За живою водой 32. Путь предателя

Глава тридцать вторая. Путь предателя


После того, как Толерант Леопольдович переметнулся к Гарольду Ланцепупу, его поиски женского идеала не только не прекратились, но стали даже и еще интенсивней.

С Людмилой у него не выгорело, да и, к тому же, поговаривали, что она умерла от укусов ядовитых змей взбешенного чародея. Но ведь были же и другие бабы на земле русской, не так ли? И, коли не удалось сорвать яблочко с одной ветки, отчего же не протянуть руку к другой? Вкус-то у всех у них, поди, одинаковый. А женитьба – как показывал богатейший семейный опыт Толерант Леопольдовича, приносила одни лишь неприятности.

Как-то раз дела привели его в селение Ясные Зори.   

Село лежало на холме, и с него открывался восхитительный вид на живописные долины, меж зеленых берегов которой струилась речушка Веселая. У небольшой запруды, словно нарисованная на холсте, стояла старая мельница, и в тихой заводи безмятежно плавали утки и гуси.

Был май, цвели сады, жужжали пчелы, и солнышко пригревало почти что по-летнему. Толерант Леопольдович, на гнедом коне, в алых мягких сапожках и алом же кафтане, поверх которого была надета кольчуга тончайшей работы, в сопровождении отряда целовальников, выехал на центральную площадь. Затрубили рожки, созывая поселян на сходку. Шли неохотно, кое-кого приходилось вытаскивать из хат и за чубы – словно раков из нор.

Когда площадь наполнилась людом, Толерант Леопольдович сошел с коня и стал держать речь. Содержание её не отличалось особенной глубиной мысли и ясностью изложения – подобными словесами он сыпал, словно горохом, повсюду, где ему случалось вербовать разный сброд в свои отряды. Если убрать пафос, в значительной мере обусловленный тем обстоятельством, что Толерант Леопольдович был на хорошем подпитии, а также оставить в стороне некоторую разбалансировку его пьяных движений, то смысл его речи был, приблизительно, таков.

Русь – неумытая, нищая, лапотная – веками прозябала в варварской темноте. Народ угнетали и объегоривали, как только могли, кровушку пили стаканами – и не закусывали даже. Не жизнь была – а просто мрак и тоска, хоть бери да в гроб ложись. Но вот наконец-то с просвещенного Запада подули ветра долгожданных перемен и явился великий и непобедимый Гарольд Ланцепуп. Он освободил соколотов от ненавистного ими ярма князей и принёс долгожданную свободу. И теперь неумытая, сермяжная, забитая Русь имеет просто шикарнейшую возможность приобщиться к дружной семье европейских народов. Под эгидой Гарольда Ланцепупа, в содружестве с его верными целовальниками, на дикой земле Руссов наконец-таки установлен новый, европейский порядок. Воцаряются хотя и суровые, но очень справедливые законы. Отныне никому уже не надо забивать себе головы никакими вопросами, ибо за всех думает и за всех всё решает великий Гарольд Ланцепуп. Не пройдёт и каких-нибудь двадцати лет, как все заживут счастливо и беспечально. А пока что нужно ещё чуток потерпеть, подтянуть пояса и поднапрячься… Но, уже и сейчас можно жить без особого напряга. Ибо сейчас формируется передовой отряд целовальников, которым гарантируется отменное питание, добротная одежда и щедрое жалование. При этом им не надо будет, как всем прочим смердам, работать в поле. Им достаточно будет только лишь любить родину и великого Гарольда Ланцепупа.

Протрубив обо всём этом с добрых полчаса, Толерант Леопольдович поднял руку и пафосно возгласил:

– А теперь все желающие вступить в ряды целовальников – три шага вперед!

Если он ожидал, что селяне так и хлынут, опережая друг друга, записываться в ряды добровольцев – так этого не произошло: все остались стоять на своих местах.

– Ну, смелее же, братцы! Смелее! – подбадривал Толерант Леопольдович, подмигивая и изображая на своем гнусном лице отеческую улыбку. – Не робей! Неужто никто не желает послужить своей Родине?

Селяне поглядывали на этого клоуна с хмурой враждебностью.   

«Ну, и хрен с вами, лапотники», – сплюнул в сердцах Толерант Леопольдович, взобрался на коня и, махнув свите рукой, чтобы она следовала за ним, ускакал прочь.

В очень дурном расположении духа, выехал Толерант Леопольдович из Ясных Зорь и стал спускаться с холма к речке по разбитому шляху. Путь его пролегал мимо избы мельника Зарубы. А у Зарубы как раз пять дней тому назад отшумела свадьба с красавицей Миланой, дочерью местного пекаря.

Невеста – черноокая, статная, живая, с милыми ямочками на смуглых щеках – хоть картину с неё пиши! А и жених-то – богатырь, косая сажень в плечах, ласковый, добрый, работящий. И силища в нем заключена неимоверная! Быка кулаком свалит!

А уж как любили друг друга Заруба и Милана (этого ведь от людского ока не укроешь) – наглядеться друг на дружку не могли…

С утра запряг лошаденку дружок её ласковый, погрузил в телегу мешки с мукой и уехал в село – к отцу её, пекарю. А она-то всё поджидает его, да выглядывает – скоро ль вернется сердечко её, солнышко ясное?

Но чу! Топот коней.

Кто бы это мог быть?

Выглянула Милана в окошко – ба! конный отряд едет, люди ратные. Впереди, на вороном скакуне, гарцует князь в кафтане алом. А рубаха-то на нем кольчужная, и на боку меч булатный висит. Рожа тёмная, лихая, разбойничья…

Вот они остановились у её избы.

– Эй, хозяева! Есть кто в доме?

Выступила на порог Милана, очи потупила, поклонилась в пояс: 

– Аль желаете, чего, люди добрые?

– Как проехать на Холмогоры, не укажешь ли путь, дева красная? – сказал, гнусавя, Толерант Леопольдович.

Милана махнула широким рукавом:

– Туда, батюшка!

– А водицы испить не найдется ли, госпожа хорошая?

Вошла в сени жена мельника, вынесла кружку с водицей ключевою, а этот чёрт косорылый уже соскочил с коня, у порога её торчит, на неё пялится.

Принял кружку из рук её белых, глянул в личико ей игриво, с вожделением. Подмигнул. Осушил посудину до дна, утер губы рукавом кафтана. Сощурил гримасу хитрую, двусмысленную:

– Ай, хороша водица! Свежая! Сладкая! А и хозяюшка-то – яблочко наливное, да спелое…

Конники загоготали, по-плутовски как-то закрякали, как будто услышали нечто забавное.

– А хозяин дома ли?

– В селе.

– Что ж он оставил тебя одну-то, такую голубушку?

Ничего не ответила Милана. Стоит, очи потупив.

– А в горницу отчего меня не зовешь, черноокая? – пожирая молодую женщину плотоядными очами, игриво просюсюкал Толерант Леопольдович. – Нехорошо, чай, гостя на пороге держать?

Молчит жена мельника, очи к земле прикованы, лицо затвердело, как камень. Обернулся Толерант Леопольдович к своим шакалам, подмигнул им и, с гадкою усмешкою, молвит:

– Побудьте-ка пока тут, робяты. А мне с этой красоткой нужно кое о чем потолковать, – он подмигнул им по-воровски, перекосив рожу набок. – И чтоб никто нам не мешал. Понятно?

Ухватил жену мельника за руку Толерант Леопольдович и потянул за собой в горницу, как хищный волк. За их спинами грянул наглый гогот.

– Ну, что же ты так оробела, красавица? – затянув Милану в дом, загнусавил Толерант Леопольдович. – Ай, не съем я тебя. Потешимся малость – а потом, гляди-ко, я тебе гривну дам!

И он, с мерзкой улыбкой на резиновых устах, показал ей монету.

Отскочила Милана от этого черта окаянного, сжала кулачки у груди, яростно сверкнула очами:

– Не подходи!

– Ой-ёй! Да что ж мы такие строгие-то, а? Ну, ну, красавица моя, не будь же такой суровой. Вот, посмотри-ка, я тебе еще колечко придачу подарю, – он поднял руку и повертел колечко. – Ну, не противься же, будь со мной полюбезней… Дай мне коснуться твоих медовых уст, сладенькая ты моя…

Толерант Леопольдович опустил колечко в карман и шагнул к Милане. Он не заметил даже, как в её руке появился нож. И она возьми – да и полосони им его по груди! Хорошо, кольчуга оказалась добрая, выдержала.

– Ах ты, сука такая! – взбеленился Толерант Леопольдович. – Ну что ж, не желаешь по-доброму – так я тебя силой возьму!

Он ударил её кулаком в висок, и жена мельника рухнула на пол, словно подкошенная.

– А-а-а… Ну, вот, давно бы так! – прорычал Толерант Леопольдович и начал поспешно распускать штаны. – А то корчит тут из себя недотрогу!

Он разодрал её сарафан и сделал с ней всё, что хотел. При этом она даже не шелохнулась. С чего бы это? Он припал ухом к её молочной груди. Ба! Да она не дышит! Голова набок завалилась, волосы разметались вокруг застывшего лица. Он поцеловал её в шею – теплая еще… Повернул её голову… С левого виска струилась кровь, и тёмные волосы вокруг раны были бурыми. На полу уже натекла лужица крови. Обо что же это она так неудачно тюкнулась? Он прикоснулся пальцами к её окровавленным волосам, посмотрел на руки, понюхал их для чего-то, поморщился, обтер руку о её разодранный сарафан и поспешил поскорее покинуть дом мельника Зарубы. 

Ускакали целовальники из Ясных Зорь – и как в воду канули. А через три дня объявился Толерант Леопольдович в Киеве, во дворце колдуна. Вошел в тронный зал с опаской, поджав хвост, словно укравшая кусок мяса собака.

Но не о том печалилась душа его, что он убил и, уже мертвую, снасильничал жену мельника – и имени её даже не узнал. Ни об иных делах своих богомерзких он не тревожился. А боялся он пачке всего того, как бы колдун не проведал о его тайных сношениях с големом Кимберли. 

Он-то, понятное дело, во время мятежа не высовывался, выжидал, в какую сторону дело качнется… И вроде бы нигде не засветился… Но ведь у волшебника повсюду свои глаза и уши… Да к тому же у него есть волшебная чаша… А, кроме того – эта чертова ведьма Гайтана... Она повсюду бродит за колдуном, словно пришитая тень, и ни одно важное дело без её участия не обходится. Такую власть возымела над хозяином: и тайная канцелярия, и кабинет министров – всё в одном лице.

Как-то раз попытался он было к ней подкатиться – так она так отбрила его… И с тех пор он зарёкся.

А, с другой стороны, стал бы патрон столько времени тянуть кота за хвост, если бы у него было что-то конкретное против него? Ведь сколько воды утекло после той заварухи на майдане! Нет-нет, кабы шеф заподозрил его в двойной игре – не сносить бы ему головы, давно бы уже торчала она на городской стене вместе с головами других мятежников.

Но как ни старался Толерант Леопольдович приободрить себя такими мыслями, на душе было муторно. Эх, кабы знать, что там у хозяина на уме!

Униженно кланяясь, он подступил к царскому трону, на котором восседал Гарольд Ланцепуп и с умилением припал к хозяйским сапогам сухими воспалёнными устами. Он не смел поднЯть головы, и все осыпал да осыпал сапоги поцелуями, пока, наконец, его не пнули в рожу:

– Ну, довольно уже, чёрт косорылый. Вставай и докладывай.

И все-таки, вопреки приказу хозяина, Толерант Леопольдович остался стоять на коленях. Так было как-то сподручнее, надежней, привычней.

Он разогнул спину и воздел длани к своему повелителю. Голосом, дрожащим от избытка верноподданнических чувств, хитрый лис возгласил:

– О, владыка неба и земли, о, Потрясатель вселенной! Да не окончатся вовеки веков твои счастливые дни! Да погибнут все твои недруги лютой смертью! Знай, что я, твой худой и убогий холоп Толерашка, не ел, не пил, не спал, а денно и нощно объезжал всю землю русскую, радея о твоём благе и, по твоему премудрому повелению, набирал повсюду рекрутов в ряды твоего воинства. И вот, о великий государь, мой царь и мой любимый повелитель, я набрал триста отборных молодцев (тут, конечно, пришлось малость приврать) и теперь они проходят боевую выучку, готовясь по первому же твоему слову выполнить любое твое повеление.

Старый распутник кожей чувствовал сбоку от себя черную тень Гайтаны...

– А что слышно в народе? –  осведомился Гарольд Ланцепуп. – Небось, ропщет?

– О, владыка! – завилял прожженный плут. – Ты ведаешь все тайны вселенной, и тебе, конечно же, известно и о том, что народ постоянно чем-нибудь недоволен, словно сварливая баба. Чернь глупа и не понимает своей же выгоды. Ей только дай послабление – и она тут же учинит воровство. Без кнута и крепкой узды русский народ жить не может.

Кажется, он все правильно сказал, решил про себя Толерант Леопольдович. И русский народ обгадил, и обосновал важность целовальников. А, значит, и свою собственную значимость.

– И, ничего такого, – колдун пошевелил сизыми пальцами, – нигде не случилось?

– Нет... Ничего, достойного твоего внимания, о мой великий повелитель, – пролепетал, заикаясь от волнения, предатель.

– И ты уверен в этом? – хозяин вонзил в предателя кинжальный взгляд.

– Да, – чуть слышно выдохнул насильник.

– Хорошо, – скрипуче произнес колдун. – Я доволен тобой… Ступай.

Толерант Леопольдович припал к сапогам хозяина и стал расцеловывать их с таким упоением, с каким он даже никакую женщину не ласкал.

Его опять пнули в рожу:

– Ну, довольно уже… пшёл… Собака.

Осчастливленный тем, что сподобился хозяйского пинка, холуй встал и, отвешивая поклоны, попятился к двери.  Когда он удалился, волшебник сошел с трона и махнул пальцем Гайтане, чтобы та последовала за ним. Они сели в кресла у витражного окна.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался колдун.

Гайтана недовольно передернула плечами:

– Не понимаю, чего ты с ним так нянчишься… От него же смердит.

– И что с того?

– А то ты не знаешь? – сказала ведунья, саркастически покачивая головой. – Ведь это же трус и предатель. Не понимаю, какую игру ты с ним ведешь… Отчего не снес ему башку сразу после майдана, прекрасно видя, что он был заодно с Кимберли? Чего ты ещё выжидаешь? Пока он снюхается с Котяном? 

– Ну, ну, продолжай, – ухмыльнулся колдун.

Ему нравилось следить за ходом её мыслей.

– Открой глаза, да пошире, – рассерженно произнесла Гайтана. – Похоже, ты совсем ослеп. Перед тобой – самонадеянный болван, изменник и бабник. Он предавал уже не раз, и держать при себе такую падаль – это же чистое безумие. Он воткнет тебе нож в спину – и глазом не мигнет, как только ему представиться удобный случай. А если ты рассчитываешь на его благодарность – забудь и думать об этом. Что это такое – ему неведомо.

– Так, так… – губы Гарольда Ланцепупа растянулись едва ли не до ушей.

– Не вижу поводов для веселья! – сварливо вскинулась Гайтана. – Ты уже получил от него всё, что мог. Он привел к тебе горстку изменников, из которых ты сколотил костяк своих целовальников. Он собрал всю нечисть с земли русской, и теперь под его началом сосредоточены значительные силы. Смотри, он уже начал раздуваться от спеси, расправлять крылышки и даже подумывать о том, а не клюнуть ли тебя в зад? Не стоит искушать судьбу, и давать слишком много власти этому упырю. По-моему, сейчас самое время подрезать ему крылья, пока он ещё не взлетел слишком высоко. Гляди, выкормишь змею на свою погибель!

– Ну вот, началось! Опять ты за свое, – с видом добродушного дедушки, произнес колдун. –  И сколько можно талдычить мне одно и то же?

– А ты, похоже, совсем уже всякий страх потерял. Смотри, ой, смотри, с огнём играешь!

Такие беседы для колдуна – сущий бальзам на душу. Ведь он был – и это не гипербола – один во всей вселенной! Ему был просто необходим кто-то, с кем он мог бы поговорить без обиняков, сверить свои мысли – и чтобы этот кто-то не гнулся, не лебезил, не ползал перед ним на брюхе…

– Так, значит, ты полагаешь, что этот пёс уже отслужил свое, и теперь его следует заменить другим?

– Да. Я так полагаю! И очень удивлена тем, что ты этого ещё не сделал.

Колдун почесал шею. Помолчал немного. Потом изрек:

– Ну, ты же женщина… И тебе не дано подняться на уровень высокой политики…

– Угу, – сказала Гайтана. – Только гляди, как бы тебе не свалиться с облаков на землю грешную.

Неожиданно колдун подмигнул Гайтане:

– Ничего. Авось не свалимся, а?

– Я вижу, ты опять что-то замыслил? – сказала Гайтана. – Опять какой-нибудь мудрёный план?

В подтверждение её слов колдун с хитринкой прищурил левое око.

– И что же на этот раз?

– Видишь ли… – сказал чародей, ерзая в кресле, ибо его одолевала чесотка, – видишь ли, Гайтана… посадить козла на кол – для этого большого ума не надо. А вот сделать так, чтобы этот козел сослужил тебе службу ещё и после своей смерти – для этого, согласись, надо иметь кое-что в голове.

Ведунья с удивлением воззрилась на волшебника:

–  И какая же может быть польза от дохлого козла? Разве что собакам на растерзание бросить?

– Ан не скажи! Для того, чтобы управлять таким народом, как руссы, мало опоганить их святыни и стереть их историческую память. Надобно ещё возвести, на место издревле чтимых героев, своих, новых!   

Гайтана усмехнулась:

– И уж не этого ли шелудивого пса?

– Именно! Именно этого шелудивого пса!

– Эк, хватил… – усмехнулась Гайтана. – Да из него такой же герой, как из грязи сабля.

– Вот! Вот в этом-то и всё великолепие замысла! – зашипел колдун. – В том-то и вся изюминка! Заставить киевлян… да что там киевлян!  Заставить весь русский народ поклоняться самому отъявленному негодяю, поддонку и мерзавцу! Принудить его почитать эту вонючую кучу дерьма! А? Оцени красоту игры!

– А-а, – раздумчиво молвила Гайтана. – Так, значит, вот для чего ты берег этого говнюка… 

– Да! Именно! Именно! И пылинки с него сдувал! Чтобы ни одна к нему не пристала! Вот потому-то он никоим образом и не должен быть причастен к майдану. Ни-ни! Его удел – пасть геройской смертью за счастье и свободу своего народа! Его лик должен сиять, как солнце. Понимаешь? Мы похороним его со всеми почестями! О нём легенды слагать станут, песни петь, улицы его именем называть. А ты – на кол посадить… Фи…

Гайтана почесала нос:

– И кто же выпишет ему подорожную к бабе Яге?

Колдун опять заерзал в кресле, поскреб шею:

– А что, разве не осталось у этого пса никаких врагов на земле Русской? Да у этой кучи дерьма их должно быть полным-полно. Неужели же не найдётся никого, кто пожелал бы свести с ним счёты?

– Да, – согласилась Гайтана, – желающих поквитаться с этим говнюком – хоть пруд пруди…

– Но только учти, – предупредил её чародей, – это должен быть человек со стороны, не имеющий к нам никакого касательства.

Ведунья нахмурила брови.

– Есть у меня на примете один такой. Как раз для такого дела подходит…

– И кто же это?

– Мельник Заруба. Он женился неделю назад на одной девушке и был влюблен неё, как мальчишка. А третьего дня этот пес изнасиловал ее, причем уже мертвую – ибо живая она ему не давалась. А Заруба, похоже, не из тех молодцов, кто спускает такое. Если, понятно, ему растолковать, что да как.

– Вот ты и займись этим. Понятно?

– А кто заменит говнюка? – деловито осведомилась Гайтана, с особым тщанием напирая на последнее слово – емкое, меткое и с ног до головы характеризующее князя Тмутараканского.

– Пока не знаю. Но это должен быть человек из народа, из самой его гущи. Понимаешь? Не князь, не боярин, а именно свой, простой и понятный всем, как лапоть.

Прошло четыре дня. Толерант Леопольдович бражничал в своём киевском доме на замковой горе, и не подозревал даже о том, что в кремле уже практически всё готово к его погребению. До мелочей был продуман обряд его похорон, составлены надгробные речи, утвержден список говорунов – отшлифовывались последние детали под режиссурой Гайтаны.

В сумерках к воротам его дома подкатила телега с дубовым гробом, запряженная парой вороных. К утру должны были подтянуться и профессиональные плакальщицы. (Им было сказано, что на этот раз надобно будет особенно расстараться и выложиться по высшему разряду – однако же и игра стоила свеч!)

Между тем говнюк пировал.

Он сидел за столом, уставленным обильными яствами и горячительными напитками в том самом доме, где когда-то пытался сосватать Людмилу, ибо после падения Киева, не будь дураком, оттяпал дом воеводы.

На душе его было так мерзко – хоть в гроб ложись, и мозг упорно сверлила давнишняя мыслишка: Эх, ма! Бросить бы все к чертям собачьим – да и переметнуться к Котяну! Сколько можно ходить по краю пропасти да лизать хозяйские сапоги?

А у Котяна он в великой чести будет – не то, что здесь! Как никак, а ОН брат самого князя Киевского – не какая-то там захудалая сошка! И явится к нему не с пустыми руками, но дружиной лихих молодцов, которых он с таким тщанием собирал по всей земле русской!

А дабы покрепче скрепить союз с козлобородым – жениться на одной из его дочерей и, таким образом, породниться с ним, плавал в радужных мечтаниях князь Тмутараканский. Они, конечно, не красавицы – плосколицые да косоглазые. Ну, да ему плевать, с них не картины писать… Для утех баб сочных, ядреных, на земле русской на его век хватит…

И не знал, не гадал Толерант Леопольдович, что ему уже не доведётся никогда наслаждаться ни одной женщиной в этом мире – ни половецкой, ни русской… Как не знал он и том, что в одной из стен этого дома было проделано окошко размером с голову человека. Затворялось оно снаружи искусно сделанной заслонкой и совершенно сливалась со стеной, так что обнаружить его было бы непросто. И пока Толерант Леопольдович витал в облаках, рисуя, в своем воображении себя зятем хана Котяна, кто-то невидимый, находящийся извне, наложил стрелу на тетиву лука, и её наконечник выглянул из окна. Стрела тонко засвистела в воздухе, вонзилась в грудь говнюка и пришпилила его к спинке кресла. 

Так окончился земной путь этого Иуды.


Продолжение 33.  Операция "Быстрые ноги"  http://proza.ru/2022/11/08/739