Обманутый временем

Ветер шевелил макушки редких деревьев центрального парка. Небо было затянуто серыми тучами, а видневшиеся сквозь кроны деревья крыши зданий как будто поддерживали их, чтобы они не обрушились на землю непроглядным туманом. Ветер сильными порывами отгонял подступающую духоту. Я стоял около сонно журчавшего фонтана, и неспешно оглядывался по сторонам, периодически задерживая свой взгляд то на листьях, то на редких прохожих.
 
Меня окликнули, и, будучи готовым к этому, я резко развернулся и увидел своего друга, который вопреки пасмурной погоде светился радостью, что даже, казалось, солнце на миг показало свои лучи сквозь толщу облаков. Он подошел ко мне; я начал было подавать руку, как он тут же крепко её пожал. Обменявшись несколькими фразами, которые обычно произносятся при встрече, мы направились к выходу из парка. Мой друг очень хотел меня познакомить с молодым художником, а по совместительству его хорошим приятелем.

Мы вышли из парка и, перейдя проезжую часть, свернули на небольшую улочку. Повеяло сыростью. Людей было немного: то были спешащие туда, куда их зовет не желание, а долг, или те, кто не знал, куда себя деть, что медленно двигались по бульварам бессмысленно, но всё же в поисках оправдания…Мой друг тем временем подошёл к первой двери, встретившейся нам, я последовал за ним. Перед тем, как постучать в неё, он как будто на несколько секунд погрузился в случайную мысль, что, несомненно, отобразилось на его лице, но потом, спохватившись, снова улыбнулся, будто извиняясь за что-то и, наконец, постучал в дверь, которая внушала доверие лишь тем, кому приходилось её пересекать. Через минуту нам открыла женщина пятидесяти лет среднего телосложения, это была хозяйка дома. Она внимательно посмотрела на моего друга, потом на меня, затем снова на друга и коротко сказала: «Входите». У неё был тяжелый оценивающий взгляд, который вряд ли кому-нибудь был бы приятен. Пройдя внутрь, мы погрузились во тьму, которая рассеялась лишь на лестнице. Мы поднялись на третий этаж по каменным ступенькам, и перед нами оказалась небольшая деревянная дверь, единственная на этом этаже. Хозяйка, которая вела нас, остановилась и шепотом, но теперь уже аккуратным, сказала, невольно выразив в своем взгляде сомнение: «Вчера вечером он просил не беспокоить, пока сам не выйдет». После чего она, как ни в чем не бывало, развернулась и неспешно отправилась вниз.
 
Я посмотрел на моего друга; он не обратил особого внимания на её слова и, кинув на миг добродушный взгляд на меня, постучал в дверь. Стуки эхом отдались на лестнице, скатившись по ступенькам. И всё же вскоре наступила тишина, которая с каждой минутой всё больше давила на уши и мысли. Через некоторое время он снова постучал, уже сильнее. Дверь легонько пошатнулась. Она была открыта.

Мой друг приоткрыл дверь так, чтобы находившийся внутри точно услышал, и позвал художника, потом всё-таки, не дождавшись ответа, аккуратно заглянул. И вдруг резко распахнул дверь и вбежал внутрь. Удар двери о стену громко раздался по всем этажам. Я, чуть помедлив после рывка, который мне пришлось сделать, чтобы не попасть под размах двери, последовал за ним внутрь, и, как только ступил за порог, понял, чем была вызвана реакция моего друга: в небольшой комнате посередине на веревке висело тело художника, слегка задеваемое случайным потоком воздуха.

Меня охватил ужас, неприятный холод проскользил по моей спине. Мог ли я тогда представить, что чувствовал мой друг, недавно столь радостный, а теперь метавшийся по комнате в отчаянии и попытках убежать от этой невыносимой реальности, а потом в безысходности упавшем на колени, не в силах стоять... Можно ли тут было сохранять спокойствие и подчинится голосу рассудка...? В сердце, бешено стучавшем, что-то неожиданно кольнуло.

Через какое-то время мой друг более-менее пришел в себя и молча, пытаясь сдержать подступившие слезы (что ему не удавалось), поставил лежавший перед окном и за телом стул, встал на него и перерезал веревку ножом, который он подобрал на полу. Веревка была аккуратно привязана к крючку, за которые обычно цепляют люстры. Ветер через приоткрытое окно, к которому подложили толстую книгу в старой обложке, слегка колыхал одежду и светлые волосы ушедшего художника. Я попридержал тело, пока друг прыжком спускался, после чего он перехватил его и аккуратно опустил на пол, поддерживая голову и плечи на руках.

Он всё пытался и надеялся его разбудить, но мы оба понимали, что художник не откликнется. Надежда затухала почти догоревшей дотла свечой, а камень безысходности в груди тянул на дно. Вся жизнь как будто замедлилась в бездушном молчании.

Я стоял в смятении, искренней горечи и желании помочь своему другу, но чувства яро шли против здравых домыслов, поэтому только смотрел на это всё, не способный пошевелится и что-либо вымолвить. Сколько времени прошло? Разве то важно?...Друг сидел на полу, поникнув головой, но тут, после долгого молчания, он поднял глаза с уже почти высохшими глазами и начал рыскать ими по комнате, я понял его и принялся искать записку.

Я быстро, взглядом окинув комнату, рванул к столу, который стоял справа от окна и был завален различными бумагами, между которыми чернели кисти и одна почти догоревшая свеча. С другой стороны окна стояла одноместная кровать, аккуратно заправленная и пыльная. С одной стороны двери недалеко от кровати была куча листов и холстов разной величины, валявшихся на полу, среди которых виднелся поваленный мольберт и засохшие краски. Среди всего этого выделялась картина, сильно изрезанная, так, что я не сразу понял, что там было нарисовано. Напротив этого творческого беспорядка стоял аккуратный шкаф из темного дерева с одной нижней приоткрытой дверкой, из которой просачивалась тень и останавливалась около двери.

Я всё ещё рылся на столе и ненароком наткнулся на письмо, но почти сразу его отбросил, ибо это оказался конверт, в который были осторожно вложены остатки сожженного письма от директора одной неизвестной мне выставки, о чем гласила надпись на нем. Тут я немного споткнулся обо что-то и посмотрел на пол: там валялась опустошенная стеклянная бутылка. Поставив её на стол, я продолжил. Было ещё одно письмо, на конверте которого в строчке после фамилии получательницы у самой последней буквы стояла клякса и которое видимо художник не успел отправить или уже не хотел.…Но, всё же, начав поиски со стола, я не прогадал: у стены под белым испачканным кляксами листом лежал маленький клочок бумаги:

"Ожидание сводит с ума
Отчаяние убивает"

Я пробежался глазами, толком не вникая в написанное, после чего торопливо протянул записку другу, случайно бросив глаза на ту самую изрезанную картину. На ней теперь я увидел изображенный ночной парк с одним светившимся фонарем… И тогда я понял строчки последней записки художника…