Динабурги

                ДИНАБУРГИ

  Прошли годы после того, как я закончила мемуары о семье моих родителей, и мне вдруг захотелось для наших внуков рассказать и о семье моего мужа их дедушки, то есть о предках Иосифа Борух-Ароновича Динабурга. Надо сказать, что некоторые члены этой семьи были очень даже колоритные фигуры, у которых я многому научилась в жизни.

  Семья любого человека это самое главное, что определяет его личность. Так мне кажется. Особенно в начале жизненного пути. Что касается меня, то я была счастлива в доме своих родителей, и часто думала о том, что, к сожалению, это не будет длиться вечно. Предчувствие меня не обмануло. Но речь пойдет не о моей семье, об этом я уже рассказала в предыдущей книге «Улыбка нежности или чарующий мираж», а о семье моего будущего мужа, Иосифа Борух-Ароновича Динабурга.

 Итак, семья Динабург.

  Родоначальником клана Динабург, насколько  известно, был раввин Игуда Лейб. Жил он в конце семнадцатого или в начале восемнадцатого века. В родословном древе, которое составил незадолго до своей кончины двоюродный дядя моего мужа, Ицхак Динабург (о нем рассказ пойдет ниже), упоминается Шнеер Залман 1746 – 1818г. Он был сыном Йегуда Лейб и раввином в городе Ровно. Звание раввина получали выпускники йешивы (еврейского учебного заведения)  только после успешной сдачи экзаменов.

  Фамилий у евреев в те давние времена часто не было. Было двойное или тройное имя, в котором всегда присутствовало имя отца. Кроме того почти всегда указывалась местность, местечко, или город, или деревня, где он родился.  Хотя в середине 18-ого столетия вышел закон об обязательном присвоении фамилии всем евреям. Но они не очень-то хотели записывать себе фамилии: боялись, что это упростит призыв на армейскую службу. Фамилии евреям поголовно в обязательном порядке стали давать только при Советской власти, после всесоюзной переписи населения, которую провели в начале 20-ого века после Октябрьской революции 1917-ого года. Тогда в паспорте зачастую в связи с всеобщей неразберихой записывали, что придет в голову. Например, наша еще молодая тогда родственница, родная тетка моей мамы, кстати, главная инициатор переезда после революции из еврейского местечка близ города Орша, не куда-нибудь, а прямо в Москву, записала себя всего-то примерно на 10 лет моложе. Молодец! Она прожила очень долгую жизнь, и я до сих пор не знаю, в каком настоящем возрасте она умерла.  Кстати, на моих руках. А вот еще курьезный пример с возрастом моей другой бабушки Марики по фамилии Райх. Когда она была уже очень пожилая, и уже совершенно слепая, как-то по телефону ею заинтересовался случайно позвонивший мужчина. Ошибся номером. После короткой беседы он спросил, сколько ей лет, и она тоже представилась на 10 лет моложе своего настоящего возраста. Вот уж смех, да и только! Женская логика! Но эти примеры относятся к членам моей семьи. Семья же Динабург не позволила бы себе такие легкомысленные выходки. Многие из них по гороскопу Козероги или Водолеи, а с ними так запросто не пошутишь. Люди весьма серьезные.

  Фамилия Динабург связана с одноименным городом, основанным в 1285 году на реке Двине. К слову сказать, окончание «бург» по-немецки означает крепость или замок. Вначале город Динабург это была крепость в Юго-восточной Латвии. В течение нескольких сот лет город формировался, развивался и разрастался вокруг этой крепости под влиянием разных культур. Первый период с 13-ого по 16-ый век он был немецкий в составе Ливонского ордена. Затем с 16 по 18 век - польский. После первого раздела Польши (1772г.), которую поделили между собой Австро-Венгрия, Россия и Польша, начался российский период,который продолжался до начала 20 века. С 1920 года город Динабург был переименован в Даугавпилс и вошел в состав Литвы.
  Евреи в Латгалии начали селиться с середины 18 века по разрешению Екатерины Второй. Долгое время до этого они являлись обособленной общиной, исключенные из общественной и государственной жизни. В тот период город Динабург все еще представлял собой небольшое поселение возле оборонительного замка. На 1765год в городе имелось три улицы: Рижская, Люцинская (Лудзенская) и Замковая.
С 1772 года состоятельные евреи на присоединенных к Российской империи землях получали российское подданство, а значит и равные права с русскими торговцами и промышленниками. С 1780 года им было разрешено записываться в купечество, что способствовало быстрому росту еврейского населения города Динабург. Город начал разрастаться, был утвержден план его развития. К концу 19-ого века население города составляло около 70 тысяч человек, в том числе евреи 32 тысячи, русские 19 тысяч, поляки 11,5 тысяч, белорусы 1,5 тысячи и латыши 1274 человека. А к началу первой мировой войны население уже составляло почти 113 тысяч человек. Это был крупнейший город в Витебской области. Вскоре он был переименован в Двинск. Видимо предки семьи Динабург жили в этом городе уже чуть ли не с конца 17 века.
 
  Итак, Анна Давидовна Динабург, тетка моего мужа, то есть родная сестра его отца, Боруха Ароновича, стала в последствие самой знаменитой женщиной в семье. Ее племянницы, Мина и Аня были погодки, причем абсолютно разные как внешне, так и по характеру. Они жили в Петербурге (Ленинграде). Мина была похожа на свою мать Соню Динабург, а Аня – на отца. Девочки рано потеряли родителей: Муж Сони и самая маленькая сестренка Мины и Ани утонули в реке, отправившись на пароходе в круиз. Поехали покататься, отдохнуть, и не вернулись. Утонул весь пароход со всеми пассажирами.
   Все члены семьи Динабург были очень трудолюбивы и предприимчивы. В начале 19 века семья перебралась в Украину и поселилась в маленьком городке Конотоп. Возможно, причиной этого  было бегство от нашествия армии Наполеона. Что вполне вероятно.
  Конотоп, ничего себе такой городок. Правда, я там не была, но часто проезжала по железной дороге на Киев или на юг. Поезд всегда останавливался на станции города Конотоп. Заспанные пассажиры выскакивали из вагонов, чтобы купить ягоды, фрукты, семечки и еще много вкусненькой еды у деревенских бабушек, которые, как я помню, всегда были в светлых разноцветных платках. Они подзывали своим мягким украинским диалектом голодных пассажиров. Кстати украинский акцент всегда казался мне более музыкальным, более мягким, чем русский  и отзывался добрым отзвуком в моей душе.   
  Конечно, мы ничего не знали о Конотопе и даже не интересовались этим местом. Это был для нас только транзит в более интересные места. Но так сложилось, что многие родственники моего будущего мужа, так или иначе, оказались уроженцами города Конотоп. Как они оказались в Украине покрыто мраком и одному богу известно. Бегство из Литовского местечка от Наполеона, это одна из версий, никем не доказанная.
  Оказывается, городок Конотоп очень даже интересен своей историей. Может быть, и даже наверняка, в России есть немало городов с интересными историями. Но просто с ними не была связана моя жизнь.
  Так вот Конотоп. Во-первых, название уже говорит о том, что это местность  заболоченная и здесь когда-то давным-давно тонули кони татарской конницы. Город расположен в северо-восточной части Украинского Полесья в пределах Днепровско-Донецкой впадины. Конотопские земли после упадка Киевской Руси были захвачены Великим Княжеством Литовским, а в дальнейшем эти земли стали предметом пограничных споров между Речью Посполитой и Русским царством.  В скобках добавлю, что сегодня идет жестокая война за присоединение этих земель и всей Украины к России. Вдруг, ни с того, ни с сего, российский президент заявил, что эти земли и даже вся Украина должны принадлежать России, поскольку Украина это не государство, а просто территория. Весь мир с удивлением поначалу, а теперь и с ужасом смотрит, как Российские самолеты бомбят мирных жителей, кстати, (в том числе и многочисленное русское население), женщин и детей. И все это под предлогом освобождения? От чего и от кого? Представляете - от украинских нацистов, которые угнетают несчастный русский народ. Просто несусветная дурь какая то. Уже несколько миллионов беженцев жителей этих земель покинули свои дома и бегут в соседние страны и в Израиль тоже. А пришедшая русская армия убивает, насилует и издевается над мирными жителями хуже нацистов во время второй мировой войны. Хорошо, что наши родственники, то есть те, о которых я пишу, не дожили до этой страшной катастрофы. А их потомки благополучно уже давно живут в Израиле. И мы тоже.
  Но вернусь к повествованию о родословной семьи Динабург. Первые поселенцы Конотопа – свободные люди. В основном казаки. В течение несколько веков город переходил от поляков к украинцам от украинцев к казакам, а потом и к русским, и так по кругу. Жить было не скучно. Во время северной войны со шведами в начале 18-ого века конотопчане разгромили шведский отряд и отстояли город. Это вкратце об истории Конотопа.
  После отмены крепостного права, (кстати, крепостное право было введено не на всей территории современной Украины), в царской России была построена Курско-Киевская железная дорога, которая прошла через Конотоп. Это стало большим подарком для жителей. В городе проводились ярмарки, он стал известен, как торговый центр и очень быстро развивался. В конце 19-ого века в Конотопе насчитывалось около 19 тысяч человек. Из них малороссов – 10290, евреев – 4415, великороссов – 3565.
   С середины 19 века глава клана Давид Динабург владел в Конотопе мыловаренным заводом. После его смерти управление заводом взяла на себя старшая дочь Давида «тетя Феня», как называл ее любимый племянник, мой будущий муж, Иосиф. У нее оказались предпринимательские способности. Вообще все женщины семьи Динабург были хоть и очень маленького роста, но зато с хорошей умной головой, большим широким носом и практичной хваткой. Так под управлением тети Фени семья всегда имела хороший доход. А семья была не маленькая шестеро детей: Яков, старший и самый практичный, три девочки Феня, Соня и младшая Аня. Затем еще брат Иосиф, и наконец, самый младший брат Борух, отец моего мужа.
  Все дети получали только домашнее образование, так как в гимназию евреев не очень-то принимали. Приходилось брать домашних репетиторов, чтобы сдать экзамены экстерном. Старшие дети помогали младшим. Конечно, за все это нужно было платить немалые деньги.
 
  Самая способная, младшая сестра Аня, очень хорошо училась и успешно сдала вступительные экзамены в Киевский Институт на медицинское отделение. Как раз в разгар Революции 1917года. Я просто не понимаю, как при такой неразберихе можно было успешно учиться. Да еще сдавать экзамены, когда кругом стреляли. Но, тем не менее, в 1921 году она окончила обучение в институте с отличным дипломом по специальности неврологии. В дальнейшем через несколько лет она защитила докторскую диссертацию. Впоследствии Анна Давидовна стала профессором медицины и известным не только в Украине, но и всей стране диагностом. Многие говорили, что она врач от бога. Мне она как-то рассказывала как ее учили в Институте: пока очередной абитуриент доходил от входной двери класса до стола преподавателя, принимающего экзамен, студент, будущий медик, должен был уже составить анализ его состояния, и даже поставить предварительный диагноз, принимая во внимание его походку, выражение лица, физиогномику, манеру разговора и т.д. и т.п. Анне Давидовне повезло, что после окончания института она проходила практику в поездах с раненными солдатами. Это была во все времена, конечно, опасная, но самая лучшая практика для медиков. Уже с 1928 года она публикует научные статьи о структуре головного мозга, об опухолях в головном мозгу, о клинике поражения шейных межпозвоночных дисков и т.д. Я ее помню всегда сидящую за письменным столом или пишущую очередную книгу, или читающую различную литературу и не только медицинскую, например передовой для того времени журнал «Новый мир» и другие.
  Занималась она также частной практикой. Помню, что у нее были приемные дни по средам и понедельникам, когда она консультировала частным образом на дому всех желающих. На лестнице довольно основательного старинного кооперативного дома   на Пушкинской улице, что в центре Киева рядом с Крещатиком, где жила Анна Давидовна, выстраивалась длинная очередь из самых простых людей, приехавших из  разных уголков Советского Союза к ней на прием. Эта очередь тянулась по всей лестничной клетке наверх, на третий этаж. А потолки в этом элитном доме были высотой более четырех метров. За визит она брала очень небольшую плату, кажется, три рубля. И только в редких случаях 5 рублей. Прямо по Жванецкому. А с некоторых пациентов ничего не брала. Зато иногда получала необыкновенные антикварные подарки. Вся квартира была заставлена какими-то удивительными статуэтками, сервизами, вазами, картинами старинных мастеров. Со всех этих вещей приходилось регулярно снимать много пыли. Иногда это делала ее первая домработница Ольга, которая также по совместительству обрабатывала летом и огород на даче. После смерти Ольги появилась новая домработница Паша, тихая деревенская женщина, которая была и кухаркой и прислугой.
 
  Каждое лето к Анне Давидовне приезжали из Ленинграда уже не молодые ее племянницы Мина и Аня, дочери Сони, старшей сестры Анны Давидовны. Жили они у нее на даче под Киевом все лето. В 60-х годах киевским профессорам медицины стали выделять участки земли под строительство дачных домиков. Конечно, не бесплатно. А.Д. сразу вступила в этот дачный кооператив. Это было известное место – Пятихатки или известная всем Коста Заспа примерно в 30 км. от Киева. Прекрасный смешанный лес, тихая чистая речка Козинка, в которой даже водилась рыба, очень красивый луг перед речкой. Не местность, а просто сказка. Кроме того, там строились и преподаватели Киевской консерватории, и вообще культурная элита Киева. Анна Давидовна мечтала, чтобы на дачу приезжал ее муж Оскар. Но, к сожалению, этого не случилось. Один раз он приехал на дачу после долгих уговоров. Анна Давидовна сделала ему целую экскурсию: показала весь дом, затем окрестности. Но все было напрасно. Он все похвалил, но по нему было видно, что он выжидал момент, чтобы побыстрее смыться. В жизни у него была одна страсть: только книги, по специальности, он был ортопедом, и по истории. Покупал он в основном редкие, даже антикварные экземпляры. Каждое утро после 11-ти часов утра выходил из дома, шел в книжный магазин, который находился рядом с домом. Если там ничего нового не было, шел в следующие магазины. Возвращался обязательно с книгами подмышкой. Обедал и заваливался с новыми книгами на свой старинный страшного вида топчан, который строго запретил выбрасывать и даже чистить. Вся комната была завалена книгами до потолка. Найти там какую-либо книгу порой было просто невозможно. Поэтому вместо поисков проще было пойти и купить ее еще раз, что он и делал.
 
  Своих племянниц Анна Давидовна очень любила, особенно Мину, которая была похожа на свою мать Соню. Помогала им материально. И не только им. Своих детей у Анны Давидовны не было, так что она помогала всем своим племянникам. И кстати содержала своего мужа Оскара. Аня и Мина  примерно 2 раза в месяц приезжали с дачи в киевскую квартиру и занимались пылью. Чистюли были необыкновенные. Впоследствии у домработницы Паши с годами начались проблемы со зрением, поэтому часто Анна Давидовна сама убирала квартиру. Когда Паша окончательно потеряла зрение, то все это делала Анна Давидовна сама. Но Пашу она не отправила обратно в деревню, и та доживала свой век на всем готовом. И только после смерти Анны Давидовны деревенские родственники забрали ее в деревню.

  Своих племянниц и племянников Анна Давидовна лечить не любила. Умная была женщина. Чувствовала, что с родственниками потом проблем не оберешься. Исключение составляла ее старшая сестра Феня. После того, как завод у Фени отобрала милая добрая Советская власть, она жила вместе с Анной Давидовной в ее Киевской квартире. В конце жизни у Фени случилось что-то с головой. Каждый день во второй половине дня после обеда тетя Феня собиралась ехать в Конотоп. Видимо доделать что-то там, что не успела закончить. Собирала чемодан на полном серьезе. Никакие уговоры не помогали. Это было начало приступа.  Скорее всего, у нее была болезнь Альцгеймера, которую и до сих пор лечить не умеют. А.Д. делала ей укол, и тетя Феня засыпала. А просыпаясь, она ничего не помнила, что происходило с ней до сна, а уж, тем более, что собиралась в Конотоп. И конечно никто ей это не вспоминал и не задавал глупые вопросы. Тетя Феня тихо умерла как раз, когда мы с Осей поженились. Поэтому намеченное свадебное путешествие в Киев Ося отменил, и мы поменяли Киев на Прибалтику, и свадебное путешествие мы провели в Риге и на Рижском взморье.

  Во время учебы в институте Анна Давидовна познакомилась со студентом ортопедического факультета. Его звали Оскар Рабинович. Как сейчас принято говорить завязались отношения. Она влюбилась. Он был очень талантливый человек. Она считала, что у него большое будущее. Они были совершенно разные: он очень высокий и худощавый, а она очень маленькая с необыкновенно умными глазами. Они помогали друг другу в сложных ситуациях. В конце учебы они поженились и стали жить вместе. Он был неординарный персонаж. Не подчинялся никаким правилам и канонам. Однажды его еще студентом послали на практику от института в какой то поселок под Киевом. Отряд, с которым он поехал, должен был выполнять задание по продразверстке. То есть отбирать у местных жителей зерно, хлеб, коров, коз и т.д. для города. А крестьян оставляли голодать и по сути обрекали целые семьи на голодную смерть вместе со всеми детьми. По прошествии лет, это назвали «голодомор». Миллионы крестьян умерли. Сельское хозяйство пришло в упадок. Причины уничтожения половины населения Украины еще не разгадано до конца.
  Там, в деревне Оскар быстро понял суть Советской власти. По дороге обратно домой он сделал очень умный шаг, а главное до смешного простой: глубоко закопал свой партбилет в землю, и стал в одночасье беспартийным. Решение неожиданное и остроумное. Очень хорошо написал об Оскаре его ординарец Йони ДЕГЕН. Его воспоминания были напечатаны в журнале «Семь искусств». Привожу их полностью. Лучше я не напишу. Вот они.

  «Впервые я присутствовал на клинической конференции. Многое в ту пору было для меня впервые. Кончался первый месяц моей работы врачом, из него – около недели в первой клинике Киевского ортопедического института.
Ординатор продемонстрировал своего пациента. Сестра на каталке увезла больного. Началось обсуждение. Случай был очень сложным.
Молодые врачи скромно слушали выступления старших. Все соглашались с тем, что необходимо оперативное вмешательство.
Аргументы были убедительны. Даже на секунду я не усомнился в том, что маститые врачи, облаченные степенями и званиями, не могут ошибиться.
Выступление заключил заведующий клиникой, профессор Елецкий, ортопед старой школы, опытный травматолог. С уверенностью, соответствующей его высокому положению, он указал на необходимость операции, которую собирался осуществить лично.
Оставалось назначить ассистентов, и можно было перейти к разбору следующего больного. И вдруг...
  – Александр Григорьевич, простите, что я прошу слова после заключения, но у меня возникли некоторые соображения. – Это произнес старый врач, полулежа на стуле, зажатом двумя письменными столами. Его странная голова с седыми космами покоилась на руке, облокотившейся на стол. Он не изменил позы, произнося эту фразу.
   Профессор кивнул утвердительно, явно подавляя неудовольствие.
Все в той же позе старый врач начал неторопливую речь. Но как он говорил!
Только сейчас мне стало ясно, что предложенная операция абсолютно не показана больному.
  Кто-то из старших научных сотрудников пытался возразить. Старый врач спокойно и убедительно (все в той же позе) отмел возражения.
В ординаторской наступила тишина. Все смотрели на профессора.
  – Ну что ж, – сказал он, – Оскар Аронович прав. Последуем его совету.
Начался разбор следующего больного. Я старался получше рассмотреть старого врача, которого до конференции ни разу не встречал в клинике.
  Сероватая седина, казалось, месяцами не знала расчески. На подбородке и на шее седая стерня недобритых волос Я не знал, что это результат небрежного пользования электрической бритвой. У всех врачей клиники были хирургические халаты с завязками сзади. На нем был терапевтический халат, заплатанный, помятый, несвежий. Под халатом была видна такая же несвежая рубашка с потертым воротником и нелепый галстук, завязанный веревочкой. Штанины брюк, не ведавших утюга, внизу были оторочены размочаленной бахромой. Из-под них, вырвавшись на свободу из собранных в гармошку носков неопределенного цвета, торчали штрипки кальсон. По носкам никогда не чищеных ботинок, казалось, прошелся самый грубый рашпиль. Но самое главное – на некрасивом мудром лице застыла такая безысходность, что я немедленно представил себе жуткий быт этого необыкновенного врача.
Я представил себе его нищенскую зарплату, а из нее – вычеты, и займ, и взносы. Я представил себе, как его семья ютится в тесной комнатке коммунальной квартиры. И, вероятно, есть дочь на выданье, такая же некрасивая и такая же умная, как ее отец. А сероватость изможденного лица – определенно результат хронического недоедания.
  Я тут же решил, что, как только получу свою первую зарплату (еще более нищенскую, потому что я был начинающим врачом, а он – врачом со стажем), приглашу его в ресторан и накормлю сытным обедом.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что Оскар Аронович Рабинович  старший научный сотрудник с высокой заработной платой.  Он самый опытный на Украине специалист по периферической нервной системе, что ему всего лишь пятьдесят четыре года, что у него вообще нет детей, и обедом в ресторане он может накормить не только меня, а весь институт, потому что его жена – знаменитый профессор-невропатолог с огромной частной практикой, и в она день зарабатывает чуть ли не столько, сколько старший научный сотрудник в течение месяца.
Вскоре мы стали друзьями, хотя Оскар Аронович был на двадцать восемь лет старше меня.
   В ту пору коммунистическая партия объявила нового святого – академика Павлова. Изучение Павловской теории нервизма, как и все, доводилось до абсурда. Апостолы нового святого проповедовали, что, руководствуясь учением Павлова, любую болезнь можно вылечить продолжительным сном. К нам в клинику поступали больные с тяжелейшими несросшимися переломами. Вместо того чтобы, как положено, зафиксировать конечность гипсовой повязкой, поверившие апостолам малограмотные врачи лечили больных с переломами длительным сном.
  В клинике проводились обязательные для врачей занятия по Павловскому учению. Я должен был воспринимать абсурдную профанацию как истину в последней инстанции. Ведь я был ортодоксальным коммунистом. Но почему-то не воспринимал.
Однажды я не выдержал и возразил руководителю семинара, сказав, что его утверждения (а это были утверждения официальные, «спущенные сверху») не только не имеют ничего общего с опытами Павлова, но даже противоречат законам природы.
После семинара Оскар Аронович подошел ко мне и очень громко сказал (я еще не знал, что он туговат на левое ухо):
  – А вы, оказывается, истинный европеец. Богоборец и искатель истины.
Мы разговорились. Я рассказал ему о книге Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики». С этой книгой у меня уже были связаны неприятности в студенческую пору... Так начались наши продолжительные беседы.
Вскоре обнаружилась еще одна точка соприкосновения – любовь к поэзии.
  Оскар Аронович писал стихи. Мне кажется, плохие стихи. А слушать он мог часами, отлично понимая, что такое хорошо, а что такое плохо. Не понимал он лишь тогда, когда речь шла о его стихах.
  Примерно через месяц после нашего знакомства он пригласил меня к себе.
Проходя по широкому коридору в его кабинет, я заметил в открытой двери смежной комнаты невиданную мною роскошь. В ту пору я, вероятно, не смог бы объяснить, почему именно роскошь. Только значительно позже я познакомился с уникальной коллекцией его жены, профессора Анны Давыдовны Динабург. Фарфор, уникальная
мебель, гобелены.

  В 1974 году моя добрая знакомая, скульптор и профессор-искусствовед Рипсиме Симонян оценила эту коллекцию примерно в семь-восемь миллионов долларов.
Мы прошли мимо двери в «музей» и вошли в его комнату. Я застыл изумленный.
Все стены комнаты от пола до потолка (а высота комнаты превышала четыре метра) были заняты стеллажами, плотно забитыми книгами. В центре комнаты стояло кресло-кровать с неубранной постелью, со свисающим на пол одеялом. У изголовья постели высилась груда книг в дорогих кожаных переплетах с золотым тиснением – бесценное собрание французского романа шестнадцатого-семнадцатого веков.
Я переходил от стеллажа к стеллажу, немея от восторга. Впервые в жизни я увидел однотомники полного собрания сочинений русских поэтов на тончайшей рисовой бумаге. Такие же собрания английских, итальянских, немецких и французских поэтов в оригинале. Знакомые мне по погибшей отцовской библиотеке шестнадцать книг «Еврейской энциклопедии» и черные с золотом тома Брэма. Подписные тома классиков мировой литературы в этой библиотеке казались случайно заглянувшими сюда бедными родственниками.

  Когда дар речи вернулся ко мне, я узнал, что Оскар Аронович свободно владеет английским, испанским, итальянским, немецким, польским, французским, чешским, древнегреческим и латынью.
А еще несколько лет спустя я узнал, что так же свободно он владеет ивритом и идишем.
  В восьмилетнем возрасте к восторгу отца, который обучал двух своих сыновей по двуязычной Библии, маленький Ашер-Оскар перевел на иврит шесть первых строк стихотворения Лермонтова «Три пальмы».
Пока я рассматривал книги, Оскар улегся на свою постель, свесив ноги на пол, и появившийся в комнате шпиц Дези принялся усердно грызть носки ботинок. Так вот откуда следы рашпиля!
В те годы, выше всякой меры перегруженный работой, я редко бывал у Оскара. Только спустя несколько лет у меня появилась возможность упиваться сокровищами уникальной библиотеки.

  Оскар был блестящим невропатологом, врачом-мыслителем. Каким образом? Я не могу объяснить. Происходило это без всяких усилий с его стороны. Он просто не был намерен, даже не был в состоянии предпринимать усилия. Большей неорганизованности и расхлябанности мне еще не приходилось встречать. Ему было проще трижды купить одну и ту же книгу, чем попытаться разыскать ее в своей библиотеке.
Сколько раз я уговаривал его пригласить библиографа, составить каталог, навести порядок, чтобы среди тысяч книг найти нужную. Оскар соглашался. Но и только.
Понятие о приличном внешнем виде было ему недоступно, как, впрочем, и его жене и его любовнице, если ее можно определить таким термином.

  Самой естественной позой Оскара было полу лежачее положение, особенно, когда ему приходилось разбираться в сложных случаях. Консультируя очень тяжелого больного, Оскар мог позволить себе полу лечь рядом с ним, обдумывая диагноз, либо диктуя врачу результаты осмотра. В женских палатах это иногда приводило к курьезам и фривольным шуткам пациенток. Но добродушие Оскара служило ему надежной броней.

Он никогда не читал записей, продиктованных им консультаций. Однажды, – в страшную пору после Девятнадцатого съезда партии, когда еврею было опасно существовать и трижды опасно – заниматься врачебной деятельностью, – я прочитал в истории болезни несусветную чушь, подписанную доцентом Рабиновичем. Так малограмотная ординатор записала его консультацию. Я показал ему запись. Она вызвала у Оскара взрыв веселого смеха. Я напомнил ему об опасности. Оскар легкомысленно махнул рукой.
Он продолжал подписывать свои консультации, не читая, что написали не всегда грамотные и не всегда добросовестные врачи.

  Однажды, когда Оскар диктовал мне результат осмотра моего больного, я вложил в историю болезни вкладыш и вместо консультации стал записывать стихи, приписываемые Баркову:
Судьбою не был он балуем,
Но про него сказал бы я:
Судьба его снабдила...
Не дав в придачу ни...
В записи не было троеточий. Полновесные русские выражения завершали каждую строку. Как и обычно, Оскар подписал свою «консультацию» не читая.
  – Отлично, Оскар, – сказал я, – завтра на институтской конференции я вложу этот лист в эпидеоскоп и продемонстрирую на экране, что старший научный сотрудник Рабинович диктует ординаторам.
  – Что именно?
Я прочитал. Оскар расхохотался.
  – Ну, Иона, не станете же вы делать такую пакость?
  – Стану. Непременно стану.
Оскар перестал смеяться. Он согласился дать мне честное слово, что не будет больше подписывать, не читая, если я сейчас же уничтожу этот лист.
Конечно, он не сдержал слова.

  Оскар ушел на пенсию, не дождавшись своего шестидесятилетия. Причиной было несуществующее сердечное заболевание, в которое он верил настолько, что даже сумел убедить других. Может быть, не надо было убеждать? Может быть, руководство Киевского ортопедического института только обрадовалось, что таким безболезненным способом избавилось еще от одного еврея, к тому же – Рабиновича? А то, что Рабинович – уникальный врач, никого не волновало.
Оскар прекратил врачебную деятельность. Это было преступлением перед нуждавшимися в нем больными. Но жена, профессор Динабург, умела завести его в наиболее сложных случаях, в которых даже она, выдающийся невропатолог, нуждалась в консультации.
  – Оскар, – говорила она, – я уверена, что этот случай тебе не по зубам.
  – Какой случай?
Анна Давыдовна докладывала.
  – А ты разобралась?- спрашивал Оскар.
  – Конечно, – отвечала Анна Давыдовна.
  – Посмотрим. Напиши диагноз и не показывай, что ты написала.
Затем начинался цирк. Я получал огромное удовольствие и еще большую пользу, наблюдая эти консультации – «турниры».

  Однажды мне крайне понадобилась помощь Оскара. В больнице, в которой я работал, находился на излечении десятилетний мальчик. Два крупнейших киевских ортопеда, в том числе мой учитель, поставили диагноз «туберкулез поясничного отдела позвоночника». Продолжительное болезненное лечение не улучшало состояния ребенка. Ежедневно наблюдая его, я все больше убеждался в ошибочности диагноза. Но, говорили, если диагноз костный туберкулез по ошибке поставит даже начинающий врач, опытный профессор не сразу решится его опровергнуть. А тут было все наоборот – диагноз поставили два профессора, и я собирался убедить их в ошибке.
У меня уже не было сомнения в том, что у Миши какое-то неврологическое заболевание. Но какое? Моего знания и опыта было явно недостаточно. Мне нужна была консультация не просто хорошего невропатолога, а именно Рабиновича. Но как его заполучить?
  Больница у черта на куличках. Стояли редкие для Киева морозы. Частной практикой Оскар не занимался никогда. А сейчас, на пенсии – подавно.
Мы жили по соседству. Он – в седьмом, а я – в пятом номере. Я знал, что в половине десятого утра он выбирается из дома, чтобы совершить очередной обход книжных магазинов. К этому времени я «случайно» оказался возле его подъезда. Оскар обрадовался, увидев меня.
(Разрабатывая план «операции Рабинович», я в течение двух недель старался не попадаться ему на глаза и не подходить к телефону, когда он звонил).
Постояли. Поговорили. На вопрос, что нового, я ответил, что есть новые стихи, но я очень тороплюсь. Впрочем, он может услышать эти стихи, если проводит меня. Оскар охотно согласился. Тут возникла техническая проблема.
Было очень скользко. У меня в левой руке палочка. Следовательно, я шел слева. А Оскар слышал только правым ухом. Поэтому, пока мы спускались по Прорезной на Крещатик, я орал стихи так, что редкие прохожие шарахались от двух сумасшедших.
Мы подошли к остановке восьмого троллейбуса. Я был бедным врачом и не мог позволить себе такой роскоши, как такси. Конечно, можно было обратиться к Мишиному деду, который каждый день приезжал в больницу. Но взять у него деньги на такси? Я даже представить себе не мог такого. А присутствие деда разрушило бы мой хитроумный план.

Подошел троллейбус, а я еще не дочитал стихотворения. Мы проехали одну остановку и на площади пересели в трамвай. На Контрактовой площади я читал стихи, пока, душераздирающе визжа на закруглении, мимо нас проезжали ненужные трамваи номер девять, одиннадцать, девятнадцать.
Подлый ветер пронизывал до костей. Ноги окоченевали. А двенадцатого номера, как назло, все не было.
Наконец он появился. До седьмой линии в Пуще-Водице мы ехали час и пять минут. В полупустом вагоне пассажиры с недоумением смотрели на двух ненормальных, из которых один криком извергал из себя стихи, а другой, подставив правое ухо, пытался услышать их в грохоте промерзшего трамвая.
Читать стихи на морозе в течение двух часов! К тому времени, когда трамвай подошел к нашей остановке, я уже не кричал, а сипел.
  – А теперь, Оскар, платите гонорар. Можете натурой. У меня лежит ребенок, которого вы должны посмотреть.
  – Иона, you are cheat[1], – прокричал он, рассмеявшись. Потом, вспомнив, что я не владею английским языком, добавил:
  – Sie sind ein Schwindler!
Оскар Аронович внимательно обследовал Мишу. Как жаль, что только я один присутствовал на этом уникальном уроке неврологии! Мне стало все ясно еще до того, как он сформулировал диагноз. Оскар посмотрел на меня так, словно увидел впервые, и нараспев произнес:
  – Иона, вы становитесь врачом. Отвергнуть приговор, вынесенный двумя корифеями – это, знаете ли. Вот если вы еще сформулируете диагноз.
Я сформулировал диагноз. Оскар поправил меня и, не скрывая удовольствия, заявил:
  – Вы, конечно, жулик, и cheat, и Scwindler[2], и вус ин дер курт, но еще три консультации вы честно заработали.
Должен ли я сообщить, что я так же честно оправдал прозвища, данные мне Оскаром (жулик, все, что в кружке, или в картах), и три-четыре его консультации умудрялся засчитывать за одну!

  Шли годы. Крепла наша дружба. Еще одна важная тема появилась во время наших бесед: Израиль. Вот когда я узнал, что Оскар свободно владеет ивритом.
Его отец в Прилуках к четырнадцати годам изучил Талмуд. Он экстерном сдал экзамен за восемь классов гимназии, не проучившись в ней ни одного дня, и был принят на юридический факультет Киевского университета. Но его исключили за участие в революционных демонстрациях. Еврей, знаток Талмуда, не мог не участвовать в революционных демонстрациях. Юридическое образование он завершил в Юрьевском университете. Ему предложили остаться на кафедре, если он перейдет в христианство. Он отказался от этой чести. Еврей с юридическим образованием несколько лет прослужил казенным раввином в Керчи.
Октябрьскую революцию он воспринял уже без восторга. Сын Арона Рабиновича Ашер-Оскар запоем читал книги на иврите, которые он получал в библиотеке «Общества распространения просвещения между евреями России».

  Он учился в реальном училище в Санкт-Петербурге, но окончил училище уже в Киеве после февральской революции, которая очень воодушевила еврея, не усвоившего опыта своего отца.
  Прозрение приходило постепенно по мере знакомства с советской властью.
Нельзя сказать, что с годами Оскар становился более странным, чем прежде, хотя моя жена считала это очевидным. Он мог внезапно прийти к нам потому, что в этот момент его мучил вопрос, существует ли пустота. И мы до поздней ночи обсуждали физические проблемы.
Казалось, Оскар уже ничем не мог удивить меня. Но как-то, когда я позвонил ему, трубку сняла Анна Давыдовна. Мы поговорили. На просьбу пригласить к телефону Оскара она ответила:
  – Его нет дома. Он у своей любовницы.
Я потерял дар речи. Оскару в ту пору переваляло за семьдесят. Даже в молодые годы он не был похож на героя-любовника. Неужели справедлива пословица «седина в голову – бес в ребро»? Неужели Оскар стал «мышиным жеребчиком»?
Ответ на эти вопросы я получил, когда Оскар познакомил меня со своей любовницей.
Старую русскую аристократку трудно было отличить от еврейки Анны Давыдовны. Та же неряшливость – внешняя и в быту. Тот же рафинированный интеллектуализм. Тот же профессиональный уровень – профессор университета, один из крупнейших в мире специалистов в своей области.
Возможно, слово любовница следовало заключить в кавычки? Не знаю.
Когда я приходил к ней и заставал Оскара в его излюбленной позе – возлежащим на старом диване с торчащими пружинами (а профессор была вполне состоятельным человеком и смена мебели не являлась для нее проблемой), они прерывали очередной спор на французском языке по поводу стиля романа семнадцатого века и неохотно переходили на русский язык.

  Еще раз удивил меня Оскар перед нашим отъездом в Израиль. Он пришел попрощаться со мной и вдруг попросил прислать ему вызов.
С Анной Давидовной я неоднократно говорил об Израиле. Я знал, что в свои семьдесят четыре года она уже не способна на катастрофические перемены.
Я напомнил об этом Оскару, который был на несколько лет старше жены.
  – Ну что ж, – ответил он, – я поеду один.
  – Оскар, простите мне грубую откровенность. Вам около восьмидесяти. К тому же, вы глухи. Что вы дадите Израилю?
  – Я дам, – упрямо ответил он.
  – А ваша бесценная библиотека. Вам ведь не разрешат ее вывезти.
  – Человек приходит в мир голым и голым уходит на тот свет.
  – Хорошо. Если в Израиле я получу подтверждение о серьезности вашего намерения, я пришлю вам вызов.
Мы сердечно попрощались. Почему-то я был уверен в том, что вижу его в последний раз. В Израиле я не получил подтверждения о его намерении приехать сюда. И вообще я ничего не слышал об Оскаре.
  1985 г.
P.S. Глава о моем учителе Оскаре Ароновиче Рабиновиче уже около полутора лет лежала в столе, когда летом 1987 года я неожиданно получил от Оскара письмо, полное обиды за то, что не пишу ему.
Оскар сообщил, что он совсем одинок. Анна Давыдовна умерла. Незадолго до этого скончалась его любовница.
Я представил себе Оскара, одного в квартире-музее. Как наяву, перед моим мысленным взором предстала его большая комната, переполненная бесценными книгами. Я немедленно ответил на письмо и напомнил о непременном условии переписки: из Израиля в Советский Союз пишут, только получив на это разрешение.
Вызова Оскар уже не просил. Зато попросил прислать ему фотографии  Иерусалима. Я охотно выполнил его просьбу. Что еще я мог сделать для почти девяностолетнего одинокого еврея, живущего среди книг, о которых только можно мечтать, в музее с коллекцией стоимостью в семь-восемь миллионов долларов (по ценам 1974 года), которую, как и книги, некому унаследовать?»

  Вернусь к героям моего повествования.
Все члены семьи Динабург были очень трудолюбивы. Никто не сидел просто так без дела и не плевал в потолок. Каждое лето мы с моим маленьким сыном Борей жили на даче у Анны Давидовны. Уже с шести утра мы просыпались от стука печатной машинки сверху. А.Д. занимала на даче верхний этаж, с балкона которого открывался великолепный вид на огромный зеленый луг и речку Козинку. Стук печатной машинки означал, что Анна Давидовна писала очередную работу по своей специальности, например как устроены межпозвоночные диски и связи между позвонками, примеры патологии позвоночника и методы его восстановления и т.д. и т.п.

  В это же время Мина что то начинала готовить на кухне. Аня после завтрака отправлялась в местный магазин. И только нам с Борей разрешалось вставать позже всех, перед самым завтраком. На завтрак обычно подавали вареную картошку с селедкой, потом чай или кофе с вкусными булочками. Или второй вариант: какая-нибудь каша, обычно гречневая с сосиской или колбасой. У Анны Давидовны, как и вообще у многих Динабургов была слабая печень. Поэтому гречка и тыква часто были на столе. В конце завтрака Мина, почему-то стесняясь, спрашивала, что бы мы хотели на обед и на ужин. Обычно на обед мы заказывали или знаменитый украинский борщ, или куриный бульон с клецками, или еще что-нибудь, а на ужин обычно были тушеные кабачки с собственного огорода или другие овощи с тушеным мясом или с вареной курицей, или с котлетами. Мина готовила очень вкусно. Обычно Аня ей помогала на кухне, в основном мыла посуду. Мне даже такую черную работу не доверяли. Я должна была заниматься только своим ребенком, а я и не сопротивлялась. Это был лучший для меня период за последние два года.

  Часто я замечала, что А.Д. слишком пристально наблюдает за поведением моего сына, которого надо сказать все бабушки очень полюбили. Ведь он был единственный на тот момент ребенок в семье Динабург. Да еще и мальчик. Продолжатель фамилии Динабург, так сказать, наследник династии. Через некоторое время после тщательного наблюдения за Бориской она вынесла вердикт, что наш мальчик совершенно здоров, а московская врач светила, которую она сама же, посоветовала, ошиблась. Конечно, эта ошибка дорого обошлась мне и Осе. Правда Ося тогда успокаивал меня и говорил: «не расстраивайся Танечка, мы другого родим». В общем, хорошо успокоил. Ха, ха! Но все хорошо, что хорошо кончается. Сейчас у нашего сына хорошая семья. Два сына и любимая жена. Все мы живем в Израиле, правда, в разных городах.

  Обычно после завтрака на даче мы с Бориской или отправлялись на речку или в лес, и он научился с помощью пожилого приятеля Анны Давидовны, Исаака, которого она, кстати, консультировала после тяжелой операции, ловить рыбу, которую Мина с Аней с удовольствием готовили всем на ужин. Не жизнь, а сплошная малина. С Исааком я очень подружилась. Мы вели с ним беседы на разные и даже на философские темы, сидя на той самой скамейке, где перед обедом или перед ужином обычно отдыхали после трудового дня Мина с Аней.

  Надо сказать, что скучать нам не давал и любимец Анны Давидовны кот Васька. Мина с Аней его ненавидели. Он действительно был очень наглый тип. Часто воровал что-то на кухне, хотя его кормили до отвала. Специально для него из Киева даже привозили рыбу. Все носились с ним, как с писаной торбой. Не потому, что его сильно любили, он был очень неприятный котяра, а чтобы не расстраивать Анну Давидовну. Мина с Аней часто вспоминали маленького шпица, любимца всех обитателей дачи, умершего незадолго до появления террориста Васьки. «Вот славный добрый шпиц никому не мешал, была ласковая и умная собачка»

  Однажды из-за Васьки у нас произошел неприятный случай. Мой маленький сын решил с ним поиграть, схватил его за хвост и сильно потянул. Васька завопил, как резанный, и умчался подальше от нас. Анна Давидовна резко отругала моего мальчика, которому было всего три года. Он убежал заплаканный в комнату, а я побежала за ним его успокаивать. Анна Давидовна сильно расстроилась таким поведением его внучатого племянника и прочла нам длинную лекцию об отношении к животным.
 
  Мина и Аня были очень преданны своей знаменитой тетке. И не только потому, что она им много помогала, а просто они ее искренно любили. Мне помнится, что они специально приехали в Киев как-то зимой, чтобы ухаживать за Оскаром после операции, хотя особой симпатии они к нему не испытывали. Они провели в Киеве несколько месяцев до полного его выздоровления. Но при этом он даже спасибо им не сказал. Видимо неприязнь у них была взаимной.

  Еще был случай, когда Аня с Миной уговорили шофера отвезти кота Ваську подальше в лес и оставить его там, как можно дальше от дачи. Анна Давидовна в этот день была в Киеве, а когда на следующий день она вернулась на дачу, очень горевала. Все, кроме нее радовались, что, наконец, избавились от этого нахального кота хулигана. Но радость наша была недолгой. Спустя несколько дней Васька явился весь обшарпанный ободранный и грязный. Так что Мине пришлось еще вдобавок его и купать. Впоследствии через какое-то время его задрала до смерти какая то собака. Все были счастливы, кроме Анны Давидовны.

  На второй год нашего летнего проживания на даче под Киевом у меня случилось личное горе. Это был 1979 год. Неожиданно умер в Москве мой горячо любимый папа. В один из хороших солнечных дней, мы с сыном вернулись к обеду с гулянья. Увидев меня, все почему-то ринулись в дом. Обычно в это время, когда все дела уже были сделаны, бабушки отдыхали перед обедом на скамейке в саду, обсуждая насущные проблемы и дожидаясь нашего возвращения. Через какое-то время ко мне тихо подошла свекровь и вкрадчивым голосом произнесла, что папе очень плохо. «Какому папе?»  спросила я. Даже в страшном сне я не могла себе представить, что с таким еще молодым, полным жизни мужчиной, который на следующий день готовился к месячному байдарочному походу со своими сотрудниками, вдруг могло что-то случиться. Потом я советовалась с Анной Давидовной, чем можно ему помочь. Она мне сказала, что у него видимо инсульт, и он лежит дома.  А было так, что в то время пока мы с сыном гуляли в лесу, на дачу принесли срочную телеграмму от моей мамы, в которой было сказано, что папа умер. Мне об этом умные бабушки не сообщили. Анна Давидовна только сказала, чтобы я срочно выезжала домой в Москву. Если будут трудности с билетом, то она что-нибудь придумает. Я посоветовалась с ней, как можно ему помочь, быстро собрала необходимые вещи и помчалась на вокзал. Видимо мой вид говорил о том, что действительно у меня была уважительная причина. В кассе мне сразу выдали билет, и уже вечером я выехала в Москву. Я не помню, что мне советовала Анна Давидовна, но ни одним словом или жестом она не намекнула, что моего папы уже нет в живых.

  Сын Борис остался с бабушками. Вел себя замечательно. Рассказывал им, какой у него хороший дедушка, и как он его любит. Конечно, Мина с Аней не могли сдержать слез. Я задержалась в Москве гораздо дольше, чем мы предполагали. Меня не было почти три недели. После моего возвращения все рассказывали с восхищением, какой у нас умный и хороший мальчик. Как он всех слушался и вел себя просто, как взрослый.

   Мне запомнилась жизнь на даче Анны Давидовны, как интересный и очень приятный период в моей жизни. На удивление, в лице этих прекрасных старушек как не странно я нашла неожиданную защиту во многих скользких ситуациях и с моим мужем и с моей свекровью.

  Анна Давидовна была большого ума и высокой культуры человек. Но были и у нее маленькие недостатки. Например, если куда-то она должна была ехать, то приезжала на вокзал за два, а то и за три часа до отправления поезда и сидела на лавке в своем знаменитом берете в ожидании поезда. Тихо так себе сидела и почти не нервничала. Но поминутно смотрела на часы. Видимо, все переживания были внутри.

  Когда первый раз мы с сыном приехали в Киев к Анне Давидовне она меня как-то, между прочим, спросила, не думаем ли мы переезжать в Израиль. Вопрос застал меня врасплох. Я начала что-то мямлить, нести какую-то чушь, и она поняла, что со мной нечего об этом говорить. Больше об этом разговора не было. Еще один раз я попала впросак, когда Анна Давидовна. спросила, умею ли я чистить рыбу.  Тут я тоже опростоволосилась, и мне потом было очень не по себе.  Через пару лет я поняла, почему Анна Давидовна спросила про Израиль. Оказывается, ей было известно, что там проживают ее родственники, уехавшие из России давным-давно, а именно в 1924 году. Вернее родственники моей свекрови тоже по фамилии Динабург, Но связь между собой они не поддерживали по известным причинам. Позже я узнала, что Анну Давидовну приглашали много раз на медицинские конференции заграницу. Но каждый раз милое советское государство отказывало ей в визе.

  Последний раз я виделась с Анной Давидовной, когда специально заехала к ней проездом во Львов. У нас на работе я записалась на десятидневную экскурсию во Львов и задумала остановиться на сутки у Анны Давидовны. Она была мне очень рада. Но уже была очень нездорова. Тяжелый ревматоидный артрит. Ничего не помогало. Только немного облегчали боль горячие ванночки, которые с какими-то травами ей делала доктор экстрасенс. Анне Давидовне самой было и смешно и стыдно передо мной, что она, доктор медицинских наук, профессор пользуется услугами экстрасенсов. Но только это ей и помогало. Через несколько месяцев после моего визита она скончалась.

 Перед отъездом в Израиль, когда мы ждали разрешение на выезд, я решила показать сыну Ленинград. Побывать с ним напоследок в Эрмитаже. Я заказала путевки в санаторий в Зеленограде, и перед санаторием мы остановились в Ленинграде у Мины с Аней. Эта была последняя моя встреча и с Миной и с Аней, и с Ленинградом.

 
                ДИНАБУРГИ  В   ИЗРАИЛЕ

  В 20-ых годах 20-ого века из средней полосы России, а точнее из Украины, от страшных военных будней гражданской войны и угрозы погромов убежала в Палестину семья Динабург, в составе: глава семьи Нахум Динабург (фотограф), его жена Номи, их дочь Белла и старший сын Авраам.  Это была ветвь Динабургов из Хорола. Бен-Цион, старший брат Нахума, приехал в Израиль первый, еще до революции, и сделал здесь в Израиле замечательную карьеру. Свое образование он получил не только в Российских йешивах, где как я узнала, обучали не только торе и танаху, но и другим гуманитарным наукам, например истории и другим. Он получил очень глубокое образование, выехав в Европу после революции 1905 года. Он закончил Берлинский Университет, а потом, переехав после начала первой Мировой войны из Берлина в Швейцарию, продолжил уже юридическое образование в университете Цюриха.  Жил и учился он только за свои деньги, зарабатывая частным преподаванием. Например, в Одессе одним из его учеников, был Леонид Утесов, впоследствии один из основателей джаза в России.

 Бен-Цион защитил докторскую диссертацию еще в России, а в Израиле впоследствии был назначен министром просвещения. Он относился к группе так называемых «Литваков». Это одно из направлений иудаизма, при котором религиозные евреи изучают тору всю жизнь. Они уверены, что это приближает их к Богу. Обычно это направление иудаизма было в северной части России. Бен-Цион как раз и учился на севере России. А есть и другое направление иудаизма, более позднее, так называемое Хасидизм. При этом, помимо глубокого изучения торы акцент делается также и на духовное само совершенствование. Литваки всю свою жизнь посвящали только изучению торы. Например, недавно в Израиле умер в возрасте 94 лет известный раввин Каневский. Я видела его похороны по телевизору. Совсем дряхлый старик почти слепой, но книгу торы держал крепко в руках.
Направление Литваков давало хорошее образование. Из Йешивы  студенты выходили высокими интеллектуалами.

  После женитьбы Нахум Динабург, родной брат Бен-Циона, один из правнуков Цви Якова  раввина Хорола и сына Шнеера Зальмана, переехал в городишко Гадичи, откуда родом была его жена Номи. Там он увлекся фотографией, и это стало затем его успешным бизнесом. По счастливому совпадению у нас с собой была фотография  отца Нахума, Шнеера Залмана из Хорола. Эту фотографию в последний момент отдала мне моя свекровь. Так, на всякий случай. В начале нашего знакомства в Хайфе с Авраамом Динабургом  он сомневался, что мы его родственники. Я мало походила на еврейку. Но фотография Залмана помогла нам подтвердить наше родство. «Ой! Это наш дедушка Залман!» воскликнул радостно Авраам. «Я помню эту фотографию!» Так у Абрама не осталось сомнения, что мой муж Иосиф его внучатый племянник.
 
  После переезда в  Палестину у Нахума и Номи родился в 1924 году еще мальчик: Ицхак, брат Беллы и Авраама. Мы познакомились с ними, когда в 91-ом году репатриировались в Израиль. Как мы их нашли и нашу первую встречу с ними, я описала в своей первой книге «Улыбка нежности, или чарующий мираж».

  Встреча с семьей Динабург для нас оказалась  большим чудом. Оказывается,  они нас ждали с первых дней начала большой алии из России, то есть с конца 80-ых годов. А мы про них ничего не знали. Тем более, что уже в первой год жизни в Палестине они поменяли фамилию и вместо Динабург превратились в Динур. Но когда мы. наконец, встретились, их радости не было конца.  Ицхак даже плакал по телефону. Они подставили плечо всем нам, и самое главное, мы нашли в них людей, близких по духу. Их духовная поддержка сыграла огромную положительную роль на первых шагах нашей репатриации. Да и в дальнейшей нашей жизни в Израиле. Светлая им память…

  Еще одна ветвь Динабургов издавна обосновалась в Москве. Два брата близнеца: Авраам  и  Йосеф  1870 года рождения. Они были сыновьями Хаима из Хорола, который имел  право жить в столице поскольку был купцом первой гильдии.  Их прадедом был тот же Цви Яаков Леви 1834 года рождения, внук Йегуда Лейб  Динабурга, основателя династии Динабургов, который в те далекие времена был раввином города Ровно.
 
Убегая на юг от нашествия Наполеона, семья Динабург обосновалась в деревне  Конотоп в Украине. В дальнейшем в Конотопе родились и Феня, и Аня (тетки моего мужа), и Борух, отец моего мужа. А в Петербурге, дядя  моего мужа, Яков.

  Цви Яков, их прапрадед, умер очень рано, 28-ми лет от роду в 1862 году, но как раз от него пошло самое многочисленное потомство: сыновья Давид, Шнеер Зальман (Хорол), чья фотография, как я уже сказала, сыграла большую роль при нашем знакомстве с Авраамом и Ицхаком, Цви Яков, Хаим, Йегуда-Лейб и др.
 
  В 1901 году у москвича Йосефа Динабурга родился сын Ицхак, по кличке «Рыжий», который умер в 1968 году уже в Израиле. После очередного покушения, а затем и убийства царя Александра Второго был издан указ о высылке всех евреев из Москвы и Петербурга. Так московские Динабурги тоже оказались в Украине.

  Интересна судьба Беллы, тетки Осиного отца, тоже жившей с родителями в Москве. Еще до революции Белла уехала учиться в Сорбонну. А перед революцией ее отец с младшей дочерью поехал в Париж навестить ее. В это время случилась революция и Белла вернулась в Россию, чтобы забрать маму по Францию. Но, к сожалению, пока они собирались в дорогу и оформляли документы на выезд из России, граница захлопнулась. Уже никого не выпускали. Так семья навеки разделилась: Белла с мамой остались в Москве, а отец с младшей дочерью – во Франции.

  Белла была очень способной девушкой, как и многие из семьи Динабургов. Зарабатывала хорошие деньги гаданием на картах. Ее клиентками  были  многочисленные жены высокопоставленных членов Коминтерна и правительства. Она даже преподавала французский язык Молотову. Жила она в центре Москвы на Кировской улице. Борух Аронович, отец моего мужа, когда приезжал в Москву, останавливался у нее и хорошо кушал. Он учился в Ленинграде в Политехническом Институте. Получил распределение в Москву на один из авиационных заводов. А во время войны его послали в командировку в Свердловск. Там он познакомился с Рахелью Динабург из Хорола, и после войны они поженились.

  Рахель была из другой ветви клана Динабург, которая принадлежала направлению Хасидизма. Когда Борух привез свою жену Рахель в Конотоп знакомить со своими конотопскими родственниками, все очень удивились и обрадовались такому неожиданному знакомству с другой ветвью Динабургов. Отец Рахели, Яков, был из Литваков. Правда, он был не регилиозен. Он окончил юридический факультет Киевского Университета и был известным юристом в Хороле. Так слились две ветви клана Динабург: Конотопская и Хорольская.

 Очень часто в Москве у Беллы гостила также тетя Феня. Это случалось в основном после очередной ссоры Фени со своей любимой младшей сестрой Аней. Феня садилась в поезд и приезжала из Киева в Москву к Белле. Они очень сдружились, подолгу разговаривали на разнообразные темы и находили общий язык по многим трепещущим вопросам. В начале Отечественной войны Белла без труда эвакуировалась в Куйбышев, где поселилась вся правительственная элита.

  Впоследствии, незадолго до репатриации в Израиль, Бен-Цион, старший брат Нахума, отошел от религии. Занялся всерьез историей. Его книгу, переведенную и на русский язык, «Мир, которого не стало», я читаю до сих пор с большим интересом. Это довольно сложная книга, но интересная. Слишком много информации. Ранее я считала, что евреи в дореволюционной России не имели хорошего образования. Но это оказалось не так, как и многие мифы , рассказываемые в советских школах. Оказывается в йешивах еще в России, давали еврейским детям глубокое образование. Например,в знаменитой тельшинской йешиве 350 юношей ревностно занимались с самого раннего утра до позднего вечера. А как нелегко было туда поступить! Кроме сдачи вступительных экзаменов, необходимо было предъявить многочисленные рекомендательные письма. Кроме того, не зачисляли тех, кто не подал заявление  заблаговременно и не предъявил документ о предварительном зачислении. Необходимо было иметь прожиточный минимум. Запрещено было столоваться у хозяев съемного жилья. Кроме субботы. И это все для мальчиков возраста с 13, 14-ти лет.

  Племянники Бен Циона, Авраам и Ицхак, сыновья его младшего брата  Нахума, такой выдающейся карьеры, как их дядя Бен-Цион, не сделали. Помешала война, сначала  вторая Мировая, а позже война за независимость Израиля. Авраам служил в английском легионе в Европе, принимал участие после окончания Второй мировой войны в пересылке пострадавших евреев из Европы в Израиль. В это время Ицхак воевал за независимость Израиля, и сделал недавно об этом интересный документальный фильм для потомков.

  Родные братья, Абрам и Ицхак оба были маленького роста, оба очень остроумные, но на этом их сходство заканчивалось. Они были полной противоположностью друг другу. Абрам сдержанный основательный, пессимист, а Ицхак вертлявый, быстрый, огонь, неисправимый оптимист. Абрам часто делал замечания своему младшему брату, особенно во время поездок на машине. Абрам старался не садиться в машину, если за рулем был Ицхак. Несмотря на много различий, а может и благодаря этому братья очень любили друг друга. Часто советовались в непростых ситуациях. Они жили в разных городах Израиля. Абрам с женой Шулей жили в Хайфе, а Ицхак с женой Ханой и дочерьми - под Иерусалимом в теперь уже престижном  поселке Бейт-Заит. После окончания войны за независимость Ицхак работал, как вол на разных работах. Неплохо зарабатывал, построил дом в Бейт-Заит. Был очень предприимчив. Хороший бизнесмен. Вокруг дома впоследствии построил, так называемые курятники: маленькие домики для сдачи студентам, а сначала одно время разводил там кур. К концу жизни пристроил к своему основному дому второй этаж для Абрама с Шулей. Но соединение семей не получилось. Абрам не решился переехать к нему.

 У Ицхака было четыре дочери. У Авраама детей не было. После войны он женился на красивой умной женщине, Шуле Мазал. Начали совместную жизнь они в кибуце. Но через пару лет вышли из кибуца. Им не понравилась кибуцная система, при которой некоторые могли ничего не делать, но получать те же привилегии, как и труженики. После выхода из кибуца и до пенсии Авраам работал в Хайфе, в получастной известной школе «Реали». Был учителем биологии и был прирожденный воспитатель.

  После смерти жены Ханы Ицхак сошелся с репатрианткой из России Лидией. Он действительно влюбился. Они познакомились в одном из физиотерапевтических кабинетов Иерусалима. Лечили суставы и позвоночник. Прожили вместе до смерти Ицхака. Даже оформили отношения в мэрии. Он по-настоящему влюбился и был счастлив. Это редко кому дано на склоне лет.  Она, в свою очередь оказалась преданной  и любящей женой. Ухаживала за ним до его смерти, уже лежачим больным. Вела хозяйство. Прекрасно готовила. Но дочери Ицхака ее невзлюбили. Она была русской. А сами дочери практически ему не помогали. Он очень это переживал. Помню, я приехала к ним как-то на один день их навестить. Это было 9-ого Мая. Застала такую смешную картину: они едут в машине по улицам их городка, Ицхак за рулем, а Лидия распевает во всю мощь русские военные песни. Я очень смеялась, потом стала петь вместе с ней.

  Сегодня в Израиле живут потомки клана Динабург. От Йосефа Динабург потомки по мужской линии: сын Борис и его два сына, очаровательные Ариэль, ученик 10-ого класса школы «Леубек» и Йонатан, ученик 5-ого класса. Оба учатся тоже и музыке. Ариэль на гитаре, а Йонатан на фортепьяно. Эта семья живет в Хайфе.
 
  Потомки Якова, старшего брата моего мужа Йосефа, живут в городе Реховот, недалеко от Теь-Авива. Дочь Якова, Анечка, родила троих детей, двух мальчиков и одну девочку. У них уже другая фамилия: Эрлих. А еще недалеко от Тель-Авива живет Ольга Динабург тоже из Москвы.. Она двоюродная сестра братьев Йосефа Динабург и Якова Динабург. Детей у нее нет, и она живет одна.

  Получается, что продолжатели рода Динабургов - это внуки Йосефа: Ариэль и Йонатан.

  Вот, пожалуй, и все, что я помню и хотела рассказать из истории жизни когда-то многочисленной семьи Динабург.



                Лето 2022 года.