Лестница

              (из книги "Неисправность на краю галактики")               
                Понимание Б-га
В середине смены Рафаэль пригласил его на беседу.
- Ну, как дела, Цви, все хорошо?
- Да, более или менее.
- Рад слышать, так как, по правде говоря, я начал немного волноваться.
- Почему? Я сделал что-то неправильно?
- Б-же упаси, только в последнее время…
- Вчера утром я не окучивал вместе со всеми, но это было согласовано.
- Знаю, знаю. В отношении работы ни у кого нет претензий...
- Тогда в отношении чего? Кто разговаривал с тобой, Амация?
- Никто со мной не разговаривал. Необязательно разговаривать, достаточно посмотреть.
- Посмотреть на что? Рафаэль, если у тебя есть что сказать мне, просто скажи.
- Как твой идиш, Цви? Фар пиштер поним, понимаешь? Это физиономия человека, когда он мочится, отражающая некое усилие, недовольство.
- Так проблема в выражении моего лица?
- Не в выражении, а в том, что стоит за ним. Мы все здесь, как бы это сказать, счастливы. Также и потому, что нам хорошо – ты согласен со мной, Цви, что нам хорошо?
- Ну?
- И также из-за имеющейся альтернативы. Как бы ты не смотрел на это, каждый, кто приходит сюда, чувствует себя везунчиком. Больше чем везунчиком. Благословленным – вот подходящее слово. Просто благословленным. За то, что он здесь, с нами, а не со всеми холерами в… сам знаешь где.
- Знаю, - сказал Цви, - ты слышал хоть раз, чтобы я жаловался?
- Нет, - ответил Рафаэль и глубоко вздохнул, - никогда. Но я также ни разу не слышал, чтобы ты смеялся. С тех пор как ты к нам пришел, даже улыбки не видел я на твоем лице.
- Ну ладно, – сейчас Цви постарался улыбнуться. – Ты хочешь, чтобы я больше улыбался?
Рафаэль посерьёзнел.
- Нет, я не хочу, чтобы ты улыбался. Я хочу, чтобы ты радовался, все время, от всего сердца. Б-г знает, что у тебя есть много того, чему можно радоваться…
- Б-г умер, - оборвал его Цви.
- Я знаю, - сказал Рафаэль и прикусил нижнюю губу. – Но мы всё еще здесь, и райский сад продолжает функционировать, в точности как и раньше, и ты в качестве одного из тех, кто работал когда-то в… Кем ты конкретно работал, Цви?
- Ответственным за жертв.
- Это в армии?
- Да.
- Что-то, связанное с медициной, нет?
- Нет. Моей обязанностью было сообщать семьям, что кто-то умер. Понимаешь: муж, сын, брат.
- Ужасно. Я вообще не знал, что существует такая должность.
- Откуда ты мог знать, Рафаэль?  Ты служил в армии?
- Ты прав, Цви. Тогда ты, в качестве одного из тех, кто ходит к семьям и сообщает им, что их близкие умерли, и после этого стоишь в очереди в банке и платишь ипотеку, а сам боишься, что умрёшь и ты… Догадываюсь, что боялся смерти, нет?
- Боялся, ещё как боялся.
- Так вот, после всего этого ты сейчас здесь. Ангел, без долгов, и без очередей, и без страхов. Ты должен быть благодарен за это.
- Я благодарен.
- Ты должен чувствовать облегчение.
- Я чувствую облегчение. Не в данный момент, значит, а на принципиальном уровне.
- Ты должен радоваться.
- Я стараюсь, Рафаэль, я, правда, стараюсь.
- И что? Вставая утром, ты не чувствуешь себя счастливым?
Цви откашлялся.
- Чувствую, чувствую… только это какое-то слабое счастье, Рафи, похожее на резинку в трусах, которые прошли слишком много стирок.
- Должен сказать, Цви, что я здесь уже очень долго, но никогда не слышал такого сочетания «слабое счастье». Насколько я понимаю, счастье не может быть слабым…
- Может, поверь мне. Слабое, поблёкшее и потухшее. Тебе знакомо ощущение, что ты очень сильно хочешь чего-то и не просто хочешь, а так, что все твое тело дрожит, и ты понимаешь, что для тебя есть реальный шанс достичь этого, но шанс, по существу, мал? И ты можешь стоять так, в трусах, в салоне, весь потный, и пытаться представить себе этот момент, когда твои губы и губы той девушки, которую ты всегда хотел, встречаются; твоего сынишку, который говорит тебе: «Ты лучший папа на свете!»; ту улицу, всю заполненную машинами бампер к бамперу, и только под твоим балконом, точно у входа в дом есть место стоянки… Знакомо тебе такое ощущение, Рафаэль?
- Нет.
- А мне оно знакомо. И я скучаю по нему.
- Мы никого не держим здесь силой, Цви. Если тебе это не подходит, можно легко перевести тебя…
- Я не хочу переходить в ад, Рафаэль, и ты это знаешь.
- Насколько мне известно, имеются лишь две эти опции, и если ты действительно хочешь остаться здесь, то должен усвоить, что ангел обязан быть радостным. Он должен находиться в полном согласии с самим собой. Быть безмятежным – именно это слово я искал. Безмятежным. Так как, даже если ты и не заказан ни в каком месте, это непременная составляющая обязанностей ангела. Извини, не обязанностей, а сущности. Ангел – это, на самом деле, не должность. Это больше сущность, и…
- Обязанность Габи – окучивать облака…
- Что с ним?
- Есть ангелы, которые делают что-то другое?
- Нет, но если тебе совсем неинтересно  окучивать, что-то…
- Я спрашиваю, потому что Габриэль как-то раз рассказал нам, что перед тем, как Сара, наша праматерь, забеременела, он спускался посетить ее и…
- Не только он, он спускался с еще двумя.
- И я подумал, что, может… может, есть возможность, что вместо окучивания я сделаю что-либо подобное? Понимаешь, я бы навещал людей, приносил бы им известия. Я уже говорил тебе, что был ответственным за жертв. У меня большой опыт в личном общении в крайних обстоятельствах, и я уверен, что если иногда смогу встретить людей, это очень поможет мне. Не только мне, а всей системе. Со всей скромностью могу сказать, что я действительно силён в этом...
- Мы уже больше не делаем таких вещей.
- Но Габриэль рассказывал, что это было не только с Сарой…
- Правильно, но с тех пор как Б-г оставил нас, мы прекратили это. Решение спуститься и наладить связь с людьми всегда исходило из понимания Б-жественного. Ведь такая встреча может и навредить, а не принести пользу, и ни у кого из нас – ни у меня, ни у Габриэля и ни у Уриэля нет требуемого разума, чтобы принять такое решение.
- У вас нет достаточно разума? Но ведь вы ангелы…
- Ангелы-служители. Нашей обязанностью было служить Всевышнему, а не решать.
- Но вы же все…
- Безгрешные, но не гении. Но и не глупцы, верно? А можно мне спросить, почему это дело так важно для тебя? Ты тоскуешь по миру живых?
- Не по миру, - Цви грустно улыбнулся, - по людям.
- И этого тоже, должен признаться, - сказал Рафаэль и улыбнулся в ответ похожей улыбкой, – я никогда не слышал. Кстати, ты знаешь, очень может быть, что они уже не… не...
- Не что?
- Что они… ну, ты понимаешь, умерли… их там нет...
- Но я совсем недавно попал сюда.
- Ты знаешь, сколько времени тому назад ты оказался здесь?
- Нет.
- Я тоже не знаю. Время течет здесь совершенно по-другому. Ангелы не стареют, и облака тоже. Рад слышать, что время для тебя проходит быстро. Это знак того, что ты получаешь удовольствие. Но, поди знай, сколько это в человеческом летоисчислении: сто? Тысяча? Миллион? Сколько бы это ни было, этого времени вполне достаточно, чтобы род человеческий, такой нестабильный и уязвимый, уничтожил сам себя.
- Ты говоришь, как тот, кому что-то известно.
- Я говорю, как тот, кто не знает ничего и признаётся в этом. С момента, когда Б-г умер, они больше не интересуют нас.
- Ладно, так если я правильно понял, есть лишь 2 опции: либо окучивать облака, либо трудиться в аду? – спросил Цви.
- Ты понял верно.
- Тогда я возвращаюсь к облакам.

                Пот
Ангелы никогда не терпят неудачу. Практически невозможно потерпеть фиаско, если ты чистая душа, лишенная импульсов и потребностей. Но Цви не мог не почувствовать, что с ним произошло как раз это: он ангел-неудачник. Плавает в озере спокойствия, а тоскует по омутам и волнам. Что-то с ним было не в порядке, что-то, чем он не мог поделиться ни с одной другой душой. Это была его личная проблема, и, если он не найдет способа разрешить её, он закончит в аду.
Ад был полон душ, которые жили так, словно не было завтрашнего дня, и только когда умерли, они обнаружили, что должны заплатить цену за свои грехи. Цви вовсе не хотел быть первым, кто придет туда чистым, как снег, просто по той причине, что не смог радоваться своей доле даже в раю. Он знал, что должен найти способ прекратить тосковать.
Ангелы никогда не мечтают. Самое близкое к мечтам у них – это смотреть в пространство, не видя. И первое, чему Цви должен научиться, это как управлять взглядом в пространство. Как управлять им абстрактно и никоим образом не давать ему приходить в то угнетающее место, где Цви начинает сравнивать реальную закончившуюся жизнь с его возвышенным существованием здесь. И он также должен больше улыбаться. Не фальшивой улыбкой. Ангелы не способны что-либо фальсифицировать. Он просто обязан найти внутри себя искреннюю улыбку.
После его беседы с Рафаэлем прошло много времени. Он не мог бы сказать, сколько в точности: в раю нет часов, но много. И даже если его желание вернуться в материальный мир не исчезло окончательно, оно все же перестало звучать внутри него каждое мгновение. Цви знал, что никогда не станет совершенным ангелом, но понимал: если продолжит работать над собой, ему удастся превратиться в стандартную единицу – ангела, который не волнуется и никому не надоедает слишком. И, несмотря на всю его ангельскую скромность, он знал, что его изменение уже заметно. Ведь это факт, что из десятков ангелов Рафаэль назначил именно его ангелом, ответственным за садовый инвентарь. Очевидно, это было его способом показать Цви, что он, Рафаэль, видит, что Цви находится на правильном пути.
Как ангел, ответственный за весь садовый инвентарь, Цви обязан был приходить к павильону раньше всех других ангелов, погружать грабли на сверкающую тачку и везти ее к тому участку облаков, где на сегодня было запланировано их окучивание. В павильоне находились еще и другие рабочие инструменты: молотки, секаторы и даже один блестящий нож, но ангелам нужны были сейчас только грабли. Временем дня, которое Цви любил больше всего, был момент, когда работа заканчивалась, точнее, время, которое наступало сразу после этого. Все другие ангелы погружались в бездну расслабляющего и возвышенного покоя, которого ему, Цви, никогда не удавалось испытать со всей полнотой, но, вместо того чтобы погрузиться в черную меланхолию, он вкладывал всю энергию, чтобы собрать инвентарь и вернуть его в павильон. И это помогало ему, как настоящее лекарство. Каждый раз, когда Цви замечал в своем мозгу хотя бы самый кончик мысли о прежнем существовании или только тень тоски, он сейчас же спешил к павильону и принимался наводить в нем порядок.
Однажды ночью, не такой спокойной, как эта, Цви обнаружил не убранную лестницу, с парадоксальными ступеньками, достаточно короткую, чтобы поместиться в их маленьком павильоне, но и достаточно высокую, чтобы… в самом деле?! Совершенно невозможно было определить словами ее высоту по физическим меркам, но если бы Цви принудили сделать это, он должен был бы признаться, что ее высота бесконечна. Он спросил Рафаэля об этой лестнице, и тот с ангельским терпением и мельчайшими подробностями начал рассказывать Цви историю со сном Яакова, как будто Цви какой-нибудь гой или несмышлёный малыш, который еще ни разу не открывал книгу Торы. И когда Рафаэль увидел, что Цви воодушевился этой историей, он познакомил его с тем ангелом, с которым Яаков боролся в ту ночь, и даже попросил этого ангела пересказать Цви эту историю с позиции одного из ее участников. И ангел рассказал. Он сообщил Цви, что это был первый и последний раз, чтобы он спустился в материальный мир; что с его точки зрения, самым ужасным для него там были, на самом деле, запахи человеческих тел. Яаков – так рассказывал ангел Цви – был очень слабым физически, во всяком случае, по сравнению с ним, но ангел не должен был показывать это, а делать вид, что он безуспешно пытается победить Яакова. Яаков же, со своей стороны, напрягался, прилагал все усилия, и пот лился с него рекой. И этот запах его пота был таким сильным, что ангел чуть не падал в обморок. Но ангел подходил добросовестно к выполнению своей задачи, и в конце той ночи, вернувшись на небо, он первым делом попросил у Б-га, который ещё жил тогда, чтобы ему не нужно было больше участвовать в действиях, требующих общения с материальными созданиями. Закончив свой рассказ, он каким-то неясным движением махнул обеими руками в воздухе, как бы говоря, что рассказ невозможно понять разумом, и Рафаэль, сидевший рядом с Цви и слушавший рассказ вместе с ним, расхохотался.
- Это верно, - сказал он Цви, - мне тоже всегда мешает этот запах.

                Запах выстиранного белья
В ту ночь ему, закутанному в облако, впервые с тех пор, как он попал в рай, приснился сон. Когда он только прибыл сюда, Рафаэль объяснил ему, что взгляд в пространство редко может превращаться в сон и что в этом сне  никогда не бывает какой-нибудь истории, или образов, или времени – есть только цвет. Однако сон, который приснился Цви в ту ночь, был совсем другим. Во сне он сгребал облака, как вдруг его грабли наткнулись на что-то твердое. Цви пошарил в облаке руками и обнаружил в нем металлическую коробку. На коробке было нарисовано масляное печенье типа того, что ему подавала с кофе его подчиненная, но, когда он открыл коробку, то нашел внутри маленького волосатого человечка, и человечек этот, вместо того чтобы сказать что-нибудь, с яростью и гневом набросился на Цви. Во сне этот человечек был настолько мал и не страшен на вид, что Цви не мог взять в толк, откуда тот набрался дерзости и силы напасть на него. Вначале Цви пытался слабо защищаться и отодвинуть его от себя, осторожно держа его двумя пальцами за одежду, но человечек не отставал от него: он лягался, кусался, плевался и ругался. И Цви во сне понял, что тот не успокоится, пока Цви не уничтожит его, и что это бой не на жизнь, а на смерть. Цви попытался раздавить человечка между пальцами, растереть его, разорвать на кусочки – безуспешно. Он не понимал, из чего сделан этот крошечный волосатый человечек: этот материал был твёрже алмаза. И когда Цви проснулся и почувствовал у себя на лбу каплю жидкости. Кончиком языка он попробовал ее на вкус и обнаружил, что она соленая.
Цви встал. Не помедлив ни мгновения, он зашагал в темноте в направлении павильона, взял лестницу и начал спускать ее с края облака. У лестницы было бесчисленное количество ступенек, и с каждой ступенькой, по которой спускался, он пытался представить запах в ноздрях, который будет ожидать его внизу: запах пота, выстиранного белья или свежеструганного чурбана. А может быть, сладкого, чуть обгоревшего пирога, оставленного в духовке больше чем нужно времени. Запах чего-то.