственной техники, где мы выписали крышку на коробку передач. Завхоз – подполковник в отставке – любит рассказывать   истории, и любит, чтобы его внимательно слушали. А я о своём думаю, но прикидываюсь, что слушаю. Послушал бы он о моей жизни…

                4.11.70

Делать на работе пока мне нечего: двигатель на ремонте, в Киеве, забирать его буду только после праздника. Просидел в актовом зале, наигрывая на пианино вальс Шопена. Столько в его вальсах грусти, как в моей душе. Играя, увидел мелькающее в окне кинобудки личико татарки – штатного киномеханика; она, как и я, очень часто грустит, хоть и молодая, и ей, видно, этот вальс по душе. Если бы не вечерняя лекция, я бы не оторвался от клавиш. Вчера, после работы, зашёл в книжный магазин, купил пару учебников – алгебру и физику. Но заглядывать  в них начну только после праздника.         

                6.11.70

Завтра праздник. Надежда Ивановна всех собрала в кабинет. Усадила вдоль стены. Я сидел лохматый: забыл взять расчёску. Вспомнил Валечку, она мне напоминала перед уходом: «Не забыл ли ты чего?» Всё больше чувствую, что не хватает её.  Не люблю, но нравиться, да и очень привязался. Надежда Ивановна, стоя, поздравила нас с наступающим праздником - тон, каким обычно произносят тост. Для меня, в самом деле, наступил большой праздник: когда пришёл домой, там ждало письмо от Валюши. Обещает приехать. Не дождусь, наверное.

                7.11.70

Тётя Поля наварила пельменей. Распили бутылку водки. С другой бутылкой отправились в гости к подруге её, Шуре. Пили ещё портвейн. Давно так не напивался.

                13.11.70

Был в Киеве. Красивый город! Долго бродил по бульварам, а сам думал о Валечке. Соскучился. Может, ещё и красота города и не по-осеннему солнечный день так    подействовали, захотелось женского тепла, ласк. Всё-таки она для меня дорогой человек. Купил бутылку коньяка и долго сидел в сквере, недалеко от памятника Ленину. Потягивал из горлышка, поглядывал на монумент и думал о судьбе нашего государства, ни больше, ни меньше. Мне кажется, что если бы не умер так рано Ленин, то не было бы репрессий. Вспомнил Норильск, нашпигованный зэками – серыми, опухшими от голода. Многие сидели за нечаянно сказанное слово, может быть, в сердцах, может, спьяну. Ну, какие же они враги народа?

                17.11.70

В котельной работает кочегаром мужичок, Василь. Худой, всегда сгорбленный, с кислым выражением лица; ему под пятьдесят. Когда выпьет, любит вспоминать о войне, которая закончилась для него в Венгрии в звании сержанта. Был ранен много раз. Служил после войны в части, расквартированной в Ковеле – это на западе Украины. Рассказывал, как несколько раз с группой бойцов его отправляли в город Луцк, где проводилась очередная операция против бандитов. Они, говорил он, в Луцке совсем обнаглели; даже был издан приказ, запрещающий офицерам выходить в город без сопровождения солдат. Но в Ковеле « бандеровцов» придавили, хотя бродить по лесу, что виднелся недалеко, было опасно. Дети партийных работников или офицеров могли поплатиться запросто жизнью. И ещё - на лугах, в лесу люди натыкались на мины, гранаты. Случалось – подрывались. У его знакомого на мине подорвался сынишка, школьник. Учился в третьем классе. Когда часть их расформировали, он переехал сюда, потому что боялся за своего сына. Рассказывал, что штаб части, где он служил, окружал большой сад. Вишни, груши, орех, слива синяя и жёлтая, антоновка. Сад обнесли  проволокой, что осталась с фронта: замучили болельщики ныряющие в него со стороны недалеко расположенного стадиона. Сады в Ковеле богатые, по рассказу Василя. Много деревянных тротуаров, по которым идёшь, а на тебя свисают ветви  со сливами. Недалеко от штаба располагался базар, куда в корзинах бабы привозили фрукты из сёл. В увольнительную солдатики отправлялись обычно в парк. Весёлый парк: громкая музыка, песни  военные – про Катюшу, про дорогу; в ларьках свежее пиво и, к ним, раки. Около парка летний кинотеатр – без крыши, высокие деревянные стены.  Кино только вечером. Хорошо рассказал о Ковеле Василь, очень красочно. О Норильске я бы так не рассказал.

                20.11.70 

Тётка не соглашается обменять квартиру в Чернигове на Омскую. Я с таким предложением к ней вчера обратился. А мне уже хочется возвратиться. Ну, и её понимаю: здесь  дочь, внуки.
Наконец-то выехал на «Москвиче». Автомобиль старенький, но бегает хорошо. Надежда Ивановна довольна. Просит поберечь машину. В обязанности мои входит привозить для просмотра банки с фильмами и, потом, отвозить обратно их, на склад. Пока что это вся работа. Свободное время сижу в кочегарке, где слушаю рассказы Василя или режусь в карты и пью пиво, понимая, что не загружают работой, потому что держат мой автомобиль на экстренный случай. Полистал алгебру. Дал себе слово штудировать каждый день три листа.

                27.11.70

В кочегарке узнал, что по вечерам Рафик на  «бобике» зарабатывает извозом. Решил тоже попробовать, может, сойдёт с рук. Выехал накануне из гаража часов в семь вечера; заработал на две бутылки вина, которые  выпили с тётей Полей. На следующий день никто и ничего. Значит, буду продолжать. Опять завёл машину; поехал на вокзал. И там встретил Рафика – на «бобике» он поджидал клиентов. Он понимающе улыбнулся, появление моё в кругу таксистов, видимо, одобрил. Да ему ничего и не оставалось, кроме солидарности. С машиной мне станет жить легче – смогу кое-когда позволить себе лишнюю бутылку вина, лучшее питание, а то от ливерной колбасы в последние дни  началась изжога. В воскресенье отвёз на барахолку тётю Полю с её великими узлами. Алгебру я теперь в покое не оставляю. Но читаю в гараже, чтобы не отвечать ни на чьи  вопросы. Когда же я поступлю институт? Одолевать стали думки, которые прежде миновали меня. Это, верно, возрастное. Например, о зле и добре. Но что у меня получается? Когда начинаю представлять, что такое зло, передо мной вырисовывается облик мамочки. Вот ведьма! Вероятно, умерла… Телеграммы, правда, от мужа не было. Я без присмотра и доброго слова вырос уродом, но и сам ведь оставил Ириночку без отца, хоть и убеждаю себя, что не мог жить дольше в том аду. Оправдываюсь тем, что буду ей помогать. А зачем изменял Валечке? Это грех или это зло? Но ведь я не люблю её. И если не изменит или не встречу в жизни настоящую любовь, не брошу её, несмотря на то, что бесплодна. Нам вместе хорошо.

                12.12.70

К тёте Поле зачастила Шура. Оказалось, что ей сорок лет, но, видимо, поломала её трудная жизнь – выглядит на пятьдесят. Она с собой всегда приносит бутылку вина, и тогда тётя собирает на стол, и они просиживают до ночи. Если застаю их после вечерних поездок, то присаживаюсь к ним. Теперь я знаю её историю. Её в сорок втором году изнасиловали двое фашистов – ей всего двенадцать было. После войны вышла замужем, но ненадолго. Теперь ждёт возвращение из армии сына. Меня стало забавлять одно обстоятельство. Шура в последнее время не сводит глаз с меня. Просто пожирает. Чего хочет? Неужели затащить меня в постель? Смешно, хоть и разбирает любопытство. Может, пойти навстречу? Тётя Поля ей наверняка рассказала, что у меня здесь никого нет, значит, я скучаю по женщине. По моему, они сговорились насчёт меня. Во всяком случае, тётка её расхваливает и уже много раз просила меня помочь ей то привезти картошку с рынка, то починить что-то в квартире. Мучаюсь над алгеброй. Кажется, созревают плоды моих мук: в чём-то уже разбираюсь и чувствую, что становиться интересно входить в дебри этого непростого предмета. Определённый сдвиг в голове. Алгебра заполняет моё время на работе, а вечерами, уже перед сном, снова хочется поискать рифмы к грусти по Валечке. Рифмы находятся, но строчки слабые. Кстати, у современных поэтов, которых я почитывал в Сибири, знаменитых московских, такая же болезнь – злободневные их творения не очень звучные. Тайну звуков знали Фет, Кольцов,  Есенин. А московские стихоплёты сегодняшних дней её не постигли.

                20.12.70

Шура всё ж добилась то, чего хотела. Это произошло накануне. Вернулся с армии сын её, Серёжа – коренастый, светловолосый парень небольшого роста, улыбчивый, с детскими глазами. Шура пригласила к себе тётю Полю и меня, чтобы отметить  возвращение молодого солдата. Пошли к ней  вечером. Её богато накрытый стол меня порадовал. Вина и водки было вволю. Много пили и ели, потом плясали; я выходил курить с Серёжей в коридор. Напился достаточно. Не помню, как отключилось сознание. Очнулся  - лежу на диване, в одежде. Тишина. Полумрак. Из приоткрытого туалета проникает в комнату тусклый свет, остальные лампочки погашены. Шура в нескольких метрах от меня лежит на кровати под простыней, на спине, неподвижна, как мертвец. Обратился к ней: «Шура, а, Шура,  спишь?» Отвечает: «Нет». Спрашиваю: «А где же остальные?» «Никого нет: Серёжа к бабушке уехал на такси, Поля ушла».    Спрашиваю: « Шура, а чего ты не спишь?» « Не хочется».  Я поднялся, подошёл к столу и распечатал бутылку с вином. Выпил почти всю. Стало клонить в сон. Ну, а дальше посмотрел на Шуру, лежащую, снял брюки и лёг на неё. На ней одна нижняя рубашка. Она не шевельнулась. Обхватил её тощее тело, раздвинул тонкие ноги. С её стороны ничего. Когда проникал в неё, казалось, что имею дело с только что освободившейся узницей Бухенвальда – одни кости. Продолжал движения, думая с досадой: «Дурак, зачем связался…» От моих колебаний у неё ничто не нагрелось, не оживилось, лежала по-прежнему недвижимо, как мумия. Дальше не помню: бутылка вина, верно, сделала своё –  на ней уснул. Проснулся под утро от того, что её рука, держась за моё хозяйство, не спящее вместе со мной,  направило его в себя. Вошёл без труда. И почувствовал медленные, но страстные её движения навстречу. Это было слишком неожиданно, продолжалось долго. Но вот она дёрнулась и прижала с силой меня к груди; потом расслабила руки и раскинула их над головой, и это всё в безмолвии. Доставил, однако, я женщине удовольствие. Возможно, вернул ей искорку  жизни.  Всё это так, но стыдно…


                22.12.70

Вечером играли в подкидного в кочегарке,  пили водку. « За полночь «Рафик» хлопнул меня по плечу: «Ну и что? По домам?» Пошёл с ним. Он дорогой спросил: «У тебя вкусненькое что-нибудь дома есть?» Я ответил: « Вряд ли. Если только тётка сварила». «А у меня точно есть, - ответил. – Пошли». «Рафик» собственным ключом открыл дверь. Мы вошли в коридор. Разулись. Он провёл меня в кухню. Там, обложившись тетрадками, сидела его жена. Она учительница. Рафик попытался изобразить трезвого, усталого человека, но это ему удалось плохо. «Софочка! – проговорил он умоляюще, прижав руки к груди. – Сломались. Немного поремонтировались. Так устали...  Угости нас с Александром чем-нибудь».  Софочка, миловидное создание, глубоко вздохнула всей прелестной грудью, убрала со стола кипу тетрадей. « Королеву ты себе отхватил, Раф, - сказал я ему. – Намного тебя моложе?» «На десять лет» - отвечал довольный Рафик. Я знаю, что их внуку два года, но кто бы назвал Софочку бабушкой? «Ты не представляешь, как мы любим друг друга» - похвастался Рафик. Вошла жена; последние его слова она услышала и мягко улыбнулась, покачав головой. На столе вскоре появился хлеб, а следом – колбаса, огурчики, буженина, салат и огромными кусками нарезанный пирог и тарелочка с фаршированными яйцами. Явилась и бутылка «Столичной». « Думаю, что достаточно?» - проговорила она. «Софочка, моё золотце, дай поцелую тебя» - потянулся к ней Рафик. Она подставила ему щёчку. После двух рюмок мы разговорились. Софа уже спала. « Вот так, Саша, - глядя мне в глаза, проговорил Рафик.- Ты не представляешь – я за двадцать лет не изменил ей ни разу. Потому, что нет её лучше. Не дал мне бог второй любви». « Я по-хорошему  завидую тебе» - отвечал я ему. Он ещё что-то говорил о своей прекрасной Софочке. Потом загрустил, вспомнил о посещении еврейского кладбища. Красочно описал. Потом голова его наклонилась вниз, и я едва успел убрать тарелку, в которую нацелился Рафик. Я встал и немного потряс его, чтобы можно было с кем проститься. Он, покачиваясь, довёл меня до двери. Дома я, вспомнив рассказ о кладбище, и сочинил:

Как обычно, везде чистота,
Аккуратно уложены плиты.
Только нет здесь ни звёзд, ни креста -
Для нас, русских, привычного вида.

Текст иной стёрт уж временем весь.
Есть и свежая, вроде, нарезка.
Только кто это сможет прочесть?
Мало русских, кто знает еврейский.

Мысли грустные птичкой парят.
Страшной смерти повсюду виденье.
Жили раньше, а нынче лежат
Поколенья, ну, да, поколенья.


 

                25.12.70

Приехала  Валечка. Сидел я дома вечером, когда открылась дверь – и вот она,  долгожданная! В охапку её, и, вспомнить смешно, бегом на кровать. Целуя, раздеваю. Она хотела вырваться, отталкивала, что-то говорила об усталости, но потом разогрелась и сама разделась. Глянул на неё, обнажённую, и ударило меня в голову, и слепились мы с ней. Тётушка, вернувшись, захватила  нас на интересном месте. Но сумела изобразить радость, а Валечка спешно накинула на себя белую сорочку и побежала обниматься. « Он  ждал тебя! - тётя закатила глазки. – Прямо изболелся от тоски. Уже к врачу хотела его отвести». Молодец тётя! Сказала то, что надо было, несмотря на то, что с лица её ещё не сошёл румянец от увиденной сцены. Вряд ли проговориться по поводу Шуры, хоть, я уверен, знает от подруги  о той ночи.    
               
                8.01.71

Мы с Валечкой теперь ни шагу друг от друга. Она идёт со мной на работу, играет в карты в кочегарке, катается на «Москвиче». И, конечно, мы предаёмся дома бурной любви при отсутствии тётки и, несколько сдержано ночью, слыша сопение и дыхание, думаю, прислушивающейся к нам родственницы. Надежда Ивановна, узнав, что ко мне приехала жена, пригласила нас в кабинет и уговаривала Валечку остаться в Чернигове. Обещала устроить на работу, а через год любыми путями добиться квартиры. Валечка, естественно, пока отказалась, так как нужно ей заканчивать учёбу в музыкальном училище, но на будущее пообещала. Новый год встретили скромно – винегретом, селёдкой, холодцом, горячими пельменями. Утром тётя Полина уехала к дочери, и продолжился наш праздник в мягкой постели. Предчувствие скорого отъезда её возбуждало нас на безумные и нескончаемые ласки. Но день отъезда настал. Надежда Ивановна позволила мне отвезти Валю в аэропорт города Киева на «Москвиче». Ехали молча,  я, опечалившись, думал, не оставить ли мне этот город. Но представились встречи с прежними приятелями. Валечка меня поняла и стала рассеивать мою грусть спокойным доводом – мол, Чернигов всё-таки интересней Омска и она, закончив учёбу, обязательно приедет сюда. У неё, кстати, корни украинские, и, возможно, стоит ей попробовать здесь начать карьеру певицы, выступая с репертуаром украинских песен.
До самолёта было два часа. Сели мы в ресторанчике, в укромном месте. Она немного всплакнула. Я видел её волнение. Любит меня. Я смотрел на неё. Двадцать три года красавице, а больше девятнадцати не дашь. Рафик и тот заметил: «На малолетке женился». Она незаметно для других, под столиком, поглаживала мою коленку; и очень захотелось мне напоследок поласкать её. Она почувствовала это и, дразня, повела рукой выше. И, вижу, сама готова броситься мне на шею… Каково было расставаться? Как поэт говорил: если это не любовь, то что? Проводив глазами ввысь улетающий самолёт, почувствовал себя подранком, оставленным умирать стаей журавлей. Взял на вокзале пассажиров, желающих ехать в Чернигов, и помчался по подмерзающей дороге обратно. Когда прилёг на кровать, уснуть не мог. Сочинил такое:

Я обновил себя любовью,
Чувств пылких вздыбилась волна.
Живя душою этой новью,
Бокал любви допью до дна.

Я пьян? Конечно же, конечно!
Ужель хочу я отрезветь?
Мне опыт шепчет: всё не вечно,
И чувство может умереть.

Но незнакомый тихий ропот
Послышался, как шум вдали:
«Да плюнь и разотри на опыт,
Минуты радости лови!»   
               
Почувствовал в стихе музыку – очень тихую, не звенящую, как гитара, но всё же. А может, это то, что я всегда чувствовал в себе? Как будто искорки ночных звёзд влетели в душу, и душа перестала быть немой. Или мне это показалось?

                22.01.71

В Общество знаний, пришёл перед обедом Серёжа. Он работал вторую неделю в городском собачьем питомнике, и ему нужна была машина для поездки на мясокомбинат, чтобы взять там отходы для животных. Загрузили ливером  багажник, а ещё положили пару свиных голов. Килограмма три говяжьих сердец при разгрузке он оставил мне за использование машины. Когда я от него уезжал, он, хитро улыбаясь, предложил мне приехать сюда ещё завтра, сказав, что будет дежурить и, так как в питомнике выходной день, то кроме него никого не будет, но будут две красавицы; закуску он приготовит, а спиртное за мной. Я подумал о Валечке, и дал согласие. Тётушка мясу обрадовалась, тут же принялась жарить говядину с картошкой.
Купив три бутылки водки и пять бутылок пива, взяв с собой гитару, прибыл я в собачник. Под лай псов Серёжа меня познакомил с девчонками. Его девушку звали Лидой. Высокая, с осиной талией и большими глазами, она могла бы претендовать на пристальное внимание более достойных мужчин, а не шататься по собачникам. Но какое-то душевное разочарование, какая-то печаль в глазах соответствовали сегодняшнему её положению. Моя девушка назвалась Надеждой. Простая, смазливая и, похоже, податливая. Серёжа поставил на стол полную кастрюлю варёного мяса, и мы приступили к пиршеству. Пили до ночи; в процессе пьянки я дёргал струны и пел; девчонки болтали. Потом дружок увёл Лиду в каморку, где располагался топчан; а мне с Надеждой предстояло их сменить после них…. Сидели мы с Надей за столиком и, не спеша, потягивали пиво. Не было света, но от яркого прожектора, что горел снаружи, было светло. Она, вижу, будто захотела спать – склонила голову мне на плечо. Скучая, я положил руку ей на грудь, и почувствовал быстрое биенье её сердца, что не соответствовало её показному скучному виду. Ах, плутовка! Тогда я опустил руку на её колено и стал гладить. Вот и дыхание участилось. Моя рука скользнула к её трусикам и не спеша потянула их. И она перестала играть комедию – обняв меня за шею, впилась в губы. А я уже хозяйничал среди её прелестей, как дома. Шепнул: «Надя, снимем свитерок?» О, какие обнаружил сосочки! Взял один губами, подержал, потом – другой.  Она пальчиками влезла в мою шевелюру и зашептала: «Нам хорошо. И не нужно другого, ясочко моё, рыбонько моё. Ты не знаешь, я тебя давно приметила и уже столько времени о тебе думаю. Я  работаю рядом с вашей конторой и вижу тебя  в окно. И всё о тебе знаю – и что жена к тебе недавно приезжала. Уехала от тебя, а я бы ни в жисть не уехала. Как я плакала, когда ты ездил с ней. Это же я Серёжу уговорила привезти тебя. Теперь всё понял? О, как ты на гитаре играешь! Я послушала и больше ещё тебя полюбила». От её монолога, путанного и долгого, но искреннего, умилилось моё сердце. Зато страсть погасла. Она это почувствовала. И зашептала: «Я тебя серьёзно люблю, у меня ни с кем ничего ещё не было, а с тобой соглашусь хоть сейчас, если дашь слово, что будет у нас серьёзно. У тебя  нет семьи – ты тут, она там. Это не семья. Ну, так что скажешь?» Интересная девушка. Пришло ей время отдаться, созрела, хочет этого, готова, но, чтобы ублажить страх и будущие укоры перед возможными последствиями, она перекладывает ответственность. Она знает, что соврать мне ничего не стоит, наобещать горы, она легко поверит, чтобы отдаться; а когда окажется, что я ей врал, соблазняя, то я один буду виновным в её грехе, и она будет меня проклинать. Я сказал Наде: «Послушай, ведь я тебя не знаю, как же я могу принять решение? Это ведь серьёзно – поменять семью. Нам нужно ближе с тобой познакомиться. А если  ты  так, без обещаний, мне доверишь себя, то это будет плюсом в свершении того, что ты хочешь. Но сразу предупреждаю, что ничего не обещаю». Неплохо сказал, несмотря на то, что был  пьян. Сказав так, я стал нежно теребить её. Я её соблазнял. « Хитрый, ну уж нет…» - застонала она, по-моему, готовая отдаться. Вышла из каморки парочка. Прилично задержались – дело шло к рассвету. Легли мы на топчан, и я был уверен, что она согласна на всё. Только сам не был уверен в необходимости сближения. Она тут же прильнула к моим губам, а я опрокинулся на неё и прижался к ней, попутно потянув с неё трусики. Она позволила. Сам я тоже разделся. « А теперь ты просто полежи… - вдруг шепнула она. – Ведь ты меня насиловать не будешь?» Насиловать я не собирался, но всё же просунул ладонь ей между ног и нежно стал ласкать. Её это, как показалось мне, устроило. Больше того, она и сама принялась делать это со мной. А ещё стала шептать: «Какой же он большой! Мне страшно…» Я попытался, не без настойчивости, сблизиться и нормально закончить наши ласки, но она сжалась, окаменела, мне даже показалось, что зашипела, как кошка. Нет, насиловать я не мастак. Встал  и оделся.               
               
                28.01.71

Серёжа  предложил нам снова там же провести ночь, передав привет от Нади. Я отказался. С усердием сижу над физикой. Как-то вечером показалось, что я опять услышал музыку слов. Сочинил:
 
Тяну душу, будто бы руки,
К лучам светлым вешнего дня.
Дай Бог - день начнётся без скуки,
Что часто терзает меня.
 
Пусть радость мне сердце ласкает,
Такая, где только мечты,
Что, будто зари луч, сияют,
И льют аромат, как цветы!

Это душа моя к чистому потянулась. И пускай тянется, дай бог ей достать до света - светлой мечты! Не отступлю, ни за что не отступлю!

                8.02.71

Каждый вечер «таксую» - коплю деньги для поездки на родину. В ожидании клиентов учу физику. Рифмы не посещают, нет больше в душе музыки строк – в груди пусто. Порой заглядываю в актовый зал, играю на пианино, напевая песни. В пустом зале появляется изредка слушательница – лекторша Общества знания, Эмма. Это пухлая дамочка лет тридцати пяти. Круглое лицо и круглые большие глаза, припухлые губы. Ей, она говорила, очень нравится моя игра. Но я обратил внимание, что она напрягается лишь в те минуты, когда я играю что-нибудь не весёлое. Тогда она грустит, мне кажется, всем  существом. Я на её лице прочёл явную неудовлетворённость жизнью. Узнал, что у этой не старой еврейки больной и пьющий муж, осевший наглухо дома после выхода на военную пенсию. Живут близко от конторы. Позавчера я попутно проводил её к дому. Собеседник она интересный. Но самое любопытное было у нас, когда прощались: она кокетливо подставила мне для поцелуя щёчку. И вчера я проводил её. Мы шли не спеша, беседуя. Тема разговора – музыка, современная поэзия, философия жизни. Моя душа ликовала: душе, оказывается, этих разговоров очень не хватало. Буду дружить с ней. Опять подставила щёчку. Только бы не надумала переступать черту. Хочу с ней делиться мыслями, изливать душу. Даже вновь появилась охота писать! Сочинил:
 
Плывёт, не испаряясь, запах лип;
В аллеях чую ароматы рая.
Душою в красоту цветов проник,
И даже луж внизу не замечаю.

Каштановые ветви зацвели,
На клумбах уж набрали силу розы.
И запах лип! Густ даже у земли!
Не так ли песня заглушает прозу?

Я чувствую поэзию весны,
Слоняясь под высокими цветами.
Мне кажется, я окунаюсь в сны,
В прошедшие безгрешные мечтанья.

                12.02.71

Лекторша пришла к нам в кочегарку и сообщила, что вечером будет читать лекцию. Говорила для всех, а смотрела на меня. Придётся идти, то есть мне хочется идти, потому что после  лекции провожу её,  и  мы опять будем вести беседу на разные темы.
 Шли в темноте. Заговорили о стихах. Она продекламировала Евтушенко, Рождественского. Получилось излишне громко, и трое прохожих, минуя нас, оглянулись. Спросила, как отношусь к этим поэтам. Я их поверхностно читал, в нескольких журналах. Сказал, что, в руках Маяковского представляю не перо, а электрический паяльник, которым он скрепляет слова. Его строки не поют, как у Лермонтова, Кольцова, но их не сломать. В этом роде он единственный. Ему природа дала волшебный паяльник. А  названные поэты тоже умеют припаивать слова друг к другу, но не с такой большой силой, как Маяковский. «Но их любят, - возразила она, - они всеми признаны, их поют». «Потому что сегодня лучше их нет, - парировал я. – Представьте, что живы Пушкин, Фет, Кольцов. Кто бы других стал читать?» За спором подошли к дому её. Когда прощались, она даже не успела приблизить ко мне щёчку – я опередил и, быстро наклонившись к ней, чмокнул. Приучила.

                16.02.71

 Я подал заявление на расчёт. Подтолкнула к этому Эмма. Провожал её, как всегда. Безлунный вечер, тёмный. Бойко падали снежинки. Кажется, они живые, понимают, куда летят и где лягут. Опять зашёл разговор о поэзии. За этой болтовнёй подошли к подъезду её дома. Я готов был привычно согреть мягкую щёчку  поцелуем, но Эмма  отклонилась и,  взяв меня за рукав, потащила  вниз – в подвал. На ней дорогая шуба, она ворсинками стала щекотать мне щёки, когда спускались. Произошло всё быстро. Эмма захлопнула дверь подвала и, молча, подступила ко мне – стала проворно расстёгивать на мне ремень брюк. Было это неожиданно, я опомнился, когда она стянула мне на колени брюки вместе с трусами и повернулась ко мне задом, подобрав полы шубы вместе с подолом платья. «Давай, Саня, давай…  Тебе ведь хочется, я давно это заметила…» - подала голос. В конце подвала тускло горела лампочка, было не так темно. Эх, преступная моя молодость… Я прикоснулся к ней. «Ой, больно! – вскрикнула она. – Чем это ты? Ну-ну, Саня… Теперь ничего… Мне хорошо… Только осторожней…» После  нескольких минут она застонала, явно получая удовольствие.
Когда мы покинули подвал, я, ощущая неловкость, сказал: «Эмма, прости меня. Как-то не так…» Она, глянув вниз, хихикнула, махнула рукой и ответила: « Пустяки, Саня,  всё нормально, давно не получала я такого удовольствия, милый. Ты ценный любовник. Надеюсь, это начало…» Она меня чмокнула в щёчку и ускользнула.
Какими бессмысленными теперь стали умные наши разговоры о живописи, поэзии. Они, оказывается, были не главным, главное - подвал. Эти мгновения в сером помещении испоганили моё отношение к ней. К чёрту, пора уезжать! Пора понять тебе, Сашка-обормот, что каждому человеку природа отпустила определённую порцию жизненного сока. Вот берёзка весной получает из земли влагу и тратит её на молодые листья, умно и на благо, и природа к ней не имеет никаких претензий. А человек, вроде меня, жизненную силу растрачивает на никчёмные связи. И сколько таких, как я… Нельзя, преступно растрачивать первозданные светлые силы ни на подлость, ни на грех, ни на ненависть к  людям, даже таким, как моя мамочка. Каждую каплю этих сил нельзя отравлять грязными мыслями, корыстью, ложью, блудом. Ох, чтобы начинать так думать, обязательно ли нужно было мне опускаться в подвал?               

                21

Сашка ожидал поезд. Он стоял на перроне, и всматривался вдаль; не глазами, как казалось ему, а взволнованной душой: хотелось увидеть уже далеко не юному, но ещё не старому мужчине продолжение своей нелёгкой судьбы. Он, конечно, надеялся, что завершились все его муки, закончилась неприкаянность. Он видел прямую дорогу. Дай ему, Бог, счастья!