Дальний собеседник

Интернета у нас тогда не было. Но телевидение ещё не возвели в якубович. Показали чествование Аркадия Райкина. Юбиляр сидел в первом ряду. В числе других его поздравлял Геннадий Хазанов. Он передал мэтру привет от его персонажей. Мы все живы и здоровы, сказал Хазанов. Показали Райкина, он устало улыбался. Гений, словно говорила эта улыбка, гений общего места... персонажи сатиры бессмертны. Мы живы. Мы, райкинские герои. В зеркало не признаемся, а со стороны – отчего бы и не хохотнуть...
В 1954 году в городе Ленинграде шельмовали Зощенко. Он что-то не то сказал на встрече с английскими студентами (?!). Знал, что есть "то", а сказал всё равно "не то". Что-то политически безграмотное. По этому поводу было общее писательское собрание. Вёл собрание Кочетов, а из Москвы, ввиду важности события, подтянулась тяжёлая артиллерия в лице Симонова. На собрании этом был Даниил Гранин. Он-то и отыскал спустя годы стенограмму (см. "Огонёк", 1988 г., № 6).
Зощенко – в прошлом штабс-капитан царской армии, участник Первой мировой войны. Был отравлен газами. Кавалер пяти боевых орденов. В гражданскую воевал в Красной Армии. Известный писатель, кумир публики: как потом со сцены читали Михаила Жванецкого, так читали тогда рассказы Михаила Зощенко. "Маленький человек на трибуне смотрел на нас с такой скорбью, так измученно..." Он объяснял, пытался объяснить – он советский, он не враг! Пусть он не умеет политически мыслить, "политические формулы" не сразу приходят ему в голову... Но: "Я никогда не был непатриотом своей страны"... "...всё моё литературное дарование я полностью отдаю Советскому государству, советскому народу". Самокритично соглашался: "Да, было немало вещей у меня в прошлом и аполитичных и безыдейных – это так... Но сейчас... этого нет..." А вот уже прямо из Жванецкого: "Всё же некоторые рассказы и фельетоны мои были неплохи. По одному моему рассказу, как вам известно, был изменён режим продажи водки..." И заверял: "Я учитывал и принял все указания партии, какой должна быть литература".
Боевой офицер, герой войны. Что нужно было сделать с человеком? Да ничего такого особенного. Просто, пожил при Советской власти. Ходил на собрания, на демонстрации. Участвовал в общественной жизни. Вот и всё. Теперь и Сталина нет. Уже Хрущёв. А всё по-прежнему. Система та же. И люди те же. Потому и система та же, что "винтики" продолжают дело главного в его отсутствие. Кто жил в шестидесятые, а особенно в семидесятые, помнит атмосферу. Она сохранилась и десятилетия спустя. Человек меняется медленно. Быстрее (и вернее) расстрелять. А бывших героев – тоже для верности – окружить когортами подмахивающих: в постели, расстрельные списки, наградные листы, коллективные петиции с требованием – собаке собачью смерть... ав, ав! Вот этот человек подмахивающий и есть, с моей точки зрения, главное достижение власти. Он и сегодня никуда не ушёл, он и поныне живёт и здравствует. Формы только изменились. А содержание... Власть по-прежнему наган, официальный или "левый", он держит "место"; вокруг "места", как встарь, лакеи-карьеристы; немногие отщепенцы – отщепляются, если не расщепляются, есть эффективные методы, и старые, и новые... А вокруг – подмахивающие.
Врёшь, Андрей Иванович! Не все подмахивают. Есть много порядочных, честных людей. Согласен. Есть. И даже много. Своеобразие момента заключается в том, что нынче для бригадира – чтобы поставил в блокнотик трудодень и пайку выписал – не обязательно и подмахивать. Достаточно промолчать. Впрочем, какое же это "своеобразие"... Своеобразие только в том, что раньше это делалось для "кого-то незримого" (Д. Гранин), теперь же незримый как будто бы на виду. Вот он, из плоти и крови. Уже не прячется. "Маленький человек"... Смотрит "с такой скорбью, так измученно"... И уже не олицетворяет идеологию, равно как и благодать, безблагодатной эры.
P.S. На том собрании, вспоминает Даниил Гранин, Зощенко аплодировали два человека.

2017.


"Дальний собеседник" (О. Мандельштам), тот, который необходим "для понимания, например, поэтического акта" (М. Мамардашвили), это, если попросту сказать – рукавицы за поясом.
Он уже есть, он не может не быть – априори уже существующий, второй участник поэтического акта, который никак не манифестирован на объектном плане. Кто же это? Сам "беседующий". Как "другой", предположительно никак не связанный с хронотопом данного акта, однако в силу априорного, до-акта, бытия в контексте, выступающий (а точнее, понимаемый) как со-автор, автор "не здесь и не сейчас" (а хоть где и хоть когда!).
Что в принципе делает Пушкина А. С. собеседником Васи Пупкина, а Пупкина – собеседником Пушкина (сюрприз для both parties).
"Всё превосходящее природу логически лежит вне досягаемости индивидуума как такового" (Р. Генон). Для актуализации необходимой связки Пупкин-Пушкин, индивидуум Пупкин должен отказаться от индивидуальности и стать Пушкиным ("далеко, а надо"); соответственно, Пушкин должен стать Пупкиным ("...!"). А иначе, ничего у них не получится. Вот где-то так.
Метапоэзис-с.

2018, 2021.


А ушла гитара из двора. Жаль. То, бывало, идёшь: там многострадальную "Шизгару" мучают, "квадрат"; там – "Тридцать три весёлых хулигана Оленьку поймали у фонтана...", – гогот, с оглядкой... а там: "Н-но... парус! Па-ар-р-рвали парус!!!"
Высоцкий Владимир царил в юности моей безраздельно, и ещё долго после, как демон, как подлинный четырёхрукий Аполлон-тетрахейр, являясь в битвах и за столом, и в одиночество привнося шумное многоцветие жизни.
В песне Окуджавы, посвящённой Владимиру Семёновичу, есть поэтический образ: два аиста, чёрный и белый. "Белый аист московский на белое небо взлетел... Чёрный аист московский на чёрную землю спустился..." Мне кажется, Высоцкий – это как Моцарт и Сальери. МузЫку жизни разъял, как труп, везде заглянул, всё проник холоднокровно, всех нас наизнаночку – шарах, вывернул... смотри, царь природы – кто ты есть... Поверх нестроения нашего высоко прошёл, верхним голосом вывел и то, чего в трупе нет и не может быть, а только в живом и горячем, всегда на краю, всегда – как в последний раз, как в бой. Не зря же лучшие, на мой взгляд, поэтически самые точные вещи Высоцкого – они о войне. "Здесь раньше вставала земля на дыбы, а нынче – гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы – все судьбы в единую слиты." Здесь то высокое, сверхчеловеческое, на краю явное, а в "золотой середине" затёртое одинаковостью шинельного ряда, выражено с нечеловеческой силой и точностью. Уже за это Высоцкий заслужил память. Он её никогда и не терял. Несмотря на всё, что было "при", и всё, что стало "после"...
"Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко – песня-то была хорошая." С жарой этой да с чемпионатом, как-то потерялись, незаметно прошли две негромкие даты: Высоцкий и Шукшин. Два певца, два правдоискателя. Правда – это не совпадение с каким-то, невесть кем придуманным, законом или правилом, образцом жизненного поведения. Правда – это рытвины и буераки, шишки набитые, зубы выбитые себе и другим, пока гоняешься за будущей женой, как Гарун за быстрой ланью, чтобы в итоговом прыжке броситься на круп – и... вонзить. И на свадебном пиру, облагороженную в белом, увидав, закричать-заплакать... не та! Это, братцы мои, не правда, это – полуправды. Правда настоящая одна, и сметливый русский народ давно понял, что это за птица и почему её нет как нет на земле. "Бог правду знает, да не скоро скажет". Вот так-то. Правда в русском понимании всегда единична, всегда конечна, и после объявления правды уже больше ничего не предвидится. Сплошная эсхатология. Бог знает, Бог и объявит. Когда явится в последний день, тот, который обратит века в пепел. А другой правды нет. Такое понимание, с одной стороны, демонстрирует величайшую нравственную силу и высоту наших устремлений, с другой же – служит оправданием нашей вечной склонности к обману, ордынской хитрости и всяческим подлянкам, не перестающим удивлять прагматичных иностранцев. Два аиста... "Что же ты, зараза, бровь себе подбрила..." Да... "Прости за комедию-то. Прости великодушно."

2018.


"Посмотрев "Джокера", у меня возник вопрос: "Где Бэтмен"?" (режиссёр Владимир Хотиненко)
Браво, браво... Ха-ха-ха! То есть как (грамматику оставим) где? Да он из кадра не выходит! Джокер = Бэтмен. Вот он, ваш спаситель. Встречайте, жители Готэма. Маски уже в продаже.
Вот русский философ Лев Шестов (Шварцман) цитирует датчанина Киркегарда (Кьеркегор): "Трагический герой отрекается от себя, чтобы дать выражение общему..." Чем не Джокер? Отречься от себя, как другой датчанин и принц, через выражение (в конце концов, всё только симптомы) безумия подлинного или мнимого, чтобы выразить общее... безумие! А? Каково! Ха-ха-ха... Гамлет пытался восстановить связь времён, она же справедливость (это когда все злодеи убиты, не осталось больше злодеев), и навалял трупов, настриг голов, так сказать... Офелия, Полоний, Лаэрт... всех в одну яму. Там за ним идут последователи, фортинбрасы, ещё двадцать тысяч уложат под завязку. Ха-ха-ха... смешно.
Противостоять насилию и жестокости, которыми инфицировано общество, это же – читаем в зеркале – окрыситься на крыс: а ну? кто страшнее? "Дать выражение общему..." Если общее и есть насилие, то по-другому трансформация героя выглядит так, читаем в "Махабхарате": "Я становлюсь смертью..." Страшно это.
Смерть героя требует, первое – подмостков, второе – зрителей. Нет зрителей, нет героя. В какой-то момент Джокер сомневается: а существует ли он... Связь? Нет связи. Communication breakdown. Правильный ответ: нет, не существует. Героя играет зритель. Но вот же парадокс: получив воплощение в образе, подпитку от массы восторженных последователей (здесь они все – Джокеры, все в одинаковых масках; в других случаях они с факелами, знамёнами, в чёрном, белом, на горе Сионе и пр.), он перестаёт быть собой. Связь восстановлена. Но на другом конце провода – архетип, и от его улыбки не поздоровится никому.

2019.


Есть в странной истории про Кая и Герду место. Дети возвращаются домой и видят, что всё осталось по-прежнему. Всё, да не всё: "Проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем взрослыми". Так пишет всемирно известный сказочник с голубыми глазами. "А на дворе стояло лето, тёплое благодатное лето."
Люди вырастают, становятся "большими". А те вещи, что казались им большими, делаются "маленькими". Наверное, процесс имеет и реверс, обратный ход. Вот, прошёлся по двору: сколько открытий! Лиственница, тоненький прутик... Покойный кино- и телеоператор Вадим Михайлович Холковский, по моей просьбе, делал на этом прутике перефокусировку: с переднего плана на задний, и обратно. Не помню, зачем мне это потребовалось. Потом лиственница в кадре то проявляется на общем смазанном фоне, то, наоборот, уходит в него, как в масло – нагретый нож, фон же детализируется и расцветает.
А тут, смотрю – стоит здоровяк, ствол толщиной с мою ногу. Весело машет ветками. Когда же?! Вроде, каждый день хожу мимо. Что случилось с тобой, лиственница?
Маленькие вещи выросли. А я стал маленьким...
Назад, во дворец?
Там ждёт слово из плоских остроконечных льдин.
Там зеркало разума треснуло "на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом".

2017.


А давайте скажем себе честно: нам церковь не нравится, потому что там нельзя по матушке ругаться. Нет, правда: вот вы слышали когда-нибудь, чтобы в храме матерились? Или, допустим, батюшка "при исполнении" изложил о крестных муках на языке Баркова? Мне, честно скажу, не приходилось. Не принято. А – на театре нынче? Сцена, улица, первокурсницы филфака вгонят в гроб самого поручика Ржевского, дети фитилят такие фразы – улетел бы на Луну, где проживают носы наши, лишь бы серу эту не обонять.
Серы, впрочем, хватает и в медийном пространстве так называемом. Известие о "притязаниях" РПЦ на здание бывшего гарнизонного Дома офицеров в Петрозаводске моментально и самым волшебным образом сделало этот ложноклассический архитектурный кадавр неотъемлемо дорогим для доброй дюжины Коржиков и Шутил местного разлива. Хештег "попы обнаглели" грозится стать фразочкой года, непосредственно после, или даже потеснив, "...твоюмать" и т. п. "О как" (с)
Две вещи хотелось бы сказать в этой связи. Первое. Церковь и в своём физическом выражении остаётся свободным пространством. Утром, днём и вечером любой свободен зайти в храм, это не частное владение, это всё равно городская территория практически общей доступности. Да, есть частности понимания и особенности поведения. Но в своей идее церковь имеет высокое назначение. Давайте мы будем думать об этом высоком, иногда одна только мысль уже переозначивает человека. А тем более годится этот подход у нас в России, где всегда почему-то бывает комфортнее с журавлями в небе... А в бывшем ДО, он же (до 1917 года) архиерейский дом, ну как будут проходить там концерты духовной музыки, например, или – чем **** не шутит! – диспуты Введенского с Луначарским? "Это – ого-го!" (с)
Второе. Есть такой закон, ФЗ 327, он может не нравиться, он может вызывать вопросы и провоцировать критику, он – dura... но это – закон. И если мы берём проблему возвращения церковной собственности, то здесь РПЦ находится в правовом поле, целиком и полностью. Вне правового поля и вне закона находятся Коржики и Шутилы, и примкнувшие к ним жертвы того, что называется error scribae, а применительно к СМИ – ложной интерпретацией.
К сожалению, две стороны говорят на разных языках, или не слышат друг друга. А ведь это в принципе не так уж трудно – помирить синицу и журавля, у них – много общего, "в своём физическом выражении"...
Не будем в нашем и без того непростом общении уподобляться переводчикам Книги Иова с греческого на старославянский, которые не поняли некоторые места, в своё время так же не понятые греками, и попросту переписали их "нашими" буквами: "Крило веселящихся нееласа, аще зачнет асида и несса" (39:13), – глокая куздра, и та понятнее.

2019.


Духовное и душевное звучат похоже, как родственники, ведь папа у них один. Но душа на скрипочке, а дух над бездной. Человек тоже бездна, глянул сам в себя – и сразу назад, не подходи, а то акт творения, не ровен час, накличешь. Чтобы не упасть навсегда, человеку духовное общение требуется и духовная общность. Это большая редкость. Без этого прочных отношений не будет, будут – приятные, вот здесь и душевность твоя пригодится. На берегу две берёзы стоят, а по сути одна: просто, два ствола растут из одного корня. Один ствол облюбовали бабочки – так и облепили, сидят пуговицами, сияют. А второй пустой. К нему не идут. Почему? Вот они, душа и дух. Первая нараспашку, второй над бездной. Или в пустыне. В пустыне дьявол донимал: а ну – обрати камни в хлеб, спародируй творение повторением... Дух унимает душу: сиди, молчи – дьявол! Нет, и в пустыне хорошо. Но бабочки не летят. Мягкая игрушка на полке стоит, молчит, наговорилась... Гости придут – залюбуются. Но только я, я один, пыль смахну рукой и на место поставлю на старое. Душевное – оно мягкое, житейское. Дух над бездной летает, летает, лета... а не натворить бы...

2016.


"Ну, здорово, – сказал Федя. – Как он её." Не самый, наверное, лучший рассказ Шаламова "Заклинатель змей". Там интеллигентный зэк в роли "романиста" пересказывает содержание прочитанных романов другим зэкам. "Тискает романы", на языке "зоны". Всю ночь рассказывает – и вот вам: "Как он её"... Какой тут автор не падёт духом?
Дело не только в ограниченности, духовной и душевной, аудитории "романиста" и "заклинателя". Это есть, но тут и другое. Трудно отделаться от крамольной мысли, что конец каждого повествования есть в то же время духовное банкротство автора. Нет законченности нигде, ни в чём. Рассказал – и сам понял, что не сказал ничего. И другие поняли. И отреагировали весьма адекватно: на канву, на внешнее. А что там, внутри? И есть ли?
Духовное банкротство ожидает человека и на исходе жизни. Вроде прожил как надо, и нажил, и совершил, и есть что вспомнить, – а нет-нет, да укусит ядовитое: а что, собственно, ты сделал, по большому счёту? Так и подмывает сказать: вот они, позитивизма-материализма достойные плоды! Но нет: идеалист и человек духовный переживает то же самое, даже острее, вплоть до бегства от реальности и от себя (пример: граф Л. Н. Толстой). Не в образе жизни дело. В старину князья и бояре перед смертью постригались в монахи, получая при этом новое имя, а имение отписывали монастырю. Голый человек на голой земле. Каким пришёл – таким ухожу... Тоже лукавство своего рода и тоже бегство.
Под историей любой жизни можно обнаружить другую историю, подлинную. Если первая – это "что и как", то вторая – "почему". Она могла бы объяснить ядовитое беспокойство, имей мы достаточно мужества её открыть, эту историю причины, и признать её важность. Но признать страшно. И снова и снова громоздим вавилонскую башню слов. И снова все виноваты. Пьеса не та, актёры плохие, режиссёр на репетициях появлялся редко, опухший с похмелья и в тёмных очках... И публика дура. И город – дыра. О стране уж и не говорим: "империя зла". Как они нас.
А всего-то сказать себе: банкрот.
Это нормально.

2017.