Еле слышный монолог

Мама, мамочка, больно…
Приоткрой слипшиеся ресницы, взгляни на меня разочек; мне очень нужно чтобы ты взглянула на меня, чтобы увидела…
Тогда я успею рассказать тебе, сколько ты для меня значишь…

Тот слепой и теплый тоннель, в котором я начинался, это для меня так важно, как не важно ничего другое, ведь другого никогда не было.
В нем я ощущал себя маленькой  драгоценной жемчужинкой, покоящейся
 в ласковых объятиях материнской плоти.
О, как хочется мне поделиться с кем-нибудь ощущением этого сияющего жемчужного блаженства, этого счастливого бытия, когда тебя баюкают волны материнского тепла!
Всем своим крошечным существом я пытался представить тебя , предугадать, узнать до срока…
Мне представлялось, что ты совсем юная тонкошеяя девочка…
Девочка, собирающаяся стать мамой для меня…
О, счастье!
У тебя  улыбчивые губы и наивные светлые глаза, правда, ведь?
Спутанные русые волосы, мягкие, шелковые…
И как, наверное, тебя любит кто-то еще за наивные светлые глаза, за паутину тонких волос, за трогательную родинку на детской шейке!
И как же я буду любить тебя! Я уже ЛЮБЛЮ, мама!
Я готов был растаять от нежности к тебе, гордился твоей улыбкой, твоими светлыми волосами, твоей щемяще-юной красотой, которую чувствовал сквозь кожу…
Замирал в своей космической невесомости, чувствуя случайное прикосновение твоей ладони; ладонь находила место, где крошечный узелок, который  становился  МНОЙ, замирал от радости и боялся дышать, чтобы своим дыханием не спугнуть эту большую добрую птицу–твою ладонь, мама…

Я становился чуть больше и ощущений прибавлялось.
Теперь я отчетливо представлял, как ты меняешься.
На твоих гладких щеках появлялись красные пятна и я страдал от них так же, как страдала ты…
У тебя кружилась голова и меня вертела карусель, остановить которую своими силами я не мог.
У тебя появлялись слезы и в каждой горькой  твоей слезинке я тонул от страдания.
В моем уютном заточении думалось только о тебе и о том, что тягуче-вечное и неумолимое время каждый день, хоть на чуть-чуть приближает время нашей невыдуманной встречи; эту ослепительную вспышку света, океан света , в котором, словно из тумана, проступит твоя изящная шея и мягкий рот, румянец щек, и потянется, наконец, ко мне наяву та большая ладонь, тепло которой я так хотел ощутить.
Я становился мечтателем, мама…
Сладко замирая, представлял, как ты первый раз приблизившись, остаешься рядом.  Теперь уж насовсем…
Я знал уже, что твой голос- это сладкая музыка утром и загадочный шепот на ночь, чтобы сны были слаще; что сгиб твоей руки-это самая волшебная колыбель…
И я уже понимал, каким избранником я стану-плод любви самой прекрасной женщины Вселенной…
Смутные тревоги не омрачали мое важное, наполненное высоким смыслом, бездействие.
Я знал, я чувствовал, что скоро будут пугающе-радостные перемены и я, пока еще маленькой рыбкой, затрепыхаюсь, радуясь своему новому состоянию…
Это предощущение трепета поселилось во мне, щекотало нетерпением и начинало заявлять о себе.
И вот-вот уже готово было прорваться наружу.
Как прекрасен будет этот почти свободный полет, это  бесконечное легкое парение!
 
Вдруг внезапно появилось  недоумение и тягучее чувство тревоги…
Оно острыми иглами пыталось пробить мою неуязвимую оболочку и тонкие укольчики  беспокойства жалили мое неспособное сопротивляться естество.
Отделиться от них никак не получалось.
И я решил, что смогу приспособиться  к этим ощущениям потому, что и это  была ты, и это было частью тебя.
Но тревога росла.
Я не понимал, отчего это мое внутреннее счастливое мерцание тускнеет и дрожит, отчего пропадают чудесные мгновения слитности с тобой, с мерными ударами твоего сердца и легким флером дыхания.
Густой клей тревоги спеленал меня совсем.
И это уж никак не походило на беспечное и блаженное прежнее наше единство.
В какой-то неуловимый миг тревога переросла в кошмар, прорвав темноту острием заточенного металла, и это никак не походило на нить солнечного луча, который должен был в нужный срок проникнуть в мою долгосрочную надежную темницу и послужить началом нашей невероятно-счастливой встречи, мама…
Боль затмила свет, сопровождавший ее, и от этого не было спасения.
И тут враз я понял, что уже не будет ошеломительно-счастливого мгновения встречи с тобой; и согнутой в локте руки не будет, и нежного шепота перед сном-холодный металл прошел сквозь меня и пронзил наше общее будущее.
И в этот раз ты не защитила меня, мама…
И я перестал быть собой.
 И частью тебя я тоже быть перестал.
Крошечный, продырявленный насквозь, никому не нужный бывший лоскуток твоего тела, медленно застывающий на ослепительно-белых марлевых тампонах……
Смутно-зыбкая пелена моего счастливого начала и бескрайняя беспощадная белизна конца…
Но вот боль отпускает и я чувствую, как  прозрачным  пузырьком воздуха поднимаюсь наверх.
И на секундочку успеваю по-настоящему увидеть тебя и обрадоваться, что представлял тебя такой, как вижу сейчас, любимая моя - с тонкой шеей и спутанными волосами.
Вот он, полет…
Долгожданная свобода движения и свет, океан света…
Его нелипкие объятия.
«До свидания, мама…»-больше я ничего не успеваю сказать тебе, мы слишком далеко друг от друга.

Спасибо за то, что ты была, что поселила во мне надежду на бытие,
за дыхание почти осязаемой  жизни, за ослепительный восторг ожидания встречи с тобой…
Спасибо, мама…спаси…