Любопытство не порок...

        Любопытство, как гласит народная мудрость, не порок. Если помыслить - не такое уж это плохое моральное качество, как, например, мстительность  или корыстолюбие. Но среди добродушных и порядочных любопытных, которые чтобы сделать жизнь интереснее не лезут в чужие дела, а просто ищут ответы на вопросы в других местах, встречаются такие, которым до всего есть дело.
        А вот тут уже картина в корне меняется. У этой сакраментальной фразы есть всем известное продолжение, то самое, про большое свинство, что переводится примерно так – лично тебя это не касается, но ты все равно лезешь не в свое дело, потому что это возможно интересно.

        Что до меня, я вообще в последнее время считаю, что любопытство огромный порок и не просто свинство, а самый настоящий геморрой самой последней степени. Короче – любопытство и привело меня к приключениям на то самое место, где и располагается геморрой. Из тех я, похоже, оказался, кому до всего есть дело, хотя до этого так не считал.

        Ну, вот чего бы мне стоило пройти мимо той самой садовой тележки, прикрытой коричневым гобеленовым покрывалом и не заглядывать под него. Нет! Надо было! Показалось мне…

        Это было странно. Невысокая, явно пожилая женщина, скорее даже бабушка в камуфляжной фуфайке с каким-то совершенно диким огромным синим воротником и коротеньких темных сапогах с белыми меховыми отворотами, выглядывающими из-под длинной полосатой юбки, катила садовую тележку посреди людной улицы. Не по самой главной в поселке - Новой, а по Комсомольской, как бы второй по значимости.
        Тележка была обыкновенной, с мягкими резиновыми колесами, глубоким алюминиевым коробом и широкой зеленой металлической ручкой. Точно такая же стояла в сарае у тещи и на ней мы развозили по огороду перегной, землю, возили картошку в мешках, мусор и даже наколотые дрова. Там она была к месту.

        А здесь? В конце октября, когда все огородные работы давно закончились… Да еще на центральной улице, на которой как положено в час пик после работы людей было столько, что не столкнуться с кем-то из них надо было обладать особым мастерством. А тут телега, занимающая половину тротуара. Люди естественно лавировали – лавировали, но частенько и не вылавировывали, поскольку неугомонная бабка двигалась на удивление шустро.
        Сердитое лицо ее в эти мгновенья становилось еще жестче, она что-то покрикивала, упоминая про кривоногих и криворуких, цепляющихся за ее тележку, от которых «проходу нет».
        Платок ее сбился на затылок, лоб покрывала испарина, что говорило о нелегком грузе в коробе, но она, несмотря на свое тщедушное телосложение, упорно толкала свою колесную ношу, частенько упираясь грудью прямо в ручку тележки.

        Что меня привлекло в этой колеснице - не скажу, сам не пойму. Вот показалось мне, что прикрывает это самое коричневое покрывало ноги. Самые обыкновенные человеческие ноги. Груз-то на тележке был в целом бесформенный. Какие-то отдельные бугры, ямы, а у заднего борта, чуть ли не упираясь бабке в лицо, особенно когда она наклонялась грудью к рукояти, были прикрыты два рельефных бугорка, переходящие в характерные выступы, между которыми покрывало немного провисло. И удивительным образом эти выступы напоминали самые обыкновенные стопы. Вот лежат бугорки - ноги, а стопы, которыми ноги заканчиваются чуть в стороны разъехались…

        Я сначала глазам своим не поверил – до того сравнение мне правдоподобным показалось. Потом задумался, пока бабушка, пропуская пешеходов, немного притормозила практически рядом со мной. Откуда на телеге у бабки отрезанные человеческие ноги взялись? Тележка-то маленькая – целый человек никак не поместиться. Если только по кускам. В лучшем случае половина. А стопы, если это они, конечно, могут только взрослому принадлежать, уж очень большие. Никак не меньше размера сорок третьего.

        Кажется, это англичане говорят, что любопытство кошку сгубило. Ну, а я как та кошка. Взял да уголок покрывала и откинул с тех самых выступов, не спросив разрешения у хозяйки. Почему-то решил, что не позволит она. И напугался, да здорово так, что аж застыл как столб, глаза выпучив, потому что там действительно стопы человеческие были. В черных полуботинках с острыми модными носами, не новые, но и не затрапезные какие-нибудь, только подошва чуть пыльная. А из-под края брюк синих носки тоже темные в полосочку выглядывают. И все так обыденно, ну лежат ноги, и лежат себе… Только отрезанные по самые … В общем … выше колена.

        Бабка такого явно не ожидала. Испугалась. Рванула телегу к себе, хотела меня по рукам ударить, да не дотянулась - хорошо росточка маленького была, а вот заголосила громко:
        - Ты чего это в чужих вещах шаришься, ирод? А ну пошел отсюда, пока я… - да тут же и осеклась, быстренько прикрывая ноги в тележке откинутым покрывалом.
Наверное, решила меня милицией постращать, да вовремя про груз свой нестандартный вспомнила. Налегла на телегу грудью и, не обращая внимания на уворачивающихся  прохожих, перешла на рысь.
        А я все не мог в себя прийти от увиденного и застыл столбом. Особенно эти носки в полосочку так перед глазами и стояли.

        Тротуар тут шел под уклон от Сбербанка прямо к перекрестку, так что двуногий рысак мог развить скорость вполне приличную, а там, глядишь, и скрыться, пока я ворон продолжал бы считать. Ведь сюрпризов бабкиной тележки кроме меня никто не видел, да и те, кто слышал ее монолог, после этих слов смотрели на меня с осуждением – ишь ты, нашел к кому в телеги заглядывать. Еще бы под юбку заглянул…
        Но тут колесо тележки с необычным грузом на скорости провалилось между прутьями водосточной решетки, перегораживающий  тротуар, так что заклинило его намертво. По инерции телега подалась вверх, задрав ручку, так что та от души врезала худосочной бабке по подбородку и замерла вертикально, а содержимое короба с противоположной стороны бесформенным комком сползло и тяжело шлепнулось на асфальт. Подлетела бабка вверх или нет – не скажу, не видел, но вот как зубы клацнули – слышал. Здорово. Мне понравилось.

        Подбежал я сюда, когда вокруг застрявшей в решетке и задравшей к небу ручку телеги, собралась немаленькая толпа с ужасом уставившаяся на скатившееся с тележки содержимое. А бабка, отправившаяся в нокдаун, сидела на тротуаре, широко расставив ноги в завернутых сапогах и упираясь руками за спиной в асфальт. В голове у нее, похоже, все еще звенело от удара, потому что глаза ее бездумно блуждали по толпе людей и все никак не могли сосредоточиться на ком-то одном.

        Толпа любопытных быстро увеличивалась и вскоре совершенно перегородила тротуар. Молодые мамаши, стремящиеся увести своих детишек от этих страшных находок, сейчас спокойно лежащих на асфальте, да и просто спешащие люди, которым было наплевать на все кроме своих дел, к перекрестку вынуждены были пробираться вокруг по мокрой траве.
        Добрую половину собравшейся компании здесь составляли подростки. Пацаны, лет от десяти до пятнадцати, абонировали самые первые ряды возле  расчлененного трупа, что уже невозможно было скрыть даже гобеленовым покрывалом и с интересом перебрасывались отдельными фразами. А кое – кто уже вел съемку на свой смартфон.
        Не удивительно. Поколение next, по телевизору они и не такое видели.
        Конечно, часть выпавшего груза еще оставалась прикрытой, но легко было рассмотреть и те самые ноги в черных полуботинках, и целую руку без кисти, часть шеи, половину второй руки тоже без кисти, и что-то еще в синем же, как и брюки, застегнутом пиджаке.

        Над взрослой толпой наоборот стоял тихий гул изумления и страха – никто не знал что делать, ведь нечасто приходится в обыденной жизни столкнуться с подобным, да чтобы еще вот так, на улице, среди бела дня…
        Все же через несколько минут к металлическому отбойнику, отгораживающему тротуар от проезжей части перед перекрестком, подкатил полицейский Уазик. Все же нашелся один умный человек, который направил все в нужное русло – вызвал полицию. Ну, а кого еще, не дворников же? Это уж потом…

        Из машины вышел полноватый майор в форме и более молодой, подтянутый мужчина в легкой светлой куртке и без головного убора, несмотря на довольно прохладную для конца октября погоду. Потоптавшись у отбойника, который был им чуть не по пояс, они все же решили перелезть через него, чем обходить – отбойник был хоть и грязным, но уж очень протяженным.
        Вытирая испачканные руки влажными салфетками, которые, не стесняясь, бросили тут же в траву, полицейские спокойно прошли через расступившуюся толпу. Майор занял место рядом с трупом, мужчина в гражданке с противоположной стороны, практически рядом с бабкой, которая, похоже, стала приходить в себя. Взгляд ее стал злобно-осмысленным, она буквально зыркала по сторонам: то ли кого-то высматривала, то ли пыталась найти дыру в тесных рядах любопытных, через которую можно было бы удрать, но вставать пока не спешила. Думала…

        С появлением представителей власти толпа синхронно затихла, наверное, радуясь, что никого пока не разгоняют, как это обычно происходит в детективных сериалах. Майор присел на корточки, стараясь не задеть «вещдоки», или, скорее, не запачкать собственные брюки, двумя пальчикам откинул край покрывала, чтобы оценить картину в целом, потом, сморщив лицо, так же осторожно закрыл все. Ни отрубленных ног, ни порубленных рук видно не стало.
        Полицейский с какой-то грустью осмотрел толпу:
        - Ну, и что здесь произошло? – как-то нехотя задал он свой первый вопрос, очевидно особо не надеясь на подробный ответ.
        И угадал – никто отвечать ему не спешил. Большинство здесь присутствующих просто не знало, что произошло, а если кто и догадывался, в свидетели особо не торопился – «по судам затаскают», а тут и без этого дел по горло. Майор еще раз осмотрел притихшую толпу:
        - Кто все же хозяин? – помолчал. – Не с неба же свалилось?

        Поскольку вся криминальная каша заварилась из-за меня, я и ответил, кивнув на сидящую бабушку:
        - Да вот… бабуля, - и зачем-то добавил, - красотуля.
        Бабка отреагировала на удивление резво:
        - Это не мое… Не мое…
        Полицейский без формы придвинулся ближе к потенциальной подозреваемой, а старший спросил уже меня, обращаясь на ты:
        - Откуда знаешь?
        - Да от самого Сбербанка за ней бежал. Там она телегу притормозила, а я ноги-то  и углядел. Как она рванула вместе с грузом своим, когда поняла, что я все рассмотрел… Если бы не решетка, и не догнали бы ее.
        Майор повернулся к бабке, но та вопросов ждать не стала:
        - Я телегу возле столовой в кустах нашла, думала мясо там, ну и увела… Пенсия-то маленькая.
         А бабка-то оказывается с юмором.

        Столовая с удивительным названием «Двадцать четвертая», хотя в поселке их было всего две, если не считать школьных, действительно стояла еще выше Сбербанка в самом начале улицы Комсомольской, и кусты рядом с ней действительно были.
        Толпа единым порывом ахнула. Кто-то испуганно - насмешливо прокомментировал:
        - На фарш пустить хотели…
        Другой насмешник его поддержал:
        - Вот почему котлеты в этой столовке такие вкусные… Особенно на поминках…

        Это был уже перебор. Ладно бы не было этой страшной находки. На доморощенных сатириков - юмористов зашикали, а кто-то демонстративно покрутил пальцем у виска. Даже майор, оторвав взгляд от бабушки, к которой он почему-то приглядывался очень внимательно, словно хотел что-то вспомнить, скомандовал по-армейски:
        - Отставить лишние разговоры. Кто что-то может сообщить по делу - остается, остальные - разошлись. Сейчас сюда приедет криминалист, следак из прокуратуры, судмедэксперт, вы будете им только мешать.
        Потом встал, приподнялся на цыпочки, махнул рукой водителю Уазика, привлекая внимание:
        - Сержант, звони в отдел, пусть следственную группу высылают.
        Увидев, что водитель что-то хочет спросить, еще раз махнул рукой, теперь уже отрицательно:
        - Нет, собаку не надо, - и угадал и с вопросом и с ответом.
        Сержант удовлетворенно кивнул головой и скрылся в кабине, включая рацию. 
Людская толпа начала редеть, но оставалась все еще большой. И хотя место на тротуаре рядом с бесформенной кучей прикрытой коричневой тряпкой появилось, проходить мимо никто не решался.

        Водитель садовой тележки – бабуля – красотуля, наконец-то соизволила подняться, и даже сделала робкую попытку то ли скрыться с места происшествия, то ли просто размять ноги – шагнула в сторону, к чему полицейский в гражданке отнесся очень негативно.
        - А Вы куда это собрались, гражданочка? Вас это не касается, - он имел в виду роспуск зевак. - Вы поедете с нами.
        Потом поискал глазами меня, хотя я стоял прямо за его спиной. - Вам тоже придется проехать в отделение. Чистая формальность. Опросим Вас под протокол - что видели, что делали, и все.

        Так начались мои приключения. Правильнее все же будет сказать – злоключения.

        Пока ждали следственную группу, майор, внимательно приглядывающийся к бабусе с самого начала, все же вспомнил что-то важное и как-то с удовлетворением улыбнулся. Про себя. В каком качестве он был здесь, я так и не понял.
        - А как Вас зовут гражданочка, не подскажете? – ехидно, что никак не вязалось с его полноватой фигурой и званием, спросил полицейский в форме. По моим понятиям ехидными могли быть только люди худые.
        Бабка закрутила головой, мимоходом, но внимательно посмотрела сначала на одного, потом на другого, словно оценивая их, и ответила совершенно неожиданно:
        - Да не помню я ничего… Меня как эта дура, - она кивнула на ручку тележки и пощупала рукой наливающийся синяком побитый и отечный подбородок, - по морде шмякнула, все из головы-то и выскочило. Не помню я…
        - Да-а-а, - сочувственно покачал головой майор, - не могла ничего поинтереснее придумать? Про то, что телегу от столовой увела, вспомнила, а имя свое забыла? Стареешь, наверное, Мамаша? А?..
         Бабуля дернулась, как от разряда тока и внимательно, теперь уже не отводя головы, уставилась на него, пытаясь вспомнить, где пересекались их пути - дорожки.

        Я, честно говоря, сначала ничего не понял из их диалога, ну мамаша и мамаша. Мог бы бабулей назвать, не ошибся бы. Но видно страж порядка попал в десятку, чего она никак не ожидала, и «Мамаша» совсем не вежливое обращение к пожилому человеку.

        Майор уже безразлично продолжил:
        - Ну, ничего. Сейчас в отделении пальчики откатаем, там, глядишь, и сама все вспомнишь быстренько … А-а, Матрена Филипповна? И имя свое вспомнишь… И кого это ты в сердцах так крупно нашинковала… Кстати, а почему ты его прямо в одежде рубила? Обычно трупы сначала раздевают. Или уже сил терпеть не было?

        Бабка чуть ли не зашипела, как рассерженная змея, но справилась с собой и, обиженная, снова уселась на асфальт, свесив ноги в короб водосточной канавы и подняв свой огромный воротник, словно отгораживаясь от всего на свете и бессильно положив руки на колени.
        Только тут я обратил внимание, что на старой морщинистой коже левой кисти было наколото встающее из-за горизонта солнце с кривыми от старости лучами и с такими же неровными буквами «Север». А бабуля-то непростая, оказывается. Такие татуировки авторитетным зэкам накалывали, да и то, только тем, кто северные лагеря прошел.
        Кто же ты бабка Матрена с погонялом Мамаша?

        Как выяснилось, следственная группа должна была приехать из города, расположенного километрах в пятидесяти от нашего рабочего поселка, а это в лучшем случае час ожидания. И этот час тянулся уныло и медленно.
        Место происшествия, да еще с расчлененным трупом без присмотра не оставишь, бабку – подозреваемую одну в отделение не отправишь, единственного свидетеля – меня, вроде бы и можно домой отпустить на время, а вдруг у прокурорского, который неизвестно когда приедет,  вопросы не ко времени появятся?

        Куда ни кинь – всюду проблемы. Но майор не был бы майором, то есть – старшим, если бы не придумал маленькое развлечение для всех, кроме себя. Развлекаться ему по статусу не положено, поэтому себе он оставил самое сложное – охранять от зевак телегу с задранной в небо ручкой, да бесформенную кучу, прикрытую коричневым покрывалом. Своему напарнику он дал работу полегче и поинтересней.
        - Петрович, - как-то отстраненно начал он, обращаясь к напарнику, - сгоняй-ка ты пока с бабкой к столовой. Пусть она место покажет, откуда телегу увела. Да все под протокол, со съемкой, чтобы потом не отвертелась. Все равно ведь это делать придется.

        Бабуля сидела, прикрывшись воротником фуфайки до самой макушки и, казалось, совершенно не реагировала, хотя слова касались непосредственно ее.
       - Товарищ майор, - заканючил полицейский в штатском, напоминая провинившегося пацана в школе, - так оператора с камерой нет, понятых нет. Один сержант в машине…
        - Да не бузи ты, - чуть раздраженно перебил его начальник. – Ты же сам понимаешь, что никакой телеги она у столовой не брала. Формальность все это. Снимешь на телефон… - Он посмотрел по сторонам, потом его взгляд уперся в меня.
        – А в понятые вот его возьми, все равно без дела здесь мается. Ну и у столовой еще кого-нибудь прихватишь.

        Он говорил обо всем как бы мимоходом, как о деле давно решенном, даже не интересуясь ни мнением своего напарника, ни моим, человека совершенно постороннего.
        - Да, - словно  вдогонку добавил он, - расспросишь там столовских: кто что видел, кто и что им привозит, на чем, были сегодня или нет, ну и так далее.  Да, про мясо отдельно спроси, не забудь.

        То ли майор действительно принял всерьез версию бабули, подхваченную доморощенными шутниками, то ли решил приколоться над младшим по званию.
Потом решил все же подсластить пилюлю, растянув на лице широкую улыбку или что-то похожее на нее:
        - Не мне же тебя учить, Петрович. Ты и сам в этих делах дока… Можно сказать – собаку съел, - и натуральным образом расхохотался, хотя и место и время этому никак не способствовали.
        Ну что ж, у полицейских тоже свой юмор…

        В поселковом отделении милиции я бывал раньше – менял паспорт в свои сорок пять. Правда, паспортный стол располагался на первом этаже, а комната следователей находилась на втором, куда меня и пригласили, но попросили немного подождать, пока приехавший из города следователь, уже побывавший на перекрестке побеседует с бабушкой по кличке Мамаша.
        Я и ждал еще часа полтора в небольшой комнатке с единственным облезлым столом без дверки и парой стульев с простыми дерматиновыми сиденьями. Сидеть на них было крайне неудобно, жестко, и я периодически вставал, посматривал в окно. Можно даже сказать – изучал жизнь отделения на определенном коротком отрезке времени.
        Ничего особо интересного не происходило. За эти долгие полтора часа всего два человека зашли в здание. Были это обычные посетители паспортного стола или служащие, сказать было невозможно, поскольку одеты все были в гражданку и на второй этаж сюда никто не поднимался.

        Когда я от бестолкового безделья стал считать проезжающие по улице машины, в комнату прошествовал молоденький сержант и вернулся уже с бабулей в расстегнутой фуфайке и опущенном на плечи платке. Лицо бабки было спокойным, каким-то безразличным, но проходя мимо меня, она растянула и  без того узкие губы в тоненькую полосочку и злорадно усмехнулась. Мне даже удалось рассмотреть ее вставные металлические зубы, которых я не встречал у людей  уже лет, наверное, двадцать.

        Дверь, где шел допрос, осталась приоткрытой и я сам того не желая разобрал несколько слов из разговора беседовавших с бабкой следователя и оперов.
- Оформишь пока на сорок восемь, потом экспертизы придут… В любом случае кража у нее уже есть, можем оформить задержание, ну а дальше крутить будем, раскрутим, - вещал чей-то уверенный голос.
        - Я бы ей особо не верил, - отвечал кто-то менее начальственный. – Чтобы такая прожженная зэчка и сразу своего подельника сдала? Да ни в жисть! Она скорее его подставить хочет, вместо кого-то другого… - упомянул он о ком-то третьем.
        - Может быть и так, - уже не совсем уверенно ответил старший в комнате. – Ну а мы-то тогда для чего? – хлопнул он какими-то бумагами по столу. – Разберемся, - уверенность опять вернулась к нему. – Сейчас домой к ней съездим и проверим. Только криминалиста дождемся… А ты пока предварительно побеседуй… без подробностей…

        Пару минут было тихо, затем из комнаты вышли двое мужчин, мне незнакомых ни по сегодняшнему дню, ни по жизни в поселке, хотя многих здесь я прежде знал. Поселок был небольшим. Правда, в последнее время практически весь состав отделения, начиная с начальника, поменялся из-за каких-то проблем, о которых предпочитали умалчивать.
        Проходя мимо, оба с каким-то избыточным вниманием посмотрели на меня, что я невольно поежился. Вот не виноват вроде, а все равно не по себе. Может это стены полиции на посетителей так действуют, что сразу чувствуешь себя виноватым?

        Меня пригласил тот самый полицейский, с которым мы проводили «следственный эксперимент» с бабулей возле столовой и я даже кое в чем ему помогал, совмещал обязанности и понятого и частично оператора видео.
        Вот тут я узнал звание полицейского – старший лейтенант, а вот имя и фамилию, когда он представлялся на камеру перед началом съемки, пропустил мимо ушей. Запомнил только отчество, которое узнал от майора – Петрович.
 
        Как и предполагал майор, оставшийся дожидаться эксперта и следователя, все бабкины утверждения о краже тележки от столовой оказались ее фантазиями.
        Во-первых, кусты возле столовой были только с задней стороны. Центральный вход, расположившийся в торце здания, выходил на автобусную остановку, расположенную метрах в тридцати от здания, фасад красиво забранный разноцветным профлистом смотрел на дорогу, тоже метрах в двадцати, второй торец безо всякого обрамления смотрел на Управление разреза. Задняя часть столовой отгораживалась неширокой дорожкой от скудных кустов и деревьев.   

        Чтобы попасть сюда, надо было перелезть через довольно высоко расположенные над землей трубы центрального отопления, идущие от котельной к Управлению разреза и самой столовой,  охватывающие ее с трех сторон и практически отгораживающие это одиноко стоящее одноэтажное здание от всего на свете. Перетащить сюда тележку с тяжелым грузом было просто невозможно, как и поднырнуть под эти трубы.
        Во-вторых, листва скудно растущих здесь деревьев и кустов полностью облетела, и вся территория за столовой легко просматривалась до самой котельной, и спрятаться здесь, тем более укрыть от любопытных взглядов тележку было просто невозможно.

        Бойко взявшаяся за рассказ бабуля, поскольку предстоящая процедура, как я понял, была ей хорошо знакома, оглядывая территорию своего грехопадения, постепенно прыть свою поумерила, а когда поняла, что не верит даже сама себе, просто замкнулась и замолчала, снова злобно посматривая по сторонам.
        Молоденький сержант, водитель Уазика неотлучно находился рядом с ней, хотя наручниками к себе ее не пристегивал, но следил за ней зорко, пока ее, закончив «эксперимент», не закрыли в машине. Сержант остался с ней, а старлей отправился в столовую опрашивать сотрудников, что да как.
        Я воспользовался внезапно возникшей паузой и тоже заглянул в столовку. Купил пару беляшей – есть уже хотелось неимоверно. Аппетитно выглядевшие в меру поджаренные беляши оказались еще и вкусными, сочными, в меру горячими и даже воспоминания о шутках доморощенных сатириков о нетрадиционном фарше из человечины аппетита мне не испортили.

        Сейчас в кабинете старший лейтенант смотрел на меня по-другому. Не знаю – как, но по-другому. То ли с повышенным интересом, то ли с недоверием, а может с легкой настороженностью. От былого, пожалуй , даже и теплого расположения во время «эксперимента», ни к чему не обязывающего какого-то приятельского трепа, ничего не осталось.
        Может это стены полиции на них так действуют? Всех подозревать обязывают?

        Когда закончили заполнять титульную часть протокола допроса, лейтенант вдруг отложил документ в сторону, излишне демонстративно бросил ручку в ящик стола и, сложив руки в замок перед собой, с интересом уставился на меня. От недоверия и настороженности не осталось и следа. Он снова превратился в рубаху-парня, с которым мы, объединенные одной целью, не так давно лазили по кустам возле столовой. Я немного расслабился.
        А зря… Не верь данайцам…

        - Скажите, Максим Сергеевич, а Вы раньше знали Матрену Филипповну? - небрежно спросил он, но увидев недоумение в моих глазах, пояснил, - бабулю, которую Вы помогли задержать. Ну, или, может, видели где-нибудь? По работе сталкивались? Подумайте. Не торопитесь.
        Из протокола он уже знал, что я работаю врачом местной поликлиники, и людей передо мной ежедневно проходит несколько десятков. Может и эта бойкая старушка с синим воротником  за какой-то помощью приходила?

        Я задумался. А почему он это спросил? Что может объединять врача и старую зэчку, годившуюся ему в бабушки? Какое-то знакомство должно быть необычное… Но тут же отбросил эту мысль в сторону. Наверное, так положено, какие-то процессуальные особенности, а сам стал прокручивать все нестандартные ситуации за последнее время, где мог столкнуться с бабкой Матреной.
        Знать я ее точно не знал. Да и встречаться вроде не сподобилось. Эти металлические зубы и северную наколку на кисти даже у мужика я запомнил бы надолго. А тут женщина… Поэтому через минуту уверенно ответил:
        - Нет, не знаю, и не встречались мы с ней. Во всяком случае, я не помню.
Заносить мой ответ в протокол он не стал, но, немного подумав, достал из стола брошенную ручку и на оторванном от блока квадратном листочке офисной бумаги написал пару слов, после чего листок этот тут же перевернул. Очевидно, не хотел, чтобы я прочитал запись раньше времени.
Что за непонятные секреты? Детство какое-то…

        - Скажите, а Вам тележка этой бабули случайно не знакома?
        Все интереснее и интереснее… Знать бы еще почему…
        - Да таких тележек в любом хозяйственном магазине с десяток, - без раздумий ответил я. - Китайский ширпотреб. У моей тещи точно такая же на огороде.
        - А где живет Ваша теща? - вкрадчиво, чуть подавшись вперед, спросил лейтенант, на что я совершенно не обратил внимания.
        - Да здесь, в поселке, на окраине. Метров пятьсот до отвала… Подгорная 90.

        Казалось, он ждал именно этого. С видимым удовольствием и видом победителя он перевернул лист бумаги с записью сделанной полминуты назад и протянул его мне.
        - Подгорная 90, - в полном недоумении прочитал я.
Однако…
        - Что это? – возвращая бумагу ему, в полной прострации спросил я. - Ничего не понимаю…
        Повеселевший в отличие от меня полицейский, улыбающийся во весь рот, ответил:
        - Это адрес, куда Матрена Филипповна должна была доставить тележку с «грузом».

  Это было похоже на хороший удар под дых. Показалось даже, что я секунд на тридцать потерял способность дышать и только открывал рот не в силах ни вдохнуть, ни что-то сказать. Лейтенант же с интересом смотрел и продолжал улыбаться, что, собственно, и вернуло меня к реальности. Я разозлился.
        Улыбаешься, сука! Уже все решил – кто прав, кто виноват. А таким добряком прикидывался. А вот хрен тебе, добрячок!
        - А каким образом моя теща связана с предполагаемым убийцей? – неожиданно спокойно для лейтенанта спросил я.
        Тот даже немного опешил, потом вернулся в свое благодушное настроение.
        - Никаким, - беспечно ответил он, и назидательно по складам повторил, - ни-ка-ким.

        Я замотал головой в стороны, стараясь прогнать наваждение, никакого другого слова на тот момент я придумать, чтобы объяснить себе возникшую ситуацию не мог.
        Веселость и улыбчивость лейтенанта как-то незаметно спали, лицо его стало серьезным, голос умеренно посуровел.
        - Гражданка Амбурцева Матрена Филипповна на допросе заявила, что это Вы по неосторожности убили гражданина в ее доме… - он сделал паузу, не зная раскрывать карты или нет, потом все же решил – нет, и продолжил, - а ее упросили отвезти труп по указанному адресу и спрятать в заранее выкопанной там Вами яме, пообещав заплатить приличную сумму, - после чего внимательно посмотрел на меня и закончил, повысив голос, - пятьсот тысяч рублей.

        Этот удар был посильнее. Я не мог прийти в себя минуту или больше. Сидел как ватный с круглыми пустыми глазами, белый как мой врачебный халат и бессмысленно смотрел на желтый листочек офисной бумаги. Я ничего не мог сказать.
        Какое неосторожное убийство? Какой гражданин? Какая яма? Какие деньги? Причем здесь бабка Матрена? Бред какой-то… Сумасшествие…

        Пауза затягивалась. Я не знал как себя вести дальше, что говорить, что делать. Ведь меня прямо обвинили в убийстве, пусть по какой-то неосторожности, но в убийстве.
        Приехали. Всю жизнь спасал людей, а ближе к старости заделался убийцей. Просто нет слов.
       Да и хотел бы я посмотреть на любого другого законопослушного гражданина живущего себе спокойно и вдруг попадающего в дикую совершенно криминальную ситуацию, которую оказывается он и сотворил, хотя про это ни сном, ни духом не ведает.  И при этом сей человек может не волноваться, не дергаться, членораздельно выражать свои мысли. Что-то не верилось мне, что обычные люди, живущие рядом со мной и вдруг попавшие в похожую ситуацию все сплошь супермены или тренированные контрразведчики.

        Но надо было что-то говорить, и я не нашел ничего другого как задать вопрос, который очень заинтересовал меня:
        - А Вы не подскажете, откуда у меня такие деньги? Честно, хотелось бы знать. Может я что-то забыл?
        Лейтенант не оценил мой юмор висельника, ответил совершенно серьезно:
        - Матрена Филипповна сказала, что Вы ее уверили, что такая сумма у Вас есть, поскольку Вы всю жизнь торговали больничными листами. Вот и накопили.

        Оба – на! И тут ответ готов. Да еще какой, не подкопаешься. Раз врач поликлиники, значит может больничными торговать в свое удовольствие. А что всю жизнь и ни разу не попался? Значит, хорошо маскировался, осторожничал, или через посредников действовал.
        Интересно, это она такая шутница, старушка – веселушка, или он такой лох, что верит ей во всем? Я не попер напролом, но решил дать почувствовать, что я не такой уж беспомощный и беззащитный.

        - Скажите, а когда и каким образом я неосторожно убил гражданина, о чем заявила известная Вам Матрена, - и не удержался от шпильки, - долгожительница северных лагерей, а Вы с легкостью ей поверили.
        Для мента вопрос мой был неожиданностью. Даже не вопрос, а дополнение про бабку долгожительницу и его доверчивость. С изумленным и в то же время рассерженным лицом он не ответил, а спросил:
        - А откуда Вы знаете, что она сидячая, да еще на севере была? – и тут же решил подловить меня. - Это она Вам рассказала?
        Простачком я тоже не был.
        - Для этого достаточно увидеть наколку на ее руке.
        - Вы разбираетесь в наколках? - опять попытался перехватить инициативу опер.
        - Я много читал, - ехидно-скромно ответил я, - помолчал и задал очень важный для себя вопрос. – А все же когда это произошло? Может у меня на это время алиби есть и все эти разговоры ни к чему? Да и своего адвоката я что-то здесь не вижу…

        Это старлею не понравилось, но он все же ответил:
        - Это не допрос. Вы же видите – я ничего не записываю. Это, - он замялся, потом все же нашел выход, - просто беседа. Просто предварительная беседа…
        Лицо его стало меняться, он взял себя в руки, решив продолжить, поскольку на допрос это впрямь похоже не было. Во всяком случае, он действительно ничего не записывал, и это было мне непонятно.
       Из сейфа, стоящего в углу комнаты, он достал несколько листов бумаги, по-видимому, протокол допроса бабули и разложил их перед собой. Секунду подумал, опять сгреб все листы в кучу, отодвинул в сторону и спросил:
        - А Вы действительно яму в огороде у тещи выкопали?

        Тут уж заулыбался я. Никакой ямы в огороде, да еще для сокрытия трупа, я, естественно, не копал, о чем не преминул сообщить своему визави.
        - Извините… Чего нет – того нет…
        Последнее слово я неожиданно растянул, что не укрылось от лейтенанта.
        - Что-то вспомнили? – склонившись над столом, с надеждой спросил он. – Что-то Вы как-то неуверенно…
 
        Боже мой!.. Еще бы уверенно… Со всей очевидностью на последнем слове своей фразы я понял что мне конец. Кто-то очень хитрый и много знающий обо мне и моей жизни медленно, но уверенно подводит меня если не к тюремным нарам, то уж к ИВС несомненно. Только кто это и зачем ему это нужно? Кому я так сильно насолил, что ему просто необходимо разрушить мою, в общем-то, обычную и даже полезную людям жизнь?

        Я копал яму за огородом! Не в огороде, а именно за огородом тещи. На Подгорной 90.  Причем копал уже несколько лет и, наверное, видеть меня за этим занятием могли многие. Может это кому-то не понравилось? Ерунда! Из-за такого людей не убивают и других не подставляют. Тем более яма эта никому не мешала, и мешать не могла. Кому-то она даже пригодилась, туда начали сыпать строительный мусор, а Андрюха, живущий от тещи за пять домов, пару раз слил в мою яму воду из своей ассенизаторской машины, откачанную из затопленных погребов. Хорошо хоть не из уличных туалетов.

        Дальняя часть огорода тещи выходила на дорогу, отгораживающую от него приличный пустырь, постепенно переходящий в болото, скатывающееся к какой-то речушке, которая проявляла себя только весной, когда таял снег. Именно из-за близости болота строительство домов на противоположной стороне улицы Заречной прекратили. Ближайший дом стоял метрах в сорока, а дальше шел пустырь. Еще дальше за речкой снова стояли дома, но это была уже улица Болотная. До тех домов было далеко.

        Метрах в пятнадцати за дорогой я и брал землю для грядок, снимая самый плодородный слой. Земля там была хорошая, черная, крупнозернистая и трава там вымахивала чуть ни в рост человек. Ближе к речке она поднималась еще выше.
Раньше весной мы возили землю на огуречную грядку, в теплицу, да и на другие грядки, забранные досками, из леса. Уезжали куда-нибудь ближе к тайге, и там под березками с трудом орудуя лопатой между толстыми и густыми корнями, набирали несколько мешков земли, которая считалась очень благодатной. Урожай нас никогда не подводил, и мы искренне считали, что это в том числе и из-за лесной земли.

        Но возить за сто верст по шесть – семь тяжеленных мешков по два ведра земли в каждом на легковушке, когда на одну огуречную грядку требовалось семь ведер, было дорогим удовольствием, да и трудом непосильным. Поэтому я постепенно и перешел на пустырь, где земля было похожей на лесную, такая же рассыпчатая вроде мелких гранул.

        Брал я землю обычно весной, и лет за десять выкопал там яму пусть не  глубокую – глубже полуметра уже шла глина, но широкую. Когда в нее года два назад неизвестные высыпали целую машину строительного мусора она стала меньше, но не на много. Из-за высоченной травы рассмотреть ее несведущему человеку было невозможно.

        А в этом году осенью мы с женой решили перепроектировать грядки в теплице – из двух широких и неудобных вдоль стен сделать три – одну в середине и две узенькие по краям. Так их легче будет обрабатывать. Не придется ползать на коленках, чтобы дотянуться до самого края грядки у стены. Вот тогда всего полтора месяца назад пришлось повозить земли с пустыря на точно такой же тележке, что так некстати попалась мне на пути сегодня, а яма еще больше увеличилась.

        Скрывать это от лейтенанта смысла не имело. Ему наверняка уже насвистели про яму за оградой, не зря же он про нее спросил. Значит знал. И сказать могла только бабка – людоедка. А кто еще? Она, мало того, что трупы расчленяет, так еще и меня прямо сожрать хочет. Вот только почему – не понятно.

        Я рассказал старшему лейтенанту про яму за огородом, но, к своему удивлению, радости в его глазах от «чистосердечного признания» не увидел. Напротив, он нахмурил брови, опять придвинул кучу допросных листов к себе, попытался читать, но было видно, что думает он совсем о другом.

        Этот старший лейтенант за сегодняшний день столько раз менял свою личину, что оставалось только удивляться. То он рубаха парень – «свой в доску», то въедливый настороженный пограничный пес, то погруженный в раздумья мудрец, то канючащий провинившийся школьник… Да сколько раз менялось его настроение и не упомнишь. Какой он на самом деле оставалось только гадать.

        Через минуту он вновь отложил так и не прочитанные листы допроса в сторону, опять бросил несчастную ручку в стол и уставился на меня. Сейчас он почему-то решил обратиться ко мне на «ты», хотя был заведомо младше. Может быть, хотел так больше расположить к себе?
        - Ну не вяжется все у меня… Не похож ты на убийцу, да еще маньяка, расчленителя трупов, - с каким-то отчаянием заявил он. - Ты же врач, хирург. Ты бы, наверное, спокойно по суставчикам покойника разобрал, да и сложил в один мешок. Все. Всем привет… А тут топор, да еще прямо через одежду…

        Черт дернул меня за язык:
        - А может я в состоянии стресса?..
        Он опешил, внимательно посмотрел на меня, но так как я понял, что сглупил и пытался мимикой раскаяния исправить ситуацию, быстро успокоился.
        - Ты сам себе срок-то не мотай. Вот возьму и напишу с твоих слов в протокол: - «… признаю, что порубил в состоянии стресса…».
        Я уже в отчаянии замотал головой, не зная, что сказать в свое оправдание, но он, увидев мои испуганные и виноватые  глаза, быстро перевел разговор в другую плоскость:
        - Поехали лучше яму твою посмотрим… Проветримся… Может и мысли какие дельные в голову придут.
        Я был не  против, но заметил:
        - Только туда надо с Заречной заезжать.

 Следователь прокуратуры Василий Иванович занимался своим делом уже лет двадцать. Следственную работу он считал именно «своим» делом, нравилась она ему.
        Что может быть лучше ощущения, что ты оказался умнее, хитрее, башковитее изощренного преступника, который, может, годами готовился к своему злодеянию, а ты его переиграл. И теперь смотрит тот сквозь прутья решетки на белый свет и не может взять в толк, как это его, такого умного, изворотливого красавца перехитрили, переиграли по всем статьям. И кто? Вот этот вот невзрачный и неприглядный мужичок?

        Да, высоким ростом и атлетическим сложением Василий Иванович не отличался, он брал другим. Еще в школе, класса с пятого – шестого ребята безоговорочно выбирали его не только для разрешения споров между собой, но и в спорах с учителями. И что самое интересное, учителя этому тоже не противились, а зачастую даже сами предлагали: « Да пусть вон Василек скажет…». И Василек говорил. Как считал правильным, так и говорил. И говорил, наверное, разумные вещи, раз роль третейского судьи закрепилась за ним до конца школы.

        Это стремление разобраться и сделать правильные выводы в любой ситуации окрепло и превратилось в идею фикс в восьмом классе, после того как у него прямо из портфеля, лежащего в парте украли альбом с марками, и когда, понять было невозможно.

        Как он, обычный дворовый пацан, в семь лет уже бросивший курить, предпочитавший книги, рыбалку и футбол всему остальному, увлекся марками, он и сам не заметил. Просто раз одноклассник Саня Серпин, живший рядом со школой, притащил в класс альбом с марками, которые собирал, как выяснилось, уже не один год. Всю большую перемену класс вместо беготни по коридорам и толчеи в школьном буфете рассматривал эти красочные маленькие картинки с аккуратными зубчиками, где были вещи самые невероятные.

        Огромные динозавры и черепахи на марках Кубы, монгольские длинноногие журавли и цапли, чехословацкие совы, птицы, звери, рыбы и даже бабочки самых разных стран на марках СССР, Болгарии и Вьетнама, многих из которых никому из ребят раньше видеть не доводилось. Дальше шли изящные корабли с раскинутыми парусами, старинные паровозы и аэропланы, постепенно двигающиеся к современным океанским лайнерам, электровозам и космическим кораблям. Словом, посмотреть было на что.

        Ваське захотелось иметь дома такой альбом, чтобы в любой момент можно было полюбоваться неожиданными сокровищами. Надо было с чего-то начинать.
Единственным местом, где можно было приобрести марки и о котором он знал, был книжный магазин на Советской недалеко от школы. Но выбор там был такой скудный, что даже ходить туда после первого раза стало неинтересно.

        Коллекционер Саня с видом знатока заявил, что стоящие марки в магазине расходятся еще до прилавка и искать там что-то хорошее, попусту тратить время.  Лучше походить, посмотреть, прицениться, а может быть что-то и купить в «Доме филателиста», о котором Васька даже не слышал. И не удивительно.

        Это было нелегальное, никем не санкционированное сборище филателистов – любителей от мала до велика по выходным дням в коридоре второго этажа какого-то большого деревянного дома одного из глубоких дворов все той же улицы Советской. На фасаде дома не было никакой вывески, и не знающий человек проходил мимо, даже не подозревая какими сокровищами там обмениваются и торгуют.

        Здесь-то будущий Василий Иванович и купил неожиданно для себя свою первую серию марок, оказавшуюся старыми китайскими мостами. Мосты были красивы, что говорить. Какие-то изящные, старинные, темно-коричневые, деревянные, прямые на парных опорах и с перилами в виде обычного штакетника, но смотревшиеся так гармонично, что глаза радовались. Были розовые каменные арочные мосты, казалось парившие над неширокими реками с крутыми берегами. Были типично китайские, где над каждой опорой обязательно была надстройка в виде пагоды, многоярусной башни с закругленными вверх краями.

        Дома, пересматривая свою покупку, он с удивлением, а потом и с восхищением вспоминал, как ловко уговорили его купить именно эту серию, которая, в общем-то, была ему не нужна, ребятишки чуть постарше его самого. Ведь он твердо решил собирать марки с животными и птицами, а купил – мосты. Но жалеть – не жалел.
        Тогда он стал осторожнее, и уже работая следователем, частенько вспоминал и пословицу «вред, который чему-то научил, и то польза», и свое первое красивое, но ненужное приобретение.
 
        Через полгода он уже мог смело похвастать своей коллекцией, которая на его взгляд не уступала коллекции одноклассника Саньки. Выбирал он теперь только то, что нравилось, самое лучшее, красивое, благо деньги у него были.

        Уже тогда восьмиклассник Блинов работал диктором в бюро технической информации комбайнового завода. Он озвучивал заводскую радиогазету,  читал текст к небольшим кинофильмам о рабочих буднях, которые снимались на заводе, а монтировались в том самом БТИ и частенько демонстрировались в заводском клубе перед разными торжественными мероприятиями.

        Когда завод освоил выпуск какого-то сногсшибательного кормоизмельчителя «Волгарь – 5», который даже отправили на ВДНХ, где он получил малую золотую медаль, пришлось озвучить и сопроводительный ролик к нему, где в титрах скромненько было сказано, что текст читает Василий Блинов. Этим Васька гордился особенно – ведь его голос услышат тысячи, а может и сотни тысяч людей со всей страны и даже мира. Иностранцев на ВДНХ бывало не мало.

        В обеденный перерыв молодой, звонкий, да к тому же приятный голос звучал в цехах, лабораториях, в кабинетах Управления и его с удовольствием слушали и рабочие, и начальство. Говорил-то он только о хорошем, что в то время было не удивительным.
        А вот зарплату – тридцать шесть рублей, гигантская сумма по тем временам для любого пацана, получал отец, работавший на заводе контрольным мастером, но передавал деньги честно заработавшему их сыну. Васька брал только на марки, остальное отдавал матери.

        Принести альбом в школу его уговорил все тот же Саня Серпин, который даже пообещал поменять серию своих попугаев, как он утверждал Королевства Тонго, на серию из Васькиного альбома, если ему что-то понравится. Пять марок с попугаями он как-то приносил в класс в обыкновенном почтовом конверте и показывал их не только Ваське. Серия Васильку понравилась, хотя была и не очень красочной, но явно старой, что у филателистов тоже ценилось. Себя он уже считал зрелым филателистом, но вот марок Королевства Тонго в его активе еще не было, поэтому он и был не прочь поменяться, но вот на что, пока не решил.

        К его удивлению на первой перемене Саня даже не подошел к нему, хотя Васька горел от нетерпения. То ли владелец заветных попугаев забыл об обмене, то ли был занят другими делами. Так что Ваське пришлось напоминать о договоре на следующей перемене.
        И опять к его удивлению Саня повел себя немного странно – он даже не особо разглядывал марки, хотя посмотреть было на что. Быстренько пролистал альбом, скорее обозначил, что смотрит, чем действительно смотрел, захлопнул, и заявил, что ничего нужного для себя не нашел. И спокойно удалился.

        Ваське было обидно до слез. Он гордился своим альбомом, ведь выбирал и покупал только самые интересные и красивые марки, а тут… такое пренебрежение. И главное, что сам все это затеял, весь этот обмен – обман. Зачем? Унизить что ли захотел? Вот другие ребята рассматривали марки с удивлением, если не сказать с восторгом – им Васькин альбом очень понравился.
        Делать было нечего, марки в классе больше никто не собирал, меняться было не с кем. Альбом отправился в портфель, портфель в парту, а хозяин в коридор, благо перемена еще не закончилась.

        После алгебры была физкультура, и вот когда Василек вместе со всеми вернулся из спортзала в класс, своего заветного альбома в портфеле он не нашел. Портфели оставались в классе, где классная Ольга Михайловна проверяла тетради. Выходила она из класса, заходил ли кто-то посторонний в ее отсутствие, оставалось неизвестным.

        Еще не прошедшая обида, а скорее уже отчаянье, захлестнули Василька с головой. Он обхватил лоб руками, закрылся опущенными ладошками от всех и к своему стыду уронил пару горячих соленых капелек из глаз на брюки. Что делать он не знал.
        Жаловаться? Кому и на кого? Не милицию же вызывать. Да и не принято было в те годы жаловаться. Принято было решать свои мальчишеские проблемы по своему, по-мальчишечьи. Но опять же – с кем? Не пойман – не вор, это хорошо известно. Сам, наверное, виноват со своим ротозейством.

        И все же случай получил огласку. Соседка по парте Ольга Распопова заметила на лице Васьки неестественную бледность, опухшие глаза, растерянность и стала его буквально пытать - что произошло и почему он такой?
        - У меня альбом с марками украли, - только и смог прошептать Василек, и опять закрылся руками.

        Ольга ойкнула, выскочила из класса и через минуту вернулась с классной руководительницей, которая пришла в ужас от услышанного. Ведь до этого она считала свой класс если не лучшим, то уж подумать о воровстве среди своих учеников никак не могла. Ребята в целом были хорошие и дружные.

        Ольга Михайловна устроила настоящий допрос с пристрастием: кто где был, кто заходил, кто отлучался и так далее. Отреагировали все достаточно бурно, и это было искренне, ребята действительно переживали, но помочь бедному Васильку не могли. Поголовная проверка портфелей у всего класса ничего не дала. Альбом, похоже, успели вынести из класса и спрятать, может кому-то передать,  или вообще унести из школы.

        К моменту разборок в классе отсутствовали двое из тех, кто утром был и видел всю эту историю с несостоявшимся обменом. Как ни странно одним из них был именно Саша Серпин. Подумать на Сашу, сына директора городской автобазы, что именно он украл альбом, было невозможно. Во всяком случае, так казалось. У него же самого марок не перечесть. А то что от обмена отказался… К тому же он действительно отпросился у учителя физкультуры. Правда, когда он уходил, никто не видел, Ольга Михайловна, проверявшая тетради в этот момент куда-то отлучилась.

        Вторым, кто ушел и тоже неизвестно когда и как, был Витя Чуносов. Это был второгодник, пришедший в класс в начале года из другой школы и, можно сказать, портил всю обедню. Был он, несмотря на возраст, ниже многих ребят в классе, но какая-то расхлябанная походка, подозрительные дружки, встречавшие его после школы, пренебрежительное отношение и к ребятам и к учителям, показная наглость, заставляли большую часть класса держаться от него подальше.

        Кроме того он совершенно свободно торговал в школе анашой, и кому надо об этом знали. На переменках в школьном дворе или в детском парке напротив школы к нему подходили старшеклассники, совсем посторонние парни вроде бы попавшие сюда случайно, и всего за пятьдесят копеек он доставал из кармана небольшой зеленовато-коричневый шарик, закатанный в пергаментную бумагу, который втихаря передавал покупателям. Одноклассники с ним предпочитали не связываться, но и закладывать, не закладывали. Не принято это было.

        Многие стали говорить о Чуносове, как о возможном похитителе альбома, но доказать это было уже невозможно. Не дурак же он, чтобы держать такую улику дома.
        А  тот явился на следующий день как ни в чем не бывало, и на все вопросы отмахивался или посылал особо настырных далеко – далеко.
        - Докажите, - вызывающе заявлял он, и отворачивался, или грозил, - а то и по рогам можно получить.
        О его приблатненных дружках помнили и особо не наседали.

        Так и закончилась эта история ни чем. Но мысли у Василька о работе в милиции стали появляться в голове как раз тогда, когда произошла эта история, когда была еще милиция, а не полиция.
        А марки он собирать бросил. Не мог забыть свой первый альбом.

        Сейчас Василий Иванович сидел в кабинете следователей отделения полиции заштатного шахтерского поселка, но дело, с которым ему предстояло разбираться, было не ординарным. Дел о расчлененке вообще расследуется не много и чаще, конечно, в крупных городах. Если память не изменяет, а на нее он не жаловался, за последние три года больше всего таких дел было в Башкортостане, а здесь у них в Сибири всего по девять - в Новосибирской области, да Иркутске. И не серийные маньяки это чаще всего, а обыкновенные бытовые убийства родственников или знакомых, которых потом и разбирают на части. В практике теперь уже подполковника подобных дел было всего четыре, хотя проработал он немало.

        Самое интересное, что сегодня первый подозреваемый, что бывает крайне редко, сидел как раз напротив него и хмуро, если не сказать злобно, посматривал по сторонам. Кадр еще тот. Эту бабулю – красотулю, как почему-то окрестили ее местные опера, хотя до записной красотки ей было очень и очень далеко, установили достаточно быстро.

        Мало того, что ее опознал один из старых  участковых, так еще сейчас, когда эксперт подтвердил ее личность по отпечаткам пальцев, на экране ноутбука перед подполковником раскрылась целая эпопея о ее бурной молодости, да и не менее бурной зрелости тоже.

        Начала свою криминальную историю маленькая Матуся, именно так звал ее старший брат, и к которому она была очень привязана начиная со школы. Воровала по мелочам у одноклассников, шарила по карманам пальто в раздевалке, не брезговала шарфами, перчатками, а затем добралась и до сумок учителей, где ее первый раз и застукали, после чего взяли на учет в детскую комнату милиции.
        Думаете она после этого остановилось?  Ничуть не бывало. Она воровала везде: в бане, парикмахерской, магазине, на пляже. И воровала просто для того, чтобы украсть. Нравилось ей это.

        Была она хитрая, изворотливая, а уж выдумщица, каких поискать. За две минуты, попавшись на горячем, могла придумать такую историю, что не расплакаться над тяжкой долей бедной сиротки мог только бесчувственный чурбан, ну, или инспектор комнаты по делам несовершеннолетних, кто знал ее способности досконально. Но, поскольку инспектор обычно в этот момент был далеко от обнаглевшей и распоясавшейся девчонки, ту частенько отпускали, просто погрозив пальчиком.

        Мамаше Матуси, работавшей санитаркой в больнице от получки до получки с кратковременными перерывами на запой, это было по барабану, а отца у нее, похоже, никогда и не было. В те времена за пьянку с работы не выгоняли, а заставляли перевоспитывать оступившихся, чтобы сделать из них полноценных членов социалистического общества. Только получалось это у профкома и других доброхотов больницы плохо, даже крайне плохо. Или мамаша молоденькой воровки, как и дочь, на генетическом уровне была из разряда не перевоспитуемых, или закодирована самим дьяволом от перевоспитания.

        С большим трудом девочка закончила восемь классов, чудом не загремев в колонию для несовершеннолетних, но это было еще впереди.
        Туда она попала года через два, когда ее взяли с поличным на краже в квартире, куда ее затащил родной братец. Именно с его подачи она забралась в форточку и открыла дверь подельничкам.

        Пока брат со своим компаньоном рылись в хозяйской спальне под стопками белья, где, как считалось, рачительные хозяева  всегда прячут деньги, неугомонная Матуся заглянула в холодильник, отхлебнула молока, съела кусок колбасы и в морозилке под брикетами минтая в коробках нашла завернутую в целлофан пачку пятидесятирублевок. Квартиры для "дела" жулики выбирали тщательно и к простым работягам в жилище, где кроме портретов членов Политбюро поживится было нечем, не стремились.

        Добычу дочь порока от подельников спрятала в собственноручно изготовленный потайной карман на рукаве подмышкой в своей легкой куртке, о котором кроме нее не знал никто, и обнаружить его даже с добычей было непросто. Но, как оказалось, только для несведущих.

        Когда в квартиру вломился наряд милиции, вызванный бдительными соседями, увидевшими, как в квартиру тихонько заходят чужие люди во время отсутствия хозяев, мужики, поняв всю бесперспективность любых телодвижений, сбросили свою скромную добычу, а ментам нахально заявили, что ошиблись квартирой. Матуся не испугалась, пожадничала и понадеялась, что уж ее-то потайной карман не найдут.
        Но обыскивали профессионалы, которые на ее юный возраст смотрели не больше, чем на английский алфавит. Они с таким уже встречались, когда детки оказывались хитрее и злобнее своих старших подельников.

        Деньги нашли быстро, но не по годам развитая малолетка еще быстрее, размазывая слезы и сопли, тут же заявила, что деньги ей передал и приказал спрятать «вот этот дядя», и указала на подельника брата. Он же, твердила как бы запуганная девица, застращал ее и заставил лезть в форточку, иначе грозился прибить брата Мишу. Дело едва не дошло до драки прямо в обворованной квартире.

        Экспертиза свое слово сказала, отпечатков пальцев «дяди» на пачке пятидесятирублевок не обнаружили, и все получили свои срока, в том числе и «артистка», как ее окрестили в милиции, которую отправили в воспитательную колонию.
        Оказалось это не так уж и просто - отправить девочку в воспитательную колонию. На тот момент такая колония была всего одна в стране в Белгородской области. Далековато от дома, поэтому и на свидания к Матусе никто не приезжал, хотя было положено восемь коротких и четыре длительных свидания за год. Мамаше было не до этого, а братец сам сидел в обычной колонии для взрослых в родной области, ему уже исполнилось восемнадцать.

   Сейчас подозреваемая рассказывала удивительные вещи, но Василий Иванович, насмотревшийся за свою долгую следственную практику «артистов», которые и самому Смоктуновскому, его любимому актеру,  могли дать фору, верить ей не спешил. А в досье, которое он бегло просмотрел, мини спектаклей, разыгрываемых Матусей, потом Мотей, а потом и Матушкой, как окрестили ее зэки в одной из тюрем, было чудовищно много и даже слово «артистка», касаемо именно ее, промелькнуло не один раз.

        Во-первых, уж очень гладко все складывалось, как по накатанной ледяной дорожке, а в делах подобного уровня так не бывает. Это же не кража сумки из трамвая.
        Во-вторых, не внушала ему доверия вот эта бабка Матрена. Прожженная уголовница, которая в девяностые на пару с мужем держала в руках банду, подмявшую под себя соседний городок, а потом, когда мужа убрали конкуренты, дело его продолжила. Тогда она спокойно застрелила двоих бригадиров, решивших, что подчиняться бабе им западло, и открыто заявивших свои притязания на главенство в империи теперь уже одной Матрены Филипповны. После этого ретивых претендентов на трон больше не нашлось.

        Именно из-за этого, когда разброд и шатания среди братвы все же нарушили жесткую епархию, когда расплодившиеся СОБРы, ОМОНы, СПЕЦНАЗы, да и просто менты, стремившиеся  работать все лучше и лучше, кто-то сдал ее с этим двойным убийством. Вот тогда она и загремела на долгие двадцать лет в Хабаровский край, из которых последние пять отбывала уже на севере Томской области, поближе к родине.

        Подозрительно было даже то, что такая матерая уголовница, пусть и отошедшая от дел из-за возраста, легко и просто сдала пусть и чужого ей человека, но все же краешком коснувшегося ее мира, что уж точно было не «по понятиям», которые  просто обязаны были прописаться в ее голове.

        По ее рассказу выходило вот что.

        Вчера ночью неожиданно залаял Пират, старый цепной пес, доставшийся от прежних хозяев ее нынешней избушки. Да залаял не просто так, как обычно побрехивал на проходивших мимо алкашей, а добросовестно, с непонятно откуда взявшейся злостью, что Матрена сразу поняла – кто-то явился по ее душу.

        Бояться она никого не боялась. Все ее прежние немаленькие сбережения, за что стоило бы переживать, ушли на адвокатов, клятвенно заверявших о минимальном сроке, несмотря на двойное убийство.  Часть общака она незадолго до посадки, как чуяла, сама передала братве, которая первые несколько лет действительно неплохо подогревала на зоне, а потом, «братья» то ли сами канули неизвестно куда, то ли скурвились и забыли свою Мамашу, но сил разбираться с ними после отсидки уже не было.
        Небольшой заначки да скудной скопленной зарплаты, что она получала в последние годы, работая на поселении, куда ее перевели, что бывало для убийц крайне редко, едва хватило, чтобы купить вот этот домик с банешкой, стайкой да огородиком на окраине в родном поселке, где ее никто уже и не помнил.

        Она была умной всегда, даже тогда, когда только начинала свою бурную молодость. А сейчас житейской мудрости только прибавилось, и она прекрасно понимала, что на ту пенсию, которую ей гарантировало государство, несмотря на практически полное отсутствие у нее трудового стажа, прожить вряд ли удастся. Поэтому и купила домик с огородом, рассчитывая не его помощь, хотя с физическим трудом познакомилась только на зоне.

        Ничего, через пару лет даже завела поросенка, которого кормила картошкой со своего огорода да комбикормом, который меняла у местных алкашей на самопальную самогонку. А где его брали они – не интересовалась. Пирата она держала больше для охраны именно стайки с хрюкающим зверем. Для этого же в сенях, прикрытый половиком, рядом с дверью всегда лежал небольшой, удобный топор, не то, что колун в сарайке для колки дров.

        Цыкнув на разошедшегося Пирата, понимая, что встречаться с незваным гостем все равно придется, Матрена подошла к ограде, но калитку открывать не спешила. Кто стоит за ней, рассмотреть в полной темноте было невозможно, но это ее не пугало.
        - Чего тарабанишь? – не слишком сурово спросила она. - Чего людям спать не даешь?
        - Открой, Мамаша, - уверенно отозвался мужской голос, - нужда в тебе есть. А, кроме того, привет от братца твоего Михаила передать надо.

        Голос был незнакомый, совсем не страшный, но вот упоминание о брате ее насторожило. Еще в молодости, после второй отсидки, когда Матусе пришлось срочно прятать кое что из уворованного Мишаней, а он пустился в бега, уговорились они, что кто бы к ней не заявился якобы от него, без заветного слова ни в какие контакты ни с кем не вступать, и ни на какие уговоры не поддаваться. А слово это было из детства - «Матуся», его из окружающей братвы к тому времени мало кто помнил, да и Мишка им не разбрасывался, при чужих звал ее обычно Мотей. Мало того, обязательно рядом с именем где-то должно было прозвучать слово «соточка», в каком контексте неважно, лишь бы прозвучало. Вот тогда этот кент стоящий, действительно от него, от брата, и помочь ему надо.

        Всего раз довелось Моте встречать такого гостя, который и забрал тогда Мишкин хабар. Вот, наверное, и второй пришел.
        - А больше ничего братец передать не просил? - так же через забор уточнила она.
        Было слышно, как удовлетворенно хмыкнул невидимый гость в темноте.
        - Просил отблагодарить его Матусю соточкой после дела. Так я уже и приготовил, вот возьми.
        Над калиткой появилась едва различимая рука с зажатой купюрой, и  Матрена не сомневалась, что это действительно сотня, и, скорее всего, долларов, а этот незнакомец  действительно браткин корешок, и без опаски открыла калитку.

        Ко времени появившаяся из-за низких облаков луна осветила высокую мужскую фигуру, человека не молодого, но и не старого, уверенного в движениях и, похоже, привыкшего распоряжаться. Таким и Мишка ее был. Таких или тянет друг к другу, или они становятся злейшими врагами, не желая уступать главенство в тандеме.
        Человек во двор заходить не спешил. С подозрительным прищуром осмотрелся, разглядел дом, двор, притихшего Пирата, окинул взглядом соседский домишко с темными окнами, потом заглянул еще дальше, где за огородом тихо плескалось озеро, берег которого зарос высоким и густым  камышом, и удовлетворенный только тогда сказал:
        - Ты Матрена извини, что в такой час тебя выдернуть пришлось. Беда у меня, не справиться мне одному. Помощь твоя нужна… - и замолчал, ожидая реакции собеседницы.

        Та тоже молчала, наученная за долгие годы, проведенные за колючей проволокой, что любопытство большой грех – захочет, сам скажет, что за беда. Потом все же сообразила – боится он, а вдруг Матрена не та уже, вдруг ментам стуканет и заулыбалась в темноте. Забыли Мамашу, забыли…

        Собеседник словно почувствовал это, но расценил по-другому:
        - Ты не переживай, Матрена, я честно забашляю. Вот задаток, хоть сейчас, - и он протянул пачку денег в банковской упаковке, которую легко было рассмотреть в лунном свете.
        -Да убери ты свои деньги… - отмахнулась хозяйка, - Что за беда скажи лучше. Смогу ли помочь-то я? Возраст-то не тот уже, - и тяжело вздохнула.

        Мужчина решился.
        - Я – кент твоего брата Мишки Кота, Сова, может слыхала? Вместе мы в Салехарде отдыхали. Я год как откинулся, а ему еще париться. Он мне твой адресок и дал перед выпиской на крайний случай, - помолчал и тяжело добавил, - а сейчас случай как раз такой.
        Матрена начинала терять терпенье, да и на улице было прохладно:
        - Говори ты уже про беду свою… Трындит и трындит не по делу…
        - Кореша у меня подстрелили. Схорониться ему надо. Перележать. А я доктора сейчас организую… Ну, или к утру накрайняк.
        - А он не окочурится у меня тут, кореш твой, пока ты лепилу ищешь. Ты – прыг и исчез, а я что со жмуром делать буду?

        Мужик обиделся.
        - Мамаша, ты за кого меня держишь? Я же не фраер залетный. Я же сказал, я – Сова, и масть у меня козырная.
         - Не кипятись, масть козырная…. – пробурчала она, - а все одно без Мамаши никак. Где он? Давай его лучше в баню. Я вчера топила, чисто там, да и окошек широких нет для чужих глаз. А Пират без меня никого туда не пустит, хоть и старый уже, - стала по-хозяйски распоряжаться Матрена.
        - Я сейчас, - ожил назвавшийся Совой незнакомец, шагнул в темноту и повторил, - я сейчас…

        Через две минуты к ограде тихо с потушенными фарами подъехала машина, и значительно повеселевший Сова стал помогать выбираться с заднего сиденья такому же мужчине, немного меньшего роста. Это было не просто. Мужик чертыхался, скрипел зубами, попытался идти, но не мог – правая нога его подкашивалась, похоже, из-за боли. Тогда напарник позвал хозяйку:
        - Мамаша, помоги, не смогу я один его дотащить.

        Матрена закрыла Пирата в будке, зажгла свет в бане, предварительно набросив плотные тряпки на окно в предбаннике, и вышла за ворота. Вдвоем, подхватив стонущего страдальца, с трудом прыгающего на одной ноге, они скоро притащили его в баню и уложили прямо на пол, на простыню приготовленную хозяйкой к стирке.

        Набрякшая кровью правая штанина чуть выше колена, бледное с возбужденными глазами лицо, покрытое крупными каплями пота, говорили о том, что крови этот человек потерял не мало, и сил у него остается все меньше и меньше. Правда, в верхней трети бедро было перетянуто черным кожаным ремнем, но насколько правильно и продолжается ли кровотечение ни Матрена, ни Сова сказать не могли, а стащить брюки и посмотреть повязку над раной не торопились. Или боялись. Вдруг хуже станет.

        Первой опомнилась Матрена, толкнула в бок Мишкиного кента:
        - Ты давай, торопись с доктором… Видишь тяжко ему как… Как бы не откинулся.
        На что Сова чертыхнулся:
        - Типун те на язык, старая, - с удивительной теплотой глянул на дружка. - Баржа парень крепкий. Выдюжит… - подумал секунду и спросил, - У тебя водка есть? Дать бы ему немного, силы поддержать, пока я за лепилой сгоняю. Есть тут у меня адресок должника одного…

        Водки у Матрены не было, а вот самогонка водилась, и с помощью Совы она влила полстакана в рот подстреленного, которого, как выяснилось, звали Баржей. Через пару минут тот закрыл глаза, но задышал ровнее.

        Матрена понимала, что без помощи врача мужик просто-напросто загнется, и операции, хоть какой-то, все равно не избежать. С трудом вспоминая давным-давно неизвестно где полученные знания, стала греть воду, готовить чистые полотенца, даже притащила из дома лампочку помощнее. Увидеть, что твориться в предбаннике с вкрученной в простой патрон сороковкой было проблематично, а уж рассмотреть что-то в крохотной ране, залитой кровью, будет просто невозможно.

        Сова укатил с твердым обещанием притащить доктора хоть из-под земли, и Мамаша поняла, что этот дышащий на ладан дружок чем-то ему дорог.
 
        Через час бесплодного ожидания сомлевший от потери крови да выпитой самогонки Баржа пришел в себя. С трудом обвел мутными глазами полутемный предбанник, словно не понимая, где он и что происходит, потом все же остановился взглядом на Матрене.
        - Матушка, - с трудом ворочая сухим шершавым языком, заговорил он, - водицы дай Христа ради, холодненькой, горит все внутри, - и снова бессильно закрыл глаза.
        Это был простой человеческий язык, от которого Матрена почитай отвыкла. Давно никто к ней так не обращался и с такой искренностью в просьбе.

        Много людей вокруг нее вращалось, особенно когда в силе она была, да и в тюрьме тоже, как к законнице, и всем чего-то надо было. Просили… Кому защита нужна была, кому деньги, кто-то просил обидчика наказать, кто-то работы искал, не пыльной, но денежной… Просили… Многое за помощь обещали, в верности ручались, помнить клялись, любить по гроб жизни… И где они сейчас?... Испарились все … Так, какие-то отголоски памяти. Ни один не вспомнил, не приехал сюда, не помог старухе…

        И назвал-то как?! Матушка… Не Мамаша, не бабка, не старая… Матушка…. Почти «мама». А ведь когда-то и мамой звали ее.
        Был… Был у нее сыночек – Игорек. Да не сложилась материнская любовь. Другой она была в те годы, хотя и любила его по-своему. Умер сыночек… Умер Игорек в двадцать три года, умер от рака…
        В тюрьме она тогда уже была. Последний свой такой длиннющий срок мотала. Даже схоронить кровиночку не довелось. Доктора накосячили, не заставили ребенка вовремя обследоваться. А ему что? Молодой, глупый… Прошло и ладно… А когда второй раз прижало, заметили, заставили, да уже поздно было...

        Растроганная просьбой раненого, но больше даже тем, как человечно он попросил ее и расстроенная тягостными воспоминаниями многолетней давности, Матрена подалась к колодцу, хотя вода в бане была. Стоял бак с водой в самой бане, а в предбаннике на колченогом табурете приткнувшемся в углу возле кургузого стола с электрочайником тоже стояло ведро с водой.
        После бани Матрена любила побаловать себя чайком, особенно когда, напарившись, отдыхала. Намерзлась, наверное, на севере, вот и радовала себя и горячим паром и чайком, больше похожим на кипяток с крепкой, почти черной заваркой. Сахара же сыпала всего одну ложку, да и то не всегда.

        На окраине из двух улиц, отгороженной от поселка небольшим озером, которое все называли «пляжем», поскольку это было единственное место, где можно было купаться без опаски,  никакого водопровода не было. В каждом дворе здесь были колодцы.
        В последнее время жители, кто мог себе это позволить, обзавелись глубинными насосами, а Матрена по старинке пользовалась обычным колодцем. Правда, не с «журавлем», а с ручным барабанным воротом под небольшим навесом. Вода в колодце была удивительно холодной и вкусной.
        Поднимать полное ведро в ее годы было уже затруднительно, но полведра поднимала еще свободно.
        Вот и сейчас, набрав свежей воды, перелила ее в чистое ведро из бани и занесла в предбанник.

        Бледный Баржа так и лежал с закрытыми глазами, но почувствовав у своих губ край ледяной кружки, глаза открыл, попытался приподнять голову, как-то вымученно улыбнулся и жадно, расплескивая воду на грудь, выпил всю без остатка. Потом благодарно улыбнулся, снова прикрыл глаза, откинулся и едва слышно прошептал: «Спасибо, мать…».

        Что виделось этому несчастному, что творилось в его еще не окончательно испорченной душе сейчас, думал ли он о чем-нибудь, кроме своей боли?.. Может родная мать привиделась ему, смотрела на него с глубокой скорбью и спрашивала: «Как же так, сыночек мой? Разве такого конца ты хотел? Разве рассчитывал ты, чтобы чужие люди будут вокруг тебя в последний час? Думал ли ты, что встретишь смерть свою на полу в старой, прокопченной бане на застиранной грязной простыне, прячась от всех, как последний никому не нужный пес?.. Что же ты с собой сделал?..».

Этого Матрена так и не узнала, потому что закрытый в своей будке Пират глухо залаял, и еще через минуту в предбанник тихо зашел дружок подстреленного Баржи, который и привез его. Привез он и обещанного доктора. Следом за Совой вошел небольшого роста мужчина в очках, с худощавым лицом, но уже наметившимся животом и совершенно седой.
        В руке мужчина держал круглый металлический ящик с металлической же ручкой, по которому Матрена и поняла, что это и есть подпольный доктор – хирург, а ящик этот не что иное, как медицинский бикс, куда врачи и прячут все нужные им причиндалы. Только вот почему он металлический понять не могла, не сейф же. Да и без замка. И ценность внутри расположенного, не так уж велика. Хотя, как посмотреть. Сейчас для умирающего Баржи, может быть, и ничего ценнее тех предметов, что в ящичке и на свете не было.

        Хирург с недовольной гримасой на лице посмотрел на серые стены, окинул взглядом слегка закопченный, давно некрашеный потолок, тусклую лампочку, дающую минимум света, саркастически хмыкнул, потом уставился на лежавшего на полу страдальца.

        Через секунду, как только он увидел мертвенную бледность на его лице, набрякшую кровью штанину и жгут на бедре, это был уже другой человек. Он мгновенно опустился на колени рядом с раненым, нисколько не заботясь о чистоте своих брюк, и одной рукой пытался нащупать пульс на запястье пациента, а другой поднимал верхнее веко вверх, пытаясь оценить реакцию зрачка.
        И то, и другое ему явно не понравилось. Гримаса из недовольной и брезгливой сразу стала озадаченной, а потом и злой.
        Еще секунда и он пытается нащупать пульс на сонной артерии. Похоже, это ему удалось, хотя Баржа никак не реагировал на его манипуляции, а ведь всего минуту назад что-то шептал бабушке.

        Как фокусник доктор торопливо открыл свой металлический ящик  и, расстелив рядом вытащенную оттуда пеленку, стал доставать какие-то тряпки, бинты, металлические инструменты, довольно застиранный серый халат, упакованный в запечатанный пластиковый пакет, и, наконец, с самого дна вытащил систему для переливания крови и широкую бутылку с прозрачной жидкостью. Иглу системы он воткнул в бутылку через завальцованную резиновую пробку и как-то беспомощно посмотрел вверх. Потом увидел стоящего за спиной высоченного по сравнению с ним Сову и безапелляционно сунул ему бутылку в руки.
        - Поднимите верх и держите, потом что-нибудь придумаем. Если сейчас мы давление хотя бы чуть – чуть не поднимем, он умрет.

        Каким-то чудом в этой темноте и при полностью спавшихся венах ему все же удалось подколоться и начать переливание раствора. После этого он вздохнул с некоторым облегчением и, похоже, в очередной раз обратился к держащему бутылку напарнику:
        - Может, все-таки увезем его в больницу? Подумайте. Это действительно очень серьезно. Похоже большая кровопотеря, да и шок травматический… Скорее всего огнестрельный перелом бедра…
        Потом остановил свой взгляд на наложенном импровизированном жгуте из ремня.
        - А жгут давно накладывали?

        Сова неопределенно пожал плечами, на секунду задумался.
        - Ну, сначала я его в машину затащил, потом по газам... Сваливать надо было. Пока не оторвались, да за город не выехали… это минут пятнадцать. Вот тогда и наложил. Потом сюда ехали… пока нашел… пока затащили… Потом за Вами мотался… Часа уже три, наверное, а может и больше…
        Доктор округлил глаза.
        - И за все это время ни разу жгут не распускали? – с непритворным ужасом спросил он.
        - А на фига? - флегматично ответил Сова. – Из него и так кровищи вытекло - мама не горюй. В машине весь салон сзади мокрый и красный.
        Доктор в отчаянии покачал головой.
        - У него за это время на периферии ткани без кислорода отмирать начали. Их надо было подпитывать периодически, жгут распускать ненадолго. А эти ишемические боли посильнее, чем от перелома. Вот вам и шок, - и как-то безнадежно махнул рукой. - Боюсь, я его не вытащу. Здесь, похоже, еще и ногу отрезать придется…

        Вот тут Сова разозлился.
        - Доктор! Не лепи горбатого. Как там у вас… делай, что должно… Ты же клятву давал. Вот и лечи давай…
        Но доктор оказался не из робкого десятка.
        - В больнице я бы его вытащил. Пусть бы даже ногу отрезал, но вытащил. А здесь… Растворов нет, запасов крови нет, обезболивающих нет…
Сова не дал ему закончить сей горестный монолог.
        - Зато деньги есть. Скажи что надо – все привезу. Вылечишь Баржу – полмиллиона получишь. Я говорил уже. Сова слово держит.
        Потом немного поостыл, понимая, что врач все же не Бог:
        - Нельзя ему в больницу. Ну, никак нельзя. Врачи обо всех огнестрелах сразу в ментуру сообщают. Стоит им Баржу увидеть… Короче, пробуй здесь. Что будет, то и будет…

        Перво-наперво, доктор, увидев большую лампочку на столе, попросил Сову заменить горевшую, чтобы рассеять эту унылую темноту. Бабушку он поставил держать бутылку с раствором вместо высокого новоиспеченного электрика, которому для этого даже табурет не понадобился. В комнате сразу стало светлее, и врач немного повеселел.
        - Бабуля, а у Вас швабра найдется? - спросил он Матрену, которая сразу сути вопроса и не поняла. - Надо швабру к табурету прикрутить, а к ней бутылку. Чего ее держать… Вы мне нужны будете. Кое в чем помочь требуется.

        Когда немудрящая конструкция была выстроена и руки Матрены освободились, он передал ей пучок инструментов, попросив прокипятить их в любой чистой емкости. Потом попросил принести побольше самогонки и завязать на спине вязки натянутого халата.
        На листочке бумаги он набросал внушительный список необходимых препаратов, за которыми Сове надо было немедленно лететь в дежурную аптеку в город, километрах в пятидесяти от поселка. Причем, обернуться надо было не больше, чем за час. Лучше – быстрее.

        Когда организационные моменты закончились, машина подготовки к операции хоть со скрипом, но закрутилась, надо было распустить жгут и оценить жизнеспособность периферической части конечности. Без этого все дальнейшие манипуляции теряли смысл. Если нога жизнеспособна - нужна ревизия раны, остановка кровотечения, это самое главное. Если нога на периферии уже умерла, а к этому все шло, поскольку на покалывания иглой на стопе и голени Баржа никак не реагировал, ногу надо было ампутировать, и возня с остановкой кровотечения смысла не имела. Но попытаться распустить жгут все же стоило. А вдруг…

         Рубашку и пиджак молчавшего раненого снимать не стали, просто задрали немного вверх, чтобы не мешались. Брюки расстегнули, опустили вниз, пока жгут не стал мешать. После этого доктор  взял в руку несколько салфеток, которые нашлись в его железном чемоданчике, опустился на колени и начал подсказывать Матрене:
        - Вы сейчас осторожно ремень попытаетесь развязать… Резать его долго и неудобно, да и вдруг опять понадобится. Хотя… - он снова порылся в своем металлическом ящике и достал что-то свернутое в кольцо, - у меня же жгут Эсмарха есть. Он намного лучше, и накладывать его легче. Только полотенце под него подложить надо…
         Матрена поняла это как просьбу и достала из шкафчика еще одно полотенце, которое положила рядом с доктором.

          - Ну… С Богом… Начали… - перекрестившись, заявил тот, но заметив нерешительность бабули, подбодрил ее. - Вы не бойтесь, если кровь из раны побежит, я рану салфетками зажму. Кровь по дополнительным сосудам побежит к стопе, мышцы кислородом напитает, а через пару минут жгут опять наложим. Посмотрим, оживет нога или нет.

          Немного подбодренная Матрена стала возиться с ремнем, использованным вместо жгута. Было понятно, что накладывал его мужчина недюжинной силы. Узел после двух оборотов был затянут так туго, что пришлось повозиться минут пять, пока он не распался, а туры импровизированного жгута ослабли.
        Доктор одной рукой быстро стянул брюки ниже колена, и увидел небольшую рану в нижней трети бедра по внутренней поверхности, прикрытую темным сгустком крови. На противоположной стороне ноги раны видно не было, зато само бедро было толще раза в два и отливало синевой.

        Похоже, пуля угодила в бедренную кость, сломала ее и осталась в ране. Да, если верить Сове, что весь салон в машине в крови, все же бедренная артерия пострадала. Иначе откуда такая кровопотеря? Один огнестрельный перелом бедра такого не даст.
        Сове было не до сантиментов в виде накладывания повязки. Хорошо, что хоть жгут догадался наложить. Вся кожа и бедра, и голени была в кровяных потеках, но вот вокруг раны их было немного, да и свежая кровь, чего так боялся доктор, из раны из-под сгустка не поступала.

         - Т-а-а-к, - в раздумье протянул хирург, - что, давление совсем низкое, или литься уже нечему? - и стал рассуждать вслух. - Идти на ревизию смысла нет, так как нет кровотечения и давление почти по нулям. Пока не восполним объем потерянной крови, отсюда ничего и не побежит. Надо ждать, когда лекарства прибудут. Подольем маленько, давление поднимем, обезболим как надо, тогда и ревизию можно сделать. А пока посмотрим за периферией – живая она или нет, все же три часа под жгутом это много.

        Потом обратился к Матрене, молчавшей все время, как уехал Сова, но беспрекословно выполнявшей все просьбы врача:
        - Я сейчас отвлекусь маленько, стопу посмотрю, а Вы за раной последите. Если кровь из нее побежит, мне скажете. Хорошо?
        Та лишь молча кивнула головой.
        Хирург осторожно стянул брюки с носками и стал внимательно осматривать стопу и голень, не забывая время от времени поглядывать на бедро.
        Стопа и нижняя треть голени были явно синюшные, что легко было определить при ярком свете. Они были холоднее, чем на другой ноге и, мало того, на покалывания Баржа так и не реагировал, несмотря на то, что жгут был снят уже минут пять.

        Похоже, ноге пришел маленький пушистый северный зверек.
        Но ампутировать ногу здесь, в предбаннике, это сто процентов загубить и без того тяжеленного больного, чего доктору очень не хотелось. Все же он врач, а не убийца. Внутри него все просто дрожало от невозможности всего происходящего.

        - Так, - после долгих раздумий произнес он, - ногу надо отрезать. Дождемся хозяина и с ним окончательно решим. Или кто он Вам? – спросил он бабушку, но та только пожала плечами, мол, сама не знаю.

        Доктор, думая о чем-то своем, привалился спиной к стене, продолжая одним глазом поглядывать на рану, не побежит ли кровь, и даже немного напугался, когда впервые услышал голос хозяйки.
        - Не жди… - непонятно о чем заявила она своим простуженным голосом. - Ничего отрезать не надо… Ему уж все равно…, - и тяжело опустилась на табурет с привязанной шваброй.
        - Что? – пытался понять доктор, но когда посмотрел на лежащего перед ним страдальца, понял все.
        Тот не дышал.

        Первый порыв – реанимация, искусственная вентиляция легких рот в рот  и непрямой массаж сердца. Он даже сделал движение телом в сторону умершего, но руки так и не поднялись, подчиняясь разуму, который оказался быстрее. Доктор опять бессильно опустился у стены.
        Смысла в этой реанимации не было никакого. Жизнь - это в первую очередь движение крови, обогащенной кислородом, что позволяет существовать обменным процессам. А какое тут движение, если крови в этом несчастном организме осталась едва ли пятая часть.

        Матрена, казалось, никак не реагировала на смерть в ее доме – сидела на табурете, несуразно возвышаясь над распростертым на полу телом,  и даже не смотрела на покойника. Тот, кто совсем недавно был Баржей, побледнел еще больше, хотя представить это было трудно, настолько он уже был белым до последних минут.
        Лицо его сразу осунулось, щеки ввалились, рот полуоткрылся, черты лица заострились. И вдруг, среди полной тишины, покойник сделал глубокий протяжный вздох, который напугал невозмутимую Матрену – та отшатнулась и что-то пробормотала, только что не перекрестилась, потом встала и отошла к противоположной стене.

        Доктору это было знакомо, он не раз видел как умирают больные, поэтому никак не отреагировал. Он знал, что таких вздохов будет еще несколько, только все это без толку. Так всегда бывает.
        Его все сильнее стало охватывать чувство беспокойства, даже страха – что он скажет своему работодателю, когда тот вернется. Знать он его не знал, но тот напомнил о невозвращенном долге, который пришла пора отдавать, и отдавать именно сегодня.

        Лет пятнадцать назад, когда сынок учился в институте в областном центре, на него наехали какие-то местные деляги, тоже студенты, но, похоже, близкие к криминалу, или представляющиеся такими. Достали они его конкретно, все чего-то с него требовали. Из-за этого, однажды, приехав домой, возвращаться в институт он больше не собирался, боялся, и родители  это чувствовали. Что случилось, кто эти люди – сын скрывал, только случайно обмолвился о наезде. Пришлось узнавать все у его дружков.

        Вот тогда отец и обратился за помощью к одному из местных братков, как его называли - «смотрящим за поселком». Местную шпану он знал всю, да и те его прекрасно знали, поскольку периодически попадали в его руки после разборок да «стрелок». Скольких он заштопал в те годы – не сосчитать.  Время такое было.

        Но, похоже, ранг у местного «авторитета» был не очень значимым, сам он разрулить в большом городе ничего не смог и, чтобы не терять лица, обратился к «смотрящему» за областным центром. Тот, да, дело решил быстро – перед сынком извинились, и он спокойно мог продолжать учиться. А вот когда обрадованный папаша уточнил, что он должен за решение проблемы, его заверили – «…какие пустяки – сейчас мы тебе помогли, когда-нибудь и ты нам поможешь…». Совсем как в «Крестном отце». Там дон Корлеоне тоже собирал должников, не требуя немедленной расплаты за оказанную помощь. Натуральная мафия, только русская.
        И обернулось это все вот чем…
        Хотя, лучше бы не просил – непутевый сынок вскоре все равно институт бросил, перешел на заочное.

                Тягостные воспоминания и ощущение надвигающейся неминуемой грандиозной беды совершенно выбили доктора из нормального состояния. Он все больше и больше погружался в отчаяние, и его уже начинало потряхивать.
        Даже если «работодатель» все спустит на тормозах, ведь проскочило же у него как-то «…что будет, то и будет…» как поступить дальше? Куда девать труп? Скажет – ты уморил, ты и расхлебывай, а сам сядет в свою машину и помашет ручкой. Кто такой, откуда?.. Неизвестно.
        Интересно, знает ли его бабуля? И что, интересно, она скажет обо всем этом. Ей-то уж труп в бане совершенно не нужен. Надо попытаться понять ее позицию.

        - Бабушка, - осторожно начал он, оторвавшись от стены и присев на корточки, - что делать-то будем? Рассвет уж скоро…
        Матрена, казалось, совсем не переживала из-за появившегося в доме покойника. Она уже прибрала приготовленные полотенца, отвязала швабру от табуретки, бросив пустую бутылку из-под раствора вместе с системой в мусорное ведро, принесенную из колодца воду залила в чайник, а остатки в бачок в бане. Только мертвеца она явно игнорировала, обходила тело стороной, и даже не смотрела на него.


        Доктору показалось, что и его вопрос она пропустила мимо ушей, долго не отвечала, словно не замечая вопросительно-испуганных глаз врача, потом все – же снизошла:
        - А что с ним сделаешь? Хозяина ждать надо. Приедет – распорядится, - и снова замолчала.
        Под хозяином она имела в виду, конечно, Сову - хозяина ситуации.
 
        Доктор не мог ее понять: то ли она от природы такая молчаливая, то ли только с ним из-за чего-то не хочет разговаривать. Ну, уж он-то в смерти этого уркагана точно не виноват. Ну, почти…
        Конечно, он должен был предположить, что после снятия жгута с омертвевшей конечности, все токсины, накопившиеся там, устремятся в сосудистое русло и без того ослабленного до крайности пострадавшего и, естественно, внесут свою лепту в утяжеление его состояния. Возможно из-за этого все так быстро и закончилось... Но ведь посмотреть ногу тоже надо было!..  Чего уж тут дуться.

        Через два часа, которых с избытком должно было хватить, чтобы смотаться в город и обратно они не перебросились с бабкой и парой слов, но она стала чаще поглядывать в окошко, что-то бурчала себе под нос, а потом все же заговорила:
        - Похоже не приедет красавчик наш… Бросил кента, падла… А мы тут отдувайся.
        Доктор, немного ободренный тем, что она хотя бы пошла на контакт, перестал терзать себя и пустил пробный шар:
        - Бабуль, а может мы его… того… спрячем, - чуть помолчал, - да и дело с концом?

        Такой реакции бабки он никак не ожидал. Она, казалось, взорвалась.
        - Какая я тебе бабуля? Нашелся внучек… Я, может быть, чуть только старше тебя. Куда мы его спрячем? Куда? Легавых… тьфу ты, зараза, полицейских вызывать надо. Пусть сами решают…
        Вот это доктору совсем не понравилось, и он готов был простить бабке всю ее резкость, только бы она поменяла свою решимость на согласие с его предложением. Он, не обратив внимания на упоминание о возрасте, моментально помрачнел, опять тяжело присел и прислонился к стене:
        - Тогда мне хана… Мне срок реальный светит… Я вообще не должен здесь быть. Как полиции объяснить, что не виноват? Решат еще, что я на зарплате у бандитов и этот клиент у меня не первый. Пока суд да дело, пока криминалисты все свои экспертизы проведут, мне придется где-то в камере куковать… И что я потом людям скажу, если даже выпустят? Каждому же не объяснишь, как так случилось, что я в тюрьму попал. Людям проще поверить, что я с криминалом связан… Еще бы… Сенсация!.. А у нас их любят.

        Бабка вдруг заявила:
        - В камере тоже люди… И тоже, может, невиноватые… - потом насуплено добавила:
        - Матрена меня зовут.
        Это был уже шаг навстречу. Правда, чем он вызван, понять сразу было невозможно. Да и не то время, чтобы разбираться в тонкостях старческой психологии. Стоило еще раз попытаться склонить бабку Мотрю на свою сторону. Просто уйти, оставив хозяйку с криминальным трупом наедине, доктору не приходило в голову.
        Кто его только не знает в поселке!? Вот и Матрена… скорее всего знает.
        Скажет в полиции, что был здесь хирург местный, тут ему и конец. Ведь он один на всю округу.
        Найдут – очная ставка – «он?» - «он». Все.

        На тот момент доктор не представлял кто такая Матрена, и ее реакцию на предложение об избавлении от трупа посчитал нормальной реакцией обычного человека. У него оставался последний козырь.
        - Бабушка Матрена, - неуверенно начал он, как бы подчеркивая ее главенство величая ее бабушкой, - у меня к Вам предложение.
        От бабули никакой реакции не последовало. Она прибрала старую лампочку в шкафчик, протерла стол, включила чайник и только тогда повернулась  к вновь запаниковавшему врачу, уже не ждавшему ответа. Тот немного ожил.
        - Давайте труп спрячем и разбежимся, а я Вам хорошо заплачу, - и с надеждой уставился на нее.

        Хозяйка особой заинтересованности не показала, и тем же ровным голосом, каким представлялась, спросила:
        - Хорошо – это сколько? - потом даже позволила себе ухмыльнуться. - Хотя, чего я спрашиваю, откуда у деревенских врачей «хорошие» деньги?
        Доктору показалось, что только что бабушка сделала еще один шаг навстречу, и он с горячей убежденностью стал дальше уговаривать бывшую зэчку, в свое время державшую в руках миллионы, о чем он, естественно, не знал.

         - Вы не думайте… Деньги у меня есть. Много. Я же врачом в поликлинике работаю. Знаете скольким людям больничный нужен? А ведь не все из них болеют. Кому-то съездить куда-то надо, кому-то ремонт дома сделать, кому-то отпуск не дают, а кто-то с похмелья на работу выходить не хочет, боится место рабочее потерять. Вот и бегут за больничными. Ну, а там… сами понимаете… Вот и накопилось…
        - Так сколько все-таки? – довольно жестко, понимая, что врач уже целиком и полностью в ее руках, перебила Матрена.

        Доктор посмотрел на лежащий у его ног труп, похоже, еще раз прокрутил всю ситуацию в голове, представил последствия разборок с полицией, тяжело вздохнул и через силу выдавил:
        - Полмиллиона… больше у меня нет.
        У бабки от такого заявления чуть челюсть не отвалилась, но в руках она себя держать умела. Не зря в свое время «артисткой» звали. Это уж потом она Мамашей стала.

        Неплохо… Совсем не плохо врач упаковался… Решение она приняла быстро, тем более, что от трупа все равно надо было избавляться. Либо Сова понял, что подельник его Баржа все равно не жилец и просто - напросто смылся, хотя уверял, что вернется, и даже мастью своей тут козырял, все равно что клялся, либо что-то с ним случилось. Может менты замели, а может и сам в какое ДТП  в спешке угодил. Прошедшие с его отъезда уже три часа, на возвращение рассчитывать уже не позволяли.

        Однако бабка для вида соглашаться не спешила.
        - Допустим, я соглашусь, - как бы с трудом пересиливая себя, заявила она. - Куда мы его денем?
        Потом стала потихоньку ставить свои условия.
        - Здесь закапывать нельзя. Негде, да и соседи увидеть могу. В озере тоже не утопить, - рассуждая как бы мимоходом, начала Матрена перебирать различные варианты. - Там рыбаков днем и ночью тьма. Хоть на той стороне, хоть здесь, вдоль камыша. Сейчас даже на берегу сидят. Костерок видно… Водку, поди, пьют… Им так никакой холод не страшен. Да и лодки у меня нет.
        Минутку помолчала и поставила свое условие:
        - Вывозить его надо.
        - Вывозить надо, согласен, - совсем другим голосом заговорил окрыленный доктор, понявший, что хозяйка приняла его условия. - Вот только как и на чем? Дайте минутку подумать.
 
        Минутка затянулась, но когда тяжелый, хмурый рассвет стал заглядывать в окошко предбанника, с которого Матрена убрала тряпочную светомаскировку, доктору показалось, что ему удалось кое-что придумать.
        - На машине его не увезешь, - начал он, - у Вас въезда во двор нет, а на улицу вытаскивать опасно - увидят. Да и не поднять нам его двоим такого здорового. Не зря Баржой прозвали, - вспомнил он упоминания напарника погибшего. - Да и машины у меня нет, - не теряя рассудка, схитрил он, понимая, что светить свою машину в таком деле настоящее самоубийство.
        Хозяйка молчала, нисколько не сомневаясь, что последует продолжение. И точно, но насколько неожиданное даже для нее, не предполагала.

        - Значит что? - спрашивая и у самого себя и у Матрены одновременно, продолжил доктор. - Значит надо его расчленить, - последнее слово он произнес чуть ли не по складам и посмотрел на хозяйку, - чтобы легче вывозить было.
        Та от столь неожиданного предложения малость растерялась и сразу не могла ничего сказать, переваривая услышанное. Конечно, такие орлы легко раздербанивавшие покойников на составляющие на ее нелегком криминальном пути встречались, но чтобы самой в этом участвовать…
        Хирург же словно почувствовал себя в родной стихии, приняв ее молчание за одобрение.

        - Я его расчленю, - совершенно спокойно, как о деле само собой разумеющемся рассуждал он вслух. - Отрублю голову, руки, и отдельно спрячу, чтобы, если не дай Бог, найдут его раньше, чем он разложится, не смогли опознать. А то быстро на дружков его выйдут, а там и до нас добраться могут…
        Бабка только качала головой, поражаясь тому, что этот молодчик, уже нисколько не задумываясь, отождествляет себя с ней. Нашел подружку…

        - У Вас бабушка Матрена поросенок вроде есть, я стайку видел. Так вот внутренности можно поросенку скормить, чтобы остальное вывозить легче было. На простую тележку и в яму.  Кстати, яма у меня на примете есть замечательная. В ней никто искать не будет. А у Вас тележка есть?
        От такого нахальства бабка только молча кивнула головой, мол, есть у нее тележка садовая, а вот насчет поросенка…

        Доктор не дал ей закончить.
        - Вот и хорошо. Только везти надо днем, прямо по улице среди людей. Тогда точно не поймут и не заподозрят. А если ночью, или по окраинам, да еще озираясь, сразу решат, что что-то прячут.
        И закончил совсем уж неожиданно.
        - Вы как, сможете?

        Матрена настоящим образом опешила, поняв вдруг, что уже не она, а вот этот вот невысокий седой мужичок командует здесь, в ее доме. Однако…  Но, с другой стороны пятьсот тысяч на дороге не валяются. Кстати, о какой – такой надежной яме он говорил? Но спросила  она совсем о другом.
        - А почему не сам?
        - Ну, как я сам телегу через весь поселок поволоку? Меня же все знают, сколько знакомых встречу, столько и вопросов будет. Что да как, откуда и куда, что везешь? А не то еще возьмут да посмотрят, что лежит, шутки ради…
Матрена поняла, что он прав.
        - А куда вести-то надо? Да и когда? – сдалась она.

        Доктор сразу ожил, хотя, в последние полчаса угнетенным он совсем не выглядел.
        - Да прямо днем, как здесь приберетесь… Доедете…, ну, то есть докатите тележку до Комсомольской, там по ней вниз, до Гагарина, по ней до Южной и опять вниз. На Заречной направо свернете, там домов через шесть с одной стороны пустырь начнется, а с другой только огороды. Сейчас на огородах никого нет. Пусто. Там Вас я и встречу прямо напротив Подгорной 90. Все сделаем, и получите Ваши деньги. Так нормально?

 Следователь Василий Иванович все с более и более возрастающим удивлением смотрел на сидящую напротив Матрену Филипповну, подозреваемую в убийстве и расчленении трупа, и поражался красоте и правдоподобности ее рассказа. Как же подробно, с мельчайшими деталями, в красках, разве что голос в диалогах не меняла, как у школьников при чтении «по ролям». Правда, ее роль в этой истории была тоже не самой положительной. Долю соучастницы преступления даже по ее рассказу она уж как минимум заработала.

        А может она того и добивается? Два – три года зоны, это не пятнашка, а с учетом ее возраста, может и вообще условный срок или амнистия какая для пожилых...
         Не зря же эту бывшую Матусю в детстве «артисткой» звали.

        Хотя, несмотря на эмоциональность и честные глаза, нестыковок, неувязок и разногласий в рассказе бабули хватало, что она пыталась списать на свой возраст и якобы плохую память.
        - Скажите, Матрена Филипповна, а почему же тогда, когда у вас все так прекрасно сладилось, доктор  вдруг решил Вас разоблачить? Посреди улицы, при людях внезапно взял да и показал всем, что Вы прячете, - прервал он ее красочный рассказ.

        Но Матрена не раздумывала ни секунды, словно заранее знала, что именно такой вопрос обязательно будет задан.
        - Да ясно как божий день - денег жалко стало. Жаба задушила. Такие деньжищи и вроде как ни за что отдавать…
        - Почему же ни за что? – опять перебил ее следователь.
        - Ну, он же вроде этого Баржу не убивал… Стрелял-то точно не он.
        - Тогда выходит, что Вы у него деньги вымогали и, судя по Вашим словам, ни за что?
        - Ничего я не вымогала, - надулась Матрена, не ожидавшая такого поворота событий. - Он сам предложил… за помощь… Я и помогла… на свою голову…
        Лицо ее покрылось красными пятнами, глаза приобрели какую-то тяжелую пустоту, носогубные складки и без того глубокие стали еще глубже, а глаза налились влагой. Весь вид ее говорил, что несчастную старушку  совершенно необоснованно обвиняют в делах, к которым она не причастна даже самым краешком.

        Но Василий Иванович не отставал:
        - А почему он не убежал тогда, когда Вы уже двигаться не в состоянии  были, а содержимое Вашей тележки стало, так сказать, достоянием гласности?  Он же мог уйти свободно, пока еще полиция не приехала. И искать его долго бы еще пришлось, если бы он куда-нибудь уехал… - задал он очередной вопрос, не ожидая быстрого ответа.
        Бабуля, несмотря на только что стоявшие в ее глазах слезы, ответила на удивление шустро:
        - Куда бы он делся? Кто его в поселке не знает?! И я знаю. Помню… Сыночка моего он лечил… - и вдруг опять помрачнела и резко замолчала, словно сообразила, что ляпнула что-то лишнее.

        Василий Иванович сразу обратил внимание на эту резкую перемену в речи и настроении подозреваемой и взял себе это на заметку, но сделал вид, что абсолютно ничего не произошло. Ну лечил, и лечил… Коснувшись еще нескольких скользких местечек в ее рассказе, на часть вопросов о которых он получил внятные и, похоже, заранее заготовленные ответы, а часть которых так и осталась без вразумительных пояснений, Василий Иванович решил прекратить допрос.

        Матрену Филипповну увели в комнату для задержанных, поскольку ничего похожего на ИВС в таком маленьком поселке не было. Отправлять ее в город, где имелись и изолятор временного содержания, и СИЗО, и даже тюрьма, следователь прокуратуры не спешил.
        Забрав с собой эксперта – криминалиста, двух свободных оперов, получив ордер на обыск в доме подозреваемой Амбурцевой, он отправился именно туда, надеясь найти там ответы на многие вопросы, на которые бабка Матрена отвечала с неохотой или не отвечала вообще. Возможно, многое проясниться после обыска в доме, где и произошла гибель и расчленение подстреленного уголовника, а опять везти ее из города для следственного эксперимента это только время терять. А время Василий Иванович ценил.


        В отделении кроме дежурного остался старший лейтенант из местных, который был подключен к делу с самого начала и присутствовал на допросе бабки Матрены. Ему было поручено провести просто предварительную беседу с тем самым доктором, который с одной стороны и сдал бабку, а с другой по ее рассказу сам являлся непосредственным участником всех так красочно описанных ею событий. Статус доктора так и остался неопределенным: то ли свидетель, то ли соучастник, то ли подозреваемый, а может быть и исполнитель?.. Чего только не бывает. Однако некоторые инструкции чего можно, а чего нельзя в работе с … непонятно кем, старлей все же получил.

        Не получил он только одного – непосредственного приказа не покидать отделение полиции до прибытия кого-нибудь из старших офицеров, поэтому и укатил на собственной машине вместе с человеком неопределенного процессуального статуса разглядывать якобы приготовленную для сокрытия расчлененного трупа яму по адресу Подгорная 90. Зачем ему это понадобилось, позднее он и сам ответить не мог.

        Когда на улице стало совершенно темно, а отличающийся излишней самостоятельностью старший лейтенант вместе с доктором, успевшие вернуться еще до полной темноты, сидели в комнате следователей, туда же заявился уставший, но довольный Василий Иванович вместе со всей бригадой.

        Старший лейтенант ничего существенного для раскрытия преступления обнаружить не смог. Ну, есть яма, точно такая, как и описывал доктор – неглубокая, широкая, с одной стороны завалена строительным мусором, со всех сторон заросшая сейчас уже пожухлой травой.
        При желании тележка с трудом, но к краю подъедет, и спрятать останки трупа там вполне реально – сбросить, мусором хорошенько присыпать, чтобы собаки бродячие не разрыли, и вряд ли кому придет в голову искать там человеческие руки или ноги. Скорее всего, так же при  нужде будут брать землю для огорода с другой стороны ямы, но ведь уже пройдет год до того времени и вряд ли эти останки, если их конечно как-то обнаружат, можно будет идентифицировать, кроме как по экспертизе ДНК.

        А вот поход следственной бригады в избушку Матрены Филипповны к удовольствию следователя прокуратуры, порадовавшегося за себя, что он не слишком-то поверил в красочный рассказ бабули – красотули, завершился совсем по-другому. Сейчас картина преступления пред Василием Ивановичем открывалась совсем другая, в отличие от той, которую так живописала рассказчица. Оставалось получить ответы на некоторые остававшиеся невыясненными вопросы от главной подозреваемой. Да – да, именно бабки Матрены, которая после обыска в ее доме и стала главной подозреваемой.
 
        Извинившись перед доктором, поблагодарив его за помощь в следствии, не забыв попросить, чтобы в ближайшие дни не уезжал из поселка, Василий Иванович отправил одного из оперов привести  Матрену Филипповну, которой очень хотел задать несколько вопросов.
        Через минуту опер вернулся один. Следователь с недоумением посмотрел на него в ожидании пояснений, потом словно ребенок на автомате произнес неумирающую фразу:
        - А где бабуля?

        Впору было рассмеяться, но оперативник только криво усмехнулся:
        - А бабули нет, Василий Иванович…
        - Как нет? - следователь, словно отгоняя надоедающую муху, несколько раз махнул пальцами правой руки перед лицом, и это говорило о его растерянности. - Что значит – нет? А где она?
        - Ее скорая увезла… Дежурный говорит - плохо стало… Чуть кони не… извините, чуть не умерла, - гонец стал как будто ниже ростом.

        Василий Иванович мог спросить строго, и все присутствующие это знали, но обычно он предпочитал сначала разобраться в ситуации. Вот и сейчас он умудрился взять себя в руки, хотя хотелось… Ну, чего ему хотелось в данный момент, всем знать было не обязательно, зато потребовал он жестко:
        - Дежурного сюда!

        Молоденький сержант, недавно отслуживший в армии и устроившийся в полицию, вся работа которого в отделении пока состояла в открывании – закрывании пропускной вертушки, ответах на телефонные звонки, да передаче получаемой информации начальству, что было поблизости, стоял перед следователем городской прокуратуры запыхавшийся, бледный и потный, и пытался вразумительно отвечать на задаваемые вопросы. Вернее на один, но очень важный вопрос – где бабуля, задержанная по подозрению в расчленении трупа?

        - Она сначала спокойно сидела. Даже фуфайку свою и платок сняла. Жарко у нас… Потом легла, - сержант морщил лоб, стараясь не упустить какой-либо детали, совсем не обязательной по мнению следователя, но пока его не перебивал.
        - Потом когда все разъехались и в отделении тихо стало, она жаловаться начала… Ну, то есть, сначала просто… то сядет, то опять ляжет, а то и встанет. Потом опят садится, руки  к груди прижмет и сидит, молчит.
        Сержант даже для пущей убедительности пытался изобразить как бабуля прижимала руки к груди, но следователь его остановил.

        - Потом вроде как задыхаться начала… «Сынок, - говорит, - врача позови, плохо мне, сердце болит». Я ей сначала не поверил. Потом смотрю - вроде не врет. Бледная стала, потная: « Потерпи, говорю, начальство приедет тогда и врача вызовет…».
        Василий Иванович чуть не заскрипел зубами от досады и злости. Надо же быть таким идиотом, чтобы прожженной уголовнице в открытую заявить, что никого из офицеров в отделении нет. А развести такого сопляка для Матрены – «артистки», что два пальца…
        - Дальше что?

        - Дальше она и вставать перестала, только стонала так … жалобно…  Я тогда товарищу майору позвонил, начальнику отделения. А тот на больничном, и меня послал... То есть - отослал, к товарищу старшему лейтенанту, - сержант кивнул на притихшего в углу любителя осмотра никому не нужных ям.
        Василий Иванович внимательно посмотрел на лейтенанта, которому в этот момент захотелось оказаться в той самой яме, куда он ездил. Вот зачем, спрашивается? Трупа там уже не будет. А к утру ее что – закопают что ли?
        - И что лейтенант? – ничуть не смягчившись, уточнил подполковник.
        - У него телефон не ответил, - как бы смущаясь, что вынужден сдавать своего начальника, чуть ли не прошептал дежурный.

        Следователь помрачнел еще больше.
        - Ладно, с этим позже, - но еще один красноречивый взгляд в сторону виновника заставил того вжаться в стул еще глубже. - А Вы что?
        Дальше диалог пошел короткими фразами, словно в соревновании – кто быстрее.
        - Я скорую вызвал.
        - По какому телефону?
        - По стационарному. Все записано… Время, фамилия диспетчера, кто вызов принял.
         - Приехали быстро?
         - Да, минут через десять.
         - В бригаде кто был?
        - Не знаю. Заходил один молодой мужчина в синей форме. Вроде фельдшер. На спине «Скорая помощь» написано.
        - Документы проверили?

        Вот тут сержант растерялся и даже немного побледнел:
        - Н-е-т, - протяжно ответил он. - Но тот же в форме… И машину я во дворе через дверь, когда он заходил видел.
        - Дальше что?
        - Я его проводил в камеру, и все время рядом стоял, пока он с ней беседовал.
        - А почему он ее забрал?
        - Он ЭКГ сделал… Рассматривал долго. Потом даже звонил кому-то, советовался.
        - Во время снятия ЭКГ Вы тоже рядом были.
        Сержант смутился:
        - Нет, ее же раздевать надо было. Вот фельдшер и попросил меня отойти, не смотреть, вроде – не положено, как постороннему.
        - Во время снятия ЭКГ они о чем-нибудь беседовали?
        - Извините, я не слышал. Я в угол камеры отошел. Если и говорили, то очень тихо. У меня слух хороший.

        Подполковник если брался за дело, то не упускал ни одной мелочи.
        - Отойдите к двери, сержант.
        Ничего не понимающий дежурный молча отошел к самой двери, так что между ним и начальником расстояние стало не меньше шести метров.
        - Встаньте спиной ко мне. Заткните одно ухо. Повторяйте за мной. - И едва слышно зашептал, - двадцать четыре,  шесть, семнадцать.
        Сержант добросовестно повторил слова подполковника слово в слово, после чего такие же обследования были проведены и для другого уха дежурного. Здесь тоже все было в порядке.

        Василий Иванович понемногу стал спускать пар.
        - Дальше что было?
        - Дальше он позвал водителя из машины с носилками. Пока тот шел, фельдшер написал мне сигнальный лист. Сказал, что они – двенадцатая бригада, бабушку повезут в кардиологию. Я им еще помогал – дверь держал, когда они ее выносили.
        - Сколько прошло времени, как они уехали?
        - У меня в журнале все отмечено, - чуть выдохнув, обрадовался полицейский.
        - Несите. И сигнальный лист не забудьте.

        Быстренько ознакомившись со всеми записями, задав еще пару вопросов дежурному сержанту, Василий Иванович набрал номер скорой, официально представился и включил громкую связь.
        - Скажите, у вас двенадцатая бригада вернулась?
        Было слышно, как женщина - диспетчер подстанции стала вызывать по рации нужную бригаду: «Двенадцатый… Двенадцатый… Ответьте «Гному – 2». Вы где? Двенадцатый… Двенадцатый…». После нескольких безуспешных попыток диспетчер вновь взяла трубку телефона.
        - Бригада не отвечает… Хотя времени много уже прошло… По срокам должны возвращаться. Вообще-то они кардиологическую больную в город повезли, может – реанимируют?.. – и замолчала.

        Подполковник, казалось, ориентировался во всех областях медицины.
        - У вас GPS-навигатор должен на всех машинах стоять. Посмотрите где они сейчас, - и застыл в напряженном ожидании.
        Через минуту женщина диспетчер с испугом ответила:
        - Они у меня не высвечиваются… Я не знаю почему… Утром такого не было, все было нормально. А что случилось? – встревоженная, она наконец-то решилась задать необходимый вопрос.

        Подполковник как мог ее успокоил, уточнил по какой дороге обычно везут больных в город, и попросил номер телефона кардиологии.   
        Когда в отделении кардиологии, бывшим единственным в городе, так что любые ошибки исключались, на его вопрос ответили, что никаких больных из поселка им сегодня не привозили, Василий Иванович осторожно положил трубку на телефон и тяжелым взглядом обвел всех, кто сидел в комнате:
        - Так… друзья мои… Похоже, у нас серьезные проблемы. Единственная и наиболее вероятная подозреваемая сбежала… И дай Бог, чтобы вся бригада скорой осталась целой и невредимой.

        Это был шок! Находиться в шаге от раскрытия тяжкого преступления и так бездарно упустить предполагаемого убийцу… И кого? Старую бабку… Это надо было постараться.

  Рвать волосы и посыпать голову пеплом в случае неудачи или даже вероятного проигрыша было не в правилах Василия Ивановича. Из множества милицейских,  а теперь уже полицейских сериалов его любимым был телесериал «Ищейка», а главная героиня Александра Ивановна Кушнир с ее стопроцентной раскрываемостью была для него безграничным авторитетом и образцом. Слов «кумир» или «идеал» он не признавал принципиально и считал их чисто женскими.
        Ему понадобилась минута или чуть больше, чтобы набросать примерный план немедленных действий. И целью этого плана было, во что бы то ни стало найти и задержать эту Мамашу – Матрену, но, похоже, кроме него в то, что она действительно сбежала, не верил никто.

        Следователь барабанил кончиками пальцев по столу и, не обращая внимания на окружающих, рассуждал вслух:
        - В поселке она не начнет… слишком рискованно. В городе тоже… много машин, людей… Значит остается отрезок от Тещиного языка за выездом до Бабанаково на въезде в город. Это километров тридцать… Пустая дорога плюс темнота. Не так уж много… но и не мало.
        Потом словно встрепенулся.
        - Так, старший лейтенант, - обратился он к любителю вечерних прогулок по ямам, - прямо сейчас в машину и в город по старой трассе. Внимательный осмотр всех обочин, съездов, стоянок, близлежащих рощиц и так далее. Ищем машину скорой помощи. Увидели – сначала звонок сюда, потом по обстановке. Не геройствовать.

        Местный опер, которому пока вроде бы и не попало, как косвенному виновнику возникшей проблемной ситуации, не ко времени заикнулся:
        - Товарищ подполковник, там же два мужика… Неужели они с одной дряхлой бабкой не справятся? Тем более, что и ЭКГ вроде как с патологией. Может она… померла в машине, а они ее вместо кардиологии сразу в морг повезли. Вот и задержка. Там же бумаг надо кучу оформить… Разрешение прокурорское получить. Паспорта-то у нее, как я полагаю, с собой не было?

        - Лейтенант, - без раздражения ответил следователь, - у этой Матрены Филипповны лагерного стажа столько же, сколько Вам лет. И ее не зря до того как переименовали в Мамашу звали «Артисткой». Она может выкрутиться из любой ситуации, сымитировать любую болезнь, наврать с три короба и Вы ей поверите. Да и не такая уж она старая и немощная. Это тюрьма ей внешность подпортила, а так симпатичная была. Да и слабые в тюрьме и на зоне не выживают. - И тут же спросил неугомонного лейтенанта. - Почему тогда в скорой погас GPS-навигатор и рация не отвечает?
        - Ну, - уже неуверенно протянул тот, - может совпадение?..
        - Таких совпадений не бывает, - жестко ответил подполковник. - Выполняйте.

        И уже когда лейтенант взялся за ручку двери, заметив жест эксперта-криминалиста, Василий Иванович остановил его:
        - Возьмите с собой нашего эксперта. В городе завезете его в морг и заодно уточните, не поступала ли…, да и в кардиологии журнал поступивших посмотрите. А возвращайтесь по новой трассе. Задача та же самая – внимательный осмотр окрестностей, особенно под мостами, там их много. Куда эту бабку понесет, сам черт не знает…

        Эксперт благодарно кивнул начальнику:
        - Вот спасибо. Труп уже в морге, экспертиз куча, а я все еще здесь. - С расположением еще раз глянул на подполковника, - Василий Иванович, к утру постараюсь сделать максимум.
        - Спасибо, Александр Петрович, не сомневаюсь, - тоже радушно ответил следователь. - Посмотрите - кто, что, нательная живопись может что-то подскажет. Особенно причину смерти оцените – был там огнестрел или нет? Что-то мне подсказывает, что не было. Уж в очень не типичном месте ноги отрублены. Как раз там, где по рассказу Матрены рана на бедре была. Может, чтобы нам мозги запудрить?

        Взглянув на часы, подполковник больше не стал делать лирических отступлений и давать какие-то пояснения.
        - Вы, - обратился он еще к одному оперативнику, бывшему с ним на обыске в дома Матрены, - сейчас на подстанцию скорой. Выясняете номера личных телефонов фельдшера и водителя. Диспетчер, думаю, уже пыталась с ними связаться. Пробуете сами. Если ответа нет или недоступны, выходите на наш техотдел, пусть пытаются установить где они. Телефон водителя, скорее всего, отключен, а вот у фельдшера, дай Бог, может быть просто разбит, поэтому он и не звонит.

        Оперативник кивнул головой и молча встал, собираясь уходить.
        - Это еще не все, - остановил его Василий Иванович. - Уточните номер машины скорой помощи, на которой «больную» повезли, марку там, цвет и выйдете на ДПС. Пусть по своим камерам на въезде, выезде, да и на трассе поблизости посмотрят, была такая машина или нет. Если была – время, направление, ну, все, что положено.
        Слово «больную» Василий Иванович произнес с таким сарказмом, что если бы она его слышала, наверняка мгновенно выздоровела  бы.

        В комнате остался еще один сотрудник, второй оперативник, капитан, также участвующий в обыске в доме ныне сбежавшей Матрены Амбурцевой.
        - Ну а нам ждать ближайших новостей, - обратился теперь к нему подполковник. - А пока бы поесть хоть чего-нибудь…
        С момента приезда следственной группы в поселок прошло уже семь часов.

        Первые новости появились буквально через полчаса. Отзвонился опер, отправившийся на подстанцию скорой помощи.
        - Василий Иванович, фельдшер с пропавшей скорой объявился.
        Подполковник внутренне ждал каких-то новостей, но тут немного подрастерялся.
        - Что значит – объявился?
        - Он в городе, в травме, в восьмой больнице. В смысле в травматологическом отделении с переломом ноги и сотрясением мозга.

        Новости были из разряда самых плохих, и Василий Иванович помрачнел от дурных предчувствий.
        - Откуда известно? - едва сдерживая себя, поинтересовался он.
        - Звонили с центральной подстанции скорой помощи. Его доставили попутным транспортом… Проще, проезжавшие мимо люди подобрали возле трассы напротив своротка на колхоз «Ильич», когда он едва - едва выбрался из-под откоса…
        Василий Иванович от неожиданности перебил опера:
        - У вас тут что, еще колхозы есть?
        Тот рассмеялся, хотя подполковнику было не до смеха. Сработала привычка выяснять по возможности все и сразу, если чего-то не знаешь.
        - Да нет…  Это старое название, с советских времен осталось. Там действительно колхоз был, причем не самый плохой. А что там сейчас – одному богу известно.

        - Дальше, - вернулся к реалиям вечера начальник.
        - Парень в приемном покое попросил позвонить на подстанцию и в полицию, передать, что было нападение на машину скорой помощи. Потом его взяли в операционную. Будут решать, что с ногой делать. Перелом открытый, то ли сразу большую операцию начнут, то ли просто рану зашьют, а все остальное потом. Вроде все…
        - Вроде… - недовольно пробурчал подполковник. – Фельдшер наверняка не сказал, что нападение было совершено изнутри?
        - Неизвестно, товарищ подполковник, - в растерянности заявил капитан. - А это что, бабка его что ли?..
        - Дошло, наконец, - с ожесточением ответил тот и тут же в отрицательном жесте поднял руку, хотя собеседник видеть его не мог. - Обманом, капитан… Обманом… Та еще бестия. Не зря я досье ее читал, - и опять замолчал.

        - А где же скорая? Да и бабка? – в растерянности пробормотал второй оперативник.
        - А это нам и предстоит сейчас выяснить, - уже решительно заявил Василий Иванович, и обратился опять к капитану на подстанции, который еще не успел отключиться.  - Кстати, ты в ГАИ звонил? Тьфу ты, черт… В ДПС… - к своим сотрудникам он обращался когда на «ты», когда на «вы», в зависимости от ситуации, и они к этому привыкли. - Хотя, стой… С центральной подстанции наверняка уже позвонили и в полицию, и в ГАИ… Да что ты! - опять чертыхнулся он. - В ДПС. Теперь уже весь город на ушах стоит. Нападение на скорую, да еще с пострадавшим персоналом – случай неординарный. Они как думают…

        Обычно это происходит либо из-за наркотиков - наркоманы хотят поживиться, либо нужна сама машина и именно скорой помощи для отвода глаз. Скорее всего, кого-то куда-то увезти с криминальными целями. Их гаишники крайне редко тормозят.
        Наркоманы обычно машину не забирают. Свое взяли и свалили. Здесь транспорт забрали. Значит, нужна сама машина и ее-то гайцы сейчас очень рьяно ищут. Иначе скоро еще что-нибудь искать придется, и не факт, что пряники.
Звони капитан. Думаю, они уже знают, куда наша машинешка направилась, если та вообще по трассе поехала, где камеры есть.

        Потом подполковник опять обратился к единственному оставшемуся с ним оперативнику, тоже капитану:
        - А куда можно из этого колхоза попасть, не возвращаясь назад? Там еще какие-то поселения или станции есть?
        Он имел в виду колхоз «Ильич», где из машины выбросили фельдшера. - Может быть, скорая в ту сторону подалась, чтобы на камерах не светиться?
        Капитан думал недолго.
        - Асфальт там точно только до колхоза. Дальше тупик, никаких деревень и поселков нет. Поля и перелески. Проселочные дороги по полям есть, конечно, а куда они ведут, кто их знает. Рано или поздно все равно на трассу выбираться придется…
        - А карты у здешних оперов нет? – оглядываясь, поинтересовался Василий Иванович. - Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
        - Василий Иванович, да Вы откройте «Дубль ГИС» на компьютере. Там можно все посмотреть.

        На столе перед подполковником в режиме ожидания действительно стоял довольно большой монитор с горящим индикатором, рядом скромненько пристроилась простенькая клавиатура и мышка без коврика, чуть дальше стоял принтер с заправленной бумагой. Сам системный блок тихо гудел где-то под ногами.

        Василий Иванович был с компьютером на «ты». Правда, до своего сына, заканчивающего институт, ему было далеко, но уж программу «Дубль ГИС» он знал и многократно ей пользовался. Вот и здесь, когда экран монитора после несложных манипуляций ожил и засветился весьма фривольной заставкой с молодой особой в накинутом на голое тело милицейском кителе, он быстренько нашел и город, и трассу, и колхоз «Ильич». Его немного удивило, что название советских времен в эпоху, когда все старое безжалостно и беспощадно переименовывалось, здесь осталось и прижилось, но долго думать над этим было некогда, потому что зазвонил телефон.

        Звонил капитан, работающий на подстанции скорой помощи.
        - Василий Иванович, - радостно, как показалось подполковнику, заговорил тот. - Вы абсолютно правы оказались. ДПСники нашу скорую уже отследили. Последний раз она засветилась на камерах на повороте на Бачаты при выезде из города, а вот дальше там камер нет. В самом поселке есть, но она туда не въезжала. Между городом и поселком километров тридцать, так что свернуть есть куда. Но туда уже отправили два экипажа, ищут…

        - Хорошо, - излишне спокойно сказал подполковник, - передайте им, что если найдут и увидят там бабушку, якобы больную, пусть не вздумают ее отпускать. Лучше нам сразу позвонят. Координаты свои гаишникам оставьте. В общем – предупредите в общих словах и возвращайтесь, - помолчал и добавил, - у нас у самих сейчас работы будет непочатый край, - и стал настраивать бесплатный компьютерный справочник на Бачаты.

        Когда схема территории, куда вошли и Бачаты, и город, и поселок, где собственно и произошло расчленение трупа, и сейчас работал сам следователь, Василий Иванович даже присвистнул:
        - Ни фига себе фига…
        Капитан с противоположного конца стола быстренько переместился за его спину и тоже уставился в экран монитора. Подполковник не стал скрывать своих соображений. Водя не курсором, а пальцем практически по самому дисплею он начал комментировать:

        - Видите… Вот здесь мы… Вот здесь выбросили фельдшера… А здесь поворот на Бачаты, где в последний раз видели машину… Куда отсюда можно уехать? – поинтересовался он у старающегося разобраться капитана, и не дождавшись ответа, продолжил, - правильно, или в Салаир, - он сдвинул палец чуть в сторону и вверх, - или… - еще раз посмотрел на тупившего подчиненного, - или к нам сюда. - Палец двинулся вниз. - Понятно? Она, получается, практически чуть не полный круг сделала. Зачем? - Помолчал и добавил. - Бьюсь об заклад, чтобы домой вернуться… И даже предполагаю зачем… Только этого «зачем» мы при обыске не нашли…

          Через полчаса в кабинете появился и второй помощник Василия Ивановича, который корпел на подстанции скорой помощи. Его появление встретили радостным одобрением. Ну, во-первых, он совсем неплохо сделал свою работу и в основном благодаря ей, ситуация с побегом подозреваемой немного прояснилась, а во-вторых, в руках у него было два фирменных пакета из «Пятерочки», набитых продуктами. Сейчас это было даже важнее.
        Пусть пакеты были не самыми большими, но заморить червячка было можно. Батон хлеба, палка какой-то полукопченой колбасы, пластиковая упаковка с помидорами и даже несколько контейнеров с «Дошираком», так любимым многими  мужчинами, лишенными женского внимания здесь и сейчас.
        Чайник взяли у дежурного.

        Но этому скромному позднему ужину не довелось закончиться спокойно, ибо раздался телефонный звонок, который значительно ускорил события. Капитан, устроивший вечерний праздник живота поднес телефон к уху и сразу посерьезнел. Улыбку сменила озабоченность, брови сдвинулись к переносице, где четко обозначились две продольные складки. Не переставая слушать, он чуть отодвинул телефон от лица:
        - Гаишники… - прошептал он. - Машину нашли…

        Потом перебросился несколькими словами со звонившим инспектором и, пообещав перезвонить через пару минут, отключился. Напарники, забыв про недопитый чай, уставились на него в нетерпеливом ожидании пояснений.
        - Нашу скорую нашли в перелеске в двух километрах от дороги, соединяющей Бачаты и Новый городок. Это еще один шахтерский поселок ближе к городу, - пояснил он, заметив недоумевающий взгляд подполковника. - Водитель жив, только шея порезана. Видно бабка напоследок порезвилась. Ее в машине нет.
        Василий Иванович подобрался как бегун перед стартом и наклонился вперед.
        - А водитель сейчас там? В больницу не увезли? - быстро спросил он. -   Набери инспектора.

        С инспектором ДПС подполковник говорил недолго, а вот с водителем, который дожидался другой скорой, вызванной из города, чтобы его увезли в травмпункт зашивать порезанную шею, минут двадцать. Вопросы сыпались из него, как из пулемета. Он внимательно слушал и при всем при том что-то записывал на листке бумаги, вытащенной из принтера. Оба капитана с большим вниманием слушали вопросы начальника, но, похоже, картина произошедшего в целом оставалась для них полностью неясной и они с нетерпением ждали окончания разговора.
        Рассказ подполковника длился гораздо меньше.
        А случилось вот что…

    В районе поворота с трассы в колхоз «Ильич» фельдшер, который остался в салоне с лежащей на носилках бабушкой внезапно попросил остановиться и почему-то открыл дверь салона.  Что произошло дальше водитель не видел. Когда обернулся только и успел рассмотреть лежащую, вернее полусидевшую на носилках только что умирающую, но теперь явно ожившую бабулю с ногами вытянутыми в сторону отодвинутой двери, но фельдшера в машине уже не было. Только секундой позднее где-то под крутым откосом раздался шум падающего  тела и короткий вскрик.
        В следующее мгновенье внезапно воскресшая сердечница уже  стояла рядом с окошком  с отодвинутым стеклом, встроенным в переборку между кабиной и салоном и держала у горла ничего не соображающего водителя скальпель, остроту которого он чувствовал с животным ужасом. Где находится сонная артерия и водитель, и бабка, похоже, знали в равной мере. При этом она умудрилась уже закрыть и заблокировать дверь в салон.

        Дальше он только выполнял ее указания, вынужденный подчиняться, поскольку пристегнутый ремнем безопасности даже не имел возможности выпрыгнуть из машины на ходу. Резко затормозить  водитель  тоже не решался – боялся напороться на скальпель, который чересчур умная бабуля не убирала от шеи ни на секунду, и он периодически ощущал его остроту.
        По ее требованию он выкинул в окошко свой сотовый и продолжал спокойно ехать по маршруту, который бабуля диктовала ему буквально на каждом перекрестке. Не доезжая Бачат, пришлось свернуть на проселок и, погасив фары, двигаться в сторону дороги, ведущей из поселка в Новый городок. Но до нее они не доехали. По приказу бабки он завернул за небольшой перелесок, так что с дороги машину в темноте рассмотреть было проблематично, и остановился.

        Сразу после этого почувствовал резкую боль в шее, но не спереди и сбоку, а сзади и ощутил как что-то горячее потекло по спине под рубашку. Понятно, что кровь. Рукой он попытался зажать рану, но неугомонная бабуля на прощанье ткнула в кисть острием скальпеля, так что кровь побежала уже и оттуда. Он ни о чем не мог больше думать, как только о том, как остановить кровотечение, а бабка спокойно вышла из салона, открыла пассажирскую дверь в кабину, оторвала и выкинула в темноту трубку рации, разбила GPS-навигатор и растворилась в темноте, не забыв перед расставанием проткнуть два колеса. Зря. Он и одного бы с такими ранами на шее и кисти поменять не смог.

        С трудом ему удалось перебинтовать порезанную шею и кисть бинтами из фельдшерского медицинского ящика, который к счастью остался в салоне. Медикаменты, и даже наркотики пассажирку совсем не интересовали.
Провозился он с этим долго. Потом пытался безуспешно присоединить с трудом найденную выброшенную бабкой оторванную трубку рации, чтобы сообщить о своей беде, но боль  в ране кисти не давала этого сделать. Мелкие движения пальцами были ему не под силу.
        Раненый совсем уже собрался идти в сторону дороги, чтобы остановить кого-нибудь из проезжающих и попросить о помощи, но почувствовал сильную слабость. Он не имел понятия, сколько крови потерял, и что эта слабость возможно следствие кровопотери. Просто решил пять минут отдохнуть.
        Когда он открыл глаза, рядом с ним уже были полицейские.

        Пока два капитана пытались осмыслить приключения скорой помощи и ее обитателей, подполковник вернулся к монитору компьютера, несложными манипуляциями оживил его и вновь стал рассматривать регион произошедших событий в свете вновь отрывшихся обстоятельств. В поиск он включил уже и поселок Новый Городок и дорогу, соединяющую его с Бачатами, недалеко от которой и был найден угнанный автомобиль. Периодически он крутил колесико мышки, то увеличивая масштаб рисунка, то вновь уменьшая его, проглядывал записи с данными, полученными от водителя скорой, опять возвращался к монитору и опять водил пальцем по дисплею.

        - А что это за объездная дорога от нашего поселка к Бачатам? - Василий Иванович озвучил вопрос, явившийся результатом его долгих упражнений с компьютером.
        Он уже называл поселок, где оказался впервые, своим и, казалось, совсем не замечал этого.
        - Есть такая дорога, - ответил один из капитанов, который, похоже, был родом из этих мест или просто знал это все по долгу службы. - Кстати, она как раз выходит на ту дорогу, недалеко от которой машину нашли.

        Подполковник ожил.
        - А сколько оттуда до поселка? Хотя бы примерно.
        - Да километров двенадцать, или чуть больше. Здесь она выходит на технологическую дорогу для Белазов. По ней до поселка еще километров пять. Белазы в свою автобазу уходят, а она прямо в поселке, чуть ни в центре.
        - А по ней на легковой проехать можно?
        - Ну, на пятой - шестой скорости вряд ли, а вот на третьей спокойно. Я сам там летом проезжал. Минут двадцать…
        - А на грузовой?
        - На грузовой еще быстрее, да и ходят они чаще. В том числе и ночью, уголь ворованный с разреза возят.

        Василий Иванович на слова о ворованном угле совершенно не обратил внимания, зато сразу как-то помрачнел, чуть отдвинулся от стола, внимательно посмотрел на своих подчиненных. Те подобрались, понимая, что не просто за жизнь начальник будет сейчас беседовать с ними. Его они изучили достаточно хорошо.

        - Вот что, друзья мои… - голос следователя был настолько серьезным, что за весь сегодняшний долгий день они такого не слышали, поэтому насторожились еще больше. - Врожденный криминальный талант, жесткий характер, что следует из ее досье и опыт, полученный за долгие годы отсидки, сделали из Матрены Амбурцевой хитрого, я бы даже сказал изощренного и решительного уголовника. И вся хроника сегодняшних событий тому подтверждение.

        Всю эту историю с доктором и его ролью в смерти и расчленении трупа я считаю, она придумала здесь, не сходя со стула в этом кабинете. И мы это поняли, как только сделали обыск у нее дома. Там явно следы всего двух человек, а не четырех, как следовало из ее рассказа. И она знала, что мы это сразу поймем. Вопрос – для чего весь этот цирк? Думаю – потянуть время.

        А вот вся эпопея со скорой помощью была уже тщательно продумана, скорее всего, когда она находилась в камере для задержанных и безупречно приведена в жизнь. Да еще дежурный сержант подарок ей сделал – сказал, что из начальства никого нет. Одна рана на шее водителя сзади чего стоит! Лишнее убийство ей ни к чему, а так лишила человека возможности быстро обнаружить себя. А рация?.. А навигатор?.. Вот вам еще одно подтверждение – ей нужно время.

        Опять вопрос – для чего? И ответ, по-моему, очевиден. Она сделала крюк и почти вернулась домой, хотя на скорой могла уехать даже в соседнюю область и там затеряться.
        Но это не так-то просто без денег и документов. Понятно, что дружки какие-то у нее остались по всей стране, но не тот возраст и отдача от них уже не та будет. Да и дружков еще разыскать надо. А по ориентировкам найти и задержать бабулю гораздо проще, чем молодого мужика.
        Значит что? А то, что рвется она домой, за тем, что легко поможет ей решить все проблемные вопросы – за деньгами и документами, которых мы не нашли во время обыска.

        Так что собирайтесь голубчики и выдвигаемся на фазенду к Матрене. Там ее будем ждать очень тихо, долго и упорно, если она уже, конечно, нас не опередила. Но не думаю. По самой дороге она не пойдет. Ночь, и одинокая бабка на дороге это нонсенс.
        Хотя с ее талантом развести любого водителя не проблема. Скажет – дочь позвонила – дом сгорел, или зять в ДТП попал, дочери к нему ехать надо, а детей не с кем оставить. Найдет, что сказать. Вот тогда она нас и опередить может.
        Так что надо войти во двор осторожно, так, чтобы даже пес не залаял и сделать там засаду. В доме, в бане, в колодце, на огороде, в сарае… Везде… Сразу она во двор не ринется, опаску все же имеет. Знает, что мы кого-то оставить можем. Скорее всего, к утру ее ждать надо. Пока не убедится, что никого нет – не сунется. Но мы едем сейчас. Собирайтесь. Мы должны ее пересидеть…

        На этом его речь закончилась. Были, правда, еще напутствия про туалет, телефоны, курение, фонарики, колбасу для собаки… Больше для проформы, все это оперативники и сами прекрасно знали. Самое последнее напутствие все же было не лишним - брать беглянку только тогда, когда она будет уходить с вещами.
        В том, что какие-то вещи у Мамаши будут, Василий Иванович не сомневался.

         Это оказался обыкновенный черный кожаный дипломат, доверху набитый российскими и американскими деньгами. Такие портфели были очень модными в восьмидесятых, да и в большинстве фильмов про мафию, торговлю наркотиками или оружием деньги передавались именно в таких чемоданчиках.
        Правда, с внешним видом Матрены этот дипломат не очень-то монтировался, поэтому она и спрятала его в обыкновенный слегка потертый рюкзачок. А чтобы дипломат не слишком выделялся своей прямоугольной формой и не бросался в глаза, набила рюкзак кое-какой одеждой. Да и свою камуфляжную фуфайку со смешным синим воротником поменяла на вполне приличную темную куртку. Не забыла поменять и свой платок, и сапоги с меховой оторочкой, так, что, в конце концов, стала походить на обыкновенную пожилую селянку, поехавшую в город на рынок или за чем-нибудь еще.

         Взяли ее только благодаря Пирату. Дом и баня были опечатаны, так что срывать наклейки, о которых Мамаша наверняка имела представление, не стали, чтобы не вызвать у нее подозрения. Что это за обыск, после которого хозяйку закрывают в камере, а дом остается неопечатаным? Это не правильно а потому подозрительно.
        Как она прошла к стайке, не видел никто. Во всяком случае, ни от соседей через забор, ни через калитку она не заходила. И только обрадованный старый верный пес, почуявший свою хозяйку, радостным повизгиванием и позвякиванием цепью, заставил замерших по разным углам двора оперативников насторожиться.

         Потом промелькнула тень возле стайки, потом забеспокоился поросенок, через пару минут внезапно выскочивший на улицу. Даже в темноте было заметно, что в первую секунду он опешил от неожиданной свободы и холода, потом все же потрусил в огород.
        Из стайки была слышна какая-то возня, мелькал свет фонарика телефона, дальше раздался скрип чего-то металлического, двигаемого по металлу.
Оперативники не спешили, помня напутствие начальника – брать Матрену только на выходе и с вещами. Из стайки она появилась еще минут через пять, но вот каких-то вещей, кроме чего-то небольшого, прижимаемого к телу, что и разобрать-то в темноте было невозможно, с ней не было. Направилась она в дом, беззастенчиво отодрав наклейку с печатью, а вот вышла оттуда уже с набитым рюкзачком за спиной. Это было уже что-то.
        Особо она не сопротивлялась и бежать  не пыталась, понимая, что не в ее возрасте конкурировать в беге с препятствиями с молодыми мужиками. Единственно о чем попросила – отвязать собаку.
        К животным Матрена относилась явно лучше, чем к людям.

        Тайник был оборудован у нее в стайке, прямо в хлеву, где весело похрюкивал здоровенный, готовый по первым холодам превратиться в сало, холодец, фарш и прочие мясные деликатесы сто пятидесяти килограммовый хряк. Уже утром, когда стало светло, удалось рассмотреть схрон и подивиться слесарно - столярным способностям пожилой женщины, которые может проявить далеко не всякий мужик.
        У стены, обшитой кровельным железом, стоял массивный металлический бачок, сваренный из обрезка трубы - пятисотки – кормушка для кабана. Чтобы подрастающий свин не таскал свою кормушку по всему хлеву, бак был прибит за приваренные металлические ушки к стене, и подлинность конструкции на первый взгляд не вызывала сомнения. На самом деле гвозди при небольшом усилии вынимались из стены, бачок сдвигался в сторону, а вот под ним, под еще одним листом железа на полу и был тот самый тайник, который не могли найти днем при беглом осмотре, которому к тому же активно мешал мечущийся по стайке хряк.

        Как оказалось, добралась Матрена до своей избушки по озеру, чего никто не ожидал. Озеро на окраине поселка было небольшим и при желании его можно было обойти вокруг за час. Правда, у своего северного берега озеро густо заросло высоким камышом и подбиралось к самым огородам, так что спокойно пройти здесь было невозможно. Озеро за камышом превращалось в топкое болото, которое подбиралось к самым заборам, а кое-где так и заглядывало прямо к грядкам с картошкой, так что нижняя часть огородов у большинства жителей, зарастая травой, так и стояла бесхозной.

        Из огорода Матрены прежними хозяевами были проложены небольшие мостки, по которым легко можно было добраться до чистой воды, которую они использовали для огородных нужд. Здесь камыш немного расступался в стороны, образуя небольшой затончик, так что сюда легко можно было добраться на лодке, и рассмотреть с противоположного берега кого-то, кто хотел спрятаться в этой бухточке,  было невозможно. Лодку непоседливая бабка позаимствовала у спящего охранника насосной станции.

        Восточный берег озера был достаточно высоким, да и глубина в этом месте была приличная. Метрах в десяти от воды стояла небольшая насосная станция, которая качала воду куда-то на разрез, да на садовые участки, расположенные еще дальше окраины.
        Сторожа, по очереди охранявшие насосы и следящие за их исправностью, все трое были заядлыми рыбаками и пользовались своим преимуществом перед другими рыболовами, которым вблизи станции рыбачить было запрещено. А вот они ставили сети и здесь, и вдоль камыша, и даже у западной части озера до глубокой осени, пользуясь небольшой  лодчонкой, которую приобрели у кого-то из местных жителей за сущие копейки. Сейчас все предпочитали легкие надувные лодки, но и эту плоскодонку, ночующую на берегу безо всякого замка при желании мог легко сдвинуть один человек.
        Как оказалось, Матрена про эту неохраняемую ночью лодку знала, поскольку не раз видела караульщиков станции плавающими по озеру, а вот оперативники про нее даже не догадывались, и, к счастью, никто из них у мостков не остался.

        Матрена, зацепившись за камыши, часа два прождала в бухточке, не выбираясь из лодки и не подплывая близко к берегу, пытаясь понять – есть кто во дворе или нет. Тишина ее и пугала и успокаивала одновременно. Утешало еще одно – не гавкал Пират, старый, верный пес.
        Потом еще полчаса прислушивалась уже непосредственно на мостках и в огороде, и только потом, успокоенная предрассветным безмолвием, решилась подняться к своему тайничку, да и кое-какие вещи с документами из дома забрать.
        Если бы не Пират…

 Дней через пять меня снова пригласили в полицию. Именно пригласили, позвонив по телефону, а не вызвали повесткой. Причем пригласили вежливо, поинтересовавшись временем, когда мне будет удобно, что вселяло некоторый оптимизм. Я понимал, что это связано с моим участием в деле о расчленении трупа, но особо не переживал. Никаких криминальных грехов за собой я не знал, а потому был спокоен. К тому же алиби у меня было железобетонным.

        И чего это старший лейтенант до меня тогда так докопался? Не мог сразу уточнить, где я был в ту ночь, когда умер этот несчастный зэк?  Я же дежурил и всю ночь провел в больнице, даже на минуточку не мог отлучиться. Две операции за ночь, да еще три или четыре амбулаторных обращения по мелочи. Да и свидетелей у меня - весь персонал и человек пятнадцать друзей и родственников больных и пострадавших. С одним армянином, подвернувшим ногу, так сразу семеро сопровождающих было, и все горластые, на двух машинах приехали.

        Беседовал со мной мужчина чуть младше меня, во всяком случае, внешне. Но вот спокойная уверенность, исходившая от всей его фигуры, манера разговора, и глаза, в которых житейской мудрости было целое море, заставляли чувствовать себя перед ним чуть ли не пацаном. Я тоже прожил и повидал немало, видел и рождение людей, и смерть, когда-то помогал людям, когда-то, как ни старался, не мог, но набрался ли я житейской мудрости?

        Ответить однозначно на этот вопрос я не мог. Сейчас я считал себя дураком. Вот на фига мне надо было откидывать это покрывало на тележке? Теперь вот приходиться по полицейским отделениям бегать, на работе отпрашиваться, на что наш главный смотрит крайне негативно. Потом еще суды будут, куда меня обязательно вызовут. Это я уже проходил… Сегодня пришлось операции отменять из-за этой беседы, потом еще придется… А люди настраивались, ждали… Вот каково им?..

        Неужели эту бабку без меня бы не нашли? Нашли бы, конечно, пусть позднее, но нашли бы все равно. Да и грохнул один уголовник другого, это плохо?
Что-то подсказывало, что плохо, и тогда на Комсомольской я поступил правильно. Впору медаль просить. Но сейчас мне хотелось только одного - как можно быстрее исчезнуть и никогда больше не появляться в полиции.

        Подполковник, представившийся Василием Ивановичем, похоже, совсем не собирался говорить о делах сегодняшних, и это было непонятно, а оттого немного тревожно. Его больше интересовало начало моей трудовой деятельности: где и как учился, как я, городской житель, окончивший институт с отличием,  попал в этот заштатный поселок за тысячи километров от дома и массу других вопросов такого же общего плана. Наконец, задал вопрос совсем не обычный, к которому незаметно и  подводил меня.

        - Скажите, Максим Сергеевич, а правда, что все врачи помнят своих больных, погибших по их недосмотру или из-за врачебной ошибки?
        Вопрос был настолько неожиданным, что я испытал легкое изумление. За всех врачей, конечно, говорить не берусь, но я-то своих помнил всех.

        Помнил умерших в стационаре, к кому помощь запоздала из-за позднего обращения или молниеносных осложнений типа тромбоэмболии легочной артерии. Помнил погибших в приемном покое, когда повреждения после ДТП или железнодорожной травмы были настолько обширными, что просто не успеваешь что-то сделать, хотя и пытаешься. Помнил даже пофамильно.
        Умерших из-за моей явной халатности больных у меня не было, иначе бы я уже давно работал где-нибудь на разрезе помощником машиниста экскаватора или тепловоза. Но, Бог миловал.

        Проблема, конечно была. Если в крупной больнице вокруг поступившего тяжелого больного одномоментно ходят кругами и хирург, и травматолог, и нейрохирург, и анестезиолог, да и любой другой специалист, кто потребуется, решая, что с ним делать, чем помочь, то у нас все с точностью до наоборот.
        Дежурный врач - хирург в единственном числе заменяет собой и травматолога, и нейрохирурга, и анестезиолога и любого другого спеца, в ком может возникнуть нужда, поскольку взять их ночью негде, да и днем весьма проблематично. Так что порой приходится и думать, и работать сразу за троих – четверых. Но, повторюсь, Бог миловал.

        Понятно, что вопрос полицейского был чисто риторическим, и не память всех врачей в целом о своих погибших пациентах его интересовала. Ему почему-то было важно узнать мое мнение об этом, и, наверное, уточнить были ли у меня такие пациенты, погибшие из-за моей халатности. Но я таких не помнил.

        - За всех врачей я сказать, конечно, не могу, - пытаясь нарыть что-то в памяти, растягивая слова начал я, - но своих умерших помню всех.
        Я хотел продолжить и рассказать, что у меня-то явных проколов во врачебной практике вроде не было, но он не дал мне закончить.
        - А больного Зубкова Игоря помните?
        Молодец подполковник! Как издалека начал. Спросил бы сразу…

        Этого больного я помнил так же хорошо, как и всех остальных, но какой-то своей особенной вины в его смерти не чувствовал. К тому же этот парень умер дома, а наблюдался в поликлинике, периодически попадая в стационар чисто для симптоматического лечения, или, как у нас говорят, для паллиативной помощи.

        Молодой парнишка, лет двадцати на приеме пожаловался, что накануне вечером помочился кровью. Утром все вернулось к норме, моча стала  светлой и прозрачной, но он все же решил обратиться к врачу, провериться.

        Причин гематурии, то есть появления крови в моче насчитывается более тридцати, в том числе и такая неприятная как рак почки или мочевого пузыря. Примерно так же я и рассказал больному, правда, про рак говорить не стал. Не принято было в те годы пугать пациентов страшными диагнозами.
        Это сейчас не скрывают, и говорят со всей откровенностью об имеющихся у больного проблемах, надеясь, что он отнесется со всей серьезностью и ответственностью к своей болезни и ее лечению.

        Паренек выглядел вполне здоровым и при осмотре ничего необычного я у него не обнаружил, тем не менее, направил сразу на анализ крови и мочи. Через полчаса анализы были готовы, но заподозрить по ним какую-то патологию было сложно. Никаких признаков анемии в анализе крови не было, да и в моче было всего два или три не измененных эритроцита, что является нормой.
        Пришлось направлять его на экскреторную урографию.

        Это сейчас в арсенале диагностических способов есть и УЗИ, и МРТ, и МСКТ, где опухоль распознают за пять минут, а в то время единственным, пожалуй, методом диагностики серьезной патологии почек была именно урография. В вену вводилось контрастное вещество, которое выводилось почками, давая при этом рентгенологическую картину состояния полостной  системы почек. Деформирована система – явная патология, скорее всего опухоль.

        Вот это и предстояло сделать Игорю Зубкову. Направление в рентген кабинет на обследование он забрал. Забрал и амбулаторную карту, ссылаясь на необходимость приема у кого-то из врачей.
        Первые несколько дней я о нем помнил, но думал, что задержка связана с загруженностью рентген кабинета, а потом забыл, напрочь. Была бы амбулаторная карта в кабинете, я бы обязательно о нем вспомнил, поскольку имею привычку раза два в неделю перебирать все карты в кабинете, отыскивая невостребованные с незавершенными обследованиями или лечением. А ее-то как раз и не было.

        Второй раз я встретился с ним месяца через три и опять по тому же поводу – кровь в моче. Правда, сейчас он выглядел похуже – бледный, немного похудевший, какой-то вялый и апатичный. Да и в анализе мочи картина была совсем другая – свежие эритроциты, форменные элементы крови, сплошь. Это уже заставило сразу направить его в отдаление.
        В день поступления сделали цистоскопию, посмотрели мочевой пузырь с помощью специальной оптики, и никаких источников кровотечения не выявили. Оставались почки.
        Рентгенолог после экскреторной урографии дал однозначное заключение – рак почки. Вот вам и двадцать лет…

        Парня направили в онкологический диспансер, откуда он прибыл на удивление быстро. Онкологи покрутили, повертели нашего больного и выявили у него метастатический плеврит. Процесс в почке зашел далеко и дал метастазы в плевральную полость, где стал скапливаться выпот, мешающий дышать. Эту жидкость эвакуировали и нашли в ней атипичные раковые клетки, что говорило о неоперабельности процесса. Парня отправили домой умирать.

        Несколько раз он поступал в отделение с тем же плевритом, где скапливающуюся в плевральной полости жидкость удаляли, что давало ему возможность хоть какое-то время сносно дышать, потом все повторялось.
        В одно из таких кратковременных пребываний Игоря в стационаре я поинтересовался, почему он сразу не прошел обследование до конца, не сделал во время экскреторную урографию. Ответ, честно говоря, ошеломил.
        - Так прошло же все. Крови в моче больше не было. Да и анализы показали, что нормально. А чего лишний раз облучаться…
        Да, анализы при первом обращении действительно были нормальными.

        Об этом больном пришлось Василию Ивановичу все рассказать, тем более, он, похоже, об этом случае знал. Во всяком случае, мне так показалось. На протяжении всего рассказа он сидел и смотрел на меня как-то отстраненно, скрывая улыбку. Было непонятно, но разгадка пришла с окончанием рассказа.

        - А знаете, Максим Сергеевич, что этот Игорь Зубков сын Матрены Филипповны Амбурцевой, ныне Вам знакомой? - неожиданно заявил он, когда я закончил свой рассказ.
        Я в изумлении только покачал головой и больше, пожалуй, от того, что в очередной раз убедился в справедливости изречения – как тесен мир. Кто бы мог подумать… А Василий Иванович продолжил.
        - Вы знаете, что на Вас жалоба по этому случаю была?

        Еще бы не знать. Все жалобы, как и всех своих умерших я помнил. Правда, здесь особых репрессий не последовало. Просто пришлось писать подробную объяснительную, как оказывалась помощь больному Зубкову. Объяснительную я отдал начмеду и больше меня по этому поводу не пытали, из чего я сделал вывод, что особо виноватым меня здесь не считают.
Пришлось рассказать и об этом.

        - На тот момент мамаша отбывала очередной срок и ее, как рецидивистку, осужденную по тяжкой статье, на похороны сына не отпустили, - продолжил словоохотливый подполковник. - О смерти сына ей написала бабушка, у которой Игорек и воспитывался. Написала она и о его болезни.
        Не знаю, что там было написано и почему, но Матрена решила, что именно Вы виноваты в смерти сына и затаила на Вас злобу, которою пестовала несколько лет в лагере, да и по выходу на свободу. - Помолчал и сказал совершенно неожиданное. -  Она решила Вам отомстить.

        Я ошарашено сидел, смотрел в лицо подполковника, видел его шевелящиеся губы, но какое-то время воспринимать слова не мог. Ничего себе! На ровном месте нажил себе «кровника», да еще какого! Уголовника – рецидивиста… Вернее уголовницу, что в целом сути дела не меняло.
        Но ведь парень сам виноват, что во время не прошел обследования. Направление-то я ему дал, и дал сразу же. Интересно, что она хотела со мной сделать? Если следователь завел об этом разговор, то он наверняка знает. Я снова включился в разговор.

        - Она посчитала, что за свою халатность и смерть ее сына Вы должны сидеть в тюрьме, - продолжил Василий Иванович. - Но раз власти расценили это по-другому, она сама сделает так, что Вы все равно там окажетесь. Хлебнете всего того, чего в свое время в избытке досталось ей. Короче, она решила Вас подставить.
        Он сделал паузу, давая мне возможность переварить услышанное. Когда я кивнул головой, он продолжил.
        - Она планировала совершить преступление, причем тяжелое, в котором бы обвинили Вас. Со всеми вытекающими…. К сожалению, у нас еще так бывает. Косвенные улики, отпечатки пальцев на месте преступления, из вещей что-нибудь подбросят… И она бы, возможно, это сделала. Опыта ей не занимать, но времени не хватило.

        Вплотную она занялась воплощением своего плана в жизнь только в последний год, все выжидала. А тут стала за Вами приглядывать, узнавать, что да как. Приходила в поликлинику просто в очереди посидеть и послушать. А где лучше узнаешь все про врача, как ни в очереди к нему.
        Даже возобновила знакомство с отошедшим от дел старым зэком, который, Вы удивитесь, живет в том самом крайнем доме на Заречной перед пустырем. Из этого дома, якобы приходя в гости, она Вас у той самой ямы и приметила. Даже не поленилась  у ямы потоптаться, и в памяти сей факт отложила.

        Дальше я сидел, не понимая, зачем он мне все это рассказывает. Ведь и так все понятно.
        Задержанную бабку, как я понял, уже раскололи. Ни от кого другого, как только от нее, узнать следователь этого не мог. Ей, по моим понятиям, в любом случае грозит срок даже просто как соучастнице преступления. Неужели просто, чтобы насолить мне она человека убила?

        Василий Иванович, словно читая мои мысли, ответил и на этот вопрос.
        - Вот тут в дело вмешался случай, который, возможно, избавил Вас от проблем в будущем. Да и Вы сами себе помогли.

        К ней действительно ночью заявился дружок ее брата – уголовника и попросил убежища на несколько дней. Отсидеться пока все не уляжется. Лучшего места, где искать его никто не будет чем у Матрены в этом маленьком поселке найти, с его слов, было невозможно. А кто уж братова кента разыскивает – дружки или полиция, она уточнять не стала. Всегда следовала принципу – меньше знаешь, дольше живешь. Приютила.

        Даже баньку для дорого гостя протопила, а пока он парился да расслаблялся, вещички его пересмотрела. Особенно один очень интересный кейс с кодовыми замками ее заинтересовал, но лагерного опыта в таких делах, как замок открыть, пусть и кодовый, у Мамаши было с избытком.
        Открыла, а как увидела кучу денег, так крышу у нее и сорвало. Когда-то такие деньги она в руках держала, и тогда все было по-другому. А сейчас?.. Вот эта разваливающаяся изба, да поросенок в стайке… Захотелось Матрене хоть на чуток, но вернутся к прежней, правильной жизни. А с такими деньгами…
         Хотя, сказать, что бабуля совсем рассудок потеряла нельзя. Даже наоборот, все просчитала. Раз дружок прячется, значит, где он никто не знает, и у нее его искать не будут.

         Вышел из парной беглец, а в предбаннике уж и стол накрыт, вроде как уважение, приезд отметить надо. Только не знал он, что в разлитую уже водку бабка Матрена клофелин подмешала, доверял ей, да и брат, кореш его,  за сестру в свое время поручился.
        Лекарство хранилось у нее чуть не год, когда вдруг давление стало мучить, так его для снижения и назначили. Давление снижалось быстро. Со временем перешла на другие таблетки, а эти берегла, словно чувствовала, что пригодятся. Знала, для чего их применить можно, хотя сама такими делами раньше не занималась. Не по масти ей было. А тут вот пригодились.
        Ну, а как гость ее отрубился, она его колуном по голове.

        Только потом думать стала, куда же труп девать. Нет бы закопать у себя на огороде по частям или в озере утопить, все бы глядишь и прошло незаметно. Нет, вспомнилась ей Ваша яма и решила она этот труп и здесь для воплощения своей мести использовать.

        Бедолагу на части порубила. Голову и руки в бумагу завернула, в сетчатый мешок из-под картошки сунула и в озеро. Надеялась, что бумага в воде размокнет, а остальное раки доделают. Так что и узнать никого невозможно будет. Раки в озере водились.
        Остальное Вы знаете.

        Василий Иванович откровенно улыбался, как человек хорошо сделавший свою работу, и я уже готовился сказать несколько благодарственных слов в ответ, но он опередил меня.
        - Выходит, Вы сами себе помогли избежать неприятностей в будущем, Максим Сергеевич. Не откинули бы Вы покрывало с тележки, не увидели бы  с каким она грузом, глядишь и удалось бы ей прикопать его в Вашей яме. А дальше дело техники…

        Вызвала бы Вас как врача на дом, или к тому самому зэку, соседу Вашей тещи, получила бы отпечатки пальцев, биологический материал, к теще бы тот самый дипломат с пото-жировыми убиенного куда-нибудь в сарай подбросила… Нашла бы способы жизнь Вам отравить.
        И в задумчивости закончил:
        - Та еще бестия…

        После небольшой паузы я все же спросил:
        - А откуда это все в таких подробностях стало известно? Она что, сама  себя сдала?
        - А у нее выбора другого не было, как на сделку со следствием пойти, чистосердечно признаться. Улики все против нее, И самая главная улика – та самая голова и руки отрубленные. Нашли их водолазы, достаточно быстро нашли. А когда идентифицировали… Оказался убитый тем самым Совой, личностью в криминальном мире известной и в наших базах многократно присутствующий, который со слов Мамаши уехал и не вернулся.

        А на деньгах в дипломате его отпечатки. А на колуне в сарае его кровь. Да и маленький топорик, которым труп расчленяла, водолазы тоже нашли. Не успела бабка прибраться как следует, боялась, что  труп смердеть начнет, а вдруг кто унюхает.
        Срок ей огромный светит, а умирать в тюрьме не хочется.

        Потом Василий Иванович словно посерьезнел.
        - Я ведь Вас для чего пригласил? Поблагодарить хочу за Вашу помощь, что не остались равнодушным, что мимо не прошли, а тем самым не только себе, но и нам здорово жизнь облегчили. Так ведь все могло получиться у бабки Матрены, и Вам бы в будущем, наверное, не сладко пришлось.

        На этом мы расстались.

        Увидел я Матрену Филипповну только на суде, месяца через три. Правда, про месть за смерть сына на процессе нигде не упоминалась. Во всяком случае, меня по этому поводу не расспрашивали, но мне и рассказа следователя хватило - я почему-то ему верил.
        Матрена сидела в металлической клетке на виду у целого зала понурая, какая-то уставшая, еще больше постаревшая и глаза у нее были совершенно пустые. Увидев меня, она никак не отреагировала, просто отвела глаза.