Любовь и апельсины

Новенькую посадили за парту прямо перед Егором. Теперь рыжая кудрявая макушка постоянно маячила перед его глазами. И это по какой-то необъяснимой причине Егора жутко раздражало. Девчонка была тощей, ужасно вертлявой и без умолку верещала о чём-то своим писклявым голоском. Тонкие торчащие в разные стороны косички при этом смешно подрагивали в такт словам. И ему всё время хотелось её зацепить, задеть, треснуть со смаком учебником, отобрать карандаш, спрятать пенал, дёрнуть за косичку или, на худой конец, хотя бы вытащить из неё ленту. Сидеть, сложа руки, Егорка не привык, поэтому в желаниях себя не стеснял – и по макушке учебником шмякнул, и карандаши таскал, и пенал прятал, да так удачно, что сам потом еле вспомнил, в каком месте, и портфель за забор забрасывал, самому, правда, потом доставать пришлось, после того, как Апельсинка (так сам про себя Егор окрестил рыжую) с этого самого забора свалилась и разбила коленку. Испугался Егор тогда здорово, побоялся, что родителей в школу вызовут, вот и пришлось лезть самому. А всё из-за этой рыжей заразы! И за косы таскал, и ленты вытаскивал, чтобы жизнь Апельсинке малиной не казалась. А нечего смеяться всё время, это надо же –  прийти не успела, а уже подружилась со всеми, на переменках с девчонками-одноклассницами стайками щебечут о чём-то и хихикают. По тому, как девчонки стреляли в его сторону глазами, Егор подозревал, что над ним. Ух! А она, рыжая, громче всех смеялась, глаза свои голубые щурила и хохотала от души. И даже Мишка-друг за ней хвостом ходить стал, с математикой разобраться помогал, списывать давал, хотя до этого такой привилегии удостаивался только Егор. Одним словом, с её появлением в классе жизнь у Егора не то, чтобы испортилась, но стала какой-то беспокойной. Теперь его голова всё время была занята придумыванием новых способов, призванных нарушить покой новенькой и сбить с неё спесь. Но девчонке было всё нипочём – косы вновь заплела, за портфелем молча на забор полезла, губы поджимала, глядела исподлобья, сопела возмущённо, но никому ни разу не нажаловалась. И это бесило Егора ещё больше, потому что против воли в его душе росло к девчонке уважение, а он думать о ней хорошо ну никак не хотел. 
В подпольных военных действиях пролетела первая четверть, в молчаливом противостоянии – вторая, а после зимних каникул Апельсинка в школе не появилась. Краем уха услышал, что заболела, вроде ангиной. Никто не маячил теперь у Егора перед глазами, никто не раздражал смехом и шепотками, для Мишки он снова стал единственным другом и авторитетом. Но Егора это почему-то не радовало, появилась в душе пустота, в том самом месте, где полгода назад поселились злость и раздражение на рыжую девчонку и стали для Егора смыслом жизни. В памяти стали всплывать моменты, которые раньше Егор как будто бы и не замечал – как она отодвигала локоть, если замечала, что он тянется подсмотреть в её тетрадь, как всюду натыкался на её голубой взгляд, и он вдруг понял, что в нём никогда не было злости или ехидства, всегда только живой интерес, как карандаш новый доставала и ему предлагала, думая, что у него нет…
После школы Егор забежал домой, из вазы на столе взял два огромных ароматных апельсина, рассовал их по карманам и отправился по заветному адресу, который, краснея, узнал на перемене у девчонок. И никто из них почему-то даже не хихикал. Егор шёл проведать Апельсинку. Но это уже совсем другая история.