Паниковский

                Вы жалкая,ничтожная личность.
                И. Ильф и Е.Петров «Золотой теленок».
               


        Я  наблюдаю героев, воспетых другими, никчемных и так мало, казалось бы, заслуживающих нашего внимания. Но они жили и продолжают жить, возможно,  с претензией на бессмертие.
      
      Миша Паниковский в свои шесть лет был мал ростом, что не мудрено, как и все остальное в его детском портрете. Шевелюра  черных, как смоль волос,  небрежно топорщилась в разные стороны, и чулочки свисали на коленках. Но все это было тогда мило, и не предвещало чего-то как доброго, так и зловещего. Как не предвещало детство капитализма в России последующую войну. А между тем от судьбы не уйдешь. Вот и не ушел никто.
      Миша Паниковский - милый мальчик. Почему все малыши кажутся нам милыми? Лет эдак до шести - семи.… Это полное непонимание, куда и зачем ты попал, и радость от пустяка, и жажда жизни.… Все попробовать, ничего не пропустить. Ах, «босоногое детство»! Обуться придется, и не раз. Да и переобуться на ходу. С ребенка же - какой спрос? Все в кредит.
    Личность Миши Паниковского возникла как, впрочем, и всякая другая, не на пустом месте. Его вылупившаяся натура предъявила миру бессознательное желание чего-то ..., чего-то живого, питающего и необходимого.  И мир ответил - ласками, снами, улыбками, запахами, звуками, теплотой, жаром, замиранием,  холодом, тишиной. «Аааа», - подумал Миша, и закричал громко, чтоб быть услышанным, свое первое «Аааа». Запомнилось. В трудную минуту такой  крик казался и тактикой, и стратегией.
   Миша Паниковский рожден был той провинцией, которую любят очень, но по большей части, в воспоминаниях. Она не пестует, но и помереть не дает. Как говаривал его отец в воспитательном порыве: «Я тя в детский дом, как енти которые, не сдал. Ты батьку уважать и на руках носить до смерти должен». Поистине, любовь изобретательна в самовыражении. Но Миша « про любовь» ничего для себя в словах отца не приметил. Но кое-что ему открылось, и нетрудно догадаться что. Миша посмотрел на свои маленькие ручки, и убрал их за спину. Этот прием он впоследствии неоднократно применял, когда кто-то, как ему казалось, хотел на них сесть.
     Миша воистину не любил животный мир. Всех этих зубастых, кусачих кошек, собак. Он  чувствовал пугающую животную сущность окружающего мира. Это никак не мешало на расстоянии, с каким-то напряженным интересом наблюдать за уличными котами дворовой помойки. В их микрорайоне в домах не было мусоропроводов, поэтому жильцы в ведрах относили свои отходы за  условную ограду, и вываливали в узкий длинный короб, из когда-то белого кирпича.  С лет пяти  одним из Мишиных развлечений стало сидение на корточках недалеко от зловонной кучи и созерцание  этого неподходящего для детских забав места. Именно  чем-то неподходящим для понятного объяснения, это место и притягивало его. Солнце отливало здесь отблесками фольги от конфетных фантиков, задевало обломки игрушек, колесики машинок, ручки-головки куколок, ярко выделяло разноцветные пластмассовые пробки. Коты прогуливались по этому царству разрухи и беспорядка, никак не грустя и не паникуя от того, что что-то не так. «Не так» для Миши все было дома: где отцу, матери, сестрам - всем было «так». Миша упирался их чистоте, их порядку. Правила жизни были для него мучительно тяжелы и трудновыполнимы. Миша скучал среди людей, он не верил, что  чужие правила принесут ему счастье.
    Миша, как многие, немного верил в бога. Или точнее - не утверждал, что его, бога, нет, и уходил от ответа, на всякий случай. Но то место внутри, «свято место», пусто быть не могло. То есть что-то сказочное необходимо для этого места, как пища для желудка и воздух для легких.
   В детстве и ему, Мише,  мама читала сказки. Потому что, если у вас есть мама, то она обязательно  вам читает, и в руках держит листочки с картинками. Впрочем, обо всем этом забываешь без труда. И не понять потом, откуда ты помнишь то, чего не было, и знаешь то, чему тебя не учили. И что ты, без сомнения, придумал сам.
   Миша точно знал, что есть где-то большое-пребольшое чудо-дерево. А на нем висит все, что ни пожелаешь. Надо только руку протянуть. «А еще на том дереве вешали конверты. И туда желающие клали записочки со своими желаниями. И верили, что они исполнены будут, если они достойны будут. Но кто знает об этом, кроме всевышнего? И кто достоин, кроме нищего духом? Да….всяк хотел быть нищим из нищих. Ибо утешен быть... или не быть?».  Но это уж …. символ веры, пусть и из детского  бреда, ночного кошмара, сладкого сна. Чего только туда не залетало.
  Детство - это, конечно, мир хаоса, который мы  растворяем в себе, растворяясь в нем. Не зная ничего другого, мы принимаем и приспосабливаемся ко всему,  иногда так хорошо, что и не мыслим иного смысла у единственной жизни, кроме как это самое растворение. Мыслим? Да, первые мысли Миши... о чем они были? И когда начались? От   разбитого лба, от покинутости на горшке?
   От боли.  С болью приходит первейшее осознание себя. И злость. Такая детская, беззащитная злость.… От непонимания, от непонимания того, что и назвать определенно нельзя, и слов таких нет. Есть только желание плакать, скулить и жаловаться на то, как кто-то смеялся над тобой, или шептался о тебе, или не заметил тебя. А ты остался один. Всеми брошенный. Миша Паниковский. Это главное.
   Но были и светлые моменты.
   Конечно, зимой или летом. Елка или день рождения. Главное - это подарки. И чем ты меньше, тем их кажется больше. Маленьких или больших коробочек, кулечков, сверточков. Взрослым мечтал, чтоб повторилось. С грустью ожидал праздника. Вздыхал и ухмылялся. Блеклые коробки, бумага без хруста и запаха. Радость праздника бывает только щенячьей. «Мне ваши праздники не интересны. И ваша радость. И ваши фейерверки. У меня все это было».
   Впрочем, ни этим Паниковский обращал на себя внимание.
   Паниковский - своего рода, не «тварь дрожащая», своего рода, «подающий надежды», неважно когда, и неважно чем….. Главное - он еще в юности, не позднее, выделился из массы и стал объектом обсуждений.
  Такова мечта маленького человека - обратить на себя внимание. То есть раздувать вокруг себя облачко бескорыстного удивления. Гордость маленького человека - такое облачко. На «облачко»  есть право у всякого.
  «Учудить», одним словом, и запомниться.
  В классе этак третьем или четвертом, нет, пожалуй, в пятом классе появился у Миши учитель, который пустил поезд его судьбы, определив этой судьбы направление. Это был мужчина, средних лет, брюнет с аккуратными усиками, что вместе с черным костюмом и белой рубашкой, всегда свежей и выглаженной, придавали ему некую потусторонность. Если считать этой «сторонностью» неряшливую близорукость учительниц и близорукую неряшливость учеников. Если добавить, что учитель преподавал пение, то есть не бог весть что, все покажется еще невероятнее для судьбоносного случая.
   А вместе с тем А.Н. уже зашел в класс, неся на своей груди баян и журнал поверх оного. Вид его не был строгим, но и комичным не был. А.Н. поставил баян на стол, расстегнул пиджак, сел, раскрыл журнал и стал называть всех по списку, четко произнося имя и фамилию, и не вскользь, «для галочки», а внимательно, всматриваясь в каждого ученика. Когда он произнес: «Паниковский Михаил», то почему-то сказал: «О, надо же». И это запомнилось. Миша встал как-то боком, да и посмотрел не на учителя, а куда-то в угол. Смутился. Но больше учитель ничего ему не сказал, а назвал следующего ученика.
   На перемене к нему подошли его одноклассники, с вопросом: «Знаком с Баяном?». И Миша почему-то ответил:  «Было дело».
   Это случилось в одно из тех благословенных времен, когда мы, после очередной войны и разрухи, что-то строили,  учились и читали классику. Это было время, когда некоторые, не все, учителя, начитавшись, возможно, какой-то умной литературы, называли своих учеников на «Вы»... Но не во времени дело. Дело в том, что любое время приукрашивается в будущем, становясь прошедшим.… И вот говорят: «В те времена!». И закатывают глаза и замолкают…
   Но Мише тогда еще нечего было вспоминать. Он сказал «было дело» нечаянно, не подумав. И это был новый поворот в его жизни. Поворот на тропу, уводящую от реальности. Не могли не возникнуть новые вопросы, которые приводили к его новым неожиданным ответам. И месяца не прошло, как в школе из уст в уста, сначала дети, а потом и учителя, рассказывали историю о побочном сыне А.Н., которого А.Н. от всех скрывал, но тайно посещал в младенчестве и даже подарил когда-то велосипед.
  Так у Миши появилась вторая, придуманная им,  жизнь. В первой его «доставала» семья, учителя и даже соседи своими требованиями по соответствию их правилам. Ругали за двойки, не порядок в квартире, грязные руки…. Вторая жизнь была совершенно не обременительна. А недоумение и интерес в глазах слушателей еще больше увеличивали ее привлекательность. То, что его не считали ни лгуном, ни фантазером, ни фигляром, что все воспринималось за чистую монету, было очень важно и только прибавляло в нем энтузиазма.
   В детстве «творишь» в разных направлениях. Не всегда одобряемых взрослыми моральными правилами. Да Миша и не считал, что делает что-то плохое или хорошее. Как-то полнее потекла жизнь. Интерес какой-то к Мише появился. А то ведь и не замечал никто. Запомнилось.
   А что А.Н.?  А. Н., как это часто бывает, узнал последним о своем «отцовстве», пусть и выдуманном. Рассмешило это его или расстроило, сказать уже невозможно. А.Н. был человеком нетривиальных реакций. Начитан, наблюдателен, немного философ - он не знал себе цены. Мечтал о нереальном, барахтаясь в волнах обыденности. Стоило чему-то даже нелепому, появиться в его жизни искоркой, намеком, и он был готов «выйти из зоны комфорта», увлекаясь и увлекая нечаянных попутчиков в сети обманной волшебной фантасмагории, где человек свободен от любого диктата, где паришь, как … птица или рыба…. Да  это уже и не важно, как кто парит. Паришь - и все! Смелости верить в свой талант, к большому сожалению, у него не было. Но был другой дар - дар убеждения немногих избранных  в их  таланте, силе - в их праве действовать так, как им хочется. В этом, возможно, и была какая-то миссия, хотя он думал, что его призвание совершенно иное.
   Итак, А.Н. после своего урока, который был последним по расписанию, попросил Мишу остаться. Все ученики ушли, и дверь за ними закрылась. Миша остался сидеть на своем месте и ждал, что скажет А. Н. Но тот молчал и что-то писал в журнале.        «Тянет время, - думал Миша равнодушно. - Все и так ясно - родителей в школу…..».
- Михаил, а вы оригинал. Биографию  себе пишите. - А.Н. широко улыбнулся.- Многие наедине с собой сочиняют  небылицы. И я тоже, признаюсь Вам. Как часто мне казалось, что я невообразимо много знаю. Знаю много прекрасных цитат. Чтобы весело развлечься. В дружеском кругу. М-да. Нобелевских лауреатов. Но сейчас не обо мне. О Вас, дорогой.
  «М-да»...  Никогда Паниковский не вспоминал своего учителя. Ни в зрелые годы, ни позднее. Хотя все, что говорил ему А.Н. , тогда и после, эти его длинные монологи, как бы ни о себе, Миша пропустил через свои кровеносные сосуды, впитал и переработал, сделал своим, естественным субстратом. А как иначе. Хотя, конечно, все, что в нем, проносясь, задержалось, было совсем не то. Совсем.
- Миша, мир равнодушен к вам, как и ко мне. Но обращая на себя внимание, хотя бы и ложью, вы вступаете с миром в отношения, как актер на сцене. Правда, не только актер. Больше. Вы создатель образа. Такой, как вы есть, вы никому не интересны. Все иногда делают так, случайно. Ложь часть игры, - А.Н. замолчал на полуслове.      Чувствовалось, что он несколько увлекся. То есть А.Н. это почувствовал. А вот Миша, пожалуй, наоборот - почувствовал интерес к себе. А еще точнее - приятную теплоту, и страх куда-то ушел. - Ну, в общем, Вы, Миша, показали потенциал. - А.Н. ухмыльнулся, глядя в пол. Миша внимательно следил за учителем - ухмылка могла «вернуть его на землю».  А. Н-это понял и продолжил:
-Импровизируйте, Миша, импровизируйте, но не переигрывайте, - он дружелюбно улыбнулся.- Бойтесь афоризмов о себе. Точных определений. Легенд и воспоминаний  с блеском в глазу тоже бойтесь. Это что-то вроде клейма мессии. Не переиграешь потом, и ничего не докажешь. А так, без излишеств, Вы человечеству не навредите. У вас есть коньки?
-Есть.
- Ну вот. Учитесь скользить. А лучше, ускользать, всегда будьте непредсказуемы - оставайтесь загадкой. Призвание…. Призвание выберете самое незамысловатое. Это не главное. Работайте над образом. У Вас явно есть задатки, Миша! Для славы, без особых заслуг, - и тут А.Н. громко рассмеялся.
  Что понял Миша, сказать трудно. Не умом он был силен, ни логикой и анализом. Нутряной чуйкой.
   Прямолинейно следуя завету учителя, привирая и домысливая о себе небылицы, он снискал не то, чтобы интерес, но некоторое недоуменное внимание. Его истинная жизнь была тайной, ускользающей от окружающих. Его мелкие проступки не укладывались в голове и требовали обсуждения, разговоров, толков и сплетен. Что неминуемо вело  к «славе», пусть и дурной. Почувствовав ее на себе, Миша испытал тот самый, похожий на восторг, прилив обволакивающей теплоты. Это была не гордость, но какое-то близкое к ней чувство.
   Миша не верил в то, что мир изначально добр. Скорее, наоборот. Из всех мотивов человеческих поступков ему была доступна только логика личного интереса. Иные мотивы, высокого и низкого порядка, представлялись случайными, как игра в кости. Прямая похвала вызывала подозрение. Такое, с позволения сказать, мировоззрение  создавало иллюзию немудреной готовности к ударам судьбы. Поэтому все разговоры взрослых, которые, конечно, Миша слышал, о его артистическом таланте, грели самолюбие,  но не подвигали на что-то надеяться. Потому что не помогли  эти разговоры, не сопроводили и не повели за руку «в светлый дивный мир». Миша не прочь был иметь такую крепкую руку.  И к его сожалению тоже, эта протянутая рука, по большей части, могла быть и не благородная, и не чистая.
   Семнадцать лет - время непростое, выборное. Пойдешь направо - будет как «направо». Пойдешь налево - будет как «налево». Странно, конечно, что и пылинки чаще летят «налево».
   Первые взрослые друзья появились как-то само собой. Простые вопросы, простые ответы. Задержался в темноте в своем дворе, покурил, рассказал что-то.                «Слушали. Такие люди! Уважают меня…». Неважно, что этими ночными слушателями была местная шпана - свободная и активная часть населения городских подворотен. В этом мерещился какой-то особый шик, так как шпану Миша боялся. А значит, переступил свой страх.
   Последствия - самые простые и очевидные. Миша «на слабо» поджег чью-то детскую коляску, оставленную у подъезда. Его родители так и не поверили, что это он сотворил. «Они никогда в меня не верили». А дальше - жизнь представила массу поводов для приключений и тайных бенефисов. Миша в кругу случайных друзей с энтузиазмом молодости развивал свой авантюрный талант импровизатора. Ничто не мешало и не заставляло усомниться в правильности выбранного пути. Как из колоды карт, Миша вынимал, при случае, истории, что  обыграл на кругленькую сумму всех дворовых шахматистов, что у вокзала, на спор,  просил у прохожих деньги «на билет домой», что поступил без подготовки в музыкальную школу, но не учился там ни дня, что  в массовку известного фильма «пригласили из-за харизмы». Возможно, все  это было правдой или не все ложью. Миша мог, по настроению, поддержать любой разговор на любую тему  в диапазоне от реакции организма на паленую водку до офигенного трудолюбия Л.Н. Толстого. Деньжата  водились, но с работой не везло. Одно (везение) другому не мешало.
   Так и шла бы, незамысловато петляя, его жизнь, если бы не очередная «смена эпох». В одночасье привычный устоявшийся окружающий мир рухнул. Никто к такому не был готов. И Миша тоже. Он почти сразу почувствовал, что никому не интересен, не нужен, не до него, не о нем, что остался один, всеми заброшенный Миша Паниковский...
   Жизнь обыденная пресна, хлеб насущный горек. О радости забыто. Как жить, не потеряв свою душу? Это  маленькое, отдельное, никому не принадлежащее, мягкое приятное облачко?   Миша  знал точно только одно, что нужно выживать и приспосабливаться. И есть для этого у него только один способ - ложь, скрывающая страх.
   Никто не хотел войны, как никто не хочет цунами или землетрясения, но они случаются. Нет смысла искать причины тогда, когда уже все свершилось. Нужно найти спасательную шлюпку.
   Время стало жидким и плохо соскальзывало в пустоту. Каждый день был похож на любой другой неопределенностью будущего, страхом за свою жизнь и невозможностью принять какое-то правильное и, главное, рациональное решение. И что бы ни происходило, почти так же, как в прежнем быстротечном эфемерном времени: обыденная работа, посиделки с друзьями, прогулки в парке с девушкой - все это, и многое другое, ничего не меняло. Время теперь было тягучим, липким, почти сплошь грязно-серым, и смыть его просто, как раньше, поутру, не удавалось.
   Миша с отвращением чувствовал, что смерть рядом, хотя раньше и любил говорить о том, что ему лично цыганка нагадала раннюю кончину.
   Но это раньше, а теперь все по-другому. Надо было спасаться  и прятаться, желательно, не в лесу, а в более удобном месте. Миша, как он того не хотел, занялся   «делом», то есть стал собирать свидетельства своих, может и мнимых, болезней, чтоб не загребли туда, откуда, как он чувствовал спинным мозгом, нет возврата. Так Паниковский все ближе приближался к своему истинному образу - слепого с тросточкой в темных очках. О, как неплохо прошел его дебютный «прогон» на переходе центрального проспекта, возможно, канонически известного как Крещатик. Миша не стал унижать себя переулками, где его могли бы и не заметить. Ему даже помогли, взяли за руку, сопроводили. А значит, поверили! Оценили.......
- А дальше?
- А дальше - недалеко до образа, запечатленного в Анналах. Образа знаменитого нищего с тросточкой. Или без.
  Вот я думаю, почему же эта жалкая и ничтожная тактика вызывает, если не сочувствие, то понимание?   Бывает, что и такое, с позволения сказать, сопротивление превосходящей враждебной силе  кажется поступком, выделяющим личность из толпы. Ничтожную? Жалкую личность.
   Война когда-нибудь закончится. Ведь всё когда-нибудь заканчивается.
   Может, и над вами тогда, в жизни иной, прольется  чистая, не лукавая слеза. И желательно, без гриппа.