Житие мое

                ВЕРНУТЬСЯ  В  ПРОШЛОЕ

      Нелегкая задача, вспомнить про жизнь свою, желательно с самого рождения, когда самому, не заметишь, как восемьдесят годочков скоро стукнет. И ушли уже безвозвратно в мир иной наши родители и их родители, которые помогли бы восстановить всю цепочку событий прошлых лет.

          Ох, виноваты же мы! Ну почему в детстве, юности, да и в зрелые годы свои, не вызывали родителей на откровенные разговоры. То им вечно некогда, то нам недосуг, решая свои насущные дела, мол, будет еще время, поговорим и о прошлом. Время то вот пришло, а поговорить то, увы, уже не с кем. Придется писать о том, что у самого осталось в памяти, чтобы хоть и эти крохи не были навсегда утеряны.

          Прежде чем рассказывать о себе, надо заглянуть поглубже в прошлое, что нам известно о наших предках, хотя бы о наших дедах и бабушках. Пожалуй, начну с родителей моей матери, так, как о них известно гораздо больше, чем о родителях отца, которые закончили свой жизненный путь довольно рано.
       
          Мои дед и бабушка носили фамилию Автайкины. Дед, Анисим Федорович, 1898 года рождения, бабушка Татьяна Сергеевна, в девичестве Сапунова, родилась в 1899 году. Оба, возможно, родились в селе Куяган, но на момент заключения брака, проживали точно там. Судя по фамилии и потому, как бабка знала несколько мордовских слов, над которыми я смеялся в детстве, они имели к этой национальности непосредственное отношение.

        Было у них три дочери и один сын. Вроде как бабка говорила, что рождалось гораздо больше детей, но остальные быстро умирали. Вот мои слова подтверждает и старшая дочь, Евдокия, которая говорит, что у их родителей первые пять детей сразу умирали. Потом она родилась в 1923 году, двумя годами позднее, в 1925 году появилась на свет моя мать, Мария, затем в 1927 году сын Алексей и в 1928 году самая младшая, Екатерина. После Кати снова смерть ребенка. Выходит, Татьяна Сергеевна рожала всего 10 раз.

        Жили преимущественно они на территории современного Алтайского района, что в Алтайском крае, но в разговорах я слышал, что их семья, уже с детьми, чуть ли не на телеге, перебирались на жительство на Енисей, потом, тем же путем, вернулись обратно. Жаль, когда именно был этот переезд, я не знаю, но подозреваю, что где-нибудь в 30-е годы. А может и раньше. Получается, что раньше. Делаю вставку. Так вот, по словам, единственной оставшихся в живых, 94-х летней Евдокии Анисимовны, их вояж в Енисейскую губернию длился целых 5 лет, с 20-го по 25-й годы. Уехали вдвоём, вернулись уже вчетвером, то есть с Евдокией и Марией. Но это со слов Евдокии, что они двинулись на Енисей в 20-м году, мне же кажется, что поехали они годом позже, иначе партизанил дед всего год, хотя и этого времени было вполне достаточно.

        Юность деда пришлась на самые суровые годы в стране. Революция свершилась в октябре 1917 в Петрограде. Но тут в Сибири безраздельно правил адмирал Колчак и вот когда в 1918 году стали возвращаться с фронта революционные солдаты, тогда и активизировалась в селах борьба за власть Советов. Пик борьбы пришелся на 1919 год, вот тогда то молодому парню Автайкину Анисиму сполна досталось от белогвардейцев.


        Не могу утверждать, был ли тогда мой дед в числе повстанцев, когда 5 августа 1919 года в Куягане колчаковцы учинили кровавую бойню.  Было замучено более полусотни человек: били плетями, шомполами, прикладами, железными цепями. Долго пытали Н. Макрушина, выкручивали руки и ноги, потом заарканили за шею, проволокли вокруг дерева и повесили на перекладине ворот волостного управления.

        Тогда деда моего избили железной цепью, причем последствия этого избиения преследовали его всю жизнь, до самой смерти. Попросту, отбили напрочь легкие. Помню, пацаном слышал, что несколько дней отлёживался дед где-то на вышке дома, пока не начал ходить. Здоровым парнем он тогда был, высоким, с черными, кудрявыми волосами.

         Вот и делаю предположение я, если и был он до избиения партизаном, то не стали убивать по молодости его белогвардейцы. А если не был, то после этого он уже точно вступил в партизанский полк Кокорина и сражался в рядах партизан до полного установления Советской власти на Алтае. Прочитал где-то в воспоминаниях, что партизан-разведчик, Анисим Автайкин, сопровождал, в числе других партизан, смертельно раненого комполка Кокорина в Куяган, где он вскоре и скончался. Возможно, участвовал и в дальнейшей перевозке тела командира полка обратно в Демино, где он и был  похоронен.

         Вероятно, дед Анисим в те годы вступил в партию большевиков, вот именно так он называл себя, приговаривая, когда что-то не получалось:

         -Врёшь! Нас не возьмёшь! Большевики не сдаются!

         Эти слова он произносил, когда с малолетним внуком, то бишь, со мной, пытался расколоть комлевую чурку лиственницы-колодины с толстыми остатками корней, которые отец на тракторе всегда вывозил куда-нибудь подальше от дома, чтобы не возиться с ними. А дед-большевик не сдавался и понемногу, при помощи пилы, топоров, колунов и клиньев, мы разбирали эту чурку, с меня ростом, на мелкие, смоляные поленья.

          -Запомни, внук! Самые жаркие дрова, это в комле.

         Ну, это всё гораздо позже случится, а тогда, после установления Советской власти, молодая семья Автайкиных начала новую жизнь при этой власти. Начались образования сельхоз/артелей в селах, так тогда назывались будущие колхозы. Вся живность теперь в общую кучу, теперь будет всё общее. Вот и в Куягане, согнали в один день со всех дворов коров, где-то возле реки Песчаной был общий загон. Бедные коровенки ничего не поймут, почему не доят, не кормят, не поят. Где же хозяйки? Ревут бедные на разные голоса, сердца хозяек разрываются от страданий.

          Тут отличилась моя бабушка, Татьяна Сергеевна. Не смогла стерпеть она такого отношения к коровам, вернее к своей, бесхвостой, что тоже ревела в этом стаде, подкралась незаметно и открыла ворота.

          Коровы, задрав хвосты, ринулись к своим дворам. Загон опустел. Но бабку, с её сердобольным отношением к животине, не поняли. И говорят, чуть не посадили тогда за саботаж.

         Нет сведений у меня и том, где и как был дед, когда началась гражданская война, эта бойня, гораздо страшнее той, когда Советскую власть устанавливали. Скорей всего, в это время он с семьей был  в Енисейской губернии. И теперь мы уже точно не восстановим, что и как там с ними происходило.

          А ведь восстали против этой  власти вчерашние партизаны, зачастую со своими командирами и комиссарами. Категорически не приняли приказ о сдаче оружия, даже под страхом расстрела, когда вовсю еще делали набеги разрозненные банды колчаковцев и других бандитов. И хотя был у них в то время лозунг “Вся власть Советам! Без коммунистов”, но через некоторое время и они стали бесчинствовать в захваченных селах. Но перипетии гражданской войны отставим в сторону пока, она, большинству из нас, достаточно известна.

        В 20-е годы прошлого века семья Автайкиных увеличилась сразу до шести человек за счет рождения детей. Проживали в Куягане, работали в сельхозартелях. Дед Анисим обладал, по-видимому, недюжинными организаторскими способностями, потому как на долгие годы стал председателем нескольких сельхозартелей. Кроме куяганской с/х. артели “Большевик”, председательствовал и в селах Гремишка и Громатушка. А также в селе Колово, где, за не вовремя, убранный хлеб, попавший под снег, загремел в тюрьму, правда, всего на несколько месяцев. Затем некоторое время председательствовал в селе Алтайском в колхозе “Герой труда”, а уж оттуда в колхоз имени Парижской коммуны, что близ Куячи.

       Видимо последствия избиение деда цепями преследовали его до самой  смерти. Бронь дали и не забрали на фронт в Великую Отечественную может из-за болезни лёгких, а может колхозы надо было вытягивать, а скорей всего и то и другое.

       Ведь сменил несколько колхозов и везде председательствовал. Слышал от кого-то из родных такую байку. В Куягане еще дело было. Останавливается у ворот дома, где жили Автайкины, соседка. Окликает:

        - Слышь, Татьяна, что я тебе скажу то. Конь Анисима опять целый день  у Лукерьиного забора стоит.

        -Ну и пусть стоит. Лукерье же тоже хочется мужика, одна, чай, живет.

       Без комментариев. За что купил, за то и продаю.

         Итак,  через непродолжительное время, вся семья Автайкиных переезжает из Алтайского в сельхозартель “Имени Парижской Коммуны”, что располагалась через гору Евсеюху, от села Куяча, примерно километрах в пяти от нее.

        Конечно же, в моём повествовании могут быть неточности, почти не осталось людей, которые могли подтвердить или опровергнуть написанное, мною. Приходится самому сопоставлять факты, домысливать, ну это всё хоть что-нибудь, чем совсем ничего. Спасибо сестре Людмиле, что помогла мне, выспрашивая свою, почти совсем глухую, 94-летнюю матушку, лёльку мою, Евдокию Анисимовну.

       Итак. Оставим на время семью Автайкиных в сельхозартели им. Парижской Коммуны и посмотрим, что же собой представляла Куяча в те предвоенные и военные годы.

       Село стоит на слиянии двух речушек, под названием Куяча и Куяченок. В центре села была с/х артель “14 лет Октября”, в верхней части села, по речке Куяча, с/х. артель “Красное Знамя”, а по речке Куячонок, с/х артель “Алтайский партизан.”

       Значит алтайский партизан, Анисим Федорович Автайкин, отец моей будущей матери, со своей семьей жили за Евсеюхой, в четвертом, по счёту, куячинском колхозе “им. Парижской коммуны”, а семья Черданцевых, семья моего будущего отца, жили и трудились в с/х артели “Алтайский партизан”. Жили почти рядом, но о существовании друг друга мои будущие отец и мать пока еще ничего не знали.


                СЕМЬЯ  ЧЕРДАНЦЕВЫХ

         Вот о семье отца рассказать особо подробно то и не получится, так как на данный момент больше белых пятен, чем фактов. Ну, на основе своих умозаключений постараюсь воссоздать события тех давних лет.

        Мой дед, Черданцев Калина Арефьевич, ориентировочно 1904 года рождения, родился и проживал в селе Карпово, ныне Солонешенского района, Алтайского края. Скорей всего, в этом селе был многочисленный клан Черданцевых, их и сейчас там с этой фамилией много. Вот только степень родства уже почти не установить. Если только по уши и надолго не влезть в архивы.

         Пришло время молодому Калине жениться и как это нередко случается, в родном селе никто из девок парню не приглянулся. Следует заметить, что в начале 20-го века парень с девушкой не гуляли годами друг с другом, чтобы чувства свои проверить. Зачастую было так, что какая-нибудь доморощенная сваха, или на худой конец, сердобольная родственница не скажет по этому поводу:

          - Что ты, Калина, мучаешься, съездил бы с кем-нибудь в Куячу, там по всем статьям для тебя, девка есть. По фамилии Иконникова Арина.

         Собрался парень, с горьким именем Калина, в указанное село съездил. Разыскал там Аринушку, понравились они друг другу и увёз он ее в своё родное Карпово.

         Нравится? Это я придумал, но скорей всего так оно и было. Остались у Арины в Куяче отец, Иконников Иван, мать вероятно тоже живой была. Сестра родная, младшая, Фанасея Ивановна, здесь же проживала.

          А у Калины и Арины в Карпово стали дети нарождаться. Первым родился в 1924 году старший сын Игнат, или Игнатий. Вторым, в 1928 году, родился еще один Игнат или Игнатий, мой отец. А уже в 1929 году появился на свет третий сын, по имени Исак. Как говорили в моей семье, если бы Исак родился на несколько дней раньше или позже, то и его бы нарекли Игнатом. Это говорит лишь о том, что имена давались по книгам церковным, а на дни их рождения выпадали почти одни Игнаты. Только по достижению своей взрослости, старший Игнат сменил имя на Геннадия. После братьев, родилась еще одна девочка, Аганя, но она умерла в детском возрасте. Даже по этой курьёзной ситуации с одинаковыми именами можно сделать вывод, что в семье чтили бога или влияние старших родственников было столь велико. Чего нельзя сказать о семье Автайкиных. Видимо я в их породу пошёл, что до сих пор в бога не верю. Ну да ладно, не о том сейчас речь.

          Но в Карпово жизнь семьи Черданцевых не заладилась и  перед войной, не могу сказать, в каком году, они переехали обратно на родину Арины Ивановны, теперь уже в сельхозартель “Алтайский партизан”. Глава семьи с женой работали в артели, сыновья учились и всячески помогали по хозяйству.

         Но тут грянула Великая Отечественная война. Осенью 1941 года Черданцева Калину Арефьевича призывают на фронт и вскоре семья получает, нет, не похоронку, а известие, что рядовой Черданцев пропал без вести. Отец говорил, мол, по словам однополчан, где был окоп деда, после разрыва снаряда, нашли только его кисет. По другим данным, так и вообще дед не доехал до передовой, поезд разбомбили. А вообще из Куячи на фронт ушли около 340 человек, не вернулись половина. 
      
          Тяжело пришлось Арине Ивановне остаться одной с детьми, но ребята быстро взрослели и становились настоящими помощниками. Война научила быстро взрослеть детей. Старшего Игнатия-Геннадия, тот, что с 24-го года, призвали в армию, даже участвовал он в войне с Японией. И больше в родной дом он так и не вернулся. Второй Игнатий, мой отец, сызмальства стал пахать на лошадях, вскоре стал даже бригадиром, как явствует из архивов тех лет, ну а младший Исак числился сеновозом. И такая, оказывается, была специальность.

           Помню, была еще одна какая-то родственница, по всей видимости, в “Алтайском партизане”; Черданцева Татьяна Евлампьевна, худая, высокая женщина. И был у ней сынок, Сашка с интересной кличкой или погонялом – “тюха, пантюха и колупай с братом” или просто “тюха”. Плохо он, кажется, кончил. Сперва по тюрьмам, а потом вроде и убили его. А жили они перед въездом в “партизан”, в крошечной избушке без сеней. И это всё, что знаю я о семье Черданцевых до замужества отца с матерью, а оно, это замужество было уже не за горами. Так как мать моя, из-за горы, под названием Евсеюха,  уже перебралась на жительство в Куячу.


                ЗАМУЖЕСТВО И ПЕРВЫЕ ГОДЫ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ
      
           Моя мать, Мария Анисимовна, как вы помните, была с 1925 года рождения, поэтому с самого начала войны она работала уже наравне со взрослыми. Опять же по двум архивным документам она работала и секретарем сельского совета и заведующей почтовым отделением в Куяче. И в том же документе говорится, что семья Автайкиных 21 января 1947 года  выбыла из сельхозартели имени Парижской Коммуны, в том числе Анисим Федорович, 1898 года рождения, председатель с/х артели, 3 класса образования, Татьяна Сергеевна, 1899 года рождения, домохозяйка, неграмотная, Евдокия Анисимовна, 1923 года рождения, 8 классов, “Заготзерно” /по-видимому переехала в Алтайское/. Мария Анисимовна, 1925 г.р. 8 классов, секретарь сельсовета, Алексей Анисимович, 1927 г.р. 6 классов – РККА и Екатерина Анисимовна, 1928 года рождения, образование 6 классов, пчеловод. Сделаю уточнение по горячим следам, Евдокия намного раньше 1947 года не жила вместе с родителями. Уже во время войны она в Куягане  была сборщицей налогов, полгода проработала даже директором сырзавода, но не потянула.

         Если верить этому документу, ну а как не верить, значит в “Париже” никого из семьи деда не осталось, кроме дяди его, что похоронен был там на кладбище. Смутно помню из детских рассказов, он или слепой был, но шил шубы, или у него большая шишка на лбу была, но что-то нехорошее осталось в памяти. Но, говорят, знал наизусть все молитвы.

         И поэтому я разумею, что дед с бабкой и переехали в Алтайское, навсегда покинув и “Парижу” и дальнейшие дедовы председательствования в колхозах. А было то Анисиму Федоровичу на тот момент всего-то  каких-то 48 лет. Но зато каких! Сын Алексей, захватив войну с Японией, продолжал служить в армии. А вот сестры Маша и Катя остались пока работать в Куяче, проживая на съемной квартире.

       Мать моя, Мария Анисимовна, во время войны работала очень добросовестно и     самоотверженно, несмотря на свой молодой возраст. И после победы, в 1945 году, была удостоена правительственной награды, медали “За доблестный труд в Великой Отечественной войне”, кстати, единственная в семье.

        В село потихоньку с войны начали возвращаться мужики. Подросли и вчерашние мальчишки. Как вспоминала мать, впервые она увидела своего будущего мужа, это когда он пришел в сельский совет за какой-то справкой. Стоит, говорит, скромный, симпатичный, паренек. Слова из себя не может выдавить. Пришлось даже отчитать его за что-то.

        Но вот этот тихоня, через небольшой промежуток, видать уже осмелевший, предложил матери руку и сердце. Разность в возрасте между ними составляла почти три года.

        Расписались в том же сельском совете в Куяче в 1947 году. И мать переехала в колхоз “Алтайский партизан”, что находился от ее работы этак километрах в 3-4-х. Вероятно, в том же 1947 году, все четыре куячинских колхоза, были объединены в один, “Красное знамя”, где председателем стал Варнавский, о котором еще долго вспоминали старожилы села, как о жестком, порой жестоком, председателе.

        Жили молодые в доме, за речкой, где, кроме них, жили, мать отца, Арина Ивановна и младший брат Исак. Вскоре родился сын, назвали Толиком, но недолго прожил малыш, через несколько месяцев мальчик умер.

        Вскоре пришла вторая беда. Заболела и очень быстро ушла на тот свет, Арина Ивановна, замечательная женщина, души не чаявшая в невестке, которая очень ждала моего появления на свет. Говорила, рожай быстрей, хоть дома немного посижу, отдохну от колхозной работы. А по моей версии, которую я помню с малых лет, умерла она скоропостижно, когда полезла в погреб за картошкой. Так или иначе, было ей в ту пору всего 42 года.

        Забегая вперед, скажу, что я помню эти два креста на “партизанском” кладбище, один большой и рядышком маленький, брата Толика. Стояли они не огорожены, среди десятков других крестов, пока не подгнили и не упали. Ровное место сейчас там, за исключением нескольких, огороженных могил, умерших значительно позже. В одной оградке лежит крест, где еще можно прочитать вырезанную ножом надпись “Здесь покоится Черданцева Арина Ивановна 1905-1947”. Это сосед и друг семьи, Степан Герасимович Рехтин, подобрал с земли валявшийся крест и положил в оградку своих родителей. А могилы бабки Арины и Толика безвозвратно утеряны.

        Вскоре покинул отчий дом и последний из братьев, Исак. Поехал учиться на курсы шоферов. В осиротевшем доме остались отец и беременная мною мать.

        Но испытания на этом не кончились. За две недели до моего рождения, отца забирают в армию. Мать остаётся совершенно одна. Это, я так думаю, были самые тяжелейшие дни в её жизни. 12 марта 1949 года родился я.

       Скорей всего, я так думаю, в эти дни к матери пришла на помощь ее младшая сестра Екатерина, которая всё ещё проживала в Куяче. Почему я так думаю?

        Несколько раз я в детстве от матери слышал, что в первые дни моей жизни она боялась даже пеленать меня, а купать, это вообще было для нее проблемой. Так вот это молодая, двадцатилетняя девушка, которая еще и замужем не была, располагала меня на своих ногах, предварительно, задрав, повыше платье и начинала моё омовение, на радость мне и моей матери. Нашлёпаю тебя, говорила няня Катя, тепленькой водичкой, промою везде и спишь ты потом довольнёшенький.

       До самой смерти Екатерины Анисимовны я называл её исключительно няней Катей, ни разу не назвав тётей. Так же как и вторую тетку свою, Евдокию Анисимовну зову только лёлей Дусей и никак иначе, которая в этом году будет отмечать своё 95-летие.

       Вот так жили и мучались до лета или начала осени 1949 года, когда моя бабушка, неугомонная Татьяна Сергеевна, проехав на телеге из райцентра, села Алтайского, 65 километров, не забрала нас с матерью и нехитрым скарбом к себе, куда двумя годами раньше они перебрались из “Парижской коммуны” на своё новое жительство.

       Но об этом расскажу уже в другой части своего повествования.


                НУ, КОЛЬ РОДИЛСЯ, ТАК НАДО ЖИТЬ НАЧИНАТЬ

      Итак, свое первое в жизни путешествие, мне пришлось совершить на лошади, запряженного, в телегу, где возницей и кучером была моя бабушка, Татьяна Сергеевна. Путь в 65 километров от Куячи до Алтайска, сущие семечки для этой неугомонной женщины, которая тридцатью годами ранее, вместе с мужем, братом и четырьмя сестрами, совершили конно-пеший вояж из Алтая в Енисейскую губернию.
Вот что по этому поводу вспоминает старшая дочь бабушки, Евдокия Анисимовна, которая, кстати, и родилась в этом путешествии:

           “Поехали на нескольких телегах. В них сложили вещи и овёс для лошадей. Сами в основном шли пешком. Слепого Якова с собой не брали. Там их не прописали и они вернулись. А вот сёстры б.Тани  Анисья и Варвара вышли там замуж и остались. А Пелагея, Акулина и Яков потом уехали в Хакасию. Яков попал в тюрьму и потерялся. А б.Варя писала маме о себе и других”.

      Поняли? 20-й год, волнения, начало гражданской войны, а этот табор переселенцев, поехал за лучшей долей. Даже не поехали, а пешком за телегами шли.
И что в результате? Оставили всю родню там, а сами, нет, не вдвоём, а уже вчетвером, с родившимися в пути, Дусей и Машей, через пять лет вернулись в родной Куяган.

      Про бабу Таню можно рассказывать долго и по большей части с юмором. Постараюсь по мере возможности это делать. Вот к примеру. Это еще когда она в колхозе “Имени Парижской коммуны” жили. Голодно, холодно, ребятня есть просит, дед-председатель, как настоящий коммунист, непреклонен – как все, так и мы.

      Смотрю, говорит баба Таня, овечка черная бегает, потерялась, видать. Я ее поймала и в баню. По-быстрому разделала и детей накормила. Вот не знаю, как потом она перед дедом за появившееся мясо отчиталась.

      Или еще. Там же. Дед с работы приезжает, она в сенях на улице стоит. Зима на дворе.

-    Ты что здесь стоишь?

-    Рожаю.

-    Как рожаешь? Здесь? 

-    А где еще? Полная изба ребятёшек.
               
       Вот и рожали. В холодных сенях, на покосе, под копной сена, на жатве, в    борозде, на пахоте. Только не дома. До дома не добежать. Работать надо. Вот и умирали детишки.

       А дед Анисим закончил председательствовать в “Париже” и переехали они с Татьяной Сергеевной в райцентр, село Алтайское. Первый год он работал хозяйственником в райисполкоме, попутно за лошадьми ухаживал. А позднее его назначили начальником нефтебазы. Нефтебаза, громко сказано. По современным меркам, это обыкновенная заправка, с цистернами, под горючее и масла. Бензовозы привозят и сливают в них топливо, тут же заправляются все машины и трактора. А расположена была эта нефтебаза на въезде в Алтайское, со стороны Бийска, с правой стороны дороги. Сперва какое-то поле, затем у горы, на склоне, эта нефтебаза, со множеством цистерн и тут же дом, для проживания семьи начальника, то бишь, деда с бабой.

       А с левой стороны дороги, чуть наискосок, территория автороты и МТС. Да-да, именно так тогда называлось теперешнее автотранспортное предприятие и машинно-тракторная станция, на которой работала теперь Евдокия Анисимовна.
Именно здесь, на нефтебазе, моя память зафиксировала и запомнила первые события моей жизни. Самые первые.

      Мать моя сразу после нашего приезда пошла работать, я с бабкой. Ну, а с той сильно не забалуешь.

-Что кричишь, проголодался! Счас накормлю.

      Нажует у себя во рту кусок черного хлеба, затем в марлю его, завязала и вместо соски, мне в рот засунет. Соси, внучек, здоровым и большим, как дед, вырастешь. Кстати, а ведь я первым внуком у деда с бабкой был и было тогда им по полста лет каждому.

      Мать пошла работать в прокуратуру, секретарем-машинисткой. Прокуратура находилась в здании Дома Советов, что в центре села и путь до работы и обратно у  ней составлял километров 10-12, если не больше. Автобусов, естественно не было, грузовики-такси появились значительно позже. Обыкновенные ГАЗ-51, с грязно-зеленым, брезентовым верхом и окошечками по бокам. Внутри скамейки, сзади дверка с лесенкой, там же кондуктор сидит, обилечивает пассажиров. 15 копеек – одна остановка. Это еще теми деньгами, до 1961 года, когда детский билет в кино стоил 50 копеек. Но это еще через несколько лет будет. А по
ка…
      А пока живем, хлеб через марлю жуём. Правда потом мать баловала меня, обязательно с работы что-нибудь сладенького приносила. Став побольше, я уже очень хорошо разбирался в конфетах. Знал, чем отличается “Чио-Чио-Сан” от “Буревестника” и даже сейчас помню замечательный вкус подушечек в картонных коробочках под названием “Доброе утро”.

      Пришел с армии, самый младший брат матери, Алексей. Пришел, как бы в родительский дом, а тут еще сестра с сыном проживают. Начались трения, обиды, слёзы. Особенно после того, как он женился и привел в дом жену, по имени Зоя. Это я уже со слов матери пишу, сам этого не помню, конечно, но наплакалась она тогда ночами вдоволь, мужа из армии дожидаясь.

      А отец служил на Дальнем Востоке. Сперва в Приморье, затем на Сахалине в поселке Сокол. Окончил школу сержантов, получал регулярно очередные звания, на ДМБ пришел со старшинскими погонами. Тогда лычки на погонах старшин звали “куриная лапа”, где широкая лычка пришивалась на погон поперек, а узкая шла вдоль погона. Кстати, среди документов долгое время хранился лист бумаги, где на машинке был текст следующего содержания: “ назначить старшину Черданцева заведующим какой-то образцовой столовой с присвоением звания младший лейтенант.” Но видимо что-то не срослось, или передумал… 

     А здесь Володька рос и  память стала откладывать на длительное хранение, какие-то беспорядочные моменты жизни. Не знаю, почему, этот момент врезался в память навечно, а тот, гораздо важнее, абсолютно не задел ее.

     Вот несколько из них. Если вы помните, то в те годы и даже много позднее, каждый день обязательно  начинался и заканчивался Гимном Советского Союза, звучащим из репродукторов. Так вот и я помню, еще ту, черную тарелку, с натянутым черным пергаментом.

     Гимн тогда был со словами и его пели, ну и я быстренько залезал под стул, а может и под стол, но мне всё же кажется, что под большую табуретку, меня закрывали большой тряпкой и я пел этот гимн вместе “тарелкой” от начала до конца. Текст гимна знал наизусть “Союз нерушимый, республик свободных, сплотила навеки великая Русь” и так шпарил, пока не кончится трансляция.

      Зачем я это делал, спросите вы? Не знаю, может быть считал, что он моём исполнении звучит гораздо лучше. А может и громче.

     Смерть Сталина запомнилась очень четко. В марте 53-го мне исполнилось четыре года. Никак не пойму, почему все люди вокруг плачут и рыдают. И женщины и даже некоторые мужики. В простенке, между окнами висит, прибитый гвоздиками, развернутый лист газеты, большая фотография, где в гробу лежит вождь, а по бокам у изголовья стоят два солдата с винтовками, с примкнутыми штыками. Никак не пойму, зачем они там:

           - Мама, Сталин ведь мертвый, зачем они там с ружьями стоят.

      Затем не понравился мне Маленков, который заменил на посту Сталина:

           - Не хочу этого дядьку, он на женщину похож!

     Ну и в завершении сталинской темы, уже со слов матери. Соседка прибегает вся в слезах, причитает:

           - О-х, горе то какое! Поросёнок сдох, а тут еще и Сталин умер!

     Подрос, стал носиться по территории, шкодничать. Шофера все знали меня, ну, а я их, конечно. Раз, говорят, чуть не чокнулись, когда увидели едущую по территории базы машину и меня, спокойно лежащего, внизу на подножке. Шофер – в первую очередь.
 
        В то время, когда мы жили на нефтебазе, приходил в отпуск со службы отец. Совсем не помню этого события, хотя фотография об этом сохранилась.

        Второй случай, это когда я нанес существенный ущерб государственному имуществу, а проще говоря, открутил, на сколько мог, сливной кран у цистерны с маслом. Сам, конечно, убежал от греха подальше. Вытекающее масло сначала заполнило яму перед ёмкостью, а потом уже побежало дальше, пока масляный ручей не заметили люди. Говорят, вёдрами черпал дед масло из ямы, пока оно еще чистым было. А потом…

       Бегал всегда босиком по территории, залитой горюче-смазочными материалами, поэтому мои пятки были в глубоких трещинах, как засохшая и потрескавшаяся земля в засуху. И был на нефтебазе петух, злейший мой враг, который всегда носился за мной, если где меня увидит и всегда норовивший клюнуть именно в  больные пятки.

      Помню, предложила мне баба Таня работу, за которую обещала вознаграждение, уж не помню, какое, но помню, что согласился. Надо было выколотить семечки из шляп подсолнуха, которые были давно срезаны и лежали на крыше какого-то сарая, а может и бани. Но крыша была совсем пологой. Постелила мне тряпку, дала колотушку, показала, как стуча по тыльной стороне шляпки, выбивать из нее семечки.

      Вот ведь дурнем был тогда я. Ну, коли надоело мне выколачивать их,  убежал бы или отказался. Нет же, я все эти подсолнуховые шляпы сбросил вниз, в какую-то трубу и поспешил отрапортовать о сделанной работе. Скорей всего, за платой бабкиной пришел. Надеюсь, финал вам ясен. Но что интересно, меня, ни тогда, ни позднее, никто никогда не ударил, или дёрнул бы за ухо.

     В начале 50-х годах все дети супругов Автайкиных вышли замуж и женились. Дети пошли. И в связи с этим, один яркий момент был запечатлен в моей детской голове. Решили провести обряд крещения, или попросту окрестить, мою двоюродную сестру,Люду, первенца четы Фильчуковых, Евдокии Анисимовны и Якова Федуловича, родившейся в 1951 году. А ведь этот момент должен быть самым ранним, отложившийся в моей памяти. Пусть даже если ей было уже несколько месяцев, ну а мне то года три, не более.

       Очень хорошо помню, что обряд крещения проходил в какой-то маленькой комнате, в которой было много людей. В переднем углу, между окон сидела женщина, скорее всего уже старушка, причем слепая. И читала она, нараспев, молитву, а как я определил, что слепой была, так у ней глаза были закрыты и судя по картинкам, книгу держала она вверх ногами.  Вот скажите, ну как такое малышу могло запомниться!

    Да, забыл сказать, что когда сестру решили окрестить, вспомнили и про меня, что Вовка-то нехристем, оказывается, растет. Быстро одели на меня длинную, белую рубаху и пристроили в хвост очереди, которая стала ходить вокруг таза, наполненного водой, стоявшего на табуретке посреди комнаты. Первой ходила женщина, может и сама леля Дуся, со свертком на руках, в котором лежала маленькая Людмилка,  за ней еще кто-то и замыкал шествие я, шлепая по полу босыми ногами. В это время слепая старуха продолжала что-то читать, глядя невидящими глазами в перевернутую книгу.

     Да, еще был мужик, может даже с бородой, а может и без нее. И у него в руках был большой металлический крест. Не знаю и не помню всего обряда, но финал его помню хорошо. Когда этот мужик помакнул этот крест в таз с водой и поднес к моим губам, чтобы я поцеловал его. Вот тут уж я не сдержался и громко разревелся.

      В те годы крестили или сразу после рождения, зачастую окуная младенцев в зимнюю прорубь,на худой конец, в таз или лохань, а если не успели в младенчестве окунуть в прорубь, тогда приходилось всю жизнь ходить некрещеным. Это уже позднее, стали крестить и креститься в зрелом возрасте и стало это как бы данью моде. А тогда, когда я крестился самостоятельно, это был, довольно редкий случай.

      Что я помню еще из начала 50-х годов? Помню вечера, когда собирались взрослые, на так называемые, вечеринки. Непременным атрибутом тех вечеринок была игра в лото на интерес. А интересом являлась горка мелких денег на середине стола. Именно тогда я впервые услышал такие слова, как “барабанные палочки”, “дед” и другие.

       Но если в эту игру, я, как самостоятельный игрок, не допускался, то в заключительной части вечера я был уже главным действующим лицом.

       Я отвечал за патефон. В мои обязанности входило, ставить на круг нужную пластинку, регулярно заводить его пружину, ручкой. Не беда, что я не умел читать, я по цвету круга посредине пластинки, по заезженности ее, по сколам и трещинам, безошибочно ставил по желанию танцующих, вальсы и танго с фокстротами.

       Мог ставить по желанию трудящихся их любимые песни. У деда Анисима это “Чёрный ворон”, у бабы Тани была своя, запамятовал сейчас эту песню.

      Умел даже затачивать патефонные иглы, ставя их под углом, на крутящуюся пластинку.

      Помню деревянные, некрашеные полы в доме на нефтебазе. Не столь полы, сколько приспособление для чистки этих полов. Это была какая-то мочалка, из тонкой проволоки. Всунет женщина ногу в крепление этой щетки-мочалки и пошла “танцевать” по всему полу. Якобы, дядя Лёня Автайкин ее изготовил.

       Помню широкий кожаный ремень, висевший на гвозде у печки, довольно неказистый на вид, но очень ценный для деда. Он на нем затачивал свою опасную бритву. Если раздаются характерные шлепки, значит дед точит бритву свою, подставляя под ремень, ту или другую ее стороны.

       Весной 1953 года, ближе к лету, произошло важное событие в моей жизни и жизни матери. Через четыре с лишним года службы, пришел домой отец. Почему то сам процесс встречи я не запомнил, вот как о той встрече рассказывал сам отец в 1995 году:

        “- Вышел из машины, иду по дороге к нефтебазе через поле. Была весна, картошку люди, помню, садили. Смотрю, бежит маленький мальчик ко мне и кричит: -Папка! Папка! Я чемоданчик и шинель положил на землю, а он мне с ходу на грудь кинулся, прижался. Я спрашиваю: - Ты чей?  -Твой,- отвечает. Я в растерянности, целовать – не целовать, а вдруг, не мой. Тут одна женщина подходит и спрашивает: -Ты муж Марии Анисимовны?  -Ну да. –Тогда, он не ошибся. Это сын твой.
Тогда только я поцеловал тебя и мы пошли к дому.”

     А там нас встречают на улице брат матери, Алексей и муж Евдокии, Яков Федулович. С них стекает брага, на головах и плечах, хмель. Решили мужики проверить какая она, на вкус и крепость, брага, сваренная к отцовскому приезду, открыли крышку фляги и … всё содержимое в потолок, ну и им досталось.

       Как в той сказке – по усам текло, а в рот не попало. А вот этот бражно-пивной момент и я запомнил.


                ЖИТЬЁ – БЫТЬЁ  В  СЕЛЕ  АЛТАЙСКОМ

         Да, пожалел, скорей всего, мой отец, Игнатий Калинович, что не остался на сверхсрочную службу на Сахалине. Проскакивали печальные нотки в его рассказах про службу по этому поводу. Видать удачно складывалась у него служба, должность была приличная, или старшиной роты, или еще кем, да и на погоны получил самое высокое звание – старшины. Но случилось так, как случилось и вот он на родном Алтае и надобно начинать гражданскую жизнь.

         Во-первых, надо подыскать и снять квартиру, затем устроиться на работу. А специальности,  как таковой и не было. Колхозник, пахал на лошадях сызмальства, бригадиром поработал до службы в “Алтайском партизане”.

         Помню, перебрались мы с нефтебазы на квартиру, поближе к центру, но проживание там помню смутно. А вот как мы жили в маленькой, саманной избушке по адресу Сарасинская, 100, помню очень хорошо. Она стояла на углу, если пройти немножко по переулку, через дорогу от теперешнего районного дома культуры с фонтанами и качелями.

        Сразу у дороги стоял добротный дом какого-то знатного жителя, по-моему, Мосолов была его фамилия. Напротив нашей избушки стоял дом Акутиных, жил там Виктор с матерью и бабкой. Виктор был очень маленького роста, потому, что, у него на спине был большой горб. По разговорам, сильно обижался на мать или бабку, за то, что в детстве его куда-то уронили и сделали инвалидом.

        Он был хорошим баянистом, работал в районном доме культуры, ездил с концертами по селам района. Надо сказать, концерты этого дома культуры были не редкими в селах, даже запомнил одного солиста, по фамилии Огнев, почему-то.

        Немного подальше жила семья Гнездиловых, помню, одного мальчика звали Геннадием. Где-то дальше жил Фефелов Юрка, но того помню совсем смутно. Помню, только, по словам матери, что она его приглашала частенько поесть со мной, потому, как я ел очень мало, а у него аппетит был всегда отменный.

        Ну и что? Он съедал и за себя и за меня, и пришлось ей отказаться от этого эксперимента в дальнейшем.

        В ограде, где стояла избушка, да и по краю огорода, росли огромные тополя, которых сейчас нет, а жаль. Картошку, возможно, садили, но не помню, грядок тоже не помню, хотя крапиву, очень жгучую, по забору, помню отлично. C широкими листьями крапиву, мы почему-то звали ее “русской”, мы любили, она жалила не так сильно, а вот та ….

      Меня устроили в детский сад имени Тельмана, что находился на горе, напротив школы механизации, сейчас там, кажется, краеведческий музей.

       Что запомнилось в нем? Да не особо и многое. Запомнил четко, что категорически не любил есть суп фасолевый, доходило до слез, но не мог я никак себя перебороть, чтобы раскусить эти фасолины.

      Запомнились кровати, в которых днями мы должны были спать. Середина 50-х годов, жили бедно, много чего не хватало, так вместо стационарных кроваток, были переносные, весьма оригинальной конструкции. Вы видели рыбацкие стульчики? Вот что-то подобное, только размером больше. Раздвижные, деревянные бруски, обшитые черной материей. Лежишь в этом  “гамаке”, заснуть не можешь, так пальчиком потихоньку начнешь эту материю ковырять, вот и дырка получилась. Можно на соседей смотреть теперь. Даже потихоньку перешептываться.

      Сказать по правде, в садик не любил ходить. Не могу сказать, по каким именно причинам, но не любил и всё. Просил мать, что бы она меня иногда оставляла дома. По обоюдному согласию, она закрывала меня в избушке, на висячий замок и я оставался внутри полноправным хозяином, не боясь, что кто-то может зайти.

      А для этого была весомая причина. В сенях стояла моя любимая игрушка и это был керогаз. Незатейливый, керосиновый агрегат, на котором варили еду, но у меня он превращался в машину или трактор. Я брал спички, поджигал фитиль и крутя колесико в ту или другую сторону, мог регулировать пламя по своему желанию. Не только пламя, но и звук, если прислушаться. Звук горения, это мой звук мотора. Гляжу на огромные языки пламени – значит я пробираюсь через грязь или горы. Уменьшал горение до минимального, это я где-то стою, отдыхая, на малых оборотах.

      Опасная игра? Возможно. Случись что и сгоришь заживо. Но, как видите, обошлось.

     Здесь же, в ограде у избушки, шло моё познавание животного мира. Как счас помню, лежит на боку поросенок, возможно даже и наш, греется на солнышке. Присев перед ним на корточки, стал царапать ему брюхо. Вдруг вижу, посреди живота вылез красный червячок, еще и формы интересной, спиралькой закрученный.

     Ё-моё! Червяк в поросенка залез! Дождевых червей то я видел вдоволь. Я пальцами схватил, но тот сильным оказался, заполз обратно в живот. После нескольких неудачных попыток, я пулей в избушку:

           -Папа? Мама! В нашего поросенка червяк залез! Пойдемте вытаскивать, у меня не получается.

      Моя мать продолжала работать в районной прокуратуре и теперь расстояние до работы у ней существенно сократилось, зачастую, она, закончив работу, звонила в садик заведующей, та меня отпускала домой и мы встречались с ней у мостика, возле дома.

      Отец пошел в школу механизации овладевать профессией комбайнёра. На лошадях уже не пахали, правда, тогда и комбайны были совершенно не такими, как сейчас. Во - первых, они были не самоходными, а прицепными. Их таскал гусеничный трактор. Комбайн трехколесный, впереди одно железное, широкое колесо, над которым крепился двигатель комбайновый, чтобы приводить в действие все его механизмы.

      На мостике стоял штурвальный, он же комбайнер. У него действительно в руках был штурвал, при помощи которого, он мог поднимать и опускать жатку. Сзади, на прицепном копнителе работали два копнильщика. В их задачу входило набивать соломой этот копнитель и вовремя опорожнять его.

     Комбайны той поры гордо назывались “Сталинец-6”. Ну вот, на этих комбайнах отец умудрился пару раз перевернуться и один раз гореть. По крутым косогорам, перевернуться, ума большого не требуется, а загорелся, по-видимому, оттого, что стерня намоталась на шкивы и валы, начала потихоньку тлеть, а уже ночью случился пожар. Вроде так.

      Тем не менее, за хлебоуборочную страду отец получил значок “Отличник социалистического соревнования”, который долгие годы хранился в сумочке с документами, вместе со значком со службы “Отличник авиации”. Даже есть фотография, где он их оба к кителю прицепил. Ностальгия по службе, мобуть, иногда накатывала и на него.

       Отец пришел со службы весной 1953 года, а летом 1956-го мы отвели мать в роддом села Алтайского, двухэтажное, деревянное здание до сих пор стоит напротив районной больницы. 3 июня родился у меня брат, которого назвали Юрием. В первый и в последний раз, мать рожала в медицинском учреждении, при помощи врачей и акушерок. Говорит, страшно боялась, как бы ее сыночка не подменили и даже вареньем ему тайно метку подмышкой нарисовала. Родился Юрка с длинными, черными волосами, его вряд ли могли тогда с кем-нибудь перепутать.

      А через три месяца, в этом же 56-м году я пошел в первый класс. Учительницей у меня была Маргарита Александровна Зенкова, замечательный педагог, впоследствии “Заслуженный учитель РСФСР”. Учился в так называемой “белой школе”, в левом крыле на первом этаже. Была тогда еще и “зеленая школа”, где-то в районе “Заготзерна”.

      Про первые две четверти учебы в этой школе помню совсем немного. Вернее, всего два момента. Первый, это я когда забыл дома счетные палочки. Катастрофа! Я, перед началом урока, ходил по школьному двору и ломал прутики, чтобы набрать энное количество штук этих палочек. Может десять, а может и двадцать. И второй. Я, видимо, тогда любил повыпендриваться, что знаю гораздо больше, чем нам преподают на тот момент и я самовольно перенес на другую строчку часть слова, хотя правил переноса мы еще не изучали. Конечно же, я перенес всего лишь одну букву О. Я же говорю, что умным был не по годам, а что оставалось делать мне, коль эта чёртова буква не помещалась в строчке.

     Если про Маргариту Александровну сказать больше нечего, то вот про ее мужа, Якова, к сожалению отчества не знаю, Зенкова, стоит рассказать поподробней.

     Боевой офицер, кавалер нескольких орденов и медалей сначала преподавал в школе военное дело, может быть и другие уроки вел. Но, как это часто бывает, стал прикладываться частенько к рюмке, пока совсем не деградировал.

      Уволили из школы, стал уносить и продавать вещи из дома. Чтобы заполучить долгожданную стопку водки или кружку пива, стал завсегдатаем забегаловок и магазинчиков.

      Историю, что сейчас расскажу, мне поведал давным-давно один очевидец этого случая.

      В те далекие годы в Алтайском, у “третьего” магазина стояло небольшое деревянное здание с вывеской “Пельменная”. Там несколько женщин с раннего утра и до позднего вечера, лепили пельмени, которые сразу же варили и подавали через  окошечко, многочисленным посетителям. Народу всегда – не протолкнуться. Заведение стояло на перекрестке, откуда в разные концы отъезжали многочисленные пассажиры.

      Так и в тот день. Столики все заняты, за крайним, у входа, столом, трое мужиков разливают на четверых, в стаканы водку. Дымятся три тарелки с пельменями, чокнулись, выпили, крякнули, потянулись к пельменям закусить.

      Крутившийся неподалеку, Яша видел прекрасно, что четвертый стакан так и остался нетронутым. Недолго думая, хвать этот стакан и рот. Тут подходит четвертый мужик с тарелкой пельменей в руках. Видит всю эту картину:

           - Ты что, мужик, совсем охренел!? Это же мой стакан!

           - Да? Ну прости тогда, дурака.

      Подносит пустой стакан ко рту, небольшой рвотный позыв и стакан вновь наполнен водкой. И ведь как отмерил содержимое! Ни больше, ни меньше! И прозрачность, как из бутылки, а не из Яшиной утробы!

      Мужики, что за столом сидели, увидев эту процедуру, чуть разом на улицу не повылетали.

       - Твою мать! Забирай его обратно скорей!

       - Не хотите – как хотите.

    Опрокидывает в рот содержимое и выходит из пельменной. Ну, вообще-то это я так, к слову, вспомнил.

       И пока мы жили в этой саманной избушке на Сарасинской, 100, у нас часто останавливались на ночлег куячинские шофера. По одному, по двое, возможно бывало и больше. Стояла в избушке всего одна родительская кровать справа от входной двери, слева, русская печь, на которой я спал, стол между двух окон впереди, а вот на этом пространстве, этом пятачке, между ними и спали на полу шофера.

       Вероятно, перед сном поужинают с бутылочкой, расскажут про жизнь куячинскую, новости деревенские и засвербит на сердце у отца, затоскует по своей родине малой.

       Тогда шоферами работали его ровесники: братья Шадринцевы, Трофим с Сильверстом и друг его “партизанский”, с кем выросли рядом, потом, кажись, и служили неподалеку, Затей Клепиков. Это именно про них ходила по деревне прибаутка:

                Силька, Трошка и Затей
                Привезли вчера гостей.

     Вот уж, действительно, привезли! Не выдержал отец, решил податься обратно на свою родину. Может здесь с работой не заладилось, может по каким либо другим причинам, но проучиться в алтайской школе, мне пришлось всего две четверти. Видать, настырным и упрямым отец в тот раз оказался, что удалось даже мать уговорить.

    Скарба было, видать, совсем немного, избушку кому-то продали и вот в начале января, а именно, 7 числа, 1957 года, Володька Черданцев, через семь с половиной лет, тронулся в обратный путь. Только не на телеге, а в грузовике Рехтина Дмитрия, и не теплым летним днем, а в холодную, январскую стужу.

     Мать с полугодовалым братом Юркой в кабине, мы с отцом в кузове. Помню, на перевале в Шумиловке, дорогу перемело, долго стояли, потом откапывались, друг друга дергали, собравшиеся в обоз, машины.

     С грехом пополам, уже ближе к вечеру, кое-как добрались до Куячи. Как встретит, приветливо ли, нас, хотел сказать, наша родина, обратно. А ведь малой родиной то Куяча приходилась только мне одному. Отец родился в Карпово, мать где-то в Енисейской “экспедиции”, Юрка в Алтайске.

    Ну, да ладно. Придётся жить дальше. А пока – всё.


                ЖИТЕЛЬСТВО В КУЯЧЕ

    А в Куяче то нас, похоже, не очень-то и ждали. Вот сейчас, с высоты прожитых лет, задаешься вопросом, как можно было договариваться с совхозом и договаривались ли вообще, если даже не было квартиры с элементарными условиями для проживания.

     Заселились в крестовый дом, напротив старой школы. А дом, видать, совсем недавно был перевезен с Хобды, поставили его ну в очень неподходящем месте. На углу переулка и главной улицы села. Конечно главной, раз она с ее грязью и ямами была единственной с верхнего края села до нижнего. Коль заикнулся о куячинских улицах, надо сказать чуть поподробнее о них. Улицы села той поры никогда не грейдировались, вконец разбитые тракторами и телегами представляли собой в дождливые дни сплошные траншеи, заполненные жидкой грязью на радость многочисленным свиньям и поросятам.

      А теперь представьте себе как жителям идти, скажем, до магазина. Ну, до магазина, ладно, днем, при свете. А вот как возвращаться по домам из клуба, с вечернего сеанса, когда вместо уличных фонарей в ночных лужах  видно только отражение солнца цыганского, луны то бишь.
 
      А вот для этих случаев каждый хозяин подворья вдоль своих заборов выкладывал из неподатливых для расколки чурбаков листвяных, этакие островки безопасности. И вот люди гуськом, перепрыгивая с чурбака на чурбак стараются побыстрее покинуть очередное гиблое место. Непростое это дело, чурбаки имели одно подлое свойство, под ногой они почти всегда меняли своё положение. И если раздаётся ядреный, мужской или женский, мат, значит кто-то сорвался по щиколотку в грязь. Ну, это опять лирическое отступление от повествования моего.
 
     В метре от проезжей части, конечно же, не огорожен, нет даже маленького участка под огород и кажется, туалета уличного не было. Нет, скорей всего был, потому, как до недавнего времени он выполнял функции детского сада и яслей, которые переехали в двухэтажный дом в центре села.

      Кстати, этот единственный в селе двухэтажный дом был перевезен из колхоза имени Парижской Коммуны, которым когда-то командовал мой дед Анисим.

      В доме, в который мы заселились, в одной комнате были сгружена ясельная утварь, хорошо запомнились маленькие детские кроватки, с дюралевыми спинками.

       Ну, если бы нам достался весь этот дом, то было бы нормально, всё же как-никак четыре маленькие комнатки, но этого не случилось. Вскоре пришли плотники, по-моему, и дед Анисим по этому поводу приезжал даже,  сделали второй вход в дом с тыльной стороны, а выпиленными бревнами этого входа замуровали дверной проём между комнатами. Получились две квартиры, каждая из которых состояла  из небольшой кухни и такой же маленькой комнаты.

       В квартирах традиционные русские печи. В прихожей, она же кухня, она же столовая, в переднем правом углу чувал печной с черным зевом, где горят дрова. За печкой, закрытой ситцевой занавеской, кухонная утварь: несколько ухватов разной величины, деревянная лопата для противней, сковородник и прочая мелочь для хозяйства.

       Сама печь в передней комнате, большая, занимающая чуть ли не треть всей ее площади с деревянным голбчиком внизу. Голбец или как мы все его звали голбчик, деревянное возвышение, сбоку печки, на котором можно и сидеть, а если открыть верхнюю крышку, то откроется люк в подпол, куда по осени ссыпают урожай картошки.

       Три окна в “зале”, одно в кухне, там и там по столу, две кровати в комнате вдоль стены, одна кровать на кухне, почти у входной двери. Несколько табуреток и одна широкая скамья, почему-то намертво прибитая к стене Небольшие сени с крошечной кладовой. Шифоньера не было, эта роскошь появится гораздо позднее, а пока вся одежда висит под занавесками в простенках и в сундуке, который при случае купили у соседей. Вот такое незамысловатое убранство было у нас в первые месяцы нашей новой жизни в Куче, в которую всей душой рвался мой отец, слушая рассказы куячинских шоферов в Алтайске.

     Во вторую половину дома вселилась семья Фефеловых, Татьяна Артемьевна с дочерью Марией и сыном Федором. И, по-моему, в первое время немного пожила с ними и младшая сестра хозяйки, Федосья. Но уже тогда к ней прибегал вечерами молодой Пахоруков Тимофей и вскоре они поженились и он увёл ее в родительский дом.

     Затем выдала Татьяна Артемьевна замуж и старшую дочь, Марию. Женихом был наш однофамилец, Черданцев Евстигней, сын Леонтия. Смутно помню два момента этой свадьбы, это когда в разгар свадьбы принесли с загона охапку сена, раструсили ее по полу в комнате, вручили невесте веник и заставили подметать пол, бросая при этом мелочь. Она должна собирать эту мелочь с пола, а подвыпившие гости ногами это сено расшвыривают вновь и вновь.     Когда закончилось это подметание и гостей в комнате не стало, мы с Федькой облазили на коленках весь пол и еще прилично нашли медяшек и беленьких монет себе на кино.

      А гости на улице нашли новую забаву. Во дворе росла старая пихта, высокая, замшелая, с большими развесистыми лапами. И вот любитель острых ощущений, Рехтин Архип Ефтифеевич, полез на эту пихту, стараясь добраться до самой верхушки. За ним увязался и жених. Это я позднее узнал, что у Архипа фишка такая была, в пьяном виде залезть куда-нибудь повыше и прыгнуть вниз. На моей свадьбе этот его трюк чуть трагически не закончился, расскажу как-нибудь и об этом.

      А тут забравшись на самый верх, а высота приличная, он опускает руки и летит вниз. А благодаря тому, что весу в нем килограммов 50-60 в ту пору было и лапы пихтовые достаточно мощные, так он падал медленно, каждая ветка подпружинивала и он благополучно приземлился в снег. За ним, таким же “макаром” слетел благополучно с пихты и жених.

       Сама Татьяна Артемьевна, одна из старших сестер моей будущей тёщи, Лидии Артемьевны, работала в ту пору, наверное, пасечником, хотя раньше, в сельхозартели “Красное Знамя” была бригадиром и ударницей. С сыном ее, Федором, хотя он и был старше меня на год, учились до восьмого класса вместе.

      Запомнился случай, когда благодаря ему, я чуть не лишился указательного пальца на правой руке. Раньше все пацаны, настоящие деревенские пацаны, должны были иметь перочинные, складные ножички, складнями мы их называли. Плели из медной проволоки цепочки к ним, пристегивали одним концом за петлю брюк, другим за сам складень, а чтобы цепочку было лучше разглядеть, делали этакую петлю.

      Ножами не баловались, в смысле криминальном, а вот игр с этими ножичками было предостаточно. И в школе и за школой. Где угодно. Одна игра в “зубаря” чего стоила.

      Вот и у меня появился такой складишок, это потому, что он складывался, с длинным, острым лезвием. Федька взял его посмотреть, потом закрыл наполовину, этакой буквой Г и говорит:

        -Спорим, что ты его пальцем не откроешь.

          И показал, как надо делать. Это значит поставить палец ближе к основанию лезвия, где тупой уступчик и давить, пока не откроется. Вот я и даванул, да так, что когда лезвие открылось, я по нему  пальцем и прошелся. Да так, что полпальца до кости и отрезал. Кровища хлынула, Федька видит, что дело пахнет керосином, дёру домой, закрылся и сидел до прихода матери.

        Когда мои родители рассказали ей, на что ее сынок меня надоумил, она, недолго думая, за ремень и давай пороть его. Она всегда порола его если что. Бальзамом на мою душу были его причитания, доносившиеся через стену:

          -Ой, маменька, родная! Ой, прости меня, Христа ради! Ой, больно! Ой, больше не буду!

        Сейчас смотрю на шрам и на искривленный палец и думаю, что хоть есть что вспомнить, спустя целых 60 лет.

        Как-то несуразно я рассказ свой начал, надо бы со своей семьи с себя, родимого, начинать, а я на соседей переключился. Вот приехать то мы приехали, а на работу, по моему, сразу только мать пошла, чуть ли не секретарем даже, сельского совета. А вот батя, как-то в совхоз сразу и не устроился. Не знаю, по каким причинам, но пошел он работать туда, ну где вообще бы его никогда не ожидал увидеть.

       Вы знаете, кто такой избач в селе или деревне? Не знаете? Тогда подскажу. После революции в первые годы советской власти в деревнях не было ни библиотек, ни клубов. А были избы-читальни. И вот начальник этого просветзаведения и назывался избачом.

       Правда, когда отец устроился, избы-читальни ушли в прошлое, стали клубами называться и отец стал его заведующим. Что по складу характера он как-то совсем не вязался с этой должностью, был тихим, наверняка застенчивым и немногословным. Или я его совсем не знаю в той поре.

       Но вот сценку в старом клубе с его участием я запомнил. Это по рассказу Антона Павловича Чехова “Злоумышленник”, где один мужик гайку с железнодорожного пути открутил, чтобы грузило на удочку себе сделать. Помню, что напарником его выступал на сцене Архип Ефтифеевич Рехтин. Вроде даже смех в зале был.

       И что обижаться на квартиру тогда. Дом совхозный на тот момент, а жильцы в сторонних организациях работают. Правда вскоре отец стал бригадиром 2-й полеводческой бригады, с лошадью под седлом и большим полем деятельности. Надо пояснить, что только-только все куячинские колхозы стали 3-й фермой совхоза «Куяганский» и все сенокосные угодья этой фермы были распределены между двумя бригадами.

      У 1-й бригады сенокосные угодья были по правой стороне речки Куяча; Кыркыла, Сухой, Ларионов лог. У 2-й бригады, всё, что слева от реки, это Шубинка, Тоурачки, ближний и дальний, Ергата. Вот в этих логах 2-й бригады и пришлось мне летними месяцами участвовать в заготовке кормов, грубых и сочных, то есть силос в ямы забивать.   
 
    Ну, об этом попозже, сейчас надо в школу куячинскую идти, на новое место учебы. В Алтайске закончил первое полугодие в первом классе на одни пятерки, надо и здесь продолжать в том же духе.

        И здесь с учительницей повезло. Это была Гурякова Валентина Ивановна. Спокойная, рассудительная девушка, наверное даже и красивая. Это из тех девушек, что приезжали после окончания педучилищ в Куячу. Когда одна, когда и по двое-трое. Почти никто из них в селе подолгу не задерживался, отрабатывали свои два года и уезжали.

        Так и с Валентиной Ивановной получилось. Заприметил ее симпатичный парень, уроженец Белоруссии, Владимир Белобровик, что работал в Куяче киномехаником до Николая Николаевича Вяткина. Увез ее на свою родину. Но мне кажется, что она нас всё же доучила до пятого класса. Есть где-то фотография, где отец мой с маленьким братом Юрой и Владимиром Белобровиком сидят у речки. Кстати, Владимир был хорошим фотографом.

       Про саму учебу в младших классах как-то и рассказывать вроде нечего. Вот про школу могу немного рассказать. Раньше это была двухэтажная, небольшая школа-четырехлетка, где одна учительница учила одновременно два класса, допустим первый класс и третий, то вторая соответственно второй и четвертый. Но так было до того. Когда же я пришел туда, с правой стороны здания была уже пристройка на четыре классных комнаты. А с левой стороны, уже при мне, пристраивали “физзал”, да, именно так его все и называли, что если перевести с сокращенного – физкультурный зал. Нет, не спортивный, а физкультурный.

      Запомнился сам процесс перевозки бревен этого зала. Стояла на горке, на территории колхоза церковь, не ведаю, когда была построена и сколько лет простояла без надобности. Но вот в 1957, а может и в 1958 году ее разобрали, пометили все бревна и зимой волоком, по несколько бревен за санями перетащили к школе. А мы, пацаны, пристроились кататься. Туда в санях, оттуда, верхом на бревнах. Наверное, не менее десятка, а может и поболе, лошадей с санями были задействованы в этом мероприятии.

       Быстро и к школе эту бывшую церковь прилепили. Получился довольно просторный зал, а церковное возвышение для попа с одной стороны, получилась как сцена. Очень холодным было это помещение зимой. Одна печка, конечно же, не могла обогреть его. Наверное и заставляло нас шевелиться на уроках физкультуры. А из спортивного инвентаря там у нас присутствовал “козел”, укороченный вариант “коня”, тяжеленный мат и позднее брусья.

        Но новогодние праздники в этом зале проходили “на ура”. Сам праздник условно можно было разделить на три маленьких. Первый, это когда всей школе становится известно, что сегодня наконец-то привезут ёлку. Обычно за ней мужики ездили в какой-то лог, в сторону Большой Заимки. Почему-то ездили обычно на лошадях и вот елочный кортеж наконец, во дворе школы.

       Почему-то никогда не открывали огромные, церковные двери в физзал, хотя они и существовали. Приходилось мужикам затаскивать ее через школьную дверь, оставляя в коридоре кучу веток и лап елочных. И тут же по всей школе разносится ядреный, еловый запах, предвестник скорого торжества. Говорю так потому, что этот запах навсегда остался в памяти.

       Наконец ёлка установлена и закреплена в зале. Назавтра предстоит обряд её “наряжания”. Да, елки в Куяче не украшали, а всегда “наряжали”. Заблаговременно назначался класс, который будет заниматься этим ответственным делом, приносились со школьного сарая несколько ящиков елочных украшений. Тут же появлялись многочисленные бумажные гирлянды из разноцветной бумаги, которые младшеклассники сперва раскрашивали, затем склеивали в колечки.

       Сначала электрик приходил и устанавливал самодельную гирлянду и нескольких обыкновенных лампочек накаливания, покрашенных гуашевыми красками. А потом уж приступали мы. Да, некоторые игрушки падали и разбивались, следовали окрики учителей, чтобы поосторожней со стеклянными обращались. Много игрушек было небьющихся, сделанных из картона, но покрытых фабричной, блестящей краской, были и как-бы из прессованной ваты, яблоки, да груши в основном. Ну а стеклянные игрушки в то время были шикарными! Поражали детское воображение своим разнообразием.  Чего только не висело на ёлочных ветках: паровозики, разнообразные шары и маленькие шарики, сосульки, кукуруза и другие фрукты, шишки и зверюшки. C годами перечень и разнообразие игрушечное потускнели, стали более прагматичными, сказочности в разы поубавилось. А может мы повзрослели.

       Ну и сами, так называемые, новогодние утренники. Сперва отводилась ёлка для самых маленьких, затем детям постарше. Ну а вечером для детей с пятого по восьмой классы. Родители приводили своих чад с большими свертками в руках, в которых были новогодние костюмы. В пустых классах переодевали их и вот уже появлялись многочисленные снежинки и снегурочки, в кокошниках, усыпанных осколками битых елочных игрушек, украинки с лентами в головных уборах, пацаны, в образах клоунов и пиратов, мушкетеров и сказочных зверей.
             Традиционные хороводы вокруг, где всем не очень весело, кроме Деда Мороза и Снегурочки.

        - У тебя, что всё лицо оцарапано? Ёлка большая?

        - Нет, мальчиков и девочек в хороводе мало оказалось.

      А затем сладостное ожидание новогодних подарков. Хотя содержимое их уже известно заранее. В бумажных пакетах традиционные пряники, может быть небольшая пачка печенья или вафли, карамельки, несколько штук шоколадных конфет, частенько соевые батончики и если повезет, то и кислое яблоко в придачу.

       Ну и ладно. Кроме празднования Нового Года есть еще что рассказать. А рассказывать придется без всякой хронологии и последовательности. Запомнился тот или иной момент – расскажи о нем непременно.

      Вот, допустим, момент принятия нас в октябрята. А знаете ли вы, что первые октябрята появились в 1923 году. Это были ребята, ровесники Октября, то есть родившиеся в 1917 году. А затем, на долгое время, движение это как-то затухло и вспомнили о нем только в конце 50-х годов.

      Вспоминаю, что нашему классу в школе принадлежала честь быть первыми октябрятами. Было рассказано, кто такие октябрята, что это младшие друзья пионеров. Создавались октябрятские звездочки в классе, где в каждой было по пять-шесть мальчиков и девочек. Причем в каждой звездочке все были при “должностях”, командир, санитар, еще ряд  “маленьких начальников”, потом должны меняться этими должностями. Помните, экраны успеваемости висели на стенах, чья звездочка лучше.

       А вот самих звездочек, что должны носить мы на своих гордых грудях, еще не успели сделать в стране. Или может до Куячи их еще не довезли, но уж больно долго что-то их везли тогда. И мы, эти звезды, должны были сделать самостоятельно или почти самостоятельно.

      На уроках труда мы по шаблону, из картона вырезали звездочки. Наверное и на этом этапе уже пошли у нас “косяки”, а уж когда сказали, чтобы дома, при помощи своих мам и старших сестер, мы обшили их красным кумачом и пришили к своей форме на левую сторону груди, то результат этот надо было видеть воочию.

      На следующий день в классе был самый настоящий парад звезд. Каких только звездочек на наших грудях не было! Вроде шаблон был один, но почему тогда некоторые звезды были раза в два больше. У некоторых кончики этих звезд были длинными и кривыми, ну точно как у звезд морских. И самое главное, цвет звезд был самым разнообразным. У кого какая красная тряпка нашлась в доме, та и пошла в ход. И проходили мы с такими звездами, наверное, целый год учебный, а может и больше, потому как я не помню, чтобы носил настоящую, с изображением Ильича. Скорее всего, был уже пионером.
               
      Этот случай произошел давным-давно, когда куячинская школа была ещё семилеткой, но пацаны в седьмом классе были как настоящие парни, может переростки, может второгодники неоднократные, но многие уже пользовались бритвами. И была в этой школе учительница, которая всегда любила проверять карманы своих учеников на предмет курева, спичек и других предметов. И вот один смышленый мальчик, сделав дыру в кармане штанов, выудил из трусов своё уже внушительное хозяйство, поместил его в этот злополучный карман. Конечно же, спровоцировал эту несчастную учительницу, чтобы она тут же нырнула на поиски запретного. И она нашла это. Я не знаю в подробностях, что было дальше, но никогда, ни при каких обстоятельствах эта учительница по карманам своих учеников больше никогда не лазила.

      Конечно же, если вспоминаешь Куячу, то всегда вспоминаешь школьные годы и старую школу, которая нам казалась такой уютной и красивой. В каждом классе по печке, которые топились с коридора. Пристроенный спортзал из церкви с Партизана. Звонок в руках школьной технички, возвещающий начало и конец уроков. Бачок с питьевой водой с краником наверх. Я пошел в эту школу в 1957 году, жили бедно, у многих и портфелей то не было, вместо них какие-то матерчатые сумки. В помине не было авторучек, писали ручками с перьями, макая их в чернильницы, а чернильницы уносили с уроков домой, у девчонок они были привязаны к портфелям в маленьких мешочках. Проблемы была: по дороге в школу чернила в этих чернильницах превращались в лед, приходилось ставить их на плиту классной печки. Иногда проводились школьные вечера, иногда вечерами приходили в школу смотреть диафильмы, это при условии, что хорошо учишься. Смешно, но читающие эти строки и не знают, что это такое. Это когда на стену через проектор тебе показывают кадры с текстовым пояснением внизу. Вот и сидишь и смотришь сотни раз какую-нибудь сказку про семь Агафонов, бестолковых. Но жутко интересно, потому что вечер, тёмный класс и какая-то необычность.

      В 60-е годы в Куяче существовала, какая-никакая художественная самодеятельность. Два раза в год, на 1 Мая и 7 ноября обязательно в клубе организовывали концерты. Народ набивался битком, несли из дома стулья, стояли в проходах. Причём артистами были как школьники, так и взрослая молодежь. Первым номером всегда выступал хор и всегда с патриотическими песнями.  Стоим на сцене человек 20-30 и жалобно выводим:- И боец молодой, вдруг поник головой, комсомольское сердце разбито…  На первых, почётных рядах, женщины и старушки потянулись за платочками.  Ага, проняло! Мы ещё тошней того;- Капли крови густой, из груди молодой, на зелёную траву стекали…  Всё! Человек 10-20 откровенно плачут, значит успех обеспечен.
 
      Ставили пьесы, преимущественно на военную тематику и чтобы хоть раз, да за кулисами прозвучал выстрел из ружья. Тоже балдёж неописуемый, на сцене герой целится из деревянного пистолета в нашего или немца, а в это время бабах из 16-го калибра.  Мужики шапки из рук роняют на пол, бабы семечки живьём  проглатывают. Успех!  Да ладно бы за кулисами! Один раз нужно было “застрелить” из ружья на сцене мужика. В чем дело? Заряжают пыжом, без смертоносных дроби или картечи. Ну и бабахнули в грудь. Хорошо герой в фуфайке был, наверное, партизан, он упал, лежит на спине, а из груди его дым повалил. Пыжом фуфайку пробило малость и вата загорелась. Уже не по сценарию зрители из зала кричат:

        - Воды скорей тащите! Сгорит на хрен, Мишка!

        Как-то отец, верхом на лошади, привез мне необычный подарок. Это был филиненок. Я не знаю, каким ростом взрослые филины бывают, но этот малыш был весьма и весьма большим. Красивый, со своей крутящейся головой и огромными глазами, загнутым клювом, издающий всегда какие-то клекочущие звуки. А я в то время ловил рыбу при помощи стеклянных банок на речке. Технология довольно простая, на горлышко банки изготовляется воронки из толи, при помощи тугой резинки прикрепляется к банке, к ней веревочка и снасть готова. Внутрь добавляем несколько кусочков хлеба, ищем небольшой омуточек или заводь, опускаем в воду банку, втыкаем колышек с веревочкой в дно или берег речки, да так, чтобы никто не мог ее обнаружить сразу и  переходим к постановке следующей банки. Таких банок у меня было всегда не менее 5 штук.

       Дома я заметил, что из всей предложенной пищи мой филин с удовольствием поедает только моих мульков и вьюнов, то я решил его брать с собой на рыбалку. Не беда, что всё это днями происходило, ночью мне спать надо, в отличие от птицы этой. Я его усаживаю на багажник своего велика, тот когтями цепко хватается за железные прутья багажника и мы, поднимая кучи дорожной пыли, устремляемся к реке. На поворотах и ямах мой филин взмахивает своими огромными крыльями, но покидать багажник не стремится, видно знает, что на речке его ожидает рыбное лакомство.

      Вытащу банку с речки, а нее набьётся штук 20 мульков и вьюнов, вот тут-то и начинается трапеза, заглатывал их живыми, друг мой филин молодой. Садимся на велик и в обратный путь, распугивая баб у магазина. На ночь привязывал его на крышке сарая бельевой веревкой. Завяжу штук 10 “бабьих” узлов на его лапе, утром смотрю, нет моего филина, своим острым клювом умудрялся развязывать мои узлы. А в одно утро обнаружил я в ограде своего филиненка с отрубленной головой  рядом с дохлой курицей соседки, Татьяны Артемьевны, которая таким образом отомстила за свою несушку. Пришлось грузить его на багажник и схоронить в забоке у речки, где совсем недавно только была у нас рыбная трапеза.

     Долгое время в школе работал учителем начальных классов, а затем и завучем Иванищев Александр Фёдорович со своей супругой Тоней /Евстолией/ Леонтьевной. Бывший фронтовик, с протезом вместо ноги, он весьма радикально боролся с учениками, которые не хотели вовремя подстригаться. Доставал из своего стола машинку, усаживал нерадивого ученика на площадке перед школой и выстригал ото лба до затылка одну или две дорожки, садил следующего, затем еще следующего. Бывало, по нескольку, вдруг облысевших пацанов бегали по школе. Дома приходилось полностью подстригаться, но были случаи, когда зачесанные с боков волосы, прикрывали лысину и тогда строптивый ученик ещё несколько дней ходил в таком виде. И вспоминается из тех лет ещё такой факт, что зимой в школу к концу занятий второй смены приезжали по две лошади с Партизана и Хобды и на санях развозили малышей по домам.  Вроде мелочь, а приятно.

       В конце 50-х или в начале 60-х в Куяче появились три новеньких грузовика ГАЗ-51, до этого я и не помню, были ли вообще машины в селе.  На машине под номером НЮ 13-56 водителем был Шадринцев Трофим, машиной НЮ 13-57 командовал его    брат Шадринцев Сильвёрст, а грузовик под номером НЮ 13-58 достался Клепикову Затею. А запомнились номера, прежде всего потому, что на уроках труда под руководством Исакова Сафрона Лукича мы часто делали игрушки для детского сада.  И среди них, конечно же, преобладали автомашины, а на покрашенных, зелёной краской, бортах красовались именно эти номера. Но номер НЮ 13-57 встречался чаще других, потому-что Шадринцев Сильвёрст-это куячинский Шумахер того времени! Кумир всех деревенских пацанов. Где не проедет Сильвёрст - там не проедет никто. Тогда же получили два новеньких первых трактора МТЗ  у которых напрочь отсутствовали кабины, даже тента над головой не было. На одном из них долгое время работал Фефелов Прокопий, другой, почти сразу разбили, упав с обрыва у Ергатинского перевала.

         В конце 50-х в Куяче появились первые два велосипеда, подростковых, коричневого цвета и гордые хозяева давали прокатиться от старой школы до клуба и обратно за 15 копеек. Детский билет в кино стоил тогда 50 копеек. Кстати один из хозяев велика Шадринцев Михаил Глебович, по моему в Куяче живет.  Не было и бензопил. Первая "Дружба" в селе была у Олега Иванищева.  Ну а первых мотоциклов "Ковровец" в начале 60-х родители купили Фефелову Федору и Шубину Федору.  Зато сколько было в то время лошадей в Куяче! Целые табуны в десятки и сотни голов! Но это, как говорится, совсем другая история.

        Мой школьный друган - Качеев Володька имел одно время привычку, когда при ответе с места от него не добиваются ответа и ставят естественно двойку, он прикладывает к виску палец и с характерным звуком выстрела плашмя падает на парту. И на этот раз Мария Александровна Фефелова, учительница ботаники, географии, не добившись от него ничего путного-ставит двойку. Незамедлительно Вовка совершает акт самоубийства, но на этот раз он толи не попал куда надо, или патрон был отсыревший, но едва приземлившись за парту с рёвом вскакивает обратно. Да с таким рёвом, что кондрат чуть не хватил саму учителку Марию Александровну. Просто я, сидя позади него, подложил ему на скамейку чернильницу и он с размаху угодил точно в цель. Конечно мы оба тут же вылетели из класса, но после этого мой кореш, однако больше не стрелялся и спокойно живёт в Барнауле.
 
         Вы воровали, когда либо гусей! Нет? А вот я воровал. Единственный раз в жизни. И гусей и всего остального. А начиналось всё прозаично и скучно. Сидим на клыльце клуба, человека четыре, наверное. Кино не привезли, клуб закрыт, вроде как скучно. Слазили через забор к Николаю Крохалеву в огород за подсолнухами, Сидим, лузгаем и тут или Валерка Вяткин или кто другой вдруг произносит:

       - А что, если у Семена “царя” гуся украсть, да в забоке зажарить. У него вон их три стаи ходят. Всё равно совхозным зерном их кормит. Не обеднеет.

       Поначалу затея показалась до невозможности глупой. Потом после обсуждения решили всё же попробовать. Время осеннее. Ночь. Подкрались к дому Семеновых. В кромешной тьме белеют только гусиные стаи, сбившиеся в кучи и засунувшие свои головы под крылья. При нашем появлении они подняли головы и недовольно загоготали.

        Бросились на гусей все хором. Или сделали вид, что бросились. В результате, только у меня одного оказался в руках здоровенный гусь, который тут же принялся истошно орать. Мои подельники кинулись бежать, я с орущим гусем, за ними. Чтобы прекратить его истошные вопли я на бегу стал манипулировать с его шеей. Намотаю ее на руку – орет! Спрячу под крыло – то же самое!

       Так мы добежали до речки, почти до усадьбы Семена Марковича Пономарева, как вдруг в темноте я налетел на огромную чурку. Грохнулся наземь с такой силой, что и гуся потерял. Но его подхватили мои сотоварищи и по удаляющимся гусиным воплям, я, прихрамывая, плелся за ними и этот крик был моим маяком в кромешной темноте.

         Вторая часть, кулинарная, была не менее удручающая, чем первая, воровская. Развели костер, ножичек у кого-то всё-же оказался, вырезали куски мяса, которое всё равно было в гусином пуху и перьях. На палках пытались поджарить это мясо, конечно же, без соли, где с одной стороны оно обугливалось, а внутри было абсолютно сырым.

        Наутро мать моя, Мария Анисимовна, учуяв от моей одежды, гусиный запах, поинтересовалась, к чему бы это? Пришлось поделиться сим печальным опытом приготовления деликатеса. Происхождение гуся уже и не помню, как объяснил. Ну и дураки, сказала она, надо было домой принести, я бы такой вам суп сварила. Может в шутку, а может – не знаю. Да, такой вот такой случай тоже был  в моём детстве.

       Мне иногда становится не по себе от того, что, не считая себя старым человеком, я вспоминаю о тех людях и событиях, которые, мне кажется, были совсем недавно, а читающие могут и не поверить в реальность тех дней.  А вообще это здорово, когда я рассказываю об Иванищеве Александре Федоровиче или Шелепове Мироне мне говорят спасибо, вчитайтесь, за своих ПРАДЕДОВ.  Да, я жил в Куяче, когда ни в одном доме не было электрических розеток, они были ни к чему, в них нечего было включать. Потому что электрические утюги и радиолы появились позднее.  Много позже появились стиральные машины, о холодильниках и не мечтали, потому что электричество подавалось дозировано, на несколько часов в сутки и в 12 часов ночи замолкал дизель местной станции.
 
       Про электричество надо рассказать подробнее. В маленькой избушке, с гордым названием электростанция, стоял старенький, как говорили, танковый двигатель. Он и крутил “динамку” подавая электричество. В первую очередь на фермы, где производили дойку коров, затем уж по улицам села. В 6 часов утра, сперва в полнакала, затем всё ярче, загорались в домах лампочки Ильича.

       Дойка коров прошла, еще немного движок погонял моторист станции и вырубал его. Никого не волновало, что в школе, с ее подслеповатыми окошками темень наступала. Приспосабливались и там. Свечки приносили или письмо переносили на более позднее время.

        Вечерами та же история повторялась. Электричество подавалось, когда наступало время вечерней дойки. Но тут уж крутили его до 12 часов ночи. Строго, без пяти минут 12 часов, свет три раза мигнет, спать, мол, пора, укладывайтесь, потом гаснет окончательно.

       Но были редкие исключения. Свет горит всю ночь в Куяче, если случился покойник. Это как закон было. Были и подзаконные акты, например, когда нужно продлить какое-либо торжество, свадьбу или еще какое значимое событие. Для этого нужно заблаговременно принести мотористу на станцию чего- нибудь горячительного, бутылку водочки или литра 3 браги – пива. Глядишь, на часок люди повеселятся при свете.

      Как я уже упоминал, в большинстве сельских домов не было электрических розеток. Во первых, в них включать было нечего, а во вторых это было весьма накладно для семейного бюджета. И вот почему.

     В помине не было в 50-х начале 60-х электросчетчиков. Ходил специальный человек по селу и в каждом доме считал, не только количество лампочек, но и мощность каждой из них. Отдельно оценивалась розетка. Если есть розетка, не важно, просто так висит или что-то включаешь в нее – гони 5 рублей. Это в деньгах 61-года. На которые тогда много чего можно было купить, начиная от литра водки. Каждая лампочка в среднем обходилась в 50 копеек. Возникали в связи с этим различные махинации, чтобы меньше платить. Перед приходом проверяющего меняли лампочки на менее мощные, розетки прятали в потайных местах. Но это в деревне не утаишь, он, этот проверяющий, по окнам видит какая лампочка в доме или знает, что если ты купил в магазине радиолу, значит, у тебя по любому должна быть розетка.

      Но не факт. Во втором классе, когда мне купили фотоаппарат “Любитель”, а вместе с ним и фотоувеличитель, то возник вопрос, а куда же мне его втыкать, розетки нема и родители вряд ли согласятся ее устанавливать. Про сам процесс фотографирования я расскажу позднее, а вот с розеткой дела надо решать незамедлительно.

       И мне под большим секретом кто-то сказал, что у Олега Иванищева есть “жучок”, что тебе необходим. И правда, Олег одолжил мне на вечер эту вроде и немудреную приспособу, но ведь додуматься же надо было до этого. Хотя, если приспичит, русский Иван и не это придумает. Сейчас постараюсь объяснить, что же оказалось у меня в кармане.

       С виду вроде простой, черный электропатрон. Единственное отличие, если у патрона есть отверстие, куда входят провода, то тут прикреплен металлический цоколь от электрической лампочки. Получается, что я этот самодельный патрон смогу ввернуть в настоящий патрон, предварительно вывернув лампочку. А в корпусе этого псевдопатрона просверлены два отверстия под вилку с контактами внутри.

       Усекли? Вывернул лампочку, ввернул патрон в патрон, воткнул в него вилку от шнура увеличителя и процесс печатания можно начинать. Кончил дело, выкручивай всё смело и – здравия желаю!

       Утро. На крыльце конторы куча мужиков. Среди них Ткаченко Ефим Петрович, хохол, гонял свет на станции, когда еще не было э/линии.  В добротном, белом, овчинном, полушубке, застёгнутым на все пуговицы. Подходит Носов Дмитрий, в руках стартёр от бензопилы.  -Привет, Петрович, вот интересно мне заведёшься ты или нет? С этими словами он прикладывает этот злополучный стартёр к животу Петровича и резко дёргает.  Лучше бы он этого не делал! Выскочившие зубцы храповика стартёра вырвали изрядный кусок овчины из некогда белого и целого полушубка.  Не ожидал этого никто, ни сам Дмитрий, ни Петрович, стоявший с распоротым животом.  -Митька!!! Кажу шо ты наделыв!!! И отборный русский мат, вперемешку с хохлацкими причитаниями!
 
         19 января 1960 года в нашей семье произошло событие, которое запомнилось нам с братом Юркой на всю жизнь. А почему нам? Так как-то в разговоре с ныне покойным Юрой, мы вспоминали эти роды и он говорил, что хоть и 4-х лет ему не было тогда, но он хорошо запомнил ту ночь.

         Я тогда был уже бОльшенький, почти 11 лет исполнилось к тому времени. Вот что интересно, как мать моя была беременной, абсолютно не помню. Ни по разговорам, ни по внешнему виду ее.

         А тут среди ночи суматоха. Отец забегал по избе, потом рванул, видать за акушеркой. Слава богу, тогда в селе была такая должность и девушка на ней. Нас с братом по-быстрому на печку, занавески задернули и сказали, чтоб не выглядывали. А что выглядывать – то. Кто-то забегает в избу, кто-то выбегает, тут же материнские крики. Страшно. Прижались друг к другу, скорей бы уж всё кончилось.

       Первого крика новорожденной сестренки Любочки я, конечно же, не помню. Запомнил, как соседка наша, что за стенкой жила, Татьяна Артемьевна, всю ночь в уборную на улицу бегала. Понос прохватил, знать в знак солидарности с роженицей.
Вскоре в комнате появилась зыбка для сестры. Так в Куяче назывались люльки, в которых жили первые месяцы новорожденные.

      Довольно простое и в то же время рациональное изобретение. Рама из четырёх брусков деревянных, затянутых плотной материей с этаким углублением для ребенка.
По углам вкручивались четыре железных кольца, к которым крепились прочные, тонкие веревки или сыромятные ремни, которые наверху крепились к мощной пружине, которая в свою очередь крепилась к мощному крюку в потолочной матке. Внутрь пружины пропускался страховочный конец, если не дай бог, пружина лопнет, то зыбка не упадет на пол. Бывало, что пружины лопались, помню один такой случай.

       Зыбку крепили в таком месте, чтобы мать, лежа с краю на кровати, могла и покачать ее и бутылочку с молоком в рот засунуть, даже не вставая с кровати.

       Еще подвязывали  с одной стороны обычно старый женский чулок, на тот случай, если она, сидя, что-нибудь вяжет или шьет, то имела бы возможность ногой покачивать зыбку. Пишу и вспоминаю, что не дай бог ты ради баловства начнешь качать пустую зыбку, считалось каким-то святотатством.

       А рассказываю про все, про это так подробно меня заставляет врезавшийся в память случай, связанный с зыбкой и как не покажется странным, с нашей кошкой.

       В один из обычных дней я был дома за старшего, чем-то занимался, Юрка не помню, что делал, а вот Люба спала в своей зыбке. Проснулась и стала плакать. Ну, тут одно из двух, или мокрая лежит или кушать захотела. Кошка с котятами спокойно кормила их, лежа на русской печи.
 
      Услышав плач и видя, что никто не подходит к плачущей, она быстро спрыгивает на пол и подбегает к зыбке. Я тихонько наблюдаю, что будет дальше. Первым делом она оперлась передними лапами на свисавшийся чулок, будто бы пытаясь покачать зыбку. Не получилось. Тогда она запрыгивает на кровать, затем повыше, на подушку, опять передними лапами уперлась в край зыбки и, глядя в лицо новорожденной, стала громко мурлыкать.

       Все ее действия можно было расценить, как кормящая мать, она хотела успокоить плачущего младенца. Потом не раз замечал, как она, подойдя куда-нибудь поближе к сестренке, внимательно наблюдает за ней, за ее движениями.

      Вот уж кого - кого, а кошек у нас всегда было навалом. И одна и две, да еще с регулярным потомством. И что интересно, преимущественно всегда кошки, а не коты, или баба Таня их селекцией занималась, считая, что кошки мышей ловят все же лучше.

      Если я спал на раскладушке, то одна из них даже умудрилась и окотиться у меня в ногах. В связи с этим еще вспомнился момент. Лежит Юрка рядом со мной на раскладушке, голову свесил вниз и хохочет, заливается. Заглянул под кровать и я, правда, смешно от увиденного мне не стало. Кошка доедала своего последнего котенка. Не знаю, почему, но скорей все они были мертворожденными . Зачищала видимо, чтобы люди не видели.

      Брат Юрка уже подрос, можно было с ним уже и поиграть. Одна игра мне особенно запомнилась. Говорю я своему несмышленому братцу:

     - Вот, Юрка, смотри. Сейчас я воткну в эту табуретку в щель ножницы. А ты должен всего три раза обойти вкруг ее и приговаривать “ Ножницы пляшите!” Если будешь громко просить и при этом тереть своё лицо черной рукавичкой, то ножницы непременно выскочат из щели и запляшут.

      Ну, кто бы отказался от такого “кина”, а мой любознательный брат, тем более. Осталось только вручить рукавичку братику. Беру ее с печки, предварительно тайком изрядно пошоркав о дымоход изнутри.

     Вот мой Юрка ходит вокруг табуретки, усиленно трет лицо своё и ждет обещанного чуда. С каждым кругом превращаясь в маленького негритенка. Я уже катаюсь по полу, он смотрит то на меня, то на всё еще неподвижные ножницы, силится понять, что же здесь смешного старший брат увидел.

     А вот когда я поднес к его лицу большое зеркало, он от испуга, мне кажется даже, лишился чувств своих. Потом в рёв пустился, да такой, что стекла в комнате, кажется, задребезжали. Но когда отмылись, да я ему что-то вновь пообещал, Юра успокоился.

    Вот уже с 1999 года нет в живых брата моего. Прости неразумного, хоть и старшего брата, за такие шутки. Царствие тебе небесное и пусть земля будет пухом.

     Ну а продолжение моего рассказа в следующей части. А пока – всем пока – пока.


                ПРОДОЛЖЕНИЕ  ЖИЗНИ  КУЯЧИНСКОЙ

     12 апреля 1961 года. Обычный урок труда в школьной мастерской под руководством замечательного педагога, трудовика, Исакова Сафрона Лукича. Как мы любили эти уроки! Какое счастье, что в пятом классе мы начали посещать уроки труда именно с этим учителем. До него был трудовиком по совместительству учитель физкультуры Хозяинов Леонид Васильевич. Бедные ребята, наши предшественники, ни помещения, ни инструмента, ни учителя.

       Лежат в коридоре возле каждой печки кучки березовых сырых дров. Леонид Васильевич дает вводную:

          - Итак, орлы! Сегодня будем делать табуретки. Ваша задача, выбрать из этих поленьев, те, что получше. Вперед, орлы!

    Есть на фотографии этот учитель, что стоит позади меня, когда я руку к лысой голове приложил. Другое дело, Сафрон Лукич. Сам дома изготовил с десяток добротных верстаков, рубанки, фуганки, рейсмусы, малки, лучковые пилы, шерхебели, стамески с долотами и много чего другого. Всё, что я перечислил выше, я узнал именно на его уроках.

     А напротив старой школы к тому времени было построено деревянное двухэтажное здание мастерской, где помимо всего прочего были сверлильный и токарный станки, был даже горн кузнечный. На котором мы отливали из металла миниатюрные траки на игрушечные трактора.

     Делали самодельные лыжи, для чего заготовки сначала запаривали в огромном, прямоугольном чане, а потом зажимали в специальном станке.

     Но сейчас я о другом хотел сказать. Забегает в мастерскую наша одноклассница, Семенова Аня и с порога кричит:

        - По радио сейчас передали, что мы запустили в космос человека! Фамилия его Юрий Гагарин!

       В космических делах мы были вполне к этому моменту подкованы. И первый спутник в ночном, куячинском небе искали и знаменитое “бип-бип” по радио слышали. Лайку, Белку, Стрелку и Чернушку, как своих родных собак, на фотографиях узнавали.

       Но чтобы человека запустить! Это было здорово и даже нам, пацанам, стало совсем не до урока труда. Да, Сафрон Лукич и не настаивал, отпуская нас пораньше с урока домой, чтобы разносили эту весть дальше.

     Вообще этот 1961 год был богат на сюрпризы. С 1 января 1961 года сменили деньги. Они в Куяче не появились сразу в тот же день. Старые деньги, наряду с новыми, ходили вместе целых три месяца. Но нас, ребятишек, это реформа коснулась очень даже здорово. Дело в том, что при обмене 1, 2 и 3-х копеечные монеты не менялись, оставались в обращении и поэтому вдруг и сразу стали стоить в 10 раз дороже, что было нашим умам совершенно непостижимо.

      К примеру, детский билет в кино стоил 50 копеек. Старыми деньгами я набираю 50 копеек и меня Николай Николаевич Вяткин пропускает в кино. Но имея в руке пять однокопеечных монет, мой друг также проходит. И тогда и сейчас думаю, ну ведь собирал же я в копилках мелочь, зачем тратил их попусту, вот бы после реформы как пригодились, да если бы в кубышке были только самые мелкие монетки. Ведь пятаки не оставили, хотя тоже из желтого металла были изготовлены.

       Переписывались все ценники в магазинах, в том числе  и в промтоварном магазине, где продавцом тогда работала тетя Мотя Храмович, пропустили и не исправили ценник на одном женском пальто.  C десяток пальто по цене 80-90 рублей, а одно висит за 800р.  И что вы думаете? Приходит жена куячинского мастера-сыродела Анатолия Мокрушина и покупает это пальто. Надо сказать, что средняя зарплата в Куяче в те годы не превышала и ста рублей. Ошибку почти сразу исправили, а вот согласилась ли та дама носить пальто как у всех, я не знаю. Эту историю мне рассказала моя мать, а уточнить сейчас не у кого.

        Как-то  хотел я про свои занятия фотографией вам рассказать. Так вот слушайте. “Выревел” я всё же “Любитель” у родителей, вероятно во втором или третьем классе учась. Купили с рук у Попова Генки, жили такие в Куяче. Отец у него был без одной ноги, фронтовик, конечно. Интересный момент. В Куяче был еще один мужик без ноги. Но, если у первого отсутствовала, к примеру, правая нога, то у другого, левая. И вот всегда, когда нужно было покупать новые сапоги, они, предварительно сговорившись, покупали одну пару на двоих. Видать и размеры подходили.

       С фотоаппаратом получился пролет. Там видоискатель с наводкой на резкость был сбит, не соответствовал наведению резкости на самой плёнке и хоть я измерял расстояние до объекта сантиметровой линейкой, изображения мои всегда были расплывчатыми.

       Но школу фотографическую на нем я приобрел отличную. В подполе, сидя на картошке, я заряжал в бачок плёнку. Затем, в паутине вылезал на свет божий и начинался долгий процесс проявки и закрепления этой желанной плёночки.

       Разочарование постигало меня очень и очень часто. То пленка, не попав в нужные канавки, просто слипалась и я вынужден смотреть на желто-зеленую ерунду. То, не дождавшись когда проявитель с закрепителем полностью остынет, я горячим раствором смывал с пленки весь слой и вытаскивал на свет божий совершенно прозрачный рулон. А пленка была для этого аппарата широкая, целых 6 сантиметров в ширину.

        Химикаты были на вес золота, берег и использовал до полного их издыхания. Сливал их в поллитровые бутылки, затыкал  пробками из газеты и хранил под своей кроватью.

        До слез, помню, довела меня одна женщина, которую все в Куяче звали как Марья-Нютиха. Вероятно, потому, что ее мужа Марковея, кликали Нютей, почему-то.

         Захожу как-то в комнату, смотрю, она сидит на моей кровати, в руках моя открытая бутылка с проявителем, наполовину опорожненная. Нютиха вытирает рукой свой большой рот и обращается к моей матери:

            - А что это у тебя, Мария, вино-то какое-то кислое?

       Лишь намного позже я узнал, что в деревне всё взрослое население недолюбливало эту неопрятную, страшненькую, женщину, всячески заискивая и угождая ей, приписывая ей нехорошие колдовские способности. Вроде как даже не без основания.

       А тут снова про школу вспомнилось.  Когда мелкие воришки проникали в ,куячинскую восьмилетку, они никогда не оставляли без внимания наглядные пособия учительницы ботаники, биологии и географии Марии Александровны Фефеловой. А именно, набор стеариновых яблок, таких правдоподобных, таких больших и манящих, что после каждого такого посещения, эти надкусанные яблоки были разбросаны повсюду. Пособия изредка меняли, но их ждала та же участь. И вот когда Мария Александровна приносила на урок коробку этих наглядных пособий, на большинстве этих яблок красовались отпечатки зубов любопытных и прожорливых “хомяков”.
 
      Почему в эпоху развитого социализма, когда не то что телефонов, радио то не всегда играло, новости в Куяче распространялись с курьерской скоростью? Правильно, потому что существовали магазины, своеобразные центры информации. Пойдут бабоньки за хлебом, ну, притомившись, постоят у магазина совсем - совсем немного. И вскоре вся Куяча, от мала до велика, от Партизана до Хобды, будут  знать, что опять этот Петька тупорылый не ночевал дома, что Матрёна второй день не может найти свою корову, а Анька умудрилась рожать третьего.  И хоть скуден был запас продуктов в магазинах, хоть мало денежек было в карманах, куячинцы любили ходить в магазины. Там были новости, там кипела жизнь.
 
      Ну а если вы увидели бегущих по деревне мужиков и баб с вёдрами, то знайте, они не на пожар бегут, это в магазин привезли бочку жигулёвского пива. Если кого это новость застала врасплох с пустыми руками, бегут в соседние дома, - Настасья, дай ведро, потом занесу, пиво привезли!!! Да и такое время было, когда эту кислятину привозили всего один-два раза в год. Один раз точно - это на выборы. И если у ребенка нет пяти копеек на детский киносеанс, можно сдать в продуктовый магазин одно куриное яйцо - дают ровно пятак в руки и ты счастливый бежишь в клуб.

      Как же я мог забыть про такой продуктовый "шедевр" куячинских магазинов полувековой давности - это, так называемый, "комковой" сахар. Мне по сей день непонятно, для чего нужно было делать такие  бесформенные сахарные булыжники, размером от куриного яйца до кулака взрослого человека. Бедные пацаны тех лет, мы и зубов то лишились благодаря этому сахару. Это ж надо, где нибудь в кино, или даже в школе, сгрызть, иссосать этот “булыган”, ну а если сразу нету мочи осилить его, так в карман суй его, до новой перемены. А теперь внимание! Для того чтобы расколоть его на более мелкие камешки, нужно крепко зажать его в руке и со всего маха врезать по нему тупой стороной большого ножа. Желательно, чтоб окружающих рядом не было, глаз ненароком можно было лишиться.  А потом он как-то незаметно исчез с прилавков магазина и сейчас даже самому интересно, что он был в нашей жизни.

      Из детства запомнился и кисель, который продавался на развес и его можно было, тайком от взрослых, есть прямо в сухом виде, были всегда в продаже  какие-то коричневые подушечки, обсыпанные какао-порошком и халва. Большой, прямоугоульный кусок халвы, стоящий прямо на прилавке, прикрытый от мух газеткой или промасленной бумагой и продавщица, отрезающая от него куски, кому сколько нужно. 

      А раз продавалась в куячинском магазине настоящая брага с изумительным, стойким запахом карамели. Пить не пил, по случаю своего малолетства, а запах помню от этой бочки. Говорят, что или сани с ящиками карамели провалились под лед на Песчаной или машина даже в половодье, но сладкий товар был вроде бы безнадежно испорчен. Ан нет, тогдашний председатель Райпо товарищ Саньков, распорядился использовать бракованную карамель в производстве браги, чтобы затем реализовать ее через магазины. Вот так! И без комментариев. Нет, один можно. Сей продукт пользовался огромной популярностью и мужики сожалели, что сей казус с карамелью случился только единожды.

      Я же рос в меру любознательным мальчиком. Всего мне надо было достичь, суметь, порой хватался за самые разнообразные занятия. Про занятия фотографией я уже рассказывал, а вот когда слетал Гагарин в космос, решил готовиться туда и я.

      Для начала я решил заняться прыжками с парашютом. Пока дома никого не было, я нашел простыню, привязал к четырем ее углам четыре куска бельевой веревки, затем привязал их к себе и пошел на полигон. Полигоном у меня служил наш маленький загон для коровы с теленком, где росла здоровенная лиственница.

    Умный я был не по годам – полигон мой был, что надо! Во первых место посадки очень удачное – полметра толщиной навоз и спрессованное сено должны смягчить мою мягкую посадку. Во вторых – не так много людей смогут наблюдать за моими тренировочными прыжками.

     Полез на листвяшку. 2 метра, 3 метра – посмотрел вниз, высоковато вроде, значит пора. Парашют положил на голову, вдруг зацепится за сучки еще, сердце застучало, значит точно пора.

     Брякнулся в навоз, но натяжение строп вроде не почувствовал. Надо попробовать еще разок, залез чуток повыше. Прыжок, приземление! Довольно жесткое, а парашют та и остался на голове.

     Да ну их на фиг, эти прыжки, только в коровьем говне измазался, да еще за простынь – парашют ответ держать придется. Пойду - ка я лучше Гагарина рисовать, художником лучше буду.

     И верно. Так хорошо у меня по клеточкам перерисовывать стало получаться, да и занятие это гораздо безопаснее моих прыжков. Да и слава, какая-никакая, на смотре-выставке школьных рисунков я занял первое место. Рисовать приходилось в ту пору на обратной стороне плакатов, так что портреты мои были большими.

       Перерисовывал с многочисленных фотографий и земляка Германа Титова, затем Андриана Николаева, по-моему, закончил галерею Павлом Поповичем. Может успел нарисовать и Быковского с Терешковой, но врать не буду, не помню.

      Ладно, с художеством всё ясно, вершин достиг, надо приниматься за другое. В 60-е годы моя мать уже работала заведующей сельской библиотекой и я частенько вечерами подменял ее на рабочем месте. Люди приходили, сами выбирали нужные книги, я же их выданные книги записывал в их карточки. Надо заметить, что читали тогда очень много, за интересными книгами выстраивалась очередь.

      Перед вечерними киносеансами людей всегда было много в библиотеке, здание то было одно. За длинным столом всегда сидели полтора-два десятка человек, разглядывая подшивки различных журналов и тут же разгадывали кроссворды.

      Но как только киномеханик Вяткин командовал о начале сеанса, библиотека мигом становилась пустой. И вот разбирая как-то на полках книги, мне попалась в руки занимательная книга о радио, радиотехнике, написанная простейшим языком, с многочисленными рисунками, что на долгое время мне пришлось забыть о других увлечениях.

      Я заболел на этот раз изготовлением детекторных приемников, я спал и видел, как буду ловить в эфире многочисленные радиостанции. Вскоре нашелся и еще один будущий радолюбитель в лице моего одноклассника, Коли Клепикова, к большому сожалению, давно покойному.

      Но до прослушивания радиопередач оказался путь не близкий, не было элементарных диодов, даже наушников не достать. Ладно, наушник одолжил опять же Олег Иванищев, он же дал и диод, хотя я уже сконструировал самодельный. Оказывается, если к одному контакту подсоединить кусочек лезвия безопасной бритвы, а к другому, кусок графита от простого карандаша и если его остро отточенный кончик поставить на это лезвие, то и будет эффект полупроводника.

       Изготовив несколько детекторных приемников, мы так и ничего не услышали в наушнике, хотя делали всё как в книжке. Ну и ладно, зато многому чему нахватались и в этой области.

      Зато мы очень здорово научились делать заземление, закапывая металлический лом на метровую глубину. А антенный, медный провод мы начищали наждачкой до блеска, чтобы все радиоволны прилипали к ней.

     В 60-е годы прошлого века в Куяче очень популярными были базы Посылторга, Подольская особенно у нас в почете была. Что только по почте мы через нее не выписывали. На первом месте были китайские фонарики, лампочки и батарейки круглые к ним.

     У настоящего куячинского пацана кроме складного ножа обязательно в кармане должен быть такой фонарик. Особенно если идем на детский киносеанс. Спросите, зачем он нужен, если на улице еще светло и смеркаться еще будет не скоро?

     Вот в этом то и самая что ни на есть фишка, чтобы проверить крутизну своего фонарика и заодно мощность батареек.

      Дело в том, что фильмы у нас в селе крутили одним проектором и как только заканчивается очередная часть и Николай Николаевич заряжает в аппарат новую, на белое полотно экрана устремляются с десяток-другой лучей наших фонариков.

      Что же ценилось прежде всего? Это фонарь должен бить в “точку”, чем меньше точка, то есть светлое пятно, тот хозяин фонаря круче. И конечно яркость.

     Стоп! А почему это у Гришки фонарик сегодня светит лучше, чем на прошлой неделе? А-а! Вот в чем дело. Он приделал кусок футляра от другого фонаря и вставил туда третью батарейку. Да и лампочку сменил. Вместо двух с половиной, поставил на три с половиной!

       Фу! Разобрались. Можно дальше кино смотреть.

      Я же кроме фонариков выписывал несколько раз модели самолетов с резиновыми моторчиками. Тоже много чего нахватался в этой области самолетостроения. Узнал что такое фюзеляж, лопасти, элероны и многое другое. Но модели не понравились. Во первых хрупкие очень, и во вторых как не закручивай резину, всё равно они не хотят летать. Так же и змеи воздушные, Выписывал и коробочные и простые. Не летят – хоть тресни.

      Зато сделал из щепок и газет самодельный змей, привязал ему вместо хвоста два пояска от женских платьев и он полетел! Да еще как высоко! Кстати – первый в Куяче. А вы говорите!

       На уроках труда делал индивидуальную, творческую работу. Сафрон Лукич приветствовал и поощрял это дело. Другие строгают заготовки или тешут брёвна, а я по чертежам изготовляю буер под парусом на коньках. Конечно модель в уменьшенном виде. Но он что-то у меня заваливался набок вместо того чтобы двигаться прямо. Или льда хорошего не было или не знаю чего ему надо было. Но всегда стоял на полке у Сафрона Лукича. Мужику видать тоже поглянулось моё невиданное в Куяче творение.

       В весеннее время года в школе всегда почему-то объявляли какую-нибудь декаду по сбору металлолома. Это значит, наступали черные дни для куячинских механизаторов. Да наплевать сборщикам металла, борющихся за призовые места, что ты трактор разобрал и не успел собрать до нашего прихода.

       Тащили всё подряд, лучше то, что катить можно было, допустим колеса от сеялок. Горы металла в школьном дворе росли как на дрожжах, у каждого класса своя и со своим охранником. Какие там дырявые чайники и кастрюли! Лемеха от плуга, траки от гусеничных тракторов и еще и еще.

      Пока итоги соревнования не объявили, во двор заезжает совхозная машина с механиком. Начинается погрузка металла в машину. Того металла, что позарез нужны тракторам, плугам и сеялкам. Заметно поубавившиеся кучи нам уже становятся неинтересными. Зря старались.

      Пока жили мы в доме, напротив школы, а жили мы в нем с 1957 по 1964 год, к нам несколько раз приезжали погостить дед Анисим и баба Таня Автайкины, мамкины родители. Приезжали поочередно, для двоих у нас и места бы не нашлось. Стояла лишняя кровать слева от двери на кухне. Дед Анисим, а ему было в ту пору чуть за шестьдесят, помнится уже старым и больным. Ну больным то понятно, отбитые белогвардейцами лёгкие всю жизнь давали о себе знать. Но без работы не сидел. Помню, когда пристраивали к дому Шадринцева Якова Артемьевича комнату, ходил помогать строить, затем делал наличники. И не только в тот дом, а и еще кой-кому по деревне.

       Подшивал валенки. Сколько ниток в катушках приносили люди с магазина вместе с дырявыми валенками, а он потом из них ссучивал дратву. Помню кусок кожи, свернутый пополам, внутри кусок вара и он шурует им по скрученным в несколько рядов ниткам.

        Много пил приносили ему затачивать. Тогда вместе с пилами приносили трехгранные напильники. Вжик-вжик с утра до вечера. Иногда просил деда поджечь спичку и сыпал железные опилки на огонь. Получались бенгальские огни самодельные.

       Помню даже как стали продавать в наших магазинах лыжи. А в них не было отверстий под крепления. Потащили лыжи к нам дом. Помню, нас с кем то из друзей приобщал к работе, мы тоненькой стамеской долбим отверстие, он следит за работой и попивает из пол-литровой банки “жидкий расчёт” в виде алтайского пива.

       Помню, как долбили вместе с ним комлевую листвяную чурку с корнями, выше моего роста. Помню, как копали где-то на поле картошку и он мне невзначай вилами проткнул или руку или ногу.

       Помню еще одно провёрнутое дело с ним. Дело, которое могло стоить мне моей жизни.  Возле нашего переулка существовал очень глубокий колодец, но шпана уже давненько так, забросала его чурбаками, остатками дров. Речка далеко, а вода хоть для полива, край нужна.

       И тут мой дед, по совместительству  бывший алтайский партизан и действующий большевик, проведя со мной краткую, но весьма вдохновенную беседу, а суть ее заключалась в том, что я тебя сейчас опущу в этот чертов колодец и мы очистим его.

       Сказано – сделано. Большевик и пионер принесли к колодцу лестницу, опустили ее, дед привязал цепь за верхнюю балясину:

       -Давай, внучек, залезай на лестницу, буду тебя потихоньку опускать.

       Вот сейчас только доходит до меня, что ведь больше никого рядом с нами не было, если что, не дай бог бы случилось. Холодные, осклизлые бревна сруба, кажется, никогда не кончатся, стало сразу жутко холодно. Наконец, лестница, растолкав чурбаки, вошла в воду, а глубина воды, оказывается в колодце была приличной.

       Вот теперь всё зависело от меня. Отцепив от лестницы цепь, я привязал к ней кусок бечевки и стал ловить первую чурку. В темноте, мокрыми своими ручонками, я привязал ее, конечно же на несколько “бабьих” узлов и крикнул деду, чтобы поднимал ее.

      Низвергая на меня потоки ледяной воды, чурка медленно пошла вверх, изредка ударяясь об стенки сруба. Чтобы не утомлять зрителя скажу, что такие процедуры повторялись не меньше десятка. Вконец окоченевшими руками я привязал последний чурбан и стал ждать своего подъема. Слава богу, дед вытащил меня наверх благополучно, не сорвалась всё же лестница вместе со мной обратно вниз и у него сил хватило.

       Видел ли я из колодца звезды? Не помню. Кажется, видел, а может и придумал. Но вот этот случай чистки колодца помню в мельчайших подробностях до сих пор. И ведь интересно, тогда вроде и не боялся, осознание опасности пришло намного позже.

       Бабушка Таня, когда гостила у нас, в колодец меня не опускала, но на гору, где щебни таскала за собой, собрать накошенное ею сено в небольшую копну, к явному неудовольствию моего отца, Игната Калиновича.

       Доставала она Калиновича своими причудами. То седала все выбросит из курятника и сделает по своему. То определит, что в земляную яму, которая у нас была вместо погреба, забралась емуранка и ее надо выкурить оттуда.

      Недолго думая она нашла большой шмат автомобильной камеры, подожгла ее в яме, а потом долго всё скоблила и чистила от черных лохмотьев копоти.

       Родители мои решили схитрить, посылая ее в магазин за бутылкой водки. Может хвостов боялись или время рабочее было. Но в тот раз очень долго ждали гонца, Татьяну Сергеевну. Наконец приходит. Вместо бутылки показывает черный, железный разнос с красными розами посередине.

        Ну, уж больно понравилась бабке вещица эта. Про реакцию родителей говорить не буду. Интересно было наблюдать за ней, когда ей наливали маленькую стопку водки. Здесь был всегда один и тот же ритуал.

        Сначала эту стопку она ставит на загнеток, то есть место на шестке в русской печке, где водка бы немного согрелась. Затем выпивает ее мелкими глотками, обязательно оставляя немного водки на дне.

        Снимает с головы своей платочек, наливает в ладошку остатки водки, выливает себе на затылок, несколько раз похлопывая по голове. Затем и платок на место водружает. Это у ней такое лечение было.

        Или когда братец Юра писиит в ведро, она по-быстрому подставляет под струю свою стопку и выпивает. Тоже лечение. Но если вспомнить, что в ее жизни было, то ей простительно.

        Забегая вперед скажу, что Анисим Федорович скончался в 1965 году в сентябре в Нижней Каянче, где они жили у младшей дочери Екатерины. А Татьяна Сергеевна пережила своего мужа на целых 20 лет успев перед смертью еще начудить со своим здоровьем.

        Пошла управляться с коровами и случайно наткнула себе сенной дудкой глаз. А так-как у врачей она никогда не была, то решила заболевший свой глаз лечить собственными методами. Она нашла пихту, на ней свежую смолу. И??? Затолкала ее себе в глаз. И ослепла. На целый десяток последних лет.
 
       И ещё мне запомнились куячинские грозы. Таких длинных, причудливых молний, таких оглушительных тресков грома, я не видел и не слышал больше нигде. В Ергате, на сенокосе прятались от дождя с Вовкой Семёновым под огромной лиственницей. Приехав назавтра на работу, увидели это дерево расщепленным молнией от вершины до комля. Шелепов Мирон всегда откидывал от себя ведро и топор в грозу, а молния в Куяче сожгла все его деревянные, хозяйственные постройки, хотя рядом, у кузницы, стояли трактора и комбайны. Удар молнии под Евсеюхой унёс сразу 23 овечьих жизни. А молния, попавшая в Ивана и Татьяну Стефаненко, ехавших верхом на лошади. Ивана и лошадь - наповал, беременную Татьяну отбросило в сторону. Слава богу, жива осталась.

       Говяжью тушенку первый раз попробовал где-то в начале 60-х, до этого в Куячу сей экзотический продукт не завозили. Сейчас-то понятно, что тушенка с изображением коровьей головы на банке была семипалатинской, а там уже несколько лет проводили ядерные взрывы и наземные и подземные. Ну а мы с корешом сдали пять пустых бутылок по 12 копеек за штуку и купили заветную баночку. Стоила она тогда ровно 60 копеек.

       Как- то раз друг мой, Валера Вяткин предложил попугать Афанасия Качеева. Надо прямо сказать, что Валерка ещё тот прохиндей был в то время.  Зима, поздний вечер, сконструировали из иголки, гайки и нитки агрегат пужания. Знать, чем всё это кончится, я ни в жизнь бы на это не подписался. А так иголку в раму, метров за 10 за угол, за нитку дерг, гайка в стекло - дзинь! Но кто мог предположить, что Афанасий побежит за нами! Переулок пролетели - бежит! За школу забежали - бежит! Как я, по углу сруба, взлетел на чердак спортзала, кошки бы позавидовали! Не менее часа просидели, не дыша, на этом чердаке, пока не перестал скрипеть снег внизу, под его ногами.

      В пятом или шестом классе я вдруг решил-всё, баста, надо становиться наконец-то мужчиной, а для этого надо, как минимум, поцеловать девчонку.  Тут сразу же возникла проблема, то, что губами в губы-понятно, а вот на какое время надо приткнуться-непонятно. Пришлось ждать когда Николай Николаевич Вяткин покажет кино с поцелуем, надо сказать, что когда на экране появлялось что-то подобие интимной сцены, этот киномеханик просто напросто закрывал окошечко перед проектором и финит-а-ля-комедия. Но дорогу осилит идущий и я дождался своего экранного поцелуя. Считаю про себя: один, два, три. . . . . двенадцать. Всё понятно-до двенадцати считаю и поцелуй у меня в кармане! А вскоре представился случай применить полученные знания на практике. В соседской бане, где частенько собирались пацаны и девчонки рассказывать страшные истории, я оказался рядом с той, которая должна испытать мою мужскую страсть. Но когда в темноте я стукнулся зубами о её зубы, то поцелуй закончился на счёт-и раз. . . и искры из глаз! А я балдел-свершилось!!!  И не беда, что моя избранница до сих пор не ведает, что лишилась тогда своей детской невинности. Зато я знаю и помню!

      А этот случай произошел в моём классе. Урок рисования. Учительница Ольга Андреевна Расторгуева, старшая дочь Андрея Ивановича и Евдокии Григорьевны Расторгуевых принесла, как обычно, какую-то призму или конус – рисуйте, дети, молча, этот геометрический предмет, села на стул и заскучала.  Затем стала вместе со стулом раскачиваться, вперёд - назад, опять вперёд и опять назад. А так как стул скрипел, он, естественно, привлёк наше внимание. Рисовать, то, рисуем, но и на нее косяка давим. Надо сказать, что в ту пору Ольга Андреевна была с довольно пышной фигурой.  И дождались. При очередном наклоне назад она потеряла равновесие и если бы не стена, она, конечно,  упала бы на спину. Но и этого нам хватило, для того чтоб удержаться, ей надо было поднять высоко  ноги, показав свои розовые панталончики. Тишина в классе и вдруг голос Сашки Налимова, который сидел в углу, на своём самодельном столике и эту картину маслом он видел лучше всех. Он произнёс только одно слово - Опаньки!!! И класс грохнул, а покрасневшая учительница выскочила из класса до конца урока.

       Когда летом на сеноуборке в совхозе работали возле пасек, нам пацанам это конечно равилось. Пасечники, за редким исключением, всегда угощали мёдом.  И вот в Ергате, а я тогда был, как тогда говорили, гребельщиком в группе Афанасия Качеева, решили мы с копновозами съездить на пасеку. А копновозами были, по моему, Петя и Паша Крестьянниковы.  Я оказался у пасеки почему-то раньше их и лёжа в траве на фуфайке поджидал, когда они подъедут. Вот и они показались, едут рядом, кони хватают по обочинам траву, энергично кивая головами. Что мне сбрело в голову, я, накинув на голову фуфайку, присел на корточки в высокой траве, поджидая их.  И как только кони, почти поравнялись со мной, я, с фуфайкой на голове, как черт из табакерки, выпрыгнул на дорогу.
 
      А так-так я ничего не видел,  то услышал только испуганный всхрап лошадей и немного погодя два удара об землю - шмяк, шмяк. Первое, что я увидел, это лежащие на дороге пацаны, у которых были даже не круглые, а очень круглые глаза, которые так ничего и не поняли в происшедшем, ехали вроде на конях, а через секунду уже на земле лежат.  Хорошо, хоть кони недалеко убежали, поймали их и пошли на пасеку. Случай-то вроде мелкий, а как вспомню, от смеха не могу удержаться.

      Раньше, в те годы, о которых я вспоминаю, сено себе, то есть для личной живности, коровам, телятам, ставили вручную. Выбирали подходящее место на косогоре и там сметывали стог. В Куяче стогом никто никогда не называл, а говорили, свинку себе сметал. Если сено оставалось, то делали свинку с примётком, то есть добавляли к верхнему боку еще. А если свинка с двумя или тремя приметками, то это уже – зарод. Но себе столько сена в одном месте не ставили. Свиночку, рядом можно вторую, в следующем логу третью.

      Зимой же, приезжали мужики на тракторе с санями, опять же тракторными. Переметывали это слежавшееся сено на сани, затягивали бастрыком, этаким длинным бревном, что располагали на сене, вдоль саней, затягивали сзади веревками и в деревню.
         
      Там, во дворах, или переметывали с саней снова на землю или куда под крышу, но это случалось крайне редко. Работы было слишком много, затраты всё же, кроме как за трактор всегда в контору платили, надо мужиков еще угощать и кормить.

      Но русский крестьянин, он и есть крестьянин, умный и изворотливый. Что он сделал? Он перед тем, как метать свинку себе, срубает или спиливает большую развесистую березу, если нет большой, значит две-три поменьше. Стаскивает пониже и начинает на этой березе метать сено, то есть делать стог – свинку. При этом заворачивая задние ветки в стог. Свинка покоится на березе, как на большой волокуше, виден только небольшой кусок ствола с глубокой зарубкой, чтобы зимой зацепить удавкой небольшой тросик. Трактор, поднатужившись дергает, бывает и несколько раз то в одну, то в другую сторону, чтобы сорвать с места и спокойно везет ее во двор хозяину. Никаких лишних затрат и людей.

       А рассказал так подробно об этом, потому как вспомнил случай, случившийся в Куяче с нашим однофамильцем Федором Черданцевым и алтайцем, Толтоковым Михаилом.

       Приходит к трактористу Фёдору Савельичу Черданцеву алтаец Толтоков Михаил, просит сена привезти. -У меня оно на берёзе смётано, мы быстро управимся,- говорит он. Поехали, прицепили, и трактор, без всякого усилия, вытащил из под сена, голый берёзовый ствол, с обрубленными напрочь, ветками.

      -Миша, мать-перемать твою, ты что сотворил? - у Фёдора Савельича от изумления челюсть отвисла. После непродолжительного, но бурного объяснения, Миша произнёс фразу, которую на несколько лет подхватили все куячинские трактористы. Он сказал- Не ругайся, Савельич, теперь я курсу дела, как сено на берёзу метать.
 
       Это надо было слышать потом, как где нибудь в конторе два взрослых мужика, в разговоре, как будто так и надо, произносят: - Да что ты мне толкуешь, я курсу дела, как сено на березу метать.

      Веселый был человек, Федор Савельевич, царство небесное ему, пил крепко и допивался иногда до чертиков. В прямом смысле. Приходит в контору и рассказывает перед работой мужикам:

     -Лежу вчера на кровати, смотрю, а в ногах у меня по одеялу бегают чёртики, маленькие, но зелененькие. И что-то лопочут, дразнят меня. А я им:

      -Вот взять бы ваши голоса, да записать на пленку.

      - Зачем на пленку, лучше на клеёнку.

       И еще дразнили куячинцев в других сёлах за их говор. Они никогда не выговаривали чисто звук буквы Ч.

        - Пощом пущок лущку? Да по щетыре!

      А вот этот случай, вообще не поддаётся никакому логическому объяснению. В Куяче, вероятно до 58-59-х годов существовал маслосырзавод местный, тот, что располагался выше нашей старой школы. Местному населению, за какие-то небольшие деньги продавали оттуда отходы производства - обрат. Большей частью, на корм телятам и свиньям.

      И вот одним летним днём, с крыльца конторы, мы, пацанва, были свидетелями такого вот “кина”.  Идет посреди улицы тетя Шура Галина, дородная, полная женщина, с вёдрами этого обрата, что висели на коромысле, на ее плечах.

     Вышла тетя Шура как раз на середину перекрёстка, самого людного места в Куяче, в то время. И  в это же время, бригадир 1-й бригады, Григорий Крестьянников, живший со своей женой Илей, в маленьком доме за конторой, расседлал и отпустил на конюховку, своего вороного жеребца. Это метрах в 30 от идущей тети Шуры, с ведрами на коромысле.

      Жеребец подбегает к ней сзади, вскидывает на нее передние ноги, естественно тётка с ведрами плашмя на землю падает. Обрат на землю и на тетку. Выпустил на нее струю семени, заржал и рванул к  своим кобылам на конюховку. Вот такого “кина”, наблюдавшие, еще никогда не видели. Тетя Шура – тем более.

      Кстати, смерть у ней нелепая произошла. Жила одна в избушке. С вечера положила в горячую русскую печь дрова, чтоб к утру подсохли и хорошо разгорелись. Сама легла на печь и уснула. Дрова шаяли-шаяли, да ночью и загорелись. Вот так и угорела тетя Шура, задохнулась от дыма.
 
      В куячинском совхозе занимались молочно-мясным направлением, если и были пахотные поля, то засевались они овсом и ячменем, идущем на фураж, то есть на корм скоту. Было несколько гуртов молочного стада, а это многие сотни коров и телят. Всех их надо было усиленно кормить, вот и существовала летняя кампания по заготовке грубых и сочных кормов для этого крупнорогатого и не совсем крупного, а порой и совсем безрогого, скота. Под сочными кормами подразумевалась закладка силоса, а под грубыми – заготовка сена, иногда и соломы.

       И вот для этой заготовки кормов и необходимы были лошадиные силы в натуральном виде, то есть кобылы и мерины, о которых я и поведу речь.

       Коней было много, может быть исчисляемых сотней – другой, а может и … больше. С жеребятами. Правда, наряду с коровами и телятами, на бийский мясокомбинат отправляли регулярно и взрослых коней с потомством.

       В летние месяцы, все, или почти все, куячинские ребятишки, начиная со вторых-третьих классов и до восьмого становились копновозами и гребельщиками.

       А сейчас мне придется поподробней остановиться на структуре сенозаготовительных групп той поры. Чтобы каждый, читающий эти строки, имел хотя бы небольшое представление, о чем в дальнейшем будет идти речь.

      Группа – это, своего рода, отдельная сенозаготовительная единица, которая, заранее скошенную, конными или тракторными косилками, траву, которая после высыхания будет называться кошениной, сгребают в валы. Это делает достаточно взрослый мальчик на конных граблях. Поэтому он и назывался всегда гребельщиком.
 
      Затем из этих валов накатчица накатывает, так называемые кучки, то есть несколько навильников сена, которые потом две накладчицы должны покласть или сложить на волокушу, которую, сидя на коне, таскает за собой копновоз.

      То есть, наложенная на волокушу куча сена, в нашем случае будет называться копной, вот и получилось, что мальчик более мелкий, будет не кто иной как копновоз. А волокуша или по другому таска, от слов волочить и таскать, что в принципе кобыле без разницы, это простое устройство, где в поперечное, березовое основание вставлялись 8-10 тоненьких березок, обязательно с ветками и листьями, чтобы сено с волокуши не сползало.

      Таких копновозов в группе два, самых беззащитных, бесправных, небольших человечка. Надо не забывать еще и про подскрёбщицу, молодую девушку, которой еще не под силу работать вилами накладчицей или накатчицей. Она, бегая вслед за накладчицами, собирает ручными граблями клочки сена, оставленные после них, забрасывая их на волокушу или подгребая под следующую кучу.

      Далее, сложенную на волокушу, копну сена, копновоз везет, почти всегда со склона, вниз, туда, где его уже ждет мётальщик, он же групповод, он же царь и бог этой группы.

      На стогу у него стоит стогоправ, хотя стогом в Куяче его не называли, на свинке стоит у нас стогоправ. Обычно это худенькая, жилистая женщина с небольшим весом, чтобы в процессе мётки не растоптала свинку до безобразных размеров, что очень не нравилось мётальщикам.
 
      Итак, сколько у нас людей в группе получилось? Метальщик, стогоправ, два накладчика, одна накатчица, подскрёбщица, гребельщик и два копновоза. Итого – 9 человек, плюс, как правило, три кобылы и в придачу ко всему, три жеребенка.
 
     Почему, как правило? А потому, что лошади мужского полу, то бишь мерины, всегда запрягались в конные косилки, коих было очень даже немало. А в каждую косилку требовалось три коня. Кобыл в косилки не запрягали, во первых и сил у них поменьше, а самое главное, их потомство сразу же остались бы без ног, эти бестолковые несмышленыши враз бы угодили под косилки, плетясь за своими мамашами.

      Коль речь зашла о жеребятах, расскажу о них несколько подробнее. С детства у меня осталось впечатление, что к летней страде все кобылы были с жеребятами. У одних более взрослые дети, у других еще только – только ходить научились. Жерёбых, то есть беременных кобыл, я не видел, наверное в это время они и к работе не привлекались и находились в другом месте.

      И настаёт момент, когда копновозу на конюховке вручают его верную, на два-три месяца подругу – кобылу, допустим Карюху, так звали мою первую лошадь и в придачу жеребенка, за которым ты должен обязательно присматривать.

      Вот ведь время было! Никакой техники безопасности, никаких правил, никакой ответственности работодателя. Дают 9-летнему пацану кобылу, “шоркайся” на ней всё лето по крутым косогорам, да еще и за жеребенком ее присматривай.

      А вот тут-то получается самый интересный момент. Маленькому мальчику сызмальства, исподволь, приучают любить животных, причем не говорят, ты люби и ухаживай за ним, а делают совершенно наоборот. Начинается рабочий день, матери-кобылы работают, шпана, откинув свои коротенькие хвосты, спят в тенёчке, где нибудь под березой. Ага, что-то не спится, молочка бы хлебнуть материнского. Чтобы не искать её долго глазами, издаёт тоненькое ржание:

     -Мамка, ты где? Есть хочу!

     Кобыла-мать коротким ржанием отзывается. Малыш бегом в гору к ней. А мать то вся в работе, только найдет одну из двух титек, как тут же строгий окрик накладчиков:

    - Ну, что встал, давай подъезжай к верхней кучке.

    - Так жеребенок есть хочет, пусть попьёт.

    - Нечего стоять, в обед поест, работать надо.

      Едешь к ним и думаешь:

    - Вот ведь бессердечные какие, а у самих то, небось, тоже дети есть.
 
    Это я, десятилетний пацан, молчаливо осуждаю взрослых женщин, которые по несколько раз были и есть матерями. Спускаемся вниз к свинке, жеребенок тоскливо плетется сзади. Оставив копну, подъезжаю к березе, где в тени стоит оцинкованное ведро с остатками теплой воды. Пить не хочу, жду, чтобы хоть немного соснул малыш молочка материнского, вишь как пристроился. А с двух сторон и с горы и от свинки уже крики раздаются:

    - Копновозы! А ну, понужай быстрей!

     И вот так, почти каждый день, с небольшими изменениями. Бывает и хуже. Ночью конюх собирает лошадей с нескольких групп в одно место и ночь лошади спутанными проводят вместе. Конюхами, в то время, были Носов Мосей Иванович и Серебренников Иван Яковлевич.

     Как-то раз, утром, мой жеребенок увязался за чужой кобылой, подумав, что это его мать или может за ночь скорешился со своими собратьями, а скорей всего с братьями, отец-то, кажись, один на всех кобыл, хотя нет, вру. Жеребцов было штук 2-3 на ферму, одному не справиться, да уж и слишком жирно.

      Жеребенка полдня нет, кобыла беспрестанно ржет, пацан не откликается, вымя набухло, молоко льётся на землю. А никому дела нет! Вроде бы групповод должен озаботиться, ан нет, один парнишка-копновоз опечален.

      Делать нечего, вместо жеребенка полез под кобылу, давай дергать за титьки, сдаивая молоко на траву. Вроде ей и стало полегче, а всё равно зовет его, когда ржет, ноздри вздрагивают, как бы принюхивается.

     Пришлось в обед ехать искать, а дело было или в Ергате или в Тоурачке, подъедем к одной группе, на зов никто не откликается, к другой – то же самое, только в третьей откликнулся, опять под березой спал. Они поели, а я без обеда остался, пришлось на ходу уже свою бутылку молока с куском хлеба поесть. Ну что-то я совсем в другую сторону с этим жеребенком заехал.
 
     Итак, на чем мы давеча остановились? Да, на сенокосных группах. Теперь постараюсь вспомнить, сколько же примерно будет стоить каждому день работы, если выполнить норму – сметать вручную 40 центнеров сена. Всё же кажется 40, а не 60 центнеров. В деньгах 1961 года, конечно.

        Копновоз – 92 копейки, гребельщик  - 1 рубль 20 копеек, подскрёбщица – 1 рубль 20 копеек, накладчицы – 1 рубль 60 копеек, накатчица – вроде 1. 40, но они с накладчицами менялись, стогоправ – 1 рубль 40 копеек и мётальщик – 2 рубля 10 копеек, а может чуточку больше. Всё же 60 лет прошло, но, по-моему, точно так было.

       Сказал вначале, что группы заезжают метать сено из кошенины, а не сказал, откуда эта кошенина появляется. Дело в том, что несколькими днями ранее, во всех этих логах и ложочках побывали косари на своих конных косилках. А это те же мужики и парни, крепкие и здоровые, которые хоть и не пошли вручную метать сено, но с тремя лошадьми тоже нужно управиться, тем более пристяжной конь, это молодой, вчерашний жеребенок, которого, помимо косьбы нужно еще обучить.

       А в обучение входит очень многое. Это сначала научиться ловить его, спутать и распутать его передние ноги, дать возможность сесть на него, научиться ходить под седлом, ходить в упряжке. И при этом самому постараться остаться целым и получить за это обучение потом огромную сумму. Аж целых 5 рублёв.

       Мне пришлось в последний год работы столкнуться и с работой косаря конной, а затем и тракторной косилки и обучить одного коня, по кличке Серко, но об этом позже, а сейчас вернуться мне надо  к своей первой кобыле Карюхе.

      В первое трудовое лето групповодом у меня был Семен Маркович Пономарев, впоследствие отец десяти или двенадцати ребятишек, родной младший брат моего будущего тестя, Еврама Марковича Пономарева. Хорошие были мужики, как и их третий брат, Тихон Маркович.

      Затем были в последующие годы групповодами и Шелепов Мирон, Ермолаевич, по отчеству кажется. Крохалёв Николай Фёдорович и Качеев Афанасий Семенович.           А вообще в бригадах в то время групповодами были Семен Худяков, Егор Налимов, Федор Шадринцев, Леонид Дроздович, Анатолий Худяков и многие, многие другие.

      Особенно славилась тогда комсомольская группа Анатолия Худякова. Вчерашний моряк, пришедший с Тихоокеанского флота, здоровенный парень, косая сажень в плечах. Он сразу заявил, что ему двух копновозов в группе мало, давайте третьего, иначе работать не буду.

     Он и ставил рекорды. Вместо 40 центнеров по норме, сметывал по 100-120. Зря так делал, сломал спину сдуру, потом на тракторе работал. Хорошо с ним было в одной команде играть в волейбол. Как припечатает, так припечатает, если удачно по мячу попадет.

     И жена Валентина под стать ему была. Взвалит пьяного Толю на горбушку и тащит домой, у того только ноги по земле волочатся. Его старший брат, Калистрат, тоже хороший, добрый мужик был. Силой не славился, по случаю больной ноги, мне он больше запомнился своей искренностью и доброжелательностью.

     А  еще у наших бабочек, некоторых, конечно, была мода, гоняться за нами, пацанами, и снимать штаны. Не знаю, что за озабоченность у них была такая. Особенно одна в этом усердствовала, по имени Маруся, кстати, товаркой была Лидии Артемьевне, моей будущей теще. Как сама тёща вспоминает, мол, защищала тебя, как будто знала, что зятем впоследствии станешь моим. Защищала и Мишу Шадрина, сына Ивана Акимовича:

     - Маруська! Да перестань, бесстыдница! Нельзя так делать!

     И в знак благодарности Миша, царство ему небесное, забравшись на коня, спел спасительнице своей целомудренной невинности частушку, услышав которую, бедная женщина  упала на волокушу с травой и долго не могла оправиться от смеха:

                Акулина, Акулина, моли бога за меня
                У меня растет дубина, Акулина, для тебя.

     Конечно, не дубина, а гораздо пострашней, на букву Х.  А Артемьевна, задыхаясь от смеха, не уставала повторять:

    - Вот страмец, так страмец! Я его от Маруськи спасала, а он смотри, что вытворяет.

     Вот так и жили, вот так и работали, вот так и веселились.

     Да, чуть не забыл совсем. Когда на закладке силоса много копновозов, то была, сейчас бы сказали, фишка вот такая. Кто последним в конце рабочего дня привезет свою пайку травы на волокуше, тот будет называться, кем бы думали? “Килуном!!!” Вот так! Наверное, от слова кила, то есть грыжа.

      Так если видим, что у ямы первый копновоз начал распрягать коня, уши ставим “топориком”, теребим своих накладчиков, чтобы шевелились побыстрее. Если не помогает – срываемся с места недогруженными. Сзади ругань, но надо успеть! Рысью к яме, по дороге растряс остальное. Снова ругань, теперь от мужиков-групповодов. Фу! Всё равно не последний, Ваньке вон последнюю кучку накладывают еще!

      Силосование закончилось, разъезжаемся группами по своим логам, на сеноуборку. Есть один интересный нюанс, первыми стремятся занять более выгодные и лучшие места для своей группы, гребельщики. Тут уж кто успел, тот и занял более пологий участок, или с хорошим травостоем.

      Тут парнишка смотрит сам на кошенину, если она желтым, толстым цветом лежит, валы будут нагрёбистые и частые, значит меньше работы и гребельщику и всем остальным. Ведь бывало и так, что площадь большая, а сена, как у “иманушки на … Ептушке”, облазишь весь косогор и еле на свиночку наскребется.

      Кстати, вспомнил ергатинскую Ептушку. Ведь там самые крутые склоны, как мне помнится. И косилки с граблями чуть не переворачивались, бабы-накладчицы, за волокушу цеплялись, чтобы к верхним кучкам добраться. А ты, на своей кобыле, вынужден зигзагами подниматься, не может она вверх прямо идти, сил, у бедной, не хватает.

      Вдобавок, куча паутов, жара на солнце, духота. Всем тяжело без исключения. Вот так и “шоркались” такими летними днями на своих кобылёнках, за 92 копейки в день. Опять же, если норму выполнишь. Воды поблизости нет. Несчастную бутылку молока вынуждены закапывать в землю, а она тоже теплая, зачастую молоко скисало.
 
     Потом, правда, стала повариха приезжать на лошади. Запомнил Дахниху, жену бригадира Дахно. Приедет, встанет где-нибудь, чтобы побольше групп сразу накормить, начинает варить суп. Потом едет на телеге к каждой группе.

     Я, кажется, потом за всю жизнь таких супов не ел. Плавает желтый жир сверху, разные букашки-таракашки, но на них не обращаешь внимание. Только вычерпаешь, их снова в тарелке полно. А какой замечательный, густой кисель! Тот, ранешний, советский!

     Кормили, конечно, не за бесплатно. Повариха вела учет в своей тетради и стоимость обеда потом высчитывалась с моих 92-х копеек. Но всё равно, это был самый счастливый момент за день – время такого обеда.

     Время близится к вечеру. Скоро домой собираться. У женщин дома куча домашней управы, да и коров скоро с пастбища пастух пригонит, доить надо.

     А вон и конюх, Иван Яковлевич, на своем коне показался. Наконец раздается долгожданная команда групповода:

    -Копновозы, распрягайсь! Хомуты и седла – в свинку!

     Ну, это мы и без него знаем, что, куда прятать. Под свинку прячут все вилы и грабли, пустое ведро с топором, веревку. Гребельщик обязательно из своего ящичка, прикрученного к граблям, вытаскивает три гаечных ключа, тоже идет прятать, или под колесо граблей, либо под ближайший пенёк.

     А вон уже и “газик” показался. Вернее сказать, сначала мы слышим натужный вой мотора, где - нибудь за перевалом, а потом видим уже в пыли, мчащийся грузовик. Три шофера на этих машинах работали: Сильверст с Трофимом Шадринцевы и Затей Фотеевич Клепиков. Были и другие шофера, но те или менялись часто, или что другое, но в памяти только эта тройка.

    Нет, конечно были и другие шофера, но они работали на других машинах: допустим Налимов Евсей на молоковозе, Худяков Иван и Селянин Владимир на бензовозах, Аверин Саша на грузотакси.

    Первым рейсом отправляются домой женщины и девушки. Им по хозяйству надо управляться. Потом, уже вторым рейсом и нас забирают. А утрами – наоборот. Первыми едем мы, так-как за конями надо идти, а женщины успевают утрами что-то и по дому сделать. У каждой ведь семья, дети.

     И вот оно, вечернее село. Надо встретить корову из стада, если это больше некому сделать. Затем несколько раз на речку сбегать, натаскать воды и полить огуречные грядки. Грядки сделаны из навоза и тянутся по огороду длинными рядами. В каждую лунку по ковшику воды и то сколько ее надо.

     Наскоро перекусив, по быстрому, отправляемся, думаете куда? Спать? Ага, заставишь! Мы бежим в клуб. В кино, если есть. Летом, на взрослые сеансы у нас путь открыт – мы работяги! Правда и платить надо по взрослому – не 5, а целых 20 копеек. Помните о 92-х копейках за день “шорканья” на кобыле? То-то и оно.

      А уж после кино – домой, спать. Если возраст позволяет. Не позволяет, тогда можешь возле девчонок потолкаться, да и новости деревенские послушать.

      А еще перед вечерним сеансом во дворе клуба играли в волейбол. О, эта была наша любимая игра. Я, Савка Налимов, Олег Иванищев, Иван Лиханов, Толя Худяков, Евсей Налимов, Саша Аверин, Коля Постников – это были завсегдатаи волейбольных баталий. Играли на высадку, третья команда ждала своей очереди, народу было много тогда, молодежи, особенно.
               
      А утром, как говорила моя мама – снова да ладом. Весь рабочий люд, то есть почти вся Куяча, стекается на главную площадь села, вернее, на его перекресток. Здесь и контора, здесь сельсовет, здесь магазины и клуб. Всё рядом, все под рукой.

      У дома, где располагалась контора, у забора из штакетника, две длинные коновязи, то есть два длинных бревна на столбиках, с вбитыми в них железными скобами, куда привязывают лошадей, начальники и командиры села всех рангов. Да, у каждого из них свой личный транспорт, если приспичит, то и двухместный, бензина и соляры не просит заправиться, проходимость отменная, потому как 4х4, то есть полный привод.

     Даже мы, “шпана”, четко знали, кому, какой конь принадлежит. Этот, Ивана Тимофеевича Налимова, нашего управляющего, этот, бригадира Крестьянникова Григория, этот, зоотехника, остальные: агронома, ветврача, главного пчеловода, механика, парторга, профсоюза и так далее.  Все под селами, все мужского пола. Как опять же сказала бы моя мать, незабвенная Мария Анисимовна – всё чин чинарём! Да еще тут многие остановку делают, чтобы решить свои делать, те же пчеловоды, другой честный люд, на подводах и верхом.

       Если в конце 50-х годов сметывали или метали сено только вручную вилами, а ведь вилы имели тоже свои названия. Вот вилы с самым коротким черенком, это вилы копённые. Ими можно делать копны, на  волокуши сено класть. У мётальщика вил несколько.
 
       Такие же копённые, он ими свинку основывает. Затем с черенком подлиннее – полустоговые. Ими можно сметать свинку почти до конца. А для завершения нужны стоговые вилы, с самым длинным черенком. Обязательно на одну сторону заостренным, иначе тебе навильник ни в жисть не поднять.

       Нужна тут своя технология. Воткнул вилы в навильник сена, придавил ногой черенок к земле, чтобы не скользил и не елозил по ней и начинаешь медленно перебирать руками, чтобы вилы приняли вертикальное положение. А уж потом, начинаешь опять же медленно поднимать, следя, чтобы тебя не повело в сторону и ты положил навильник, туда, куда нужно.

       Категорически нельзя вилы оставлять прислоненными к боку свинки или зарода в процессе работы. Надо помнить, что после завершения свинки, стогоправа нужно снимать с нее. Это делается при помощи веревки, перекинутой через этот стог или зарод. Мётальщик держит веревку с одной стороны, стогоправ начинает спускаться с противоположной. А вдруг тебя на пути встретят вилы! Дед у Киселева Петра вот так и погиб, напоровшись на вилы.

        Я захватил еще такие вилы. У них на конце, вместо насаженных железных, красовалась двух или трех рожковая рогатина. Очень удобные были такие вилы. На них, из-за большой длины этих рогулек, сена за один раз можно было поднять в несколько раз больше.

        Наша задача, задача копновозов, пока стогоправ еще не спустилась на землю, успеть съездить за большими ветками или молодыми березками, чтобы она, попарно их связав, перебросила по обе стороны стога.

        Делалось всё это для того, чтобы поднявшийся порыв ветра не разметал верхушку нашей свинки. Всё делалось добротно и качественно, не то что в последующие, механизированные годы.
 
        В начале 60-х годов начали потихоньку внедрять механизацию в процесс сенозаготовок. Во - первых совхозные умы ломали головы, как исключить тяжелый труд мётальщика. Чтобы не надрывались мужики, а техника, за них, сено наверх поднимала.
        Да, первые опыты были далеки от космических технологий. Откуда-то привезли  стогомёт, но явно его делали не в Куяче. Возможно в Куягане, на центральной усадьбе совхоза. Но это был “шедевр” инженерной мысли!

        Я даже затрудняюсь  описать его конструкцию. Это был башенный кран на широкой металлической платформе. Со стрелой, которую надо было при помощи веревки поворачивать, в ту или иную сторону. По-моему за эту веревку и надо было дергать, чтобы наверху над свинкой расцепить когти и освободиться от сена.

       Самое интересное, что эту копну сена с волокуши, должна доставлять наверх Ябоганская кобыла, которую прицепляли тросиком к подъемному механизму.
Полный дурдом, людей и коней согнали много, а толку никакого. Да еще нужен был трактор, чтобы перевозить с место на место этот стогомёт.

      Не прижился сей агрегат, но вскоре появились два других. Они были деревянными, а устройство, наверное, конструкторы “слизали” с древней стенобитной машины или пращи, что булыжниками пуляла. Там копна, тоже лошадью поднималась наверх, только кидала ее вверх эта конструкция через себя. Тоже не прижилась. Короче, пока не появились первые Беларуси, МТЗ-2, без кабины еще, но уже с гидравликой, все попытки создать хорошее подспорье в плане мётки сена, у наших конструкторов и инженеров, не получилось.

      А у нас всё получалось. Из копновозов мы превращались в гребельщиков, ответственности больше, как никакая техника всё же. Надо следить за ней, храпуны да оси солидолом смазывать. Смотреть, чтоб зубья все были на месте. Короче, конные механизаторы, почти что.

     Правда, почти сразу же, казус у меня на этих граблях получился, но вроде никто его и не заметил. На моих граблях, как раз напротив моего сиденья был наполовину обломан один зуб. И как это стальной зуб, мои предшественники могли сломать?

      Ну вот, чинно и важно сижу я на своём сиденье, понужая лошадь, старательно гребу. И вдруг, какая-то неведомая сила, сзади, бесцеремонно сбрасывает меня на землю. Да так, блин, больно получилось.

      Лежу на земле, один, ничего не пойму, конь продолжает без меня грести. Пока остановил его, начал соображать, что же случилось, кто же это мог меня так сбросить оземь. Потом уж допетрил, так это сломанный наполовину зуб, когда я в очередной раз поднял грабли, зацепился за мою куртку и сдернул меня с граблей. Пришлось потом заменить его, как бы еще такой конфуз не повторился.

     Второй случай мой на должности гребельщика был более печальней. Так получилось, что сено мы убирали в Ергате, а сумку мою обеденную увезли на машине в Ларионов лог. Время обеда, все сели есть, у меня нет ничего, и повариха тогда уже к нам не приезжала.
      
     Делать нечего, распрягаю коня и через ергатинский перевал рванул в Ларионов. И вот в устье Ларионова мой конь, на полном скаку, поскользнувшись на мокрой дороге, падает со всего маху на правый бок и придавливает своим весом мою ногу.

    Оба поднялись, конь вроде бы ничего, у меня ноге больно, но терпимо. Прихрамывая, взобрался на лошадь, забрал сумку с обедом моим и бегом в Ергату, группа может остаться без работы, если валы мои кончатся. А через несколько дней, я совершенно случайно дотронулся до своего колена, обнаружил, что оно в объеме сильно увеличилось и если надавишь пальцем, чувствуется внутри жидкость.

    Пришлось ехать в Алтайское. В больницу попал после обеда. Там сначала хирург даже разговаривать не хотел, мол все процедуры только с утра, сейчас воздух в процедурной грязный и можешь идти домой. Когда ему объяснил, что я приехал из Куячи и раньше обеда я никогда не смогу к нему приехать, он согласился принять меня. Воткнув большую иглу в колено, он выкачал с него полстакана какой-то сукровицы, забинтовал и отправил восвояси.
 
    Гребельщиком я проработал скорей всего два лета, а после окончания восьмого класса я решил пойти накладчиком, как некоторые мои одноклассники, как Паша Серебренников, например. Надоело с лошадьми работать, распрягать-запрягать, да уже и возрастом вроде вышел, большеньким стал. А на косилку еще не дорос, там сразу с тремя лошадьми управляться надобно.

     В первые дни, как обычно, начали закладывать силос. Помню, дело было в одном из “париженских” логов, за Евсеюхой. Народу, как всегда, на силосовании много, в том числе и накладчиков.

     Ребята за зиму отдохнувшие, не изработанные еще, кровь с молоком. Решили борьбу устроить на поле. Мне достался, недавно демобилизованный из пограничных войск, Степан Милов, хороший, такой, крепыш. Конечно и сильнее и опытнее меня.

     А меня толпа заводит, давай, мол, сейчас его завалишь. Ага, завалишь! Степан падает на спину, бросает меня через себя. Я ударяюсь левым плечом о землю и сразу слышу хруст костей. Сначала подумал, что Степану грудь раздавил.          Ан, нет! Плечо моё опустилось и острый конец ключицы торчит, вот-вот кожу проткнет. Всё, доборолся и доработался, Владимир, сын Игната!

     Срочно подогнали ко мне, лежащему, трактор, за рычагами которого сидел мой будущий тесть, Пономарев Еврам Маркович, сзади прицеплены тракторные сани. Погрузили меня на них и мы рванули через гору в село.

     Привезли к дому, выскочила мать, упала на грудь, запричитала:

    -Ох, родненький ты мой сыночек, да что они с тобой там сделали!

    Тут так тошно, а тут эти причитания совсем некстати. Ничего не могли придумать умнее, как снять с кровати панцирную сетку, на него матрас, а уж потом меня на него. И всё это в кузове грузовика. Повезли в Куяган, в больницу, отец сопровождать поехал. На каждой кочке, меня так подбрасывало на этой сетке, что эти 14 километров мне показались самыми длинными в моей жизни.

     В больнице мне сделали два кольца, продели их в руки, на груди и на спине, вроде как стянули бинтами, будто бы закрепили, положили на кровать.      Чувствую, как стукались обломки ключицы друг об друга, пока везли меня сюда, так и здесь – чуть пошевельнешься, шевелятся, сволочи.

     Прижал ключицу пальцами и так  держал все дни, пока не срослись. Конечно же, неправильно, концы ключицы лежат друг на дружке. Ну, да ладно, борец - самоучка.

     В палате было несколько человек, подружился с механиком куяганским, Геннадием Богдановым, когда легче мне стало, так мы в курилке песенные концерты устраивали. А пока мне было хреново, не до песен. Тут привезли в палату, или сам пришел, куячинский механик, черный, высокий, мужик, по имени Фома Михалыч. Муж тетки Пелагеи Аристовой.
 
     Моих сокамерников, то есть сопалатников, всех мухой сдуло со своих кроватей, на улицу все выскочили. Из груди Фомы Михалыча раздавались клёкот и хрипы, по палате стала распространяться жуткая вонь.

     А я встать не могу, пришлось укрыться простыней и слушать его бормотания в бреду, мол, погодите хоронить, мы еще повоюем. А палата наша была смежная, и в дверь врачи провели женщину, скорей всего аборт делать. До Фомы никому и дела нет. Слышу хрипы прекратились, влетает медсестра, кричит:

          -Ах ти мнеченьки! Больной то, кажись, помер!

     А эти “ах ти мнеченьки” в свободном переводе, с языка некоторых местных аборигенов, можно перевести как “ ну ни хрена себе”. Еще я помню и такое выражение “транди его в шары, то”- это наверное, сродни “ёкарному бабаю”. А может и “в глаза, а он – божья роса”.

     Тут влетают из абортария врач с сестрой, в руках появился шприц, с длинной, почему-то изогнутой, иглой. Бац в сердце – тишина, дыхание делать бесполезно, кончился Фома Михалыч. Потом тетка Пелагея дважды ко мне в Куяче приходила, всё просила рассказать о последних минутах ее мужа. Может, хотела секрет какой узнать от него через меня.

     Тот же Гена Богданов рассказывал потом, что хирург вынесла напоказ черный кусок лёгкого умершего механика в курилку и сказала, вот что вас ожидает, если не бросите курить. Некоторым мужикам такой финал их жизни почему-то не понравился и они тут же зареклись покончить с этой заразой.

     А хирургом на тот момент, вероятно, была Александра Яковлевна Емельянова, жена нашего будущего классного руководителя в Куягане, Петра Михайловича Емельянова. Вот, блин, кого бы не перечислял в своём рассказе – все покойники, за очень редким исключением.

     Недавно прочитал, что характер лошадей можно легко определить по их масти. Доказано, что самые спокойные и доброжелательные лошадки, это серой масти. Серко мой этому подтверждение. Самые вредные, труднообучаемые, неуравновешенные, это рыжие.

      Очень хорошо запомнил Рыжку косаря Ивана Попова. Вот уж точно, самая сволочная лошадь, каких я к тому времени видел. Не приведи господи, если бы мне ее дали обучать. А я же говорил, что за обучение молодой лошади полагалось всего 5 рублей.

     Работали мы сразу по нескольку косарей вместе, чтобы и побыстрей и кошенина равномерно бы высыхала, так что я насмотрелся на этого молодого Рыжку. Он к себе никого не подпускал, ловили его только растянув вожжи. Вставал на дыбы и сбрасывал сразу с себя седока. Добивались, чтобы хоть в обеденное время он устал и был сговорчивей, мы пристёгивали один конец вожжей за кольцо узды, другой конец брал в руки крепкий паренек, мы же, все остальные, становились в круг с бичами, чтобы гонять его до изнеможения. Бесполезно, он носился по кругу как угорелый, мы же, размахивая бичами, хлестали по его бокам, чтобы он бежал быстрее и быстрее, я по пояс раздетый, так раздухарился, что раз промазал по нему и бич несколько раз опоясал моё тело, в конце прихлопнув хлыстом из конского волоса. Долго ходил потом с багровыми полосами.

       А Рыжке хоть бы хны! Пытаются на него садиться, сбивает наземь, да так сильно, что бедного Ивана увезли на месяц в больницу, с тяжелейшим сотрясением мозга.

       А этот случай вспомнил когда мы уже переехали за Евсеюху. Тоже силос закладывали, и чуть ли, не в один из первых буртов. Попросил я своих друзей-накладчиков поймать мне гадюку, постараться не убивать ее, а сообща вырвать у ней ядовитые зубы, чтобы в дальнейшем попугать кое-кого. Докладывают вскоре – поймали, но живой оставить не получилось.

       Ну и ладно. Положил ее в карман, пошел к своим отдыхавшим косарям, чтобы наметить дальнейший план действий. Присел у спящего Владимира Болдырева, бывшего моряка, вообще-то он шофером работал, а на косилке, я и не помню, как он оказался. Лежит на спине, сладко спит, обед, всё же. Разложил между нами змею, ну совсем как живая, даже с изгибами сделал, будто ползёт.

      Хотел разбудить и составить план дальнейших наших действий. Дернул за руку, а когда Володя открыл глаза, я глазами показал ему на змею.         Реакция моряка оказалась молниеносной. Он ударил оземь и руками и ногами, взвился над змеей и землей и покатился вниз по косогору. Его светлые глаза совсем побелели. Кое-как успокоившись, он категорически отказался от дальнейшей моей авантюры.

          Делать нечего, пошел к другой группе отдыхающих. Там Володька Сергеев, чинил хомут на коленях своих и что-то увлеченно рассказывал, слушавшим его, женщинам. Сел с ним рядом, будто тоже заинтересовался его трёпом, а сам потихоньку гадюку через хомут его перевесил. Бросив взгляд на хомут и  увидев красивую змейку, он с рёвом так закинул от себя хомут, что мы потом конкурс устраивали, кто может добросить хомут, куда его Володька закинул. Ну, до половины дистанции Володькиной, добрасывали хомуты свои, дальше – никак.

          И в заключение своего рассказа поведаю еще и о том, как в последнее лето перед призывом на флот, мне довелось побыть косарём на тракторном агрегате. О, это было чудо сенокосной техники той поры. Может где-нибудь в равнинной местности, без пней и колодин этот агрегат и зарекомендовал бы себя с самой лучшей стороны, но у нас…

         Три косилки, с захватом два с лишним метра каждая, запряженных цугом, которые тащит за собой гусеничный трактор и если первая косилка имеет очень короткое дышло и  едет за трактором в каких то 2-3 метрах от него, то вторая и третья…

         У них и дышла гораздо длиннее и даже у каждой есть по рулевому колесу и если его энергично крутить, то можно и внезапно возникший пень объехать. Но не всегда.

         И каждая из косилок снабжена самоотцепом, то есть сама может отцепиться, если, допустим, косилка полотном воткнулась в огромный пень. Как это и случилось в тот, почти роковой, для нас, день.

         Наш тракторный агрегат, в составе: тракторист Пономарев Еврам Маркович, первая косилка – Расторгуев Павел, вторая косилка – Налимов Савелий, на третьей косилке восседал я. Обзор отличный, я вижу всех, а меня никто. Что ни есть хорошо, в первую очередь опять же для меня.

         Выехали на косьбу в Кыркылу, заскладились, то есть объехали первый круг по всему левому склону. Длинные прогоны получились, но так и положено, ведь у нас не кони, а трактор таскает. Надо сказать, что место для косьбы, да еще тремя косилками не самое подходящее ввиду огромного количества, ядрёных, листвяных пней.

        И надо же было такому случиться, что на втором круге, в самом верху, мой, тогда уже, тесть Еврам Маркович затащил меня на огромный пень. Пень я видел издалека, как счас помню, здоровенный, высокий, еще подумал, как же так высоко его десятки лет назад, могли спилить. Наверняка зимой, и снега было прилично.

         Баранку свою я выкрутил до упора – мало. Последняя попытка спасти положение – это поднять посредством двух рычагов платформу. Бесполезно – пень оказался слишком высок.
 
         Удар, скрежет – сработал самоотцеп на второй косилке. Трактор, с первой косилкой еще проехал несколько метров, пока Пашка не досвистелся до тракториста.
         Еврам Маркович вылез из кабины, подошли все к моей косилке.

           - Ты что, не мог обрулить этот что ли?
           - А ты что, не видишь, что колесо полностью вывернуто?

         Пока разбирались, как быть дальше, услышали, как застрекотала, первая, не отцепленная косилка. Трактор постоял немного, потом молоток, подставленный под рычаг тормоза, свалился на полек и трактор потихоньку пошлепал вниз, в аккурат туда, где внизу у ручья стояла пасека Татьяны Артемьевны Фефеловой.

         Первая реакция у всех – остановить трактор. Я, как самый прыткий, первым подбежал к нему, но не со стороны стрекочущей косилки, а с пассажирской стороны. А оттуда до рычагов не дотянуться. Ну я и отпрянул в сторону.

         Смотрю, а мой тесть, со всех ног несется, уже набравшему, приличную скорость, трактору, именно со стороны косилки. Видать, выпитое с моим отцом пиво, придавало ему смелости, как и то, что он не рассчитал ширину захвата наших косилок и затащил меня на пень.

         Он грудью лёг на гусеницу и потянулся к рычагу тормоза. А вот и не получилось! Выступавший из трака гусеницы палец, зацепил его за куртку, оторвал от рычага и потащил под трактор. Мы все замерли в ужасе.

        Но нет, в последний момент, он оторвался от нее и покатился рядом с трактором. А сзади его настигало полотно включенной косилки. Боже! Если под гусеницу, то бы сразу, а тут финал мог быть пострашнее, сейчас насадят его на насыри и начнут глодать тело.

        Прокатившись несколько метров рядом с трактором, Еврам Маркович вдруг прижался к земле и замер. В тот раз провидение спасло его. Колесо косилки наехало на большой кроторойник, платформа приподнялась над ним и тут же опустилась.

        Побелевшие, мы наблюдали за этой картиной. Трактор уже не двигался, а летел меж пней вниз, к ручью. Косилка, не выдержав таких оборотов и скорости заклинила, затем отцепилась и перевернулась. Трактор же, скатившись, меж множества пней, остановился на приполе и тарахтит себе на малых оборотах.

            - Ну, что, парнишки? Сейчас отремонтируем косилку и продолжим.
            - Да пошел бы ты, дорогой тесть-батюшка!

       Но когда на пасеке выпили стаканчика по два медовушки и косилку отремонтировали и косили до вечера, без всяких приключений. Интересно, и здесь из всех действующих лиц я один остался, так что придется верить мне на слово.
 
         Но в следующий раз, провидение, от тестя моего, Еврама Марковича, отвернулось напрочь. Нашел кто-то в полуразрушенной землянке в горах, скелет человека, а рядом ружьё, вернее ствол только, приклад сгнил уж весь. Скорей всего, хозяин ружья бандитом был во времена становления Советской власти на Алтае, но как бы там ни было, ствол этот тесть забрал себе.

         Очистил от грязи и ржавчины, приклад новый изладил, на охоту потихоньку с ним ходил. Но была у этого ружья одна болячка, со взведенным курком плохо предохранитель держал, совсем слабеньким был.

         И вот уже в 90-х годах поехал Еврам Маркович на мотоцикле с коляской, капканы на козлов проверять, ружьишко это с собой прихватил, но домой уже не вернулся. Нашли его на следующий день, в нескольких километрах от села в посадках, метрах в пятнадцати от мотоцикла своего. Оказалось, прикладом сунул ружьё в коляску взведенным, оно и выстрелило. И попал заряд картечи, а может и пули, фронтовику прямо в бок.

         Вот такие истории, смешные и не очень, порой и грустные даже, вспомнились мне из моего детства и юности. Имена и фамилии всех персонажей подлинные. Рассказал всё как есть – ни прибавил, ни убавил. Если  по - книжному, то я в начале бы написал – посвящается сей рассказ, всем куячинским мальчишкам и девчонкам, кто не покладая рук и задницы своей, трудился во всех наших логах и ложках в жаркую пору сеноуборочных кампаний. А пока – всем пока! Спасибо за внимание!

                ОТРОЧЕСТВО,  ЮНОСТЬ

   А ну-ка вспомни, товарищ Владимир, а что у нас произошло, в году, этак 1964-м, значит, получается 54 года назад. А в тот год я закончил 8 классов нашей куячинской восьмилетки. Позади выпускные экзамены. Сдал, вероятно, их неплохо, если не сказать хорошо.

      Мне вообще жаль было потом расставаться  с этим свидетельством о восьмилетнем образовании, уж больно много в нем было пятерок. А коли в селе только восьмилетка, так и был проведен выпускной вечер. Даже с разрешенным вином, вероятно, в небольшом количестве.

      Вообще интересный был в то время обычай в нашей школе. Это когда выпускной восьмой класс приглашал на свой вечер вчерашних семиклассников, так сказать передавал им эстафету, что-ли.
 
      Как бы там не было, но на выпускных вечерах я был дважды. Как гость после окончания седьмого класса, ну и как положено, после восьмого.

      Не буду скрывать, вино было в том и другом случае. Правда, потом учителя спохватились. Ну что же это получается, мы с ними вино распивали, а потом год учить их надобно еще. А вдруг кто скажет:

          - А что же Вы, Марья Ванна, мне двойку то влепили? Забыли никак, что мы с вами винцо вместе попивали.

      Отменили впоследствии приглашать малолетних гостей. Но вино для восьмиклассников сохранилось.

      Вероятно, еще задолго до выпускных экзаменов, было объявлено нам нашей классной, Евдокией Григорьевной Расторгуевой, что в случае успешного окончания нашей восьмилетки, мы будем премированы поездкой в славный, купеческий город Бийск, в котором никто из нас до этого и не был.     Почему именно Бийск? Да потому, как окромя его, поблизости других городов не наблюдалось, хотя и до него было верст немало, сто пятьдесят с гаком.

   Евдокия Григорьевна сдержала слово. Вскоре из Куягана, с центральной усадьбы совхоза прикатил за нами “газон” с брезентовым верхом и мы отправились впервые в своих жизнях не на сенокос, что мы до сего момента каждое лето делали, а в настоящую экскурсию. В город, а не в какой-нибудь ближайший ергатинский ложок.

     Поехали не все. По разным причинам. Вот сейчас даже и не могу вспомнить, кто из ребят ездил, но впечатления, от увиденного в городе, четко отложились в потаенных уголках моей памяти.

     Город поразил обилием домов. Каменных, многоэтажных. Были даже и пятиэтажные. Естественно, вначале было посещение краеведческого музея, теперешнего музея Чуйского тракта. Старинное здание из красного кирпича с вычурными кандибоберами.

      Экспонаты запомнились меньше. Что-то из жизни первобытных и древних.      А вот бийская церковь произвела впечатление более сильное. Во первых, красивое, высоченное здание ее, с колоколами, большими и маленькими. Внутри еще красивее и торжественнее. Росписи, иконы, блестящие оклады, свечи. Даже этот таинственный церковный запах до сих пор помнится.

     Вот и отложилось в памяти парня именно то, чего он никогда до этого не видел. А кто из одноклассников рядом находился – разрази меня гром, не помню.

     Затем, каким-то образом мы попали на бийский аэродром. Надо отдать должное покойной Евдокии Григорьевне, подсуетилась она тогда добре. Вот они, стоят несколько самолетов, так близко, что можно даже прикоснуться к их крыльям. Легендарные “кукурузники”, но тогда они были для нас олицетворением всей отечественной авиации.

       Подвели нас к одному из самолетов, разрешили залезть  внутрь, летчик показал кабину пилотов, рассказал в общих чертах, что и для чего. Спросили о скорости. Ответил, что крейсерская скорость аж 185 километров в час. Тут же сравнили ее со скоростью автомобиля. Впечатлило.

       Внизу проитал на крыле “руками не трогать”. Потрогал. Ё-моё! Так они же не металлические, похоже, материя крашеная. И вправду не надо бы трогать, вдруг дырка будет.

      Остальные впечатления от города Бийска, ровесника Санкт-Петербурга, остались за гранью моей детской памяти. Время клонилось к вечеру, нужно было переночевать, чтоб назавтра отправиться в обратный путь. Сенокосы нам никто еще не отменял.

           Остановились ночевать в городе, на так называемую, экспедицию совхоза «Куяганский», где ночевали совхозные шофера, когда приезжали в город. Командовала на экспедиции супружеская чета Шестаковых из Куягана, которые не выразили особой радости при нашем появлении.

        Небольшой двор, с закрывающимися на ночь воротами, два дома, один предназначался для заезжих, в другом жили сами Шестаковы. Чудеса начались для нас, как только мы вошли в комнату, которую нам отвели для проживания. Ничего особенного в ней не было, на первый взгляд, ну, несколько кроватей, заправленных байковыми одеялами, один или два стола, несколько табуреток.

        Но в углу комнаты стояла, доселе невиданная нами техника, под названием телевизор. Маленький, черно-белый телевизор, с наклеенной на экран пленкой, раскрашенный под все цвета радуги.

        -Пацаны! Телевизор же это! Интересно, работает или так просто стоит?

     В комнату зашла строгая хозяйка, с видимой неохотой включила его по нашим просьбам. Полтора десятка голов приткнулись почти к самому экрану. Ну, надо же, техника то какая! И киномеханика Вяткина не надо и денег не надо никому платить.

      Скорей всего была в те времена всего одна программа с включением местных новостей. И надо же! На экране был сюжет с нашим летчиком, что показывал нам  “кукурузник”. Нет, нас конечно там не было, но всё равно радости нашей не было предела.

       Затем диктор читал новости и его лицо было за пленкой раскрашено всеми цветами радуги. Было занятно, но нам и это казалось верхом совершенства. Когда же начался футбольный матч, то цветная пленка даже очень кстати оказалась.

      Правда, неудобства были, конечно. Футболисты двух команд с таким постоянством меняли цвета своих футболок,  смотря на какой цветной полосе они находились, что уследить, где и кто, было почти невозможно. Да нам это, в принципе, было всё равно.

      Вот так, ребята! И было это, каких то полвека назад всего. И как далеко шагнул прогресс! Если посмотреть на теперешних молокососов, идущих с айфонами и смартфонами в начальные классы, а скоро, наверное и в садик с ними будут ходить.

      А мы черно-белый телевизор впервые увидели, закончив восьмой класс! Точно, это, наверное, про наше поколение – слаще морковки ничего не ели и балалайку бегали слушать за три километра. Шутка, но с долей правды.

       На всю Куячу было в ту пору всего два телефона – в конторе и сельсовете. И не так-то просто позвонить было с них. Наборников номеров не было. Крути пару раз ручку и кричи примерно следующее:

       - Станция!? А мне, пожалуйста, подстанцию!
       - Алло! Подстанция? Соедините меня с куяганским сырзаводом побыстрее!

      Закончив разговор, вешаете трубку на крючок, прибитого к стене телефона, не забыв при этом крутануть ручку два раза. Но теперь в обратную сторону. Что означало – всё! Разговор окончен! Конец связи!

      А в куячинских логах вовсю шла закладка силоса. Группы  все были набраны, но так как я решил в этом году подкачать свою мускулатуру, то вилы и должность накладчика мне нашлась сразу.

       Жаль, что и закончилась накачка мышц слишком быстро. Именно через несколько дней работы у меня и случилась неудачная борьба с Миловым Степаном.

      Ну, а коль вы читали в предыдущем рассказе  историю с моей сломанной ключицей, то не буду повторяться и поедем дальше.

      Отлежав в куяганской больнице положенные дни, меня отправили домой. А работник в то лето из меня получился никудышный и пришлось мне до осени попросту бить баклуши. Нет, конечно, чем-то занимался, помогал по дому, правая рука работала нормально.

      А осенью надо было ехать учиться в девятый класс, уже в соседнем Куягане, что было несколько тревожно, но не смертельно.

      Летом в Куячу к семейству Расторгуевых приехала, то ли племянница, то ли… В общем, высокая девчонка, чуть ли не с меня ростом, скорей всего, ровесница мне. Вот ведь и фамилию до сих пор запомнил, Кистерева Лида. Не знаю, кто ей присоветовал со мной дружить, может сама Евдокия Григорьевна.

      Девушка Лида, в отличие от нас, пентюхов, была, как сейчас бы сказали, коммуникабельная и раскованная. Нет, не по части чего либо предосудительного, а вообще.

       Запомнился в связи с этим любопытный случай. У нас случилась в доме грандиозная покраска полов. Вы помните половую краску тех лет? Та, что неделями не сохла. Покрасили, по-видимому, сенки и крылечко, потому как лазили всей семьей в дом через комнатное окно, по доске наклонной.

       Сидим как-то всей семьей в комнате, там, наверное, красили раньше и пол подсох, слышим, открывается входная дверь. На пороге стоит улыбающаяся девушка Лида.
            - Здравствуйте!

        В ответ гробовая тишина, только молча, переглядываемся друг на друга. Только баба Таня, Татьяна Сергеевна Автайкина, громко спросила вошедшую:

            - А ты это как прошла? Просто так протопала?

       Ничего больше не вспомню, ни про девушку Лиду, ни про дальнейшие дни, а вот эти слова бабы Тани, наша семья помнила всегда - «просто так протопала”.

       Еще один случай моей нерешительности по отношению к женскому полу расскажу. Это когда мой друган, Вяткин Валерка, уже проучившись год в Куягане, решил мне помочь в выборе куяганской подруги. Ну, чтобы не искал где ни попадя, а приехал и, как говорится, сразу “по мусалу”.

       Дурачок, Валерка, царство ему небесное, выбрал в Куягане для меня красивую девушку, одну из близняшек Киселевых, Зою. Заочно, так скажем, сосватал. Причем сделал это, не посвятив меня в это действо. И как-то, уже ближе к осени, влетает к нам в дом, орёт:

        - Вовка! Там девчонки из Куягана  на велосипедах приехали! Одна из них твоя, Зойка Киселева! Жди, сейчас я им дорогу к тебе покажу.

       Сказал и смылся. Я, ошарашенный, глянул в окно и обомлел. Действительно, на велосипедах едут в мою сторону три или четыре девчонки, впереди их, рахмахивая руками, бежит Валерка.

       Да уж! Ничего умнее не придумав, я ринулся прятаться под кровать. Отодвинув пыльный чемодан, я протиснулся между ним и стеной в щель и замер.

       Валерка бегал по ограде, слышу, уже бегает по дому, ищет меня. Я лежу и молчу. Понимаю, что глупо, что не надо было и прятаться, но сейчас показываться пыльному и красному перед девчонками было бы еще нелепее.
 
       Голоса стихли. Потихоньку выглянул в окошко. Стоят, и будто даже смотрят на меня. Я опять в своё убежище.

       Так и уехали ни с чем и моя избранница Зоя и ее подруга Зойка Пьянкова и все, кто был с ними. Уже давно нет в живых и Зои Киселевой и Зоя Пьянкова уже ушла вслед за ней, как и мой несостоявшийся сват, Валера Вяткин. Пусть земля им будет пухом.

        Один я остался, кто знает о моём конфузе, да вот и вас сейчас посвятил в дела давно минувших дней. А что? Веселые были дни, черт бы их побрал!

        В Куягане в первые месяцы учебы мать пристроила меня на жительство к своей подруге молодости, видать жили и учились вместе девчонками в Куягане, к Матрене Семеновне Молодых, вместе с мужем ее, дядей Васей и двумя дочерьми, одна из которых училась в 10-м классе, младшая, Надя, в восьмом. Дискомфорт был для меня полный и вскоре я съехал, чтобы жить со своим одноклассником из Булатово, Толей Бубновым, опять же, давно покойным.

       Толя жил у старух Шитовых в маленьком пятистенничке, с крохотной кухней и такой же комнаткой. Кровать у нас была одна на двоих, сразу у входа, через проход от большой, русской печи. Вот эта печь, в одну из ночей, чуть не стала нашей убийцей.

        Легли, как обычно. Ночью просыпаюсь от страшной головной боли, во рту всё пересохло, толкаю Тольку, что спал с краю:

         - Просыпайся! Принеси воды попить, голова раскалывается.

     Тот проснулся, хотел встать, но рухнул навзничь на пол. На шум проснулись обе старухи, одна, кряхтя, сползла с печи, другая со своей кровати в дальней комнате. Запричитали, заохали:

     - Ну как же это я, дура старая, ладом в печку то не заглянула! Угли то загребла в угол, трубу закрыла, а они, собаки, разгорелись. Угли эти.

       Короче, угар до одной не дошел, потому как на печке высоко лежала, другая на своих перинах жива-живёхонька, а вот два молодых трупа чуть было не случились. Пришлось и это жилище покидать, покуда живы еще.

       Третье место, где мне пришлось пожить, это дом моего двоюродного деда, Автайкина Ивана Максимовича с его женой Раисой, моложавой женщиной с, почему-то, большим животом. Иван Максимович вообще-то был двоюродным братом моему деду Анисиму Федоровичу Автайкину, ну а мне-то, как говорится, “седьмая вода на киселе”.

      Дом, если со стороны смотреть, вроде крестовый, а места то, сильно не разбежишься. Кстати, я такого расположения больше ни в одном доме не видел. Разделен на две равные части, если дальняя, спальня, претензий не вызывает, то вот прихожая-кухня довольно своеобразная.

       Большущая, русская печь, задом повёрнута к входу, делит эту кухню на две части. Если в правой стороне хоть есть окно, со столом и табуретками вокруг него, то за печкой, темный очкур с кроватью с минимумом света через проем дверной, опять же задернутый цветастой занавеской.

       Вот на этой кровати я и спал какое-то время, быть может и до самого окончания 9-го класса. Днями в доме тишина. Я до обеда в школе, дед Иван на работе. А работал он ветсанитаром в совхозе. И раз он чуть не угостил меня деликатесом.

       Прихожу в дом, на столе стоит сковорода, со странными, круглыми ломтями жареного мяса. Запах своеобразный стоит на кухне. Приняв приглашение и наколов на вилку шмат этого мяса, всё же поинтересовался, что будем есть.

          - Ешь, не бойся. Это яйца молодых бычков. Вкусные….

       Дальше я уже не слышал, так как был уже на улице. Частенько Иван Максимович приходил с работы поддатенький, оно и понятно, специфика работы  вынуждает к употреблению проклятой.

       Ложится фронтовик спать, а Раиса, скрестив руки на животе, это ее излюбленная поза была, садится на стул рядышком. Уснув, Иван Максимович начинает во сне разговаривать. Причем не нес пьяненький ветсанитар какую-нибудь неразборчивую ахинею, а подробно пересказывал свой прошедший день. Где. С кем. И сколько.

       Выслушав нужную информацию, довольная тетя Рая тоже ложилась спать. И видать никогда ему не рассказывала об источнике информации, когда назавтра оторопевшему мужу пересказывала все его похождения. А тот в толк никак не мог взять, откуда ей, не выходя из дома, всё известно.

      Как-то раз, кажись еще в сентябре, когда только-только начал учиться в Куягане, приехал домой и обнаружил, что мы там больше не живем. Это мать подсуетилась и родители выкупили небольшой домик на берегу реки Куяченок, где был и огородик и место, где можно построить жильё для скотины и живности мелкой. Цена была смехотворная – всего 100 рублей. Сельсовет продал его как списанный и как на дрова. Однако и в ту пору немолодой уже домик, стоит и по сию пору вот уже более полувека.

      Заглянув однажды в сарай дядьки Автайкина, я обомлел от увиденного. В сараюшке стоял зеленый, маленький мотоцикл, мечта любого сельского пацана.

      Это был К-55, мини-копия легендарного ИЖ-49. Самый лёгкий мотоцикл той поры, мощность двигателя 4,75 лошадей, одна выхлопная труба, спидометр приварен к передней вилке, одно резиновое сиденье, сзади железный багажник, ключ зажигания в коробке под бачком, рядом аккумулятор. Даже номер желтого цвета был сзади.

      С того дня я потерял всякий покой. Как только я оставался дома один, меня можно было найти только подле зеленого красавца. Я нашел на полке инструкцию, стал внимательно ее изучать. С него началось моё увлечение техникой, на нем я впоследствии прошел все “университеты”.

      Ведь убедил же я своих родителей, что мне просто позарез необходим этот мотоцикл, без него и жизнь мне будет не мила. За 150 рублей уступил мне его Иван Максимович. Рад, наверное, без ума был, что избавился от этой рухляди, я же был безмерно счастлив от этого приобретения. Мотоцикл и так уже на ладан дышал и сколько бы я не пытался его реанимировать, сделать из него “скакуна” так и не получилось. Но опыт приобрел я, возясь с ним, колоссальный.

      В деревне уже было у моих сверстников два “Ковровца”, носились они по улицам как угорелые. Я же, посадив девушку на железный багажник сзади, мог доехать только до первой горочки за Фёдоровом мостиком. В горку мой “дрексель” отказывался везти двоих. Приходилось ссаживать свою пассию, слезать самому и держась за “рога”, вприпрыжку бежать с ним рядом в гору. Отдышавшись, ехали дальше. После таких поездок, желание у девушки прокатиться со мной, заметно убавлялось.

      14 сентября 1965 года умер мой дед, Автайкин Анисим Федорович, большевик, активный участник борьбы за установление Советской власти на Алтае, партизан отряда Кокорина. Хоронить деда в Нижнюю Каянчу поехали все родственники. Специально выделили грузовую автомашину, кузов был полон людей. В Нижней Каянче похороны проходили торжественно, с участием пионеров. Звучали надгробные речи, вспоминали добрым словом, действительно замечательного человека. Это была самая первая моя потеря близкого мне человека. Прожил Анисим Федорович всего то 67 годочков. Если бы не порка белогвардейскими цепями, может, прожил бы подольше.

      Вот так жили и учились. В 10-м классе мы все перебрались жить в интернат, что был в двухэтажном, кирпичном здании, недалеко от школы и от совхозной столовой, где мы питались. В понедельник дома получали 5 рублей, это на неделю. В субботу, после занятий, по обыкновению, пешком, мы идем домой, на машине нас, с грехом пополам, увозили только на занятия из Куячи в понедельник.14 километров пути мы проходили часа за два, как раз поспевая к субботней бане. Зимой темнеет рано и чтобы не идти по темноте, мы попросту сбегали с последних, субботних уроков.

      Так случилось и в тот раз. А в понедельник, на общешкольной линейке, оставшаяся за директора, Валентина Дмитриевна Попова зачитала приказ о нашем с однофамильцем Черданцевым Мишкой, отчислении из школы.

      Делать нечего, пошли домой. Реакция родителей была предсказуемой и уже на следующий день, мы, потупивши свои головы, стояли перед директором, Алексеем Константиновичем Бардовских. Славным, порядочным и всеми уважаемым, педагогом и человеком. Выслушав в таких случаях, дежурную нотацию, мы отправились в свой класс.

      Ну, если бы учились плохо, тогда другое дело. А так твёрдые четверочники, даже пятерки заскакивали, хотя житьё в интернате совсем не располагало к добросовестному выполнению тех же домашних заданий. Из всех учителей запомнилась Мария Казимировна Логинова, что преподавала нам математику. Хорошо, хоть перед ее кончиной, удалось мне навестить ее в Алтайске.

     Потомок польских кровей, она в старческом возрасте величала себя как-то по особенному, вроде Мария-Магдалина или Катарина Казимировна. Показывала свои старые альбомы, преимущественно со старинными фотографиями, толстыми, четкими, иностранного производства.

     А тогда молоденькая девушка, с широким лицом, с широко же расставленными глазами, причем один глаз всегда смотрел в сторону. Косоглазие было налицо, вернее на лице у ней было написано. Очень неудобно нам было из-за этого ее дефекта. Вроде смотрит в окно, только начнешь списывать, тут же следует замечание. Вот, блин, не на тот глаз посмотрел!

     Голос никогда не повышала. Двоек никогда не ставила. Ставила только колы. С тем расчетом, что следующем уроке ты ответишь и она подрисует к единице недостающие палочки. Юмористка была! Мучает меня у доски, выжимает последние соки, наконец, смилостившись, садит на место.

               -Садись, Черданцев. Пять!

    Ё-моё! Ни хрена себе, пятерку отхватил! И тут, словно выстрел в спину:

               -В нулевой степени!

     Плюхнувшись за последний стол, рядом с Пашкой Серебренниковым, успеваешь сообразить, что любое число в нулевой степени равно единице. Когда в десятом классе стали изучать тонкую книжицу с какими-то алгебраическими или еще какими функциями, мозги мои совершенно не стали принимать эти чёртовы неравенства с галочками “больше”, “меньше”.

    В очередной раз, у доски, требует от меня  написать число, чтобы было >3, но одновременно <1, то-есть больше трёх, но меньше единицы. Ну кому взбредет в голову написать это число? Думаю, что-то недопонимает Казимировна, рисую двойку, которая меньше трех, но больше единицы. Не понравилось. Укоризненно покачал головой она, вздохнув, промолвила:

                -Садись! Вот это я тебе и поставлю.

     Почти через полвека, будучи у ней гостях, я напомнил эту историю. Попросил ее написать правильно это чертово неравенство или не разбери что. Не написала, перевела разговор на другое.

    Незаметно пролетели два года учебы в соседнем селе, приближалась пора выпускных экзаменов. И чем ближе экзамены, тем больше нежелание учиться. Весна, бесконечная возня с мотоциклом, а тут еще одна напасть на мою голову неожиданно свалилась.

     Послал как-то весной меня отец выкопать ямки под столбики, чтобы переделать забор у бабки Фанасеи, что жила в избушке возле старого клуба. Выкопал одну ямку, вторую, а из третьей извлек из земли револьвер системы Наган, времен становления Советской власти на Алтае.

     Какая тут подготовка к экзаменам! Вооружившись наждачкой и напильниками, сажусь на мотоцикл и уезжаю куда-нибудь в лог, будто бы готовиться к истории.

      Верно, в моей голове может и проносились отголоски гражданской войны, кто и почему закопал в землю этот наган. Зря на себя грешу, и историю сдал на пять и обществоведение и химию на пятерки. Нет, ежели бы дома жили, а не в интернате, то может и получше оценки бы были, но и так ничего, четыре пятерки и остальные четверки в аттестате. Ну вот, расхвалился вроде я, не удержался.

     Выпускной вечер запомнил плохо. Сначала в актовом зале школы вручили аттестаты, затем их наша завуч, Валентина Дмитриевна благоразумно забрала обратно. Не дай бог, чтобы не потеряли их в ночь эту, выпускную. Были накрыты столы, было традиционное вино. Ушли спать в интернат. Уснули на голых кроватях, матрацы были прибраны для следующего года. Так что никакого рассвета я не встречал, а утром сходили в школу, забрали аттестаты свои, вроде даже что-то перепало из вчерашних угощений.

      И прощай школа. Отныне наступают новые, уже не школьные времена. Какими они будут? Конечно, у каждого свои. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз.


                ПОЕЗДКА В ТАШКЕНТ

       Кто был автором авантюрной этой поездки и когда созрел план, я конечно уже не помню. Скорей всего это было в продолжении выпускного вечера, назавтра, в доме Валеры Самойленко. Жил он в домике у сырзавода в Куягане, причем, в то время как раз без родителей, так что никто не мешал нам ни пить, ни петь и веселиться. Ну, насчет пения я конечно малость загнул конечно.

    Ребят и девчонок было много,  ведь в 1966 году выпускались сразу два класса, 11-й и 10-й одновременно. А это значит, что в институты будут стараться поступить в два раза больше желающих в этом году. И коль особого желания учиться дальше не было, я решил годик подождать, может через год оно появится, желание это. Среди всеобщего смеха и веселья видимо и прозвучало предложение, чуть ли не от самого хозяина квартиры, Валерки, а не рвануть ли нам в столицу солнечного Узбекистана, город Ташкент, который недавно подвергся сильнейшему землетрясению, сровнявшему с землей половину города.

      - Поживем первое время у моего дядьки, пока не устроимся в общежитие. Работу, думаю, найдем там без труда,- вещал Валерка, по прозвищу "порошок”. Видать, за часто произносимую им угрозу –  “в порошок сотру”. Как потом оказалось, Валера и не собирался идти работать, он в институт стремился поступить, а нас пригласил, не знаю для чего, может компанию ему составить, хотя зачем?

       Клюнули и согласились составить компанию Валерке только два человека, я и Сережка Степнов из села Булатово, что учился в одном классе с "порошком”, я же был из десятого класса.

       Сборы были недолгими, и вот уже поезд мчит нас на всех парах в неведомый и загадочный край, где, если верить книгам, никогда не бывает зимы, растут экзотические фрукты, есть дворцы, ослы и дехкане, то есть всё то, чего в родной Куяче не увидишь.

      Дорога запомнилась не очень, так же как и город, когда мы в него въехали. Зато хорошо запомнился частный двор Валеркиного дяди, с двумя небольшими домиками внутри одной ограды и даже не сам двор и дома, как своеобразный и неповторимый, среднеазиатский запах, совершенно не похожий на наш алтайский. Жара дневная чуть спадает к вечеру и тогда жители всей этой округи из тоненьких, резиновых шлангов начинают поливать прилегающую к домам часть улицы. Запах становится еще ощутимей, и прямо скажем, малоприятным.

      В те несколько первых дней, что прожили у Валеркиных родственников, узнали много интересного. Например, сын и его товарищи усиленно ждали своего призыва в армию, мотивируя тем, что мозги скоро ссохнутся у них от курения, незнакомой тогда для нас, анаши.

      Хозяин дома, когда мы приехали, работал носильщиком на железнодорожном вокзале. И получал он тогда ежемесячно 49 рублей всего. Мы еще с Сережкой пожалели его меж собой, даже в Куяче зарабатывали мужики гораздо больше, чем он. Видать наша жалость дошла к тому, кому следует, выгнали Валеркиного дядьку с этой низкооплачиваемой должности за пьянку.

       Совсем сник мужик, когда устроился на холодильник с окладом аж в 250 рублей в месяц. Невдомёк нам сельским пацанам было, отчего мужик так печалится, когда его зарплата выросла в целых пять раз. А печалиться было от чего ему, оказывается. Сдавал он, допустим, выручку за день в размере двух-трёх рублей, что планом требуется, а остальное, заработанное за день, себе в карман. И получалось, что в итоге сумма на-а-амного превышала эти баснословно высокие в те времена денежки.

         А город Ташкент тогда представлял собой весьма печальное зрелище после сильнейшего землетрясения, добрая половина его лежала в руинах. Вся страна, все союзные республики откликнулись на беду узбекского народа. В том числе, конечно же, и мы с Серегой. Валерка как-то от нас сразу же потерялся, он остался у родственников своих, а нам вместе с работой дали и места в общежитии ДСК-4 на Куйлюке.

       Совсем не учли мы при отъезде тот немаловажный фактор, что нам нет еще восемнадцати годочков и принять то нас, как полноправных работяг, отделы кадров не могут. Не светило нам быть ни монтажниками-высотниками, ни бетонщиками и даже плотниками. В конечном счете, приняли нас на стройку в качестве учеников маляров, с минимальным вторым разрядом. А дома в Ташкенте росли как грибы. Всего месяц требовался, чтобы вырос пятиэтажный панельный дом и, кажется три месяца отводилось на его отделку.

     Определили нас в бригаду отделочников, меня прикрепили к женщине лет сорока, с которой мы должны были сдать под ключ одну или две квартиры. Точно теперь не помню. Сначала всё было хорошо, я куском абразива шоркал все бетонные стены, сбивая все шероховатости и неровности, красил рамы в окнах, начали клеить обои на стены. Но вскоре моя напарница заболела, ушла на больничный, на объект стали приходить другие члены бригады, чтобы отставания не было.

       Как бы там не было, но определенные навыки работы маляром я получил, что пригодились в жизни потом. На работу возили на автобусе, от Куйлюка, где жили, чуть ли не другой конец города. Помню жилмассивы Чиланзар, Высоковольтный.

        Как-то едем утром в автобусе, смотрю в окно на проезжающие дома, вдруг вижу табличку на доме, а на ней надпись “УЛИЦА ИМЕНИ ЧЕРДАНЦЕВА”. Ни хрена себе, не успел приехать, а тут уже улицу моим именем назвали! Утренняя дрёма вмиг слетела. Тычу в таблички другим работягам бригады, девки смеются.

       Вот смех то смехом, а я всю жизнь голову ломал, в честь какого именитого однофамильца улицу города обозвали, да еще к тому же узбекской столицы. Спасибо интернету, появившемуся под старость лет. Оказалось, этот именитый однофамилец командовал когда-то Узбекской Академией наук. Ну, а не именитый продолжал колесить по улицам города к месту работы.

      Однообразие работы изредка нарушал какой-нибудь случай, сбивающий ритм моей работы. Один раз крашу окно на кухне, вдруг как ахнет что-то за моей спиной, что я чуть в окно и не выпал с испуга. Оглядываюсь, а это мужик как-то тихонько подошел и стал пристреливать раковину к стене при помощи строительного пистолета.

      Или сидим как-то, разговариваем с мужиком на первом этаже, сантехником видать работал, трубы в подвале варил. Говорит, болезнь у меня нехорошая и редкая приключилась. Я совершенно перестал чувствовать боль. Недавно окурком прожег руку почти до кости, хватился, когда жареным мясом запахло. Или совсем недавно в подвале выступающей трубой бок распорол, понял, что неладное творится, когда кровь в ботинке захлюпала.

       Очень приятно было наблюдать за работой стекольщика. Как он резал стекло! Но особенно поразило меня, как он умело накладывал замазку. Раскатанный валик прикладывал к стеклу и молниеносным движением руки он ровненьким слоем ложится на край стекла и рамы. Часто приходилось его вспоминать, когда нужно было дома делать подобную процедуру. Опять же в те далекие 70-е-80-е. И близко не получалось повторить.

      Когда в очередной раз смотрю комедию, как Шурик на стройке Федю учил, то всегда ловлю себя на мысли, что очень уж напоминают те дома и вообще тот строительный пейзаж, нашу ташкентскую обстановку, тот же краник с водой на улице, те же вагончики.

        Запомнилось, что когда наступало время обеда, появлялась узбечка, на коромысле у которой висели два, закрытых крышками, эмалированных ведра с вкусным супом. Наливала желающим по тарелке и еще в придачу полагалось два кусочка хлеба. Всё это удовольствие стоило ровно 50 копеек, и желающих было, хоть отбавляй. Рядом со строящими домами столовых, конечно же, не было.

       По приезду в общежитие зачастую нашим ужином был арбуз и булка белого, свежего хлеба. Арбуз сначала бросаем в ванну с холодной водой, чтобы немного остыл. Вкус этого, по настоящему, сладкого арбуза с куском белого хлеба до сих пор хорошо помнится. Пытался потом я повторить эту трапезу, но нет, арбуз не тот, да и хлеб тоже. Точно говорят, что каждому овощу своё время.

       Когда приходилось бывать в центре города, конечно, пробовал в чайханах и лагман и шурпу, пил чай зеленый. Очень нравился настоящий узбекский плов, приготовленный прямо на улицах, в огромных казанах, запах которого чувствовался за целый квартал.

      Как уже раньше писал, приобрел я гитару за 6 рублей в магазине, сосед по комнате показал три блатных аккорда, он же научил на них играть, опять же три блатные песни. Но грустно было на душе моей, не хватало ей чего-то.  В первую очередь не хватало и ей, и мне в том числе, обыкновенных денежных знаков, а проще говоря, советских рубликов. Скудная заработная плата ученика маляра не позволяла не только ничего лишнего, но даже купить себе штаны запасные и рубашку было большой проблемой.

     Пришло время признаться себе, что поездка в Ташкент, помочь узбекским братьям в его восстановлении после землетрясения была не совсем удачной и надо “делать поскорее ноги”, пока еще мой алтайский гардеробчик не совсем на ладан дышит. Получив скудные несколько рублей получки, никого не предупреждая и не забирая трудовой книжки, а была ли она вообще, вскоре я снова сидел в поезде Ташкент-Барнаул. Только уже один, с гитарой и спортивной сумкой через плечо.

       Помните, я вам как-то рассказывал о револьвере системы Наган, что выкопал я в Куяче когда-то? Так вот, “свистнули” его у меня в общежитии, пришлось и мне экспроприировать у обидчика взамен нагана колоду игральных карт. А почему карты? Да просто взять у того больше нечего было. Но карты были тоже не совсем обычные. Самодельные, сделанные из толстой фотобумаги, и на каждой, по голой девице, в позах различных. Порнография, одним словом, если быть совсем точным. Продавали обычно такие “шедевры”, косившие под глухонемых, молодые парни в поездах.

       А вспомнил про них в связи со смешным моментом, случившимся уже в Куяче. Сели мужики играть в дурака в эти карты, Федор Савельевич, кто бы к нему не ходил, он даже не пытался отбиваться, а забирает их всех себе. – Моё и снова моё и опять моё, - как тот герой из известного кинофильма. В обеих руках веер этих голых девиц, гарем целый, он и за игрой не следит, только восклицает, типа: ну ни хрена себе!, нет, ты погляди на нее!, во даёт! и тд.

       В Алма-Ате, на железнодорожном вокзале, когда поезд остановку сделал, я купил несколько килограмм хороших, румяных и вкусных яблок. Как раз  свою пустую спортивную сумку наполнил, а сверху положил в коробочке маленького ёжика, которого у девочки сторговал за пятьдесят копеек, хотя просила она за него целый рубль. Ехать на верхней полке с новым попутчиком стало гораздо веселее, залезет ко мне под простынь, прижмется к телу и иголки свои так спрячет, что не кольнет ими ни разу. Правда в Барнауле, когда я оставил его в сумке в камере хранения, он сделал попытку удрать, чем изрядно переполошил служителей, думали, что крыса бегает между полок с чемоданами. Хорошо, предупредил их как чувствовал, о этом беспокойном пассажире, поймали беглеца и посадили снова в темницу, наглухо закрыв замок. А то я ему, как доброму, дырку оставил, чтобы дышал, не задохнулся.

        Вот так и закончилась моя бесславная попытка начать новую жизнь вдали от родных мест, в столице солнечного Узбекистана. На календаре заканчивался сентябрь 1966 года. Молоковоз Евсея Налимова, в кабине которого и я сидел, с гитарой и ежом, вечерней порой въезжал в родную Куячу, где отсутствовал я всего каких-то два с половиной месяца. Но каких!


                ВЧЕРА  УЧЕНИК, А  СЕГОДНЯ,  ГЛЯДИКОСЯ, УЖЕ  УЧИТЕЛЬ

             Да, именно так и случилось со мной. Сейчас посмотрел в своих, ранее написанных, воспоминаниях, и пробел обнаружил. С самого моего рождения, вплоть до окончания десятилетки в Куягане, есть воспоминания. Даже поездка в Ташкент на два месяца и то есть.

         А вот с осени 1966 года до ноября 1968, когда меня на службу забрали, вроде, как  жил, и работал даже, но всё вскользь и кусочками. А ведь это начало моей трудовой деятельности, и первая запись в трудовой книжке моей так гласит:
    13 декабря 1966 года. Алтайский РайОНО. Назначить учителем немецкого языка в Куячинскую 8-ю школу. Приказ 247 от 12.12.66 года.   
                Зав. РОНО. Печать. Подпись.
 
     После возвращения из Ташкента, в сентябре 1966 года, я, до конца года, как-бы это, помягче то, сказать, как цветочек в проруби проболтался. Романтика городской жизни закончилась быстро, не прижился я в чужом краю, значит до призыва в армию, придется пожить и поработать в родном селе.

     Вот тогда-то и “выловила” меня, моя бывшая классная руководительница, а в ту пору, уже директор куячинской восьмилетки, Расторгуева Евдокия Григорьевна и предложила, пойти поработать в школу, учителем немецкого языка. Пригласила к себе в кабинет, уговоров, как таковых, не было. Она говорила, я слушал. В принципе, это был неплохой вариант, проработать годик, а там, вот она, служба, ну а дальше, как карта ляжет.

     Боялся ли я, что не справлюсь? Отнюдь нет. Потому что знал хорошо немецкий язык? Как и многие другие, я его терпеть ненавидел. Стояла у меня в аттестате четверка, но я думаю, что знал я его гораздо хуже.

    Надо бы с самого начала пояснить, что это за дела такие, вчерашнему десятикласснику, предлагают стать  к учительскому столу и преподавать язык в пятых-восьмых классах. Где восьмиклассники, всего на каких-то, три года младше тебя, а тебе, парень, восемнадцать исполнится только через три месяца еще.

    Время такое было в те годы, страсть не любили молодые учителя ехать в богом забытую деревню, где, не только больницы, нет, фельдшеры, как и учителя, бегут из нее, как черти от ладана. Предметники, это преимущественно, из местных, здесь родившихся и выросших. А вот учителя начальных классов, это вчерашние девчонки, закончившие педагогические училища и направленные, в такие вот села, отработать, положенные два или три года.

     И если эти вчерашние девчонки еще как-то могут справиться с малышней в начальных классах, то вот в старших классах у них возникают проблемы. А попросту, чихали ребятки на какую-то пигалицу, да еще, если в очках она, как моя предшественница. Но обо всём надо по порядку, постараться, рассказать.

     Из разговора с Евдокией Григорьевной я узнал, что набирается всего лишь 12 часов в неделю. Смешная нагрузка, учителя знают. Два урока в день, - да легко! Правда, и заработная плата за это, не сильно карман будет оттягивать, всего-то 60 рубликов! Ну, а чтобы не сильно скучал, мы тебе классное руководство нашим шестым классом доверим. Что такое шестой класс, я узнал чуть позднее.

      Показала мне директриса и планы проведения уроков немецкого языка, что вела их в предыдущие годы, ее дочь, Любовь Андреевна. Написанные в общих тетрадях красивым почерком, а так как программы обучения не менялись тогда ежегодно, просто переписывай себе в тетрадь нужный план – и здравия желаю!

      Самое смешное, меня в должности учителя, прокатывала еще несколькими годами ранее, наша учительница биологии, Мария Александровна Фефелова. Хитренькая женщина. Если ей, допустим, надо в Алтайское съездить, или еще куда-нибудь отлучиться, а чтобы не отставать по программе, она заранее готовила урок, который я должен провести в своём классе, в ее отсутствие.

   А было это, кажись, и в седьмом, а в восьмом, это совершенно точно было. Хохма, я, весь такой деловой, прихожу в учительскую, беру с полки классный журнал, все учителя уже в курсе, что Володя Черданцев этот урок будет учителем. Перед отъездом, Мария Александровна, так “настропалит” класс, что если поступят от меня жалобы на плохое их поведение, то она по приезду, и то, и другое, и третье.

    Дурачок, ох, какой же дурачок, я был тогда. Я захожу в класс, сажусь за учительский стол, открываю журнал и начинаю поднимать, одного, за другим, ребят, спрашивая материал, что был задан на предыдущем уроке. И вставали, и отвечали, а я то, я то, вот блин, деловой, ставил им оценки в журнал. Не знаю, брала ли их во внимание потом Мария Александровна, но такое было. Осталось в живых несколько одноклассниц моих, можно поинтересоваться, помнят ли они такие уроки. У той же Зинаиды Глебовны Налимовой, правда тогда она была еще Зиной Фефеловой. А может и ей я тогда хорошую оценку поставил. Правда, плохие, мне нельзя было ставить, побить ненароком могли.

     И вот, проучившись в девятом-десятом классах, в соседнем Куягане, мне предлагают уже влиться в учительский коллектив и стать полноправным его членом. Когда я летом 1964 года покинул эту школу, то думал, что навсегда, а получается, что нет. Наверное, произошли какие-нибудь и кадровые изменения в учительском составе за эти два года, что я в ней отсутствовал.

         Дай бог памяти вспомнить, кто же тогда в декабре 1966 года работал в Куячинской восьмилетке. Ну, это, во-первых, чета Расторгуевых, Андрей Иванович и Евдокия Григорьевна. Их дочерей, Ольги и Любови уже в Куяче не было. Повыходили замуж они и мужья их увезли куда-то. Не было и моей Марии Александровны Фефеловой, съели этого патриарха куячинской школы, Расторгуевы.

    Зато всё еще работали муж и жена Иванищевы, Александр Федорович и Евстолия Лентьевна, тоже старожилы школьные. Правда, вскоре Евстолия Леонтьевна ушла на пенсию. А Александр Федорович даже стал завучем. Составление расписания занятий, это его конек, его любимое занятие. Как счас помню, смотрит он на большой лист, что приколот на стене в учительской, что-то думает, бормочет про себя, стирает один урок, заменяет его другим. Короче, работа ответственная и нужная.

     Работал в школе и мой самый любимый учитель, Это учитель труда, Исаков Сафрон Лукич. Как жаль, что  мало уроков труда было у нас тогда. Вот его уроки, поневоле я пронес через всю свою жизнь. От умения правильной заточки топора и рубанка, до элементарных приемов работы с деревом.

    Уже с год, наверное, проработал в школе учитель биологии, Александр Иванович Ипполитов. Молодой человек, прибывший неизвестно с каких краёв, обладатель диплома с отличием, замечательный человек и педагог, большой любитель и петь и пить. Это  и сгубило, его карьеру учительскую. Хотя, видели его, через несколько лет в Алтайске на учительской конференции, жив, здоров, в завязке, работал где-то в школе района.

     Учительница математики, Лидия Яковлевна Вяткина, уже несколько лет в школе работала, после того, как ее семья переехали в Куячу из Нижнего Комара, она, муж и двое сыновей. Николай Николаевич работал в селе киномехаником. Начал работать в середине 60-х учителем математики Фефелов Яков Антропович. Русский язык и литературу приехала преподавать молодая девушка с Подмосковья Татьяна Сергеевна Меньшутина.

   Учителями начальных классов работали Полина Петровна Булатова, Екатерина Григорьевна Казанцева, Нина Сидоровна Сергеева, Зоя Федоровна Стребкова, Нина Ивановна Алексеева.

    Ну вот, еще не приняли в школу меня, а я уже обо всех учителях всё рассказал. Дав принципиальное согласие на работу в школе, мне необходимо было съездить в наш райцентр, село Алтайское. Или оно, уже было, к тому времени, преобразовано в рабочий поселок Алтайский, а потом снова вернули ему прежнее название.

    В районном отделе народного образования я запомнил инспектора Инжевяткина, к которому меня и направили. Вот имени, отчества не запомнил, к сожалению. Неплохой, по-видимому, был мужик, о чем он мне говорил и расспрашивал, конечно же, не помню, но что впечатление о нем, после выхода из кабинета, остались самые хорошие, это помню хорошо.

    Приказ, тот, что вы читали в самом начале, выпустили в свет в тот же день, трудовую книжку выдали на руки или нет, не помню. Скорей всего, сделали прощальное напутствие новоиспеченному педагогу, пожелали успехов и попутного ветра.

    Не помню, был ли ветер, но морозец, в том декабре 66-го года, был знатный. С Алтайского до Куягана в крытой машине еще было терпимо, а вот когда меня высадили в Скотоимпорте и я один остался, на быстро темнеющей дороге, холод прочувствовал сразу.

     В ночь в Куячу, конечно же, никто не поедет, ждать попутку нет никакого смысла, так что вперед, теперь уже Владимир свет Игнатьевич. Четырнадцать километров до Куячи, ты за два года учебы в Куягане, преодолевал не единожды. Правда, большей частью, в светлое время суток и со спутниками.

     Правда, вспомнился один поход в родное село в одиночку и на лыжах. Что тоже впервые и был это единичный случай. Что мне тогда взбрело в голову, идти с утра в воскресенье, да еще на лыжах, не могу понять до сих пор. А вот как шел, этого не забудешь вовек. Во-первых, я отправился, даже не позавтракав, чувство голода, я ощутил уже на первых километрах. Не знаю, откуда и почему, но в кармане у меня был только замерзший кусок сала.

    И вот, когда силы уже совсем стали покидать меня, я, лежа на дороге, вытаскивал из кармана этот кусок, пытался жевать и сосать его, чтобы как-то утолить это чувство голода. Да, тяжелый был тогда путь. Посмотрим, каков он будет на этот раз.

     Плюсы, несомненно, есть. Во-первых, я не голоден. Во-вторых, у меня нет на ногах лыж, которые бы, поминутно разъезжались, в разные стороны по наезженной дороге. Минусы тоже, правда, присутствовали. Это, спустившаяся ночь и жуткий мороз.

    Вот так и шел. А чтобы мне не было совсем уж одиноко, на небе ярко светила луна и весело подмигивали мириады звезд. Слава богу, волков в ту пору в округе не наблюдалось, так что бояться их, нужда отпадала.

     Пришел домой ближе к полуночи. Чиркнул спичкой на уличный термометр. Так и есть – пятьдесят три градуса. Еще бы пару градусов и оранжевый столбик, подкрашенного спирта, в колбочке своей бы спрятался. Потери были, конечно. Прихватило, малость, нос и щеки, но не критично.

      А утречком, как штык, бегом в школу. Начинался первый рабочий день в должности учителя немецкого языка 5-8 классов. На календаре было 13 декабря 1966 года. Вот же, блин, и снова тринадцатое!

     Сарафанное, деревенское радио уже давно сообщило о моём назначении. С учителями и школьниками, меня знакомить не было смысла, я  всего два года покинул эти стены и если я был с 49-го года рождения, то восьмиклассники с 52-го, а переростки некоторые и с 51-го.

    С ними щеки не надуешь и грудь не выпятишь, здесь другая политика нужна. Постараться донести до каждого, что из-за катастрофической нехватки учителей, сложилась такая ситуация, что вот он я, бывший ваш вчерашний товарищ, буду преподавать вам предмет, который и  мне в школе был нелюбим. Без панибратства, но постараемся, чтобы за восьмой класс, у вас в аттестате по этому предмету были только хорошие оценки. И получилось ведь. Без эксцессов, без бойкотов и отказов подчиняться. Уже и не помню всех, кто учился в том восьмом классе. Запомнил только Пономареву Аню, Дудникову Зину, Налимова Ивана.

    Другое дело - шестой класс. Класс, руководство которым, мне было повешено на шею, еще на первой встрече с директрисой Расторгуевой. За пять дополнительных рублей в месяц. Именно столько тогда стоило классное руководство. Но ладно бы, руководить обычным классом, но этим …

    Вскоре мне стало ясно, почему  выбор пал именно на меня.  Мне кажется, Евдокию Григорьевну в меньшей степени волновало, справлюсь ли я с языком, пропади он пропадом. Ей нужен был человек, который бы мог  обуздать,  эту большую ораву, неуправляемых, маленьких бесенят.

      Не прошло и полгода, а большинство учителей уже отказывались переступать порог этого класса, классный руководитель, разумеется, отсутствовал. Если кого-то из учителей сватали на это руководство, тот грозился, в тот же день, положить на стол заявление об увольнении.

     Особенно доставалось моей предшественнице, вчерашней выпускнице педагогического училища, направленной в Куячу, на срок обязательной ссылки, после его окончания. Будущей учительнице начальных классов популярно объяснили, что малышню, у нас есть пока, кому учить, а вот тебе предлагаем, ввиду отсутствия нужного педагога, поучить детей языку Гёте и Карла Маркса. Временно, конечно.

     Близорукая девочка в очках, Ненашева Зоя Яковлевна, вроде, даже городской была, до приезда в деревню и ее одну в этот улей “милых ребятишек”. Какой там немецкий! Они ее обвешивали фантиками сзади так, что она заходила в учительскую, как новогодняя елка, с украденными игрушками с одной ее стороны. С передней. Мальчишки могли на четвереньках, друг за другом, выползать из класса во время урока, невзирая о ее призывах к порядку. Это мне потом рассказывали сами весельчаки мои. Боюсь, совсем малую часть только.

    Другое дело - шестой класс. Класс, руководство которым, мне было повешено на шею, еще на первой встрече с директрисой Расторгуевой. За пять дополнительных рублей в месяц. Именно столько тогда стоило классное руководство. Но ладно бы, руководить обычным классом, но этим …

    Вскоре мне стало ясно, почему  выбор пал именно на меня.  Мне кажется, Евдокию Григорьевну в меньшей степени волновало, справлюсь ли я с языком, пропади он пропадом. Ей нужен был человек, который бы мог  обуздать,  эту большую ораву, неуправляемых, маленьких бесенят.

     Большинство девочек тоже бойкие были. Глотова Оля, Качеева Зина, Пономарева Галя, Погорелко Надя. Были и потише, такие как Важнина Тома, Рехтина Маша. Пятьдесят пять лет прошло с тех пор, такой большой класс был, а вот, поди, ж ты, уже многих забыл.

     Вы, наверное, уже начинаете думать, дорогие читатели, ну всё, пришел парень в школу, сейчас всё переменится, конечно же, в лучшую сторону. Поголовно все влюбятся в немецкий язык, забросив  все остальные, а дисциплина на уроках, это вообще что-то!

     Ни хрена, подобного! Усмирить враз таких ребят, почувствовавших свою безнаказанность, не получится. Но пытаться надо. Порой, совсем не педагогическими мерами. И лбом приходилось дверь открывать, чтобы вышвырнуть, вконец, оборзевшего недоросля, который не мог и предполагать раньше, такого с ним обращения. Его лбом, разумеется.

    И помогало. И другим неповадно становилось. Задумались мои ребятки. Стали тихо сидеть на уроках. Пока сидеть только. Немецкий язык, как и другие предметы, совершенно на ум не шли. Решили отыгрываться на других учителях. Особенно доводили учительницу русского языка, Татьяну Сергеевну. А ее и заводить особо не надо было, психически неуравновешенная, она приспособилась, пулей вылетать из класса, и если меня нет в учительской, выдергивать с урока и требовать, чтобы я шел и усмирял своих подопечных.

    Нет! Ну, каково! На первых порах действительно приходилось, и прибегать, усмирять, и порядок наводить. В учительскую хоть не заходи, учителя наперебой между уроками жалились, как им тяжко вести уроки в моем пятом классе. Ребята, да это что же такое, нашли, как в той песне Высоцкого, козла отпущения! Стал понемногу огрызаться, вроде притихли.

    Ну, с дисциплиной всё понятно. Я не сомневался, что дисциплину  в классе наведу. Зрение у меня, в отличие от Зои Яковлевны, отличное, а что и как можно творить на уроках, мне не только досконально известно, но я, будь на то воля, по этой части, дал бы фору любому этому “шпингалету”. Он еще только замышляет, как очередную “подлянку” сделать, а я уже знаю, где и как, я его, побольнее, прищучу. Да,  в конце концов, мои подопечные ничем не отличались от других ребят и девчонок из других классов. Просто некому было с первого сентября всерьез с ними заняться. А какими мы стали, к моменту моего расставания с ними, я буду упоминать в ходе моего рассказа.

       А вот каким образом заинтересовать их хоть чуть-чуть предметом, что мне поручено вести, на первых порах, никак не мог придумать. Ну, хоть ты тресни! Хоть и мне в своё время, хоть и им сейчас, ну не нравился нам этот немецкий язык. Я, ясен пень, говорить им об этом не имею права. А ребятишки, они подневольные, говори не говори, а учить то заставляют.

    Стоит вспомнить, а кой-кому и впервые узнать, что в середине 60-х годов изучение в школах иностранных языков считалось занятием, если и не совсем нужным и бесполезным, то предметом второго, или еще более низшего сорта. Особенно в сельских школах. Я не могу вспомнить ни одного моего товарища, а потом и из числа моих учеников, кто-бы мечтал всерьез изучать иностранный язык и стать тем же переводчиком. Страна закрыта железным занавесом, за границу практически не выехать. Может по турпутевке, но это в Болгарию, вероятней всего, а там немецкий не нужен. Короче, весьма экзотический предмет, мне доверили.

     Если читать текст, затем с помощью словаря, попытаться его перевести, это еще, куда ни шло. Так же как и заучивание новых слов, можно запомнить, если вообще пытаться заучивать  их. С письмом, ох, как сложнее. Если только переписывать, поминутно сверяя с оригиналом. Вести диалог на немецком языке, пусть даже самый простейший? Да вы о чем говорите! А грамматика, плюсквамперфекты разные? Туши фонарь, ребята!

     Стоит отметить, что и программы были щадящие и количество часов минимальное. Это уже в последний год, перед тем, как забрать меня на флот, программы изменились. Весь сентябрь, октябрь и начало ноября, я перед пятиклассниками извивался ужом, пытаясь сразу привить им разговорную речь, а они даже тетради свои и книжки не должны открывать, чтобы, как раньше, написать: Клара унд Мара баден или мален.

     Даже, с каким-то облегчением пошел служить, думал, ведь чокнуться можно, от такого преподавания. А ученики, после окончания школы, выйдут сплошь полиглотами. С облегчением узнал после службы, что ничего страшного не произошло. И брат мой Юра, и Боря Шадринцев, и все ребята, из тех пятиклассников, стали вполне нормальными людьми после школы. То есть, такими же “дундуками” в немецком, как и более ранние выпуски.

     За шестьдесят то рублей в месяц можно было потихоньку и “темнить”, создавать видимость успешного освоения немецкого языка куячинскими ребятишками. Да, видимо, этого втайне и желало само руководство школы. Самое интересное, что кроме директрисы Евдокии Григорьевны, никто, в случае чего, не смог бы мне и помочь то, если возник какой вопрос. Все, даже молодые учителя, не говоря уже о возрастных, будто начисто забыли, что и они когда-то тоже учили в школе этот язык. Это еще раз подтверждает мою версию, что всех нас, учили, чему-нибудь и как-нибудь.

     Помню, когда Любовь Андреевна, дочь Расторгуевых, учила нас немецкому, они со своей матушкой, Евдокией, где-то на улице пытались вести разговор на немецком. Показать, что продвинутые, блин.

     Была такая мода, посещать учителями уроки друг у друга. Ходили обычно в те классы, где сами были классными руководителями. А вот завуч обязан посещать, время от времени, уроки каждого учителя, причем после посещения, делать разбор полетов, ошибки и недочеты разбирать.

    Приходил и ко мне на уроки, тогдашний завуч, Александр Федорович Иванищев, бывший фронтовик, лишившийся ноги своей на войне. Человек, проучивший всю свою педагогическую жизнь, малышню, первых-четвертых классов, с какого бока он может знать немецкий язык. Разве что, хенде хох и хальт, с войны прошедшей.

    Сидит, спиной, прислонившись, к теплому боку печки, что были в каждом классе. Прикемарил, даже, к концу урока. Но на разборе замечание сделал, зачем это я садился за заднюю парту, когда ученик у доски отвечал. Так положено, знать. Как же без замечаний.

    Самому скучно стало от своих уроков, стал самодеятельностью заниматься, чтобы как-то эту рутину разнообразнее сделать. Нашел на складе запыленный патефон, там же, небольшую стопку пластинок, с уроками немецкого языка. Пригодится. А патефон потому, как не было днями электричества в селе. Утренняя дойка закончилась, и свет тут же погас.

    Сначала сам носил этот патефон с учительской в классы, потом добровольные помощники нашлись. И носили и заводили его и пластинки ставили. И слушал класс, как через шипение и трески, голос патефонный учит их правильному произношению.

     Пытались в каждом классе переписку с ребятами из Германии завязать, по-моему, даже одно или два письма оттуда получили. На стенд, что в простенке между окон, поместили. Там же и открытки красивые из ГДР, что прислал мне, служивший там, Шубин Фотей.

      А сейчас мои бывшие ученики заулыбаются, когда я расскажу о чуде-приспособе, для заучивания новых слов. Ноу-хау того времени, куда теперешним электронным штучкам! Сам придумал, сам и сделал.

     Понадобился небольшого размера лист фанеры, задний фонарь стоп-сигнала от моего убитого мотоцикла, плоская батарейка, пара десятков гильз, от мелкокалиберной винтовки, для контактов и несколько кусков провода.

    Просверлив в фанере с десяток отверстий с правой стороны, потом, столько же с левой, вставляем с тыльной стороны гильзы, припаиваем к ним провода, беспорядочно соединяя контакты, а гильзы это контакты, и всё это с тыльной стороны. А на лицевой стороне “пришпандориваем” стоп-сигнал, два провода со штекерами, что будем  потом совать в наши гильзы-контакты. Батарейку прячем с глаз тоже за фанеру. Для проверки работоспособности соединяем между собой штекера - лампочка в фонаре горит красным цветом, значит всё в порядке.

      Осталось дело за малым. На двух полосах бумаги, я пишу слова, на одной, на немецком, на другой, их перевод, на русском.

     Всё, попались мои ребятишки. Финит а ля комедия! Как говорится, ничего личного. Пособие моё у доски на гвоздике висит, у пособия “жертва”, в виде ученика или ученицы. Задача очень даже простая. Я пять раз тычу в гнезда с той или иной стороны, а ты, будь добр, находи перевод и вставляй против этого слова свой штекер. Загорелся стоп-сигнал красным цветом – всё, балл заработал. Едем дальше. Пять раз зажег – пятерка! А если – то извини, я не виноват.

     Издевательства можно было по-всякому разнообразить. Вызывать сразу двух учеников к доске, или  вывешивать в коридор это пособие. Но туда не желательно. Смышленые пацаны, им легче запомнить, какое гнездо, какому слову соответствует, чем слова заучивать.

    Но тут уже мне надо противодействие применять. Я перед очередным уроком, перепаиваю провода, и когда мой двоечник, с надменной улыбкой, сует штекер в гнездо, где вчера еще стоп-сигнал ему подмигивал в знак согласия красным глазом, а сегодня фиг вам, то…

     И улыбка пропадает и дурачок, начинает несколько раз тыкать в гнездо, контакт ища. Ну, это в дополнение, для разнообразия, так сказать. А, так то, мы изо всех сил, старались походить на Рихарда Зорге и тех советских разведчиков, что в совершенстве владели вражеским языком.

     Как-то домой ко мне техничка прибегает, говорит, какой-то корреспондент с газеты приехал из Алтайска, тебя, мол, требует в школу. Пришел. Он давай дотошно расспрашивать, кто я, и как,  до такой жизни дошел. Ну, я как мог, и рассказывал и показывал. Он всё записывал, кивая головой и цокая языком.

     Конечно, вы вправе думать, что вскоре в районной газете появилась большущая статья о молодом учителе-новаторе, последователе Сухомлинского. Я, признаться, тоже так думал. Но, как говорится, думать, как и хотеть – не вредно. Расстроился, но не сильно. Жаль только потраченного времени на этого корреспондента.

    Время шло. Уже середина 1967 года, пора бы и на службу призывать, восемнадцать лет в марте исполнилось. Не потревожили. Ну и ладно, подождем до осени. В школе порядок. Мои орлы, шестиклассники, тон в школе задавать начали. По части успеваемости так себе, зато в общественной жизни – равных не было! Яркий пример – сбор металлолома. У каждого класса в школьном дворе своя кучка. Это у других классов кучки. У нашего – кучища огромная! Что там ржавые ведра и кастрюли! У наших, – колеса от сеялок, траки от тракторов, лемеха от плугов! Правда, потом механик совхозный, на машине приезжал, и почти всю кучу обратно к кузнице увозил, где техника ремонтировалась.

      Как-то в классе кинул клич я. А что если по тридцать копеек сброситься и купить на всех почти тридцать лотерейных билетов. А вдруг повезет, и вместо крупного выигрыша, возьмем деньги, и летом, куда-нибудь, на экскурсию рванем. И тут пролет. Все тридцать билетов мимо. Расстроились и обиделись ребятки мои, будто я виноват оказался.

     В какой-то год моей работы, или в первый или уже во-второй, принесли  нам пренеприятное известие. Нет, не ревизор к нам едет, а учителя со всего куяганского куста  в школу нашу, в том числе и моя учительница немецкого языка, Дерцапф Виктория Ивановна. И будет открытый урок, как вы догадались, в моем шестом классе и вести его, конечно, же, поручено мне.

    Красота! Нашли не дипломированного, но всё равно, козла отпущения. А чего мне собственно, бояться то. Эка невидаль, своих учителей увижу, коих не видел последнее время. Да они такие же “дундуки” в немецком, как и все остальные. Вот только Виктория Ивановна, ее не проведешь, настоящая немка, когда-то, говорят, перед войной их переселили на Алтай, толи, с Поволжья, толи еще с каких краёв.

     Да, ладно. Что-нибудь придумаем. Патефон на товсь! Своё ноу-хау со стоп-сигналом тоже! Беседу со своими подопечными провёл соответствующую. Чтобы активность в классе была стопроцентная! А это значит, что я даже вопрос свой до конца не успею задать, а в классе уже лес рук! Понятно?!

    А чтобы разделить оболтусов от, действительно, знающих ответ, и не попасть мне впросак, ненароком, я сказал, что буду спрашивать тех, кто знает. А для этого, большой палец, поднятой вверх руки, должен быть оттопырен, всем остальным руки тоже тянуть, но большой палец должен быть спрятанным в ладошку. Класс до ужаса понятливый! Не промахнемся!

       Боже! Сколько же учителей оторвали от дела! Из Куягана, Тоурака, Никольска, сидят бабоньки вдоль стен, сзади и даже у доски примостились. Викторию Ивановну заметил сразу, а она, кажись, даже и не признала меня сразу. Чего там, слабый четвёрочник, всего лишь, без всяких задатков к изучению иняза.

       Но это был мой звёздный час! После традиционных, гутен таг киндер, зетц ойх, вер ист хойте классенорднер? Начинается представление. На учительском столе появляется патефон. Открываю его, кручу ручку, чтобы завести. Бабоньки-учительницы, кажись, враз вспомнили свою буйную молодость, сейчас я поставлю пластинку, и зазвучат БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО.

     Фу, отлегло! Из патефонного раструба зазвучала немецкая речь. Затем небольшая пауза, чтобы пришли в себя, и начинается второй акт – проверка новых немецких слов с помощью моего “полиграфа” со стоп-сигналом. Кажется, даже моя строгая Виктория Ивановна, немножко изумилась, но осталась довольна.

     А чтобы уж совсем “добить” оживившуюся аудиторию, покажем, с каким удовольствием, мы любим читать и переводить, какие-то уж, больно легкие тексты, в учебнике. Ну, кто первый начнет? Так и знал – лес рук!

     Ах вы, шельмецы, ах, вы, предатели! Руки, то, действительно, подняли почти все, вот только большие пальчики, почему-то, все спрятали вовнутрь ладошек своих! А это значит что? А то – Владимир Игнатьевич, не вздумай спрашивать меня, тебе же хуже будет!      Конечно, я спрашивал тех, кто мог и прочитать и перевести, но потом я так и не мог допытаться от детишек, отчего же все они так струхнули разом.

     В 1967 году меня на защиту Родины не призвали, потому, как ребят призывного возраста было с лихвой в то время, поэтому я продолжал работать в своей должности, правда, на втором году мне стали платить уже не 60, а 90 рублей. А вот в 1968 году женская половина класса моего сильно на меня обиделась.

    Годом ранее, как-то на лесопосадках, мне, Качеева Зина, от лица всех девчонок класса, была делегирована признаться в любви. Дословно – Владимир Игнатьевич, мы все Вас так сильно любим. И глазки закатила. Они, мои девочки, уже умели тогда это делать. А в феврале 1968 года, когда я, (да как посмел!!!) женился, придя в класс, я ощутил полный бойкот с их стороны. Сейчас, когда прочитают мои ученицы эти строчки, пусть попробуют только опровергнуть. Ревность 55-летней давности.

    Но ничего, вскоре ревность прошла. Лето 1968 отдохнули, осенью пришли снова в школу. Я уже свыкся с мыслью, что меня военкомат не тревожит, но он так не думал. И пришла мне повестка, чтобы 9 ноября 1968 года я прибыл в райвоенкомат для отправки к месту будущей службы. И было мне тогда уже 19 с полтиной лет.

     И увезли меня от Алтая на Дальний Восток, на самый, что ни на есть, Русский остров, где и началась моя трехлетняя служба на Краснознаменном, Тихоокеанском флоте. Вот так и закончилась, моя двухлетняя педагогическая деятельность, с первой записью в трудовой книжке.