Блокадница Ниночка

   Поплачь обо мне, поплачь! Обо мне никто и никогда не плакал. Разве только осень, когда хандрила природа. Сквозь седые пряди берез, тонкими нитями дождя по моей заблудшей судьбе. Ни при каких обстоятельствах не выдавая себя, с ней плакала и я. Этого не видели окружающие, зачем им лишние эмоции? Без того в жизни хватает поводов порыдать, дивно богат мир на трудно переносимые случаи и события. По крайней мере, так сложилось в моей судьбе. За прожитые годы мне не удавалось улыбаться или не находилось поводов, чтобы иным способом выразить радость. Может только одному человеку в жизни так не повезло? Нет, нет, я рада тому, что выдалось счастье родиться и прожить долго среди людей. Но очень жесток оказался мир к маленькой девочке. А остальная жизнь складывалась исходя из первых лет, словно по заведенному неизвестно кем порядку скатывалась по склону.

   Родилась в Ленинграде, перед самой войной. Той, принесшей много горя  и слез во все семьи. Воспоминаний тех лет почти не осталось в памяти, их вычеркнули холод и голод, унесший жизни близких и родных людей. Лишь редкие картинки отпечатались, словно кадры фотопленки: и в них есть место светлым дням – мама и папа, гуляющие по набережным Фонтанки и смеющиеся солнцу. Теплый кирпич на  стенах домов и помпезность сооружений от Исаакиевского собора до Зимнего дворца. Мосты, через Неву уходящие в туман, опускающийся на булыжник мостовой. Больше всего запомнился именно туман, как предвестник дождя. Дальнейшая пасмурность улиц и всепоглощающие осадки, накрывающие плотной непрерывной пеленой. 

   Я посетила родной город в зрелом возрасте. Когда довольно осознанно воспринимаешь окружающий мир. Нет, приехать просто по туристической путевке не решилась, боясь разочарования и смятения в душе. Выручила обязательная для всех служащих отдела командировка на родственное по профилю предприятие. Могла прожить дольше, но с досадой поняла, что присутствие в городе приносит отрезвление, и нет уже хмельной радости от соприкосновения с родиной, с детством. К тому же не знала, остались ли еще родственники, проживающие в Ленинграде. А обратится с розыском в адресный стол  не догадалась.

   Боязнь сопровождала меня, казалось, не выдержит сердце. Где-то по этим улицам давно  гуляла моя семья и даже под струйками дождя мы казались счастливыми. Именно казались, а в душе накапливалось ощущение и предвкушение беды, близкой гибели чего-то до боли родного. Соприкосновения к светлому и легкому оказались кратковременными. Началась война и с ней перечеркнулось прошлое. Откуда-то сверху спустилось новое существование в жестоком мире, прекратившем радужные воспоминания и перечеркнувшим счастье находиться рядом с отцом и матерью.
Из личного дела  в детском доме осталась запись, что отец погиб в первые дни блокады. Так в те дни случалось: человек не успеет сделать и одного выстрела, а артналетом накрыло подразделение и из-под огня выходили не все. Помню мать, согнувшуюся в углу, спину сотрясали сдерживаемые рыдания. Как нежно и бережно она обнимала меня, словно чувствовала и представляла последующие события. Но улыбаться перестала именно в тот момент.

   Сыпался иней с высокого потолка комнаты, чернела страшным зевом печка-буржуйка, только отдавать тепло не в состоянии, давно не топлена. В дальнем углу на диване  обездвиженная мама. Она не встает  который день,  я вынуждено дотягиваюсь до стены, остывающими пальцами отрываю обои, согревая дыханием и слюной, слизываю до спазма в желудке остатки клейстера. Не запомнила,  как отыскали меня санитарки, находилась в обморочном состоянии,  унесли в госпиталь. Мне повезло тогда, как это ни страшно звучит: оказалось одной из первых в таком незавидном положении и меня подобрали. Более поздних, обездвиженных от голода, не хватало сил и средств подбирать и умерших их выносили и складывали на мостовой, чтобы впоследствии вывезти для захоронения.

   Ужасная тряска по застругам Ладожского озера и тепло тела сопровождающей санитарочки. Та из жалости расстегнула телогрейку и прижимала к груди худенькое, едва живое тельце той, что еще вчера должна умереть. Горячий, обжигающий губы чай и черный хлеб блокадного города.  Хлеб давали позже, вначале поили бульоном, иначе – смерть от несварения. Затем детский дом и эвакуация в Сибирь. Белокуриха – курорт, ставший для нее родным домом на три с лишним года.

   Нянечки и воспитатели не улыбались, они боялись не выдержать душевной боли. Иначе - желание удочерить и усыновить этих малюток, что запрещалось. Всех невозможно взять к себе домой, а оставшиеся могут обидеться. Потому и жили, оплакивая умерших, что не выдержали испытания холодом и голодом, и радуясь вновь прибывшим. Усыновление началось с окончанием войны. Удочерили и Нину.

   Она хорошо помнила тот день, не подозревая, что с ним начнутся главные испытания в ее жизни. на улице разгульная весна предгорий. Природа враз после жесткой зимы пригнала тепло с солнцем и ветром. Пролился дождь,  вскоре зазеленела трава на косогорах, лопнули почки, проклюнулась листва. Вчера от радости, что кончаются холода, по недогляду нянечки, девочки забрались в лужу, и к вечеру у Нины поднялась температура. Сегодня дети гуляли, а она бродила по коридору, пытаясь через подоконник дотянуться до стекла и помахать рукой подружкам.

   В холле находились взрослые. Заведующую знали все, но с ней  рядом находились представительный мужчина и красиво одетая женщина:

- У нас все документы собраны, мы хотели бы прямо сейчас взять ребенка.

- Пройдемте в кабинет. Ниночка, пойдем с нами! – окликнула заведующая.

- Я предлагаю присмотреться к этой девочке.

   Лучше бы тогда не присматривались, все сложилось бы по-другому. Но, боже мой, как хотелось в семью! Она бросила взгляд, умоляющий «присмотреться к этой девочке»! Худенькая, так и не набравшая вес после блокадной зимы, полыхнула голубым цветом огромных глаз, словно опрокинула бездонное небо на своих будущих родителей. Мир замер вокруг, расцвеченный весной,  готовый повергнуть всех на землю, кто не согласен с этим самоутверждением:

- Мы хотели мальчика. Но… согласны.

   У нее появились мама и папа. Дети, возвращавшиеся с прогулки, с завистью смотрели на обладательницу новых родственников, самых близких и самых родных. Видно, очень сильно это состояние. Детей из детского дома нужно отдавать в руки родителей в полной тишине, при отсутствии посторонних. Ибо зависть многое портит в последующих отношениях.

   Нина, вспоминая, наморщила лоб, собрались вместе все морщинки. Как с ними не борись, не удается их разгладить. Да и не к чему, на старости лет.  Улыбнулась. Говорят улыбка у нее красивая, наверное, потому, что редкая,  скрывающая глубокие тайны. Сердце  доброе - какую сильную боль она чувствовала в этой жизни. Никому не желала зла и ужасалась выпавшим на ее долю испытаниям. Ни на кого в этой жизни давно не полагается, усвоила, что даже тень покидает человека в темноте.

   Трудности дарят мудрость. Она помудрела совсем маленькой девочкой. С чего все началось? У отца частые командировки, заставляющие покидать дом надолго. Вдвоем с приемной матерью оставались в квартире, и Нина затаивалась в своей комнате, стараясь меньше обращать на себя внимание. Слиться со стенкой, с кроватью, раствориться в необъятных сумерках платяного шкафа. Затихнуть, сдерживая дыхание – вдруг услышат и вспомнят о ее существовании.

   Жизнь «приемыша», так начала называть ее мать, наполнилась противоречиями. Добрые улыбка и взгляд на людях, и злостное шипение дома. Белые бантики и кружевные фартуки сочетались с зуботычинами и затрещинами. Держать в черном теле, кажется, так это называлось.  А когда принесли весть о смерти отца в командировке, подавно отделились чертой жизнь на людях и существование вдвоем. Нина много читала, просто отчаянно поглощала книгу за книгой – единственная отдушина, оставшаяся для нее. В такие моменты, казалось, мать забывала про ее существовании. Спросить покушать, разрешение напиться воды - обратиться с любой просьбой вызывали необузданный гнев  у женщины, растерявшейся в этой жизни.
Спасали книги. В библиотеке принимали воспитанной и читающей девочкой и за спиной шептали: «Вот как нужно относиться к приемному ребенку». Если бы они знали правду –тело в синяках. Однажды все чуть не вырвалось наружу.

   Нина как всегда сидела на кровати и читала. Что вызвало гнев у взрослой женщины – на ее совести. Она выкрикнула:

- Выключи свет и ложись спать.

- Да, да, минуточку, я только дочитаю страницу.

   Боковым зрением увидела, мать схватила со стола ножницы и через всю комнату,  в дверной проем спальни швырнула их в дочь. Больно заломило висок, сковало от страха тело. Сумела лишь почувствовать липкую струйку крови, обильно стекающую по подбородку, и потеряла сознание. Очнулась в палате. Что рассказывала врачам мать, Нина не знала.

   Из больницы она вышла седой. В четырнадцать лет! На расспросы отвечала молчанием, да и кто поверит,  скажут сложный ребенок. Ад кончился после окончания школы. Собрав вещи, уехала в другой город на учебу, чтобы даже взглядом не встречаться с той, что едва не сделала инвалидом. И когда сообщили о смерти приемной матери, с каким-то успокоением приехала. Отстояла в стороне на кладбище. Понимала, так нельзя, но накопленные обиды отталкивали от человека, ставшего исчадием зла. В квартире поселились невесть откуда взявшиеся родственники, и она с облегчением рассталась с воспоминаниями о прошлом. Просто собрала книги и исчезла из их жизни.

   Одна всегда! Она не заводила подруг, обремененных разговорами о семейной жизни. Не то чтобы никто не встретился на пути, просто это не нужно. Предлагали мужчины руку и сердце, но… боязнь стать матерью, подобной той, что сделала ее седой в четырнадцать лет, побоялась. Все свободное время посвящалось чтению книг и прослушиванию грампластинок с классической музыкой. Она забывала об окружающих, возносилась с нотами в другую жизнь. Излюбленная поза: поджатые под себя ноги, уютно прижатая подушка и чай на столике. Обязательно с сахаром и лимоном. Такой отпечаток наложило детство. И работа.

   Она никому и никогда не жаловалась. Просто принимала судьбу такой, какая удалась. Видно,  много грехов накопилось в жизнях бабушки и  прабабушки, за них рассчитаться довелось ей,  блокаднице Ниночке.