Та Сторона Фонтанки. Ольга Ланская

Двадцать лет я не была по ту сторону Фонтанки. Поначалу подсознательное внутреннее отторжение от всего – земли, домов, неба. Всё не знаю. Видимо, не хочу знать. Зачеркнула, стерла из памяти, как полы в избе намыла деревянные некрашеные, да добела – голичком.

Откуда я знаю про это?

Зимовье. Мне лет шесть, быть может меньше. Я на качелях. Они огромные, привязаны к двум лесинам, уходящим в небо. Небо бледное. Такими иногда бывали тетрадные бумажки-промокашки в школе. Но я еще не хожу в школу. Я видела такие тетради у мамы. Она часто что-то пишет в них.

Тетрадки меняются. Меняются мягкие, как байка, – стоп! – в нашем доме это слово не говорилось. Говорили: фланель, из фланели…
До сих пор, когда я слышу это слово, мне вспоминается неясный туманный город и почему-то моряки. Фланель – моряки – Офицерша. Петроград.

…Мы часто бываем у них в гостях – их дом неподалеку от нашего. Офицерша из Петрограда. Там остался ее муж. О нем не говорят даже взрослые, но нет-ет. да мелькнет чем-то неясным этот оставленный в Петрограде Офицер. Вот почему – фланель – туманная громада морского города.

Я с детства стойко не люблю его, этот Город. Я не умею ненавидеть, иначе бы подошло и это слово. В нашем поселке на берегу таёжной Майи почти нет русских мужчин. Женщины, старухи, дети.

Где-то шла война, а мне все рассказывали о Петрограде, который мама, в отличие от Офицерши называла Ленинградом и любила так же сильно, как меня.

Мама была уверена, что я должна всё знать о Ленинграде.
Об Эрмитаже, его залах, о Русском музее, о Загородной Ланских – "совсем близко от города, совсем рядом! Твоя бабушка так любила эту Загородную! Там был сад и аллеи, а главная вела прямо к дому, запомни это, Олюшка!"

– Мама, я не люблю Ленинград. Я никогда не буду жить там! – говорю я в совершенном отчаяньи. Прорвалось.
– Олюшка, что ты?!

В синих с золотом глазах мамы огорчение, недоумение, перемешанное с потаённым ужасом – отчего?

"Отчего такое отторжение от единственного города в мире, куда она должна вернуться! Это не провинциальный Париж с его булочниками, каждое утро изливающих почтение и готовность оказать твоей дочурке услугу только потому, что ее мама молода, красива, и… русская. Ох, эти несчастные русские!.."

Офицерша была матерью первой жены моего отчима, умершей при родах второго ребенка.

Ушедшая поминалась нечасто, но как бы никуда не уходила, потому, быть может, что ее малышей, как и меня, растила мама, и они были моими сводными, но старшая ее дочь всегда, всю свою нелегкую жизнь, отравленную трагедией потери, как бы винила маму за то, что она есть.

А офицерша, ее бабушка, вышла замуж за эвенка – скрипача, окончившего Петроградскую консерваторию, человека редкостной элегантности и порядочности, жившего тайгой и музыкой.

Даже голос у него был тихий. Но когда Офицерша сказала ему однажды четким властным петербуржским голосом:
– Вы бы показали Олюшке тайгу! А то она сутками носом в книгах! Я уверена, она в трех соснах заблудится! Да какие здесь сосны?! Она и болота от мари не отличит. Вы бы обучили ее. Да и кислород ей нужен. Смотри, какая, как снятое молоко…

Снятое молоко… Нет, Офицерша сказала, наверное, как сыворотка…

Дед посмотрел на меня улыбчивыми лазами:

– Хочешь с тайгой познакомиться?
– Хочу, – сказала я. – Пошли!

Он засмеялся. Улыбнулась даже Офицерша, всегда дразнившая меня из-за привычки нигде не снимать шляпу.

Я так мало помню о ней. Бабушка Нестерова, говорили о ней вслух, чтобы не обидеть. Бабушка Нестерова… А чья это была фамилия, я не знаю и спросить уже не у кого…

– Не сейчас, – сказал дед-скрипач. – Завтра с ура. Когда взойдет солнце. Договорились?
– Да! – засмеялась я. – Только спрошу у мамы!

Захлопнула книгу, сползла с табуретки, натянула поглубже шляпку на стриженую под ноль голову и помчалась искать маму…

А зимовье?

Нет. Сначала Та Сторона Фонтанки.

Я не хотела ее узнавать. Я не хотела, чтобы она вспомнила, как мы все любили каждую ее тропинку, бульвар, двор, улицу. В любое время года. В любую погоду. Это была самая счастливая наша земля.
А потом всё рухнуло. И 20 лет я не переходила Фонтанку. 20 лет…

Литейный. Я сделала несколько шагов и поняла, что за спиной у меня Нева. И через пару минут увидела купола любимейшей из наших церквей.

Я словно очнулась. Мне хотелось рвануться к ней под ее своды, словно могла я найти там их всех – и ушедшую уже сводную, и тебя, которого не догадалась вырвать из щупалец реаниматоров, и убитого нелюдью сына…

Я перешла улицу. Остановилась. Нет, не сегодня. Отвернулась и пошла в сторону Невского. И вдруг увидела, как высоко небо здесь, какое оно огромное и домашнее, сколько нежности льется с него на крыши моего Смольнинского района!
Каждый дом, каждый поворот его вдруг поднялся из темных глубин горькой моей памяти и засверкал необъяснимой драгоценностью, ни названия, ни цены которой нет. Быть может, только – любовь, конца которой не бывает.

Санкт-Петербург
2022, ноябрь