Олимпийские игры

*Как и всегда, крайне рекомендую читать не в этом неудобном формате, а в тщательно выверенном пдф-документе по ссылке на группу ВК, где свободно лежат книги и начинают выкладываться статьи*
Едва ли могли бы историки позднего Вендора взвалить на себя более тяжкий труд, нежели достоверное описание олимпийских веков. Чем интенсивнее делятся рукава лабиринта – тем проще затеряться в них, проскочив мимо единственно верного прохода к истине. А уж рукавов-то олимпийские философы и поэты наплодили такое количество, что вся история этого края представляет собой литературно-поэтический лабиринт, в котором параллельно живут десятки мифологических вариаций на тему каждого реального события и явления.
Так как наша точка обзора лежит повыше – в некоторых случаях есть шанс рассмотреть истинный ход событий, однако полной уверенности в этом быть не может: там, где опираться придется на местные источники, всегда будет иметься риск пойти на поводу у изящного вымысла, а не банальной правды. Именно это, к слову, и стало одной из причин тотального замещения мифами подлинной истории Олимпии – тысячи выдумщиков и мыслителей перед тем, как культурно завоевать Вендор, веками тренировались на родной почве, надежно затоптав своим литературным бегом следы первых шагов местной истории.
Так что вряд ли стоит удивляться не только мелким несоответствиям между олимпийским историческим взглядом и летописями других народов, но и чисто внутренним противоречиям, которые успешно сохранились, несмотря на все попытки Зевса провести тонкую информационную реформу, «замылив» множеством версий неудобные страницы истории и унифицировав важные для него положения. Отсутствие единого ценностного, политического и культурного векторов на Олимпе – полностью нивелировало любые унификации, создавая картины параллельных исторических реальностей, близких тем или иным группам олимпийских богов. Когда на это наслоились еще и чисто человеческие интерпретации, шифрующие в мифах социальные проявления разных времен – картины смешались в одно огромное полотно, которое можно изучать годами, выбирая, в зависимости от изначальной задачи, любую из подходящих версий…
Одной из самых характерных черт олимпийской мифологии стало чрезвычайно смелое сплетение местной истории и эпических событий далекого прошлого, рассматриваемых хоть и в корне тенденциозно, но довольно подробно. Именно поэтому нам кажется уместным некоторые такие события затронуть в данной статье.

Перемерзшая глыба
В большинстве ключевых наших ракурсов (и книги, и статьи) Зевс предстает пусть и не явным антагонистом, однако очень противоречивой фигурой, чей вклад в историю Вендора, в лучшем для него случае – нейтральный, если смотреть по шкале «польза-вред».
Это его личный бунт против Кроноса разрастется до Титаномахии, положив конец Золотому Веку. Это заступившись за него и его клан, титаны спровоцируют гигантов на попытку захвата Гелиополиса. В конце концов, именно Зевс положит начало сомнительной традиции черпать энергию людского поклонения для своих персональных нужд…
Так себе списочек достижений… Но очень важно понять: Зевс – фигура такого масштаба и такого размаха мысли, что вендорская посудная лавка была обречена звенеть битым стеклом судеб. Он далеко не всегда был прав, часто поступал слишком эгоистично и совершенно не умел сдерживать свою чрезмерно могучую волю; однако долгое время именно действия Зевса становились катализатором метаморфоз, происходящих с миром, давая этому миру возможность испытать самые разные грани Бытия.

Зевс и Кронос
Нам не известно в точности, так это или нет, но среди богов бытует устойчивое мнение, будто Вендору были изначально суждены смены эпох. В такой мысли нет ничего странного, и мы – люди, обреченные приходить и уходить – воспринимаем череду поколений как данность. Однако титаны, судя по всему, решили обойти закон перерождения материи с помощью Урана – Кронос создал Энергополе, наделившее бессмертием не только титанов, но и их детей – богов.
Не нам и не здесь оценивать мудрость и правомочность действий Кроноса. Кто знает, с чем пришлось столкнуться титанам на этой планете – возможно, они слабели раньше планируемого, или же восстановление полноценной жизни в Вендоре требовало гораздо больше времени, чем у них имелось… Но так или иначе, титаны обрели бессмертие и, вероятно, чуточку увлеклись собственными трудами, упустив момент, когда стоило отпустить вожжи прямого управления всеми процессами и передать их своим детям. Опять же, мы не можем утверждать, что это было ошибкой – Золотой Век по праву считается самым гармоничным периодом в истории Вендора, и логично, что титанам хотелось его продлить. В то же время, среди богов уже появлялись новые настроения – им хотелось не маленького уютного оазиса, а полноценного освоения земель, применения все более смелых способов воздействия на мир, более весомой собственной роли, в конце концов…
Многие титаны были согласны, что время перемен действительно наступило. Но Кронос, слишком лично воспринявший вендорскую миссию, оттягивал до последнего, норовя увеличить свой собственный вклад на вечное «еще чуть-чуть». Его дети начали упрекать отца в том, что он пожирает их время, Кронос в ответ волевым решением ограничил их связь с Энергополем, заставив спрятаться в Родных местах (Иденах), где они не старели…
Наконец, его сын – Зевс – унаследовавший от отца упрямство и своеволие, решился поднять бунт, который разросся до масштабного конфликта. В конфликт вовлеклось множество титанов и богов, причем без ярко выраженной принадлежности: на стороне Кроноса выступало немало богов, младшее поколение поддержал целый ряд титанов, включая Прометея, Океана, Метиду, Велеса и многих других.
Довольно долго это и близко не напоминало войну в чистом виде, оставаясь, скорее, противостоянием образов, демонстрацией правильности взглядов сторон. Кронос и его сторонники показывали, что принципы Золотого Века необходимо продолжить, Зевс и его союзники – пытались доказать, что их принцип форсированных метаморфоз и активного влияния на плотный мир – больше подходит для развития Вендора…
Зевса упрекают в том, что именно он вывел противостояние на уровень прямого столкновения и использования грубой силы – ведь Кронос и его сторонники воздействовали только на тонкие планы даже тогда, когда Зевс взялся за стихии и электромагнетизм, а потом и вовсе принялся с помощью Урана то ли воплощать, то ли освобождать  сторуких гигантов и самых жутких монстров. Но тут справедливо заметить, что все это являлось частью той реальности, которую Зевс и отстаивал. Никто не сомневался в том, что титаны в чистой образности были на порядок выше, но ведь Зевс как раз доказывал, что нужно влиять на мир прямо, а не через чистые образы, и было бы странно демонстрировать это с их же помощью. Проще говоря, на языке образов Зевс не мог показать мощь стихий и материи – вот он и делал это на языке стихий и материи… Впрочем, такая версия похожа на более позднее оправдание, и не исключено, что на деле все было иначе. Что Зевс банально сражался не за идею, а за себя, и, не имея возможности на равных противостоять отцу в столкновении образных моделей будущего, предлагаемых каждым, ухватился за то оружие, которым мудрые титаны не пользовались – низкочастотные энергии, стихии и даже грубую материю.
Каждый волен выбирать из этих двух взглядов или предложить свой. Так же – и с итогами Титаномахии. Зевс, например, активно продвигал версию, будто он победил титанов, отогнал их в Тартар и завладел Ураном. В Гиперборее же никто не сомневался, что титаны, увидев, во что Зевс и его соратники превращают Вендор – просто махнули рукой. Дескать, если вы, ради своих идей и права совершать собственные ошибки, готовы разнести весь Вендор, то идите себе с миром, а мы, с высоты родительской мудрости, делом покажем вам, что были правы… Титаны остались жить там, где жили – в Золотовечье, лежащем вокруг Тартара, боги ушли осваивать территории и постигать непростой труд демиургов, Уран был то ли отдан им в помощь, то ли выкраден, а созданные богами с его помощью монстры – ждали своего часа.
Их час настал очень скоро – осваивая земли, боги столкнулись с откровением: монстры, оказывается, не собираются благоговеть перед идеей «всеобщего демиуржества» - созданные спешно, как грубая сила, они кипели хаосом, разоряли поселения и не давали богам воплощать их задумки. В противовес монстрам боги стали воплощать новых, а те примыкали к старым, сея еще больше хаоса и разрушений… В отличие от Титаномахии, это быстро вылилось в жестокую масштабную войну и последующую грандиозную катастрофу – эксплуатируя Уран, боги не сдержали образного рвения и спровоцировали сдвиг полюсов, в результате которого вся планета, включая Вендор, изменилась до неузнаваемости. Тартар, вокруг которого титаны продолжали строить свой рай по принципам Золотого Века, оказался за полярным кругом, воды затопили все, что не было разрушено тектоническими сдвигами, Энергополе глючило так, что некоторые титаны и многие боги, лишившись бессмертия, погибли в катаклизмах… Когда бунт Земли завершился, титанам, богам и горсткам выживших людей – пришлось все начинать заново.
Подобная перспектива не то чтобы особо пугала титанов и богов, но в планы пришлось вносить знаковые коррективы. Если до этого титаны в большинстве своем задумывались об уходе, намереваясь оставить Золотовечье жить и доказывать богам свое преимущество самостоятельно, то теперь приходилось воссоздавать все почти с нуля. Причем, если изначально Тартария задумывалась ими как продолжательница именно Золотовечья, ее текущее географическое расположение требовало уже прямых воздействий на мир стихий и материи – ровно то, против чего они выступали еще недавно.
Кронос, глубоко осознавший цену своему упрямству, приложил максимум усилий для запуска быстрого и гармоничного расцвета Тартарии, после чего, еще задолго до этого самого расцвета, ушел на тонкие планы. Но напоследок то ли отомстил Зевсу и его сторонникам, то ли, приняв их правоту, заложил фундамент под их же философию. Он внес в Энергополе такие корректировки, которые заставляли бы его постепенно, но неодолимо истончаться и слабеть – по сути, ограничив бессмертие титанов и богов временем. «Вы считали, что поколения должны течь? Пожалуйста!.. Раз вам не нравилось, что я затянул свою миссию, то будьте добры не затягивать свои и иметь силу передавать эстафету другим».
Этот прощальный дар, исполненный мстительной мудрости, аукнется всем богам, а в особенности Зевсу, который, как часто бывает, не сумеет свое видение мира как череды перерождений и эстафет – применить лично к себе…

Зевс и Прометей
В мифах будут мелькать отголоски сыно-отцовской проблемы Зевса. Правда, там это, как обычно, низведут до уровня отцовского проклятья: «Кронос, преданный сыном, напоследок заявил Зевсу, что и того постигнет ровно такая же участь – свержение детьми». Но вправе ли мы отказывать богам в проявлении вполне себе человеческих черт? Олимпийская традиция породит дивное изобилие мифологической и трагической шелухи, но ведь боги и правда нередко будут вести себя, вполне по-человечески, капризничая, ревнуя и попросту тупя…
Долгое время Зевс мог похвастаться тем, что как раз-таки он умел подавлять в себе примитивные поведенческие модели, мысля и действуя стратегически, в формате «цель оправдывает средства». У него имелся собственный план развития Вендора, и ради реализации этого плана громовержец был готов жертвовать своим человеческим началом. А также – человеческим началом самого человечества… Нам плохо известен период между Титаномахией и Большим Сдвигом, но анализ имеющихся сведений говорит, что Зевс, недовольный людьми, с которыми возился в рядах целой группы соратников под неформальным руководством титаниды Эвриномы, не только никак не помог им во время катаклизмов, но еще и открыто подталкивал этот народ к полному уничтожению. Во всяком случае, в то время как многие другие народы уводились богами в горы – бедолашные подопечные Зевса получали «от богов» рекомендации оставаться пониже, вроде как во избежание тектонических горных угроз. Вряд ли это было банальным незнанием геологии или неверной апокалиптической ставкой – ведь, как потом судачили боги помладше, своим собственным детям громовержец советовал убегать на различные плато, желая, очевидно, стать полноценным отцом нового народа.
Если это желание (позднее совершенно точно имевшееся) действительно было уже тогда, то Зевса можно лишь пожалеть – судьба будто насмехалась над цинизмом бога, и ни один его смертный наследник по разным причинам не выжил. По сути, из стержневого племени спаслась лишь крохотная группа случайных везунчиков, среди которых явно выделялся один из сыновей титана Прометея.
Возможно, тогда громовержец впервые и испытал к Прометею острые негативные чувства, которые затем долго и успешно подавлял, мирясь с присутствием в своем клане столь же яркого лидера, коим был и сам. Не сумев стать прародителем народа, Зевс решил наверстать упущенное задним числом. В конце концов, народ всегда слоится, и даже жаль было бы видеть, как твои дети и внуки – становятся рабами других (пусть твоих же детей и внуков!)… Так пусть лучше становятся вождями, царями и героями!.. На долгие века Зевс превратится в первого осеменителя Вендора, зачиная детей тысячам женщин и богинь.
Однако еще в разгар этого разгульного плодотворящего куража Зевс в очередной раз выразил явное неудовольствие своим народом. Тот и правда развивался не очень активно, отставая не только от предсказуемо лидирующих гиперборейцев, но и от некоторых других народов так называемой Первой Попытки. Волна разочарования прокатилась тогда среди демиургов, многие из них выпросили у титанов право помогать в цветущей Гиперборее-Тартарии, а особо буйные напоследок «стирали» свои живые ошибки локальными катаклизмами или эпидемиями. Зевса вовсю подмывало воспользоваться гуляющим прецедентом и под шумок перезапустить народ, став на этот раз его полноценным Отцом, но его планы разрушил все тот же неугомонный Прометей, к тому времени заслуживший спорный по заряду, но неизменно высокий авторитет.
Титаны, как известно, обладали ярко выраженными призваниями – обычно одним, но в высшей степени развитым. И призванием Прометея была способность предугадывать будущее: не в духе знакомого нам ясновидения, а, скорее, более близкая футурологии и особо тонкой расшифровке причинно-следственных связей, из нитей которых состоит Бытие. Зевса в споре с отцом Прометей поддержал, основываясь как раз на своем даре – видя, что время Вендора ограничено, а смена поколений реально застряла. Но когда уже Зевс попытался задержать время под свои личные планы, а народ опять перезагрузить с нуля – титан не просто выступил строго против, но проявил находчивость и ответил делом. Он и раньше вполне бесцеремонно вмешивался в демиуржьи труды богов, своевольно форсируя развитие людей в тех или иных областях. И боги спускали ему это с рук – иногда просили в следующий раз предупреждать и согласовывать с ними, иногда сердились, нередко благодарили, но неизменно смирялись, веря, что раз пророк торопит людское развитие, то, пожалуй, в любом случае неспроста.
В устах некоторых драматургов Прометей позже обретет славу неистового борца за права людей, однако с прискорбием и дотошностью отмечаем, что это вряд ли именно так. Известны случаи, когда как раз Прометей и советовал неудавшимся демиургам «замести следы», возможно, видя в народе будущую угрозу или избыточные страдания. Как бы то ни было, защита человеческих прав велась титаном очень избирательно и явно не на фундаменте голого гуманизма, что, если честно, многим придется скорее по душе, нежели голое «не тронь букашек они как мы!».
И вот как раз за народ Зевса Прометей вступится по полной, видимо, зная, что на новую перезагрузку у геометрической прогрессии размножения банально не хватит веков… Понимая, что волевым давлением упрямого громовержца не сломить, титан пошел на хитрость. Пользуясь вопиющим равнодушием Зевса к уже приговоренному им народу, Прометей в кратчайшие сроки организовал людям резкий цивилизационный скачок, поделившись целым рядом отлично адаптированных секретов. Когда Зевс спохватился – было уже поздно: народ вовсю освоил огонь во многих его ролях, овладел ремеслами, вышел на уровень надплеменных социальных взаимодействий. Хладнокровное уничтожение народа на такой стадии – гарантированно было бы воспринято коллегами как тотальный геноцид, и вряд ли кто-то захотел бы иметь с таким демиургом какие-то дела в будущем. Смысл, если твой труд могут точно так же смыть волнами, сжечь пожарами или выесть эпидемией?
А в будущих соратниках Зевс как раз-таки крайне нуждался – он уже выносил план создания особого народа, который мог бы постепенно стать «народом мира» – вершиной цивилизации, и для столь грандиозного замысла понадобится идеальная команда… Идеальная. А значит, такая, в которой никто не рискнет оспорить решение единственного вожака!.. Зевс внешне смирится с инициативой Прометея, но быстро накопит причины, которых хватит для оснований изгнания титана из южных земель. Будет проведен короткий открытый суд, на котором Зевс и несколько его союзников обвинят Прометея по ряду пунктов. Дескать, тот слишком опережает время, ставит на завтра еще сегодня, тем самым нарушая ценность этого самого сегодня. Свой же дар применяет не в той мере и области, раз за страданиями людей не способен видеть их духовного роста и великого замысла Творца. А грубо и своевольно вмешиваясь в судьбы народов, но не имея, при этом высшей интуиции действий, как Лилит, Прометей нарушает Законы Творца еще и в ущерб Его Замыслу.
Суд не мог быть полноценным, ведь дар Прометея уравновешивался строгим запретом открывать другим увиденное – титан мог давать советы, говоря, что делать, но не поясняя, почему. Вот и теперь он мог в свою защиту лишь в очередной раз сослаться на свое понимание будущего, но не открывая это будущее… Прометей видел, что, скорее всего, прав, знал, что боги ступают на сколький путь, узурпируя власть и не подпуская к ней самих людей. Но точно так же хорошо понимал, что не в его силах изменить складывающийся образ будущего. А раз изменить не выйдет – нужно уметь принять свою судьбу…
Разумеется, варварских ритуалов, воспетых затем поэтами – не было и в помине. Никто не позволил бы заковывать великого титана в цепи и прибивать к скале. Прометея просто выслали из земель будущей Олимпии (тогда Эллы), а ряд богов разных кланов попросил его не вмешиваться в их работу… Гиперборея оставалась для титана открытой, несмотря на его «ренегатское прошлое», но туда Прометей не захотел сам, заранее предчувствуя уже приближающуюся катастрофу. Он выбрал другой путь: заперся в одной из горных пещер Колхиды (на границе своего Родного места), где погрузился в особый сон, позволяющий ему сохранять полную готовность к действиям, когда возникнет необходимость в его помощи. В Идене время для него фактически застыло, а чтобы не пропустить «зов нужности» – Прометей подговорил мистического орла прилетать к нему и регулярно будить любыми доступными способами. И все бы ничего, да орла, спустя какое-то время, убьет Геракл, приняв за агрессию попытку разбудить титана. Прометей в полусне ответит герою на пару вопросов, после чего застрянет в своей горной темнице уже надолго…
Считается, что одной из реплик, сказанных Гераклу, будет примирительное предостережение Зевсу, как тому избежать «проклятья отца». И даже странно, что Зевс принял это за чистую монету, воспользовавшись советом. Неужели думал, что титан ради него нарушит обет?..

Зевс и Эвринома
Примерно к третьему веку ЭТ хитрый план громовержца стал приобретать все более явные очертания. К тому времени на материке проживало множество заброшенных демиургами племен, но мощных колоний было всего две: Расея и Шумерия. Боги активно участвовали в развитии колоний, но чувствовалось, что их творческие аппетиты растут, а Гиперборея двигалась по своим рельсам, оставляя маловато простора для реализации различных задумок, которых особо много возникало у молодых детей Зевса, унаследовавших от отца его энергичную неуемность.
 Все это создавало благоприятные условия для претворения в жизнь глобального проекта, давно уже продуманного Зевсом до мелких деталей и механизмов реализации. Этот проект подразумевал создание в южной части континента не просто колонии, а полновесной цивилизации, ориентированной на разностороннее развитие с явным технологическим вектором.
Оптимально поданная, эта идея показалась многим очень удачной. Дескать, Гиперборея наглядно подтвердила правоту обеих сторон Титаномахии: титаны действительно лучше богов умеют создавать цивилизации, но разве это оспаривал Зевс? Он в первую очередь говорил, что пора двигаться дальше в сторону технологического освоения земель, и пример Гелиополиса как торжества именно технологий – подтверждает правоту его слов!.. Прекрасная жемчужина сияет на севере, и настало время переноса достижений на сам материк – в благоприятные южные земли, независимые от будущих капризов природы и климата. Гиперборее ведь банально некуда расти чисто географически, а тут – непаханое поле возможностей и богатый выбор генетического материала в виде людей разного уровня развития. Самое главное – не строить из себя демиурга каждому, а одной дружной командой вложиться в единый проект, раскрывая свою лучшую сторону.
Кроме этих тезисов было еще немало, среди которых можно выделить видовую карту, все больше кажущуюся козырем. Дело в том, что на юго-западе, куда как раз-таки целился Зевс – все комфортнее осваивались так называемые рептилоиды. О них мы еще не упоминали и, возможно, зря, поскольку их вес в ту пору был достаточно велик. Начать стоит с уточнения, что титаны представляли собой выходцев с разных планет, и отнюдь не все они выглядели, как мы с вами. Они, собственно, вообще были выше понятия формы, умея менять свой облик совершенно радикально, но с годами обычно останавливались на любимых, привычных или удобных в той среде, которая их чаще окружала. Например, Океан и его дочери по суше ходили ногами, но основную часть времени весело рассекали воды плавниками и хвостами. Сварог и Лада обращались лебедями, Ли – львом, тигром и драконом, а Метида – вообще любила размышлять в облике аморфного плазмоида…
Все это к тому, что титаны отнюдь не обязаны были зацикливаться на человеческом виде, к которому принадлежали Лилит, Адам и Ева, тем более что потомки последних двух свою первую попытку создать общество благополучно завалили. Титаны в Золотом Веке решили опереться на этот же вид, однако за продолжительной идиллией последовал новый обвал, и от некоторых титанов стали проскакивать предложения внести коррективы в генетический код целевой группы.
Чаще всего звучали голоса поклонников рептилоидной доминанты. По их словам, это более универсальная в теплых вендорских условиях форма жизни – да, уязвимы к холодам, но ведь зато куда менее склонны страдать от участившихся наводнений и потопов!.. Эти идеи одобрения большинства не получили, однако запрещать проводить эксперименты по внедрению в людей генов ящеров – тоже не стали, и к описываемому времени разновидностей гуманоидных рептилий и рептилоидных антропоидов – насчитывалось немало. И нас, в частности, интересуют эрехтеи (обобщенное название рептилоидов древней Олимпии), ведь именно их рукам принадлежат первые более-менее прочные постройки на местности, о которой мы говорим.
Парой страниц ранее вас могло смутить упоминание, как сам Зевс числился рядовым демиургом под началом некой Эвриномы. Но смущаться тут нечему – Зевс, несмотря на уже завоеванный авторитет, как демиург был лишь начинашкой, да и происходило всё во времена, когда Эвринома котировалась объективно выше. Она была дочерью Океана, но дочерью, рожденной за пределами Вендора, поэтому относилась к старшему поколению титанид, а отвечала, на секундочку, за восстановление природного баланса всего Вендора после падения Урана и вызванных этим катаклизмов.
В отголосках ранних мифов можно встретить сюжет, в котором Эвринома из северного ветра создает мирового змея Офиона, вместе с ним правит, а затем, когда змей наглеет и считает себя создателем Эвриномы, а не наоборот – выбивает ему зубы и правит сама. Так и тянет поторопиться и заявить, что именно от этого змея и ведут свою родословную эрехтеи!.. Но нет – в данном случае мы, скорее всего, имеем дело с очередным описанием работы титанов по восстановлению магнитного поля планеты. Мировым змеем в большинстве мифов разных народов обычно именовали как раз его, северный ветер дает нам косвенную подсказку-ориентир на переполюсовку, проведенную (или просто наблюдаемую) титанидой, а выбитые зубы и спор, кто раньше родился – смутно отражают Большой Сдвиг.
Честно говоря, Эвринома – одна из самых недооцененных потомками титанов и титанид, и причины тому две: наглость Кроноса и его сына на фоне покладистого характера самой Эвриномы. Кронос, как мы помним, родился уже здесь, но, едва оперившись, посчитал, что знает больше всех, и оттеснил Эвриному от работ с магнитным полем. А так – кто знает, каким было бы Энергополе, создавай его не честолюбивый донельзя Кронос, а спокойная и отзывчивая Эвринома?..
Спокойствие с отзывчивостью столкнулись, когда Зевс призвал Эвриному помочь в борьбе с отцом. К чести титаниды, несмотря на участие отца и личные счеты с Кроносом, спокойствие и миролюбие победили отзывчивость и обиду – Эвринома, как сумела, блокировала попытки Крона отключить от Энергополя Зевса и других зачинщиков, но от более активных действий отказывалась. Тем не менее ее вклад был оценен заслуженно высоко, и среди сторонников бунта она несколько веков будет считаться одним из высших авторитетов как, возможно, самый большой с этой стороны баррикад специалист по глобальным энергетическим вопросам.
Эвринома одной из первых занялась трудом демиурга, облюбовав гористые земли вокруг Олимпа. В ее работу включались некоторые боги, выбирая себе соседние племена, синхронизируя их деятельность и создавая предпосылки для плавного превращения племен в народ. В итоге, к Большому Сдвигу земли были заселены не густо, но довольно широко, особенно в сторону прохладного севера. К сожалению, племена самой Эвриномы во время Сдвига полностью погибли – спаслись как раз крупицы более северных племен, создавая мостик преемственности для будущих олимпийцев. Титанида же, сдержанно погоревав, взялась за работу заново, на этот раз решив внести в подопечных некоторые изменения.
Многим показалось странным и запоздалым ее решение взяться за развитие рептилоидов. В этом мог быть смысл раньше – до Сдвига, когда климат земель был куда жарче, а слегка «породниться» с ящерами не считалось зазорным, ибо память об их помощи в Титаномахии перекрывала агрессивность нравов, а генетическая схожесть с большими прожорливыми соседями вроде как выводила народ из целевой съедобной группы. Теперь же большая часть обнаглевших «помощников» была стерта с лица земли, а погода заметно охладела к олимпийским окрестностям, и кому, как не Эвриноме, было знать, что это надолго.
Нам неизвестны ее мотивы. Возможно, дело в банальной горечи утраты – хотелось, чтобы новые подопечные не так явно напоминали погибших. Возможно, в силу мягкого характера титанида пошла на поводу у Ехидны, с которой сблизилась в ту пору, помогая продвигать идею рептилоидного вектора развития. Или, что ближе всего к истине – честно проводила эксперимент, какой из двух видов лучше развивается в равных условиях. Последнее косвенно подтверждается тем фактом, что в древней Олимпии того периода бок о бок проживали как люди, так и несколько разновидностей рептилоидов: от змеехвостых ламий до чешуйчатокожих антропоидов…
Неизвестно, какой вид показывал себя лучше, но что общий уровень племен был далековат от оптимальных темпов развития – факт. Эрехтеи, как обобщенно называли племена Эвриномы, в целом превосходили брошенных демиургами дикарей, но среди тех, кем продолжали заниматься – были аутсайдерами, несмотря на регулярные попытки вручить им прорывные технологии или знания. Они построили «эмбрионы» городов, внедрили первичные социальные явления, но на каком-то этапе застопорились и стали расти вширь, осваивая новые земли, однако почти не продвигаясь в культурно-умственном развитии.
Усугублялась ситуация еще одним фактом: окрестности Олимпа наводнило огромное количество монстров и бестий, пользующихся толерантностью Эвриномы и создающих опасную локализацию своего присутствия. После того как последнее столкновение с им подобными привело к Сдвигу, отношение к монстрам со стороны богов было очень настороженным, и план Зевса, согласно которому Олимпию предлагалось переформатировать и заселить соседними племенами – при всем уважении к Эвриноме показался еще и отличным превентивным шагом, не дающим дикой живности достичь опасной для богов и людей плотности.
У одних поэтов и философов можно узнать о схватке Зевса с Эвриномой. Другие убеждают, что титанида и сама поддержала проект, видя тупиковость своего эксперимента. Как обычно, мы выбираем версию, косвенно подтвержденную событиями, поэтому склоняемся ко второму варианту. Ведь общеизвестно, что Эвринома в первые века Новой Олимпии активно помогала и Зевсу, и Посейдону. От первого она родила несколько харит, второму предоставила помощь океанид, нереид и наяд, а эрехтеи не только не воевали с пришедшими сюда с севера племенами, но и делились опытом в тех вопросах, в которых были подкованнее… Позже многие рептилоидные эрехтеи покинут Олимпию, уйдя на Гелэрис, Ллантрейн и Аджи (оставшиеся же будут потеснены и истреблены), но антропоиды (их, выделяя из эрехтеев, называли пеласгами) смешаются с пришельцами на равных основаниях.
Эвринома спокойно проживет в Олимпии еще несколько веков, наслаждаясь морскими водами, а затем, как и почти все титаны, уйдет на покой. Ее культы Высшей богини подхватит Гестия, постепенно низведя их до того уровня, когда это не идет в разрез с четкой патриархальной линией Олимпа, сменившей суровый матриархат эрехтеев. Ходили слухи, что Эвринома на самом деле не уснула и не растворилась в тонких планах, а просто уплыла в неизвестном направлении создавать новую расу амфибий. Но подобные слухи овевали каждого титана, и каждого бога, так что до появления доказательств в лице этой самой расы – мы продолжим считать слухи слухами…

Зевс и Олимпийцы
Наконец-то мы обращаемся к более известным всем временам и именам, но если кто-то думает, что теперь станет проще – поспешим разочаровать: эпоха становления Олимпа полна противоречий и нестыковок как раз потому, что каждый второй поэт и философ норовил высказаться о ней, плодя домыслы, слухи и мифы. К тому же олимпийцы в своих трудах с непростительным пренебрежением относились ко времени (от нелюбви к Кроносу, что ли?), почти никогда не уточняя дату изображенных событий даже в описании, переполненном самыми ненужными деталями.
Итак… Мы несколько раз цеплялись боками об идею Зевса, но только сейчас подошли к тому, чтобы выяснить, чего он хотел на самом деле – для себя лично. И тут, в принципе, нет смысла высасывать загадки или напускать лишнюю таинственность. Зевс хотел власти. И все это понимали. И всех это устраивало, так как, идя к своей личной цели, Зевс создавал удобные условия для реализации чужих личных целей… В конце концов, все полагали, что власть – не самоцель, и для громовержца важнее создание большой полноценной и многогранной цивилизации. Да, цивилизации, построенной по близким ему принципам, но так получилось, что эти принципы разделяли к тому времени многие титаны и боги, а кто считал иначе – не видели в этом угрозы собственным планам.
 Умный Зевс предвосхитил новую волну демиуржества среди богов и справедливо рассчитывал, что именно его цивилизация станет доминирующей. Он соберет самых толковых помощников, с их помощью создаст универсальный народ: культурный, боеспособный, применяющий самые передовые технологии. А когда другие боги начнут следом создавать свои народы – у них не будет иного выбора, как рано или поздно пойти в кильватере олимпийской цивилизации. Для этого нужно будет показать явное превосходство над другими континентальными народами, после чего можно унифицировать весь материк, создав единую систему управления богами и демонами с собой, разумеется, во главе… Зевс не замахивался на весь Вендор – пусть восточные духоборцы титана Ли развиваются в выбранной ими изоляции. Пусть Ваал со своими финикийцами продолжает удерживать торговую нишу, а эльфы боготворят Лес. Пусть Лилит сохраняет островок Золотовечья как ностальгическую, но уже неприменимую другими форму жизнелюбия… Но остальные наверняка присоединятся к его цветущей Олимпии – от близкой по духу Расеи до диковатых мистиков Шумерии…
На первом этапе Зевсу активно помогали его братья и сестры. Гера, Гестия, Посейдон и Гадес. Позже всё глубже начнут вовлекаться и дети – Аполлон, Артемида, Гермес, Дионис, Афина, Гефест и другие. Что бы ни сделал Зевс позже, уже за этих замечательных отпрысков ему должен быть признателен весь Вендор. Стремясь связать себя узами с лучшими родами и кланами, Зевс искал любовных союзов с прекрасными титанидами, богинями и даже простыми женщинами, и те охотно откликались, зная, что генный набор Зевса великолепен, и от его семени рождаются сверх нормы одаренные дети. Кстати, когда самые глуповатые мыслители будут списывать все на неуемную похоть громовержца, в этом затаится и капля истины – Зевс сам признавался в избыточном влечении к дамам, а они отвечали ему взаимностью отнюдь не из одного лишь трезвого материнского расчета…
***
Что больше всего смущало Зевса, так это его народ… Вокруг Олимпа постепенно формировался совершенно удивительный пантеон, глава этого пантеона умело дирижировал процессами, его братья, сестры, сыновья и дочери вкладывали свои полные знаний и талантов души в котел томящихся в Олимпии племен… Но эти племена развивались слишком медленно!..
Сколько раз громовержец проклинал Прометея, не давшего ему начать с нуля. Пусть это была бы лишь стремительно разрастающаяся деревушка, но деревушка, в которой изначально жили бы его, Зевса, дети – не уступающие в развитии гиперборейцам. А так – приходилось медленно вытаскивать из трясины невежества несколько тысяч запуганных дикарей, спасибо Прометею же, хотя бы немного владеющих базовыми знаниями и технологиями…
Нет, потенциал народа был виден уже сейчас и выглядел вполне перспективно. Но медленно!.. Слишком медленно двигался этот народ по временной шкале, словно проклятый Кроном вместе с сыном. А у сына не было этого времени – ведь о какой доминантной нации может идти речь, если почти любая колония, благодаря активному осеменению гиперборейцами местных аборигенок, наголову превосходит его народ в большинстве ключевых критериев?.. Может быть, зря горделиво отрезал себя от любых гиперборейских следов, стремясь создать свой народ с нуля?..
Но вскоре эта проблема показалась сущей мелочью. Ведь у Зевса появились не только сторонники, но и враги. Они долго ничем себя не выдавали, созревая в благодатной почве Гелиополиса, а затем нанесли удар, который едва не зарубил на корню весь план громовержца. На Олимп напал Тифон…
***
Спустя многие века, олимпийская традиция вычистит эту историю, превратив очевидное поражение в очередной надуманный подвиг. Как всегда вопиюще бестактно играя со временем, действие перенесут во времена юности Зевса, как бы оправдывая его беспомощность перед монстром, потом припишут и вовсе выдуманную от начала и до конца победу Зевса над Тифоном в битве-реванше… Однако на деле все выглядело куда хуже.
Гиперборея отнюдь не была царством безоблачной радости. Многих не устраивал ее текущий путь в сторону активного технологического развития. Часть несогласных ушла создавать филиалы Золотовечья, но не меньшее количество титанов и особенно их детей – гигантов – не видело выхода и в этом откате в прошлое. Постепенно внутри гиперборейского общества проросло движение тех, кто не видел ни в одном из существующих путей оптимального, и, еще не придумав собственный вектор развития, всей душой проникся злостью по отношению к имеющимся.
В лице Зевса эта злость получила прямой выход. Одни мстили ему за прошлое , других злила его текущая своевольная деятельность и неугомонное осеменение, третьи стремились сломать его слишком смело и далеко идущие планы… В самой Гиперборее носители подобных взглядов оставались на глубоко оппозиционных ролях, однако их сил оказалось достаточно, чтобы нанести сокрушительный удар по Олимпу, даже в условиях частичной скрытности главных организаторов этого удара.
С помощью долгих ритуальных воздействий на Уран, гигантам удалось воплотить беспрецедентного по своей мощи монстра. Они дали ему имя Тифон – созвучное с «титаном», символизируя тем самым кармическую суть своей мести. Дескать, сам Зевс, борясь с титанами, призвал сотни чудовищ, а теперь ему показали, каким мог быть ответ титанов, если бы они не проявили неоправданное, с точки зрения гигантов, великодушие.
В веках стерлись предлоги, под которыми Тифон напал на Олимп. То ли в отместку за личное убийство целого ряда великанов, вроде Ота и Эфиальта, то ли как «ответ Земли-Геи на массовый геноцид олимпийских ящеров, порожденных Ехидной»… Так ли важен повод? Главное, что атака монстра получилась эталонной. Защищенный от электромагнитных воздействий, огромный драконоподобный великан, несущий в себе качества тысяч видов существ, ворвался на Олимп, разнес в щепки еще недостроенные дворцы, разогнал обитавших там богов и пленил зверски израненного Зевса… Зная, что в случае смерти бог возродится в Идене, Тифон несколько недель поддерживал в пленнике жизнь, заставляя испытывать жуткие муки в сломанных суставах и растоптанной гордыне.
Зевса поддержали было титаны Гипербореи и почти все боги, но гиганты организовали заранее спланированные волнения внутри Гелиополиса, отвлекая внимание и стремясь тем временем отыскать-таки Родное место, чтобы заблокировать его и дать Тифону возможность убить Зевса без опции возрождения. Кто им в этом помешал – нам неизвестно, но Иден не нашли, а бежать из плена Зевсу помогли. Другое дело, что Тифон за время плена жутко деформировал богу его тонкие тела, на добрый десяток лет сделав чуть ли не инвалидом. Да и когда громовержец оправился – встречи с обидчиком он не искал, осознавая свою беспомощность в бою с таким всесторонне подкованным и точно таким же, как он, бессмертным существом.
По-хорошему, Зевсу совершенно нечего стыдиться – с Тифоном в ту пору не справился бы ни один бог или титан. Это творение десятков могучих разумов, сказать по правде, немного страшило и самих создателей. Тифон хозяйничал в Олимпии, оставляя потомство Ехидне и ряду других дракайн (ящероподобные существа женского пола); тем временем противостояние в Гелиополисе обострялось, а в колониях и сами боги все чаще сталкивались между собой… Беспокойные годы конца эры титанов закручивались в спираль агрессивного хаоса, пока, наконец, не привели к короткой, но страшной по последствиям битве у горы Меру, в которой титанам удалось одолеть Тифона и его создателей лишь ценой взрыва самого Урана… Гелиополис в одночасье ушел под воду, гигантские сооружения, защищающие Гиперборею от холодного климата, перестали работать, и выжившие гиперборейцы отправились на материк искать себе убежище и места проживания своим детям…
Нам неизвестно точно, что испытывал Зевс, узнавая последние новости эры титанов, но с точки зрения логики вряд ли был в Вендоре кто-то, чья радость от случившегося была бы столь же обоснована. Непобедимый противник пал в бою с главным геополитическим конкурентом – наступало время Олимпа, эра богов, среди которых Зевс имел немало оснований считать себя первым…
…Правда, планам по унификации континента под его началом сбыться будет не суждено. Отстававший изначально народ, после того как почти все колонии получат мощный гиперборейский впрыск – отстанет еще сильнее. И когда речь пойдет о формировании регионов – зон влияния различных кланов богов – об олимпийской доминанте никто и не подумает. Из уважения к олимпийскому пантеону ему будут выделены большие территории, но мечты об унификации и единой системе управления – рухнут, уступив идее параллельного развития народов равноправными кланами… И ведь время покажет, что идея Зевса была уж точно не хуже…
И словно насмехаясь над честолюбцем, его народ вскоре расцветет на зависть другим. Необходимость стабильного закрепления за одним из кланов привела к тому, что именно олимпийская идея сплотит вокруг себя плеяду великолепных богов, концентрированная работа которых над одним народом (другим уже на птичьих правах помогали) быстро даст отличные плоды. «Ну почему вот теперь не собраться, решая судьбу континента?!» - негодовал громовержец уже в шестом веке, а затем в седьмом, восьмом и девятом… Были времена, когда Лидийская империя казалась мощнее, но даже тогда мало кто сомневался, что по всем ключевым критериям на звание стержневой цивилизации претендуют в первую очередь именно олимпийцы…
Колом торчащее в сердце понимание упущенного шанса лишало Зевса гармонии. Он не был плохим управленцем, но замечал, что без него дети справляются не хуже, и это отравляло гордыню бога жутким ядом. Он уже тысячу раз осознал, как жесток был по отношению к отцу, однако совершал его же ошибку, не решаясь отпустить контроль над ситуацией из своих железных рук и дать детям столько свободы, сколько ее только можно дать. Наоборот – Зевс несколько раз провоцировал конфликты внутри пантеона, которые затем сам же решал «возвращаясь из важного уединения», дабы показать свою нужность. Запутавшийся интеллектуал не видел, что его хитроумные дети давно уже поняли его игры и подыгрывают отцу, дабы потешить его самолюбие…
Ему бы расслабиться, снизить передачу и подумать: «Ну и хрен с ним, с континентом! Не смог править всем Вендором, так создам его уменьшенный вариант в рамках Олимпии, и на ее примере покажу образец идеального государства!..». Но нет – Зевс продолжал продавливать свою утерянную мечту, встречая где отпор, где недоумение, а где и жалость, особенно для него невыносимую. «Закладка» Кроноса в Энергополе начнет работать еще в конце эры титанов, и энергии богам будет не хватать все сильнее. Многие честно уснут, передавая эстафету людям, но Зевс, как молодящийся старик, будет всеми силами компенсировать потери и первым создаст систему ритуалов, позволяющую активно черпать энергию от людей и дающую старт новой гонке «голодных богов»…
То, против чего он сам когда-то выступал, теперь не отпускало Зевса – жажда успеть сделать все самому, попробовать иначе, другим путем, заново, чужими руками – неважно как!.. Главное – успеть сделать! Ведь кто, кроме меня?..
Кто-кто? Дети!.. Незадолго до МП группа детей Зевса, видя, что их отец погрузился в депрессивную апатию, а рулить процессами взялись Афина с Герой и Гадес – устроила собственный бунт и свергла всех их с Олимпа, решив, что только так можно будет хотя бы попытаться спасти цивилизацию, несущуюся в пропасть. Бунтарь стал жертвой бунта – так бывает чаще, чем кажется, и почти всегда это, как минимум, справедливо…
***
Зевс – совершенно выдающаяся личность по меркам Вендора. Один из ярчайших богов. Глыбища, как говорят про таких… И, отдавая дань уважения всем его реализованным и оставшимся лишь мечтами идеям, нельзя не вернуться к названию главы и не добавить к уважительному «Глыба» печальное «застывшая».

Вольница в руках порядка
Одним из главных секретов магнетизма Олимпии по праву считается высокая степень свободы, ощущаемая здесь на самых разных уровнях существования. Зевс, вопреки суровости и прочной тяге к порядку, тешил их скорее системностью взглядов и попытками унификации правил, нежели строгостью их исполнения. Его лично могли раздражать многие проявления свободы, но раз идея создания ключевой цивилизации требовала в глазах большинства увесистой доли свободы – значит, можно и потерпеть.
Олимпия позиционировалась как место, где всем должно быть хорошо, и это манило в нее самых разных существ из разных частей Вендора: от богов и фей до людей и зверей. Правда, свобода одних нередко заканчивалась там, где начиналась свобода других. А так как единое равенство свобод – по сути, красивый вариант «права сильного», то, пожалуй, нигде не сохранилось столь много памятных историй о произволе богов, как в Олимпии. И это при всех попытках Зевса научить других богов чтить Законы Творца и естественный ход вещей. Возможно, все дело как раз в том, что Зевс тщился учить других уж явно не собственным примером…

Пауки Олимпийской банки или коммунальная гармония?
Армагеддонский договор 333-го года, ставя промежуточный крест на надеждах Зевса порулить всем континентом, в противовес этому вручил Олимпии потрясающий подарок в лице постоянной прописки целого ряда богов, доселе считавших себя космополитами. Невозможно даже оценить вклад в развитие множества регионов, сделанный Гермесом, Афродитой, Аполлоном, Дионисом и Гефестом. Немалое, пусть и более локальное влияние оказывали Артемида и Арес… А теперь все они присоединялись к богам первого поколения, застолбившим Олимп вместе с Зевсом, и уже вместе с ними должны были вести регион к процветанию.
Правда, на первых порах молодые боги все время отвлекались на свои чужеземные культы, однако, чем явственнее ощущали в своих руках власть над регионом лидеры кланов, тем менее охотно выполнялось их обещание не ограничивать свободу богов, имеющих здесь культы, но не принадлежащих клану. Их можно понять – кому приятно, когда в его владениях «пасутся пришлые с двойным гражданством», но и у тех своя правда, ведь «паслись» они зачастую дольше и полезнее для края, чем его теперешний лидер… Как бы то ни было, олимпийская молодежь, понемногу уступая позиции на востоке, все активнее бралась за свой народ; однако и тут начались трения – уже с местными авторитетами, неохотно делившимися функциями и красивыми видами с Олимпа.

Старики-разбойники.
Главным генератором неприязни в адрес младших богов была Гера. Ее роль в большинстве мифов незавидна, и жена Зевса предстает, как правило, ревнивой стервой, все свое время расходующей на поиск новых способов насолить отпрыскам мужа от других баб. Но это типичная близорукость олимпийских мифотворцев времен патриархальной диктатуры. Характер у Геры и правда был не подарок, однако такой считается не столько плохим, сколько сложным – когда положительные качества примерно уравновешивают отрицательные, а у тех причем, как минимум, есть оправдания.
Для начала, Гера не особо-то и стремилась стать спутницей Зевса – она отвергала его домогательства со всей присущей ей от рождения строгостью, пока громовержец не добился своего хитростью. Но, и родив от этой связи кроткую и милую дочь Гебу, ни на что не претендовала – более того, противница Титаномахии, Гера после ее окончания часто гостила в Гиперборее, не разделяя прогрессивных взглядов брата и никак не помогая ему в освоении территорий, чем он «левой рукой» занимался между осеменением новых и новых дам.
К большому сожалению, нам доподлинно неизвестно, возникли у них вдруг чувства, или же их будущий брак будет построен на трезвом взаимном расчете, а выяснить это по косвенным данным – крайне сложно. С одной стороны, Гера могла влюбиться и начать действительно ревновать, но с той же вероятностью все ее гадости в адрес любовниц Зевса и их детей – могли быть следствием лишь оскорбленной гордости. Геру взяли в жены и в пантеон как хранительницу брачных уз, после чего с вопиющей частотой делали посмешищем, топча святость этих уз усерднее, чем петух куриц.
Скорее всего, верны оба варианта – и чувства были, и гордость страдала… Гера сражалась за семейную святость, как могла. Зная слабину мужа к девственницам, она после каждого соития купалась в специальном источнике, возвращая себе невинность, причем продолжала делать это, даже всем сердцем осознав, что никакой ее не хватит одной для того, кто жаждет быть отцом народов. Она пыталась наглядно показать Зевсу, что испытывает при его гульках, родив на стороне сына, однако, глубоко впитавшей в себя закон неприкосновенности брачного ложа, ей самой рожденный малыш был противен до изнеможения. И хорошо, что сброшенного с Олимпа божка спасла и воспитала сама Эвринома – тот получил от готовящейся к уходу титаниды прорву знаний, и вскоре Олимп будет сложно представить без творений рук Гефеста, как был наречен трудолюбивый пацан. Зевс лишь посмеивался над по-женски мелкими бунтами жены. Апогеем стал случай, когда Гера отдалась обычному мужичку, но громовержец, узнав об этом, хохотал от души и крутил пальцем у виска, когда Гера требовала наказать наглеца, покусившегося на его жену.
- Он уже наказан близостью с тобой! – катился со смеху Зевс. Вскоре счастливчик все же будет наказан, но, словно в насмешку – не за то, что поимел жену громовержца, а за то, что начал об этом трепаться, да так красочно, что пришлось внедрять миф, будто вместо Геры бедолага услаждал облако, наделенное ее обликом.
- Ты печешься о своем авторитете в глазах народа, - возмущалась Гера. – А мой – втаптываешь в грязь. Зачем вообще было делать меня хранительницей брака, если ты сам выступаешь как главный его противник?
И, честно говоря, была права.
Другое дело, что методы Гериной борьбы с соперницами и живыми плодами их общей с Зевсом страсти – мы разделить никак не можем. Сотни страниц не хватит описать ее пакости в их адрес, и через раз это приводило если не к смерти, то к мучениям. Себя Гера оправдывала тем, что таким образом наказывает нарушительниц брачных законов, вступающих в порочную связь. Постепенно это распространилось и на тех, кому достался для утех не сам громовержец, а обычный пастух или гончар, что привело к странному перекосу в олимпийском обществе, где мужчины волне себе могли ходить налево, однако женщинам такое строго воспрещалось. Подобный перекос не мог не породить дефицит свободных дам, на что некоторые мужчины махнули рукой и стали обходиться без дам, зачиная специфическую традицию, которая прочно вольется в олимпийское общество.
Единственный намек на то, что брак Зевса и Геры был построен на холодном расчете – это их сын Арес. Лада родила громовержцу Аполлона и Артемиду, Майя – Гермеса, Селена – Диониса, и дети эти были прекрасны и гармоничны. Зато от Геры Зевсу достался спорный подарочек в лице Ареса – подловатого, кровожадного и тупого пацана, какие рождаются либо при передозировке нектара накануне близости, либо в соитии без любви. Даже по сравнению со звезд с неба не хватавшей, но нежной и доброй Гебой – это был такой шаг вниз, что первая пара Олимпа начала усердно предохраняться при все более редких контактах…
Если отбросить всю эту личную придурь, как правило, адресного характера, то Гера – очень даже толковая богиня. Она честно покровительствовала роженицам в браке, опекала малышей и поддерживала все грани усовершенствования института брака. Жаль, что столько времени у нее ушло на сведение счетов и внутренние интриги, ведь потенциал у Геры был очень высок, и первое время казалось, что она чуть ли не в одиночку способна заменить народу Единую Великую Богиню, коей являлась Эвринома. Но, резко сузив сферу деятельности, Гера отдала все остальное сначала Гестии, а затем и более молодым богиням, среди которых хоть сколько-то сносно относилась лишь к Афине.
***
С кем у Зевса регулярно возникали серьезные трения, так это с Посейдоном. Уж больно схожи были эти два Кронида – волевые, гордые, суровые и неуступчивые, они как два альфа-самца в одном прайде уживались с большим трудом. Потому-то и стремились максимально разграничить сферы деятельности: так, чтобы поддерживать друг друга в трудную минуту, но не пересекаться по тысяче мелких поводов, каждый из которых мог стать причиной серьезного конфликта.
Посейдон вышел из Титаномахии, как только увидел размах последствий, приложил немало сил для примирения сторон, после чего высказал Зевсу формальную поддержку как носителю новой идеи, но нашел в себе силы прийти к отцу и начать отношения с чистого листа. Крон принял сына в Гиперборее, где тот довольно долго помогал восстанавливать утраченные достижения цивилизации. Искупив взятый на себя долг, Посейдон впитал в себя знания титана Океана, и, когда тот, ощущая свою вину в происшедшем, покинул мир, уйдя на тонкие планы – стал продолжателем его дел, быстро превзойдя в талантах опытных Нерея с Протеем. В свое время, именно Океан укрыл Посейдона от Крона, и юный бог долгие годы впитывал в себя очарование подводного мира, сроднившись с ним всей душой.
Это отлично помогло братьям, когда Посейдон согласился помочь Зевсу реализовать задумку с Олимпией. Он попытался отхватить себе и земли, однако, везде встречая противодействие, быстро понял, что проще честно разделить территорию по береговой линии, тем более что, как и брат, имел виды отнюдь не на одну лишь Олимпию и намеревался стать покровителем всех открытых вод Вендора.
На Олимпе он числился больше номинально, почти все время проводя в подводных чертогах, окруженный детьми наставника и уже своими многочисленными отпрысками. Позицию всегда имел собственную и независимую, отстаивал ее до последнего и уступал лишь под давлением объективных факторов. Главным рычагом влияния на Посейдона было то, что подводная ветвь развития быстро посчиталась тупиковой, и, когда начнутся перебои с энергией, а главным источником будут выбраны люди – возникнет разлом: власть Посейдон будет иметь в воде, а источник энергии – находиться на суше. Грубо говоря, не в силах Посейдона было помешать другим богам низвести его культы, если бы дело дошло до прямого конфликта. Впрочем, море играло в жизни Олимпии достаточно важную роль, чтобы с его хозяином кто-то возжелал помериться упрямством или суровостью
Так что куда чаще проблемы с Посейдоном решали хитростью, применяя полутона, которые могли ставить прямодушного мужлана в тупик. И это удавалось не только изысканному в оттенках лукавства Гермесу, но и почти всем другим Олимпийцам – лишь Зевс обычно упирался лбом в лоб брата, то ли в силу такой же рельсовости мышления, то ли, считая ниже своего достоинства хитрить вообще .
***
Кто не стеснялся лукавить с обоими братьями, так это Гадес. Он пошел в мать, Рею – титаниду с изощренным умом и довольно замкнутым нравом. В отличие от непримиримого Зевса и мстительного Посейдона, Гадес вполне покладист, но его многие боги старались не гневить чуть ли не в первую очередь, как обычно бывает с теми, кого совсем не знают. А Гадеса не знал и не понимал почти никто – вещь в себе, он веками постигал секреты ритуалов и таинств, добившись опасливого уважения к себе и своим делам.
Когда Крониды делили Олимпию, Гадес выбрал себе недра, где продолжил заниматься исследованиями. Позже там возникнет царство мертвых, и именно Гадес станет его правителем, властвуя над душами умерших. Не в этой статье ковыряться в истинных целях создания этой резервации астральных оболочек, так что наивно доверимся мифам, согласно которым именно туда отправляются души всех тех, кому боги не выдали счастливый билет в овеянный благостью Элизиум.
Так Гадес станет богом смерти и на некоторое время получит довольно мрачные культы, создающие характерный для такой роли образ. Обнаружив, что наполнение подобными энергиями сильно сказывается на его сути, повелитель недр разбавит свой образ дополнительными культами, согласно которым он отвечает и за вполне позитивный пакет явлений, включая добычу руды, золота и камней, подземные источники и даже плодородие. Впрочем, последнее может быть связано также с его молодой женой Персефоной – дочь Деметры, (отвечавшей как раз-таки за плодородие) дабы не скучать в подземельях, попыталась как-то совместить с ними свою привычную деятельность на поверхности, и это наслоилось на культы ее мужа, равно как и его тень отпечаталась на ее образе в глазах олимпийцев.
***
Деметра, кстати говоря, тоже обладала весомым народным авторитетом, пусть в силу податливого характера и находилась в тени братьев и сестер. Она проигнорировала Титаномахию, затем много путешествовала по миру, пока, наконец, не решила применить полученные знания в олимпийском проекте. Вобрав в себя культы как Геи-земли, так и Эвриномы (Гее поклонялись не пеласги, а пришедшие в Олимпию племена), Деметра стала отвечать за плодородие, секретами которого овладела во время странствий в очень завидной степени.
Удивительно простая и аскетичная, она любила странствовать среди людей в обличье обычной женщины, щедро одаривая приветливых и трудолюбивых хозяев, и ее дарами чаще всего становились новые секреты земледелия. В тяжелые климатические периоды народ начинал истово молиться Деметре, думая, что это ее обиды привели к неурожаю или засухам, и тогда богиня, обычно не имевшая к этому никакого отношения, чуть ли не в ручном режиме помогала пережить голодные времена. Лишь раз в тотальном неурожае была ее вина, и то Деметра не нарочно кому-то мстила, а просто не могла сосредоточиться на привычной заботе о хлебе насущном, горюя по украденной Гадесом доченьке.
Пришлось братьям идти на попятную – Персефона теперь каждую весну приходила к матери в гости на несколько месяцев, и в четыре руки богини создавали урожайный резонанс, позволяя людям радостно обжираться и копить запасы на довольно теплую, но обычно не особо урожайную зиму.
***
Еще меньше известно о личности Гестии. Но это не мешает старшей из всех Кронид пользоваться заслуженным уважением. Давшая обет целомудрия в незапамятные времена, она соблюдала его неукоснительно, посвятив себя созданию целой системы ритуалов, связывающих богов и людей. Гера поначалу пыталась расширить свои функции покровительницы семьи еще и на само понятие домашнего очага, однако неизменно натыкалась на прохладную стену, защищавшую сферу интересов старшей сестры.
То, что бродившие по Олимпии племена в какой-то момент внезапно вросли в землю и принялись интенсивно обустраиваться – огромная заслуга именно Гестии, и это легко заметить, если знать, что богиня как раз в тот период вновь активно включилась в работу. До этого она брала в Олимпии паузу и покровительствовала жителям Санторина, чтобы сохранить их, отколотых грандиозным катаклизмом от тела континента, в едином котле. Но, увидев, как одни племена вытесняют друг друга, быстро сообразила, что это безобразие, учитывая продолжавшуюся миграцию народов, будет длиться еще очень долго, если не положить ему конец. Гестия, пользуясь богатым ритуальным опытом, оперативно создала культы домашнего очага, и все эти ионийцы, дорийцы, эолийцы и ахейцы – побурлив еще какое-то время, начали пускать корни, впервые превращаясь в полноценных олимпийцев.
Главным испытанием для Гестии станет попытка Зевса сориентировать ритуалы со взаимной связи между богами и людьми на откровенную дойку последних. Богиня понимала, что для энергозатратной деятельности пантеона это необходимость, и для большинства богов – вопрос выживания, но отказывалась помогать брату. Именно это, к слову, и побудило Зевса искать иные источники подпитки, на некоторое время удовлетворившись созданием царства Гадеса (вот и проговорились)… Но затем и этого стало мало, обработка Гестии снова приняла характер давления, и богиня, в какой-то момент рассердившись, махнула рукой и вообще вышла из пантеона. Пусть делают, что хотят, но сами! А она в этом позорище принимать участие не намерена. Гестия ненадолго вернулась в Кносс, после чего переместилась еще восточнее – к поднимающим голову жителям Этрусского полуострова, где под именем Весты присоединится к матери Рее, здесь почитаемой как Кибеле… Но о них обеих, впрочем, будет уместнее поговорить вновь уже в другом исследовании.
***
Напоследок никак нельзя не упомянуть еще одну богиню, которая, хоть и не имеет к Кронидам прямого отношения, однако к старшим богам относится еще в большей мере, нежели они. Речь идет о Гекате – самой загадочной богине Олимпии, если не всего континента.
Сами Олимпийцы поговаривали, что, если они все в какой-то момент вдруг исчезнут, то единственным, кто мог в одиночку их заменить – была бы Геката. Несмотря на определенную риторичность фразы, в ней есть рациональное зерно. Дело в том, что у Гекаты, кроме конкретно ее, личных, функций, имелся определенный карт-бланш на любую деятельность в любой из сфер влияния других божеств. Она свободно себя чувствовала на земле, в воде и под землей, а также лучше других ориентировалась в тонком мире… На это есть свои причины. У Гекаты ведь нет даже родителей в привычном понимании – считается, что она рождена то ли Тартаром, то ли Геей, то ли Ураном, то ли титанами, но в этом угадывается искусственное происхождение путем образной инженерии. Скорее всего, рождалась Геката в самые первые годы работы титанов на Земле, как и Крон, но в случае с ней произошел какой-то сбой нестабильных в ту пору энергий Урана, и богиня (а по сути – титанида) получила сразу три ипостаси одновременно. С годами она сумела найти между ними то ли компромисс, то ли гармонию, поэтому в противоречивости характера замечена не была.
Богиней Геката назвала себя в идеологическом смысле, так как в Титаномахии не просто поддержала бунтарей, но еще и напрямую отвечала за создание весомой части чудовищ. Сложно сказать, сама она проявляла инициативу, или ее активно просили, зная об особой связи с породившим ее саму Ураном. Известно, что публично богиня не каялась, предпочитая вместо этого лично истреблять свои порождения и делая это с хладнокровным фанатизмом.
Когда Вендор был более-менее очищен от воплощений ее фантазии, Геката, наконец, обратила внимание на создающийся пантеон, согласившись к нему примкнуть. Правда, полноценной его частью не стала, предпочитая уединение. Такой расклад всех устроил – Гекате не мешали в ее работе, а сама она приносила массу пользы, курируя наиболее опасные грани жизнедеятельности. Если Гестия отвечала за стандартные ритуалы, то Геката взвалила на себя ответственность за все мистические и колдовские составляющие. Если Гадес на долгое время вынырнул из изучения таинств, переключившись на чисто организационные и хозяйственные вопросы своего царства, то Геката продолжала постигать законы сплетения жизни и смерти, обеспечивая ему всю научную, если можно сказать, поддержку… Она помогала охотникам там, где не могла это сделать Артемида, а воинам – там, где не могла отыскать лазейку Афина. И даже великий знаток магии Гермес добрую половину знаний получил именно от Гекаты, которая с помощью этого замечательного посредника трансформировала чистую образность и ритуальные таинства в специфическую олимпийскую традицию, согласно которой все это должно было заменяться философией и искусством.
Геката очень точно заняла свою нишу в Олимпии. Ее равнодушие к интригам, светским делам и социальным вопросам – позволяют не пересекаться с интересами Зевса и Посейдона, а остальные ее откровенно побаиваются, вдвойне уважая за то, что конкретных поводов для этого она им не давала. Молчаливая, изощренная умом и холодная сердцем, она обеспечивает Олимпии тот фундамент, которого не хватило многим пантеонам. Никто не знает ее истинных планов и целей, и все стараются об этом просто не думать. Ведь есть ощущение, что даже будь эти планы ужасны – помешать Гекате все равно не удастся…

Молодо-не-зелено
Начать описание младших богов Олимпа стоит с той, кто вообще-то старше Зевса, Гестии и среди тех, кто именуется богами, уступает по возрасту только Гекате. Это, как вы уже, наверное, догадались, Афродита – богиня любви, нежности и девичьей женственности.
Истинное происхождение Афродиты остается загадкой, и свет на эту тайну могли бы пролить разве что старшие из титанов, однако не факт, что и им понятно, каким образом выплеск энергии Урана, произошедший во время попытки Кроноса создать Энергополе, материализовался в прекрасную деву. Возможно, ее образным плетением как раз занимались титаны, создавая первых демонов, а работа Кроноса нарушила процесс, сотворив полноценную сущность с плотью и кровью по образу и подобию тонких тел создаваемой демонессы. Возможно, Уран особо чутко отреагировал на один из стойких образов Кроноса, всплывших во время создания Энергополя. А может быть, в Уран уже изначально были вложены какие-то программы, одна из которых реализовалась в подходящий момент… Так ли это важно?.. Главное, что сгусток чистой энергии при контакте с водой (монстры обычно от контакта с землей появлялись) принял форму удивительно прекрасной девушки, которая очень быстро стала любимицей титанов.
Версии с определенной спонтанностью рождения Афродиты косвенно подтверждаются тем, что дамочка получилась не особо сбалансированной с точки зрения энергий, а стало быть, и характера. Восхитительное воплощение любви во всем ее первозданном хаосе, Афродита будет органически неспособна играть по строгим правилам и чтить баланс энергий. Наивная, инфантильная, непосредственная, она потому и относится даже на Олимпе к младшим богам, что ведет себя как большой ребенок.
Правда, ребенок – способный на рефлексию. За долгие века существования Афродита делала попытки сбалансировать свой образ с помощью создания самых разных культов, которые дополняли бы ее истинное личико новыми гранями. Авеста, Исида, Иштар – на востоке эти ипостаси Афродиты получат заряд зрелости, а кое-где культы Афродиты попытаются заточить и под идею богини-матери. Другое дело, что во всех этих попытках милашке активно помогали другие боги, ибо сама она за рамки привычного образа выходила с трудом, поначалу просто не имея возможности осмыслить эти чуждые ее природе грани. Феерическое обаяние и непосредственность позволили ей на удивление мило отыгрывать новые роли, но, как правило, оставаясь собой.
По мере того как созданные грани напитывались энергией людей, немного менялась и сама Афродита – к средним векам эры богов характер богини заиграет новыми оттенками, однако тут уже сама она задумается: а нужно ли ей все это? Так уж ли необходимо менять себя, зависеть от восприятия людей и попыток других богов навязать ей чуждые ее сути грани? Может быть, стоит сохранить эту изначальную суть, раз за столько тысячелетий она, несмотря на ветер хаоса в милой головке, в отличие от других – строгих и номинально мудрых – не совершила ни одной глобальной ошибки, которая привела бы к каким-то серьезным последствиям?
Афродита махнула ручкой на зануд и пустилась во все легкие, воспевая чистую, хаотичную и импульсивную любовь во всей ее первозданной сути. Это моментально сделало ее еще более лакомым объектом ненависти со стороны Геры, Афины и даже Гестии (эта позволяла себе лишь сдержанную неприязнь), зато позволило вновь стать настолько гармоничной, что ненависть правильных дам с лихвой компенсировалась обожанием подавляющего большинства других коллег. Даже Геката, которая, в силу схожего с Афродитой происхождения, была столь же сильно подвержена хаосу, но всеми силами с ним боролась, подстрекая к этому младшую сестру – в какой-то момент перестала донимать советами.
- Умом мне тебя хочется вновь предостеречь от трансляции вокруг себя безрассудного хаоса любви, - сказала она. – Но сердце сейчас любуется тобой в торжестве гармонии этого хаоса и заставляет ум замолчать…
Вскоре после этого разговора Афродита убедит троянского царевича Париса, что любовь – важнее всего, тот украдет влюбившуюся в него красавицу Елену из дворца ее мужа, после чего начнется одна из самых значительных войн в истории Олимпии. Гера с Афиной радостно обвинят в войне именно Афродиту «с ее любовью», однако другие боги только посмеются, ибо прекрасно видели, что война назревала, и поводом для нее могло послужить что угодно.
Интересно, что искрящаяся любовью богиня, саму себя в вопросах зова плоти сдерживала без проблем – она беспрестанно влюблялась, попросту не умея жить без томительного вдохновения сердечных подтаиваний, но не торопясь переводить это в телесную близость. Так получалось, что сердце находило новый объект для чувств раньше, чем в теле рождался зов слияния. Причем, как истинно влюбленная, Афродита с легкомысленной брезгливостью отшивала всех ухажеров, искренне не понимая, как можно томиться сердечной негой в адрес одного, а телом сливаться с другим. Так что жаждущие вкусить близости с этим голубоглазым чудом Олимпийцы – могли уповать лишь на то, что в какой-то момент их ухаживания совпадут с влюбленностью богини именно в них.
Мы, к сожалению, не знаем всех, кому повезло угадать с моментом (ходили слухи о Гермесе, Дионисе и даже Зевсе), однако два случая налицо. То, что фартануло Аресу – легко подтверждается его ребенком Эротом. А с Гефестом Афродита и вовсе официально жената. Правда, злые языки утверждают, будто брак фиктивный, и его цель – снизить накал ухаживаний со стороны других Олимпийцев, а в первую очередь – одуревшего от уровня удовольствия Ареса, жаждущего повторять случившееся вновь и вновь, вопреки желанию самой Афродиты. Бога-кузнеца, несмотря на его хромоногость, все опасались, зная, что он далеко не такой простак, каким кажется с виду, а уж мстить умеет на зависть многим…
***
Кстати, о нем. Гефест, как мы говорили – сын Геры, а вот об отце его известно меньше, чем о происхождении Афродиты. К чести Зевса, он без раздумий признал ребенка как своего, однако это лишь попытка прикрыть тщетную потугу Геры отомстить мужу. Судя по всему, Гефест – это не первый на Олимпе продукт образно-генной инженерии, рожденный стараниями Геры, однако ею же (мотивы мы приводили) выброшенный в море.
Довольно долго там его воспитывала Эвринома, которой в роли няньки помогала Фетида. Гефест получился не особо видным внешне, с серьезным перекосом в энергиях и талантах, однако, возможно, благодаря этому и получилось уродиться столь гениальному покорителю материи … Юный бог от души экспериментировал в подводном царстве, через пару веков узнал историю своего истинного происхождения, изобретательно отомстил нерадивой мамаше и был с уважением принят на Олимпе.
То, как он заставил Геру неделю сидеть на троне – не могло не дать ему огромный стартовый бонус популярности. Шутка ли – подловить властную стерву именно на ее тяге к красивым проявлениям этой властности. Каков расчет: прекрасный трон ведь отправлялся на Олимп как безличный подарок, и то, что в него первой уселась Гера – столь же случайно, сколь закономерно. Правда, Гефест в ответ на веселые похвалы от Гермеса с Дионисом тут же бухнул, что он ничего такого не рассчитывал, и гравитационная ловушка, безнадежно вдавившая роскошные чресла богини в сиденье – сработала бы только с ней, какой бы она ни села по счету… Это признание еще больше расположило к новичку – вместо очередного комбинатора Олимп получал простодушного трудягу, которых любят больше комбинаторов, радуясь возможности общаться без брони… Надо добавить, что при всем простодушии уговорить Гефеста отключить ловушку не удалось даже Гермесу, и лишь Дионис сумел так напоить мстителя, что тот, выплеснув собутыльнику накипевшую горечь, проявил великодушие. А ведь речь уже шла о том, чтобы убить Геру и дать возродиться в Идене, но такой вариант тоже не давал уверенности в успехе – кто знает, какие еще секреты мог применить этот неведомый мастер?..
И хорошо, что разрешилось все именно так – актом прощения. Это позволило всем участникам инцидента посмеяться, признать ошибки и начать отношения без камней за пазухой. И странно даже представить, что роскошные Олимпийские чертоги могли выглядеть иначе, нежели такими, какими их сделал Гефест, организовавший здесь большую перестройку. Парочку отдельных дворцов заменил единый архитектурный ансамбль, ставший образцом сочетания легкости, надежности и роскоши…
Забавно, но сам творец всего этого великолепия на Олимпе находился лишь на общих собраниях, стараясь избегать и их. Фанатичный трудяга, он активно участвовал сразу в нескольких восточных проектах, а когда грянула катастрофа нулевого года, и взрыв вулкана отколол полуостров Санторин – облюбовал один из клочков суши как личную мастерскую. Остров, названный Сесилией, отличался особой структурой – на нем находился один из рабочих вулканов, канал уходил глубоко в недра, открывая колоссальные возможности для работы. Гефест, как и многие боги – не боялся жара, он построил прямо внутри полости вулкана хитроумную мастерскую, защитил ее экранами и погрузился в бурную деятельность, открывая новые горизонты в создании и применении металлов и использовании геомагнитной энергии.
За долгие века этот бог принесет Олимпу столько пользы, что Гере стоило бы задуматься и еще пару раз повторить трюк с местью Зевсу. Тот, кого она считала ошибкой – оказался идеальным решением огромного количества потенциальных проблем, которые пантеон даже не заметил благодаря своевременному, пусть иногда и незаметному труду Гефеста.
***
Приходилось слышать, что Гефест был не просто расплывчатой местью Геры за сумму грешков мужа, а адресным выпадом, точечным актом, зеркально отражающим вполне конкретный поступок Зевса – рождение Афины.
Как мы уже могли заметить, в вопросах рождения (а особенно вынашивания) детей – боги не слишком стремились следовать привычному нам (пока) алгоритму. Главным этапом считалось «образное напутствие» - мысленное плетение образов, настраивающих черты и особенности ребенка, иногда вплоть до мельчайших деталей. Это логично – развитие Вендора стремились вести планово, и будущий бог нередко создавался под конкретные нужды, под уже приготовленную для него роль… Чаще всего это сочеталось с естественным на данной планете процессом зачатия и вынашивания в материнской утробе, но ни титаны, ни боги не пренебрегали возможностями искусственного оплодотворения и вынашивания, если на то был резон.
Именно так Зевс решил вырастить для себя верного помощника – проводника идей, мудрого и сильного, волевого, но послушного… сына. Титанида Метида, когда-то не просто поддержавшая юного Кронида в борьбе с отцом, а по мнению некоторых – лично подтолкнувшая его на открытый бунт, была недовольна результатами своей провокации. Она всего лишь хотела более стремительного развития Вендора, торжества воспеваемых ею знаний и технологий, но уж никак не войны и отката к исходной точке. Поэтому после Большого Сдвига Метида добросовестно отдавала всю себя развитию Гипербореи и племен Первой Попытки, пока в какой-то момент не посчитала, что ее миссия завершена, и можно уходить в Вечный Мир. Зевс уговорил любовницу задержаться, чтобы вместе с ним сплести идеального сына. Осознавая за собой некоторую невежественность в вопросах высших знаний, он надеялся, что именно мудрая Метида вдохнет в образ будущего ребенка все, что не может дать он. Титанида согласилась, поучаствовала в необходимых биологических процедурах, приняла привычную форму плазмоида и погрузилась в образное плетение тонких тел растущего вне ее эмбриона.
Только им с Зевсом известно, что в точности произошло дальше. Судя по мифам, Зевс в какой-то момент осознал, что столь идеальный сын как-то уж очень лихо вписывается в проклятье отца. Возможно, и сама Метида телепатически высказала это предположение…
- Удивительный мальчик создается нами, - могла заметить она. – Все твои лучшие качества, в сочетании с лучшими моими… Это, должно быть, родится истинное чудо, превосходящее нас обоих…
Страх оказаться в роли Кроноса мог затмить разум Зевса. Технически он никак не мог проглотить Метиду, пусть это и смакуется в мифах, низведенных до примитивных понятий. А вот прервать контакт или даже спровоцировать уход титаниды на покой чуть раньше запланированного – вполне…
Оказавшись наедине с недополучившим от матери энергий эмбрионом, обреченно растущим в условной пробирке, Зевс, должно быть, понял, что такое настоящая головная боль. Он спешно внес правки в образное напутствие, изменив пол ребенка (возможно, в проклятье, если оно было, речь шла именно о сыне), затем слегка урезал количество потенциальных талантов, еще позже попытался внедрить стойкую программу послушания отцу…
Стоит ли удивляться, что на выходе получился специфический коктейль, изначально несущий в себе неразрешимые внутренние противоречия? Судя по мифам, Афина родилась сразу взрослой – такое тоже не было редкостью, но в данном случае речь могла идти о том, что Зевс не успел внести все изменения, и плод развивался в капсуле (или что там у богов заменяло плаценту матки) до подросткового возраста… Впрочем, о рождении ходит множество мифов, и найти в них рациональное зерно – проблематично. Одни говорят, что для воплощения дочери в мир Зевс прибегал к помощи Прометея (позже его почему-то заменит еще вообще-то не рожденный Гефест). Другие называют одним из отцов Посейдона (тоже образы плел или гены давал?). Третьи непременно приплетают кожу гиганта Палланта, якобы снятую с него Афиной в одной версии, а в другой – отданную Паллантом дочери (да-да!) добровольно (тут уж сами гадайте, что это за лабораторные изъебдержки, как и в случае с образом, где Афину из уже сформированного облака ударом молнии рождает сам Зевс)…
В общем, как-то так на Земле появилась Афина – девочка с повадками мальчика.
Зевс очень болезненно относился к дочери, ощущая свою вину – он потакал ее прихотям, продвигал на ведущие роли, помогал во многих начинаниях. Впрочем, и она платила ему верностью… Пару раз программа послушания давала сбой, и богиня становилась на грань открытого бунта, но в последний момент удавалось решить проблемы полюбовно.
Другие боги фаворитку Зевса недолюбливали. Из-за перекосов в «напутствии» характер у нее получился не сахар – вроде бы и не злая, но вечно неудовлетворенная, завистливая, мстительная, Афина и сама терзалась больше других, но это лишь немного смягчало отношение к ней. Стремясь победить непобедимые недостатки, богиня из кожи вон лезла, дабы компенсировать их достоинствами. Она старательно искупала свою вину, пыталась быть полезной во всем, за что бралась, а бралась реально почти за все, на что хватало сил. О ее верности тем, к кому капризное сердце оказалось благосклонно – ходили легенды: чтобы спасти симпатичного ей героя или помочь приятной уму женщине или нимфе – Афина была готова наплевать на все законы и нарушить любой баланс, за что, разумеется, была не раз бита кармическими силами. Но к ее чести – снова бросалась на амбразуру ради очередного фаворита…
Это забавно сочеталось с тем, что именно Афине была вверена роль одной из хранительниц справедливости и порядка, что не могло не наложить специфический отпечаток на эти понятия во всей Олимпии… Сфера деятельности этим не ограничивалась – Зевсу была нужна правая рука во многих сегментах жизнедеятельности, поэтому Афина имела право дебоширить в вопросах войны, мудрости, управления социальными делами и во многих других отраслях. Благодаря хорошим природным данным ей нередко удавалось справляться на ура, но сильный дисбаланс иногда приводил к таким ошибкам, что это перечеркивало любые достижения.
Если уж заносило, то заносило. И не случайно именно Афина в приступе жестокой гордыни запустит механизм отчуждения между пантеонами, что впоследствии приведет к прямым столкновениям богов разных регионов, а не прикрой Зевс дочь или окажись русские боги менее великодушны – весь Олимпийский пантеон мог быть поставлен на грань если не уничтожения, то тотальной изоляции… И хоть пути к подобным проблемам могли быть и иными, Афину это точно не оправдывает.
А ведь ее объективно жаль, хоть и непросто отыскать корневую причину разросшихся комплексов. Мальчик ли это, запертый в женском теле, коим недоволен? Или Зевс перестарался, ломая мальчишескую душу, и Афина – это девочка, недовольная уровнем своей женственности?.. Близок к истокам проблем вариант, что мужланистый Зевс в одиночку был обречен недодать именно женственности, Афина чувствует в себе эту пустоту, пытается кое-как исправлять (женские ремесла осваивает, например), но из-за нестабильного характера еще больше злится на истинно женственных богинь и даже просто женщин. И именно отсюда вытекают многочисленные казусы, из которых более-менее известны те, в которых участвовали Медуса, Афродита и Арахна…
Интересно, что Гера к Афине непропорционально терпима. То ли не считает ее в достаточной мере ребенком Метиды. То ли тот факт, что появилась Афина до официального брака Геры с Зевсом, играет роль. То ли характер и род деятельности удачно вписываются в своеобразные понятия гармонии, присущие Гере… Сложно сказать. Но на всем Олимпе у Афины нет более близкого союзника, нежели Гера, и это взаимно.
***
Заканчивает череду очерков о своеобразно рожденных детях – бог Дионис, история появления которого, по правде сказать, запутаннее всех остальных. И печальнее всего тот факт, что эта история полна темных пятен, достоверно осветить которые не в наших силах. Мы можем лишь предполагать, исходя из дошедших сведений, однако утверждать ничего не будем.
Известно на самом деле немного… Например, то, что изначально этот бог рожден за пару десятилетий до известных событий со смертной матерью, Семелой, нечаянно убитой перестаравшимся Зевсом . Сын громовержца и Деметры носил имя Загрей, считался вундеркиндом и, вероятно, вызвал у Зевса уже знакомые по Афине опасения, тем более что слишком быстро стал проявлять интерес к отцовскому трону, сидя в котором умилял всех сочетанием детской непосредственности и огромного образного потенциала.
Крайне интересно, чья все-таки вина в том, что пацаненка выкрали гиганты (те самые, что через век начнут создавать Тифона) – Гера свою фирменную ненависть проявила, или сам Зевс закрыл на все глаза, чужими руками избавляясь от опасного наследника… Так или иначе, гиганты во главе с неизвестным титаном утащили мальчишку к себе и попытались убить, видимо, найдя способ блокировать Родное место. По мифам – и убили, просто не до конца, однако больше похожа на правду гипотеза, что банально не справились, и мальца удалось спасти другим титанам, которые воспитали гениального несмышленыша втайне от Зевса (подозревая его в молчаливом согласии с расправой).
Загрея тянуло на Олимп, но просто заявляться туда было чревато новым витком осложнений, а тут подвернулась трагическая оказия. Зевс, не желая повторять рисков, нового сына вдохнул в смертное тело дочери эрехтейского царя и богини Гармонии – милой девушки по имени Семела. Когда случилось уже описанное происшествие с гибелью беременной любовницы, Загрей, следивший за ситуацией, понял, что столь подходящего шанса для перезагрузки может уже не быть, и с помощью специального ритуала влился душой в тельце умирающего эмбриона. Было это слияние двух Искр в одной душе, или такое невозможно, и Загрей занял уже опустевшее место – тайна за семью печатями. Но то, что наслоение души Загрея и уже вдохнутых в зародыш образов Зевса произошло – сомнению едва ли подлежит…
Сразу ли Зевс почуял подмену, но не стал противиться судьбе, или же юному гению удалось провести отца, и правда открылась позже – очередная вопросительная вилка. Доподлинно известно, что план в любом случае сработал частично, и ненависть Геры к новорожденному Дионису была едва ли меньше, чем к Загрею. Зато Зевс махнул рукой, возможно, осознав, что от судьбы не уйдешь, и воспринял появление этого странного, дважды рожденного наследника с большим энтузиазмом. Он разве что позволил себе, «донашивая» формально шестимесячный плод, внести некоторые образные правки, вроде «гена послушания», однако ни малейших препятствий для развития колоссального потенциала сынишки не чинил. Более того, на сей раз тщательно охранял его и от Геры, и от своих новоявленных врагов-гигантов…
Большинство из сказанного – неподтвержденные предположения. Так что, если кому-то известно о рождении Диониса точнее и подробнее – будем рады услышать. Ведь столь сложная процедура появления на свет однозначно отпечаталась на характере и взглядах одного из самых непростых богов младшего поколения. Двойственность его натуры будет проявляться постоянно. С одной стороны, как сын Деметры и сосуд необузданной одаренности – Дионис сразу выберет своим полем деятельности сферу, связанную с хаосом, страстью, оттенками абсолютной (в животную сторону) свободы и хмельным буйством. С другой – как послушный помощник Зевса, вдохнутый в живот Семелы, попытается совершить невероятное, и все вышеперечисленное организовать в четкую систему взаимодействий.
Зевс не раз будет благодарить судьбу за то, что именно так все сплелось с его сыном, ведь вряд ли хоть кому-то еще было под силу навести порядок в сфере низкочастотных процессов, взлелеянных среди пеласгов еще во времена Эвриномы. Поначалу там пыталась подхватить эстафету Гестия, но, право дело, эта рассудительная дева была слишком далека от торжества первозданности, а потому была просто счастлива, что нашелся тот, кто избавит ее от этих авгиевых конюшен, пусть и хмурилась снисходительно, глядя, как юный бог не только не сужает тропинку первобытных страстей, но превращает ее в целую дорогу, добавляя новые оттенки безудержного хмельного неистовства…
Да, Загрей чаще побеждал Диониса, и олимпийцы на весь Вендор будут славиться своими вакханалиями, оргиями и пьянством. Однако, наверное, нигде больше это не будет столь стройно вплетено в социокультурное полотно народа, и клапан организованных праздников хаоса (именно так) – позволит сделать низкочастотные процессы одной из граней образа жизни олимпийцев, не давая скатиться в грязный пласт асоциальных проявлений, а сохраняя лицо как часть священных таинств.
Проще говоря, олимпийцы будут с чистой совестью (боги велят!) регулярно (даже календарно) нажираться и трахаться, как свиньи, а между этим – спокойно развиваться, заниматься делами и славить богов, в то время как в других регионах появятся целые слои алкоголиков, грязных шлюх и тех, кто на этом делает деньги. Понятно, что люди с такой кармой рождались и в Олимпии, но здесь им было куда податься – свита Диониса, составленная из менад (наследниц диких жриц древних матриархальных культов), сатиров (они отнюдь не всегда обязаны иметь козлиные ноги) и множества других «боевых» единиц, всегда ждала желающих познать глубины разнузданной свободы с сакральным оттенком.
То временами, то территориями освобождение от бренности бытия разрасталось сверх нормы, и в таких случаях Дионису приходилось выслушивать лекции отца и брата Аполлона о нормах, о морали и ответственности. На что бог вина и свободы неизменно пожимал плечами и пояснял, что свобода – это вода, которую в тисках не удержишь, и раз прорываются где-то воды – значит, так сложились камни естественного хода вещей: то ли осадков много, то ли плотин лишних перед этим понаставили. Он всегда напоследок обещал направить воды хмельного безумия подальше от городов, но все прекрасно понимали, что хоть многое и в его силах, но он банально не станет идти против течения высших потоков.
Дионис и сам был горазд сбросить напряжение в буйных оргиях, и это не только не мешало ему после этого с новыми силами изучать недосягаемые для многих глубины образности и ритуалов, но и очень помогало. Сброшенное напряжение смывало неизменные для большинства богов психозы, и Дионис мог всеми силами сосредотачиваться на сложных вычислениях, систематизациях и поисках алгоритмов. По правде сказать, никто толком не знал, как глубоко простираются знания и умения этого куражного весельчака – он всегда казался проще, чем являлся на самом деле, и статус легкомысленного безумца позволял этой простоте не быть наигранной. Зевс как-то признался преданной ему до фанатизма Фетиде, что если бы Дионис хотел его свергнуть, то, кажется, давно мог бы это сделать. И громовержец был прав…
***
Особенно теплые отношения связывали Диониса с братом Гермесом. Их объединяло наличие у каждого огромной подводной части айсберга знаний, которую они не афишировали, предпочитая выглядеть проще, чем были на самом деле. Великий мистик, один из главных знатоков всевозможных научных и магических секретов, Гермес не только не заморачивался из-за образа «бога на побегушках», привычного для него в Олимпии, но еще и всячески его продвигал в массы. Веселый, обтекаемый, хоть благодаря огромному обаянию совершенно не скользкий, этот парень, обладая колоссальным потенциалом самых разных талантов, раскрывал их только по мере надобности, нисколько не стремясь к славе. Он обожал действовать из тени и по завершению очередной хоть сверхважной миссии, хоть шутливой проделки – в тень же и уходил.
Мало кто из богов всего Вендора мог похвастать столь же изощренным на полутона умом, и тут ничего удивительного: Гермес был сыном Зевса и титаниды Майи – обладательницы едва ли не самого пытливого ума в древнем мире.
Майя была дочерью титана Атланта, и вряд ли величайший инженер Вендора знал большего антагониста своим убеждениям, нежели она. Титанида еще в юные годы постигла тайны технологий, посмеялась над их примитивизмом по сравнению с непостижимой глубиной образности и с тех пор всегда выступала последовательным противником все более явно и безальтернативно очерчиваемого технологического пути развития Вендора. Она считала материальный мир большой иллюзией, в которой, путем проникновения в суть вещей и явлений, можно творить все, что хочешь. Почти не заставшая Золотой Век, она потом долго оставалась, возможно, главной пропагандисткой его методов познания мира, не разделяя причем самой системы ценностей ушедшей эпохи. Именно поэтому она со временем ушла не в Ведруссию (где было наоборот), а на дальний восток, в котором видела потенциал для реализации близких ей идей.
Зевс, чей проект отчаянно нуждался в кураторах сразу нескольких направлений, долго уговаривал Майю сотворить общего ребенка, который был бы достаточно универсальным для множества функций одновременно. Титанида согласилась лишь на условиях свободного образного напутствия, и Зевс, хоть и понимал, что это с его стороны огромная уступка, согласился, попросив взамен одну-единственную гарантированную опцию: послушность отцу.
Понятно, что в равных условиях образного плетения подавляющее преимущество имела непревзойденная их мастерица, а не Зевс, поэтому от отца ему, кроме послушания, досталось всего ничего. Другое дело, что Гермес унаследовал немало энергий и генов от деда, став со временем близким к идеалу сочетанием-вместилищем технологических знаний и образных секретов. Смешавшись с доставшимся от Зевса неравнодушием к социальным делам (уж явно не от Атланта с Майей), эти качества привели к появлению в Вендоре самого универсального бога, способного, как и желалось Зевсу, курировать чуть ли не любую сферу жизнедеятельности.
Правда, поначалу громовержец с его планами был отодвинут в сторону – гениальный малыш постигал мир и с ходу окунулся в изучение тайн древности, будто знал, что скоро он сам останется одним из немногих ковчегов этих тайн – мостом между эрой титанов и эрой то ли богов, то ли людей. Юный Гермес был одним из важнейших специалистов, занимавшихся созданием ковчега знаний в Луксоре, под разными именами (чаще всего звучало имя Тот) осваивал восток, и настолько стремительно и гармонично влился в элитарное общество самых образованных богов и титанов, что в нем даже стали подозревать новое воплощение одного из ранее ушедших титанов – чуть ли не Кроноса. Выяснить, насколько это правда – нам не удалось, хотя почти точно известно, что, даже в случае подтверждения гипотезы, память прошлой жизни Гермес не сохранил.
Заметив, что чрезмерная шумиха вокруг его персоны довольно серьезно снижает свободу действий, Гермес с утонченной незаметностью постарался уйти в тень и преуспел. С начала эры богов и до самого МП его коллеги, казалось бы, помнили, что Гермес – редкий экземпляр гениальности, способный на аферу или проект любого масштаба, но как будто просто не сопоставляли этого гениального Гермеса из прошлого с послушным и скромным вестником-странником из Олимпийского пантеона. С вундеркиндами так бывает. Некоторые из них действительно рано перегорают, попросту поторопившись растратить весь траффик одаренности еще в детстве, но многие – нисколько не теряют в темпах развития и уровне таланта. Просто теперь им обычно некогда мелькать в кадре и светиться, потому что наступает время заняться, наконец, делом, для которого и был дан талант.
В Олимпии Гермес получил главное – яркое окружение, в котором оказалось на редкость легко уйти в тень, чтобы познавать мир с самых разных ракурсов без ограничения свободы и лишних свидетелей. Как дотошный классификатор он, успев в годы упоительной юности лихо потоптаться по высшим законам, теперь будет пытаться соблюдать естественный ход вещей и стремиться, чтобы его изобретения или идеи не опережали время слишком уж критично. Но чаще это касалось мира людей, а в своем божественном бытии изощренный ум Гермеса, способный видеть сотни оттенков в каждом явлении – позволял скользить между этими законами и порядками, выстраивая удивительные многоходовки, оценить которые могли разве что Локи или Кощей.
Он находился в идеальном для плута положении, когда каждый понимает, что этот парень, по идее, может вести свою игру и легко тебя обмануть, но до последнего не верится, что столь милый человек с тобой это сделает. Собственно, вором в его пошлом виде Гермес никогда не был, и в процессе заимствования чужой вещи его всегда привлекала исключительно технология, процесс. Иногда в интересах пантеона ему приходилось растрачивать свой дар на банальное овладение чьей-либо собственностью, однако в личных интересах Гермес таким не промышлял – у него было все, что нужно, остальное он мог сам же придумать или изобрести. Поэтому он, хоть и считался ворами своим покровителем, на деле помогал лишь тем мастерам, которые наслаждались изысканностью придуманных комбинаций и крали у заевшихся богачей, а не у обычного люда.
Гермес нравился почти всем. В нем, кроме прочего, подкупала кипучая жизнерадостная активность – даже когда другие боги будут испытывать перебои с подпиткой энергиями, впадая в легкую апатию, улыбчивый живчик откуда-то черпал силы. И это на удивление не раздражало, ведь он, во-первых, тратил их на общие заботы, прикрывая тылы в сотнях вопросов, а во-вторых, находил способ помочь друзьям и коллегам отыскать новые источники сил или отрегулировать старые. И все это с позиции младшего, не с поучениями или самолюбованием, а как бы выполняя свой долг. Так иногда ведут себя гениальные секретари и помощники, превращая начальников в выпивох и штриховальщиков клеточек в блокнотах. Некоторые из таких гениев получают от своей четкой работы профессиональное удовольствие, но иногда пьяный шеф, разучившийся делать самостоятельно все, кроме глотания виски, узнает от еще более высоких начальников, что у них на примете появился гораздо более толковый человечек, и пора бы уже покинуть кабинет вместе с пустыми бутылками и переполненными штриховкой блокнотами… К какому типу относился Гермес – сказать сложно. Судя по событиям – к обоим.
 Бог торговцев, ораторов, магов, философов, плутов, путников, гимнастов, пастухов, послов, алхимиков – и действительно, откуда же он брал энергию?.. Он настолько пронизал собой все грани общества, что получал миллионы условных энергетических капелек отовсюду, а потому не нуждался в алтарях и ритуалах. По-хорошему, это был бог нового образца – умелый регулятор энергетических процессов между людьми и доменами (экгрегорами) самых разных областей. В большинстве регионов боги эту сферу запустят, отдав инициативу демонам, но Олимпия будет двигаться осознанным богами путем – во многом благодаря Гермесу, сохранившему контроль над этой сложнейшей, кружащей любую голову системой. Понимая, что в одиночку и ему не охватить ее всю – Гермес вовлек в это дело тех, на кого сделал ставку, и просто ближайших друзей: Афродиту, Диониса, Гефеста, Артемиду, Гекату и Аполлона. По странному стечению обстоятельств, именно эти боги сохранят к МП все свои силы и выступят единой группой бунтовщиков. И не менее интересно, что, когда обновленный пантеон воцарится на Олимпе, Гермес останется в ровно той же роли, что и раньше.
***
Одна из тысяч мелких полезностей Гермеса заключалась в том, что именно он был тем клеем, который хоть как-то соединял двух совершенно разных богов в более-менее близких отношениях. Речь о Дионисе и Аполлоне. Изысканный и утонченный эстет, неисправимый перфекционист, Аполлон совершенно не принимал культ Диониса, считая низкочастотные проявления скотством, чуждым всему тому, что он воспитывал в людях сам. Если бы не Гермес, то неформального союза младших богов наверняка просто не было бы, и кто знает, на чьей стороне выступил бы Аполлон во время «Бунта Молодых», что с учетом его могущества могло стать решающим фактором.
Знавшие титаниду Ладу, могли бы удивиться, как у величайшей дипломатки, способной помирить, наверное, и огонь с водой, мог родиться этот надменный, эгоистичный и временами избыточно пафосный гордец. Однако все логично – эти качества Фебу достались от отца, Зевса, по уговору с которым Лада, вложив в сына массу творческой лучезарности, затем должна была устраниться от его воспитания и даже не кормила малыша грудью… Это было непростое решение для титаниды, но ради скрепления создаваемых пантеонов она пошла на такой шаг, взамен получив дочь – близняшку Аполлона Артемиду, которая под именем Деваны не один век наполняла северные леса Расеи гармонией и порядком. Аполлон, к слову, тоже не сразу примкнул к Олимпийцам – лучезарный юноша впитывал в себя гармонию во всех ее проявлениях, живя в Гиперборее, но большую часть времени гостя в ее колониях.
Тем не менее принадлежность к Олимпу была вне обсуждений – Зевс с малых лет внушал сыну, что на него сделана огромная ставка в превращении местных дикарей в ключевую нацию если не всего Вендора, то уж точно континентальной его части. Ему изначально выделялось одно из сакральных мест – область горы Парнас, пронизанная местами слияния планов.
Аполлон, как и многие младшие боги, довольно активно поучаствует в освоении востока, однако, уже в отличие от них, как раз это будет делать «левой рукой», стараясь основные силы тратить на Олимпию еще задолго до Армагеддонского договора. Честолюбивый и тщеславный, он создаст немало культов, стремясь к их разнообразию по мере раскрытия собственных талантов. Поначалу ему будут поклоняться как богу солнечного света, потом к этому прибавится статус врачевателя – целиком заслуженный, ибо Аполлон, рожденный с широкими рамками свободы действий, не боялся брать на себя ответственность, когда нужно было пресечь массовые эпидемии, иногда вроде как укладывающиеся в естественный порядок бытия.
Правда, именно Аполлону же порой приписывали и старт эпидемий, но тут он уже сам виноват, ибо не раз и не два шел на поводу у оскорбленной гордыни и действительно вымещал злость на людях, не стесняясь несоразмерности преступления и наказания. Эпидемии в роли инструмента мщения тоже пару раз выступали, потому за Фебом закрепился двусторонний ореол славы: как бога-врачевателя, так и бога-губителя.
Но основное призвание откроется Аполлону еще чуть позже – когда малолетний Гермес, совершенно не умеющий сдерживать свои способности, изобрел целую россыпь вещей нового типа, среди которых оказалась и лира. Ее звуки разбудили в Фебе дремлющий дар немыслимого масштаба, и с того момента началось восхождение самого яркого светила в сфере искусства. Аполлон освоил инструмент и как истинный перфекционист принялся постигать грани творческого совершенства. Долгие годы он познавал душу музыки, потом ему стало тесно, и музыку дополнила живопись, затем прибавился танец, приоткрылась поэзия… Одной из важных черт Аполлона была усидчивость и склонность к систематизации, что не могло не привести к созданию единой системы творческой гармонии, которую через дочерей Зевса, муз – Аполлон спускал вниз, к людям. Еще позже с помощью Гермеса удалось навести в энергетических взаимодействиях близкий к идеальному порядок, что позволило олимпийцам впитывать тягу к искусству массово. Это полностью устраивало Зевса, видевшего в творчестве отличный выход для образности, которая в мире, живущем по его, Зевса, правилам, не должна была мешать технологичным средствам познания бытия. Искусство же становилось наилучшим клапаном.
- Те, кто в другом месте стали бы колдунами, сеющими вокруг себя хаос, - хвалил он сына, - в Олимпии становятся поэтами, музыкантами и скульпторами, творя свои образы на радость современникам и потомкам…
Феба распирало от гордости, но ищущее совершенства сердце продолжит искать новые возможности. Так уж был устроен Аполлон, что сначала искал границы совершенства, затем, видя, что, кажется, нашел – начинал тосковать из-за существования этих границ, а вновь раздвинув их – опять начинал путь… Это не было похоже на глубинную неудовлетворенность Афины – Феб умел радоваться, пытался искать счастье и в мгновенье, и в пути к совершенству, нередко находил, однако продолжал поиск.
Стремление сделать все идеально не могло не привести его к прорицательству, ведь кто, как не знающий будущее – способен не совершить ошибок? Аполлон долго учился этому у Пана, набивая шишки своей гордыне (сам он (!), и учится у козлобога!) и пытаясь раскопать внутри себя желанный дар. В какой-то момент удалось докопаться, и кое-какие способности прорицания у Феба таки раскрылись. Ему было этого до обидного мало – близкий к совершенству в искусстве, он был очень разочарован заурядностью своего прорицательского дара, но сумел преодолеть себя и, положа руку на сердце, как организатор и систематизатор сделал для этой сферы чрезвычайно много. Можно было бы похвастаться уже одним лишь Дельфийским оракулом, так ведь Аполлон будет поддерживать и сотни одиночек, которым Творец дал в этом вопросе больше, чем ему. Правда, случай с Кассандрой, которую он в нагрузку к дару прорицания наградил аурой тотального неверия в ее пророчества, Аполлона, честно говоря, не красит. С другой стороны, по меркам Феба, эта месть была чрезвычайно изысканной, а потому близкой к совершенству, и с этим сложно поспорить…
Мстительность и гордыню Аполлону исправляли всем пантеоном, и тут Зевс не давал ему никаких поблажек. За убитых циклопов, за проявленный гнев в адрес громовержца и за некоторые другие проступки ему пришлось не один год провести в услужении обычным людям – это было очень точно подобранное наказание, наверное, тоже близкое к совершенству. Тем более что вынужденное общение с простыми смертными открывало Фебу новые грани жизни. Он не на шутку привязывался к тем, кому служил (они и сами, в общем-то, не наглели), затем не раз помогая им и их потомкам. Он начинал ценить пресловутое «простое человеческое счастье», с удивлением понимая, что счастье – понятие сложно измеримое, и радость пастуха, нашедшего пещеру в грозу, мало отличается от его – высшего, казалось бы, счастья, испытанного после изобретения системы нотной грамоты, доступной для понимания людьми…
На протяжении веков Аполлон будет искать совершенства то в себе, то в создаваемых им системах. Он научится бегать быстрее Гермеса, что считалось просто немыслимым. Он в брутальном кулачном поединке изобьет самого Ареса. Он научится стрелять пусть на чуточку, но точнее Артемиды, которая освоила это оружие на несколько веков раньше… Удовлетворившись своим личным совершенством, Феб попытается создавать его среди людей. Его вклад в Александрийский проект – сложно переоценить. А Менаон – оазис лунных эльфов – по многим меркам можно считать самым идеальным местом жизни во всем Вендоре… Эволюция личности Аполлона достойна высшей похвалы – он действительно ужасающе много работал над собой, показывая пример всем перфекционистам. К МП ему не удалось исправить лишь само отношению к совершенству – понять, что оно уже есть вне зависимости от наших о нем представлениях. Но он четко шел к этой вроде бы удивительно простой мысли, поэтому ничего странного, что в какой-то момент сумеет услышать ее из улыбчивых уст одной милой девушки. Услышать и внять, вместо того чтобы, как когда-то, оскорбиться и пропустить мимо ушей идеальной формы…
***
В мифологическом котле Олимпии легко найти целую массу печальных историй, но едва ли не самой печальной из тех, что не удостоились мифа – была история Артемиды. Прекрасная дочь Лады и Зевса, она по изначальной договоренности воспитывалась матерью и долгое время жила в северных лесах, сначала постигая их гармонию, а затем, когда по разным причинам эта гармония стала нарушаться вмешательствами извне – восстанавливая ее.
Это в Олимпии Артемида будет считаться богиней охоты. А до вхождения в пантеон Зевса лунная дева куда скорее подходила на роль егеря. Собственно, егерем же она стремилась быть и в олимпийских лесах, но в планах громовержца фигурировало активное освоение людьми лесов и их ресурсов. Охотники становились привилегированным классом, и именно им должна была теперь помогать его дочь.
Делала она это неохотно, на первых порах частенько наказывая избыточно кровожадных живодеров и любителей пострелять по милым девичьему сердцу зверушкам. Наверное, поэтому у человека, знакомящегося с мифами Олимпии, возникает ошибочный образ надменной лесной карательницы, не дающей мужикам героически тыкать стрелами в грациозных ланей и горделивых вепрей. Диковатая, фанатично преданная лесу, всегда немного чужая в этой странной сборной богов, Артемида совершенно не умела вести себя «на публику», неизменно проигрывая в информационных войнах, обожаемых как самим Зевсом, так и его любимой дочкой Афиной. В большинстве мифов ей выделялась второстепенная роль, как правило, незавидного характера, что, честно говоря, редко соответствовало действительности.
То, что Артемида на самом деле мила и покладиста – подтверждается самым положительным к ней отношением со стороны позитивных богов Олимпа: Гермеса, Диониса, Пана и Гефеста (Аполлон как брат любил ее уже по определению). Разве что с Афродитой не всегда удавалось сохранить высшую степень безоблачности отношений, но им, очень разным, было попросту трудно друг дружку понять.
В Артемиде уживались принципиальность и нежелание идти на конфликты, что, как водится, заставляло ее нередко страдать, в очередной раз уступая требованиям «партии» в ущерб личным убеждениям. Ее лес лишили гармонии массовыми охотами. Ее подругу Каллисто подставили под ее же стрелу, еще и сделав Артемиду виноватой в глазах людей. Ее личную утопию в виде на редкость гармоничного общества, разросшегося до целой области, называвшейся Аркадией, разрушили, испугавшись, что этот филиал то ли Ведруссии, то ли Золотовечья – собьет с намеченного цивилизационного пути остальные народы Олимпии… Ничего удивительного нет в том, что чаша терпения богини в какой-то момент переполнилась, и она покинула Олимпию, взяв опеку над амазонками Фермодона. С ее уходом леса Олимпии погрузились в хаос, зато горстка феминисток за века не только освоила остров, но еще и разрослась до целого царства, живущего по собственным принципам и устоявшего, находясь в опасной близости от нескольких государств и даже империй…
Позже Артемида станет вновь наведываться в олимпийские леса, возвращая им надлежащую атмосферу. Она поучаствует и в Бунте Молодых, помогая друзьям сбросить очерствевшую систему… Но вскоре после этого и сама изменится. В ней начнут отмечать уже не мифическую, а совершенно очевидную кровожадность, в действиях появится неадекватность. Ну, а дальше – еще хуже: к самому МП пойдут стойкие разговоры, будто Артемида поддалась искушениям темных сил, нарушила клятву, лишившись девственности в ритуальном акте с одним из архидьяволов, и стала членом Легиона Апокалипсиса…
Возможно, ее последняя ученица, амазонка Орис – узнает причины этого падения одной из самых милых богинь континента…
***
Немало интересных личностей можно найти в Олимпии, хоть и не все из них считаются полноправными жителями горной дворцовой системы. Мы не рассказали о простодушном, диковатом и забавном Пане, живущем в лесах и пугающим самого себя специфической внешностью. Не стали трогать своеобразную личность Ареса – склочного, но по-своему харизматичного бога кровавой войны. Едва обмолвились о прекрасной Персефоне, совсем обошли стороной нежную Гебу…
Но тут уж никак иначе – ведь тогда размер повествования об Олимпии разросся бы до размеров всей остальной энциклопедии, ибо эта земля оказалась богатой как на яркие личности, так и на тех, кто о них рассказал. Не всегда эти рассказы верно отражали реальность, но то, что Олимп был нескучным местом – однозначно. Переполненный характерными личностями, дворцовый комплекс порой трясся от шумных разборок между его обитателями, вопиюще разными, чтобы иметь общее мнение хоть по самому ничтожному поводу. Однако во всей своей несхожести олимпийские боги были частичками единой пусть не команды, но системы – системы, позволившей их народу стать передовым во многих цивилизационных вопросах. Могло ли получиться лучше? Несомненно! Сумма потенциала пантеона на деле оказалась гораздо меньше суммы личных потенциалов Олимпийцев. Но, в любом случае, проект Олимп можно назвать успешным, несмотря на грубовато проведенную смену поколений и тот факт, что явным альфа-народом олимпийцы так и не стали.

Нимфомания и все-все-все
Классификация существ, в разное время обитавших в Олимпии на правах полубогов – настоящая головная боль для исследователей. Случались попытки подводить их под демонический знаменатель или с плеча относить большинство к разновидностям нимф, но это лишь вызывало еще большую путаницу, так как и происхождение, и суть, и предназначение у них зачастую настолько разнится, что на корню рубит все попытки строгой систематизации. Мы оставим это сомнительное удовольствие для статьи о типах существ, а здесь постараемся не заумничать и кратко познакомить с наиболее популярными видами, не вдаваясь в попытки подогнать все под универсальные формулы и стандарты. В конце концов, Олимпия заслужила звание территории широкой свободы, поэтому и существ здесь творили, не задумываясь о проблемах будущих любителей разложить все по полочкам классификаций.
И начнем, разумеется, с нимф – как с самого популярного вида «нестандартных» существ.

Нимфабрики скрещивания
Когда исследователь сталкивается с олимпийскими реалиями, первым, вполне логичным, вопросом, становится: «почему тут почти за все природные явления отвечают женщины?». Ответ стоит искать в далекой древности, когда перед титанами, окидывающими оценивающим взором Вендор, только-только переживший падение Урана, предстали опустошенные катаклизмами земли. Тогда казалось, что на восстановление биологического разнообразия уйдут тысячелетия, а такого количества времени в запасе не имелось (Кроноса, который и придумает Энергополе, еще не было в природе).
Поэтому создание с помощью Урана универсальных рожениц из плоти и крови, но, судя по всему, без участия семени самих титанов – обоснованно показалось отличным вариантом. Какой способ сотворения применялся – нам неизвестно. Подмывает применять такие слова, как клонирование, искусственное оплодотворение и прочие известные нам термины, но одно из самых распространенных невежеств – подгонять всё под понятия своего времени, считая его пиком развития. Наверняка звездным пришельцам были известны куда более продвинутые способы, нежели те смехотворные, по меркам Вселенной, достижения, до которых доползли наши биологи. Поэтому мы, как всегда, обойдемся сравнительно универсальным понятием «образное плетение», которое может включать в себя самые разные способы влияния на тонкие энергии и плотную материю.
Гораздо важнее, например, та деталь, что нимфы создавались на основе местного биологического материала, и это отразилось в мифологической формуле «дочери Геи и Урана». Это было неизменным условием сотворения любых гуманоидов, способных рождать людей – ген Адама или Евы должен был сохраняться в каждом человеке, вне зависимости от его дальнейших мутаций. Скорее всего, речь шла о генах выживших после падения Урана диковатых потомков первой пары, ведь, хоть технически биологический материал могла дать и Лилит, на это нет ни малейших намеков в легендах, а сама Лилит обычно считается бесплодной, что как-то не очень соотносится с привычками нимф.
Да, главной функцией нимф считалась высочайшая способность к оплодотворению, причем по настоянию группы титанов-экспериментаторов большая часть нимф создавалась и вовсе универсальными роженицами, которым по силам было забеременеть практически от любого существа, а затем выносить и родить детеныша нового вида. По сути, нимфы были ходячими биологическими инкубаторами, не только восстанавливающими популяцию собственно людей, но и обеспечивающими Вендор видовым разнообразием других существ. Титаны считали, что на первых порах нужно дать шанс самым разным формам жизни, а уже время рассудит, какие из них вольются в реанимируемую экосистему, а какие – навсегда застрянут в тупике своего несовершенства.
Генетический материал от предыдущих соитий сохранялся в нимфе и, когда на это была воля судьбы – соединялся с нововведенным впрыском причудливыми узорами. Стоит сразу оговориться, что хаотичным конструктором это не являлось – многие нимфы быстро определялись со специализацией, выдавая различные версии примерно одного вида (например, люди-кони или люди-медведи), которые затем могли бы скрещиваться уже между собой, в отличие от одиноких «прототипов» совсем уж нестандартного сочетания, которым затем приходилось подыскивать пару или создавать ее опытным путем, надеясь на схожий узор.
Главным параметром развития нимф оставалось богатство опыта. Специализирующимся на конкретных видах дамам это помогало подбирать наилучшие оттенки внутривидовых сочетаний, становясь селекционными центрами, выдающими все более гармонично слитых существ. К тому же, накапливая в себе широкий спектр разных вариаций на одну тему, нимфы впоследствии рожали детей, способных плодотворно скрещиваться со все большим количеством подобных им, но не вполне идентичных особей... Для нимф же, предпочитавших видовое разнообразие – это означало наличие широкого выбора генов, манипулируя которыми с помощью образов, можно было, в случае потребности, идеально точно подогнать узор заранее задуманного существа. Да и природу не нужно недооценивать – скрещивание биологического материала внутри нимфы протекало в меру гармонично, отсеивая явно чужеродные элементы и чаще подыскивая оттенки схожего. Поэтому нимфа, решившая родить нормального человека, могла не опасаться, что из нее после схваток внезапно выползет «челмедведосвин», напоминая о прошлых похождениях – у людей был строгий приоритет генов, и все эти кентавры, сатиры, фавны, рептилоиды, кекропы, эрехтеи, ламии, псоглавцы и прочие гуманоиды – за редким исключением, осознанно скрещенные ветви развития, результат творческого поиска титанов и богов, не все из которых, как мы помним, хотели продолжать делать ставку на чисто антропологическую породу.
Нимфы обладали удивительной притягательностью для большинства известных видов. Так как расчет был в первую очередь все же на людей, да и просто из личных эстетических соображений – универсальные роженицы выглядели как чрезвычайно красивые женщины. Для привлечения других видов они наделялись особой аурой энергетической притягательности, нередко дополнявшейся и пресловутой химией любви – способностью вырабатывать когда сравнительно универсальные, а когда – и вполне адресные ароматы гормонального толка.
Характер в нимф закладывался максимально жизнерадостный. При этом их наделяли повышенной ветреностью, слабоватой долгосрочной памятью и немалой дозой милого равнодушия ко всему происходящему. Их ведь обрекали на частую потерю неудачных детей еще в самом раннем детстве, поэтому без перечисленных качеств несчастные мамочки уже через сто-двести лет превратились бы в выплакавших глаза неудачниц, у которых из десяти попыток родить поистине гармоничное существо только одна-две приводили к появлению более-менее достойного шанса жизни детеныша.
Если в наших пространных пояснениях вы не обнаружили косвенный ответ на самый первый вопрос, то самое время напомнить, что мужская роль в продолжении рода обычно невелика – для диковатых потомков Адама и Евы, начисто забывших о понятии образного напутствия», все сводилось к осеменению, тогда как женщинам приходилось тратить время на вынашивание, роды, кормление и прочие заботы. Грубо говоря, с мужской миссией вендорские аборигены справлялись, и нимфы были даны в помощь именно местным женщинам.
Свою задачу роженицы решали отменно – популяция людей восстанавливалась гораздо быстрее ожидаемого, а леса Вендора наполнялись сотнями новых существ, многие из которых совершенно не обязаны были быть бестиями. Это могли быть все те же волки или медведи, просто благодаря нимфам получившие кое-какие преимущества без необходимости терять тысячи лет на вялотекущую стандартную эволюцию путем естественного отбора.
Во времена Золотого Века нимфы обитали в отдалении от людей, умеренными темпами продолжая стимулировать видовое и внутривидовое разнообразие Вендора. Честно говоря, титаны просто не вполне понимали, что с ними делать – основная миссия рожениц вроде как успешно завершилась, но не убивать же их теперь!.. Пусть пока плодятся, а дальше люди решат сами…

Новая волна
Но решать пришлось богам и титанам… К тому времени спонтанное влияние энергии Урана на мутации привело к появлению целого ряда не особо приветливых существ. Те набредали на нимф, ловили их перманентный зов близости и радостно скрещивались с не обладавшими разборчивостью красотками, порождая все новые и новые виды существ, к которым впервые было применено понятие «монстры». Хаотичные, нередко агрессивные, плохо вписывающиеся в уже почти сформировавшуюся экосистему, эти твари вытесняли представителей других видов, нарушали природный баланс и временами угрожали не только дикарям, но и жителям Золотовечья.
Не желая пускать ситуацию на самотек, боги взялись зачищать территории, однако плодовитые помощницы теперь выступали как помеха, продолжая клепать новых монстров. Нимф не делали бессмертными, но природные условия тогда и без Энергополя позволяли жить очень долго даже обычным существам – что уж говорить о нимфах, в которых была вложена программа омоложения. Создавая существ, у которых богатство опыта должно было играть ключевую роль, титаны, разумеется, постарались сделать их настолько долгожительницами, насколько это было возможно. Поковырявшись, как следует, в их генетическом коде, титаны не просто заблокировали программы биологического старения, а поставили их в прямую зависимость от половой активности. Проще говоря, каждый акт близости продлевал блокировку генов старения, а роды и вовсе откатывали организм назад, внося волну омоложения.
Так что эти качели с выпущенными на свободу нимфами могли продолжаться еще очень долго. Конечно, их специфическое бессмертие никак не распространялось на гибель от насилия, но титаны не могли себе позволить такой нимфоцид, поэтому нашли, наконец, всех устроивший выход. К тому моменту они уже наловчились создавать первых демонов – астральных помощников, в чью задачу входило ускорение, усиление и автоматизация энергетических взаимоотношений людей с миром. И решение вовлечь в эти отношения еще и нимф – было чертовски удачным.
Нам неведомо даже имя автора идеи, что уж говорить о технической реализации задумки. Точно известно, что на этом этапе к первому поколению нимф добавилось еще больше, а вот были ли они, как говорится в мифах, реальными дочерями Океана, Нерея, Кроноса и прочих, или же вновь штамповались в образной кузнице – доподлинно неизвестно. Помня заповедь о генах Адама, можно предположить лишь, что точно не обошлось без участия людей или нимф первой волны. Судя по уточнениям отцовства в мифах, рискнем предположить, что на этот раз и семя участвовало, но вот в то, что Океан легко нашел три тысячи маток для вынашивания только своих дочерей (а ведь и другие постарались тоже) – мы убеждать верить не вправе.
Для нас важно, что примерно к концу Золотого Века в Вендоре насчитывалось несколько тысяч существ из плоти и крови, которые где научились, а где уже от рождения получили способность не только вплетаться в астральные энергообмены, но и с достаточной степенью свободы находиться на тонких планах. Среди них были творения обоих поколений , за которыми теперь закреплялись всевозможные природные объекты (реки, озера, рощи, горы), а главными задачами становились поддержка гармонии природы и служение богам и людям… На этот раз половой дискриминации оказалось поменьше – кроме нимф были рождены и мужчины-полубоги, которым нередко вверялись и более серьезные объекты, чем сестрам. И на это имелась простая причина: полубоги (куреты, корибанты, кабиры, фавны и прочие) могли сосредоточиться на основных задачах, а вот нимфы (особенно первой волны), как показала практика, продолжали отвлекаться на деторождение. Им, конечно, подрезали инкубаторную опцию, но не настолько, чтобы лишить повышенной эротической жажды.
Впрочем, еще раз отметим, что все наши обобщения обречены на невежество. Мало того что к нимфам теперь прибавились едва ли на них похожие мужики-полубоги, так и сами нимфы стали различаться настолько сильно, что этот термин использовался лишь как не особо удачное обобщение. Новоявленных помощниц предпочитали называть по именам, признавая уникальность каждой, обобщая разве что по родителям (океаниды, нереиды, диоскуры) или по функциям (наяды, ореады, напеи, лимнады ), но понимая, что две наяды могут разительно отличаться по способу и времени рождения, по уровню развития, по степени жажды слияния и прочим ключевым критериям, в том числе, наличию-отсутствию хвоста (у наяд он, впрочем, редок, в отличие от нереид).
Примерно объединяют все эти создания несколько параметров. Все они – материальные демонозаменители, имеющие плотскую доминанту и на тонких планах являющиеся гостями. Они смертны, не имеют Иденов, в которых, как боги, могли бы восстановиться после гибели, однако вообще не стареют, имея несколько способов обновляющей подпитки. Те, что вступают в симбиоз со своим объектом – подпитываются от него (если река пересохнет – наяда умрет). Те, что без симбиоза – регулярно уходят в астральный план, обновляясь там. Те, кто относятся к первой волне – могут использовать привычный способ омоложения путем близости и родов…
***
Будем считать, что с прекрасными женщинами и харизматичными мужчинами, с незапамятных времен оберегавшими природную гармонию и добавлявшими эволюционного разнообразия разным живым существам – мы почти разобрались. Эти дети титанов и богов, слившие в себе энергию неба и земли, наводнили Вендор, и все бы хорошо, но слово «почти» - не просто так появилось. Как уже могли догадаться знающие ход событий, вскоре после вступления этих ребят в должность разразилась Титаномахия, а затем и Большой Сдвиг подкрался. И вот как раз он проредил число природных хранителей капитально, особенно среди тех, кто поторопился войти в симбиоз. После поворота оси – моря стирались, не то что реки и болота, и понятно, что планета не вникала, сколько нимф и куретов загубит тот или иной ее каприз из целой коллекции катаклизмов.
В результате этих коллизий полубоги (есть спорный термин «халдеи») обоих полов сохранились локальными группами. И территория будущей Олимпии относилась к тем, что пострадали не особо, а потому кучность нимф и куретов на этих землях осталась впечатляющей, тогда как в других местах уже обычные духи и демоны, тел не имеющие, осваивали новорожденные речки, горы и прочие подходящие природные объекты. Это непременно внесет дополнительную путаницу – нимфами станут называть духов, самих нимф – богинями, куретов и прочих нимфосамцов – богами (а халдеями – обычных жрецов). И плевать, что все они смертны, а по уровню способностей едва ли превосходят рядового гиперборейца…
***
Интересный пример влияния людских мыслей на демонов можно наблюдать в истории с дриадами. Первыми дриадами, как известно, были друиды Мефальи, достигшие столь глубокого симбиоза с конкретным деревом, что могли сливаться с ним, а после смерти оставляли в нем свой дух. Олимпийцы, на Мефалье регулярно гостившие в рамках культурного обмена, занесли идею на родину, где она с годами наслоилась на привычное представление о нимфах и спровоцировала появление духов, действительно связывающихся с конкретным деревом . Эти духи были довольно слабы, тела не имели, а в астральном облике напоминали, разумеется, нимф, хоть и назывались дриадами . Самое забавное, что эльфы, несмотря на замкнутую архитектуру системы традиций, обратно переняли это явление, но наделили своих неодриад привычной для себя внешностью фей и возможностью воплощаться в теле.
Кстати, о феях. Не только люди всегда недовольны тем, что имеют, стремясь к неиспробованному. Так, демоны все больше завидовали полубогам из-за наличия у них тела, а некоторые нимфы, наоборот, желали стать астральными духами. И тем, и другим рано или поздно удастся воплотить мечты в реальность – Ариман изобретет демонит и способ плетения плоти из урановой пыли, а нимфам возможность стать чисто астральными духами – подарят боги. Такие нимфы с помощью ритуалов смогут умирать телом, но духом оставаться в астрале; чтобы отличать их от других – будет введен термин «нимфеи», который затем сократится до фей. Еще позже феями станут называть довольно большой спектр изначально бесплотных демонов (нередко более тонких планов, нежели астральный), а уже где-то в начале эры богов возникнет новая единица с таким же названием – феи-пикси. Эти маленькие помеси девочек и бабочек каким-то образом получат возможность размножаться и быстро заполонят леса Вендора на радость любителям умиляться и издеваться… Правда, в Олимпии пикси приживутся лишь выборочно и локально, притом что прообразом для них, судя по всему, выступила именно олимпийская то ли нимфея, то ли богиня радуги – Ирида: послушная, милая и симпатичная посланница между небом и землей, свободно перемещавшаяся меж астральных границ.

Ограниченные серии
Настало время поговорить о более штучных творениях богов. При всем уважении к личности каждой из нимф, их изначальное число отчетливо намекает на массовое производство. А существовали в Вендоре, и конкретно в Олимпии – другие существа полубожественного статуса, до богов не дотягивавшие по причине смертности, но и от простых людей отличавшиеся серьезными способностями, вверенными им функциями и потенциальным бессмертием, основанным на добросовестном выполнении этих функций. К таким мы отнесем эринний, кер, муз, харит и ор.
Сразу бросается в глаза новый всплеск сексизма, причем женщины могут обвинить Зевса в создании вокруг себя гарема из подневольных помощниц, а мужчины возмутятся тем, что целая масса регулирующих людское бытие функций (в том числе, контроль над войной) возложена на слабый пол. Честно признаемся: мы не знаем, чем вызван этот факт, и можем только слабенько заикнуться о все тех же куретах, корибантах, тельхинах и кабирах, которые тоже играли свою роль в олимпийском обществе, но настолько легко затмевались превосходящим количеством нимф, что говорить о хоть каком-то равенстве в сегменте полубогов вообще не приходится.
Интересно, что злые дамы – эриннии и керы – стоят особняком. Насчет их происхождения имеются разные версии, и по одной из них – эти существа были воплощены Ураном примерно в то же время, что и Афродита. Но если милая блондиночка появилась из сгустка любви, то десятка полтора злобных демониц являли собой совсем другие энергии, возможно, став воплощением чьего-то гнева в адрес Кроноса, посмевшего самовольно укротить Уран. В мифах в роли источника гнева фигурирует древняя богиня Нюкта , но если все это и так, то непонятно, почему Афродита – богиня и получила связь с Энергополем спонтанно – как творение Урана, а керы и эриннии – вполне себе смертны. С другой стороны, мало ли причин: вылетели уже чуть позже – когда Кронос закончил работу, да и не особо они и смертны – столько тысячелетий продержались. Да, их точно можно убить, но, во-первых, бытует мнение, что вместо каждой убитой эриннии появляется новая, а во-вторых, нигде не доводилось слышать, что Афродита когда-то умирала и возрождалась в Родном месте. Так может быть, у них ни у кого Родного места и нет?..
В общем, эта версия с древним происхождением имеет право на жизнь. Пусть и более стройным кажется классический вариант, согласно которому оба вида этих полубогинь были частью единой программы Зевса по созданию кураторов для разных направлений жизнедеятельности будущей Олимпии. В этом случае имена их матерей неизвестны, но, помня, как громовержец «рожал детей», никого не удивит очередной набор условных пробирок. Эриннии в этом случае создавались как карающее орудие кармы, а керы затачивались под Ареса с его войнами, помогая не только вдохновлять бойцов на подвиги , а и влиять на исход всей битвы или даже отдельной воинской судьбы – в рамках Закона, но, как всегда, в пространстве вариантов… Как бы то ни было, незадолго до начала эры богов полтора десятка агрессивных дам заступили на службу, присягнув Зевсу, и, наверное, не столь важно – были они для этого им же и созданы, или в нужный момент подобраны из древних мстительниц.
От демонов их, как и остальных, отличает материальная природа. И керы, и эриннии способны активно бузить в астрале, но это существа из плоти и крови, причем первые – чудовищно живучи и не умирают, пока не пробито сердце, а вторые – способны принимать разные формы почти свободно. Именно поэтому о внешности эринний нет общепринятого мнения. Судя по всему, они умеют считывать со своей жертвы ее грехи и страхи, воплощая их в своем облике, а по умолчанию выглядят как не особо миловидные дамы с гневом в глазах. Керы же более стандартизированы – похожие на самых злобных амазонок, они не особо заморачиваются из-за одежды, зато тщательно выводят боевую раскраску на лица и тела.
Самый сложный вопрос – это даже не происхождение, а количество. Их точно немного. Эринний не больше шести, а одновременно больше трех и вовсе никогда не видели. Если гипотеза с постоянной заменой убитой на новую и права, то технически этот механизм нам непонятен, ведь уводит скорее в сторону демонов, к коим мы этих дам упрямо отказываемся относить. Кер – с десяток, но и с ними вопрос до конца не ясен, потому что имелись смельчаки, взявшиеся их систематизировать, но в итоге вышло, что то ли у девочек личики имеют свойство очень уж сильно меняться, то ли их тоже откуда-то подгружают после неудачного для одной из них боя.
В чем-то складной кажется версия одного из поэтов, уверенного в том, что все они Ураниды. По его поэме получается, что гибель освобождает конкретную эриннию или керу, но Уран рождает новую из наиболее подходящей души, которую выбирают в Аду соратницы. Однако вновь неясно, откуда тогда берется тело… Может быть, Арес подбирает себе спутниц еще при жизни? Или керы перед тем, как добить израненную воительницу, предлагают вступить в их ряды и сохранить жизнь в новом облике? А эринниями становятся женщины, слишком глубоко впустившие в себя жажду мести?
Сложно сказать, как оно является на самом деле. Совсем недавно вообще довелось слышать мнение, примиряющее почти все намеченные позиции. Да, когда-то керы и эриннии были исключительно олимпийскими полубогинями. Но впоследствии часть из них погибла, зато образ стал характерным шаблоном для демонов, и уже много веков, повинуясь людским представлениям, демоны гнева, кровопролития и мести создают себе именно такой облик. Эти демонитовые тела не полностью идентичны плоти, но кто из героев, одолевших такого противника, будет зарисовывать или сравнивать, и уж тем более – стоит ли доверять глазам тех, кто видел этих созданий, а потом сумел сбежать?..
Для рабочей версии – пойдет, но будем рады, если кому-то из вас довелось слышать более правдоподобную. А напоследок добавим, что с веками некоторые эриннии провели ребрендинг и стали называться эвменидами – помощницами в вопросах справедливости, куда менее эпатажными в методах ее восстановления. Керы же после ухода Ареса рассредоточились кто куда, и, в отличие от чисто демонических поздних подделок, встречают их крайне редко, нисколечко о том не жалея.
***
Куда приятнее говорить о других полубогинях: орах, харитах и музах. Правда, раз с их происхождением все почти что кристально ясно, то и рассказ о них будет короче.
Все эти милые девушки были рождены титанидами по просьбе Зевса, причем с любопытным объединяющим фактором: для Мнемосины и Фемиды это оказался своеобразный акт прощания с Вендором, ибо обе вскоре покинули его, да и Эвринома – мать харит – хоть и исчезла попозже, но тоже отметилась за остаток времени разве что воспитанием Гефеста.
Ор не нужно путать с ореадами, хоть и очень хочется. Это самая многочисленная группа из рассматриваемых в данной главе – их около двадцати. В мифах они якобы отвечают за времена года, но в реальности это своеобразные топ-менеджеры среди нимф, курирующие их работу и довольно серьезно относящиеся к поддержанию порядка в экосистеме Олимпии. Оры, надо заметить, разделились во мнениях, когда свой тихий демарш объявила Артемида – некоторые поддержали ее опасения, но большинство не преодолело программу послушания Зевсу, за что потом досталось всем, ведь экосистема и в самом деле начала трещать по швам.
Как часто бывает, руководительницы нимф – внешне им уступают. И Зевс, и Фемида делали акцент на глубокой самоорганизации дочерей и их склонности к порядку. Функции активного деторождения и соответствующей этому привлекательности в ор не закладывали, так что эти женщины, хоть и безукоризненно выглядят, какого-то сердечного томленья не вызывают… Ну и да – при всем уважении к Фемиде, в то, что эта вечно озабоченная делами дама по старинке вынашивала каждую – верится с трудом. Если же было именно так, от души просим прощения и надеемся на ее великодушие…
Хариты были самыми первыми из полубогинь-регулировщиц. Есть подозрение, что они рождались еще даже вне этой идеи, а как символ слияния царства Эвриномы и новой Олимпии Зевса. Этих двух правителей Олимпа можно заподозрить в наличии если не чувств, то уж симпатии точно, ведь тройка дочерей удалась на славу. Веселые, жизнерадостные, изумительно красивые и грациозные, они наполняли сердца богов и людей жаждой вдохновенно жить, творить и наслаждаться каждым мигом. Основываясь на этом их даре, харитам поручили и дальше источать свою дивную суть не только вокруг себя, но и среди людей. Судя по образу жизни олимпийцев, девушки задачу выполнили и перевыполнили…
Если хариты вдохновляли людей на полнокровную жизнь, то дочери Мнемосины – музы – рождались как посредницы между человеком и творческим слоем витального плана, где незримо скользят образы. По мифам, музы давали испить творцу воды из материнского источника, раскрывающего память веков, но это просто красивое иносказание, тем более что реально существующие источники Мнемосины обладают чуть иными свойствами, пусть память и проясняют… Музы были частью смелой задумки Зевса по созданию единого культурного поля Вендора, которым он бы во многом управлял, постепенно подминая под себя весь материк. И надо сказать, что тут удалось лучше всех других направлений – в культурном отношении Олимпия, бесспорно, может считаться лидером Вендора, и уже второй вопрос, что этого не хватило для полного воплощения замысла.
Подмывает еще написать, что музы рождались в помощь Аполлону, но, да простит нас Феб, свой дар он открыл попозже, и уже глубиной собственного таланта вовлек сестер в свою орбиту. Было бы нелишним добавить, что музы не просто безвольные медиумы, а… э-э-э-э… типа, вот, это самое, э-э-э-э-э… короче, в общем, ну… Эй, солнышки, не обижайтесь! Дайте дописать – там хорошо о вас будет!;… Да. …а глубоко образованные и одаренные личности, способные и лично нашептать поэту самые восхитительные строки. Впрочем, когда искусство в Олимпии вышло на поток, девушки элементарно не успевали делать все лично, а потому были очень рады помощи Гермеса, упорядочившего работу доменов и давшего музам возможность проявлять личную симпатию к тому или иному творцу без ущерба стандартным энергетическим потокам в мире творчества.
Муз – девять; они, как хочется считать людям, специализируются на девяти творческих направлениях, но надуманность этого бросается в глаза, если сравнить приводимую первыми знатоками специализацию каждой музы с разросшимся за века списком направлений и жанров, которыми, получается, ни одна из красавиц не заведовала. Нам думается, что специализация имеется, но вряд ли людям под силу ее осмыслить. В конце концов, музы, несомненно, развиваются не просто тоже, а впереди людей, и осваивают новые творческие горизонты с большим удовольствием…
***
Подводя итог, хочется заметить, что богов на Олимпе было не так уж и много, как кажется, пусть и побольше, чем в других пантеонах. Зато Олимпия на протяжении эры богов была настоящим оазисом для существ, которых можно назвать полубогами. И тут дело не только в пресловутых геологических обстоятельствах, благодаря которым природа этого края не была столь жестко перекроена, как другие земли материка и тем более острова. Задекларированный, а потом многократно подтверждаемый самой жизнью курс на создание царства свободы – привлек сюда немало свободных нимф и полубогов из других регионов, где боги и люди быстро избавлялись от явлений прошлой эпохи, а нимф частенько воспринимали лишь в качестве объекта для утех. В Олимпии же их уважали, радовались возможности слияния, проявляли инициативу и сами (уж больно те хороши), но быстро осознали, что жажда соития у разных нимф может разительно отличаться, поэтому держали себя в руках…
В итоге, уже к концу средневековья в большинстве регионов нимфы почти повально превратились в нимфей, устав от людей, и в классическом своем виде стали ассоциироваться именно с Олимпией. Полубоги же мужского пола и здесь сосредотачивались на своей астральной сути – отвечавшие за более значительные объекты, они быстро увидели, что в телесной форме рулить что рекой, что лесом – непросто, поэтому, за исключением сотни-двух свободных куретов и кабиров, ставших помощниками разных богов, слились со своими объектами в виде духов.
Остальные полубогини – это целевой продукт: четыре десятка регуляторов разных сфер жизни, вызывающих от превентивного страха потенциальной мести до ажурного вдохновения. Не все они одинаково справились с поставленными задачами, однако иногда кажется, что будь в других регионах столь же высокая плотность ярких полубожественных личностей, и культурных столиц в Вендоре оказалось бы куда больше…

Время людей
Если вам показалось, что в вопросах полубогов в Олимпии, как мы и подчеркивали, царила путаница, то ближайшие абзацы, а может быть, даже страницы – лучше пропустить. Ибо круговерть то ли племен, то ли народов, которую мы попытаемся хотя бы в общих чертах показать – просто эталон хаоса. Вряд ли могло быть иначе в крае, где боги целенаправленно ставили на интенсивное смешение и противостояние племен как на способ закалить будущую нацию.
Круговорот калейдоскопов
Итак, если забыли, напоминаем, что до старта Олимпийского проекта Зевса на территории вокруг этой священной горы проживало несколько племен, которые можно было условно разделить на эрехтеев и пеласгов. К эрехтеям относились различные экспериментальные типы людей, несущих гены рептилоидов, а пеласги – чистые антропоиды, коих Эвринома вела из глубин древности. Стремясь показать преимущества своей идеи, Ехидна нередко торопилась с форсированием знаний своих любимцев, и благодаря этому возникла интересная ситуация: эрехтеи реально немало дали пеласгам в вопросах развития, при этом сами постоянно откатывались из-за несвоевременного овладения теми или иными секретами богов. Говоря проще, выступили неплохим фильтром для пеласгов, а сами, из-за раздавивших их сознание тайн и изначальной нестабильности характеров – погрязли в усобицах, замкнулись и откатились назад.
Как раз в это время Зевс дал команду направить в Олимпию первую волну племен, проживавших севернее нее, в области, издавна называемой Фессалией. Это были те самые народы, которые он когда-то хотел стереть с земли – спасенные Прометеем счастливчики, если верить мифам, пошедшие от его же собственных детей, уцелевших после Большого Сдвига. Племена достигли терпимого уровня развития и образовывали союзы, служившие фундаментом для создания полноценных народов. Один союз называли ахайским, или ахейским, а другой – ионийским, и именно этих людей боги направили на юг – сливаться с пеласгами и мягко теснить эрехтеев.
Самое время обратиться к карте местности, примерно отражающей ситуацию к первым векам эры богов. Карта – сводная: многие из областей существовали в разное время, и мы постараемся это показать, не забыв также отметить, что до нулевого года остров Санторин был частью единого одноименного полуострова, но откололся в результате взрыва вулкана, спровоцированного гибелью Гипербореи.
Позже, пришедшие в этот район ионийцы назовут осколок полуострова в свою честь, сохранив древнее название за самим островом, который после трагических событий нулевого года тоже поторопятся занять, окончательно выбрасывая на обочину истории остатки племени халафов – этноса, жившего на восточном побережье в давнем отрыве от остальных пеласгов и впитывавшего в себя финикийское влияние.
Второй полуостров, Арголиду, глядящую в сторону юго-запада, заселят представители другого союза, подмяв под себя пеласгов и назвав край Ахайей. Эрехтеев, как и хотели, подвинут на восток, где выжившие после миграции малочисленные беженцы, несущие все меньше рептилоидных черт, образуют небольшую область, Кадмею – в честь одного из славных первоцарей прошлого.
Оставшиеся на родине – станут объектом сначала преследования, а затем и почти тотального истребления, всячески поощряемого Зевсом, чья любовь к рептилиям закончилась вместе с Титаномахией. А вот пеласги, возможно, по условиям его соглашения с Эвриномой, ассимилировались более продвинутыми пришельцами в очень мягком режиме, сливаясь на социально равных условиях.
Все эти события происходили вокруг смены эр – примерно с двухсотых годов эры титанов и до начала второго века эры богов. То есть сначала ахейцы и ионийцы заняли Арголиду и предгорья Олимпа, затем ионийцы медленно пошли на восток, вытесняя эрехтеев, а после взрыва вулкана – и смятых-смытых халафов, зависших по обеим сторонам новообразованного пролива .
***
К моменту начала то ли переселения, то ли вторжения с севера дорийцев, Олимпия, казалось бы, только-только равномерно растрясла народы по своей территории. Ахейцы жили в Арголиде с центром в городке Аргос , то ли в пику Посейдону, то ли из-за ментальной отчужденности от моря – выстроенном в удалении от побережья. Ионийцы занимали одноименный себе полуостров и паслись на Санторине. Эрехтеи с трудом выживали в Кадмее, радуясь болотистой местности, но за время перехода растеряв остатки былых знаний. Пеласги прочно влились в пришедшие народы, но часть их сдвинулась жить севернее – к Лаконскому хребту, где, впрочем, вскоре была тоже настигнута расползающимися ахейцами и тоже ассимилирована, причем уже погрубее.
Зевсу удалось, как и хотелось, окружить Олимп преданными ему племенами. Да, незадолго до смены эр пришлось пройти темную полосу, связанную с вторжением Тифона (после этого рептилоидов и принялись тотально давить), но ничего – справились. Вроде бы все устаканилось, и тут – на тебе: новая напасть! Массовая миграция ариев с севера затронула многие регионы, Зевс настаивал, чтобы его край это обошло стороной, но такая позиция привела к еще худшим последствиям. Если многие другие группы ариев двигались под управлением богов, через которых можно было влиять и на людей, то, на два века закрыв Олимпию от беженцев, громовержец поставил ее под удар волне уже поздних переселенцев – тех, что остались сами по себе. Назвавшие себя дорийцами, эти праправнуки ариев дольше других искали себе подходящие территории, курсируя по западному краю континента и провоцируя настоящий этнический пожар, охвативший весь юго-запад материка на долгие несколько веков.
Пользуясь технологическим превосходством над всеми аборигенами, они на правах более развитого народа занимали освоенные теми территории, пробовали наладить быт, но каждый раз, чем-то недовольные – шли дальше, успев за время «творческих поисков» впитать в себя и местную элиту, которая затем следовала за ними уже как часть единого этноса. Если поковыряться в той мутной поре, то выяснится, что у истоков народа дорийцев стояла разрозненная кучка ариев, не решившихся влиться ни в одну из формируемых групп. Это те, кто не пошли кочевать в степь, те, кто не рискнул последовать за Одином или отправиться в восточные земли будущей Лидии и Аджарии, те, кто не захотел вливаться в уже обустроенный уклад не менее развитых, чем они сами, проторусичей… По прошествии стольких веков сложно судить о причинах избирательности этой группы выживших гиперборейцев и их детей, поэтому не будем голословно их осуждать. Возможно, они просто посчитали, что настало время людей и решили взять инициативу в свои руки, что заслуживает, как минимум, уважения…
Если попытаться проследить за путем дорийцев, то можно найти их следы сначала в районе нынешней Хазарии, затем – в землях Фракии, а потом – в Фессалии. И если первая остановка была искренней попыткой создать маленький человеческий филиал наследия Гипербореи лишь своими собственными руками, то дальше планы изменились. Уже во Фракии дорийцы позиционировали себя как полубоги, пытаясь переформатировать это умеренно развитое общество под свои идеалы. Возможно, фракийцы просто не понимали, чего от них хотят, но, скорее всего, проблема заключалась в том, что это не особо понимали и сами дорийцы, за время одиноких безбожных блужданий сохранившие часть технологий (в основном, боевых), но существенно растерявшие гиперборейскую мудрость. Впитав, как уже отмечалось, самую развитую часть фракийцев, разросшийся народ двинулся восточнее, встретив на пути Фессалию, где, после ухода ахейцев и ионийцев, оставшиеся племена самоорганизовались в этнос эолийцев. Эти восприняли приход чужеземцев как вторжение, попытались сражаться, но уступили и были, где изгнаны, а где подчинены захватчиками.
В Фессалии дорийцы задержались подольше, и нам неизвестна причина, по которой интервенты решили идти дальше. В мифах их поход в Олимпию свяжут с тем, что это дети Геракла, ранее изгнанные ахейцами, а теперь слившиеся с дорийцами в Фессалии, захотят восстановить справедливость. Якобы какие-то земли были обещаны Гераклу, и местным царям он просто поручил за ними присмотреть, а теперь пришла пора все вернуть и поделить... Кстати, хоть это самооправдание и шито белыми нитками, нельзя не отметить, что связь между дорийцами и Гераклом имелась совершенно точно, и подозрительно большое количество независимых мифов говорит, что именно он их обучал воевать. Точно подтвердить это мы не в силах, однако легкость, с которой вроде как мирные до смены эр арии покоряли пусть и слабо развитых, но очень даже воинственных туземцев – делает это вместо нас.
Как бы то ни было, дорийцы пришли в Олимпию, где спровоцировали броуновское движение среди так удачно разместившихся там народов. Часть интервентов очень быстро откололась, не устояв перед искушением заселить Санторин, некоторые сооружения которого так остро напоминали рассказы прадедов о Гелиополисе. Остальные же сначала дойдут до мыса Нерея и попытаются расселиться на юге Арголиды, но затем будут вынуждены покинуть край и, снова разделившись, занять Лаконию и частично Ионию.
Причина этого исхода заключается в том, что боги, о которых самое время вспомнить, очень негативно восприняли интервентов. Зевс, не желая признаваться себе, что, закрыв Олимпию от управляемых групп ариев, подставил свой народ под удар неуправляемых, буквально неистовствовал – какие-то людишки вмешались в его стройные планы, а он ничего не мог с этим поделать. Дорийцы не поклонялись богам, и переговоров вести громовержцу было попросту не с кем, напрямую уничтожать людей богам не позволялось высшими законами, а лазеек он пока не находил… Пришлось подставить сына – Аполлону было приказано напустить на Арголиду чуму, бог-эстет долго отказывался, но затем, видя, что отец срывается в беспредел, тупо убивая дорийских лидеров молниями при каждой грозе, а иногда и без малейшего облачка в небе – согласился взять ответственность на себя. На дорийцев наползла чума, странным образом отступавшая по мере отдаления от окрестностей Аргоса, а Фебу затем пришлось долго восстанавливать карму, врачуя годами в ущерб любимой деятельности в сфере культуры.
Печальнее всего, что этот шаг был больше реакцией, нежели помощью. Дорийцы ушли из южной Арголиды, но оккупировали Лаконию и осели в Ионии, и так наводненной ушедшими из Аргоса ахейцами. Затем опустевший Аргос заняли ранее изгнанные из Фессалии эолийцы, а не нашедшие себя в Ионии ахейцы – дочистили от эрехтеев Кадмею, слившись там с другой волной эолийцев, которых повторно и окончательно выгнали из Фессалии самые неугомонные из дорийцев, решивших вернуться в земли, где им когда-то было довольно неплохо.
Не пытайтесь это понимать или запоминать – мы просто отдаем дань истории, а вам достаточно глянуть на новую карту, отражающую Олимпию на момент Армагеддонского договора, и почитать комментарии к ней. Здесь можно увидеть, в каких областях сосредоточились основные этнические единицы (после всех этих миграций называть их народами сложно), и какие города стали их центрами.
Итак, эолийцы разделились на две группы: одна на паритетных началах с ахейцами оккупировала зачищенную от рептилоидов Кадмею, которую вскоре переименует в Беотию, дабы стереть хвостатое прошлое области. Это не помешает уютно расположиться в построенном эрехтеями городе под названием Сузы, который будет столицей Беотии до конца дней… Вторая эолийская группа останется в Аргосе, где вскоре войдет в Ахейский союз с другими южными районами Олимпии.
Ионийцы, сцепив зубы, останутся на месте, терпя всех пришельцев и вскоре, благодаря поддержке Аполлона и Гермеса, создадут элитное ядро будущей культурной столицы Вендора – города Дорион, переименованного в честь декларации дружбы между дорийским влиянием и местным ионийским наследием .
Ахейцы частично просочатся в Кадмею, где, как мы только что говорили, станут одной из предтеч беотийцев. Но основной своей массой – на правах самого многочисленного этноса займут весь Ионийский полуостров. По этой же причине именно Ахеей будет в будущем назван союз независимых южных полисов, в которые, кроме более поздних городков, войдут и те, что уже стояли к 333-му году: Дорион, Аргос, Дельфы и Варгас – атмосферный портовый поселок, названный так из ностальгии по Арголиде.
Мы нарочно не упомянули тех потомков ахейцев, которые когда-то ушли вслед за пеласгами на север – в Лаконию и Мессению. Они к описываемым временам уже называли себя в честь этих двух областей, поэтому к ахейцам относятся лишь генетически. Им-то больше всего и достанется от дорийских скитаний. Сначала мощное ядро дорийцев захватит Лаконию, подчинив местный народ уже без всяких реверансов и найдя, наконец, национальную идею: жить, чтобы сражаться и заставлять вкалывать аборигенов. А затем настанет и черед Мессении с ее Коринфом – когда кто-то живет ради войны, стоит ждать, что тренировками и практикой истребления туземцев не обойдется: лаконские дорийцы вторгнутся в Мессению и точно так же ее подчинят, сделав аборигенов бесправными трудягами.
Еще два рукава дорийской реки разойдутся в разные стороны. Одни вернутся в Фессалию, где вновь проделают любимый трюк под названием «оседлай местных», а другие, как мы наверняка уже забыли в потоке схожей информации – обжились на Санторине, и то, как быстро они там структурировались и сформулировали не только идею, но и шаги по ее реализации – намекает нам на простой вывод: при наличии толкового правителя даже самый сумбурный народ способен превратиться в стремительно развивающуюся нацию.
Интересно и в чем-то справедливо, что слово «дорийцы» при этом растворилось в веках. На всех занятых территориях дорийцы начинали считать себя титульной нацией и самоназывались в честь местности (а однажды в честь правителя): лаконцы, мессенцы, фессалийцы и минойцы. Та же история и с дорийцами Ионии, однако как раз там на ведущие роли им выйти не удалось, а потомки дорийцев веками будут составлять вполне уважаемые, но малочисленные и не особо влиятельные родовые кланы, предпочитающие находить себе воинское призвание. Может, и правда потомки Геракла?..
***
Глядя на весь этот дурацкий калейдоскоп с высоты времен, очень хочется заметить, что все на самом деле сложилось, пожалуй, даже лучше, чем Зевс планировал изначально. Он ведь действительно хотел многослойного заселения территорий этносами разного уклада, и именно это получил. Просто как волевой диктатор он хотел строгого исполнения собственного плана, а тут ситуация вышла из-под контроля и внесла суровые коррективы в главный замысел – подчинить своей идее весь континент. Но положа руку на сердце, обвиняя дорийцев в крушении мечты, Зевс просто перекладывал бы на них ответственность за объективное стечение обстоятельств, ведь с дорийцами или без них – АрДо, и только он, лишал его шанса порулить материком. К моменту созревания кланов богов для официального раздела территорий имевшиеся в распоряжении громовержца племена все равно не успевали достичь достаточного перевеса (над некоторыми перевеса и вовсе не было, мягко говоря), чтобы вместо раздела земель можно было предложить богам дружно присоединиться к его плану в статусе помощников. И к чести Зевса, он, хоть и сердился на интервентов какое-то время, ответственность на них не вешал, вскоре даже проникшись к дорийским родам повышенным уважением.
Пожалуй, именно их суровости и не хватало его ранней Олимпии. И после того, как эта земля впитала в себя энергию пришельцев – начался общий и дружный всплеск развития всего региона.
Ионийцы как народ, которого все более поздние скитания не коснулись – встали в авангарде культурного развития. Они были основными носителями именно олимпийской культуры еще со времен вовлечения в проект, и теперь служили проводниками идей самых творческих богов пантеона. Ахейцы, вдоволь набродившись и везде впитывая новые веяния – стали отличной стержневой нацией. Эолийцы, уставшие от скитаний, да и просто – позже других приобщившиеся к благам цивилизации – с каким-то избыточным рвением стремились эти блага получить и развить, став трудовым локомотивом как Ахеи, так и Беотии. Дорийцы же, точно так же устав и от скитаний, и от атеизма, смогли влиться в единое этническое полотно, открывшись ионийской культуре, ахейскому социуму и эолийскому быту. Только в небольшой Лаконии сохранится явное деление на элиту и илотов, а что в Мессении, что в Фессалии дорийские рода, хоть и сохранят аристократический статус, но быстро станут частью единого общества, уже совсем скоро активно разбавляясь представителями других этнических групп.
Не стоит забывать и об отличном фундаменте всех этих народов – пеласги оказались достойной почвой для проращивания свежих народов. Кто знает, сколько раз жалел Зевс, что не впустил сюда сразу арийских беженцев, еще хранящих богатство Гипербореи – на такой благодатной почве альфа-народ мог бы взрасти и до пресловутого Армагеддонского договора… А так его идею никто не поддержал, и громовержец, выплеснув в море тысячу молний злости и огорчения – пошел другим путем. Не дали весь материк? Плевать! Я сделаю его миниатюру – общество идеального сочетания самых разных сегментов… И ведь сделает!.. Хоть и не совсем уж идеального…

Квадрирема олимпийского средневековья
Мы нарочно объединили столь обширный исторический этап (еще и с захватом пары веков, ему предшествовавших) в одну главу, дабы свести к минимуму искушение растечься новыми десятками страниц, подробно повествующих о жизни олимпийских народов на протяжении насыщенных событиями веков. Дабы не лишать вас радости открывателя и изобразителя тех или иных явлений и аспектов олимпийского бытия, постараемся ограничиться относительно сжатыми описаниями ключевых этапов развития местных народов.

Рождение полисной культуры
При слове «полис» у многих в головах всплывают прекрасные города поздней Олимпии – полные храмов, статуй, архитектурных изысков и дивной атмосферы свободы. Но подобные образы были бы вдребезги разрушены столкновением с реальностью, окажись фанат развитой полисной культуры во времена появления и становления первых олимпийских городов-государств. Молодые полисы представляли собой всего лишь разной ширины земледельческое кольцо вокруг довольно невыразительных городских центров. И вряд ли стоило ожидать чего-то иного от солянки народов, либо не имевших отношения к гиперборейской традиции, либо имевших (дорийцы), но позабывших, как воплощать память генов и воспоминания пращуров в окружающую действительность. Это уже позже, при активной творческой помощи богов, в Олимпии не на шутку увлекутся воссозданием как раз-таки гиперборейских традиций архитектуры и искусства, но на заре полисной культуры похвастаться олимпийцам было особо нечем, если сравнивать с тем, чего удалось добиться в Шумерии, Осириане или Финикии.
Причиной появления полисов, в первую очередь, считают смешение этносов. Дескать, во время нахождения в миграционном блендере этническое самосознание вновь уступило родовому и территориальному. С некоторой натяжкой, это близко к истине – жители условного Дориона очень быстро перестали ощущать себя ионийцами, дорийцами или ахейцами, сделав стрежнем самоидентификации принадлежность к самому Дориону. Но не стоит недооценивать и еще один ключевой фактор: сложную географию и зоологию – в расширенном понимании последней.
Ландшафт Олимпии представлял собой тщательно и даже, в некотором роде, изысканно скомканный лист бумаги – горы и холмы занимали три четверти густо заросшей лесами поверхности, превращая логистику в вид искусства для мазохистов. Перемещаться между поселениями было не только сложно (особенно с торговым грузом), но и на редкость опасно – леса, ущелья и перевалы могли похвастаться такой насыщенностью монстрами, бестиями и хищниками, что до начала шестого века путешественники и торговцы либо сами являлись умелыми бойцами, либо активно пользовались их услугами.
В таких условиях города предпочитали вариться в собственном соку, а дабы совсем уж не замыкаться – искать различные способы снижения опасности при взаимодействии между собой. Причем способы действительно отличались. Ахейский союз городов радостно пользовался такой географической поблажкой, как близость к морю, развивая флот, связывающий главные центры между собой. Жители деревень Беотии активно окультуривали сухопутные жилы, строя дороги и стараясь максимально обезопасить их патрулями и сторожевыми постами. Лаконцы, фессалийцы и мессенцы, помня о дорийском коде, предпочитали банально зачищать близлежащие территории, воспринимая опасную живность как инструмент развития мужества и боевого мастерства. И интересно, что тут улучшение безопасности логистики выступало как раз следствием, а не причиной, и царям приходилось неоднократно вводить запреты на повальное уничтожение зверья и монстров, дабы последующим поколениям осталось, на ком тренироваться – а то вдруг расслабятся и жирком заплывут?..
Таким образом, картина сложилась следующая. Ахейские города, пока между ними укреплялись водные пути, успели сосредоточить центр тяжести каждый на себе, но затем активно взаимодействовали на правах равных центров единого союза. Беотия покрылась сеткой удобных дорог, а пока покрывалась, с ее поселками произошло то же, что и с ахейскими полисами. А вот северные деревушки, быстро наладив некоторую связь между собой, сохранили ее на прежнем уровне, не построив ни нормальных дорог, ни бесполезного, в условиях гористых рек, флота.
К началу средневековья территория Олимпии была с умеренной плотностью забрызгана островками полисов, понемногу расширявшихся, но в целом представлявших собой небольшие оазисы цивилизации среди густого полотна девственной, полной всевозможных (в том числе, мистических) угроз природы.

Расцвет и укрупнение полисов
Правда, к тому времени сами полисы сильно изменились, превратившись в настоящие города. Их фундаментом, как и прежде, оставалось земледелие, однако бурный расцвет ремесел облагородил городские центры уже довольно красивыми и гармонично структурированными каменными застройками. Сердцем полисов обычно становился акрополь – верхний город, чаще всего лежащий на холме и являющийся вместилищем храмовых комплексов. Вокруг него разрастался каменный пояс городских кварталов, после которых во все стороны (кроме моря или рек, естественно) растекались сельскохозяйственные угодья – хоры. Землевладельцы ближайших участков предпочитали жить в городском кольце, нередко окруженном какими-никакими стенами, а те, чьи земли располагались подальше – объединялись в небольшие деревушки.
Интересно, что, в отличие от большинства других народов, олимпийцы почти не жили в отдельных деревнях, удаленных от полисов. Попытки были, но ничем хорошим они не закончились – кое-где удавалось нивелировать изоляцию созданием хотя бы минимального натурального хозяйства, но рано или поздно кучка независимых покорителей олимпийской целины либо становилась жертвой каких-нибудь лесных существ, либо угонялась в рабство отрядом ближайшего полиса. Так что, как недавно упоминалось – деревенской и тем более хуторянской культуры в Олимпии того периода не возникло, и жизнь крутилась почти исключительно вокруг более-менее крупных поселений.
И многие из этих поселений до статуса полиса банально не доживут… Мы говорили о торговых связях и равноправных отношениях между полисами, но понятное дело, что торговлей взаимоотношения не ограничивались, и войны между городами были в порядке вещей, что и не должно удивлять, если помнить, как неустанно теснили друг дружку протоолимпийские племена. Теперь это просто вышло на новый уровень – люди осели на землях и стали регулярно воевать с соседями.
Эти полисные войны привели к двум ключевым явлениям: укрупнению полисов за счет уменьшения общего их числа и возвышению роли рабовладельчества. Особого благородства во время войн олимпийцы не проявляли – если в Синае воины чаще предпочитали сражаться между собой, то тут захват живой добычи не вступал в конфликт ни с какими кодексами и моральными нормами. Проиграл сражение – стал рабом. Победил – взял рабов. Спокойно работал на земле, но оказался на пути у полисного войска – считай, что проиграл… Такой подход привел к нормальному желанию людей обезопасить себя. А так как безопаснее всего было жить в большом и сильном полисе – такие и стали разрастаться за счет более мелких. Пускай на новом месте придется начать с нуля, пускай некоторые родовые связи разорвутся – это все равно лучше, чем в тот же полис попасть в роли раба, на которого со смесью жалости, снисхождения, облегчения и насмешки смотрят те, кто заранее покинул опасный поселок по собственной инициативе…
С появлением и закреплением института гражданства подобные миграции во многом потеряют смысл. Если на этапе формирования элит и становления полисов переселенец своим трудом мог заслужить право на землевладение или открытие собственной мастерской, то теперь у него появлялся почти гарантированный социальный потолок. Он, разумеется, мог стать хорошим работником, получающим от гражданина-собственника неплохую плату, но работником наверняка и останется, попросту не имея права владеть собственным наделом или мастерской. Впрочем, это все равно лучше рабства, да и вообще мигранты становились все более редким явлением, по мере того как зачахшие мелкие полисы переставали существовать, становясь базами для разбойничьих банд или логовом монстров.
Зато именно с укрупнением полисов многие связывают расцвет олимпийской культуры. Большие центры, вроде Дориона, Суз или Аргоса, наполнялись рабочими руками, позволяя элите концентрироваться на других направлениях, а также реализовывать самые смелые задумки. Кое-что из объектов, радующих глаз туриста времен повествования – было возведено именно тогда, на пике первой культурной волны. Как и многие традиции, к которым южная Олимпия (а все эти абзацы больше относятся к ней) вернется, после короткого имперского периода – имеют корни ровно там же: в начале средневековья.

Коротко и грустно об Аркадии
Самой печальной жертвой описываемого этапа стоит считать общинное общество под названием Аркадия. Вдохновительницей создания этой ветви развития была Артемида, разочаровавшаяся в отношении олимпийцев к лесам и огромную часть своей души вложившая в людей, решивших жить в гармонии с природой. За пару веков существования Аркадия из небольшой общины разрослась до поместного края, живущего как раз-таки по принципу равномерного заселения всех территорий. Вдохновленная Ведруссией, Артемида помогала аркадцам жить идеалами Золотого Века, и, пусть о ведрусском уровне образности им оставалось лишь мечтать, можно всерьез вести речь о поступательном движении к процветанию, достичь которого не удалось лишь из-за внешних обстоятельств. Если северяне относились к природе с позиции силы (это не мешало регулярно получать в ответ, когда проявления природы были сильнее), а южане – с дистанционной опаской, то аркадцам, воспринимавшим себя ее частью – удавалось спокойно осваивать новые и новые территории. Они отнюдь не были лесными дикарями: строили небольшие поместья, устраивали дружные праздники, акцент делали на растительной пище, хотя не чурались и охоты в тех пределах, когда это встраивается в сохранение экосистемы.
Но Зевса в существовании Аркадии не устраивало примерно все. Раздражало гендерное равенство, столь далекое от сурового патриархата остальных олимпийцев, злил золотовечный вектор, отвергающий технологический рост, сердил тот факт, что богиня его пантеона и, на секундочку, дочь – вела столь независимую политику, еще и вызывая одобрение других богов … И совсем уж бесила нарастающая волна популярности Аркадии среди жителей других областей. Философы и поэты все чаще воспевали Аркадию, а заодно с ней – и утраченный Золотой Век, жители мелких поселков, вместо того чтобы сбегать в крупные полисы – с подозрительным учащением выбирали другой маршрут и пополняли восточную лесную общину… Такими темпами вся его технократическая парадигма могла пойти насмарку!..
И нет бы мудро разграничить идеалы, а Аркадию вплести в общую модель идеальной Олимпии, на примере которой ему так хотелось показать, чего лишился Вендор во время АрДо – Зевс пошел на поводу у хмурых эмоций и через жрецов подтолкнул ближайших соседей аркадцев к началу экспансии. С помощью грубой силы и превосходства в экипировке, фессалийцы и беотийцы сначала набегами, а вскоре и полноценной аннексией разорили Аркадию.
На человеческом уровне обоими народами двигало прагматичное желание прихватить новые земли, труд определенного освоения которых уже был проделан другими. Надо сказать, что тут захватчики просчитались – они надеялись на ухоженных и безопасных землях Аркадии обустроить новые полисы, однако оказалось, что безопасными земли были для тех, кто жил с ними в гармонии. А захватчикам вскоре придется испытать такой гнев взбесившегося леса, который им и в родных «опасных местах» не снился. Пройдет не один век, пока на разоренных территориях бывшей Аркадии удастся освоиться беотийским поселенцам, и все равно отголоски проклятья Артемиды будут делать эти земли более опасными для обитания, нежели исконно беотийские, к тому времени вполне уже очищенные от угроз.
Сами же аркадцы, в зависимости от удачи и принципиальности, либо угодят в рабство, либо вольются в беотийскую струю мировосприятия, либо уйдут на север продолжать культивировать идеалы Золотого Века – туда, где ведруссам удалось сохранить свою «Аркадию»…

Осада на Тройку, легенд на пятерку
Начало средневековья в южных землях отсчитывается с извержения Этны, на некоторое время организовавшей жителям средиземноморья аттракцион голода, страха и повышенной веры в богов. Однако олимпийцам это событие принесло и положительные эмоции. Незадолго до извержения ахейский герой Тесей умудрился хитростью сжечь большую часть минойского флота, ответный удар ожидался с огромной тревогой, и только буйный характер Этны надолго сбросил угрозу, позволив, наконец, перестать ощущать мягкое, но настойчивое давление более сильного соседа. Зато как-то внезапно выяснилось, что есть еще один сосед – раздражавший еще больше и, к счастью, для олимпийцев – не столь могучий, как Миноя…
Город, позднее известный как Троя, или Илион – возник на побережье Мавритании в начале эры богов как небольшая финикийская база – нация морских торговцев любила разбрасывать такие опорные точки по береговым линиям средиземноморья. На первых порах они оставались чисто финикийскими портами, а затем отправлялись в свободный полет, сохраняя, естественно, теплое и неформально вассальное отношение к материнской цивилизации.
Так получилось, что из всех подобных зерен – Троя проросла наиболее удачно. По крайней мере, она не была, как другие, разграблена или освоена каким-нибудь местным народом (что резко повышало чувство независимости), а стала магнитом для тысяч беженцев, не выходя при этом с финикийской орбиты. Именно здесь нашли пристанище осколки ассимилированных и потесненных народов, среди которых можно выделить халафов, хеттов и фракийцев. Побережье обрастало населением, плавно продвигаясь по шкале ремесленной и социокультурной эволюции за счет внедрения в жизнь знаний и опыта всех своих доноров. Хеттское трудолюбие, фракийская смышленость, халафская стойкость – все это сплеталось воедино, пусть в единый народ данная масса долгое время не сливалась, сохраняя собственные традиции и соглашаясь лишь на компромиссный союз под названием Троя .
Катализатором стало вовлечение в жизнь местных народов олимпийских богов. Некоторым богам стало интересно повозиться с бесхозным народом иной ветви, некоторые просто искали точки для новых культов, а самого Зевса Троя заинтересовала как шанс расширить свое влияние на весь соседний остров. Согласно АрДо, Мавритания была почти свободной зоной (не считая мелких племенных божков чернокожих дикарей), и ее неформальное присоединение к олимпийской парадигме могло стать примером для других земель. «Ну и что, что границы? – мог бы сказать Зевс. – В Мавритании не помешали, и в других местах не помешают объединить усилия и территории вокруг прекрасной идеи свободного технократического культурного общества!».
Благодаря принципиальному нежеланию Ваала проталкивать свои культы везде, где можно – Троя в религиозном плане была чуть ли не девственна, и неказистые анимистические культы моментально капитулировали перед гармоничной системой культов, ритуалов и концепций Олимпийского пантеона. За религией последовала культура, и очень скоро народы Трои испытали зов самоидентификации – не пройдет и пары десятилетий, как хетты и халафы окончательно канут в лету, а фракийцами себя будут называть только на западе континента (и то недолго). Для окончательного объединения на месте первого порта будет отгрохана неприступная крепость Илион, в строительстве которой, по мифам, принимали участие чуть ли не боги лично. Правда, в силу того, что этот город-крепость сразу станет сердцем государства, и, с учетом компактного расположения освоенных земель, удобно ляжет под определение полиса – в самой Мавритании его будут называть все той же Троей, имя «Илион» оставив лишь за цитаделью и дворцовым комплексом.
Пользуясь удачным расположением, Троя расцветала энергичнее любого другого полиса Олимпии. Ей не приходилось воевать с соседями (если не брать в расчет дикарей), а местные вызовы со стороны фауны и бестиария были куда проще того, с чем сталкивались в Олимпии. Как ласковый теленок, Троя сосала торговое молоко Финикии, а культурное – Олимпии, и в какой-то момент, не перестав вроде быть ласковой, перестала восприниматься теленком. Поэтому, когда возник повод объявить троянцам войну (любвеобильный царевич-приемыш очаровал и увез в Трою юную жену лаконского царя) – внезапно выяснилось, что в ней с радостью поучаствуют почти все олимпийские полисы. Дорион с его капризным фарватером раздражал статус глубоко вторичного торгового порта региона, северяне давно искали, на ком испытать воинскую доблесть, а Беотия опасалась противопоставлять себя более крепким соседям…
О самой войне сказано так много, что нам даже не хочется ковыряться, что там миф, а что правда. Уточним лишь, что о десятилетней осаде и речи не шло – потерпев неудачу при первых попытках штурма, олимпийская армада банально устроила Трое морскую блокаду, играя на истощение. Это принесло плоды – из-за голода и постоянных мелких набегов на незащищенные стенами поселения, многие троянцы переселились вглубь Мавритании. Но даже это не помогало завладеть самим Илионом: олимпийцы регулярно высаживали войска, с переменным успехом сражались под стенами города, однако о проникновении за них – не приходилось и мечтать: невероятно мощные и высокие, они выдерживали атаки примитивных осадных орудий своей эпохи.
За время войны олимпийцам приходилось сражаться не только с троянцами, но и с некоторыми их союзниками, и, надо отдать должное – победы приходили все чаще: военная машина Олимпии, находясь в постоянной работе, становилась грозной силой, радуя Зевса. Если поначалу он был откровенно против войны на поражение, не желая терять контроль над Мавританией, то теперь понимал, что благодаря войне Олимпия впервые осознала себя как единое государство. Не россыпь воюющих меж собой полисов, не разнородное сочетание все более крепнущих областей (Ахея, Фессалия, Лакония+Мессения и Беотия), объединенных лишь пантеоном, а настоящее государство, в котором живет единый олимпийский народ. Костяк потенциальной континентальной империи!..
Боги, надо сказать, очень активно участвовали в войне, видя в ней инструмент разборок между собой чужими руками. Градус напряжения между ними нарастал, дошло до того, что Афина едва не погубила руками Диомеда саму Афродиту, а Аполлон помог любвеобильному царевичу подстрелить лучшего фехтовальщика Олимпии, по некоторым сведениям, считавшегося полубогом, не один век выполнявшего грязную работу для кого-то из пантеона… Зевс понял, что затягивание войны, может, и сплотит народ еще сильнее, но настолько разобщит Олимп, что это нивелирует любые достижения и спутает планы на будущее. Он дал отмашку ненавистникам Трои, запретил вмешиваться защитникам, и олимпийцам, наконец-таки, удалось ценой хитрости и коварства проникнуть за стены, открыть ворота и устроить в истощенном Илионе резню.
Если бы имелся шанс удержать их хотя бы от этого – Зевс, несомненно, попытался ограничиться формальной победой. Но где там – с головой погруженные в многолетнее противостояние, похоронившие под стенами половину друзей, олимпийцы уничтожили Трою дотла. Некоторым удалось спастись бегством и укрыться в только-только появившемся неподалеку Корфе, однако судьба остальных была незавидна: кого пощадил меч – ждали оковы рабства или даже роль жертвы на алтаре .
Земли вокруг Трои были разорены еще задолго до взятия цитадели. Народ пару раз попытался вернуться сюда из глубины острова и кое-как восстановить город (стены-то выстояли), но мстительные ахейцы взяли за моду регулярно возвращаться и рубить такие попытки на корню. И это была чисто адресная месть – по крайней мере, Корф они не трогали, и вряд ли дело лишь в его неприступной бухте.
***
Следующие два века стали для Олимпии путем подъема и упадка национального самосознания. Некоторые лидеры перегрызлись, еще деля троянскую добычу, однако в стратегическом смысле народ действительно осознал себя одним целым. Понятно, что ахеец из Дориона не только отличался от сурового лаконца из Спарты, но и радовался этому отличию, считая того грубым неотесанным чурбаном и зная, что чурбан в ответ испытывает нечто схожее, насмехаясь над физической или моральной хлипкостью ахейца. Но это не мешало им ощущать некую объединяющую связь. Как ни крути, а общая великая победа (а уж поэты и скульпторы расстарались, чтобы Троянская война выглядела соответствующе) – это прочнейший клей, и Олимпию он склеил, вопреки всей разнородности ее элементов. Это не мешало некоторым полисам конфликтовать, но, как минимум, главные центры областей старались поддерживать между собой связь, постепенно превращаясь в их столицы.
И вот когда превратились окончательно, а полисная система сменилась на региональную – снова начались перетягивания каната. Пока Олимпийский союз полисов состоял из двух-трех десятков городов и поселков разного размера – идеологическая и социокультурная разница была не столь очевидна. Полисы строили отношения на условиях взаимной выгоды, а не стратегических интересов, и, например, вполне себе культурный Варгас успешно торговал с суровой Спартой , диверсифицируя потоки, дабы не попадать под чрезмерное влияние близкого Дориона… Но слишком уж отличались регионы, чтобы в какой-то момент их дороги не стали расходиться все сильнее, и превращение Олимпийского Союза полисов в союз четырех государств – лишило общую конструкцию устойчивости.

Разновекторная Олимпия эпохи расцвета государств.
Самое интересное, что каждая область в отдельности (кроме Мессении: см. дальше) – за время отчуждения не просто выиграет, но испытает настоящий расцвет. Когда центробежные вихри вокруг четырех центров стали непреодолимо сильны, прочно вовлекая остальные полисы на их орбиту – встал вопрос о создании (кое-где – о восстановлении) региональных союзов, но на этот раз Дорион, Спарта, Сузы и Пелла (в наименьшей степени) выступили на переговорах с новой картой. Теперь, когда полисы соединены действующими торговыми путями, и взаимосвязь между ними вышла на новый уровень – может быть, стоит вести речь о более прогрессивной системе управления, из одного центра?.. Предложения были частично отвергнуты в каждом регионе, кроме Лаконии – полисы настаивали на определенной политической независимости от столичных решений, зато, как бы компенсируя резкость отказа – согласились на ряд уступок в адрес центров, что в целом устроило и несостоявшиеся столицы. Им удалось главное – не пропустить договор о коллегиальном решении ключевых вопросов (как было в прошлом), который проталкивали некоторые мелкие полисы. Такой договор ставил бы условный Дорион в зависимость от решений группы мелких полисов, ибо до пропорциональной системы представительства (чем крупнее полис – тем больше делегатов) на тот момент не доросли. И, конечно же, крупные центры индивидуальный выбор устраивал более чем – он позволял им идти своим путем, а остальных тащить в своем кильватере неформально, пользуясь наличием гораздо больших ресурсов стимуляции, мотивации, манипуляции и давления…
Череда таких договоров началась, естественно, с Ахейского союза, опытом соседей воспользовались Сузы, затем Пелла, после чего и Спарта провернула похожий трюк, но с еще более удобным для нее результатом: цари без всех этих южных хитростей, а сразу в ультимативной форме предложили либо стать членами Лаконского союза с центром в Спарте (в честь этого ей вернули официальное название Лакедемон), либо оставаться одиночками в мире, полном опасностей. Последняя фраза звучала прямой угрозой, и вожди поселков, включая процветающий городок Тиринф, не стали будить лихо, признав гегемонию Спарты в обмен на ее равнодушие к их землям.
Спустя месяц, все эти вожди во главе с царями выдвинулись на восток, чтобы помочь запутавшейся Мессении определиться, куда ей стоит примкнуть. Эта область была слишком мала, чтобы считаться полноценным союзом, поэтому Коринф выбирал между сытой Беотией и крепкой Лаконией. Беотийцы подкупили элиту, попытавшуюся вбить в головы населения тезис «хватит жить по-спартански!», но ей вскоре пришлось бежать в Сузы возвращать взятки, так как сражаться с лаконцами коринфяне не захотели.
Олимпия, наконец, зафиксировала то политическое положение, которое, с некоторыми временными изменениями, сохранится и к МП. Квартет примерно равноценных региональных союзов, по сути, являвшихся государствами, пусть и без формальных столиц (решения-то с тех пор все равно обычно принимались в главных центрах) – начал долгий путь сосуществования в пределах большой и, сколь единой, столь же и разобщенной, Олимпии.
***
Слияние в региональные союзы стало катализатором развития – форсажем движения по давно уже выбранным для регионов путям. Ахея испытала буйный культурный и общественный расцвет, беотийцы, наконец, растеклись по всей ширине земель, создавая сельскохозяйственный рай, Фессалия активно взялась за горную добычу и ремесленничество, а лаконцы, с помощью вождя-реформатора Ликурга – смогли четко сформулировать национальную идею и окончательно превратиться в народ воинов.
По-хорошему, столь непохожие регионы должны были превосходно дополнять друг друга, экспортируя и импортируя то, чем славны сами и то, чем славны другие, соответственно. Какое-то время так и происходило: Беотия подкармливала Фессалию, получая взамен железо, лаконцы служили наемниками, защищая ахейских торговцев и мореплавателей и зарабатывая деньги, на которые покупали беотийскую еду и фессалийское железо для клинков. В свою очередь, Ахея, кроме денег, щедро экспортировала культуру – от Тиринфа до Пеллы, не забывая о Коринфе и Сузах…
Но долго это продлиться не могло – слишком уж велика была разница в идеологии, традициях и социокультурных парадигмах. Ахея, уже давно уйдя от тирании, вовсю строила демократическое общество с аристократическими элитами, управляющими через народное собрание. Беотия затвердевала как земледельческая олигархия помещиков. Фессалия с Лаконией были похожи монархией, но у лаконцев она была столь архаичной, а уклад общества – до такой степени аскетично-фанатичным и чуть ли не родоплеменным, что фессалийский средний класс воротил ставшие капризными носы.
Лаконию вообще не любили больше других, и это служило сдерживающим фактором – не будь спартиаты уверены, что, в случае их нападения на одного соседа, в ответ выступят все остальные, они уже давно оттяпали бы, как минимум, от Беотии изрядный кусок земли, либо завладели ахейскими Дельфами, почитаемыми ими с трогательным фанатизмом. Так что приходилось тренироваться на илотах, по-прежнему остававшихся в регионе бесправными рабами, несмотря на многократное численное превосходство над лаконскими элитами, которые, на пару с периэками, приходилось кормить, пока они все более решительно впадают в фанатичную воинскую аскезу.
В других областях Олимпии рабов, впрочем, проживало ненамного меньше. Новые пополнения, в условиях долгого мира, были достаточно малы – так, поштучно, через рынки рабов. Но зато появлялись на свет крохотные рабы, рожденные в неволе, чтобы впоследствии оставить столь же полезное для хозяев потомство… В грамотной Ахее уже давно успели посчитать и прикинуть, что раб, с учетом какого-никакого содержания и обычно минимальной мотивации, в сумме обходится дороже, чем наемный рабочий, чей гонорар зависит от производительности. Но даже понимания этого не хватало для полной отмены столь древней традиции. Максимум, к чему удалось прийти – это к уменьшению числа рабов в Дорионе, и это не замедлило сказаться на его росте: в город хлынули рядовые трудяги, чей труд в других местах из-за нечаянного демпинга со стороны рабов уже едва оплачивался. Городской совет, заметив приток рабочих рук, принял прекрасное решение о строительстве нескольких монументальных архитектурных комплексов и проведении коммуникаций. Замотивированные нормальными деньгами работяги справились с задачами быстрее, чем справились бы все рабы Олимпии, жившие здесь на протяжении веков. Лидеры Дориона вновь посоветовались с философами-архонтами и приняли ряд законов, усложняющих владение рабами в количестве более пяти на семью, что привлечет в культурную столицу Олимпии новых трудяг, превращая ее еще и в столицу ремесленную: Пелла, Сузы, Коринф и любой город Лаконии – рядом с Дорионом будут выглядеть ветхими деревушками.

Наша маленькая месть.
Ни для кого не секрет, что известная большинству история средневековья в южных регионах – базируется на олимпийских источниках. В том числе, и знаменитая война Олимпии с Лидийской империей. Рядовой любопытствующий вендорец при желании может найти десятки описаний героических подвигов лаконских, ахейских и даже беотийских воинов, в то время как лидийская армия неизменно предстает ордой бестолковых захватчиков, неспособных справиться даже с кучкой защитников Термопил… Именно поэтому мы нарочно пропускаем столь эпический эпизод олимпийской истории, предлагая желающим в меру краткое (и не в меру сумбурное, зато с элементами анализа) изложение событий с позиции именно лидийцев .
Если же в двух словах, то вот они, в кои-веки действительно два: «Повезло выстоять».
Всё-ё.

Замыкая круг, или Мессенские войны.
Победа Олимпии над лидийцами почему-то не дала того же эффекта, что и троянская война. Казалось бы, в Марафонской долине в одном строю стояли представители всех четырех государств, одержав общую победу над несравнимо более могучим, нежели Троя, противником… Но как-то так вышло, что вскоре после спада первой победной эйфории начались разборки, чей вклад в победу больше, и кто на начальном этапе вел более предательскую политику по отношению к другим. Это привело к тому, что квартет государств опять замкнулся каждый в себе, затаив на других обиду и желание, при случае, выяснить отношения.
Первой не сдержалась Лакония, переживавшая взрывной экономический рост, идущий в связке с началом социальных реформ и потрясений. После войны местным элитам стало понятно, что регион объективно депрессивен, и это чревато еще большими угрозами в будущем. При всей воинской гордыне, спартиаты понимали, что у них не было ни шанса в одиночку выстоять против лидийской орды. А если вторжение повторится? А если соседи пойдут тем же путем и разрастутся до таких количеств, что сравняются с лидийцами? Что смогут противопоставить им несколько тысяч лаконцев, кроме доблести и чести? Да, законы Ликурга были очень уместны три века назад, когда общество нуждалось в строгих порядках и регламентах. Но наступает новая пора, и жить по принципам первых веков эры – попросту опасно. Экономика одного Дориона превосходит всю лаконскую в несколько раз, и как иначе, если у илотов и периэков нет никакой мотивации: у первых – страх и ненависть, у вторых – лишь равнодушие. А самих лаконцев слишком мало, и им некогда трудиться – нужно все время тренироваться…
С помощью подобных размышлений отцы нации пришли к выводу, что нужно проводить реформы и выводить Лаконию из бронзового века, раз остальные давным-давно в железном… Натянутые отношения с соседями опять привели все олимпийские государства к автаркии, и Спарта, чувствуя, что в этом вопросе отстает – попыталась догнать оппонентов.
То, что произошло в конце восьмого века в Лаконии – вполне уместно считать небольшим экономическим чудом. Спарта пошла на беспрецедентные шаги в сторону свободы, повысив периэков в правах и позволив им владеть собственностью без особых ограничений. Они по-прежнему не могли влиять на решения элит, выборы эфоров или участвовать в апеллах, но зато получали возможность компенсировать все это материальными благами. Такой шаг, во-первых, сильно отделил периэков от по-прежнему униженных илотов, снизив риск единого восстания, а во-вторых, своими перспективами буквально снес периэкам голову, повысив их производительность просто кратно.
Торговые порты в Тиринфе и сразу в трех мелких полисах Элиды, новый ремесленный центр в Коринфе, плодородные земли Мессении, оказывается, способные прокормить всю Лаконию с большим запасом… Регион начал стремительно развиваться экономически, и цари в эйфории самодовольства принялись вынашивать планы по укреплению влияния в соседних землях, как водится, наилучшим вариантом видя банальный их захват. Почему нет? Что мешает оккупировать священные Дельфы и Олимп, от которого нам достался лишь южный склон? Дорион и Аргос слишком далеко, а для защиты портов от их флота – построим свой!.. Разве сложно найти в Дорионе и Варгасе умелых корабелов, готовых поделиться традициями создания трирем?
…Ахейские историки найдут десятки причин поражения в Первой Мессенской войне – таких, чтобы и необидно было, и лаконцев не перехваливать, но, по сути, их было всего две. Первая – это объективный подъем самих лаконцев, а вторая – нерешительность ахейских элит и так невовремя возникшие трения в отношениях между главными южными городами из-за нагловатой политики Дориона. По-хорошему, единая Лакония сражалась с разрозненными ахейскими полисами, а страна обычно побеждает город, особенно если страна – исторически заточена на войну.
Спартанцы хорошо подготовились: выстроили неплохой флот, перевооружились, окончательно перейдя на железо, обновили военную доктрину, введя в строй вспомогательные отряды из осчастливленных такой честью периэков. Они, как и синайские самураи, поняли, что одним спецназом большие войны не выигрываются, и теперь получили в распоряжение несколько тысяч пельтастов, которых можно было выставлять на некритичные участки поля боя, чтобы концентрированно бить на других.
Первые и определяющие ход войны сражения произошли недалеко от Олимпа, на границе Ахеи с Мессенией, откуда и вторглись отряды лаконцев, захватывая опорные пункты и поселения в ожидании подхода главных сил Дориона. В сложных ландшафтных условиях, к которым лаконцы были привычны с малых лет, ахейцы умудрились, трижды проиграв в главных стычках, каждый раз уводить потрепанные войска от разгрома. Но стало понятно, что Дельфы и земли Священной Олимпии отстоять не удастся. Стратеги отступили к Дориону, готовясь дать отпор на родных полях, однако лаконское войско повернуло к Аргосу.
С этим полисом у них были давние счеты – Аргос хуже всех себя повел во время лидийского вторжения, отказался помогать Спарте, а теперь был за это наказан. Дорион отказался помогать своему главному оппоненту среди союзников из-за продолжительных трений и нежелания рисковать в условиях прямой угрозы себе любимым. Аргосцы потерпели сокрушительное поражение, и были вынуждены собственными руками снести все городские стены, что было одним из пунктов капитуляции.
Флот Дориона мог лишь подсластить пилюлю, отыгравшись на лаконских портах, но не сумел сделать и этого – самоуверенные навархи не были готовы к столь серьезному отпору, который небольшой и слаженный флот Тиринфа и Элиды сумел ему оказать. Технически это не считалось поражением – эскадра Дориона сохранила боеспособность, однако понесла достаточно значимые потери, чтобы отказаться даже от банальной блокады портов Лаконии, не то что изначально запланированной высадки мобильного десанта, поджигающего верфи и пристани.
Одним словом, ахейцы опростоволосились на всех направлениях и были вынуждены просить мира, понимая, что даже кабальные его условия выгоднее изоляции одинокого Дориона, если его еще получится отстоять, что не факт… Лаконцев это тоже устраивало – они чувствовали за собой силу, способную захватить Дорион и тем более Варгас, но это грозило большими потерями, неприемлемыми в ситуации, когда роток был разинут на всю Олимпию. Лучше сохранить боеспособность, захватить Беотию с Фессалией, а там уже и Дорион не устоит…
Первая Мессенская война закончилась признанием Дорионом гегемонии Спарты в Священной Олимпии, Дельфах и на Арголиде. Ахейскому союзу оставался лишь Ионийский полуостров и разрешение сохранить флот, что затем будет названо большой дипломатической победой …
***
Следующий эпизод большой олимпийской усобицы называется Второй Мессенской войной – причем на этот раз название более точно подходит, ибо на территории данной области состоялись вообще все главные события…
До сих пор непонятно, почему Лакония не направилась в Беотию сразу после победы над Ахеей. Возможно, мы чего-то не знаем о потерях, или внутренние проблемы возникли – информации из лагеря спартиатов всегда было настолько же меньше нужного, насколько в Ахее с этим наблюдался перебор. Так или иначе, лаконцы еще более основательно стали готовиться к вторжению на восток, но не учли два фактора. Первый лежал на поверхности – беотийцы, прекрасно понимая, к чему идет дело, сложа руки не сидели и стали готовить свою армию, опираясь на главный имеющийся ресурс – численность. Благополучная Беотия исторически подталкивала своих жителей к интенсивному размножению – земель хватало, еды тоже, почему бы не заниматься приятным богоугодным процессом?.. Фессалия, тоже видя ситуацию, помогала железом и воинскими традициями, восточные соседи с быстро развивающегося Этрусского полуострова – делились технологиями в обмен на имевшиеся в Сузах финансовые запасы… Словом, неведомо для самоуверенной Спарты, зачастую пренебрегавшей разведкой в мирное время – Беотия активно готовилась к войне.
Второй же фактор – был внутренним… Бурный всплеск социального и экономического развития Лаконии – вступил в новую фазу, причем столь же незаметно для плохоньких местных аналитиков. Революционные реформы были проведены с плеча – грубо и стратегически близоруко, и теперь начались проблемы… Никак не ограничив права периэков на материальное благополучие, при этом отказавшись как от архаики от ряда суровых традиций, особенно в педагогике – лаконцы пришли к странной для них ситуации. Разбогатевшие за несколько десятилетий периэки, как-то внезапно превратились в мещанскую элиту, в то время как сами лаконцы – элита сословная – продолжали жить в аскезе, причем что очень важно – без впитанного с молоком и с малых лет убеждения в необходимости этой аскезы. Сохранись хотя бы мощная идеологическая и социальная пропаганда на былом уровне, и «бедные дворяне стерпели бы богатство купцов», как это не раз бывало. Но новое поколение лаконских военных элит, видя торжествующее мещанство в лице, казалось бы, второсортных периэков – стало впадать в две крайности: ненавидеть периэков и по возможности их «наказывать», а также, что более разрушительно – тайно желать их благ.
Грубо говоря, пока все государство жило в аскезе – воинская честь и доблесть были достаточной конфеткой для молодых лаконцев. Когда же на их глазах появились новые способы удовольствий и проявлений «простого человеческого счастья» - молодежь стала развращаться, видя в этом более приятный для себя путь, еще и в условиях, когда им перестали пояснять великие корни и сакральный смысл пути старого… Когда войска Лаконии выступили на восток – их армия в ментальном плане в корне отличалась от той, что топтала Ахею. Избалованная, сомневающаяся, разобщенная: разделенная на чрезмерных ревнителей аскезы и недовольных своим положением потенциальных прожигателей жизни – лаконская элита потеряла, что имела, и еще не успела дойти до этапа, когда это можно компенсировать.
Так что, если вглядеться, нет ничего странного в том, что захватчиков ждал так называемый «Беотийский конфуз». Хотя для своего времени он стал настоящим шоком. Шутка ли – непобедимые спартиаты идут топтать земли Беотии, но уже на границе получают такой сокрушительный удар от местного войска, что бегут (да-да!) с поля боя. Стремясь смыть позор и понять, что это такое было, они слишком торопливо перегруппировываются и снова бросаются на беотийцев, не задумываясь, что на мессенских полях численное превосходство противника резко возрастает в тактической стоимости… На этот раз беотийцы, уже более уверенные в своих силах, выдержав натиск, не просто пошли в контратаку, а еще и завернули богатые людьми фланги: сначала оттуда полетели стрелы и камни, вынуждая оголять центр, а затем, когда стало понятно, что лаконцы не выстоят под давлением многочисленной фаланги гоплитов – фланги ушли еще немного вперед, создавая настоящее кольцо, в котором нередко героически, но зато последовательно гибли не только абсолютно все периэки, но и цвет Спарты…
Понятно, что добрая четверть спартиатов, включив режим спецназа, прорвала окружение и ушла от преследования. Понятно, что общие потери беотийцев примерно равнялись лаконским, включая периэков… Но главным было даже не то, что развеялся ореол спартанской славы, а то, что, через полгода беотийское ополчение пополнится еще пятнадцатью тысячами бойцов, тогда как лаконцам придется ждать, когда подрастет их юная элита.
По-хорошему, лаконской армии хватало теперь лишь на защиту Спарты. Можно было, конечно, спешно обучить новых периэков, но в ситуации, когда лаконцев осталось слишком мало – такой шаг казался огромным риском. А вдруг обученные периэки решат, что старая элита им вообще не нужна? Поднимут илотов, наймут за деньги еще кого-нибудь… Нет. Лучше пытаться выстоять самим от внешних врагов, чем лично подготовить неизбежных внутренних. Так что спартанцам пришлось бессильно наблюдать, как беотийцы не спеша аннексируют Мессению, а Коринф по традиции открывает свои ворота, не желая сражаться с теми, кто предлагает сытую и спокойную жизнь вместо лаконской неразберихи.
***
Замкнулся круг побед через пару десятилетий. Ахея, всей душой радуясь громкому падению Лаконии, быстро восстановила свой союз: аргосцы выбили зачем-то застрявший у них гарнизон спартиатов, и Арголида вернулась в Ахею, после чего армия Дориона почти без боя восстановила контроль над Дельфами. Но оставался Олимп, права на который, вместе с расширенной по итогам Первой войны Мессенией предъявила Беотия. И если поначалу ахейцы не рискнули вступать в конфликт с находящейся на хорошем ходу армией восточного соседа, то спустя какое-то время решили вернуть священные места под свою юрисдикцию.
На этот раз ахейцы подготовились основательно, и выдвинутая им навстречу армия Суз сюрпризов преподнести не смогла. Изрядные потери во Второй войне кое-как компенсировались пополнением из нового поколения, но теперь налицо была разница в мотивации. Если в прошлый раз беотийцы сражались за свою свободу, то сейчас, когда целью называлось сохранение никогда не принадлежавшего им куска земли, пусть и священной – мобилизация проходила со скрипом, а в боях исконно миролюбивые генетические земледельцы старались банально сохранить жизнь… Ахейцы же наоборот находились на моральном подъеме: жажда реванша за унизительные условия мира со Спартой, стремление вернуть религиозное сердце государства, шанс выйти на лидирующие позиции во всей Олимпии – все это в сумме принесло им победу в единственном крупном столкновении с превосходящей по численности беотийской армией. Разгрома не было – беотийцы, как мы уже говорили, бросились бежать, лишь только стало ясно, что энергия напора ахейцев значительно выше. Догонять же их и добивать победители не стали. Возможно, хотели сохранить с относительно мирным соседом нормальные отношения на будущее, а может, и с Олимпа им кто-то крикнул…
Как бы то ни было, поочередно победив друг друга, три олимпийских государств вернулись примерно к тому, с чего все начиналось… У лаконцев уже успела подрасти смена погибшим в мессенских полях отцам, нападать на саму Спарту вновь стало делом очень рискованным, и все три стороны сохранились на текущих позициях, которые отличались теперь лишь переходом Мессении под крыло Беотийского союза. Впрочем, относительное равенство не помешало государствам продолжать перманентное противостояние. Своей первой агрессией Спарта выпустила джина из бутылки, и теперь о мирном сосуществовании можно было надолго забыть. То отряды лаконцев протопчутся по многострадальной Мессении, не решаясь идти на Коринф. То беотийцы в ответ сожгут приграничные посты.  А Ахея и вовсе, уже хорошенько приготовившись, выдвинет корабли, разобьет лаконский флот и сожжет Тиринф… Перманентная война будет длиться не одно десятилетие, не то чтобы прям опустошая земли или отбрасывая всех участников назад, но уж точно мешая им развиваться в нужном темпе. В том темпе, в котором это вскоре начнет делать больше всех выигравшая от Мессенских войн сторона…

Взлет и падение Олимпийской Империи
Вообще, описываемые события – технически все еще относятся к средневековью (в наиболее популярной и принятой нами, но отнюдь не всеми, классификации). Однако, с учетом масштаба событий, было решено выделить их в отдельную главу.

Еще без мыслей о гегемонии.
К чести фессалийцев – а речь перед этим шла именно о них – во время Мессенских войн они нисколько не манипулировали ее участниками, как это модно в нашей цивилизации. Им просто повезло (в том числе географически) остаться в стороне и наблюдать, как три государства на протяжении века долбят друг друга. Единственное участие заключалось в охотной ресурсной помощи беотийцам, но тут ведь тоже палка о двух концах. Переоснащение недавних земледельцев, с учетом современных событиям новинок в кузнечном деле – могло помочь тем отбиться от атак воинственного соседа, окончательно выведя Фессалию из списка потенциальных целей, но могло и переориентировать лаконцев как раз на северного соседа, раз уж совместными силами Беотию сделали слишком крепкой. В любом случае, нейтралитет Фессалии сыграл ей на пользу, тем более что расслабляться северяне не собирались и, видя, как ожесточилась борьба во всем регионе, активно модернизировали собственную армию.
Впрочем, фундаментом для будущих побед на полях сражений, как чаще всего бывает, являлась мощная экономика. Казалось бы, откуда запертым в гористой местности, лежащим на краю цивилизованных земель фессалийцам выкопать успешную экономику? Но так уж удачно сложились фрагменты мозаики… Во-первых, нельзя недооценивать сам народ: фессалийцы упорно искали области применения сил, за что были вознаграждены доступом к легким в освоении медным и железорудным запасам. Благодаря простым, но эффективным схемам управления и мотивации  ремесленная отрасль, пусть и оставалась узковатой, зато быстро развилась до толкового уровня.
Во-вторых, кое-какие бонусы в географическом расположении Фессалии все же дали – просто проявиться они смогли позже. Некоторые историки полагают, что фессалийский проект состоялся не без помощи соседей, к тому времени как раз вышедших на региональную арену государственных игр. На востоке фессалийцы нашли партнера в лице растущего торгового центра под названием Итиль – хазары открыли для горных клиентов доступ не только к широкому кругу товаров, но и к некоторым технологиям. Причем последнее фессалийцев устраивало больше, так как путь к Понту был для них сложноват в вопросах транспортировки грузов – либо через горные перевалы, либо в обход через приграничные с Лидией предгорья. Наконец, один из царей догадался потратить немало народных сил, но зато сквозь хребет был проложен более-менее сносный путь, а на другой его стороне заложили городок-пристань Ларисса, с существованием которого согласились покладистые сарматы, живущие с кочевым уклоном и эти земли воспринимающие как зону собственного влияния.
Сарматы, кстати, могут считаться еще одним из бонусов. Отличные воины и превосходные всадники, они поделились с южными соседями многими секретами верховой езды, и фессалийская конница – станет первой регулярной и полноценной воинской структурой такого типа во всей Олимпии. Во многом благодаря очень уж удачной породе лошадей, которых удалось вывести с помощью неизвестных истории способов. По легендам, фессалийские кони произошли чуть ли не от Пегаса, и в это можно поверить, ведь иначе не вполне понятно, откуда корни – на степных-то эти лошадки совсем не похожи: статные и быстрые, они не особенно выносливы, зато подходят как для ударной конницы, так и для конницы маневра. Неужто не обошлось без кентавров или нимф?..
Ну, и еще одним хорошим соседом (конкретно на том историческом этапе) стали капитолийцы. Молодая, чрезвычайно деятельная нация уже подчинила своему влиянию весь Этрусский полуостров и старалась наладить связи с перспективными союзниками. Умелые дипломаты, капитолийцы старались нанести превентивный удар признания чужого могущества, и присягали на верность и Лидии, и затем Фессалийской Олимпии еще до того, как имперские военачальники начинали разрабатывать план атаки на их города. Но пока они общались с Фессалией с позиции равных, взаимовыгодно торгуя как товарами, так, опять же, и технологиями.
Чего вечно не хватало трудолюбивым североолимпийским горцам, так это пищи. Речь, конечно, не о голоде идет, но определенные демографические трудности в средние века у фессалийцев возникали. Благо с Беотией отношения выросли теплыми, и южный сосед охотно делился частью своих постоянных излишков. Рефрижераторов, правда, еще не изобрели, так что линейка, как и всегда в описываемых случаях, была ограничена не скоропортящимися продуктами, но для неплохих скотоводов зерновой, масляной и оливково-орехово-яблочно-апельсиновой добавки было достаточно.
В общем, трудолюбивая Фессалия, спокойно обеспечивая себя самым необходимым, производила этого необходимого достаточно много, чтобы обменивать у соседей на недоступные товары и вполне доступные технологии. И так дело шло себе спокойно, пока один царь не заметил, что основная производственная линейка словно намекает на предназначение фессалийцев. Железо, бронза, кони, кожа… Для чего ж это все отлично годится-то?.. Ах да! Точно! Для войны…
Царя звали Филипп, и именно с него начнется короткий, но яркий путь Фессалии как стержня самой огромной империи Вендора.

Рождение идеи.
В исторической традиции, восторгаясь Искандером-Завоевателем, часто недооценивают роль его отца – Филиппа-Строителя, создавшего для сына удивительно мощный фундамент. И интересно, что даже те, кто разглядел заслуги Филиппа – уж точно упустили еще один важнейший элемент в конструкции будущей империи: мать Искандера, Олимпиаду… Это вполне предсказуемо для патриархальной Олимпии, но мы, не имея гендерных стереотипов, можем себе позволить упомянуть, что Филипп до женитьбы на этой загадочной даме  – оставался довольно заурядным, хоть и небесталанным правителем. И только затем внезапно разразился целым рядом революционных шагов, будто заполучил в помощники суфлера 80-го уровня. Правда, непонятно, что ж за женщина такая была Олимпиада, если все-таки именно она нашептывала мужу гениальные идеи – ведь большинство этих идей были то одним, то другим боком связаны с военным делом.
Так или иначе, к пятидесяти годам Филипп подвел Фессалию к тому, чтобы она во весь голос заявила о себе, как минимум, в пределах Олимпии.
Когда говорят, что Филипп поставил экономику на военные рельсы – возникает желание не согласиться. Фессалия, как мы говорили, на этих рельсах и так стояла, но просто этого не осознавала. Довольно суровый народ, с глубокими, но зачахшими от бездействия воинскими традициями, североолимпийские горцы, вынесенные на географические задворки, попросту не ощущали в себе пассионарного зова. Они изначально отказались от схемы с илотами, и, вместо того чтобы тренировать в себе воинов, потратили предыдущий импульс на ремесленный бум. И именно Филиппу удалось зажечь в их сердцах вновь накопленный и во многом еще не растраченный с прошлого рывка потенциал, направив его в сторону завоеваний.
Хорошо это или плохо – второй вопрос. Пожалуй, как покажет история, фессалийцам было бы удобнее оставаться ремесленниками и скотоводами. Но, с другой стороны, Олимпия в своей перманентной войне продолжала обрастать непримиримыми противоречиями и, возможно, Филипп (а, по нашему мнению, тут уж точно Олимпиада подталкивала) хотел видеть в Фессалии камертон, который объединит всю страну и настроит ее на новый, общий лад… И кто им виноват, что не захотели объединяться и настраиваться добровольно? В конце концов, ведь цель-то будет достигнута, и Олимпийский код не только состроится, но еще и полмира настроит на созвучный лад…
***
Утрата многих воинских традиций прошлого оказалась даже плюсом. Когда царь, изучая опыт Мессенских войн, будет анализировать недостатки сражающихся сторон, это не будет мешать ему со свежим взглядом подходить к очертаниям армии нового типа. А когда в его голове все сложится в революционную на тот момент концепцию – ничто не помешает донести ее до чистых умов гетайров, как называли в фессалийском обществе круг друзей-соратников .
Военная концепция Филиппа не ограничивалась приснопамятной фалангой. Тем более что сама фаланга уже давно наличествовала в олимпийской доктрине, и фессалийский тактический фрик лишь довел ее до совершенного вида, догадавшись с помощью пик-сарисс разной длины умножить число ударных элементов фронтального ряда. Главной же новинкой станет не что иное, как конница, без которой фаланга до ужаса медлительна и уязвима. Сочетание уверенной и последовательной мощи фаланги с мобильными конными флангами – вот, что сделало фессалийскую армию эталоном своего времени. Все остальное, включая баллисты, предоставленные Ланистой в рамках вассального договора, легкую пехоту, в которую будут принимать рекрутов из Ахеи и Беотии, а также чуть ли не первые в Вендоре драгуны (с аутентичным названием «димахи») – появится позже. Для покорения же самой Олимпии хватит и этих двух конструкционных элементов.

Нечаянная эстафета и жестокая месть.
Первыми испытать мощь новой концепции Филиппа довелось лаконцам. Они как раз накопили силы, чтобы вернуть себе Мессению, Беотия запросила помощи, и фессалийский царь охотно согласился помочь старым союзникам.
Спартиатов в очередной раз подвела самоуверенность. Моральное разложение, вызванное проснувшейся тягой к роскоши – было уже преодолено; как водится у лаконцев, с плеча – периэков тупо снова ограничили в правах, «избыточное» имущество уничтожили, а в головы юных спартиатов опять стали вдалбливать истины-ретры времен Ликурга. Так что с точки зрения моральной подготовки это была все та же неукротимая команда немытых аскетов, признающих лишь честь, доблесть и прочие со «щитом или на щите». Но обратной стороной этого именно у лаконцев оставалось пренебрежение к противнику. Воспитанные на убийствах илотов, они невольно проецировали отношение к ним – и на остальных оппонентов, а, как бы за века издевательств ни научились илоты чутко реагировать на каждый шорох, уж с фессалийцами Филиппа им было не сравниться никак.
Это все к тому, что у лаконцев при первой встрече вполне имелись шансы если не победить, то уж точно изрядно потрепать фалангу и гетайров. При всей прогрессивности тактических идей Филиппа, его бойцы имели еще слишком мало боевого опыта, особенно в сравнении с профессиональными головорезами из Спарты. Важным фактором могло стать элементарное заманивание врага на холмистую и тем более лесистую местность Лаконии, где фаланге было бы сложнее развернуться, а коннице – маневрировать. Но куда ж там – царь Павсаний торжественно попер на поля Мессении, и под Коринфом был разбит в пух и прах. Спартанцы впервые встретились с фалангой, столь густо напичканной пиками, завозились и были с флангов смяты катафрактами – тяжелой кавалерией, вовсю пользовавшейся преимуществом в высоте атаки и столь удобным инструментом, как мощь копыт и вес лошади вместе со всадником.
Попытка оперативного отступления была пресечена уже легкой конницей, оперативно окружавшей отступающих и создающей постоянное численное преимущество в нужных участках поля боя. К чести лаконцев, немногие превратили отступление в побег, но к позору – среди таких оказался и Павсаний, впоследствии частенько упоминавшийся в ахейских сатирических стихах о потерянном щите и лаконской доблести. Второй царь, Стаматис, по лаконской традиции остававшийся дома, спешно собрал оставшиеся силы, но, по большому счету, соперником Фессалии могучая Спарта уже перестала считаться.
Впрочем, Филипп пока и не собирался закреплять успех новыми победами, решив снять плоды и сливки военного триумфа с помощью дипломатии. Его полководческого ума хватило, чтобы понять: в гористой местности могут возникнуть серьезные проблемы, так что поход на Лакедемон можно отложить – благо их армия нескоро восстановится. Важнее было заручиться полной поддержкой Беотии и склонить к присяге Дорион. Тогда, имея под рукой флот, можно оперативно добраться до Элиды, чтобы окончательно обрезать Спарту от союзных полисов, ну, и Аргос, конечно же, подчинить, если он не последует примеру ахейской столицы.
Филипп тогда не подозревал, что как раз Дорион первым упрется, не желая принимать внезапное лидерство «северных дикарей» после одного-единственного, пусть и такого громкого военного успеха. Беотия вон тоже лаконцев била века назад, но затем безропотно уступила Ахее, так с чего бы тут сразу ложиться под тирана, плюя на свободу и демократию ?.. Дорион отправил послов, которые выразили восхищение победой Филиппа и предложили помощь в окончательном уничтожении опостылевшего конкурента. Несмотря на то, что ахейцы предлагали царю столь желанную помощь флота – он отказался. Ведь в словах послов нигде не прозвучало согласие Дориона признать новый тип отношений между государствами, где Ахея присягала бы на верность Пелле и признавала ее лидерство…
Нам достоверно известно, что в ночь, когда Филипп холодно спровадил послов, пообещав новую встречу уже в Акрополе без стен, его жена устроила ему скандал, упрекая в избыточном честолюбии.
- Ты должен был объединить Олимпию, а не подчинить ее силой!.. – корила мужа Олимпиада, но, если и имела на него влияние раньше, теперь все изменилось. Царь избил жену, крича, что только он будет решать, как ему поступать и каким путем объединять Олимпию.
Спустя год, в течение которого фессалийцы завоюют Дельфы и Священную Олимпию, додавят до унизительного мира спартанских эфоров (царь со своей эномотией двухсот в сердцах покинет страну, подавшись в наемники) и будут готовы со дня на день выступить на Дорион – Филипп будет убит в Коринфе одним из своих гетайров – наместником мессенской столицы. Официальные версии предложат искать следы в Дорионе и самом Коринфе, якобы ставшем рассадником заговорщиков. На радость Дориона, наследник Филиппа Искандер (в ахейской традиции – Александр) поверил в главную версию – Коринф будет разрушен и сожжен в отместку за смерть отца.
- Вот мое послание коринфянам, - заявит юный царь, выхватывая факел из рук солдата, едва успев взойти на престол в Пелле. – И остальным олимпийцам тоже… если не сумеют правильно его трактовать…
***
Каких-то полгода понадобится Искандеру, чтобы вся Олимпия пала к его ногам. Он пришел на все готовое, но достойно принял эстафету от отца, сумевшего сделать главное: подготовить и закалить в боях армию совершенно нового типа, внушив своим солдатам, что они – не северные дикари или обычные трудяги, а новая элита олимпийского общества и носители воли богов Олимпа.
Сын пойдет еще дальше… Если Филипп по каким-то причинам ограничивал себя только территорией пресловутых четырех государств, то Искандер жаждал подчинить своей воле весь мир и добраться до края света. Возможно, поэтому он и действовал с такой оперативностью – чего тратить по полгода на каждый крупный полис, если можно победить самого главного оппонента, а затем, пользуясь его флотом, быстро подчинить оставшиеся олимпийские города и направиться дальше – на восток. Тем более что за тамошними правителями остался должок…
***
Жесткие действия Искандера в Олимпии очень многих настроят против него. Если на Дорион, в котором провел часть детства, царь руки не поднял, ограничившись лишь показательной, но не кровавой трепкой ахейской армии, то сразу два полиса разделят участь Коринфа. И ладно небольшой Пиргос – порт Элиды, сопротивлявшийся потому, что там оставался верный присяге лаконский гарнизон, но ведь был сожжен Аргос – один из древнейших городов Олимпии, отказавшийся присягать по примеру Дориона и Варгаса и попытавшийся нивелировать превосходство противника на суше – отчаянной морской атакой на приближающийся к устью реки  фессалийский десант.
С помощью незаурядного ораторского мастерства и поистине львиной харизмы, самоназванный сын Зевса  (ага!) сумел несколько перезарядить отношение к себе. Даже некоторые ахейские ораторы (те, кто выжил), почем зря крывшие Филиппа и самого Александра, впоследствии отмечали, что размах взглядов у него был удивительным – поистине стратегическим. Он ставил такие цели, о которых другие в то время попросту не могли даже помыслить и помечтать. Выступая на пиру, устроенном прямо в Акрополе, Искандер заявил, что разнесет славу олимпийской традиции по всему миру, сделав Олимпию сердцем Вендора. В таком масштабе его мстительное разрушение трех полисов многим показалось допустимой жертвой… В конце концов, этот парень собирался обрушить Лидию к ногам Олимпа, и если для этой великой и справедливой цели пришлось принести жертву, то да примут ее боги!..
Что дополнительно устраивало тех же ахейцев и беотийцев – молодой царь намеревался весь груз военных тягот возложить на фессалийский костяк своей армии. Ее дополнили пельтастами, немного расширили саму фалангу, набрали ахейских аристократов в конницу, но все эти вливания едва ли могли достигать четверти основного войска Олимпийского Фессалийского Союза.

Восточный экспресс с остановками по требованию.
В исторической традиции Вендора доминирует взгляд, рассматривающий Искандера как чуть ли не исключительно завоевателя, прошедшего по югу Вендора огнем и мечом. Объясняется это просто. История поздних веков во многом опирается на ахейские источники, а уж тамошние летописцы имели все основания считать фессалийского тирана жестоким воякой, поэтому, то ли из мести, то ли просто экстраполировав поведение Искандера в Олимпии на его международные кампании, сохранили его образ в веках именно таким.
На самом же деле, оружие и дипломатия – все время шли рука об руку, причем переговорные процессы отнимали куда больше времени, однако молодой царь, прислушиваясь к советам то матери, то близкого соратника Птолемея – нередко предпочитал именно такой способ общения победам на поле боя. Нельзя не обратить внимание и на бросающуюся в глаза избирательность. Искандер на вменяемых условиях принял присягу Ланисты, оставил в стороне изоляционистов эльфов и минотавров, сам предложил чуть ли не партнерский союз обожаемым им амазонкам, зато, словно сын Аполлона, а не якобы Зевса, целенаправленно и безжалостно мстил главным участникам Священноогненного вторжения позапрошлого века: финикийцам и лидийцам.
Всю восточную кампанию Искандера допустимо разделить на три примерно равных этапа: Южный, Лидийский и Хаотично-дальневосточный.
Первые три года в статусе владыки ОФИ Искандер посвятил преимущественно южным районам. Именно тогда он принял прошение о подданстве от Ланисты, лично заключил договор с амазонками, а затем высадился с армией в Номадере, где, не торопясь, прибрал к рукам все населенные области. Простым тот поход не был: одна только Огненная пустыня забрала каждого двадцатого, еще столько же полегло за время не слишком удачной осады Тира. Правда, Сидон лег под интервентов с вызывающей улыбку охотой, да и Угарит с Осирианом, хоть и торговались, но, наверное, из гордости, приняв в итоге практически изначальные условия. Кроме Тира, на острове хоть какое-то сопротивление оказал лишь Библ, но силенок у защитников хватило ненадолго, и, может, и к лучшему: минимальные потери среди солдат, вкупе с удивительной атмосферой самого города – позволили не терпящему сопротивления царю сменить гнев на милость и не предавать город огню. Так что если упрямый Тир, который с огромным трудом удастся взять после годичной осады – будет стерт с лица земли, то Библ в скором времени станет одной из жемчужин востока, известный уже как Александрия…
Слабовато укладывается в концепцию солдафона-завоевателя и тот факт, что Искандер добрую половину времени на Номадере – провел в Осириане. Ахейские историки делают акцент на нескончаемых оргиях, устраиваемых царем для себя и своих гетайров, а вот местные источники предпочитают рассказывать о жадности, с которой завоеватель неделями изучал секреты Луксора, общаясь со жрецами, исследуя лабиринты и расшифровывая сакральные записи. Так как ровно то же будет позже происходить в Баальбеке – стоит вспомнить, что Искандер вообще-то половину детства провел в обучении у известного философа-земляка по имени Аристотель, и не удивляться его тяге к мистическим и древним знаниям… Оргий это, впрочем, не отменяет…
***
Главную славу фессалийскому полководцу принесло завоевание Лидии. Эта империя, построенная в первую очередь на экономической и демографической мощи, уже давно испытывала системные проблемы и была далека от пика могущества. Ее внутренняя энергия поисчерпалась в неудачных походах (тут вне конкуренции Олимпийский провал) и междоусобных дрязгах, длившихся уже довольно долго… Однако старый лев все равно опасен, и можно не сомневаться, что на том этапе Лидийская империя, если и была кому-то по зубам, так это прогрессивной армии Искандера, находящейся в идеальном положении на шкале «усталости-опыта» и готовой к самым сложным вызовам.
Вызов – был. Поначалу на интервентов бросали небольшие отряды, чьей задачей, наряду с героической смертью и психологическим изматыванием врага, являлся сбор информации о нем и его тактической копилке . Но под Арбелем, наконец, удалось встретиться с главными силами царя Дария, превосходившими фессалийцев в численности в три с половиной раза. Забавно, что Дарий попытался схитрить и выдать свой авангард за очередной разведотряд, но провести Искандера столь детским приемом, разумеется, не удалось. Наоборот – фессалийцы сделали вид, что купились, отправили навстречу конный резерв и пельтастов, а когда из-за холмов вылились основные силы лидийцев – еще и симулировали растерянное замешательство. Клюнув на эту удочку, Дарий попытался достать если не конницу, то хотя бы пельтастов, но они банально заманили его поближе к уже готовой наступать фаланге. Благодаря этому, непосредственно к полю боя лидийцы подошли второпях и сырыми, в то время как армия Искандера, отдохнув и в полном боевом – только ждала команды. И долго ждать не пришлось…
Эта битва будет признана одним из эталонов военного дела, поэтому есть подозрение, что вам о ней известно не меньше нашего, а значит, нет смысла описывать ее во всех красках. Скажем только, что ничего поистине удивительного на самом деле не произошло – армия совершенно нового порядка, воспользовавшись всеми своими преимуществами, победила архаичное войско, управляемое заурядным военачальником. Нет. Конечно, поменяй уже одних только полководцев местами, и еще не факт, что тактический гений Искандера не позволил бы лидийцам использовать свои сильные стороны. Наверняка он бы более грамотно расположил многочисленных стрелков ближе к флангам, чтобы бить фалангу мимо щитов, а от конницы защитив слонами или «бессмертными». Нет сомнений, что кровожадные колесницы с косами были бы направлены не лобовой атакой на сариссы, еще и в начале боя, а под прикрытием собственной кавалерии, с фланга и с заходом через тыл. В конце концов, такой козырь, как магов, можно было использовать гораздо эффективнее, не говоря уже о «бессмертных», которые, при должной выдержке военачальника, стали бы переломным фактором, вступи в сражение компактной машиной уже тогда, когда фаланга пошла волнами…
Так же получилась череда неверных решений, каждое из которых тянуло за собой последующее. Лучники утыкали стрелами щиты фалангистов, пехота сама поперлась навстречу ощетинившемуся копьями «ежу», колесницы были истрачены попусту еще в прологе битвы, почти одновременно с перебитыми из баллист слонами. В итоге, катафракты правого фланга сбоку смяли пехоту, зачем-то разбавленную половиной «бессмертных», гибнущих от копыт конницы и сарисс фаланги так же легко, как и пугливые ополченцы; легкая кавалерия растоптала стрелков и достала, опять же, непонятно почему компактно расположенных магов. Даже в этот момент у Дария еще был шанс хотя бы избежать разгрома, направив какую-никакую конницу в тыл фаланге и введя в бой вторую половину гвардии. Но тут уже личные качества подвели – Искандер, никогда не жалевший себя, со своими гетайрами стал прорываться к царской ставке, и Дарий… убежал.
Его примеру последовали многие стрелки и весомая часть пехоты, напуганная, возможно, не столько бегством правителя, сколько механизированной поступательностью фаланги, которая, выдержав стартовую волну, уже давно продвигалась вперед сама, рассекая хаотичное месиво лидийской пехоты. В этот момент появилось единственное для лидийцев светлое пятно – левый фланг фаланги, оставшись без прикрытия увлекшейся конницы, затрещал под напором самостоятельно вступивших в бой «бессмертных» и пришедших в себя пехотинцев (не забыли, что их гораздо больше?). Посланный на подмогу конный резерв перехватили, наконец, нашедшие себя в этом котле маги, пельтасты для перелома не годились, и уже самому Искандеру, погнавшемуся было за Дарием, пришлось спешно возвращаться вместе с гетайрами, чтобы спасти левый фланг. Гетайры успешно использовали свое верховое превосходство, смяв героических «бессмертных», и после этого началось банальное избиение…
Дарий вскоре попытался собрать ополчение, но не преуспел – его убили свои же, понимая, что нет смысла сопротивляться неизбежному. Баальбек и Фарсиполис сами откроют ворота перед Искандером, а остальные города, наслышанные о судьбе рискнувших стоять до конца – последовали примеру неформальной и формальной столиц.
Правда, Фарсиполис это не спасет… По олимпийской версии, Искандер подожжет его во время пьяной оргии, видя в этом пошлом торжестве блеска и роскоши (речь о городе) эссенцию страданий, принесенных лидийцами Олимпии. По восточной – царь с помощью пожара прикрывал тотальное разграбление Фарсиполиса. Романтики же предпочитали байку о некой прекрасной ахеянке, которая подстрекнула пьяного в дрова царя устроить пожар во дворце во имя любви.
По правде сказать, уничтожение любого другого крупного города Лидии сказалось бы на имидже завоевателя гораздо хуже – Фарсиполис же не любили очень многие, и народного горевания замечено не было. Поначалу острую неприязнь вызвала лишь акцентированная борьба фессалийцев с местной религией – Зороастризмом, однако глашатаи добросовестно объясняли это тем, что олимпийцы имеют право искоренять культ, лежавший в основе лидийского вторжения в их Родину, а взамен – непременно даруют благость собственных богов: справедливых, милосердных и отзывчивых.
***
На победной волне Искандер попытался прихватить просторы северной степи, и, показалось, что сложностей не испытает. Но после победы в первой стычке со скифами – выяснилось, что все куда сложнее: степные конные лучники поменяли тактику и теперь засыпали врага стрелами с безопасного расстояния. Попытка догонять их силами легкой конницы – привела к серьезным потерям, и пришлось идти на переговоры, вести которые оказалось гораздо легче, чем воевать. Скифские вожди, конечно, выразили неудовольствие тем, что фессалийский царь, несомненно, хорошо знакомый с их народом благодаря странникам , не начал с общения сразу, решив зачем-то бряцать оружием; но предложение об объявлении этих степей зоной свободного сосуществования – приняли без лишних заморочек.
Перед дальнейшим продвижением на восток, где, как считал Искандер (а скорее всего, Аристотель), и находился край Ойкумены (устаревающее, но еще принятое тогда в Ахее обозначение Вендора), нужно было навести порядок в уже освоенных землях. Поэтому царь, предложив эпатажную акцию «Слияния востока и запада» , надолго засел в Баальбеке, знакомясь с древними письменами и ритуалами, а дипломатическую работу повесил на Птолемея, который, заранее отметим, справился с задачей на отлично.
…Последний триместр восточной кампании характеризовался редкостной сумбурностью. Искандер долго готовил армию к походу в Аджарию и Даоссию, но столкнулся с недовольством гетайров, которым край Ойкумены был даром не нужен, особенно теперь, когда лидийские дамочки и сокровища оттягивали карманы и прочие места. Кроме того, ахейцы еще не простили Аргос, а в родной Фессалии появились обиды, будто царь шибко увлекся восточной культурой, и уже непонятно, кого к кому присоединяют. Все это можно было разрулить, но Птолемей был занят в Библе-Александрии, и сам император наломал дров, казнив нескольких военачальников, до сих пор почитающих Филиппа, а его сына считающих виновным в его смерти…
В этих условиях боевой дух армии, высадившейся в Аджарии, был далек от былых образцов. Это не помешало выйти победителями из сложных боев с войсками двух махараджей, но дальше пройти не удалось: армия взбунтовалась, а сам Искандер, подумав, решил вернуться и дома реанимировать идею, заодно перешерстив солдатские ряды.
По заверениям аджарских мистиков (историки-то понятно педалируют версию, будто полководец устрашился мощи доблестных аджарских вояк), до края Ойкумены Александр добрался. Не кто иной, как сам бог Шива, приняв облик старца, перенес агрессивного гостя острова на восточное побережье, показал с вершины гор бескрайние морские просторы и пожал плечами, как бы говоря: «Ну и что?». Верить в такой сюжет мы не обязаны, но стоит заметить, что Искандер, вернувшись из Аджарии, и правда выглядел как человек, внезапно убедившийся, что его идефикс – блажь, а сам он, судя по всему, оказался марионеткой в руках богов, с его помощью расширивших свое влияние на полмира .

Начало конца.
Император, формально готовясь к новому походу, на деле, ушел в запой и загул, где его и застал Танатос. Со слов Птолемея, Искандер завещал похоронить его в Александрии, и это было выполнено. А затем пошли дрязги: и на западе, и на востоке… Быстро осознав, что править всей завоеванной махиной не под силу никому, соратники разделили Великую Олимпийскую Империю между собой, технически сохранив за этим хрупким образованием статус империи, но по сути – покромсав ее на удобно управляемые царства.
Когда внутри этих царств усиливающаяся грызня за власть достигла критического уровня, они распались на небольшие государства, а еще позже – на россыпь полисов. По-хорошему, найдись в это время крепкая рука, и, опираясь как раз на полисы, вполне можно было сохранить империю как объединяющую все их структуру. Но такой руки не нашлось, и в отсутствие хоть каких-то скреп (так бы хоть единый император ей стал) – стартовал парад суверенитетов. Начала все Ахея, быстро подсуетилась Ланиста, а там и восточные полисы решили жить так, как им хочется… Спустя пару десятилетий после смерти Искандера – его империя рассыплется осколками разной величины…
Но недооценивать миссию фессалийского царя не стоит. Если посмотреть с позиций истории, то он выступил в роли волны, форматирующей застарелые осколки средневековья. Эта волна смыла закосневшую Лидийскую империю, похоронила последний обломок финикийского самосознания в лице Тира  и охладила пыл олимпийской усобицы. Когда волна осела, небольшие государства и полисы, словно смахнув пелену прошлого из замыленных глаз, пошли собственным путем, развивая где позабытые, а где заново откопанные корни. На востоке материка сохранится очаг исконно лидийской культуры, появится Орден паладинов, будет восстановлена Гильдия магов, обретет былой статус Баальбек… В Номадере переименованный в Александрию Библ станет уникальным синкретическим центром свободного мышления, а Сидон превратится в Нартекс и замкнет на себе большинство торговых путей. Ланиста, устав присягать другим, начнет стремительный рост как региональный игрок, а ключевые города Олимпии попытаются переосмыслить и вывести на новый уровень полисную автаркию.
Ну, и, вероятно, не менее важным достижением Восточной кампании – стала мощная экспансия олимпийской культуры. За несколько десятилетий существования Империи, в Номадере и городах бывшей Лидии осело огромное количество олимпийцев, мимоходом заражающих окружающую их реальность олимпийской традицией. И эта традиция прекрасно приживалась, сливаясь с восточным колоритом, но сохраняя весомую часть своего богатства и прогрессивности. Если раньше импорту олимпийской культуры мешали границы и собственные догматы, то теперь, когда прошлое было смыто, в равных условиях более стройные, совершенные и универсальные олимпийские концепции если не покорили восток, то стали твердой его частью. И, что самое главное – весь этот поток не лишал самобытности те культурные центры, чья собственная культура имела достаточно прочные корни и развитую структуру. Баальбек останется монументальным памятником древней шумерской культуры, Сидон сохранит финикийский стержень, который обрастет новым слоем уже абиссинских понятий. Даже Клазомены ни грамма не потеряют из того, чем была славна древняя Лидия, до начала своей экспансии на север…
Грубо говоря, олимпийский импорт чаще всего будет либо занимать пустоты, либо вытеснять менее прогрессивные и стройные явления и традиции. Это позволит всей южной части Вендора подойти к некоему общему знаменателю, позволяющему вести диалог культур «без перевода». От сравнительно универсальных языков, до удобной валютной системы «золотых», от не знающих границ философских течений – до международных фестивалей, игр, праздников и туристических маршрутов… Не сказать, что на периферии, в тех местах, куда Искандер не добрался – царила самобытность изоляционизма – многие общие явления доберутся и до Гелэриса, и до Скандии, и до Руси. Однако область средиземноморья с той поры действительно станет зоной коммунального сосуществования, как правило, с положительным оттенком этого значения.

Бенефициары и потерпевшие, или Эпоха Реконструкции
Если олимпийская культура как явление от свершений Искандера лишь выиграла, то с создателями этой культуры ситуация обстояла сложнее.
Больше всех пострадали, как водится, сами фессалийцы. Не те, разумеется, что осели на востоке и сформировали элиты будущих полисов , а те, кто во время походов обеспечивал надежный тыл. За то короткое время, что Пелла формально считалась столицей полумира – местные элиты успели вывести борьбу за власть на такой уровень беспринципности и кровавости , что осадить назад не удалось даже с пониманием, что приз за время грызни скукожился до одной лишь Фессалии.
Дезматч претендентов разрастется до полноценной гражданской войны, ввергнувшей государство в хаос кровавого беспредела, и когда из воюющих сторон останутся лишь две (да и те, пока враждовали с третьей, научились вести нормальный диалог) – будет уже поздно. Народ настолько устанет от «истинных наследников» и «лично завещанных преемников», что будет готов принять любую власть, которая пообещает порядок…
И такая вскоре найдется – Ланиста, форсировано выдвигающаяся на роль главного регионального игрока, предложит инверсию былого договора. Военные элиты будут против, но начнутся бунты, капитолийцы «по просьбе демоса» введут в Фессалию отряды «миротворцев», и, как ни странно, всё реально успокоится. Народ получит мир и возможность спокойно трудиться, «наследники и преемники» получат распределенные на Капитолийском холме должности, а Ланиста – не только заимеет ремесленно развитую провинцию, напичканную понатыренными богатствами востока, но еще и даст Вендору четкий сигнал о своем выходе на новый уровень. В головах людей Фессалия, окутанная ореолом недавней непобедимости, все еще звучала зычно, и тот факт, что Фессалоники  вдруг стали какой-то там провинцией Ланисты – резко возвышал статус последней. Возможно, именно возникший резонанс позволил капитолийцам почти тут же провернуть новую комбинацию и прирасти еще и Саулом, однако дальше наглеть они не стали. И Ахея, и восточные полисы хмуро отреагировали на это стервятничество, имелся риск, что все они могут, по не столь еще старой памяти, объединиться для борьбы с новым игроком имперских аппетитов, поэтому на холмах пыл умерили, решив подождать.
Через пару десятилетий, пользуясь тем, что так и не оправившуюся от брутального сапога Искандера Элиду облюбовали северные варвары, капитолийцы потихоньку прихватят и ее. И кто знает, каким было бы продолжение этих поползновений, если бы давно уже присматривающиеся к восточной угрозе Беотия и Лакония не заключили вынужденный военный договор о взаимовыручке.
***
Договор был, по большому счету, нужен только Беотии, так аппетитно выставляющей примыкающему к ней восточному соседу свои сочные земли. Суровые же горы Лаконии не представляли для потенциальной империи ни малейшего интереса. Но Спарта собиралась вернуть контроль над Элидой, и союзник, в обмен на обучение его солдат согласившийся стать лаконской житницей, лишним явно не был.
Как мы помним, Лаконии от Искандера досталось больше всех. Разгромленная элита, отобранная Элида, унизительный договор, запрещающий восстанавливать Тиринф и флот, а периэкам дающий равные с лаконцами права… К счастью для Спарты этот кошмар длился недолго, и, как только полководец скончался, а в Пелле начались пляски с бубном у трона, на родину вернулся беглый царь Стаматис со своей потрепанной в северных странствиях эномотией.
Картина увиденного старика опечалила… Ухоженные периэки ходили по улицам украшенных домов, воняя чистотой и праздными улыбками, которые отвешивали… помилуй, Зевс!.. кому?!. Илотам, вкалывающим с довольными рожами…
Специфические понятия лаконской чести позволяли Стаматису спокойно перерезать безоружных горожан, надавать в чан эфорам, допустившим такое безобразие, бросить их в черный колодец и либо скрыться, либо продолжать играть в Леонида, отбиваясь от тысяч илотов и периэков до победного или не очень конца… Сделай он так, и ко временам повествования о лаконцах знали бы лишь из легенд. Но старый царь не зря провел целый год в богатырской обители на Руси, куда его занесло во время странствий со скандами. Стаматис сдержался, едва заметно давая рукой команду соратникам не горячиться, а затем прошествовал с ними в центр Спарты, где собрал и без того подтягивающийся туда народ, поначалу попытавшийся направиться в обратную сторону, но, увидев, что возвращенцы обходятся без репрессий – решивший рискнуть.
Когда площадь для импровизированной апеллы заполнилась битком, старый царь сделал шаг вперед и окинул презрительным взглядом толпу.
- И это Спарта? – бросил он, сплюнул и ушел.
Жаль разочаровывать тех, кто, забыв, что дело было не в Дорионе или Ланисте, ждал красивых речей о наследии. Но что поделать – Лакония…
На следующий день горожане обнаружили, что за ночь эномотия Стаматиса разбила лагерь на одной из небольших периферийных площадей, повесила вывеску с надписью: «Это – Спарта!» и, судя по всему, обосновалась здесь надолго. По крайней мере, небольшой сад, заложенный рядом в честь начала социальных перемен, уже вовсю использовался как отхожее место, на костре готовили классическую черную похлебку, а пару десятков бойцов, вспотев, тренировались борьбе и фехтованию. Они ничего не говорили, не предлагали и на вопросы любопытствующих отвечали разве что кивками, чаще отрицательными. Хотя было и несколько положительных, после которых вопроситель, сдержанно довольный, присоединялся к лагерю и, судя по наблюдениям, вливался в коллектив.
В первый день таких было семеро, во второй – двадцать, а на третий день хозяин ближайшего к площади дома, принялся разбирать этот красивый новострой и на его месте, с помощью мужиков из расширяющейся эномотии, возводить аскетичные хибары. Коренной лаконец, он ушел из эфоров после подписания договора с Фессалией, преуспел в новой жизни, однако, учуяв зов генов, был счастлив вновь стать частью истинной Спарты…
И ладно лаконцы, но на восьмой день в Спарту в Спарте пришел периэк. Жители лагеря обступили его, как только по целому ряду веками формировавшихся признаков выяснили, что это не лаконец. Смельчак стойко выдерживал сверление взглядами и молчал. Наконец, Стаматис подошел к гостю и посмотрел ему в глаза. Это испытание длилось еще дольше, но парень продержался достойно, не дрогнув, вопреки щекочущим живот векам подчинения, отложившимся в крови и генах. Царь взглядом показал на лагерь, как бы говоря: «Понимаете ли, уважаемый… Раньше мы всенепременно изгнали бы птицу Вашего полета прочь, но времена наступили непростые, и истинных лаконцев осталось не так много, чтобы мы позволили себе генетическое гурманство. Так что, раз уж мы соблаговолили принять Вашу честь в свои славные ряды, извольте вести себя подобающе спартиату старой эпохи»…
Его звали Зэодулос, и через два года он станет первым эфором новой Спарты, рожденным не лаконцем. Еще через год погибнет в бою, но это уже, впрочем, неважно. Ведь путь был проложен, и три тысячи периэков, дополнивших за это время пять тысяч кровных лаконцев, получат гражданство новой Спарты, а спустя век их правнуков будет почти не отличить от тех, у кого в чистой лаконской крови не имелось никаких примесей со времен Ликурга…
***
В этом всем, конечно, ощущается четкий привкус психоза, однако примерно так все и было – среди лаконцев быстро завелся грамотный летописец, который коротко, но ясно зафиксировал описываемые события для потомков. Истинная Спарта, неодолимо разрастаясь внутри заблудшей, впитывала в себя новых и новых граждан, среди которых все чаще оказывались периэки. Что заставляло их бросать хоть какой-то (а нередко – очень даже приличный), но комфорт, ради черной похлебки, постоянных тренировок, аскетичных сесситий и строгого списка запретов?.. Не нам судить… Возможно, это прорвалась наружу накапливаемая поколениями мечта стать когда-нибудь тем, кого ненавидел, боялся и втайне от себя самого уважал до восхищения. Ведь, как оказалось, дело не только в равенстве прав – оно уже и так было с фессалийского патроната. Но это было не то!.. Это лаконцы стали периэками, а не наоборот. Тут же появился шанс пройти путь, права на который был лишен от рождения… Ореол магического сочетания «Это – Спарта» не давал уснуть: периэки ворочались в своих добротных кроватях и мечтали о тростниковых ложах, которые в холода можно будет утеплить ликофоном… а лучше не утеплять – чтобы доказать этим гордецам, что можно вытерпеть и больше, чем они! Наши предки – тоже прекрасно знали, что такое лишения. Вы заставляли их жить почти так же сурово, как жили сами, но без права гордиться этим! И мы докажем вам, что всегда были настоящими спартанцами, пусть не по роду, но по стойкости и терпеливости. Если уж вас столько терпели, то и любые лишения покажутся ерундой!..
И наутро гипотетический автор подобных мыслей, поставив семью в известность, уходил из Спарты в Спарту, где его научат думать еще проще и короче…
 В какой-то момент, когда возникла потребность сформулировать концепцию дальнейшего существования и самоопределения, на апелле было принято решение, что называть себя спартанцами смогут лишь жители истинной Спарты, а дабы остальным тоже не было обидно – пускай именуют себя лаконцами по названию всей области. А через полтора года истинная Спарта поглотит оставшиеся кварталы. Недовольные будут иметь право уехать с имуществом в мещанский Тиринф  или остаться здесь, называясь лаконцем, но сохраняя лишь те права, что когда-то давно имели периэки.
***
Красоту истории несколько портит немалое количество крови, которое будет пролито в последующие годы во время закрепления неоспартанцев в новой роли, что, как часто бывает, выражалось в борьбе с теми, кем недавно сами являлись. Но раз это спартанская история, то портит ли ее кровь – решать, пожалуй, им самим.
***
К моменту повествования Спарта подойдет примерно в том же статусе, что и к началу вторжения лидийцев. Убогий город, суровые нравы и непоколебимая уверенность в своем пути. И даже свой Леонид у них будет, и тоже царь – по крайней мере, в нем признает пропавшего когда-то сына-героя старый Эврипп, бывший одним из двух царей. Ясное дело, что одним словам лаконцы могли и не верить, но Леонид и сам предпочел доказать свое происхождение делами. Победив всех желающих в тренировочных спаррингах и мимоходом продемонстрировав в течение дня на редкость глубокое понимание не только текущих правил, но и кое-что из полузабытых ретр Ликурга – Леонид с суровым одобрением был принят как свой, а после смерти Эвриппа заменил его в роли царя.
За несколько лет в этом статусе Леонид отличится рядом реформ, в которых угадывался хороший, как для спартанца, стратегический вкус. Ведь, одной рукой возвращая соратников в самую что ни на есть классическую эпоху, другой – царь помогал понять изначальную суть застарелых догм, заодно наделяя их актуальным и современным переосмыслением.
Кстати, именно в правление Леонида городу вернут старое название Лакедемон, равнозначное со Спартой, что будет уместно, ибо остальные из тех, кто мог бы формально претендовать на звание лаконцев, но не являлся спартиатом по духу – уже давно называли себя тиринфянами и признавали гегемонию Спарты. Правда, за пределами края никто особо не заморачивался, так что лаконцами называли всех: от в меру капризных периэков богатого Тиринфа, до классических наследников Ликурга.
***
То, что происходило на протяжении всего этого времени в Беотии – можно описать куда лаконичнее. Амплитуда метаморфоз, связанных со взлетом Искандера и падением его картонной империи – в этом аграрном регионе получилась минимальной. Хоть сочиняй что-нибудь, а то от картины серой аграрной безнадеги можно в апатию впасть…
Но сочинять не будем, да и с апатией – утрирование. Беотийцы на самом деле были вполне позитивным народом, работающим на земле с удовольствием. Вероятно, и в культурном отношении потенциал имелся, но гравитация Дориона не позволяла сформироваться местному обществу ценителей и генераторов искусств, срывая большинство самобытных творцов на свою орбиту еще в довольно молодом возрасте. Некоторые затем возвращались в Сузы: то ли полюбоваться разросшейся, по их мнению, бездной между их нынешним культурным уровнем и контрольной стартовой отметкой в лице родины, то ли реально принести ей пользу. Силами таких благодарных сынов, Сузы, как минимум, в архитектурном плане смотрелись очень даже симпатично, да и среди мелких поселков или поместий порой встречались любопытные экземпляры: от цельных и гармоничных комплексов до вычурных уродцев .
Отношение к беотийцам на протяжении всей олимпийской истории оставалось снисходительным. Лаконцам они всегда казались малодушными и плюшевыми (даже после Второй Мессенской), в глазах ахейцев выглядели крестьянскими простаками, а для фессалийцев преградой к абсолютно равному отношению становилась известная, хоть и не всегда подтверждающаяся беотийская аморфность. Живущие в размеренном ритме, медитативно трудящиеся на земле, способные отстраненно полюбоваться звездами, но даже не пытающиеся подумать о том, чтобы одну из них достать… Беотийцы и правда казались лишенными какой-то мощной внутренней идеи, и ахейские философы, уже приблизившиеся к разрозненным положениям теории этногенеза, теперь решали: эта энергия в соседях копится и еще выплеснется, подобно фессалийской, или же она всегда была и есть, но просто более равномерно распределена, позволяя веками сохранять многим философам непонятный земледельческий энтузиазм?...
У беотийцев даже имелось шутливое пренебрежительное прозвище «фиваны», возникшее, когда наблюдательные соседи обнаружили забавное однообразие в названиях мелких населенных пунктов, добрая четверть которых без особых мудрствований называлась Фивами, отличаясь по дополнительным топонимическим добавкам. Жителей этих деревень называли фиванцами, затем понятие приклеилось ко всем сельским жителям, после чего и приобрело устойчивую форму в виде фиванов, как впоследствии допустимо было называть и просто недалекую деревенщину из любой олимпийской области.
…Как мы помним, от фессалийцев сама Беотия вообще не пострадала, так как всегда была верным торговым партнером, а увидев взрывной рост могущества соседа, без колебаний приняла роль младшего товарища. Зато именно из-за этого, когда фессалийское могущество закатилось, имидж беотийцев в глазах соседей просел еще сильнее – дескать, пока мы честно сопротивлялись, теряли солдат и города, эти фиваны спокойненько кормили агрессора и радовались жизни. Попытки указывать на сожженный Коринф воспринимались как лепет оправданий – во-первых, Мессения многими все еще не воспринималась как полноценная часть Беотии, а во-вторых, от гибели Коринфа выиграли как раз беотийцы, потому что, потеряв в лице столицы центр собственного равновесия, Мессения действительно утратит идентичность и сольется с землями восточных соседей окончательно.
Что касается реконструкции традиций прошлого, то тут Беотия соседям уступает, но имеет на это полные основания, поскольку, в отличие от них, никуда перед этим не сворачивала. Была аграрной – и осталась ею… Разве что армию пришлось нарастить и получше обучить из-за слюнок восточного соседа.
***
Пытаясь определить степень вреда и пользы фессалийского рывка для Ахеи, можно сразу прийти к выводу, что тут ситуация очень неоднозначная и полосатая.
Нет никаких сомнений, что Арголида – явно пострадавшая сторона, ведь после разрушения Аргоса полуостров лишился главного своего социокультурного и торгового центра. Несколько среднеразмерных и малых полисов продолжали жить в привычном ритме, сочетая аграрный стержень с культурными потугами, однако, лишившись сервера и камертона, все они в определенном смысле потеряли дополнительный пласт самосознания. То есть ахейство никуда не делось, а вот принадлежность конкретно к Арголиде – перестала играть роль некой скрепы, и, если раньше, что в философских и художественных течениях, что в социальных и литературных концепциях можно было ощущать некоторую разницу между западноахейской и восточноахейской культурой, то теперь обнаруживалось явное доминирование последней.
Дорион от этого, разумеется, лишь выиграл. Еще бы – потеряв конкурента в лице Аргоса, он стал единственным генератором и воплотителем любых ахейских веяний, настраивая всю южную Олимпию на собственную тональность. Правда, в первые десятилетия, Дорион сам испытывал трудности с поиском оптимальной для себя тональности. Он успел перебрать несколько векторов развития, включая милитаристский, торговый и ремесленный, поиграл в олигархию, чуть не скатился в монархию, но в какой-то момент вернулся к классике: полисной демократии с культурным уклоном и элементами автаркии.
Последний нюанс заключался в том, что Дорион старательно сохранял свою экономическую самодостаточность, не желая зависеть от воли других игроков, однако и в мыслях не держал социокультурную изоляцию, напротив, стремясь к максимальному экспорту своей культуры и не опасаясь импорта чужой, которая в равных условиях неизменно уступала знаменитому ахейскому сочетанию эстетической изысканности в верхнем культурном слое и прагматичной универсальности на социально-бытовом уровне.
Возврат к классическому периоду был во многом связан с расцветом Александрии. Город, который Птолемей, словно копируя древнего Зевса, объявил зоной свободного творчества – в считанные десятилетия испытал невероятный всесторонний подъем, став магнитом для философов, инженеров, ученых и представителей других культурных профессий. Многие из них были как раз ахейцами, покидающими загнивающую Арголиду или мечущийся в ту пору с выбором пути Дорион. И так вышло, что эта волна эмиграции захватила в большей мере прогрессивные слои культурного общества. Среди философов в Александрию чаще всего уплывали натуралисты, среди инженеров – сторонники новых технологий, а среди художников и поэтов – те, кто искал модернистские формы самовыражения. Такой акцент был, в первую очередь, связан с тем, что Александрия справедливо воспринималась как шлюз в тайны древних восточных культур. Еще называясь Библом, этот город действительно имел глубокие связи с Осирианом, впитывая уникальные инженерно-технические и сакрально-мистические секреты таинственного Луксора. Это наслаивалось на чисто финикийский пласт, а впоследствии обогатилось еще и за счет Баальбека, откуда вместе с Птолемеем в Александрию переместилась целая группа исследователей и ученых, согласившихся помочь ему в наполнении строящейся библиотеки.
Ахейцы могли сколько угодно гордиться своей культурой, но некоторый комплекс, связанный с молодостью их цивилизации по сравнению с шумерской, осирианской и той же финикийской – у многих из них имелся. И неудивительно, что не нашедшие ответов на актуальные для себя вопросы внутри самой Олимпии – отправились за разгадками на восток, составив компанию простым искателям нового места применения своих сил и талантов.
Лишившись самого прогрессивного (это отнюдь не всегда лучшие) слоя деятелей культуры и науки, без успеха испробовав новые социальные и идеологические модели, Дорион, пожалуй, не имел другого пути, кроме как к возвращению в классику.
За образец был взят период между Троянской войной и лидийским вторжением… Многие ахейцы, воспитанные на произведениях той эпохи, «скучали» по временам, когда могучие и хитроумные герои совершали славные подвиги, боги по любому поводу спускались с Олимпа, а природа слегка страшила, но сохраняла мистическую привлекательность непостижимости. Наряду с этим, не хотелось возвращаться совсем уж далеко в темные века хаоса, чудищ и племенной неразберихи… Хотелось найти золотую середину, когда общество и культура уже сформировались, определенный уровень комфорта достигнут, но мир при этом остался ностальгическим вместилищем тайн и генератором приключений .
Столько веков потратили на какую-то суету!.. Постоянные войны, прагматизм, натурфилософия, рост женского влияния… Вместо того, чтобы остановиться на идеально обустроенной полянке, зачем-то пошли, казалось бы, дальше, но оказалось, что не туда… А теперь заблудились и вспоминаем о потерянной полянке как о лучшем времени своей жизни. Мы те, кто строит самые красивые храмы, ваяет никем не превзойденные статуи и сочиняет самые яркие истории. Так, может быть, этим и займемся?
Подобные мысли, возникая в головах философов Дориона, через речи и стихи проникли в головы остального народа, нашли там отклик, и Дорион взял курс на Возрождение, погружаясь в неоклассический период…
***
Если не забывать, что, вопреки мнениям отдельных натурфилософов, на Олимпе продолжали жить боги, то можно предположить, что, как минимум, сам Зевс был, если не вдохновителем возрождения классики, то уж точно его сторонником. И мотив тут видится двойной.
Во-первых, таким образом можно было вернуть слегка обнаглевший из-за натурфилософских теорий народ в религиозное лоно. Из всего пантеона с дефицитом энергий был совершенно незнаком только ушлый Гермес, сумевший вплести себя и своих ближайших друзей в доменную систему энергообменов . Зевс к таковым не относился, поэтому основным источником для него оставались религиозные ритуалы жрецов и манипуляции с царством Гадеса. Чем меньше прямых народных вливаний – тем слабее становился громовержец на фоне продолжающих получать свое детей.
Второй частью мотива могло быть желание вновь попытаться подмять под себя весь Вендор. Разочаровавшись в политической экспансии, Зевс решился на социокультурную. Многие боги других пантеонов уже уснули или иным путем ушли с религиозной карты Вендора, а культы оставшихся, скорее всего, не смогли бы выдержать конкуренцию Олимпийцев. Таким образом, Зевс руками своего народа получал возможность вывести себя и свой пантеон на глобальный уровень… Это, конечно, далековато отстояло от изначальной идеи прогрессивного технологического общества , однако позволяло нарастить собственное могущество. Готов ли был Зевс поменять идею на элементарное продолжение существования и личное усиление?.. Не можем утверждать. Но если и дал слабину, то затем, судя по всему, отказался от мутноватого плана – по крайней мере, за пределами Олимпии его храмы и культы вырастать грибами не начали, и к моменту «Бунта Молодых» громовержец довольно долго находился в дремлющем режиме.
***
…А ведь, как показали события, социокультурная экспансия удалась на все сто. Причем, что характерно, именно в классическом облике олимпийской традиции.
Для многих восточных городов, несколько веков проведших в застое внутри Лидии или под ее влиянием – современно и актуально было как раз то, что предлагала вроде как устаревшая олимпийская парадигма. Полисная демократия, классическая архитектура и искусства, народные собрания, массовые игры и состязания, гармоническая эстетика, культ тела, теософия и мистические учения… Все это для многих восточных обществ было в новинку, и, не пройдя эту ступень, вряд ли можно понять ушедшие еще дальше (на фундаменте классики) прогрессивные веяния смотрящей в будущее Александрии.
Восток, как сухой песок влагу, моментально впитает в себя концепции и явления олимпийской классики, сделав это одним из слоев своего фундамента. И уже на него будут наслаиваться затем более современные тенденции Александрии или множество социальных и технологических достижений Ланисты, идущей во многом впереди востока из-за более раннего вливания олимпийских традиций в свой фундамент.
Правда, интересно, что ближе к МП и Ланиста, и полисы востока разовьют многие олимпийские концепции, что-то адаптируя и упрощая, а что-то осовременивая или расширяя, в то время как сама Ахея продолжит наслаждаться жизнью, оставаясь в классической эпохе. Понятно, что о застревании во времени речь не идет – будут и новые философские течения, и развитие науки с ремеслами, и переосмысление многих классических концепций в культуре… Но наряду с этим жизнь и атмосфера Дориона и следующей в его кильватере Ахеи в целом – будет расчерчена таким количеством традиций, законов, явлений и взглядов, свойственных классической эпохе, что многие приезжие смогут ощущать себя путешественниками в прошлое, известное им из ахейских же обычно поэм и трактатов многовековой давности.
С точки зрения угроз и вызовов, критичным такой застой не станет – очень многие регионы Вендора к МП либо замедлят развитие, либо только-только нагонят раньше стартовавших олимпийцев, либо, как и они, увлекутся реконструкцией собственных классических эпох. Прорывных социокультурных концепций, рядом с которыми ахейская модель выглядела бы ретроградной и архаичной – вроде бы не наблюдается. Технологических революций, выводящих какого-то игрока на принципиально новый уровень – тоже…
Разве что в военном отношении Ахея выглядит довольно отсталой со своей доктриной времен лидийского вторжения. Но численность ее слегка модернизированной армии, мощь флота и влияние в мире – до нуля снижают риск нападения со стороны большинства игроков. А то, что пуны и капитолийцы, сопоставимые числом, имеют куда более прогрессивные армии, так это компенсируется их взаимной ненавистью. В конце концов, воинственная Ланиста, как бы ни бряцала легионами, всегда уважала независимость Дориона , а теперь, когда за ним стоят влюбленные в ахейскую культуру непобедимые пуны – риск вообще минимален… По крайней мере, так думают в Дорионе… Ну-ну…
***
В общем, возвращаясь к потерпевшим и бенефициарам в Ахее, можно резюмировать так: Арголида от походов Искандера поначалу проиграла, Дорион – выиграл, но в стратегическом смысле выиграла затем и вся Ахея, включая и Арголиду. Восток и запад Ахеи перестали тянуть на себя одеяло, что наверняка помогло Дориону вытащить на свою орбиту весь ахейский народ, отправив его жить в прекрасное прошлое неоклассической эпохи, где личного и коллективного счастья стало гораздо больше, чем во все предыдущие века, включая и сам классический период, полный страхов и угроз, которых тогда еще не научились не бояться.

Россыпь знаний
Так как Олимпия часто находится в эпицентре событий книг, многие аспекты ее устройства раскрываются в них. Да и в тематических статьях упоминаний предостаточно… В общем, постараемся сдерживать себя и россыпь знаний сделать сравнительно краткой и выборочной. Но вы ведь знаете, как легко мы увлекаемся…

Интересные места Олимпии.
Местность, в которой жили описываемые народы, интересна своей энергетической заурядностью. Уран падал далеко отсюда, поэтому его осколков и даже пыли – в Олимпии очень мало, если сравнивать, скажем, с Русью. В Шумерии Уран когда-то хранился и использовался, влияя на местных жителей и обуславливая пресловутый «ген магии», в Картахене – вовсю фонили осколки как раз того шумерского Ложа, создавая обилие аномальных зон, на Синае, судя по всему, проводили эксперимент, создавая т.н. «Пыльцу Маяши», увеличивающую энергообмен между планами в разы… А вот Олимпия – осталась в стороне, и почти все мистические явления здесь связаны лишь с повышенной плотностью существ необычной природы (от нимф до монстров) на квадратный метр пространства… Наша задача – рассказать о нескольких местах, создающих предпосылки для этого «почти», ну, и затронуть кое-какие другие известные понятия.
Начнем, конечно, с Олимпа, но самое занятное, что эта прославленная гора – изначально тоже не представляла собой нечто из ряда вон, и особенным местом живописный горный массив сделали его обитатели, которых привлекла определенная недоступность цепи горных вершин, а также их удобное расположение по отношению друг в другу.
Как мы говорили в наверняка позабытых первых главах, до появления Гефеста Олимпийский комплекс состоял лишь из нескольких аскетичных зданий, построенных богами в ложбине между трех вершин. Желая сделать обретенной родне приятно, плюс из чисто творческого вызова, Гефест разработал совершенно новый план поистине прекрасного дворцового комплекса, который с посильной помощью других воплотил в жизнь. Ложбина, именуемая Заоблачным лоном, обросла дивными дворцами и обителями, став точкой опоры всего пантеона и сакральным местом для его народа на долгие века. Разве что сам Гефест предпочитал Этну, считая Олимп слишком слабым (да-да) местом в плане энергетической мощи – этот массив относился к старым горам, и геомагнитной энергии лежащего под ним разлома хватало лишь на поддержание уранитового щита, обеспечивающего Заоблачному лону недоступность для посторонних. Щит перекрывал проходы в ложбину, окружив ее кольцом так называемых «слитых мест» – зон наложения астрального плана на материальный. Теоретически такие места вполне проходимы, хоть и способны запутать неподготовленного гостя, однако боги, пользуясь возможностью почти невозбранно влиять на астральные планы, создали в кольце целую систему преград для чужаков, сделав Олимп почти что неприступным местом.
Извечная противоположность Олимпа в мифах – мрачный Тартар – кратко описывается в статье «Тонкие планы», да и находится, мягко говоря, далековато, так что о нем скажем меньше слов, нежели заслуживает столь уникальная зона. Воронка в земле, возникшая при первом (из-за падения) взрыве Урана, была несоизмеримо более энергетичным местом, в котором планы не просто слились, а перемешались в грандиозной паутине лабиринтов. Вокруг воронки вырастет островное кольцо процветающей Гипербореи, однако мрачность самого Тартара в мифах – не только следствие информационной пропаганды Зевса, ведь именно сюда сбрасывали побежденных монстров титаны и боги, надеясь, что они заблудятся в перемешанных планах.
Также в мифологической традиции Олимпии Тартаром нередко называли еще и обычный астральный план, порождая дополнительную путаницу.
***
По сути, на всю Олимпию имелось лишь два места, действительно способных считаться мистическими изначально, а не по причине обустройства богами. Причем первое – с натяжкой.
Речь о святилище Аполлона на склоне горы Парнас. В той зоне пересекается сразу несколько разломов земной коры, поэтому энергетика всегда была мощной. Но именно Аполлон превратил это место силы в сакральное и мистическое, принеся сюда обнаруженный им фрагмент оболочки Урана и построив вокруг него святилище. Особенность данного фрагмента заключалась в его размерах – нечасто удавалось найти среди миллионов мелких кусков уранита столь большой цельный «самородок». Правда, относился он к самому поверхностному слою древнего астероида , поэтому имел умеренную энергетическую емкость, но это было даже хорошо, ведь сложно представить, как сильно исказил бы пространство-время вокруг себя такой же огромный кусок кристаллического уранита.
Камень был назван Омфалием – Пупом (Земли), и забавно, что сам Аполлон предлагал образную метафору, имея в виду пуповину связи с древностью, а уже сам народ впоследствии переосмыслил суть, приняв пуп в значении центра земли. Пораженный невежеством, Феб не стал исправлять заблуждение (если такие глупцы – пусть заблуждаются!), зато в некоторых других традициях, перенявших принцип храмового омфалия, все поняли правильно, и их пупы земли почитаются как «изначальные краеугольные камни, с которых Бог начинал творение мира», что вполне соответствует вендорской действительности. Жаль, правда, что в большинстве этих случаев сами камни к Урану отношения не имеют, чаще всего являясь осколками других метеоритов.
По сути, Омфалий Парнаса является мощным проводником между плотным и астральным планами. Подпитываясь от энергии разломов, он поддерживает своеобразный коридор, позволяя создаваемым здесь образам – оперативно получать материальное отображение. Задумывалось это как образная кузница, но, когда Гефест создал еще более удобный ее аналог на Олимпе – превратилось в святилище, призванное помочь людям формировать своими мыслями окружающую реальность и получать сакральные знания из тонких планов. Именно здесь жрецы Аполлона теперь получали необходимые указания в виде пойманных образов, когда вполне строгая система запретов не позволяла богу сделать это просто напрямую.
Великого перфекциониста раздражала эта игра в глухой телефон – приземленные олимпийцы зачастую настолько криво интерпретировали переданные им знания, что Феб со временем внес в механизм поправки. Он воспользовался вспомогательным бонусом местности в виде подземных источников газовых испарений, проделал в нужных местах трещины, и теперь жрецы, надышавшись газом, впадали в состояние измененного сознания, что позволяло им более ярко ловить нужные образы. Хуже, что, выйдя из транса, они все равно криво трактовали пойманное, да еще и умирать стали чаще из-за регулярного контакта с вредными газами.
Пришлось создавать новое рабочее место в лице жрицы-пифии. В наше время бедняжка получала бы молоко за вредность, ведь являлась отсроченной смертницей, за что взамен вкушала при жизни и после смерти почет и уважение. Теперь газом дышала только она, а другие жрецы, слушая путаные комментарии ее астральных путешествий в режиме онлайн – коллективно переводили их в осмысленные тезисы. Правильно распаковать образные наставления бога удавалось не всегда, однако на общем фоне это все равно выделялось, и Омфалий в какой-то момент получил славу места, где раскрываются истины. Сюда потянулись люди, и Аполлон понял, что в его руках оказался превосходный инструмент почти что прямого влияния на важные людские решения.
Так как это происходило вскоре после не особо удачного овладения Фебом прорицательским даром, бог не мог упустить шанс утереть нос Пану , поэтому вывел процесс передачи знаний на новый уровень, устроив в своем святилище оракул. Теперь уже не жрецы получали от него наставления, а вожди и мудрецы, желающие перед важным выбором знать волю богов и варианты развития событий. Чтобы текучка пифий не стала вопиющей, оракул давал лишь несколько предсказаний в год, но это, впрочем, лишь подчеркнуло элитарность процесса, а неподалеку от святилища вырос сначала лагерь ожидающих очереди, а затем и целый священный городок, который назвали Дельфами (что-то вроде земного отражения Заоблачного лона).
Дельфы разрастутся до небольшого полиса, став центром области под названием Фокида, и веками сохраняя в глазах олимпийцев высочайший статус сакрального места. Сюда будут приезжать за советом не только лаконцы или фессалийцы (ахейцы – само собой), но и жители других стран. В конце средневековья Аполлон несколько охладеет к Дельфам, а и без того неидеальная точность предсказаний  снизится еще больше, заставляя жрецов придумывать завуалированные и двоякие трактовки. Впрочем, на процветании самих Дельф все это не скажется – полис станет излюбленным местом аэдов и рапсодов, обнаруживших, что здесь им без всяких пифий открываются такие богатые образные сплетения, что именно сюда традиция «переселит» муз, якобы помогающих творить и сочинять. Некоторые из милых творческих посредниц и правда были нередкими гостьями на Парнасе, но, не обижая их, стоит уточнить, что причина вдохновения обычно заключалась в Омфалии, сохранявшем для творческих полетов сочинителей уже упомянутый коридор в тонкие планы… Ага!.. Музы подсказывают, что коридор коридором, но конкретно образами те места, куда коридор вел – частенько заполняли именно они… Да. Так логичнее…
В общем, Дельфы превратятся в мощный культурный центр, куда будут регулярно собираться на творческие состязания и фестивали представители самых разных жанров. Почему бы не совмещать приятное с полезным? Все равно приезжать за вдохновением, так почему бы не сделать из этого отличный повод потусоваться?..
***
Вторым изначальным местом силы было то, где тусоваться приходилось без особого желания: Аид – подземная резервация астральных оболочек и одновременно чистилище для заслуживших именно такой способ очищения душ.
Место было выбрано неслучайно – с точки зрения аномальности, этой зоне в Олимпии нет равных. Истинная причина остается тайной, а рабочая версия предлагает считать, что именно здесь когда-то застрял крошечный фрагмент нейтронной звезды. Его сумасшедшей массы хватило, чтобы исказить вокруг себя пространство-время круче, нежели это сделал бы раз в сто больший кусок уранита. Неизвестно, сколько еще таких гостей Вселенной залегло на разной глубине земных пластов, однако окрестности конкретно этого оказались на виду в силу имевшегося сюда доступа. Гадес, которому при разделе Олимпии достались недра, охотно согласился еще и потому, что хотел получить в свое распоряжение столь уникальную зону, давно и хорошо известную среди титанов и богов.
И он, и некоторые другие боги уже не один век активно использовали аномальные свойства этой местности для своих экспериментов, обнаружив когда-то, что здесь привычные законы физики пляшут лезгинку, и открываются богатые возможности для воплощения самых необычных задумок. Особенно много экспериментов проводилось с местными подземными источниками и реками. Вода, как очень восприимчивая субстанция, активно впитывает в себя информацию, поэтому боги и титаны (в частности, Мнемосина) перекроили всю карту подземных вод с таким резоном, чтобы создать сеть источников и рек, обладающих разными полезными свойствами…К сожалению, технология нам неизвестна. Можем лишь предполагать, что где-то в самом начале своего пути источники пропускались через слитое место, где интенсивно впитывали астральные образы и информацию, которую затем сохраняли в себе, возвращаясь в плотный мир. Маршрут некоторых рек пересекал границы планов многократно, наверное, для усиления насыщенности или поддержания текущего ее уровня, причем круговорот, вероятно, был создан замкнутый.
Плохо изучены свойства вод Ахерона – известно лишь, что вода его несет крайне негативную информацию. То ли специально это кому-то понадобилось, то ли в программах сбой произошел, или само собой со временем так сложилось – местность ведь мрачная: сплошные разломы и низкочастотные энергии… Мы склоняемся к первому варианту, так как встречали древние отзывы об Ахероне как уже о мертвой реке кошмаров и страхов, а мотив имеется более чем прозрачный: река отделяет Аид от мира живых, так что и должна, по идее, отпугивать самых бесстрашных смельчаков с обоих своих берегов.
Информации по Лете – куда больше, но она до ужаса противоречива. Из известных свойств везде упоминается стирание памяти – выборочное или полное, в зависимости от необходимости. А вот изначальные мотивы – большой вопрос. Возможно, это был способ осуществлять внутренний цикл реинкарнации, очищая душу от воспоминаний прошлой жизни без обязательного визита в закрытый от богов Вечный Мир. Не исключено также, что временная утрата памяти, необходимая некоторым богам и титанам, любившим воплощаться в людских аватарах – достигалась именно при помощи Леты, а не каких-то там чисто энергетических действий. Собственно, вполне верится и в слухи, будто водой этого источника Гадес с Зевсом обрабатывали души, чтобы те, «чистенькими», беспрекословно выполняли какие-то тайные поручения, а затем об этом столь же легко забывали. Другое дело, что Лета, вероятно, старше, чем игры Зевса с Гадесом, и их поздняя эксплуатация источника могла быть глубоко побочной.
Две других подземных реки, протекающих во владениях Гадеса, известны своим внешним антагонизмом, но по эффектам очень созвучны и здорово дополняют друг друга. Река Стикс несет воду, называемую «живой», и по праву считающуюся одним из самых универсальных средств лечения и регенерации во всем Вендоре. Источник же титаниды Мнемосины дарит «мертвую» воду, но такое мрачноватое имя ей дано потому, что она способна мертвые тела восстанавливать уже тогда, когда душа их покинула, и одна лишь живая вода помочь не в силах. Создавалось это сочетание источников под впечатлением от гибели богов во время Большого Сдвига, когда помощь ко многим пришла слишком поздно. Энергополе восстановили, боги вновь перестали быть смертными, а источник остался на всякий случай, послужив образцом для нескольких других, созданных титанами в гиперборейских колониях.
Еще одним эффектом воды из источника Мнемосины является восстановление памяти, нередко вплоть до памяти былых воплощений. Есть мнение, что это – побочное действие, связанное с интенсивной работой воды, которая, возвращая тело в его нормальное состояние, активизирует память клеток и генов, а через них затем открывается доступ к тонким телам. Но, честно говоря, более убедительным кажется предположение, что источник Мнемосины является парой не Стиксу, а Лете, изначально создавался для возвращения памяти богам после людских воплощений, и как раз восстановление памяти еще и тела – это и есть побочный, а не основной эффект.
О самом царстве много сказано в книгах, так что обойдемся традиционной картинкой обширной и мрачной местности, где в унылой атмосфере бесцельно томятся души умерших, сдержанно радуясь, что им хотя бы повезло не быть наказанными, подобно Сизифу, Танталу или еще кому-то, чересчур перестаравшемуся прогневать богов.
***
Не все олимпийцы попадали в царство Гадеса – особо отличившимся героям предоставлялась возможность наслаждаться благами Элизиума: островов Блаженных. По крайней мере, так утверждается в мифах… Нам искренне жаль разочаровывать, но на деле Элизиум – это именно миф, пусть и основанный на реальных событиях.
Просто герои самых ранних олимпийских мифов нередко были гиперборейцами, которые, совершив свои подвиги, возвращались на дивные острова родины. Заметив, как восхищенно завидуют этим счастливчикам люди, Зевс смекнул, что морковку Элизиума можно успешно использовать, если едва заметно исказить. В народ пошел тот самый тезис, утверждающий, будто у самых достойных и богоугодных героев есть шанс заслужить билет в Элизиум, иногда вместе с парой в придачу. Это стало отличной мотивацией: герои принялись между подвигами искать способы заслужить благосклонность богов, а богоугодники – играть в героев. Правда, Зевс уж очень задрал планку достойности, и многие изначально отказывались от мечты об островах Блаженных, понимая, что в квоту все равно не попадут. Зато, памятуя о вечной скуке, которая предстоит им в Аиде, хотя бы стремились прожить земную жизнь по мере возможности ярче.
В поисках подвигов для Элизиума олимпийцы за века довольно успешно почистили свои леса и горы от многочисленных монстров и чудищ. Правда, в конце средневековья так увлеклись, заземлились и осмелели, что взялись еще и за вполне мирных сатиров, кентавров, фей и прочую специфическую живность. Это не только обозлило считавших себя хозяевами лесов созданий, но и нарушило экосистему целых районов, приводя к исчезновению некоторых видов. Дабы сохранить хотя бы островки первозданности во всем ее многовидовом великолепии, боги выбрали подходящие места, окружили их защитными иллюзиями и населили притесняемыми народом существами, создав своеобразные заповедники.
Эпоха Реконструкции снизила давление людей на природу и обитающих в ее лоне существ, но нарушенный баланс восстановить не удалось, да и просто уже кто обозлился (как кентавры), кто устал от посягательств и ушел в астрал (часть нимф), а кто – вымер, лишившись симбиотических элементов экосистемы. Так что заповедники богов – одно из немногих мест, где к МП можно понаблюдать за жизнью олимпийских лесов в их относительно древнем состоянии. Каждый бог наделил свой заповедник близкими ему акцентами, и полноценное представление о древней Олимпии есть шанс получить, лишь пройдясь по всем восьми резервациям, составляя из них мозаичную картину. Впрочем, это совсем необязательно. К чему тратить нервы, посещая Ареев Бор, переполненный первобытными чудищами и хищниками, или Сад Персефоны, где Геката воссоздала непростой слепок мрачновато-мистического древнего подземелья на фоне дивного сада? Многим лучше сразу отправиться в Рощу Артемиды, чтобы уловить узор калейдоскопа лесной гармонии, посетить буйную и вечно пьяную Дубраву Диониса или Лес Афродиты – переполненный нимфами, феями и дымкой соблазнительной неги…
Правда, во все эти заповедники еще попробуй попади. Не для того боги огораживали свои лесные «музеи», чтобы распахнуть затем ворота для всех желающих. Благодаря иллюзиям и разбросанному вокруг ураниту, леса защищены от прямого вторжения, и попасть в них можно либо случайно, либо уговорив пегаса (эти лошадки умеют скользить через слияния планов), либо с помощью волшебных предметов и умений. Да и то не всегда – считается, что заповедники сами приоткроются перед тем, кому стоит туда попасть, а другие, как бы ни старались – в лучшем для них случае, заблудятся.

Военное дело.
Мы уже говорили, что Реконструкция означала возврат к традициям, но отнюдь не обязывала игнорировать логическое развитие концепций, и это можно проследить на примере сдержанной, однако имевшей место эволюции военного дела.
Традиция заключалась в том, что костяк любой олимпийской армии состоял из граждан, самостоятельно приобретающих всю свою экипировку . Такие бойцы назывались гоплитами и относились к тяжелой пехоте, использующей копье, короткий меч, в меру прочный доспех и средний щит-гоплон. Именно из этих любителей строя родилась фессалийская фаланга, что интересно, оставшаяся фишкой северного государства, и ахейцами или беотийцами (спартанцами – тем более) не перенятая. Фаланга фессалийского образца требовала повышенной отточенности действий, а южные армии оставались профессионально-призывными. Подготовка вояки заключалась всего в двух годах эфебата , а по его окончании молодой гражданин обычно уходил в резерв, поддерживая форму в гимнасиях до непринудительной мобилизации в защитники своего отечества и захватчика чужого.
Еще одна традиция веками ограничивала боеспособность олимпийских армий: наемным солдатам, не являвшимся гражданами, путь в гоплиты был закрыт. Они, как и узкий слой бедных, но патриотичных граждан, становились пельтастами – легкой пехотой маневра, получающей какие-никакие деньги за риск умереть, будучи защищенными лишь небольшим щитом-пельтой, а из вооружения имевшими малый комплект дротиков (иногда пращ) и опционально меч.
Эта схема была равно применима ко всем государствам Олимпии, ведь даже в Лаконии, пусть и позже других, но пришли к необходимости держать под рукой у спецназа маневренное мясо периэков. Только Фессалия устроит небольшую концептуальную революцию, сделав фалангу профессиональной и вовсю воспользовавшись бонусом активного коневодства, однако после утраты независимости, не имея необходимости содержать профессионалов – вернется к привычной системе призыва.
Так вот, эти традиции: тяжелый пехотинец-гражданин, вместе с экипировкой покупающий право защищать родину, а также боец вспомогательных функций, которому за это платят, ибо на родине он не гражданин или бедняк – сохранились и к МП. Зато на уровне родов войск и некоторых тактических новшеств – эволюцию никто не ограничивал, пусть и форсирования заметить тоже не удалось.
Детонатором изменений выступили, как ни странно, скифы. Народ, превратившийся из кочевников в странников, в серьезных количествах бродил по миру, и Олимпия для многих из них становилась одним из наиболее мощных магнитов. Скифам нравилось подолгу жить на родине их гипотетического первопредка-Геракла, в условиях мягкого климата, красивой природы и непривычно ласкающей глаз архитектуры. Некоторые из них вполне владели какими-то ремеслами, однако на это обычно не обращали внимания, предпочитая нанимать превосходных лучников в качестве воинов. К концу тысячелетия скифы составляли увесистую часть ахейского и беотийского спецназа или стражи. Ловкие, быстрые, обладающие отличной реакцией и метким выстрелом – они были очень востребованы в «полицейской» роли, а при необходимости могли поучаствовать и в батальных событиях, занимая нишу мобильных стрелков.
Интересно, что сами олимпийцы хорошими лучниками так и не стали. Из-за отсутствия подходящих лесов, из-за собственных традиций, больше чтящих ближний бой, из-за трудоемкости лучной подготовки, дающей слишком узкий навык и без бонуса в виде атлетической фигуры – сложно сказать. Вовремя нишу лук не занял, а затем появились скифы, готовые взять на себя роль стрелков за вполне терпимую плату.
С заполнением дальнобойной ниши отличными лучниками, рухнул спрос на метателей дротиков, и наемники начали эволюционировать. Олимпия становилась все более привлекательной для мигрантов: некоторые устраивались работягами, но многие (особенно северяне из районов бывшей Фракии) умели только воевать, поэтому шли в пельтасты. Это совпало с ростом капитолийской мощи, и олимпийские стратеги постарались максимально укрепиться, дабы у соседей не возникало территориальных искушений. Квота легкой пехоты значительно выросла, количество гоплитов, напротив – последовательно уменьшалось , и для баланса пельтастов сменили туреофоры: универсальная легкая пехота, защищенная широким легким щитом , а вместо дротиков (или вместе с ними) вооруженная копьями или мечами.
Туреофоров, как профессионалов, муштровали вполне серьезно, пытаясь добиться максимальной универсальности. В итоге, легкий пехотинец в зависимости от тактики и задач мог быть частью маневренной группы, метателем, дополняющим скифские таланты, либо вообще прибавкой к фаланге. Слово пельтасты, правда, тоже осталось в обиходе, став оттенком «наемника» (точно: «военный наемник»), и, кроме туреофоров, перекинувшись на скифов и нанятых моряков.
В последние века полтора армии Ахеи, Беотии и Фессалии представляли собой примерно следующее: костяк-фаланга из гоплитов-граждан, универсальные туреофоры, скифские стрелки и небольшой отряд катафрактов . С учетом того, что, вместо популярной в Классический период бронзы, использовалось почти исключительно железо – эволюцию стоит признать состоявшейся.
***
Отдельно стоит остановиться на метаморфозах в ратном деле спартанцев.
На первый взгляд могло сложиться впечатление, что как раз их войска не эволюционировали, и даже наоборот – откатились к древним принципам, отказавшись от вспомогательных частей легкой пехоты. Однако при более пристальном рассмотрении выяснилось, что они вообще изменили военную доктрину, догадавшись, что войны не выигрываются одним спецназом потому, что он действует не как спецназ, пытаясь играть по правилам регулярных армий.
Дело в том, что чья-то светлая голова, анализируя успехи и неудачи, заметила любопытную особенность: лаконцы не раз проигрывали масштабные батальные схватки, зато с редким постоянством добивались успеха в локальных стычках. Отбросив покрывшееся плесенью оправдание «уступали потому, что нас мало!», эта голова пришла к выводу: «не потому, что мало, а потому, что одинаковы!». Большинство проигранных сражений сводилось к одному: несколько тысяч клонов пытались тупо задавить врага мастерством и отвагой, не задумываясь о тактических ходах. Причем, действуя в рамках малых и особенно средних групп (эномотий десятков или сотен), лаконцы очень даже умело применяли различные тактические хитрости, устраивая ловушки и засады, совершая ночные вылазки для убийства военачальников, атакуя внезапно, с тыла или во время сна… Но как только общее число отряда перемахивало за тысячу – включался спартанский пафос, и хитрить было уже как будто стыдно, раз собралась такая орда, способная вроде как действовать с позиции силы. В итоге, на силу находилась другая сила – более разнообразная и тактически гибкая, а потому более близкая к победе…
Осознав это, лаконцы собрали апеллу, долго спорили, ставя рекорды одновременно косноязычия и словоемкости, но, наконец, согласились с доводами не оставшегося в истории новатора. Что самое интересное, дело заключалось лишь в принципиальном согласии изменить подход к баталиям, ведь с точки зрения подготовки ничего не менялось. Спартанцы испокон веков воспитывались в условиях, создающих не столько баталистов, сколько диверсантов, выживальщиков и штурмовиков. Выносливые, бесшумные , способные питаться чем попало , превосходно ориентирующиеся в кромешной темноте , владеющие разным оружием – они были настоящей помесью самураев и ниндзя, пусть и уступая первым в фехтовании, а вторым – в скрытных операциях.
Короче, спартанцы решили, что честь и пафос – вещи разные, и приняли изменения в устав, который теперь позволял не ломиться гурьбой навстречу легионам или слонам. Вместо этого предлагалось изучить противника, обескровить его скрытными убийствами командиров, измотать диверсиями, а, встретившись уже на поле боя, действовать в тактическом режиме: у разных эномотий – разные задачи и способы их достижения, желательно, согласованные, но, впрочем, в условиях быстрой реакции на происходящее – допустимо интуитивные.
В оставшееся время спартанцам довелось поучаствовать в нескольких сражениях относительно батального масштаба, и поражений они уже не терпели, ставя врага в тупик непредсказуемостью действий. Ведь самый сок в том, что визуально – это были все те же клоны, а потому было нереально предугадать, какую роль будет играть тот или иной отряд, в нужный момент выплескивающийся из однородной массы универсального батального спецназа…

Наука и искусства.
У истоков олимпийской науки стоял, разумеется, Гермес. Этот гений интеллектуальной гибкости наловчился так тонко сплетать причинно-следственные связи и создавать условия ситуаций, что умудрялся подкидывать народу секреты и инновации, чье время, по всей логике, еще явно не пришло, но это каким-то образом не противоречило естественному ходу событий. Сложно представить, до какой степени архаичными могли остаться олимпийские народы, не будь в их пантеоне этого ловкача. Ведь если многие другие народы развивались под влиянием гиперборейцев, не имевших запретов на форсирование развития диковатых собратьев и ограниченных лишь уровнем их интеллекта и восприимчивости, то олимпийцы шли собственным путем. Вот и приходилось Гермесу изворачиваться, чтобы и они от других не отстали, и высшие законы при этом не были нарушены.
Богу-авантюристу, кроме чисто собственных комбинаций , приходилось пользоваться обширными связями, позволявшими то наставника олимпийцам направить (от гиперборейцев же до кентавра Хирона), то самих на ознакомительную экскурсию куда-нибудь в Луксор свозить. Хирону, например, приписывают целый ряд изобретений, подаренных олимпийцам: от мер веса и длины до азбуки и грамоты. А инженерное дело и почти все базовые математические принципы – основывались на осирианской традиции, с которой олимпийские жрецы знакомились во время дружественных визитов, организованных по старой памяти Гермесом-Тотом. К чести подопечных Гермеса и Ко, они очень усердно впитывали чужие знания, выхватывая именно зерна древнего наследия, в то время как некоторые другие народы отвлекались на шелуху. Это вполне логично – Зевс планировал строить технологическую цивилизацию, и рациональность мышления стояла в развитии народа во главе угла.
Собственно, мы еще и потому выделили науку и искусства в один раздел, что в Олимпии эти два направления во многом слились. Кто-то удивится, как можно сравнивать творчество и науку, но ведь речь идет об олимпийцах, а у них искусство, как правило, базировалось на строгих, почти научных канонах. Прекрасные статуи и рисунки, эпические поэмы, величавые храмы и даже музыка с танцами – если приглядеться, во всем этом очень четко видны математически строгие расчеты, а иррациональность, столь присущая чистому творчеству вдохновения – встречается до удивительного редко! Как минимум, Ахейская традиция – это в первую, вторую и третью очередь – форма. Идеальная, выверенная по линеечке, разнообразная, но форма!.. Это не значит, что непременно страдало содержание, однако факт, что классическое олимпийское искусство почти гарантированно радует глаз, а вот душу – опционально…
Скорее всего, дело тут не только в рациональном векторе Зевса, но и в личности главного покровителя искусств. Аполлон, как перфекционист, не мог не пойти по тому пути, на котором совершенство достижимо. Душа, эмоции, страсти – в глазах бога это все были проявления хаоса, а совершенство в хаосе едва ли достижимо. Аполлон поставил задачу сделать хаос совершенным, приведя в порядок, и в чем-то преуспел: герои рапсодов и скульпторов страдают, переживают и мечутся, вызывая у зрителей и слушателей отклик. Но хитрость в том, что все эти страдания и метания – столь же строго выверены и рассчитаны, сколь и пропорции Парфенона, поэтому у самых взыскательных зрителей возникает ощущение, что чего-то в этом всем не хватает. Как будто какая-то искорка потерялась при переводе жизни с ее хаосом и сумасшедшинкой в строгий канонический сюжет или в позу математически идеально страдающей раненой амазонки на очередной скульптуре.
Но не будем придираться. Классика, наверное, для того и классика, чтобы создавать каноны. И уж в чем олимпийцев не обвинить, так это в том, что каноны превратились в шаблоны. Пускай правила оставались четкими, а стиль – отточенным, выверенным и строгим, это все равно не мешало мастеру добавлять что-нибудь от себя. Достигнув понимания идеальных пропорций и сечений, ахейские (в данной сфере это почти равнозначно слову «олимпийские») творцы стали выражать это понимание во всем возможном разнообразии форм: от поэм со строгими стихотворными ритмами – до барельефов. Это и был шаг в сторону содержания, пускай больше в смысле ширины, а не глубины: хотелось поэтизировать или воплощать в каменной статике все известные мифы и сюжеты, но редко кто решался глубоко анализировать хотя бы один сюжет или образ.
Эпоха Реконструкции изменила ситуацию. Пена радикального рационализма была срезана адресной миграцией в Александрию, ахейцы вернулись к эталонам классического периода, и вдруг выяснилось, что эти каноны многим стали казаться чуть ли не бездушными. Все это красиво, но греет ли душу? А тогда искусство это или просто особая ветвь эстетического ремесленничества?
Что стоит за показанным нам в поэме или скульптуре образом? О чем думает изображенный персонаж? Почему герой сделал именно такой выбор?.. Все эти вопросы, разумеется, стали возникать не просто так, а под влиянием развивающейся философской мысли, уже успевшей прийти к критическому взгляду на историю и мифологию. И если раньше поэт больше думал о чистоте гекзаметра и сюжетном соответствии канонам, а скульптор стремился к идеальным пропорциям и линиям либо удачному выбору образа, то теперь обоим приходилось анализировать, фантазировать, придумывать или искать бэкграунд, а следом за ними в поисках глубины отправились и остальные: музыканты, живописцы и особенно актеры .
…Конкретные видовые и жанровые особенности искусств затронуты в тематической статье, так что не видим смысла перегружать данный текст и обойдемся лишь парой тезисов.
Пластика постепенно сдает позиции, уступая возросшим возможностям живописи. Количество скульпторов значительно сократилось, что, в свою очередь, повысило ценность их труда и общественный статус. Темы преимущественно вертятся вокруг единственного стержня классического периода – красоты тела в разных его состояниях и проявлениях. Одно радует – загрузили традиции как раз с того периода, когда только начался культ женского тела , поэтому никакого сосисочного шоу наблюдать не приходится.
Интересно, что в живописи ахейские творцы обычно стесняются рисовать тело. Стесняются, конечно, в том смысле, что не уверены (и, кстати, зря) в достоверности отображения. Если в пластике за века сформировались принципы и эталоны, достижимые с помощью изучения секретов и правил, то как передать всю глубину и красоту на плоскости – пока известно единицам, и то чаще за счет таланта, а не рационального понимания. Так что рисуют больше портреты… И делают это отлично!.. Восток дал живописи краски, кельты – холст, а Ахея – пропорции, линии и динамику. Но в наибольшей мере – одаренных художников. Впрочем, активный импорт творчества привел к тому, что и в других регионах появились толковые живописцы – к МП добротный портрет и даже обнаженную нимфу способны нарисовать от Мавритании до Синая, пусть и не каждый, разумеется.
Поэзии помогал богатый язык, легко впитывающий новые слова и понятия, а мешали очень уж нудные каноны, на строгое следование которым у аэдов уходило столько сил, что не оставалось на глубину текста. С точки зрения эмоциональности, яркости и энергетики, поэзия других народов была зачастую гораздо развитее. Реконструкция сбросила эти настройки – авторы снова обратились к мифологии и древности, но зато теперь их тексты были живыми: появился юмор, стало ощущаться искреннее сопереживание, критический подход заново раскрыл глаза на многие события, стоило лишь взглянуть на них под другим углом, а самое главное – в глубину.
Это, конечно, начисто запутало прошлое, породив сотни версий и интерпретаций мифологических и исторических событий и явлений. Но олимпийская история и так зиждилась на поэзии и драматургии, так что еще вопрос – пострадала или приобрела. В конце концов, новый взгляд на привычные вещи позволил куда глубже понять сложность труда богов и остроту испытаний, выпавших на древних героев. А то, что акценты могли сместиться, так они и в классических версиях объективными не были, отражая обычно тот или иной посыл информационной пропаганды Зевса с Афиной.
Музыка, хоть и считалась искусством номер один, на практике отставала от остальных жанров. На том уровне развития искусств – она была наиболее иррациональной субстанцией, не поддающейся пропорциям и сечениям и не готовой променять на симпатичную математическую гармонию глубину чувственной души. С точки зрения благозвучия, олимпийская музыка отличалась стройностью и гармоничным сочетанием нот, просто в ней чаще всего не было надрыва, сердца, души. Реконструкция спасителем не станет – остающиеся рациональным народом, ахейцы выжмут максимум из того, что можно сделать в музыке головой, но по уровню мелодичности и эмоциональности (а они часто связаны) продолжат уступать другим народам. Причем как слушатели они смогут ценить чувственность и проникновенность, однако в плане сочинения – останутся превосходными ремесленниками, чья музыка хороша как фон для рапсода или театрального хора, но сама по себе – подобна статуям классической эпохи: услаждает органы чувств, но мало трогает сами чувства.
***
Как мы очень давно упоминали, искусство, по задумке Зевса, должно было стать одним из идеальных выхлопов для образности (о втором выхлопе – через пару страниц). Технократической цивилизации, которую он тщился построить, не нужна была никакая магия – только наука и подчиненное стройным математическим принципам искусство. Пусть рисуют, пишут, думают, вырезают и еще как угодно сублимируют образность… Лишь бы никакой магии и хаоса…
Забавно, что к миллениуму многое поменяется: в гильдиях магов будут по строжайшим канонам и догмам овладевать основами магии, а ахейское искусство будет порой замешивать ненавидимый Зевсом хаос очень даже густо. Впрочем, даже не будь громовержцу в ту пору уже почти что все равно, он остался бы доволен, посчитав план реализованным, ведь за десять веков жизни бок-о-бок с нимфами, феями, кентаврами и оракулами – земля Олимпии не породила и сотни волшебников. Понятно, что шумерский ген, все дела, но, во-первых, он и в олимпийцах гулял, пусть и слабо, а во-вторых, волшебниками становились и без него – мало ли в Вендоре было источников энергии, способных вызывать подобные мутации? Но, если сравнивать с другими регионами, Олимпия больше очень многих заслуживала статуса территории без магии. Ну, если не считать ею Парфенон или статую Афродите…
***
Возвращаясь к отброшенной после первых абзацев науке, хочется отметить, что Олимпия, удачно импортируя крупицы знаний и создавая из них цельные системы, в какой-то момент уперлась в потолок. Она превосходно справилась с задачей перевода утраченных было гиперборейских знаний на язык среднеразвитых народов и адаптации этих знаний к новым реалиям вышедшего на технологический путь мира. Да, много заслуг в этом деле принадлежит финикийцам, да, ханьцы и гномы, идущие своими путями уже давно – тоже помогли Вендору преодолеть гиперборейский обвал. Но именно олимпийцы в итоге стали главным реципиентом тех знаний, которые оставили потомкам гиперборейцы, зашифровав в универсальные законы и парадигмы. Причем, открыв эти знания для себя – не стали жадничать, а создали новые концепции и подходы, которые были успешно экспортированы в другие города и страны… Странно, конечно, что самые универсальные гиперборейские «посылки» получил народ, к этой северной цивилизации имеющий самое опосредованное отношение, но, с другой стороны, олимпийцы, если присмотреться, были к жителям Тартарии ближе очень многих народов, возникших вокруг гиперборейских колоний. Зевсу сколь угодно могла не нравиться сама Гиперборея как созданное Кроносом государство, но путь, на который оно затем ступило – был громовержцу близок и мил…
И вот, выполнив миссию адаптации и передачи древних канонов, олимпийская наука притормозила. Дальнейшее развитие рациональных научных концепций не только нуждалось в более мощной ресурсной базе, но и требовало выхода на новый уровень еще и от социокультурного устройства. Проще говоря, выход на научные рельсы практически означал начало новой эпохи, которая отсекала бы все лишнее в лице статуй богам, мифологических поэм и сотен милых культурных и социальных анахронизмов, с которыми было так уютно жить…
Народ сделал выбор в пользу последних, и наука, махнув рукой, частично переместилась в Александрию, а частично осталась на родине. Но ни там, ни там уже не демонстрировала опасный форсаж. В Александрии наука, изменив наметившейся было в Олимпии чисто материалистической направленности, пошла по пути слоистого сочетания с восточными мистическими и богословскими концепциями, догадавшись, что в голом виде механистических теорий – выглядит городской дурой рядом с провинциальным мудрецом . В Ахее же, где как раз и произошло первое разделение на голую религию и голую науку , последняя, хоть и добивалась определенных успехов, но без столь важной для науки поступательности. Прорывные открытия были, но банально не получали ход, оставаясь на уровне прототипов, демоверсий и ограниченных партий . Немудрено, что многие инженеры и изобретатели отзывались на приглашения из Ланисты или Нумидона, где порой разворачивались по полной – прагматичные современные государства, не имеющие глубоких религиозно-мистических корней, оказывались самым прочным фундаментом для продвижения прагматичных же отраслей науки. Олимпии же оставалось удовольствие плескаться в своем золотом веке, не замечая, как по открытому именно ею пути научного прагматизма – начинают забег потенциальные конкуренты. А ведь это все-таки не игра в «Цивилизации», где Олимпия, уже, несомненно, одержав культурную победу, могла теперь не заморачиваться из-за науки и доигрывать в свое удовольствие.

Про это.
Сексуальная жизнь олимпийцев – до безобразия архаична и перекошена в сравнении с другими социокультурными аспектами этого общества, истоки чего, если не трогать уже отмечавшееся влияние самого пантеона, можно найти в глубокой древности. По разным причинам, местные племена заключили, что женщины – страшно ненасытные и похотливые существа, неспособные себя сдерживать, в отличие от волевых мужчин.
Такой диагноз мог быть вызван стечением обстоятельств. Не будем забывать, что олимпийцы долго не имели связей с многое поясняющей дикарям гиперборейской традицией и формировали свои представления на примитивных домыслах, поэтому свою роль мог сыграть целый ряд заблуждений физиологического и психологического характера. Люди смотрели на многочисленных в данной местности нимф и жриц оргиастических культов (Эвриномы, а затем Диониса), автоматически проецируя их распутные нравы и на обычных женщин… Тут еще некоторые мужички столкнулись с тем, что женщинам, оказывается, больше надо негодяйкам (нет, чтоб, как нормальные самцы: прысь и готово!), и с плеча приравняли своих жен к вакханкам. А вместо повышения собственного мастерства ублажения – воспользовались патриархальной суровостью общества, заперев жен по домам, дабы те, не умея себя контролировать, не принялись насиловать все, что движется или хотя бы просто удачно торчит…
Самое интересное, что с веками эта чушь не только не развеялась, но лишь закрепилась в олимпийском обществе, продолжавшем диктатуру патриархата и, стало быть, на все явления смотревшем сквозь призму исключительно мужских воззрений. Кто формировал культурную повестку? Философы и поэты. А кому можно было быть философами и поэтами? Только мужчинам! Этот замкнутый круг имел шанс разорваться в период половой оттепели, когда роль женщин в обществе стала повышаться, и даже появились первые поэтессы. Но из-за комплексов вбитой за века вины – и они не сумели выйти за рамки былых представлений …
Женщинами, наконец, начали любоваться, их перестали изображать лишь унылыми и одетыми, однако повальный диагноз бешенства матки продолжал быть клеймом, даваемым от рождения по факту отсутствия между ног характерного нароста. Мужчины научились пользоваться «распутством» слабого пола в своих целях (отрываясь уже не только с представителями сильного (см. дальше), но еще и с гетерами, проститутками или даже вакханками на праздниках), однако это еще больше убеждало их в тотальной женской нимфомании, поэтому своих законных супруг приходилось запирать в домах еще крепче. Разумеется, опасаясь, что их заподозрят в особенном распутстве, жены вели себя в постели исключительно вяло, вызывая в мужьях острое желание пошалить с гетерой или… мальчишкой…
Такое развлечение (и речь не о гетерах) появилось в Олимпии как логическое продолжение скособоченных половых традиций. Дело в том, что женщины, как существа, мягко говоря, второго плана – не особенно годились для роли объекта глубоких чувств. Они были унылыми хранительницами очага и матерями детей, а горячие сердца требовали остроты и яркости, порождая особое отношение к тем, кто находился рядом в более горячие мгновенья жизни – в бою, странствиях или хотя бы на симпосионе. Довольно долго олимпийцы не шли против физиологии, сохраняя эту больше чем дружбу на уровне глубокой, но чистой чувственной привязанности: спасти друг друга, жертвовать собой, делиться всем, соединиться прахом после смерти… В общем, наверное, ничего странного, что эта дорожка привела одного дружка к заднице другого…
И началось то, о чем мы говорить не хотим, а вы и сами догадаетесь… Уточним лишь, что масштабы в какой-то момент стали совсем уж неприличными. В традицию прочно вошло кривое убеждение, будто женщина – для дома и детей, а для развлечения, страсти и любви – больше подходит боевой товарищ… Похотливые старики в порядке вещей развращали красивых мальчиков, те доживали до седин и превращались в похотливых стариков…
Одним словом, вышло так, что «не умеющие себя контролировать» дамы все средневековье тихо сидели по домам, а «умеющие сдерживаться» волевые мужики радостно и взаимно долбились в жопы при первой возможности.
***
Исправить ситуацию удалось, как и следует, Афродите. Она хоть и принадлежала Олимпийскому клану, первые века эры богов вплотную занималась восточными культами, пока, видя, во что превращается Ахея с Беотией и в меньшей степени другие области – не поняла, что дело плохо и пора на правах богини любви уже и вмешаться.
Не применяя никаких запретов, не устраивая репрессий, она сыграла на самом простом и важном природном механизме: тяге мужчин к женщинам… Рядом последовательных шагов, богиня приоткрыла перед олимпийскими мужланами дверцу в прекрасный мир женской красоты, чистоты и притягательности. Культ женского тела влился в традицию прославления мужского, мифы стали дополняться пикантными и романтичными деталями, фигурантами которых становились мужчины и женщины, боги и богини, нимфы и сатиры… Под влиянием Афродиты появился также институт элитной проституции, в котором ключевое место занимали именно женщины-гетеры, а не смазливые мальчики, угодьями которых остались гимнасии.
Все это происходило в разгар классической эпохи, в начале восьмого века – очень своевременно совпав с расцветом искусств. В итоге, в последующие века войдет бесчисленное количество статуй, узоров, рисунков, поэм и стихов, прославляющих сладостную и манящую привлекательность женщин как объектов и для близости, и для духовной любви, создавая задел для последующего роста уважения к женщинам как к личностям в целом.
Впрочем, пока – только задел на будущее. Афродита выправила ситуацию в любовной сфере, сделав женщин объектами мужских чувств и желаний, а гомосексуализм оставив пусть и нормой, но нормой альтернативной – уступающей мощной волне естественной любви между разнополыми существами. Однако догадайтесь, что сделали мужчины, осознав, какое сокровище сидит у них в доме?.. Правильно!.. Они еще плотнее заперли дверь и пошли искать любовь среди гетер, вакханок и нимф. Некоторые влюблялись даже в статуи. И лишь единицы догадались проделать этот трюк с женой…
Через пару поколений юноши уже научатся влюбляться в девушек, потеснится традиция договорных браков, уступая воле чувственных молодых сердец. Полюбив своих женщин, олимпийцы увидят в них личности, начнут уважать и постепенно приближать к себе в правах. Патриархат станет смягчаться, простив, наконец, древним пеласгам матриархальный запал и выводя женщин в свет…
Курс на Возрождение – поумерит пыл гендерного выравнивания, вновь возвращая патриархальные устои, пусть, конечно, и без былых перекосов. Женщинам откажут в гражданских правах, однако в плане объекта любви всех видов – оставят на почетном первом месте, а статуи и поэмы будут прославлять женские чары и прелести так, будто возрождение загрузило то сохранение классической эпохи, когда эйфория открытия Женщины была на самом пике…
***
Последний патч на тему сексуальных отношений – придет уже совсем поздно из Ланисты. Там (возможно, под влиянием Кибелы или Весты) уже давно успели прийти к осознанию женского пика страсти как к демонстрации настоящей мужской силы. Укротить! Вот, что круто!.. Не запирать в домах из страха, что сорвется во все тяжкие, а устроить все тяжкие лично!..
На радость дам, одним из подобных укротителей стал талантливый еще и в поэзии умелый дамский угодник Овидий. Желая похвастать своим даром, он разродился целой поэмой на эту тему, создав совершенно новую в данной части Вендора концепцию половой жизни. Это, оказывается, не они распутные, а мы были недостаточно усердными!..
Понятно, что подобные слоганы не могли не проникать в Олимпию и раньше, но только теперь они были концептуально оформлены в близком культурном коде. И, что втройне неприятно – пришли из Ланисты, в глазах ахейцев способной исключительно на безудержный импорт культуры соседей, но никак не на экспорт, еще и в обратном направлении. Из-за этого предубеждения, капитолийское «открытие» в Олимпию просочилось лишь на частном уровне, а в картину традиций не вписывалось еще до обидного долго. Лишь незадолго до МП начался давно назревший культ женщин, поводом для которого послужила активная общественная позиция знаменитой гетеры Гесионы, использовавшей свою популярность в высших кругах для пропаганды женских прав и свобод сначала в эротической сфере, а затем неожиданно и в гражданской.
Так как в Ланисте, успев наиграться в дамских угодников, как раз, напротив, взялись пестовать патриархальные нравы, Дорион позволил себе признать давно им осознанное, но не принятое за данность право женщин считаться полноценной личностью. Не повсеместно, не во всех проявлениях и, конечно же, не в том дурном смысле, что бабы должны стать стратегами, навархами и гоплитами. А в том, что женщина признавалась равноценным мужчине существом, чьи желания, особенности и свойства столь же значимы, сколь и совершенно другие (в силу иной природы) желания, особенности и свойства мужчин.

Философия и мировосприятие.
После секса можно и пофилософствовать…
Правда, раздел о науке и искусствах отобрал добрую треть у этого, сделав лейтмотивом рациональное мировосприятие и математически-механистическую концепцию мироустройства, характерную для олимпийцев. Так что здесь ограничимся собственно философией.
Поголовное гражданское образование не могло не сказаться на общем уровне интеллекта жителей Ахеи и Беотии. Похуже с этим было в Фессалии, совсем плохо в Спарте, так что говорить мы будем, как и во многих разделах, имея в виду в первую очередь ахейское государство, где, благодаря высоко задранной планке среднего уровня образования – регулярно появлялись великие мыслители.
Как понятие и явление философия возникла благодаря странствующему мудрецу, известному в Ахее под именем Пифагор. Нам повезло узнать, что общепринятая история его жизни имеет существенное отличие от более печальной реальности. Молодой ахейский почемучка отправился гулять по Вендору в поисках ответов на важные вопросы, но, к сожалению, погиб в странствиях, зато, когда об этом узнал один из тех мудрецов, которого парень посетил, он воспринял это как знак и решил воспользоваться ситуацией. Мудрец продолжил путь молодого искателя истины, изъездил почти все регионы, пообщался со жрецами и мыслителями разных богов и взглядов, после чего, выдав себя за якобы вернувшегося Пифагора, основал в Аргосе целую школу, в которой обучал желающих той прорве знаний, которую получил во время тридцатилетних странствий.
Беседуя с коллегами из разных уголков Вендора, Пифагор  сопоставлял знания, выделял общие принципы, на основании чего сделал вывод, что религиозные и мистические парадигмы не то чтобы в корне отличались у разных народов, но уже слишком разошлись, чтобы служить фундаментом некой универсальной, объединяющей модели. Поэтому пришлось искать другую точку опоры. Но какую?.. Пифагор и до странствий замечал, что народ слишком широко расходится на диковато-примитивных людей и просвещенных, зацикленных на духовном. А что, если пропасть между ними засыпать наукой и философией: рациональным мыслительным методом восприятия мира?
Пифагор попытался создать многослойную систему отношения к жизни. Строгая мораль и здоровый аскетизм – служили объединяющим принципом для масс, а глубокие знания – были уделом интеллектуальной элиты. При этом первый континентальный философ попытался слить воедино научный подход к познанию мира и религиозно-мистический образ жизни, что являлось попыткой отразить собственное синкретическое мировоззрение, столь же многоуровневое и многослойное. Картина мира, предлагаемая Пифагором, вышла громоздкой – несомненно сказались мозаичность получения информации и попытка увязать множество нравящихся, но противоречивых концепций, впитанных во время странствий. Может быть, конкретно в его голове это все и укладывалось гармоничными слоями, но трактатов философ не писал, а многочисленные ученики приписывали наставнику все, что можно , лишив возможной цельности его картину мира.
Получалось несколько слоев мировосприятия. Религиозно-мистический принимал классические концепции того времени: реинкарнацию, богов-демиургов, стройный и прекрасный порядок, неслышный человеку, но управляющий гармонией мира. Научно-философский слой заключался в новом подходе к миру, который предлагалось изучать, а не просто принимать таким, какой есть. В основе мироздания лежит универсальная гармония, которую человек способен понять в виде чисел и числовых отношений… Третий слой был социальным и утверждал важную роль морали. Неважно, на каком уровне ты поймешь числа, если в душе будешь мерзок, ведь перевоплощения, оставляющие тебя человеком и не дающие подняться выше – прекратятся лишь при духовном росте.
Все это во времена, когда только-только закончилась Троянская война, воспринималось странно и громоздко. На школу Пифагору начались гонения, и он то ли заморил себя голодом, то ли просто куда-то исчез. Но остались философия и математический принцип постижения гармонии жизни, который, как мы уже знаем – лег в основу всего, что создавалось в уже наступающий классический период: от идеально расчерченных храмов до выверенных чуть ли не формулами пропорций статуй…
***
По-хорошему, Пифагор перевернул мировоззрение олимпийцев. Они ведь вообще долго не хотели взрослеть, считая мир полем взаимодействий богов, а людей – их мелкими игрушками. Даже славные герои первых веков, хоть и бросали порой вызов богам, были все равно обречены подчиняться, если не самим богам, то велению рока… Но с каждым веком люди все чаще замечали, что и сами способны влиять на события, а рациональный взгляд на окружающий мир (последовательно взращиваемый и закрепляемый в них как раз богами) – постепенно приоткрывал систему законов самого мира.
Пифагор, предположив существование единого высшего закона, еще и выражавшегося в столь рациональных понятиях, как числа и пропорции, одним махом снизил роль богов. Они не выпадали из картины системного гармоничного мира, но зато переставали быть всемогущими. В предложенной модели боги не могли быть выше законов, ведь вели себя как люди, как проявления хаоса, а хаос не может стоять над законом – он может быть лишь частным проявлением, укладывающимся в порядок более высокого уровня. Потому и не признавали многие модель Пифагора поначалу, что она рушила архаичные религиозные представления о миропорядке.
Но другие философы, пойдя по пути рационализма, стали находить все больше подтверждений неких единых механизмов бытия. Не будем забывать, что Олимпия не была изолированной, а пифагорейская концепция во многом повторяла уже не один век успешно существующие восточные модели миропорядка. Пифагор просто продолбил направление, а, когда в него хлынули ранее пропускаемые мимо, но уверенно накапливающиеся данные – склонные мыслить логично и стройно олимпийцы были вынуждены признать их преимущество над архаичными представлениями о Гелиосе на колеснице и Луне-Селене… Оказывается, это не боги вызывают затмения, а некие стройные законы вселенской механики, а боги, видимо, просто курируют нашу жизнь на более низком уровне, и, по сути, являются нами, только более могучими, конечно. Боги сближались с людьми, а люди приближались к богам – это и была одна из задач плана…
Все это отразилось в свежих мифах и редакциях старых, но религиозность поначалу не сбавило. Богам продолжили молиться, совершать в их честь обряды и приносить жертвы. Пускай законы выше богов, но боги-то пока все равно выше нас, так почтим их – хуже ведь не будет от этого!.. Просто теперь наряду с обрядами олимпийцы взялись и за поиск первооснов, управляющих миром.
***
Отличие ахейской философии от восточной – в том, что на востоке удовлетворяются осознанием осмысленности бытия и существования высших законов, после чего углубляются в себя, видя именно там тропинку к просветлению. Причем во всех восточных концепциях высшие законы признаются непостижимыми для человека: где – вообще по определению, где – только умом (зато можно созерцанием или медитациями). Ахейцы пошли ровно противоположным путем и, обнадеженные тем, что открываемые ими принципы математики реально работают – решили, что рациональное объяснение есть вообще всему и на всех уровнях. Они не созерцали мир – они задавали вопросы: «Как?» и «Почему?», перебирали ответы и принимали наиболее достоверный. Затем новое поколение снова задавало вопросы и могло найти уже и более стройный ответ, пусть эта стройность не всегда означала большую приближенность к истине.
Путь олимпийской философии от начала 7-го века до конца 10-го – это кривая из мистики в механику. Боги мягко помогали расцвету философии в Олимпии, видя в ней переходное звено между мистикой и наукой: прикладное, направленное на уход от чистой образности, оно виделось фундаментом для будущих концепций рациональной нации. Правда, на Олимпе почему-то не догадались (а те, кто догадались – с улыбкой промолчали), что все это может дойти до крайней степени: голого материализма и атеизма, когда из начальных положений Пифагора: гармония вселенной, боги и математика – останется лишь то, что поддается расчетам – математика.
В очередной раз хочется уточнить, что понятия науки того времени в Вендоре не обязаны подпадать под критерии нашего с вами современного мира. Наука предполагает объективность и факты – так гильдии магов могли наглядно продемонстрировать объективный факт материализации огненного шара на голове скептика, а какой-нибудь фанат пикси легко систематизировал бы законы их рождения, передвижения и смерти. Проблема заключалась в том, что наука – вершина которой создание единой модели, согласующей все законы – обречена попадать в тупик: либо встречая противоречия между объективными и трансцендентальными явлениями, либо сразу отрезая вторые, но все равно не имея шансов на успех, ибо объективная реальность – это лишь голая материя, на одной которой постигать мир равносильно изучению музыки по трупу музыканта.
Но тогда этого не знали и пытались одновременно изучать частные проявления материальных и механических законов, а также с завидной частотой создавать теории, которые увязывали бы воедино все сущее или хотя бы осязаемую органами чувств обычного олимпийца его часть. Философы вводили понятие апейрона – беспредельного первовещества, основы мира, находящейся в вечном движении и означающей то ли нечто вроде эфира, то ли все тонкие поля, то ли вообще торсионную энергию. Этот апейрон уступил место  атому – условному первоэлементу чисто материальной природы: неделимому кирпичику-пикселю-биту, из которого все состоит.
Затем представляли мир как гармонию борьбы противоположностей, обеспечивающих ему вечную динамику. Большой успех получила концепция идей – вечных и неосязаемых, отражениями которых являются любые материальные проявления. Но идеалистический вектор быстро затерли направлением научной философии, твердо настаивающей на чисто объективных и поддающихся качественной оценке предметах. Научная философия, якобы опираясь на математические принципы Пифагора, как раз и увела философию с рельсов синкретического осмысления мира, направив на строго материалистический, приземленный путь. Это совпало с периодом социальных потрясений, фессалийским подъемом, максимальной точкой отдаления от, казалось, совсем отстранившихся богов, поэтому на промежуточном финише победа натурфилософов в Олимпии была зафиксирована четко. Они имели дело с осязаемыми вещами, все, что не вписывалось в их рыхлые законы – либо игнорировали с прекрасным аргументом «я этого не вижу и не ощущаю», либо, если игнорировать возможности не было (порталы и т.п.) – обещали непременно вписать в будущем , как только удастся это рассчитать.
Таких махровых материалистов, правда, были единицы. Большинство же вполне принимало многие явления непостижимого, но объективного характера, и просто аккуратно обходило их стороной, стараясь не замечать. В то время в Олимпии было реально мало чудес (особенно в городах, где безвылазно торчали почти все материалисты), а те, что были – в общем-то, не опровергали работающих моделей материальных взаимодействий. Надо понимать, что натурфилософия тогда была еще очень юна, и ее здравые апологеты не собирались доказывать, что богов, тонких планов и магии не существует – они пытались показать, что многие (но не все!) явления бытия можно объяснять сугубо материальными, осязаемыми или вычислимыми категориями и законами. Чаще всего в этом не было ни капли ереси – ребята открыли новые инструменты изучения мира и, как часто бывает, пытались замерить ими все, что только можно. А то, что некоторые перестарались и, не сумев замерить, предложили игнорировать – так и сторонники идеализма себя частенько ведут как фанатичные придурки, отрицающие работающие принципы физики.
***
Когда волна надежд и жажды перемен унесла из Олимпии весомое большинство сторонников натурфилософии, и здесь началась эпоха Возрождения, именно на плечи оставшихся философов легла задача по переосмыслению концепций классической эпохи. Они, как мы знаем, справятся с ней очень даже неплохо, сумев найти ту грань, когда возврат к былым идеалам будет не архаичным откатом, а перепрочтением любимой книги юношества с позиций умудренного опытом зрелого человека. Попытки пояснить мотивы богов и героев отличались аналитическим подходом, а социокультурные явления получат развитие и фундаментальное обоснование.
Что касается самой философии, то тут будет выбран многослойный синтез. Сверхъестественные явления станут поясняться идеалистическими теориями, материальные взаимодействия получат рациональное обоснование с помощью научных подходов, но основное внимание будет уделено самому человеку и попыткам найти его место в мире. Гуманистический принцип перехода к человеку как к мере всех вещей – был заявлен еще Аристотелем, и теперь философы возвращались к этой точке, отсекая заодно все более поздние ветви материализма, наросшие на концепциях наставника Искандера. Посчитав материализм поворотом не туда, ахейские философы стали повторно развивать наработки Аристотеля в вопросах логики, морали, этики и причинно-следственных связей.
Но когда рационализм сквозит из всех щелей общества, математика и логика лежат в основе большинства методов взаимодействия с реальностью, а сама реальность становится все менее похожей на мистическую сказку – дорога все равно поведет в сторону материализма. Просто теперь этот путь будет длиннее и последовательнее, почти без резких рывков радикализма и нигилизма.
Ближе к МП пойдет целая череда любопытных теорий. Пантеизм, воспринимающий мир как единый организм Бога. Эпикуреизм, предлагающий наслаждаться каждым мгновением непостижимого бытия. Софистика, вновь, как когда-то, утверждающая вопиющую относительность явлений. Цинизм, отвергающий вообще все, кроме личной свободы. Много самобытных философов появлялось в то время, и каждый из них старался предложить миру новую теорию или концепцию…
Все это будет сосуществовать, причем не только друг с другом, но еще и с богатым багажом былых традиций: со жрецами все еще популярных мистических культов, с работающими пророчествами многочисленных провидцев и повальной практикой неомистицизма , с математиками, готовыми вычислить все, что угодно, с богами Олимпа, наконец, которые окончательно зафиксировались в роли сверхлюдей… Вендорская философия с точки зрения разнообразия и богатства вариантов именно эту пору может считать своим настоящим расцветом , и заслуга ахейской «ячейки» в этом – огромна.
 
Гражданство и политика.
Мы нередко показываем себя сторонниками такого подхода к изложению, когда понятия вводятся постепенно, а затем закрепляются с помощью коротких тематических разделов, эти понятия строго подчеркивающих. Здесь опять тот же случай.
На протяжении веков структура олимпийских обществ не раз менялась, и нет смысла отслеживать все метаморфозы – лучше выделим элементы, которые характерны классическим периодам и актуальны к МП.
В Фессалии так и не дошли до демократии – даже после окончания монархического периода. Период анархии и гражданской войны так врезался в народную память, что отсутствие сильной руки тирана пугает больше, чем любые действия самого тирана. Капитолийцы учли это, и с первых лет оккупации Фессалии наместник, по сути, приравнен по правам к царям прошлого, с тем лишь отличием, что ему приходится отчитываться перед Ланистой да аристократам бросать кости в виде членства в вялой имитации Совета.
Спарта сохранила систему с двумя царями, кругом эфоров и народным собранием – апеллой. При этом тот же Тиринф, формально относящийся к Лаконии, живет по ахейским принципам, о которых, пожалуй, придется рассказать чуть подробнее.
В Ахее, несмотря на любовь к традициям, перепробовали разные варианты. И народное собрание в стиле апеллы (здесь экклесия) рулило, и городской совет аристократов, и тираны мелькали… Постепенно удалось прийти к более сложной, но зато устойчивой конструкции, которая сохранилась в большинстве ахейских полисов и к МП. Законодательным органом стало народное собрание, которое, однако, больше напоминало совет, представляя собой полсотни народных делегатов и отличаясь от совета аристократов лишь присутствием демоса . Сухопутной армией правил стратег, флотом – наварх, и эти две должности, под влиянием Ланисты, сблизились по сути с консульскими. Интеллектуальными гарантами верных стратегических решений считались архонты – философы-советники, игравшие обычно консультативную роль, но нередко формирующие и основную повестку.
Эта модель работала довольно неплохо, но понятно, что люди способны найти лазейки и любую модель нагнуть и деформировать в своих интересах. Так, стратег и наварх нередко подминали Собрание под себя, делая из главного органа власти – прикрытие для продвижения собственных решений. Этому нашелся дополнительный противовес в лице неофициального руководителя аристократического общества, возникшего внутри Собрания как попытка организованного меньшинства противостоять рыхлому и разновекторному большинству демоса. Чем более ручным становилось Собрание, тем меньшее влияние на него могли оказывать красноречивые архонты – смысл был в их мудрых речах, если голосовали в Собрании все больше по партийному принципу, пусть понятие партий еще не оформилось?..
В Беотии, где реальная власть принадлежала олигархам-помещикам – к лоббированию в Собрании пришли еще раньше. Правда, чтобы члены собрания (оно здесь чаще именовалось Советом) не наглели, землевладельцы держали яйца и в другой корзине. Согласно принятым под их давлением законам, когда дело касалось сравнительно принципиальных решений – утверждать их должен был весь народ. Последнему, конечно, льстило такое уважение, хотя на деле богачи просто давно уже поняли, что подкупить толпу – дешевле, чем члена Совета, если подойти к этому грамотно. Сей элемент охлократии к МП себя изживет, но несколько веков ключевые решения здесь не считались действительными, если не получали громкого одобрения толпы, поэтому умолчать мы не могли.
В Ахее благосклонность толпы тоже ценили и старались завоевать. Правда, здесь подходили к вопросу тоньше – с помощью высокого ораторского мастерства или умелой направленностью литургий. Ораторству обычно обучались у философов, причем, дабы аристократы не имели преимуществ над демосом, некоторые наставники с учеников из народа денег не брали, и чаще всего этим промышляли архонты, воспитывая будущих протеже для народного собрания… Литургиями же называли традиционные повинности аристократов перед народом, берущие истоки из древних времен, но впоследствии превратившиеся в способ наращивания авторитета. Если раньше богатые аристократы выделяли личные деньги на строительство того, что было действительно нужно городу (а размах был от корабля до театра или храма), то с ростом политической борьбы старались построить или купить для народа то, что вызывало больше массовых симпатий. К счастью, у народа Ахеи имелся вкус, иначе, как мы хорошо видим на примере борьбы за ТВ-рейтинги, это заигрывание с толпой привело бы к… хм… к тому, что можно наблюдать в Ланисте, где со вкусом плебса оказалось похуже…
О гражданстве говорилось, но можно добавить, что к МП оно стало играть не столь вопиющую роль, как когда-то, и метеки с ксенами (осевшие и временно понаехавшие, соответственно) чувствуют себя в Олимпии вполне комфортно . В далекие времена их то к армии, то к земле не подпускали, но затем стали брать пельтастами, а еще позже и в сельское хозяйство пропуск дали, впрочем, по-прежнему без права собственности на землю. Конечно, во многие традиционно гражданские учреждения (вроде большинства гимнасиев, части палестр и некоторых мегаронов) ксенов и метеков пустят лишь через «фейсконтроль», здесь выражающийся во влиятельности их «встречающего» . Причем у ксенов шансы минимальные, даже если их «встречающий» - стратег. Но такая дискриминация гостям Ахеи часто кажется мелочью – у некоторых и на родине права меньше были… Кстати, несмотря на то, что в подавляющих случаях гражданство можно получить лишь детям двух граждан, рожденным в пределах полиса, общее количество полноправных жителей достаточно высоко. Рабов много в Беотии и Фессалии, на порядок меньше в Ахее, а в Спарте остались лишь самые инертные илоты, не рискнувшие, подобно большинству, сбежать в Тиринф, Элиду или Мессению.
Образование, как и раньше, на уровне. Правда, институт палестр хорошо развит только в Ахее, а в не слишком полисной, размазанной по земле Беотии – продолжают доверять детей педагогам и мастерам, прицеливая на конкретное ремесло уже с малых лет. Впрочем, эфебат сохранился почти везде, и свои два года обязательного образования молодой гражданин обычно получает в большинстве областей Олимпии. Где-то, конечно, для галочки, но немало молодежи всерьез подходит к этому растянутому акту гражданской инициации и овладевает рядом полезных навыков как военного, так и вполне цивильного профиля.

Олимпийские игры и пару слов о спорте.
Между прочим, на созвучие последнего раздела и названия самой статьи мы обратили внимание не сразу, и такая закольцованность неосознанна. Зато логична: что боги Олимпа, что их народ – отличаются игровым подходом к бытию. Делая первичные настройки в племенах будущих олимпийцев, боги, во имя прогресса, достаточно сильно закрутили пружину духа соперничества, понадеявшись, что конкуренция станет одним из механизмов более интенсивного прогресса народа в целом. Так что желание быть первыми среди равных проявляется здесь на всех уровнях: от личного до государственного и национального.
Спортивные состязания появились в Олимпии еще в начале эры богов – когда юный Гермес обратил внимание на переизбыток чувства соперничества, приводивший к постоянным стычкам между племенами, решающими, какое из них сильнее и удачливее. «Пусть меряются приборами в других условиях!», - решил бог и разработал концепцию атлетических игр, которую вскоре и реализовал: у склонов Олимпа стали каждые четыре года проводиться состязания, названные в честь горы и признанные местными племенами Божьим даром.
Сами Олимпийские игры довольно долго оставались событием местного значения – слабоватая сухопутная логистика не позволяла собирать здесь лучших атлетов со всей Олимпии. И важна была сама концепция: «Занимайтесь спортом, а не войной!», - как бы говорили боги, и, хоть воевать местные племена тоже любили, соревнования, основанные на физическом превосходстве – стали отличным клапаном для выхода избытков пара. Пускай в Священную Олимпию, где проводились Игры, регулярно съезжались лишь сотни атлетов – важно, что на местах возникали спортивные площадки, где могли развивать свое тело уже многие тысячи.
Так как занятия спортом обычно крутились вокруг демонстрации результатов работы над собой, вскоре в разных областях начали появляться и локальные игры. Когда – как способ увековечить подвиг какого-то героя, когда – как инструмент почитания одного из богов. Пифийские игры в Дельфах, Немейские игры в Арголиде, Кадмейские в Сузах – это лишь те, что первыми приходят на ум. А так – практически в каждом более-менее развитом полисе возникала система соревнований, позволявшая регулярно проверять уровень достигнутого совершенства.
Для тренировок и локальных состязаний были созданы специальные места, получившие название гимнасиев – от слова гимнос (голый). Они почитались как священные, а со временем стали и ключевыми социальными центрами, где, кроме тренировок, можно было общаться и глазеть друг на дружку, наслаждаясь улучшающимися пропорциями тел. Поначалу в гимнасиях существовала сравнительно закрытая система допуска – каждая развитая фратрия имела свой гимнасий, заниматься в котором могли только представители этого братства. Лучшие из них, победившие на внутренних состязаниях – затем отстаивали честь фратрии на полисных соревнованиях, соперничая с оппонентами из других фратрий.
Но затем родовые братства стали уступать позиции. Люди смешивались во время войн и праздников, глаза требовали разнообразия, сердца – новых впечатлений, полисное мышление сменяло родовое, и гимнасии стали одним из первых инструментов этой смены. К началу классической эпохи доступ в три четверти атлетических площадок будет свободным для всех мужчин-граждан, и только четверть будет пытаться сохранять особый статус. Какие-то из них будут претендовать на элитарность, какие-то – сохранят для внутреннего пользования те фратрии, что все еще удерживали сплоченность и замкнутость. Некоторые же попросту станут специализированными – если в первые века атлетика была универсальной, то затем расслоилась на отдельные виды, и, скажем, любители борьбы вполне могли настаивать на «чистоте жанра», ограничив вход в любимый гимнасий для каких-то там бегунов и дискоболов.
Вообще же культивируемые виды спорта были тесно связаны с эстетическими понятиями или местными традициями и особенностями выживания. В помешанной на пропорциях Ахее старались заниматься тем, что развивает привычные эталоны мужской красоты – атлеты редко были сверх меры раскачанными (телолепка появится сильно позже), желая соответствовать привычному канону «юношества», согласно которому в системе мускулатуры должен сохраняться принцип «свежей естественности» и оставаться некоторый потенциал для развития. В Беотии ценилось более крепкое и кряжистое сложение – возможно, еще с тех пор, когда узкие змееподобные фигуры эрехтеев воспринимались как вражеские. Трудолюбивым фессалийцам нравились те виды, где тренировки приносили практическую пользу для организма. Лаконцы же, вероятно, ломая некоторые наши стереотипы – были повально худощавы: заточенные на выживание и терпеливость, с детства недоедающие – они, как говорится, брали не мышцами, а жилами, часто побеждая длинноногих ахейцев в беге и прыжках, а здоровенных беотийцев – в борьбе.
Да, Игры стали общенациональным явлением – одной из главных скреп живущих в Олимпии братских народов. Большинство оставались региональными соревнованиями, вроде открытого чемпионата, на который могли приехать далекие гости, но обычно делали это лишь единицы. А вот игры в Священной Олимпии принимали все больше участников, разрастаясь до знакового события четырехлетия. На время Олимпиады часто прекращались войны, от них плясали летописцы и поэты, в тех редких случаях, когда фиксировали ту или иную дату…
Многие ломают голову, почему Искандер совершил столь непопулярный шаг, отменив Олимпийские игры? Рабочая версия предлагает считать, что он перекрывал клапан для цивильной стороны физической подготовки: дескать, спорт все дальше уводил мужчин от реалий боевых условий, а это грозило опасным в военное время самообманом и переоценкой реальных возможностей. Так себе пояснение, конечно, но это ведь Искандер – он мог банально заблуждаться или вообще просто мстить за что-то, тем более что в юности, участвуя в Олимпиадах – особого успеха там не снискал, хоть и показал себя хорошим атлетом.
Игры вскоре возродят, и они продолжат расти как явление, в разгар Реконструкции выйдя и на международный уровень. Каждые четыре года атлеты из многих регионов Вендора съезжаются в Священную Олимпию, чтобы испытать удачу и проверить уровень физической подготовки. Ближайшая Олимпиада намечена на лето 1234-го года… Состоится ли?..
***
…Что ж… Подводя итоги, можно в очередной раз сказать, что Олимпия стала одним из эталонов общества. Заменив, согласно плану богов, духовность и мистику философией и искусством, предельно рациональный и в труде, и в творчестве, этот народ вряд ли можно назвать прагматичным. Ведь, пробив скорлупу привычного мировосприятия, оказавшись на трассе, ведущей в голый и прагматичный материализм, открывающий перспективы мирового лидерства, олимпийцы усмехнулись и… повернули назад – в ту эпоху, где им было наиболее комфортно радоваться гармонии жизни.
Впитывая отовсюду осколки гиперборейских знаний, подопечные самого мощного и разнообразного пантеона, смогли адаптировать огромное их количество: для себя и для тех, кто, в отличие от самих олимпийцев, был связан с Гипербореей напрямую. Причем чаще всего раскрытие секретов северного наследия становилось лишь фундаментом для уже собственных задумок и концепций.
Можно со счета сбиться, сколько олимпийских явлений, открытий и канонов – стали общевендорским достоянием. И в социальной сфере, и в религиозных парадигмах, и в философских концепциях, и даже в военной сфере – везде можно найти зерна или полноценные ростки, взращенные на олимпийской земле, чтобы затем стать частью звонкого камертона, коим во многих явлениях оставалась для Вендора Олимпия.
Впрочем, в наибольшей мере эта страна запомнилась своим вкладом в искусство. Олимпийцев можно упрекать в том, что и в нем они остались верны себе, делая творчество отраслью приложения математических принципов. Но, возможно, именно это и было нужно на том этапе развития искусства – рациональные выверенные каноны, закладывающие образец – классику – на фундаменте которой уже можно было затем вовсю устраивать иррациональные буйства творческой фантазии.