Хитрый единоличник

               
Кулак. Раскулачили. Единоличник… Эти слова для нас, родившихся сразу колхозниками, были  непонятными.  Когда начали соображать, куда мы попали в очередном своём рождении, уже шла война с Германией.

В нашей деревне Красный Яр долго стоял беспризорным добротный  бревенчатый дом, крытый железом. Может быть, кого-то раскулачили? А скорей всего хозяин не успел достроить – грянула гражданская война, которая его засосала. Строение ни под чего не приспособили. Возвращения хозяина ждали, что ли? Когда мне было лет шесть, стены этого бревенчатого дома ещё пахли смолой и не потемнели от времени, но ни окон, ни дверей уже не было.

Мало-помалу, таясь друг от друга, колхозники его растаскивали. В годы войны подростки, в том числе и мой старший брат , снимали с крыши  железные листы. Делали они это тоже тайно, ночами. Изготавливали из жести кружки, ручные крупорушки. Гордились тем, что умеют работать по жести!

Рядом был колхозный детский сад, куда нас, малышню, приводили на день. Отцы воевали на фронте. Матери ходили на полевые работы. А за нами присматривали хромая заведующая Екатерина Лачкова, у которой была повреждена нога, старушка Нарышкина да девочка-подросток. Ещё были две весёлые молодые поварихи. Этих я запомнил потому, что они от избытка сил громко смеялись и шутили. Откровенно радовались, что работают не в поле, а на кухне. Однажды я подслушал игривую частушку и запомнил её. Понимал, что она не детская по содержанию, но уже был себе на уме. Вечером пересказал её маме и спросил, можно ли такую песенку петь? И получил ожидаемый ответ.

 Мы играли на зелёной поляне рядом с этим разоряемым домом. Жители по-тихому, пока деревня спит, доска за доской продолжали снимать пол, но часть его ещё оставалась. Под этим полом в тёмном углу завёлся рой. Мы почему-то пчёл не боялись, ловили их на одуванчиках. Безжалостно и ловко отрывали жало, а из брюшка слизывали сладкий «мёд». Я этим тоже успешно занимался, но допустил ошибку – жало все же впилось мне в язык! Чтобы знал, как обижать маленьких!  Так я понял, что язык лучше держать за зубами.

 О хозяине брошенного дома - исчезнувшем кулаке или как его там, я так ничего и не узнал. А вот другой более или менее зажиточный хозяин, Чумак Пётр Иванович, меня со временем заинтересовал.  Но это не кулак, а крестья;нин-единоли;чник . Его домашнее хозяйство почти ничем не отличалось от тех, что были у колхозников. На работу он никого не нанимал,  управлялся сам. Просто не ходил на работу в колхоз, вот и всё отличие. Платил государству налог, за невыполнение которого его ожидали те же наказания, что и колхозников.

В колхоз он не вступил потому, что ко времени его организации его в деревне не было. Когда он вернулся после долгой отлучки по независящим от него обстоятельствам, в деревне уже существовали три колхоза. И был он уже в таком возрасте, что не стоило и вступать. Таких людей позднее назвали пенсионерами, но сельским жителям и колхозникам пенсия не полагалась. Её стали начислять только с 15 июля 1964 года. Мать моя колхозница умерла в возрасте шестидесяти лет. Успели начислить ей пенсию за два месяца. Как раз на похороны.

Я познакомился с Петром Ивановичем , когда он был уже в солидном возрасте, но ещё бодрым и работящим. Он носил бороду и усы, и звали его все дедом Чумаком. Дом у него был небольшой, обычный деревенский дом – комната да коридор. По рождению он - украинец. В нашей деревне украинских семей было несколько. Дома они разговаривали на своём языке. Чумак не был исключением.

Пётр Иванович от других жителей деревни отличался не только тем, что не был колхозником.  Например, у сибиряков печные трубы над крышами кирпичные. А у украинца она сплетена из тальника и обмазана глиной. И ничего, не загорелась!  Была она широкой, видимо хозяин в ней что-нибудь коптил, сало, например.  Так же и сруб в колодце у него был из плетня, а не из досок.

Жил дед за шоссейной дорогой, на крайней улице. Сибиряки, когда селились, жались к реке, к озеру. А Пётр Иванович выбрал голую степь, на которой ковыль ещё рос. Он загородил  большой участок, так что вокруг огорода, разрешённого по количеству соток, оставалась целина, трава там росла. Со стороны дороги посадил несколько тополей. Они  быстро поднялись и очень украшали усадьбу.  В этом сказалась его украинская натура. Усадьбу Чумака из-за этих тополей видно было издалека!

 Я некоторое время жил у него на квартире. При хорошем настроении Пётр Иванович иногда о чем-нибудь рассказывал. При этом я всё больше и больше убеждался, что человек он не простой, по своему мудрый и дальновидный.

Вспоминал он, как жил в Харбине и кое-чему там научился. Харбин – это же Манчжурия, это Китай. А что это значит? А то, что был он там вместе с белыми, которых выдворили красные. Попал он в армию Колчака по призыву в  числе таких же крестьян Алтайской губернии в начале гражданской войны. И воевал в составе этой армии, пока красная армия её ни разгромила, а потом с её остатками бежал за границу, в Манчжурию. И уже при Советской власти вместе с другими рядовыми солдатами вернулся в Россию. Но не сразу домой. Его тоже задержали до выяснения роли в гражданской войне.

Рассказал о случае, которым он очень гордился. Произошел он с ним, когда находился в лагере для возвращенцев из-за границы. Километрах в двух от места заключения была река, по ней сплавляли лес.  Случился затор, лес сгрудился от берега до берега и остановился. С верховьев брёвна продолжали подплывать, увеличивая затор.  Заключённых в срочном порядке отправили  к реке ликвидировать препятствие . 

- Я бежал медленно, так что отстал от всех. Конвойный кричал: давай быстрее!  Когда я добежал до реки, навстречу уже шли мокрые, усталые люди. Я повернул с ними обратно. Не успел!

  Рассказывал он и о том, как пережил так называемую продразвёрстку, заменённую впоследствии четко фиксируемым продналогом. Продовольствие забиралось у крестьян фактически бесплатно как в последние годы при царе, так потом и при коммунистах. Денежные знаки, которые выдавались в качестве возмещения, практически полностью обесценились. Сверх личной нормы всё надо было сдать государству. Крестьянские семьи, имевшие излишки хлеба и не заявившие об этом в семидневный срок, наказывались. Стукачество  поощрялось, доносчикам обещали отдать часть найденного хлеба. 

Недовольство и активное сопротивление крестьян при изъятии продуктов подавлялись вооруженными отрядами комбедов, а также частями особого назначения Красной Армии и отрядами Продармии. В ответ крестьяне переходили к пассивным методам борьбы: они утаивали хлеб.  Продналогом продразверстка была заменена в 1921 году, но суть поборов не изменилась. 

  - На меня тоже донесли, - рассказывал Пётр Иванович. - Пришли ко мне с обыском. В хате всё перевернули, даже в печку заглянули. На чердаке каждый закоулок осмотрели. Полезли и в погреб. У меня он глубокий, как у всех в Сибири, не менее четырёх метров. Спустились они туда с железным щупом и стали прокалывать землю. Ничего не нашли.  А хлеб был там, в погребе! Я их обхитрил! Заранее прокапал углубление в стенке, затолкал туда мешки с зерном, а потом глину вернул на место, затрамбовал и загородил кадушками с капустой и огурцами. Ничего подозрительного!
 
Так и жил Пётр Иванович единоличным хозяйством. Вместо лошади ему служила корова. Она же и молоко давала. Была у него подвода, в которую он запрягал бурёнку. После уборки сена председатель колхоза разрешал единоличнику накосить травы для коровы. Ему доставались участки, куда не заедешь с конной сенокосилкой. Он накашивал на воз и привозил траву домой. Там сушил, на своём участке. В детстве мы видели это чудо - корову, запряженную  в бричку. Так за несколько приёмов он и обеспечивал свой двор кормом для скотины.

 О единоличнике Чумаке впервые я услышал во время войны. Подростки, возомнив себя мужиками, поголовно начало курить! И брат мой туда же!  Курили разную траву. А если у кого заводился рублик – шли к деду Чумаку и покупали стакан самосаду. Так многие годы курящая деревня несла единоличнику денежку! И редко кому пришла в голову мысль, что можно самому посадить грядку табака. Это сделал мой отец, когда вернулся с войны инвалидом. Меня приспособил обрывать у табака соцветья. А потом я исправно рубил его в деревянном корытце, превращая в махорку. 

Сам Пётр Иванович по возрасту в Великой Отечественной войне уже не участвовал.  Там воевал его сын. В деревне многие получали похоронки. Не обошла сия чаша и деда Чумака. Во время боёв на Курской дуге его сын погиб.

 Колхозникам находилась работа круглый год. Летом – на обработке посевов свёклы, картошки, бахчевых. Зимой – в животноводстве. Нужно было обязательно выполнить норму выхододней. Дисциплина была железной. За невыполнение нормы – наказание. Его страшно боялись и прогулов не допускали. Еле успевали посадить у себя на усадьбе самые необходимые культуры. Сажали в основном картошку. А в огородах на берегу озера – капусту, огурцы, лук да чеснок – их поливать надо. Этим занимались мы, дети. Так продолжалось годами. Ещё сажали горький перец, помидоры. Но они в условиях Сибири не вызревали, их солили зелёными.

Единоличник Чумак и здесь оказался мудрее других. Он, имея деньги, обзавёлся большими остеклёнными рамами, под которыми в парнике выращивал раннюю рассаду.  Другие колхозники такой роскоши не имели.  Ему не надо было выходить на работу в колхоз, он полностью располагал своим временем. Поднимал рамы днём, когда светило солнышко и было тепло, закрывал парник на ночь. В грунт высаживал уже  окрепшие кусты. Помидоры у него успевали вызревать, и он торговал ими и другими ранними овощами. Запряжёт в телегу свою корову, загрузит дары огорода - и на базар в город Алейск. Всего-то пятнадцать километров. 

 Дед Чумак всю работу по хозяйству выполнял собственноручно, был, как говорится, от скуки на все руки! Сарай у него был утепленный. А в нём разные загородки: для коровы, для теленка, свинье и курам, гусям. И содержал всякую живность. До тех пор, пока была жива жена. А когда овдовел, перешёл на минимум. Пригласил из соседнего украинского села женщину с взрослой дочерью и внуком.

Он не был одиноким. Одна его дочь была замужем за деревенским парнем и жила здесь же, в деревне. Другая, тоже замужняя, жила в райцентре – городе Алейске.  Иногда на лето приходили к нему городские школьники. Мальчик был особенно любопытным. Он тайно обследовал кладовку, сарай и чердак. И не безуспешно. Иногда находил небольшие заначки денег. Кто-то от кого-то их прятал. Скорее всего – женщины от деда! А денег у единоличника всегда было много. Он тоже держал их в потаённых местах. Однажды недосмотрел, промокли у него деньги. Вынес он на солнышко одеяло, разложил купюры – сушил! Так что не зря односельчане считали его куркулём.

А тополя вымахали чуть ли не в два обхвата! Пётр Иванович всё поглядывал на них хозяйским глазом. Хороший стройматериал вырос! Всё у него в хозяйстве было своё, а вот бани не было! Не сибиряк, что тут скажешь, обходился. Но решил Чумак на старости лет исправить этот недостаток. Он спилил тополя, разрезал их на брёвна. Поскольку они были очень толстыми – расколол вдоль. И получилось, что провёл лесозаготовки у себя во дворе. Леса хватало как раз на баню! И он приступил к строительству.

А в это время женщина, прожившая с Петром Ивановичем как жена много лет, стала требовать, чтобы они зарегистрировались. Ей не столько запись о браке была нужна в документах, сколько хотелось, чтобы она тоже имела право наследовать имущество и на старости лет не оказалась на улице.  Тут и сказалась основная черта единоличника - жадность. Не захотел он ничем делиться, а сожительнице сказал, что она с дочерью много лет бесплатно жили у него на квартире, что ей ещё надо?

 Она-то считала себя женой Петра Ивановича! А оказалась наймичкой, батрачкой с обязанностями жены. Стала требовать объяснений. Но Чумак не захотел с ней разговаривать. Он молча шел к брёвнам и день за днём возводил сруб бани. Женщина перестала готовить ему пищу. Он занялся этим сам. Она прекратила на него стирать. Он достроил баню и сам стирал в ней своё бельё.

Несколько месяцев шла ожесточённая словесная борьба на территории единоличника. В конце концов сожительница плюнула на безнадёжное занятие и перебралась к дочери с зятем.

Остался дед Чумак с домом, с баней, с сараями. Казалось бы, что один, как пёрст! Но нет! В деревне у него, как я уже говорил,  жила дочь с зятем и детьми. Другая дочь жила в райцентре – городе Алейске. Жизнь не теряла смысла. Его постоянно навещали, всячески помогали и опекали. Хотя был он всё ещё стройный, как тополь, но уже не могучий, как дуб.

И всё же содержать хозяйство, которое состояло теперь из огорода да дома, становилось всё труднее. Стали звать его к себе на жительство внуки и в Красном Яре, и в Алейске. Но он выбрал  Новосибирск.  Пришёл в семью не с пустыми руками: всю жизнь копил, складывал копейку к копейке.  И за дом с баней деньги получил. Он и пенсию заработал, так как исправно платил налоги. А уж как он там, в большом городе, жил, понятия не имею. Только достиг он, сказывают, почти столетнего возраста. Так и не стало единоличника. Некоторые полагают, что в деревне он преодолел бы и вековой рубеж. Я же в этом глубоко сомневаюсь. На старости лет медицинское обслуживание особенно важно, а где его взять в деревне?

Крепка была физическая закалка у единоличника. Да и то сказать: не загонял он себя работой. Занимался делами не спеша, никто его не торопил. Вовремя и хорошо питался. Вставал с рассветом, сладко отдыхал днём, управившись с делами, рано ложился спать. Мне кажется, что и в городе он придерживался такого же размеренного распорядка дня. Именно природная смекалка, упорядоченная жизнь – гарантия долголетия. Лично я в этом убеждён.