Родники

               
               
 
         Переехали мои дети жить в Подмосковные Мытищи в микрорайон Пироговский. Квартиры благоустроенные, всё красиво и опрятно, комнаты просторные, светлые, застеклённые лоджии. Живи да радуйся! Одна печаль: вода из крана бежит не то, чтобы живая, а наоборот - не напасёшься очистителей фильтровать её бедную, отравленную и умертвлённую выкрутасами неистощимого суразёнка - прогресса.
       Пироговский раскинулся на пологом и продольном холме, с двух равнинных сторон его подпирали коттеджи и другие многоэтажные микрорайоны, а с востока и юга подступал дремучий лес, в котором крепко обосновались вековые ели, могучие замшелые берёзы и корабельные сосны. В их шатровой тени било множество родников, и несколько из них были так сказать окультурены, приспособлены для удобного набора воды в любые ёмкости.
       К каждому источнику вели аккуратные земляные и бетонные ступеньки, вода бежала тугой струёй по трубке из нержавейки, приставленной к месту сбора жидкости. На самом дальнем ключе под исполинской берёзой-вековушей на откосе чуть выше родника кто-то из местных поставил дощатую часовенку с открытым передом с православным крестом на небольшой маковке. Люди принесли иконы и образа и разместили их внутри на деревянных перегородках.
      Спуски к большинству источников снабжены перильцами в виде проброшенных и укреплённых на столбиках жёрдочек. На ближайшей к одному из родников сосне кто-то из доброхотов повесил табличку в рамке под стеклом, из которой всякий мог узнать о качестве и составе полезных веществ, содержащихся в набираемой воде. Всё это грело душу.
      Попав впервые на родник, я был буквально потрясён и несказанно удивлён тем, какую сладость мне довелось зачерпнуть в ладони и с наслаждением попить. Никогда бы прежде я не мог даже подумать, что на равнине, за тысячи километров от своих Алтайских гор с их студёными родниками, найду и отведаю воды такой же целебной и необыкновенно приятной на вкус.
      Вот я и приохотился раза три в неделю ходить сюда и снабжать детей с внуками и себя этой живительной влагой, хорошо помня истину, издавна подмеченную нашим народом: человек настолько здоров, насколько чиста употребляемая им вода.
      Придёшь, бывало, к роднику, спустишься по ступенькам, снимешь рюкзак с плеч, развяжешь тесёмки, выставишь в ряд на бугорок пластиковые пятилитровки, трижды перекрестишься на куполок часовенки и начинаешь наполнять посуду. Упругая струя весело поблескивает на солнышке, устремляясь в горлышко ёмкости, и ты только успеваешь менять  пятилитровки. Наконец, наполнена последняя, и ты закручиваешь на ней крышку.
      Однако сколько же раз я ловил себя на том, что именно в этот момент моя рука непроизвольно тянулась к струе и трубке и машинально искала никелированный или фарфоровый вентиль крана, чтобы из чувства сбережения перекрыть воду! Невольно приходилось чертыхаться и одёргивать себя с усмешкой: вот так замордовали! Ишь, как приучили к экономности своими счётчиками на всё и вся! Уже и на природе не расслабишься!

       Однажды тёплым октябрьским деньком возвращался от родника с полным рюкзаком, а одна пятилитровка не вместилась, и я нёс ей в руке. По выходу из леса в широком переулке встретился мне высокий сухощавый старик с двумя такими же, как и у меня бутылками. Так и прошли бы мимо друг друга, не спроси он:
- Народу там много? Очередь-то, небось, велика?
- Да нет, дедушка. Человек семь за мной стояло…
- Это ничего. Подожду-подышу.
- А чего ждать-то?  Вы же спрашивали про тот родник, что слева? – дед утвердительно кивнул, и я на правах более опытного водоноса, а с некоторых пор мне думалось именно так, решил подсказать старику: - Зачем же он вам? После мостика через болотце сверните направо, там новый ключ недавно оборудовали. Оно чуть подальше идти, зато вода быстрее набирается. И очереди практически не бывает.
- Знаю я это место. Еще с войны тот родничок известен. С детства.
- Так вам тогда знаком и самый дальний, у просеки?
- А как же!
        Общение с дедом становилось интересным. Чувствуя, что и ему есть что сказать, я поставил на асфальт бутылку и, снимая напряжение пальцев, раза три сжал и разжал освободившийся кулак.
- С непривычки, смотрю, рука-то у тебя немеет? – новый знакомый сочувственно покачал седой головой.
- Скорее, наоборот – с привычки. Всю жизнь что-нибудь да таскаю, пока не упаду, - пошутил я.
- Работа, движение – это хорошо, - с внутренним убеждением сказал старик. – Мне летом 90 стукнуло, а не похожу – хворать начинаю.
- Вам, поди, и округа вся известна как пять своих пальцев?
- Смотря что…
- Ну, вот я, к примеру, люблю по лесу пошариться. Малины, черники пособирать, маслят с подберёзовиками.
- Этого добра у нас вдоволь, - согласился собеседник. Чуток помедлив, добавил: – Могу даже подсказать, где ядрёных рыжиков нарезать можно от души.
- А не жалко «знамкой» делиться? – обрадовался я.
- Там на всех хватит, - улыбнулся дедушка. – От родника, что ты мне присоветовал, сверни в ельник, наткнёшься на тропу, дальше дорога. Пройдёшь на восток с полкилометра, упрёшься в железные ворота водозаборной станции, что когда-то саму Москву питала. Раньше там была охрана, сейчас нет, но туда не заходи, а вдоль ограды ступай вправо до раскопок.
- Каких таких раскопок?
- В конце тридцатых археологи здесь открыли стоянку наших предков - древних славян: древлян и кривичей.
- Любопытно…
- И нам, подростками, тоже было интересно, мы бегали смотреть, а потом, когда они понарыли здесь холмов и уехали, а горки эти так и остались, мы с них зимой на санках и лыжах катались.
- А где, дедушка, «знамка»-то ваша? – вежливо напомнил я.
- Так у изножия этих горок и есть. Пошаришься - как ты сам говоришь, вокруг. Мимо не пройдёшь, коли глаза имеются.
       Мы постояли, помолчали, и я уже было взялся за пластиковую ручку пятилитровки, как вдруг меня что-то сподвигло спросить:
- Дедушка, вот вы местный. А сколько лет Пироговску? И почему его еще некоторые называют «Фабрикой»?
       Старик, чуть склонил голову, и сбоку как-то по-родственному ласково заглянул в мои глаза. Покивал своим мыслям и начал:
- Отец сказывал: самому посёлку - его лишь недавно прикрепили к Мытищам - не так уж и много, от силы – лет двести, а вот деревне Пирогово, что под косогором - больше четырёхсот. Она на пути из Москвы в Сергиев Посад. Больницу здесь знаешь?
- Да, напротив нашего дома из-за семнадцатиэтажки выглядывает; она еще старинная, трёхэтажная, с кирпичными узорами и вензелями.
- Раньше, до революции это были красные палаты. В них жили мужчины - работники нашей фабрики. У реки на берегу стояли белые, тоже каменные, палаты – это уже общежитие для женщин. Но их разобрали. Теперь на том месте хрущёвка, через дорогу от неё угол здания видел?
- А как же? Выше моста через Клязьму.
- Вот это и есть сама фабрика, вернее то, что от неё осталось после всех передряг. По ней другой раз и весь теперешний микрорайон называют.
       За те шесть лет, что я наездами обитал здесь, не раз случалось проходить по тротуару вдоль этого оштукатуренного в жёлтый цвет громадного здания, растянувшегося едва ли не на квартал и поделённого с лицевой стороны на шесть магазинов. Самым большим и посещаемым из них был «Магнит». Сразу за ним на стене не так давно обратил внимание на мраморную мемориальную плиту в честь столетия фабрики с датами: 1865 – 1965 годы.
- Дедушка, а что на этой фабрике производили?
- Высококачественное тонкое сукно, из которого шились шинели для офицеров, по-первости царской, а на моей памяти уже и советской армии.
- Гляди-ка ты! – я быстро посчитал в уме и поделился с дедом: - Выходит, вашей фабрике теперь сто пятьдесят лет с хвостиком?
- Больше. Отец сказывал: сперва она была деревянная, и владел ею какой-то купец Хлудов. Да проиграл в карты Чернышову. А тот вроде как из простых в богатые-то выбился. И, дескать, фамилию свою получил от того, что род его пошёл из углежёгов. Были такие артели, они по лесам в ямах берёзы жгли на древесный уголь. Все закопчёные, черномазые. Вот этот Чернышов-то мало того, что картёжник, он еще и ушлым да проворным оказался: фабрику, как положено, застраховал и через малое время сжёг, да так аккуратно, что комар носа не подточит. А на полученные по страховке денежки отстроил новую фабрику, и не какую-нибудь там, а каменную. И церковь православную поставил для народа, и палаты для своих работников. Видно, не такой уж простоватый, а с головой был мужик.
        Между тем, осеннее солнышко выглянуло из-за железобетонного каркаса строящейся в отдалении за спиной моего собеседника высотки, позолотило седой пушок на макушке старика и ударило лучами мне прямо в глаза. Я прижмурился и, сделав шаг вперёд, повернулся к солнцу боком. Теплынь, хорошо…
- Не утомил я вас распроссами?
- Отчего же? Человек живёт общением, - мудро заметил дед и обвёл ясными синими глазами всё вокруг. – И погодка, как подгадала.
- Да-а… Благодать, - охотно поддержал я старика. –  Недавно собирал опята за просекой. Побродил по ельнику и как-то неожиданно вышел на большой луг, окружённый со всех сторон лесом. Оно бы и ладно, да луг-то весь как изрыт заросшими травой воронками. Ноги можно сломать. Немец что ли сюда доходил?
- Почти что.
- А не расскажите?
- Почему бы и нет? Мне в ту пору одиннадцать годков минуло. Сюда-то они не дошли, но гул стоял, хоть издалёка, однако грозный. Отца еще летом на фронт забрали, а мать вместе с товарками вот также в октябре сняли с фабрики, вручили топоры и пилы, да отправили лес валить, расчищать, как им сказали, будущее поле боя. Ели и сосны вековые, в два обхвата, их сразу увозили куда-то, а вот пни высокие оставили, наверно, специально; они навроде противотанковых ежей получились. Лес был частый, и пней от него тьма. Однако немцев к нам не пустили, отогнали. Пни года два не трогали, а потом, опять же баб, мужики-то все на войне, на эти пни направили – выкорчёвывать.
- Лошадей-то хоть дали, чтоб сподручней было выдирать?
- Да с этакой тяжестью разве ж управиться нашим лошадкам-доходягам,  ведь здоровых-то и строевых всех на фронт реквизировали. Сделали по-другому. Бабы кирками да лопатами очищали и глубоко окапывали корни. Степан Ильич, комиссованый по ранению, на войне он был сапёром, закладывал под корень взрывчатку, запаливал бикфордов шнур и убегал в укрытие. Взрывом выворачивало пень. Его верёвками выволакивали на дорогу, распиливали и на полуторке увозили на фабрику как дрова – топить водогрейные и паровые печи. А вот ямы почему-то заровнять позабыли…
      Просигналила иномарка, мы посторонились, отошли на тротуар к забору. Машина прошуршала, пахнула выхлопными газами и скрылась между домами за поворотом. В прозрачном воздухе кружились жёлтые и багряные листья, приносимые сюда потоками верхового ветерка из соседнего сквера, где дубы, берёзы и липы потихоньку облетали. Мой собеседник вздохнул:
- С этими пнями у нас, ребятишек, случилась одна нехорошая история.
- Вы, что, тоже помогали?
- Если бы! Взрослые нас к взрывным работам близко не подпускали. Но мы-то, мальцы, были не промах. Подкрадёмся, затаимся за каким-нибудь толстым пнём. Степан Ильич протянет от взрывчатки шнур метра на три, подожгёт – и бежит в укрытие подальше. А мы тут как тут! Ножичками в серёдке обрезаем с двух сторон добрый кусок шнура, опять запаливаем остаток, и успеваем спрятаться в другой воронке или за пнями. Как только рванёт, мы, пока не рассеялся дым - уже в лесу. Герои… - грустно усмехнулся старик. – Дружок был у меня закадычный - Петька Мосольков, отчаянный парняга. И вот однажды мы с ним прыгаем в яму, он спереди обрезает, я сзади, сую ему горящий конец, чтоб подпалить остаток. Гляжу, а Петька-то пожадничал – оставил совсем крохотный огрызок перед капсюлем! Мелькнуло в голове: только бы успеть выпрыгнуть из ямы. Да где там! Как рванёт, и у дружка моего трёх пальцев как не бывало! Кровища, перепуганные взрослые сбежались, Петьку в больницу. Меня мать дома ремнём выпорола так, что с неделю сесть не мог. А причина-то была в бракованном бикфордовом шнуре. Сантиметров на десять он изнутри был полый, одна лишь оболочка; её огонь за секунду прошёл и не дал нам убежать. А дружок мой на всю жизнь остался инвалидом…
      Старик умолк и направил свой задумчивый взгляд в прогал переулка перед собой, где в конце за пологим спуском живой стеной возвышался смешаный лес, за которым и находился тот самый злополучный луг. Чтобы отвлечь собеседника от невесёлых воспоминаний, я решил сменить тему и кивнул на его пустые бутылки:
- Таскать в вашем возрасте такое, поди, и не очень?.. Руки-то оттягивает? Я вот приспособился: наберу, определю в рюкзак, и за плечи.
- А кто меня куда гонит! - оживился дедушка. – Сколько пронесу, встану, отдохну - и дальше. Всё мне разминка.
- Но в 90-то лет – это больше, чем!.. Поделитесь – гены у вас такие или образ жизни?
      Старик, как и давеча, опять чуть склонил седую голову и сбоку ласково так глянул на меня. По-доброму усмехнулся;
- Ничего особенного и нет. Отец прожил почти семьдесят, мог бы и больше, да раны с войны не давали покоя. Мама – восемьдесят пять. Я в жизни не выкурил ни одной папироски. Выпивал, как все, на праздники, в компаниях. Любил играть в волейбол, футбол, участвовал в фабричных соревнованиях по бегу. Долго жили в своём доме, а там, известно - огород, куры, гуси, кое-какая скотинка. За нами, кстати, за перелеском дачи тогда образовались. Дорогу к ним проложили хорошую. Одно время почти что в соседях у нас обитали два маршала - Конев и Рокоссовский. О Коневе я только слышал, а видеть не видел ни разу, врать не буду. А вот Рокоссовского встречать доводилось. Забор у него был невысокий, дом, правда, как положено, с застеклённой верандой и мансардой. Как мы вскоре прознали, любил он садовой клубникой заниматься. У него она крупная да сладкая бывала. А знаю это, потому что маршал щедро угощал всех, кто мимо дачи его проходил. Выйдет из калитки, сам высокий такой, спина прямая, глаза тёплые, окликнет запросто, и предложит отведать ягодок из корзинки с собственных грядок. Пробовал и я. Вкусная. А потом они оба съехали куда-то, - дедушка улыбнулся. – Такие вот дела… - и словно вспомнив о чём-то неотложном,  вдруг заторопился: - Извиняй старика. Заболтал я тебя…
-Да нет же! Всё очень познавательно, слушал бы и слушал, - искренне откликнулся я. – А то сколь уж прошло, как переехали, а что это за место, какие достопримечательности есть кругом – толком и не представляю! Спасибо вам! Теперь могу детям и внукам об этом смело рассказывать, чтоб и они знали, на какой земле живут.
       Мы напоследок еще раз встретились взглядами, но, приученные к нынешнему карантину, не стали рисковать с рукопожатием, а лишь приветливо кивнули друг другу и разошлись. Дедушка неспешной походкой направился в сторону леса, а я, поправив лямки рюкзака, подхватил с тротуара бутылку с родниковой водой и пошагал по дорожке через разноцветный осенний сквер к подъезду своей, стоящей невдалеке пятиэтажки.