Тайник богла

Стефан забрался под одеяло. Он боялся не столько, что сердце выпрыгнет из груди, сколько, что классная дама мисс Хилтон услышит (с её-то тончайшим слухом!) его тяжёлое дыхание и догадается, что Стефан лёг в постель не сразу после отбоя. Укрывшись с головой, он зажмурил глаза: цоканье каблуков мисс Хилтон становилось громче — она приближалась к комнате.

Стефан не шевелился. Днём на него набросился директорский слуга Брум, и царапина, оставшаяся на щеке Стефана, неимоверно зудела, словно под кожей сидел маленький человечек и щекотал отметину. Но Стефан лишь сильнее зажмурился: он знал, что зуд прекратится, если не думать о нём. То же самое было с болью от розог: она не беспокоила, если ты воображал, что тебя жалит редкий цветок из тётушкиного сада.

Мисс Хилтон замерла в дверях. Стефан уловил аромат мускуса, исходивший от её застиранного платья, и беззвучно молился, чтобы она не зашла в комнату. Сопения и посвистывания десятка мальчишек не перебили цокот каблуков, раздавшийся совсем рядом с его постелью. Мисс Хилтон подлетела к соседней кровати и рывком сдёрнула одеяло с Томаса. Стефан не видел, но представлял, как от изумления Томас широко распахнул глаза. Он действительно спал. Все мальчики спали, когда Стефан наощупь одевался в темноте.

— Вставай! — прошипела мисс Хилтон. Томас взвизгнул, и Стефан понял, что мисс Хилтон подняла его за ухо: вцепилась в него костлявыми пальцами, точно голодная собака в кость. — Ты думал, я не узнаю?
Стефан затаил дыхание. Он боялся, что всхлипывающий Томас сейчас во всём ей признается.
— Ты думал, что я не узнаю? — шипение мисс Хилтон отдалялось. — Не узнаю, что ты бродишь после отбоя?

Дверь комнаты скрипнула. Стефан выдохнул. Несколько мальчиков заворочались в кроватях: то ли во сне, то ли разбуженные мисс Хилтон. Стефан выждал пару минут и осторожно перевернулся на другой бок, лицом к двери. Он решил, что притворится, будто страдает от снохождений, если мисс Хилтон вывела Томаса за дверь, а сама осталась в комнате. Тётка рассказывала, что в детстве порой просыпалась от снохождений кузена: тот расхаживал по дому, шёпотом цитируя Шекспира. Иногда он ходил с открытыми глазами, что особенно её пугало; она говорила, что в те ночи его лицо искажало безумие.

В комнате было по-прежнему темно. О присутствии мисс Хилтон напоминал лишь мускус, который впитал в себя спёртый воздух.
Стефан спустил ноги на пол. Он глянул на пустую постель Томаса и мысленно поблагодарил его за то, что он не выдал мисс Хилтон его секрет — их общий секрет.

К двери Стефан подкрался, не задев ни одно железное изголовье: свободное время вечера он потратил, вслепую протискиваясь между кроватями. Мальчишки смеялись, но он упорно ходил до двери, пока не перестал падать и стукаться локтями об изголовья.

Тихонько приоткрыв дверь, Стефан прислушался. Привычной для кухни возни не было, и он, прилипнув спиной к стене, мелкими шажками направился к помещению, кишащими крысами. И, как выяснилось днём, на кухне прятались не только они.
Прошлым утром директор отправил Брума в мастерскую и велел взять с собой Стефана: за прилежное поведение и хорошую учёбу ему полагалась прогулка за пределами территории приюта. Гулять Стефан ни с Брумом, ни с кем-либо ещё не хотел, но и отказываться не стал. За два года жизни в приюте он осознал, что за прилежное поведение и хорошую учёбу полагается не прогулка, а удары розгами: если настроение мисс Хилтон будет располагать, тебе сделают послабление в их количестве, что случалось редко, — она отличалась щедростью на наказания. Стефан сомневался, что директор изменил систему поощрений: скорее, вспомнил о данном тётке обещании.

Город поприветствовал Стефана и Брума моросящим дождём. Ледяной ветер, играясь, сорвал с головы Брума шляпу, и он, сыпля проклятиями, гнался за ней по улице, отталкивая прохожих. Они посмеивались на ним, ругались, но Брум, занятый погоней, не реагировал на смешки и оскорбления и даже позабыл про Стефана, который с опаской смотрел по сторонам.

Он не любил Лондон. Отчасти из-за вечной сырости, грязи, стекающей под ноги с разных концов города, но больше из-за рассказов тётки. Она сравнивала Лондон с паучьей сетью: туман, ложившийся на крыши домов, был для неё паутиной, а люди — застрявшими мухами, которые целыми днями жужжат, разнося друг о друге сплетни. Тётка прожила здесь тридцать лет, прежде чем перебралась в загородное имение в Уэльс, доставшееся ей в наследство от пугавшего её когда-то кузена. Уэльс она тоже не жаловала, хотя с её слов за пределы графства Кередигион не выбиралась.

В памяти Стефана отпечатались только сырость и грязь, людей-мух он не помнил.
Они с матерью уехали, когда Стефану исполнилось пять. Столько же прекрасных лет они втроём провели в Уэльсе. Тогда, обласканный матерью, обожаемый тёткой, он не думал, что когда-нибудь будет стоять на окраине Лондона одинокий и измождённый.
Первой заболела мать, следом за ней слегла тётка. Стефан метался между двумя больными женщинами и винил в их недуге себя: это он настоял на злополучном чаепитии под дождём (интересно, каким на вкус становится чай, когда в горячую чашку падают капли дождя!), а они, преисполненные любовью к нему, не отказали. Вина и злость слипались в единый комок горечи и сожалений: он, скакавший под дождём Стефан, не простудился, а мать и тётка, укрывавшиеся под зонтом, залихорадили. Но они поправятся, обязательно поправятся, так утверждал доктор.

Смерть матери Стефан переживал в объятьях тётки. Она то отталкивала его, чтобы не заразить, то прижимала к груди, рыдая о печальной судьбе сестры. Стефана она жалела не меньше: он утыкался носом в её толстую шею и плакал, но не считал себя сиротой, коим его называла тётка. Стефан недоумевал: у сироты совсем никого нет — ни одной живой души, которую бы он любил, и, которая бы любила его. А у Стефана есть тётка. Которая обязательно выздоровеет. Доктор не может ошибиться дважды.

Через полгода Стефан вернулся в Лондон. В «паучий город» его привёз управляющий.
Директор приюта встретил их, как старых друзей. Он тряс руку управляющего, выражая соболезнование Стефану, хотя даже не взглянул на него и тараторил так, что Стефан не разобрал ни единого слова. В ответ Стефан кивнул: в сочувствии, пропитанном безразличием, он не нуждался.

Управляющий передал директору письмо от тётки. В нём она просила позаботиться о Стефане, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы вступить в права наследника имения в Уэльсе. О деньгах велела не беспокоиться.
Глаза директора скользили по пляшущим строчкам, которые тётка успела дописать прежде, чем впала в бред. Он перечитал письмо несколько раз, задерживаясь на абзаце об обещанной плате. После пожал руку управляющего и поклялся относиться к Стефану как к родному сыну. Но клятву директор нарушил, едва управляющий покинул приют: отношение к Стефану было точь-в-точь как к другим обездоленным мальчикам.
Под карканье взъерошенного ворона Стефан косился по сторонам. Ему чудилось, будто бесформенные тени, ползающие по мокрым стенам, заманивали его к себе за угол. Они тянули к нему длинные (паучьи!) пальцы, скребли невидимыми когтями кирпичи и, раздуваясь, сливались друг с другом. Огромные круглые головы с висящими свиными ушами соединялись, образуя шар. Стук встревоженного сердца Стефан ощущал где-то под горлом; сквозь страх прорезалась мысль — а не сбежать ли, пока Брум носится за шляпой?

Но осуществить задуманное, если бы на него хватило смелости, Стефан не успел. Вытирая об штаны шляпу, побывавшую в луже, Брум толкнул Стефана в спину.
— Чего встал-то, убогий? — он нахлобучил шляпу на лысеющую голову и, подпихивая Стефана, повёл его в мастерскую.
В комнатушке, а иначе её не назовёшь, пахло кожей. Пока Брум ругался с хозяином, Стефан рассматривал аккуратно сложенные на полках свёртки. Некоторые из них поблёскивали на солнце.
— Почему они блестят? — спросил Стефан.
Брум обнажил гнилые зубы:
— Потому что ты дурачок.
— Бумага другая, — ответил хозяин. И оценив прохудившуюся курточку Стефана, уточнил. — Дорогая.
Брум вырвал из его рук свёрток, предназначенный для директора, и пинками выгнал Стефана на улицу.
Тени исчезли.

Стефан плёлся к приюту, ища глазами огромные головы на стенах или длинные пальцы, когда позади него Брум ухмыльнулся.
— Смотри-ка, шиллинг! — сказал он. — Подними его.
Стефан наклонился и в ту же секунду распластался на земле. Брум хохотал: по громкости его хриплый смех соревновался с карканьем всё того же взъерошенного ворона.
— Погоди-ка, — осёкся он, — а это что?
Стефан потянулся за выпавшим из куртки медальоном, в котором хранил фотографии матери и тётки. Он помогал Стефану не сойти с ума среди чужих людей в чужом для него городе.
Брум наступил ему на руку и поднял украшение первым.
— Хорошая вещица, — присвистнул он и убрал медальон в карман.
— Верни! — закричал Стефан. — Это мамин!
Брум навис над ним.
— В приюте запрещено держать ценные вещи. Верну, когда выпорхнешь из гнезда, птенец! — присвистывая, он обогнул Стефана. — А если расскажешь кому — пожалуюсь на тебя мисс Хилтон.

В тот же день Стефан побоялся идти к директору, решился на следующий, но директор не принял его. Зато Брум кружил постоянно рядом, а после обеда напал на Стефана, расцарапав ему щёку. Люди-мухи жужжали, что «ночь бедный Брум провёл без сна»: назойливый голос твердил ему в одно ухо «вор», а в другое — «верни».
— За что он тебя так? — удивился Томас.
Стефан нехотя рассказал ему о медальоне.
Выслушав его, Томас кивнул:
— Это богл.
— Кто такой богл?
— Злое существо, — Томас почесал затылок, — но иногда оно бывает добрым. Бабушка говорила, что боглы помогают сиротам. Попроси его, может, он вернёт твой медальон.
— А где он живёт, этот богл?
— Не знаю. В подвале, наверное. Или в каких-нибудь иных тёмных местах. Он же чудовище, ему прятаться где-то надо.
В приюте тёмных мест было предостаточно. Стефан призадумался: будь он боглом, где бы он скрывался? В подвале, где мисс Хилтон запирала непослушных мальчишек? Или на чердаке, куда складывали коробки с вещами, подаренные приюту достопочтенными леди и джентльменами? Может, за книжным шкафом в кабинете директора?

Стефана осенило: кухня! Кухарка ещё в прошлом месяце сетовала, что стена совсем развалилась и по кухне разгуливает сквозняк. Брум заложил дыру кирпичами, но они вываливались обратно, словно кто-то по ту сторону стены выталкивал их. Богл, смекнул Стефан, кирпичи выталкивает богл.
Острыми лопатками Стефан уткнулся в стену. Кухарка дремала за столом.
Стефан прошмыгнул мимо неё к стене, у которой лежали кирпичи: либо Бруму надоело латать дыру, либо богл вернулся домой.
Стефан опустился на пол. Развалившись на животе, он вглядывался в черноту дыры. Запах пыли ударил в нос. Стефан чихнул и в ужасе замер: крик кухарки, а она наверняка заверещит, спросонок приняв Стефана за гигантскую крысу, разбудит мисс Хилтон.
Вместо крика раздался храп. Стефан осторожно, не сводя глаз с кухарки, подполз на коленях к столу и утащил подсвечник: пламя дрогнуло.
Стефан подсветил стену. На ней заплясали уже знакомые тени.
Кирпичи не поддавались. Вытащить их не представлялось возможным.
Тогда Стефан запустил руку в дыру. Комья влажной земли и мусор, — всё, что он нащупал.
Он не сдавался. Где-то должен быть механизм, разворачивающий стену. Богл же как-то пролезает.

Стефан нахмурился: его пальцы наткнулись на какие-то шарики. Жемчужные бусы? Но изучить находку не удалось: что-то или кто-то полоснул его когтями по руке, и Стефан разжал пальцы.
Сдержав крик, он вытащил руку. На ней выступили три полоски — пореза.
Тени множились.
— Пожалуйста, — прошептал Стефан в дыру, — отдай мне медальон. Я знаю, что ты забрал его у Брума.
Кухарка пробормотала во сне что-то невнятное.
— Пожалуйста, — взмолился он.
Стефан запустил руку в дыру, загребая ногтями землю.
Богл крепко вцепился холодными пальцами в пальцы Стефана.
— Пожалуйста, верни. Это мамин.
Богл перевернул руку Стефана и вложил в его ладонь медальон.
Свеча погасла.
— Спасибо.
Раздался грохот падающей посуды. Стефан вскочил на ноги, убрав за пазуху медальон.

Кухарка сшибла стул.
— Кто здесь? — возмущалась она, шаркая в темноте.
Стефан налетел на мисс Хилтон, прибежавшую на шум.
— Ещё один нарушитель, — прошипела она. Тени поплыли по стенам. — Немедленно…, — побледнев, она замолчала. Из комнаты Брума доносился его вой. — Иди в спальню. Немедленно иди в свою спальню.
Кухарка перекрестилась.
— Недобрая сегодня ночь, мисс Хилтон.
Стефан юркнул в коридор. Тени сопровождали его до двери.
Утром директор сообщил, что Брум тронулся умом. Так и сказал мисс Хилтон: бедняга Брум тронулся умом — слышит голоса, видит чудовищ, надо бы ему посетить доктора.

Как Брума забирает доктор, Стефан наблюдал с остальными мальчиками через окно. Тени тоже наблюдали.
«Спасибо».
В ответ тени перепрыгнули на другую стену.