письмо часть7

За политическими заключенными, используя любую оказию, добровольно следовали верные жены, некоторые с малыми детьми на руках. Те, кому посчастливилось устроиться на работу, за трудодни получали молоко и, сделав из него творог, тайком передавали мужьям. Но были жены, которые писали мужьям, чтобы они никогда не напоминали им о своем существовании. Такой жестокий приговор от близкого человека застал старшего лейтенанта в ту пору, когда навигация на реке закрылась, и связь с Большой землей прервалась на многие месяцы. Он держал в руке скомканный лист письма, чувства его смешались: от любви до презрительной почтительности к жене (всё-таки мать его сына). Он не мог понять, что отречение от него жены продиктовано усталостью бесконечного ожидания, растянувшегося на многие годы и желанием жить счастливой жизнью, не думая о войне и ее последствиях. Долгожданное письмо по своему содержанию казалось ему настолько жестоким, что даже приговоренные десять лет каторжных работ не были так обидны и несправедливы, как эти слова любимого и близкого человека. Слова, отнявшие дальнейший смысл самой жизни. - Что же делать, Марья Семеновна!- шептали его губы. - За что я вынужден тут отвечать? За несправедливое обвинение? Не по своей воле оказался в сибирском лагере, сломавшем мне жизнь. Ни ты, никто не смеет меня осуждать за то, что я оказался здесь. Я ушел воевать, потому что не мог поступить иначе. Спроси у тех, кто погиб или сейчас умирает от ран, смогли бы они поступить иначе. Они бы ответили, что тоже пошли бы воевать только для того, чтобы вы были счастливы, живы и здоровы. Родная моя, неужели ты не понимаешь моих настоящих чувств, разумеется, в редких письмах я не мог объяснить, а ты по-своему воспринимала мое длительное молчание. Но причина заключалась не в моем нежелании, а в постоянном перемещении в неизвестном направлении. Находясь в положении преступника, под строгим надзором, с того самого момента, как освободился я из плена, у меня не всегда была возможность подать о себе даже короткую весточку. Хочу тебе сказать, что я всегда был уверен в тебе, думал, ты будешь жить в ожидании нашей встречи. А, впрочем, бог его знает, разные бывают причины, почему иногда жены оставляют мужей? Может, кто соблазнил, сыграв роль защитника? Но только не обвиняй меня в том, что я добровольно ушел на войну. Война - это всеобщее горе, общее страдание, может позволительно для кого-то прикрываться бронью, чтобы не идти на фронт, но только не для меня. В волнении, с побледневшим лицом смотрел он на проплывающие по реке плоты ангарской сосны. По-осеннему чистый воздух тянул с реки свежей прохладой вдоль берега, путаясь в чернолесье. Он чувствовал неразрывную связь с этим лесом. Ему казалось, что деревья понимают его и сочувствуют, потому что однажды, потеряв листву, они также бывают одиноки. - Конечно, я сживусь с одиночеством, хоть эта мысль мне горька. Не смогу я забыть тебя, Марья Семеновна, навсегда останутся в памяти хорошие светлые дни, проведенные вместе. Выражение беспокойства отражалось на его лице. На сердце у него было тяжело, потому что вспомнил всю совместную жизнь до последних подробностей: - Помню твой светлый, теплый прощальный взгляд, как ты стояла на платформе, снизу глядя на меня, стоявшего в дверях вагона, уже битком набитого такими же добровольцами. Как сейчас помню твое милое, хорошенькое личико, небольшую фигурку, твою молодость, где женственность еще мешалась с детскостью. От твоих, вверх поднятых, сияющих глаз, на сердце у меня становилось тяжело, потому что казалось, что прощаюсь на всю жизнь. Я стоял худой, нескладный, в дорогу надел грубые сапоги и старую куртку. И все-таки тогда ты смотрела на меня непритворно любящим и грустным взглядом. После третьего звонка, так неожиданно и резко ударившего по сердцу, я ринулся с площадки вагона, как безумный, припал к твоей груди. Помню, как ты, прижимая ладонь к еще плоскому животу, говорила, что будете вдвоем ждать меня с фронта. И вот это письмо.… От этих строчек треснула моя жизнь. Теперь я не твой муж? Что же это такое? Как же я был глуп?! До сего времени я даже думать себе не позволял, что ты можешь навсегда отказаться от меня! Ведь прежде я тебе очень нравился. Получается, я был глуп, доверившись неизвестно откуда извлеченному понятию о взаимной вечной любви. Сейчас начинаю понимать, что только наивные люди могут верить в женскую верность, я тоже оказался в их числе. Боялся даже думать о том, что ты можешь предать меня! От твоих строк треснула моя жизнь! – Она разлюбила меня, у нее есть другой? Как же так? Она же говорила: тебя буду любить всегда, будь спокоен. Она же обещала любить, ждать? Я же видел, что она не обманывала меня, говорила серьезно, со слезами на глазах, не повторяла чужих слов уходящему на фронт мужу. Получается, что теперь она не считает себя связанной этим обещанием? Или все-таки она как будто нарочно это мне говорила?– Отчего же ей было не разлюбить меня? – С каменным выражением лица приглушенным шёпотом оправдывал он жену.– Четыре года войны и десять лет каторги, почти вся жизнь пройдет мимо. Это бездна с туманным будущим, осталось ли оно вообще у меня? Ради чего я воевал? Что у меня теперь остается - Родина? – растерянно спрашивал себя Анатолий. – Родина, которая осудила за несовершенные преступления, обвинив в измене? Он искал и не находил ответы на мучившие его вопросы: «За что мне такое наказание? За то, что я остался жив и не погиб на фронте?» Ему казалось, что совершена чудовищная ошибка по отношению к нему. Все, что происходит вокруг - дурной сон. Находясь в плену в фашистском лагере, он четко понимал, за что переносит эти ужасные испытания. Родина, семья, убеждения делали там его волю твердой, придавали силы. Старший лейтенант фронтовой разведки, раненый попал в плен, случайно выжил и был освобожден солдатами не Красной армии, а союзниками. И вот начались длительные и унизительные допросы, оскорбления. Не выдержав издевательского обращения, Анатолий ударил подполковника контрразведки, таким образом, подписал себе приговор, стал врагом народа. О чем он еще думал сейчас, конечно, все о войне, из-за нее он потерял жену и сына. На войне выжил, думал, к семье вернется, так нет, в Сибирь попал.– Господи! Какая ужасная вещь - война! Он судорожно сжал пальцы в кулак, видимо страдая больше, чем умирающий солдат, его глаза наполнились слезами. – У меня ничего не осталось! – растерянно шептал Анатолий Семенов, уже не понимая, зачем ему вообще надо было добровольно идти на фронт. И еще меньше понимая, зачем надо было после плена возвращаться на Родину, которая его отвергнет. И всё-таки он не представлял себе иную жизнь вне Родины.