Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-18

Глава 18

"И снова очередь огромная"
И опять стояние великое


Человек ни от чего не должен зарекаться.
(Еврейская пословица)


– Кто последний? – мрачно спросил Василий Никанорович в конце левой очереди (толпы, то есть), которая, по всей видимости, и была именно ко второму оконцу.
– За мной занимали, но отошли, – враз ответили стоявшие рядом очень хворая на вид всклокоченная седовласая усатая бабка в сильно застиранном платке с блёклыми и напрочь размытыми сиренево-розовыми разводами по зелёно-голубому полю; мальчик с бесцветным рябым лицом, прямыми соломенными, раскиданными по лобику волосиками, очень косыми серыми глазками и красными волосатыми ушами-лопухами; и хроменький корявый губасто-зубасто-глазастый мужик средних лет в модном шикарном двубортном пиджаке грязносинеболотного цвета с широкими погонами без лычек, звёзд и просветов. А ещё на этом пиджаке были огромные накладные коричневые карманы без клапанов, из которых во все стороны торчали какие-то мятые бумажки. А сам мужик без шапки был. Кудрявые волосы, как у Анжелы Дэвис, огромной копной окружали маленькую голову.
 
Кульков вопросительно глянул на ответивших, ему хотелось уточнить, за кем конкретно из этих троих ему держаться, но внезапно сзади себя услышал от только что подошедшей полной женщины с яркой дамской кожаной сумочкой на плече:
– Вы за мной будете, гражданин!! А я вот… за ними, – быстро и очень уверенно проговорила мадам, указывая головой в сторону бабки, мальчика и мужика без шапки.

Василий Никанорович растерянно заморгал глазами (такой откровенной наглости он ещё не видывал); в животе зажгло (где-то там… под ложечкой… за нижними рёбрами), шею заклинило, скулу свело, нижняя губа задрожала, правое веко стало нервно дёргаться, в затылке – как топором врезали со всего маха, уши покраснели и зачесались; он собрался было возразить этой хитромудрой бабёнке, что, мол, она позже его подошла; но потом передумал, кивнул ей в ответ и рассудил мысленно: «Хрен с ней. Мне ещё лучше! Я буду за ней держаться, а она пусть сама разбирается, за кем из этой странной троицы будет. Этого мне ещё не хватало. И так голова кругом идёт. Не дай бог, в обморок упаду».

От женщины исходил устойчивый неприятный запах лошадиного пота и лежалого очень долго (с год… или два…) куриного помёта вместе с ароматом каких-то терпких до тошноты духов. Смесь этих запахов являла собой острую и до омерзения смертельную газовую атаку жестоких, варварских, изуверских и воинственных немцев на фронтах первой мировой войны.
Вот как отвратительно воняло от неё. Хоть стой… хоть падай… Чудовищно…
Зато спутать это ни с чем нельзя. Это такое… такое… Слов невозможно подобрать.

Кульков сперва возмутился, хотел даже обидеть женщину за вонь, исходящую от неё, и за наглость нечеловеческую… но вовремя одумался.
Василий, всё-таки, был вежливым и культурным человеком.
Во всяком случае, старался таким быть всегда и везде.
И смышлёным завсегда был.
Папа с мамой сперва учили, затем сама жизнь урок ему преподала.

Он, мгновенно понял, что не потеряет очередь теперь никогда и ни за что.
Она же ориентир. Правда, пахучий. Но… хоть такой… чем никакой.
Пока эта «кобыла» будет находиться тут, то всё будет в порядке, в смысле очереди.
Такие грязные мысли влезли в его голову.
Василий стушевался и не стал учить даму хорошим манерам.
Бесполезное это дело. Никчёмное.
Теперь можно и с закрытыми глазами разыскать эту мадам где угодно.
Хоть в Африке. Хоть в Америке. Хоть где.
А это уже кое-что. Это ближе к победе небольшой, чем к поражению.

Народу у регистратуры постепенно становилось всё меньше и меньше: кто-то уже получил вожделенный талончик и с великой радостью поднялся к врачу; кто-то плюнул на эту паршивую затею и пошёл домой не солоно хлебавши; а кто-то обменялся очередями, точно так же, как вынужден был сделать этот пожилой и очень больной человек, который собрался стоять насмерть и до самого победного конца, до взятия Берлина.
Монотонный гул в зале не прекращался.

Василий Никанорович Кульков давненько бывал здесь.
Ещё тогда, когда «прикреплялся» к этой районной поликлинике по месту своего нового постоянного жительства, по месту своей московской регистрации.

Кое-что забылось ему, запамятовалось, что-то изменилось здесь, не так стало, как прежде было. Краска со стен слезла… Панели обшарпаны… На полу выбоины…
И, по всей видимости, тут проходили грандиозные ремонтные работы: подвесные потолки местами аккуратно разобраны, местами варварски расфигачены во все стороны, обшивка угрожающе торчала, вот-вот на голову кому-то свалится, металлические детали сломаны и искурочены, в бараний рог изогнуты, смотреть больно и страшно, на стенах и проёмах висели лохматые обрывки полиэтиленовой плёнки, без конца трещали дрели и перфораторы, сквозь толпу то и дело продирались какие-то работяги азиатской внешности в заляпанной краской, шпаклёвкой и цементным раствором спецодежде.

К общему шуму и гулу примешивались зычные выкрики на каком-то  языке.
Если закрыть глаза, то можно было ощутить себя где-нибудь в Ашхабаде, Туркменбаши, Душанбе, Ташкенте, Самарканде, Навои или Бишкеке…
А может… и в Алматы, Нур-Султане, Кзыл-Орде, Ереване, Баку или Тбилиси…
Или ещё дальше… Могадишо, Стамбул, Анкара… Багдад… Тегеран… Дамаск… Пекин… Пхеньян… Сеул… Бангкок… и так далее по длинному-предлинному списку…

Пациент Кульков осмотрелся и огляделся.
Ему что-то вспомнилось из увиденного прежде; другое нет, непохоже было.
Он стал более тщательно разглядывать, сопоставлять, анализировать, вникать в подробности.
Вот что он увидел.

От входа в здание сразу налево располагается гардероб с вешалами, за ним коридор и проход в травмпункт.

Прямо – плотная, но слегка раздвоенная толпа к окнам № 2 и № 3 регистратуры, где находится и он, очень болезненный и обозлённый до ужаса пациент.

«Может… всё же… повезёт… Может… всё же… бог смилостивится… Прошу тебя… боже… Помоги мне… господи…» – стал шептать он как молитву; как заклинание; как просьбу… как приказ… как наставление…

Надежда, как всем известно, умирает самой последней.
На этот момент она ещё здравствовала, витала в воздухе, маячила пред очами, как мираж. Схватить её за хвост – задача пришедших. И тогда… может, повезёт…
 
На правой стене холла виднелись ещё два небольших окошка: № 4 и № 5 – там, оказывается, выдавали больничные листки по временной нетрудоспособности, да ещё различные справки с печатями. Так там было написано на картонных табличках.
Кулькову сюда было ещё рановато, он с врачом ещё не общался. Поэтому Василий Никанорович с неким интересом в другую сторону обратил свой взор: «Ну-ка! Что там?»

Дальше и направо просматривался вход в другой длинный коридор и выход на лестничную площадку и к лифту. Можно подняться на любой желаемый этаж.

Кабинеты врачей и докторов располагались на втором, третьем и четвёртом этажах, да ещё часть здесь, на первом.

Василий Никанорович подумал: «А где же окно номер один…»
Он размышлял про себя: «Раз есть окно номер два и окно номер три, то, согласно постулатам логики, ну и цифрового ряда арифметики, разумеется, должно быть и окно с номером «Один». Но его нигде нет, не видно, во всяком случае. Где же оно, и для чего предназначено? Или для кого?..»

Такие вот мысли, как и другие подобные, блуждали в голове у серьёзно и глубоко заболевшего пенсионера по старости, пока тот стоял в очереди и озирался по сторонам. Глаза его слезились. Лоб саднило. Уши жгло. Подбородок дёргался. Зуб ныл. В горле щипало. Тошнило вдобавок. Сильно. Вот-вот вырвет. В животе революция. Одну щеку свело нервическим спазмом. В висках торкало. А в душе всё же теплилась… еле-еле… какая-никакая надежда…
Да-с… Человек всегда надеется на лучшее, пока он жив…
 
Некоторые очередники разговаривали между собой (кто-то дружелюбно и любезно общался, а кто-то оголтело и нагло ругался); кое-какие представители народонаселения столичного города стояли молча, не обращая ни на кого внимания; некоторые подпирали стены или облокачивались на что-либо или на кого-либо: кто на палки-трости-костыльки; кто на спинки или подлокотники диванов; кто на забывшегося, уснувшего, застывшего или парализованного соседа; а кое-кто, шибко одарённый и шибко окультуренный, умудрившись каким-то невероятным способом, вывернувшись чуть ли не наизнанку, – сам на себя… Да-да, сами на себя они опирались… Во как… Йоги… Мать вашу… за ногу… Как у них такое получалось… Неизвестно-с… Тайна-с… за семью печатями.

Жизнь в поликлинике тем временем шла своим чередом. Продолжалась она.
Одни отходили; другие подходили; прибывали новые… неискушённые…

Шум как был, так и оставался. Гул нарастал. Столпотворение творилось изрядное.
Вершилась некая вакханалия. Суета сует. Конец света. Ад… Судилище… Да-с…
Но… Не всё было потеряно. Движение не утихало. Надежда присутствовала.
Да! Чувствовалось некое оживление. Наш народ ничем не проймёшь… Не сломить его!! И не сломать!! Нет!! Выживет наш народ!! В любых условиях… Чаяния – великая сила! Да! Да-да! Так было, так есть и так будет. Россия… матушка наша… несгибаемая.
Надежда на успех и вера в удачу заполнила всё пространство. Любым способом. Разными методами. Больше всего – нахрапом. Лужёной глоткой. Жестокими словами. Злыми, выкатившимися из орбит глазами. Цепкими руками. Локтями! Плечами. Ногами! Телом! Грудью! Боком! Задом! Силой!! Кулаками!!

Про любовь и дружбу никто и слова не говорил. Не было слышно такого.
Василий Никанорович Кульков, во всяком случае, подобного не наблюдал. Он просто стоял. И просто ожидал… Тихо. И молча. И терпеливо. Как подобает.

В обширном, наполненном до отказа вестибюле совершался подлинный ералаш.
Бедлам. Кавардак. Беспредел. Сущий беспорядок. Хаос настоящий!
Безалаберщина. Шабаш. Бестолковщина.

Вокруг стар и млад. Суета неимоверная. Суматоха… Сумятица…
Смех и слёзы. Смех сквозь слёзы. Плач и стон. Слюни и сопли. Нюни…
Гнев. Наглость. Борьба за выживание. Борьба за место под солнцем.
Душно. Затхло. Смурно и погано. Вонько до безумия.
Крики злые. Слова надменные. Ругань беспощадная. Гром и молнии!
Брань несусветная. Толчея неуёмная. Содом! И Гоморра!
Борьба одиночная. Борьба коллективная. Драка. Мордобой…
Бунт! Стачка! Забастовка! Баррикады! Митинг политический!
Конные и пешие отряды! Офицеры. Солдаты. Матросы. Гражданские лица…
Пролетариат! Крестьяне меж них одиночные… в лаптях… Батраки… босиком…

Народ загудел: не хотим так больше жить… Свободы хотим… равноправия…

Революционная ситуация возникла. Верхи не могут… Низы не хотят…

Ворота на Зимнем дворце… на замок закрытые… Боятся… твари… ух, гниды…
Штурм!!! Абордаж!!! Наступление… убийство… смертоубийство…

Да-с… Накал-с… Обстановочка-с… нервная… напряжённая… ретроградная…
«Авроры» только не хватает… Да-с… Её… родимой…


Продолжение: http://proza.ru/2022/11/11/451

Предыдущее: http://proza.ru/2022/10/28/1286

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023