Традиция - это целая невидимая армия

Очевидно, что культура связана с посмертием своих творцов. Никогда живой писатель, философ, никогда его творчество не будет расцениваться как до конца настоящее, пока он не умрёт. А если всё-таки его творчество принято за настоящее, за великое, если оно включается в большую культуру, то сам творец становится «живым классиком», и сам эпитет «живой» говорит здесь о том, что на самом деле ему бы уже пора и умереть. И люди странным образом чувствуют, что человек этот уже где-то и в чём-то умер. Он уже легенда, перед ним преклоняются, его ставят в один ряд с великими отшедшими, уже и музей пора создавать… Его уже больше чувствуют в его книгах, чем в его теле, в котором он продолжает ходить, разговаривать, писать. Так было с Толстым. В последние годы его жизни люди удивлялись, что он, автор «Войны и мира», «Анны Карениной», ещё жив, что его можно встретить, поговорить с ним. А ведь он был очень бодр и деятелен до самой своей смерти. Нечто подобное сейчас происходит с Солженицыным. Творчество – как вино, оно должно настаиваться во времени. Очевидно, это как-то связано с посмертьем творца. Читая книгу, мы не можем не общаться с её автором, вложившим в неё свою душу. Эта книга тысячами нитей связана со своим автором. И по творениям человека можно узнать нечто и о его посмертной судьбе. После смерти человека люди начинают в его творениях ощущать множество новых смыслов, происходит общение. Получается, что культура – это канал общения с отшедшими, канал помощи живым от наших дорогих отшедших. Отвергающий культуру отвергает эту помощь, а при этом и ущербляет свою жизнь, ущербляет Богом данную данность. Я думаю, что творчество Достоевского не обладало такой мощью, когда Достоевского читал Толстой и ворчал на хаотичность его романов. Да и сам Толстой… Я думаю, что его творчество сейчас уже никого не может соблазнить, толстовство уже невозможно. А вот будит он людей до сих пор. И всем показывает, и своими угловатыми трактатами, и муками душевными, и самой своей суровой смертью, что один человек в духовном поле не воин, он не должен быть один в духовной жизни, эта ноша не создана для его плеч. И что с Церковью лучше не ругаться и не рвать с ней, не выбрасывать её из своей жизни, как ненужную ветошь. И во всём этом мощном, сложном, но в целом положительном влиянии, которое оказывает Толстой на людей, мы можем видеть, что с ним было и каким он стал в своём посмертии. И мы можем чувствовать, что он жив. И мы все с ним хорошо знакомы, он приятель наш, кому – друг, кому – противник, но мне кажется, что эта противность более поверхностна, чем сам Толстой. Таким образом, творец творит не только свою жизнь и судьбу (как это было, например, у Достоевского с «Белыми ночами»), но и своё посмертие. В этом очень мощный смысл творчества, который делает его в чём-то самодостаточным, существенным и значимым уже самим по себе, даже и без читателей. В этом, самом главном смысле, рукописи и вправду не горят. Как, впрочем, не сгорает ни один поступок, ни одно слово, ни одна мысль человека, но всё идёт в вечность и там ждёт человека. Таким образом, традиция – это целая невидимая армия, принимающая участие в той битве, которая разворачивается в сердцах и душах людей. И традиции бывают разными. Есть и материалистическая традиция. Есть Маркиз де Сад. Есть Бодлер. Есть «Декамерон» Джованни Бокаччо. Культура вообще двойственна, как двойственна духовность. Но тёмная культура скорее паразитирует на культуре как таковой. В стихотворении Бодлера о гниющей лошади гораздо больше этого смрада и мерзости, чем самой культуры. Сама же культура есть как бы десант живого, осмысленного и доброго порядка вещей в этот застывший и молчащий заколдованный мир, ждущий своего просветления. 1998 год

http://proza.ru/2022/10/24/884

https:// ridero.ru/books/zapiski_novoobrashennogo/