Две минуты

 
Ремесло мастера звонче любой монеты, также  и луч солнца ярче любого костра.
В.Н.
 
     Каждый выполняет своё. Оценки однообразные:  зарплата, –  но величины разные. По её размеру раскраивается  жизнь, веселая или хмурая. Чаще всего, как погода – переменчивая.
Лучше, конечно, переменная облачность: и согреет, и в тени понежит. Разнообразие по душе многим.  Настроение порой зашкаливает, а душа купается в улыбках.
А если мороз под сорок?
Никуда не денешься, будешь пыхтеть как миленький и сосульки с усов обламывать. Ничего страшного, живут и в Антарктиде. Особенно, если внутри у тебя высокая температура и подогревается она профессиональным содержанием и хорошим бытовым ходом.
Вот таким, к примеру, как у токаря машзавода Юрия Нестерова.
Плевать ему на этот мороз. Он, понятно, надоел, какой уж день без удержу вжаривает. Сегодня как-то незаметнее, хотя и не отпускает, а на душе праздник: Юрчику присвоили самый  высокий разряд и вручили именное клеймо! Мастер, а ремесло мастера звонче любой монеты.
Обмывка  – дома. Такой у него порядок:  на заводе – ни  грамма. Да и дома не часто прикладывается. Сегодня  повод стопроцентный. И он торопился. Правда, для полного кайфа, вспомнил о наказе жены. Потому выскочил, где надо, из заводского автобуса,  заскочил в магазин и купил сыну крохотную коляску раскладную. Вмонтируешь в её серёдку своего короеда и он, угыкая и чуфыкая, как глухарь на току, пойдет катать на подгибающихся ногах по квартире, которую Юрчик получил от завода в последний год советской власти. Успел передовик стены отхватить –  аж, не верилось в удачу.
Для прогулок малыша в семье есть большая коляска, перешедшая ему от первого сына. Первенец  уже крепко подрос и на своих двоих ходит в детсад, до которого рукой подать. С мамой, конечно. Папа деньгу зашибает: с петухами встаёт и на полную катушку, до посинения вкалывает. Потому чего тут удивляться, что мужики живут короче своих баб лет на десяток, а то и больше.
У старшего Жени тоже была такая каталка, но расхлестал  – не соберешь. Да и чего жмотиться? Купил новенькую в упаковке: плоская, как разделочная кухонная доска, только чуть больше.  Под мышку покупку, и потопал своими метровыми ходулями на остановку автобуса. Вроде недалеко идти, а почувствовал: заворачивает северянин под сорок, да с хиуском  – такой резкий,  и под дублёнку настырно лезет. Ах ты, пакость, и за уши теребит! Заводской-то автобус  едва ли не к дверям дома подбрасывает, так что  мороз нипочем. Да ладно, нечего кваситься  –  сибиряк.
Час пик не прошел, автобусы идут густо и битком набитые, а он –  с коляской. Стал шарашиться в первый подошедший –  не вышло, оттеснили выскочившие мужики. Из автобуса как из парной хлынуло белое облако, и тут же серебром схватывается, осыпаясь слюдянистой блестящей волной. Вдавились несколько человек в полуоткрытую дверь;  куда ж ему с коляской? Позыркал глазами в поисках такси  –  не видать. Хотя не привык трудовые рубли походя швырять –  не так уж их и много.
Тут маршрутка подвалила, скрипя и охая своим старческим крашенным-перекрашенным телом. Кое-как влез в плохо раскрывающиеся промерзлые двери. Тронулись, пристроил свою упаковку возле двери и сам тут же. Ничего, она никому не мешает. Вон у интеллигента портфель больше его коляски, давит им в спину соседке; та ужимается, сторонится, а некуда.
– С такими авоськами надо на такси ездить, гражданин, а  не давить ею кости,- услышал Юра недовольный голос средних лет дамы.
Интеллигент поморщился, пожевал губами свой ответ, но озвучить его не решился.
В данный момент Юра был на стороне интеллигента, он, конечно, не знал его доходы, но подумал, что мужик домохозяин, в портфеле у него не только деловые бумаги, но главным образом снедь  магазинная; а  на такси не наездишься. Хотя этот –  не обязательно интеллигент. Сам-то разве хуже выглядит? Коричневая дубленочка на плечах, на голове высокая ушанка-норочка, под носом коротенькие чёрные усики, глаза карие утомлённые, и брови чёрные. Ростом чуть ли не выше каждого. Красавец, молодой мужик!
О домохозяине ли ему сейчас думать, когда предстоит через часик клеймо в водочке полоскать, с соседом-другом зубоскалить, внимание жене и сыновьям уделять! Не часто личное клеймо дают, не часто по такому поводу застолье! Работа у него – дурака  не поваляешь: с первого дня как встал к станку с программным управлением, так сдружился с ним. Не прошло и полгода, его на второй поставили. Он рад стараться: зарплата на четверть выше. А  теперь у него  и третий, операционный.  Юра всегда настроен на плотный график, и повечеровать не против – чего ж не напрячься пока молод?  Когда пришли опыт и мастерство  –  вовсе грех отказываться. Главное, зарплата весомее, ради чего и мантулишь.
Автобус попал жутко старый, скрипучий, двери  тяжко открываясь, с такой же натугой и закрывались с помощью пассажиров. Но маршрут у него скоростной. Остановки, если пассажиров битком, пропускает, и тормозит только по требованию. Нажмешь на кнопку – остановится, прозеваешь, протащит к черту на кулички. Ага, пора давить на кнопку и Юрчику. Надавил заранее, чтобы не протащил его, как пять минут назад интеллигента с пожилой дамой, вызвав в салоне жуткий ор: при сорокоградусном-то, шлепать назад, сопли морозить, да с авоськой кило на десять! Поневоле заорешь на водилу бегемотом.
–  Э-э!  Кондуктор, что за дела? –  в свою очередь возопил басом Юрчик, когда автобус проскочил его остановку.
–  Надо нажимать на кнопку вовремя. Видите, двери плохо открываются,- огрызнулась кондуктор.
 –  Я нажимал заранее, –  зло ответил Юрий.
 –  И я нажимала, –  поддержала мужика  девушка-студентка.
 –  Нажимали?! –  возмутилась кондуктор, –  вот водиле и скажите, я тут ни  при чём!
 –  И скажу, –  решил Юрий, –  по такому морозу пёхом километр назад. На кой мне это сдалось!

Димка Кочнев тоже старался тащить свою лямку на совесть. Кому хочется получать словесные тычки от начальства, а с накоплением их под планку – рублёвая нагайка вдоль получки с переборчиками. И по душе скребанет досада когтистой лапой. А он не пацан в  водительском деле, тоже мастер – первый класс имеет. Но машина, какую  дают, не выдерживает критики. Обойдись тут  без глотки! Но Димка сегодня намерен поглотничать с диспетчером.
 –  Давай мне другой маршрут. Отдохну хоть неделю от этих развалин! –  высказал он свое требование, хмуро поглядывая на толпившихся в диспетчерской мужиков, чтобы получить маршрутный лист.
Диспетчер  – твердокаменная знойная блондинка с луженой глоткой. Иным диспетчер и быть не может: тюху шоферня  разорвёт на куски для заплаток на свои потрёпанные нервы.
 – Дмитрий, уймись.   На лучшие автобусы ты не тянешь ни по стажу, ни по возрасту. Против старых зубров парка пацан-пацаном. На тебя уже поступали жалобы от пассажиров. Помни, что за воротами стоит очередь таких, как ты!..
 –  Она меня не касается, –  Димка хоть и коротышка, щуплый, но крепость есть и в ногах и в руках, и характер не очень-то гнётся.
 –  Ошибаешься. Стоит только свистнуть.
 –  Ты ж не Соловей-разбойник. Я от твоего свиста устою. Особенно в такие морозы и авариях на маршрутах.
 –  Все равно не зарывайся! Отмантулишь до лета, тогда разговор будет другой. Вот путёвка –  и пошёл, не задерживай мужиков!
Дима взял путёвку со злостью, отвалил от окна. Эх, ему бы сейчас личную «Газельку»! Посадил бы кондуктором жену и в ус бы не дул: выбирай любой городской маршрут; а то и по селам погнал бы. Не получается у него сколотить сумму на новьё. Тесть собирался помочь, но Димка  как-то поскандалил с женой по пустякам, из-за бытовухи, она дура, возьми да уйди ночевать к родителям. Расписала там Димку таким-растаким, да разэтаким: он ей, будто бы, в этом задрипанном общежитии ни в стирке, ни в готовке не помогает, и за продуктами его не пошлешь, –  все на ней. А она не железная, у нее сын двухлетний на руках, к тому же  надомница, вязанием носков занята по горло. На одну Димкину зарплату не разживёшься. Вот тесть и засомневался в прочности семьи, хотя у молодых ребёнок на руках. Ну, умен ли? До седин дожил, а не понял, что милые дерутся –  только тешатся… Прошёл бзик у дочки, притащилась через сутки назад. Но мечта о собственном микроавтобусе  гробанулась. А на «Газельке-то» бы он эх, как заруливал, а вечером денежками шелестел, подсчитывая прибыль. И ора бы пассажирского не слышал – разве трудно остановиться, если бы двери нормально открывались, да сигнал не барахлил?
Вот, пожалуйста, этот высокий с усиками, цепным кобелём прёт выяснять отношения. Барабанит по дверке, в глазах гнев: сожрал бы с потрохами. Димке всё ясно проволок мужика, помедлил, подумал, а потом шибанул его дверкой: мол, отстань, без тебя тошно. Но высокий, успел ухватить рукой дверку и харю свою суёт в щель.
«Ты почему, –  орёт, –  не остановился по сигналу, да мои претензии не принимаешь?»
 Димка его –  ногой в грудь, а он –  кулаком в харю. Правда, не достал, отстранился Димка, в плечо попал: мешала мужику какая-то упаковка в левой руке.
 – Гражданин, вы что себе позволяете! –  услышал Димка резкий, хорошо поставленный сержантский голос.
Юрий тоже услышал,  его покоробило и стало жарко на сорокаградусном морозе.

На вечернем разводе присутствовал сам начальник горотдела. Полковник милиции резкий и властный человек, он любил своё дело и старался, как можно чаще воспитывать личный состав, особенно – патрульной службы. Младшие офицеры, сержанты и рядовые стояли в две шеренги и слегка перетопывали ногами на промёрзшем бетоне.
 – Надо быть более бдительными, принципиальными, не проходить мимо фактов нарушения общественного порядка. Мы же слишком либеральничаем. Молодёжь хулиганит, дорожные знаки скручивает в вареники, а мы никого не задерживаем.
Полковник прошелся вдоль строя, остановился возле старшего патрульного сержанта Антипина и спросил:
 – Вот вы, сержант, как несёте службу? Не выходя из машины  – или начеку движения людского и автомобильного потока?
 –  Начеку, товарищ полковник.
 –  Начеку, но –  ни одного нарушения общественного порядка, судя по отсутствию от вас рапортов? Да не может такого быть! –  полковник развёл руками, призывая развод проникнуться его тревогой за разгуливающих и не пойманных хулиганов. Разводу понятно, злостные должны быть схвачены на месте преступления и наказаны  – чего  рассусоливать в такой мороз?
Полковник, одетый по-зимнему,  поёжился от озноба. Зачастили лютые, сотрясают плоть, хотя он  – не только по кабинетам, но и любит выехать на подледную рыбалку. Правда, в унтах, в полушубке, с меховым башлыком, а тут – уши нарастопырку; так и кусает их сорокаградусный!  Но с Антипиным надо дело довести до конца.
 –  Так я хочу увидеть вашу службы, сержант, хочу увидеть, что не зря вы получаете федеральную зарплату. Вы меня поняли, товарищ сержант?
 –  Так точно, товарищ полковник! Ваши замечания будут учтены.
 –  Продолжайте развод, майор, –  обратился полковник к своему заместителю и, пожелав личному составу успеха, удалился.
Майор подошел к Антипину, пристально всмотрелся в молодое, не обремененное заботами лицо парня. Если посмотреть с попстальнее на розовое от мороза, полнощёкое,  жирное лицо этого молодца  –  то оно просто ленивое и ко всему безразличное. Нет, не случайно выбрал полковник из всего развода этого сержанта, не случайно. Глаз у полковника намётан. Попал в десятку. Об этом и сказал сержанту и тоже потребовал от него службы. Он бы ещё кое- что добавил, да стоять на таком морозе  – себе дороже и в несколько минут свернул развод. Патрульные наряды, заряженные энергией начальства, разъехались по городу.
Упрёк полковника задел самолюбие Антипина. Если откровенно, он тоже любил свою службу. Как-никак, а  власть в руках. Она возвышает. Он может остановить любого пешехода и проверить документы на соответствие личности. Но зачем делать глупости? Отслужит ещё годик, глядишь, звание повысят, а это добавка к пиву, которое он обожает и после службы выцеживает кварту, а то и пару. Психика восстановлена, и он в уравновешенном состоянии звонит своей зазнобе и договаривается о встрече.
 Она не против  –  прибегает к нему в обеденный перерыв, магазин любовницы рядом, – и они наслаждаются друг другом целый час. Силы у него много, не истрачена, так и прёт дыбом. Какая  женщина откажется от такого полёта? И, счастливая, снова –  за прилавок, в ожидании от  него серьезного предложения. Но сержант  тянет резину: жить-то негде. Оба у родителей в двухкомнатных обитают. Сильно  не поразвлекаешься на глазах у предков. Снимать жилье – дорого. На пиво не будет хватать. Словом, как ни дуйся лягушка, а до вола далеко. Только и остаётся напрячься на службе. Полковник прав: за усердие можно получить досрочное звание. Стимул не малый. Словом смотреть надо в оба и быть всегда начеку в этом хаосе движения вечернего города.
Он поставил патрульную машину на своем излюбленном месте возле остановки автобусов. Народу много, следить есть за кем. Его сменщик вчера карманника изловил, глядишь, и ему повезёт. Опять же перекресток рядом, он крутых водил упреждает от нарушений движения своим присутствием. Нет у него  привычки исподтишка подсматривать и вязать  – а надо бы, служба требует.
Да вот он, голубчик  –  легок на помине. Никак злой кавказец с чёрными усиками водителя автобуса мутузит. Антипин с напарником только что закурили, купив по пачке в киоске и видели всё: как тот высокий, чернявый со зверской рожей подскочил к водительской двери, затарабанил в неё; как она резко раскрылась и шарахнула этого в норковой шапке и дублёнке по груди, у того едва не выпала какая-то упаковка из-под левой руки. Но правой он поймал дверку, что-то заорал, и кулаком –  водилу. А они, расторопный Антипин и помощник, накачанные полковником быть бдительными,  в секунду –  тут как тут!
 – Гражданин,  вы что себе позволяете? –  резко подал голос Антипин и увидел, как тот встрепенулся в испуге, что очень понравилось сержанту, выпустил дверку и обронил свою упаковку. –  Рукопашную с водителем устроили? Пройдёмте в машину, разберёмся кто вы такой?
Злой и рассерженный Юрий оглянулся на голос и обмер: перед ним –  два мента. Он инстинктивно выпустил дверку, которую тянул на себя Димка; она захлопнулась,  автобус дал газ и грузно качаясь, отвалил прочь, оставив обескураженного Юрчика наедине с патрульными.  Набегающие автобусы требовали очистить проезжую часть, и сержант, крепко ухватив  Юрия за  локоть, который и не думал сопротивляться,  сказал:
 – Это ваша упаковка, берите и  –   в  машину.
Токарь высшего разряда, передовик производства, в кармане с ещё не обмытым  именным клеймом безропотно подчинился. Бежать  –  бесполезно, проще объясниться и топать домой, сплёвывая горечь досады, настраивать себя на прежнюю волну самочувствия с предстоящей обмывкой клейма. Таких мастеров на машзаводе не густо  –  он попал в элиту металлистов. Что может сделать с ним этот сержант? Юрчик объяснит ситуацию, повинится, человек же, поймет. На крайний случай, козырнёт именным клеймом, что лежит упакованное в классную фирменную  коробочку в кармане пиджака. Посмотреть со стороны – драгоценность  да и только. Для Юрчика –  просто бриллиант.
Звень на улице от транспорта оглушительная. От фонарей –  световые свечки в сизом городском смоге. Морозец крепчал, а запыхавшийся от напряжения Юрчик его уже не замечал, втиснулся на заднее сидение в белой «жиги»,  ругая себя за дурацкую щепетильность  в доказательстве своей правоты.
 –  Итак,  –  довольным и сытым голосом сказал сержант, устроившись рядом, –  ваши документы.
 –  При мне только заводской пропуск, с фотографией.
 –  Хорошо, давайте пропуск. Кто вы такой?
 –  Так там же написано, токарь машзавода…
 –  Ясно.
 –  Почему вы набросились на водителя автобуса с кулаками?
 –  Я не набрасывался.
 –  Моим глазам свидетелей не надо.
 –  Я  отпахал смену у станков, ехал на этом автобусе домой. Но водитель не остановился по требованию, и я пошёл спросить: почему он работает с браком? Он слушать не стал и саданул меня дверкой.
 –  И вы ответили?
 –  Я не ответил. Стал спрашивать, в чём дело? Он меня ногой в грудь, и тогда я не выдержал.
 –  И ударили водителя в лицо при исполнении им служебных обязанностей?
 –  Я до лица не достал, угодил в плечо.
 – Ах, вот как, а кто видел, как он вас ударил ногой? А вот то, что вы его кулаком, мы вдвоём видели через стекло. Об этом сейчас и составим протокол. Налицо нарушение общественного порядка:  нападение на водителя автобуса.
 –  Может, не надо никакого протокола. Автобус сразу же ушёл, а мне домой надо, меня семья ждёт.
 –  Ах, семья! –  воскликнул, словно обрадовался сержант, собираясь бросить под ноги эту защитную фразу хулигана, –  а о чем вы раньше думали, когда в дверь барабанили? Шли бы скорее домой.
 –  Так ведь водитель уже дважды проскакивал остановки! Я, как и все остальные, деньги за проезд заплатил и имею право выйти там, где мне надо. Потому и решил спросить: в чём дело?
 –  И дать ему в зубы! –  весело подчеркнул сержант.
 –  Это вы напрасно, я мирный человек, но принципиальный и дисциплинированный, –  подчеркнул Юрий, видя, что сержант закусил удила и подводит под стычку нешуточную статью, раскладывает на откидном столике бланк протокола допроса, собираясь его заполнять.
 – Итак,  фамилия, имя, отчество?
 –  Да подождите, что я такого сделал, чтобы протокол писать. Я сегодня именное клеймо получил, признание моего токарного мастерства. Вот, в коробочке, семью надо обрадовать, –  Юрчик вынул фирменную красивую с позолотой коробочку, распахнул её. Полированное клеймо из нержавеющей стали, в виде печатки, лежало на бархате и  внушало уважение.
Сержант поколебался, задумался на несколько секунд, но тут же перед глазами у него вырос образ строгого полковника; подумалось, что его напарник тоже не прочь получить дополнительную лычку на погоны, а с ней и добавку к пиву, засомневался в его молчании по факту, решительно изрёк:
 –  Я тоже человек принципиальный и обязан зафиксировать факт нарушения общественного порядка.
 –  Но ведь никто ничего не видел,  автобус ушёл, ничего не случилось, никто не пострадал.
 –  Нечего меня уговаривать, я вам не девочка. Не хотите здесь отвечать на вопросы, я вас доставлю в отделение, и там объясняйтесь с  дежурным, –  сержант резким движением руки смахнул со столика чистые листы протокола, давая понять хулигану о своем решительном намерении.
 – Нет-нет, только не в отделение. Пишите протокол здесь.
 –  Вот так-то лучше. Каждый тянет свою нить: вы нарушаете, мы пресекаем…
 –  Это меня-то, честного работягу, вы пресекаете? –  дал волю словам Юрий, до этого сдерживаясь, надеясь на мирный исход. –  А настоящих бандюков слабо вам брать? Но вот захомутали совершенно трезвого мужика и хотите выслужиться? Чего уж, делайте своё кровавое дело.
 –  О каком кровавом деле ты говоришь? –  взъярился сержант, –  ты сначала думай прежде, чем ахинею нести.
 –  Не ахинею! Мой отец  – историк и журналист; давал мне читать материалы, как ваш брат в былые времена с людьми расправлялся по доносам и всяким наветам! Как по разнарядке «черные вороны» ночами ходили, людей из теплых постелей выдергивали. Вон и местный «Комсомолец» пестрит фамилиями реабилитированных. Кого там только нет: инженеры, агрономы,  колхозники, плотники,  печники! Даже пасечник попал. Какую антисоветчину он мог плести в лесу со своими пчелами со своей бабой и ребятишками, которые тут же с ним мед добывали, скот держали? Однако шлепнули мужика за антисоветскую агитацию и шпионскую деятельность, а жену его –  за укрывательство и пособничество врагу народа на десять лет в лагеря загнали, ребятишек полдюжины осиротили и по земле рассеяли. И это –  за год до войны!
 – Ты нас с теми органами не сравнивай –  у меня у самого дед пострадал! Я честно составлю протокол, напишу всё, как видел, как было, прочтешь и подпишешь. Я  на службе и обязан нести её бдительно. Понял? Фамилия?
Протокол был написан, Юрий внимательно его прочёл, не согласился с тем, что нападение на водителя было пресечено появившимся нарядом. Потребовал, чтобы слово «нападение» было вычеркнуто, и заменено словами: «выяснял, почему водитель не останавливается по требованию пассажиров».
 – Я  ничего менять не буду, –  заявил сержант.
 –  Тогда я не буду подписывать протокол.
 –  Хорошо, поехали в отдел.
 –  Это произвол.
 –  Называй, как хочешь. Отсидишь в кутузке и пыл поубавишь. Поехали!

Жена  Юрия  Лира, высокая меланхоличная особа, медленно передвигалась с кухни в комнату. Казалось, ей тяжело носить падающие на плечи и спину густые волны  русых волос. Она глядела на стенные часы, отмечая, что муж должен давно явиться, смотрела на  сыновей, которые, смеясь, перебрасывали из кучи в кучу различные игрушки, проходила по коридору к входной двери, прислушивалась, не раздаются ли знакомые шаги. Мертвая тишина была ответом. Иногда она улавливала чей-то топот ног, припадала к  глазку, но шаги умолкали не возле её двери, и она тоскливо вздыхала, возвращалась назад, заглядывая в кастрюлю и сковороду с остывающим ужином. Она была педагог, выросла в городе под пристальной опекой папочки и мамочки, и совершенно не умела готовить вкусные блюда, потому брала в магазинах полуфабрикаты и  из  них стряпала сносные обеды и ужины, но круглую картошку варить научилась и  подавала вместо гарнира, поскольку муж больше всего любил горячую, сдобренную укропом и сливочным маслом.  Теперь приготовленная картошка  безнадёжно остыла в кастрюле, и жена не находила себе места.
 – Мама, когда придёт папа? –  плаксивым голосом спрашивал старший Женя, –  я соскучился. Снова лягу спать и его не увижу.
 –  Увидишь, он появится с минуты на минуту.
Младший, Сеня,  не понимая, что ожидание  папы превращается в  муку, продолжал забавляться игрушками. Но и его взволновали заунывные голоса мамы и брата, их печальное настроение передалось малышу, и, не встречая взглядом папу, который с удовольствием всякий раз подбрасывал его к потолку и ловил, хохочущего  с растрепанными мягкими, как пух молочными волосами, вдруг сморщился, захныкал и потребовал к себе внимания. Мама подхватила на руки сына, и, раскачивая, стала успокаивать, приговаривая, что он устал за длинный день, что уже в телевизоре пропели колыбельную песенку и пора   ложиться спать.
 –  Я не хочу спать, –  заявил Женя, –  я дождусь папы.
 –  Я не возражаю, если ты ляжешь в кроватку и там, вместе с Сёмочкой, будешь поджидать папу.
Жена не допускала того, чтобы муж где – то запил с друзьями по случаю присвоения высшего разряда.: запоев с ним никогда не случалось. Но жизнь не стоит на месте, бывает всякое. Возможно, в этот раз он застрял с работягами в раздевалке и квасят по-черному. В гараже, вряд ли. На дворе не лето, а жуткий мороз. Еще в голову лезли всякие мысли об авариях на дорогах, и он мог… Нет-нет он не мог попасть в аварию, уже бы сообщили на завод, а оттуда  его  товарищу по работе Виталию. Он живет этажом ниже и у него есть телефон. Им неоднократно пользовались в цехе, если срочно нужен  был Юрчик.
За окном морозный поздний вечер. Вот и дети уснули, а мужа всё нет. Лира осторожно открыла двери, прошла кошачьими шагами по коридору, спустилась на  этаж ниже к товарищу. Виталий, лет на пять старше Юрия, смотрел хоккей и был удивлен, что друга до сих пор нет дома. Сегодня они покинули завод в разное время. Юрия до окончания смены пригласили в контору, где  ему собирались вручать именное клеймо. Виталий на вручении не был  –   его привязал к станку срочный и очень сложный заказ. Но ребята с цеха ходили, и оттуда сразу в раздевалку, помылись, переоделись в чистое и  –  по домам. Никакой обмывки не предвиделось. В цехе с этим строго. Кому хочется терять хлебное место в условиях начавшейся безработицы.
 – Юра обещал устроить обмывку клейма дома. Я ждал приглашения, но подумал, что завтра рабочий день, и он перенёс застолье на субботу, –  с беспокойством закончил Виталий.
Лира согласилась с аргументами  Виталия, но что же с ним случилось?
 – Вот что, позвоню-ка я бугру. Он ходил вместе с Юркой в контору, спрошу, как да что? Где они его потеряли?
Виталий дозвонился быстро. Бригадир, сказал, что из заводского автобуса Юрий вышел возле «Детского мира» по каким-то делам.
 – Он давно собирался купить коляску Сёмке, и тут решил не откладывать, –  догадалась Лира,  –  с ним что-то случилось. Я так боюсь всяких случаев.
 –  Лира, успокойся. Он мужик трезвый, разберётся.
Оглушенная страхом неизвестности Лира ушла от Виталия. Дети спали, так и не дождавшись папы, не увидят его завтра утром, поскольку он встаёт рано и уезжает на завод при спящих малышах. При живом, здравствующем отце дети едва ли не сиротствуют, безмерно скучают по нему. Иногда она даже ревнует к мужу своих малышек.
Она села на диван в немом ожидании, бессмысленно пялясь в телевизор, потом в сердцах выключила его, взяла книгу, но не читалось. Нервно отшвырнула её, собираясь разрыдаться, но сдержала себя, вскочила и заметалась по квартире.  Время клонилось к полуночи, и тут услышала, как щёлкнул дверной замок.
Слава Богу, явился! Не закатить ли скандал? Но, глянув на мужа, ахнула: на нём не было того лица, какое она привыкла видеть.

 – Ну вот, –  сказал полковник, –  стоит призвать патрульных к службе, как почти у каждого нарушитель появился. Антипин отличился. Мордобой остановил.
Заместитель сидел молча, а начальник следственного отдела подал голос:
 – Что-то я сомневаюсь, чтобы трезвый рабочий, возвращаясь со смены домой, без причины напал на водителя автобуса.
 –  Причина есть: водитель не остановился по требованию. Но даже и она не даёт право нападать на водителя.
 –  Так его действия квалифицирует сержант Антипин. Рабочий не подписал протокол и с его слов в протоколе дежурный записал: «выяснял, почему водитель не останавливается по требованию пассажиров». Это очень существенно для дела и судьбы человека, которого продержали вместе с бомжами почти до полуночи.
 –  Прекрасно, –  откликнулся полковник, пропуская мимо ушей последние слова подчинённого. –  Начальник следственного отдела и должен во всем сомневаться. Вот и разберитесь объективно. Но мы не можем не верить своим сотрудникам. По их рапорту возбуждено уголовное дело.
 – Никто из отдела не хочет его брать, вот какая штука.
 –  Да-а, дисциплинка, я смотрю, у нас! Разве  не существует приказа?  Оставь дело, я вникнуть хочу, –  полковник уничижительно смотрел на следователя, и как бы для себя добавил: –  демократия, сколько же она нам наколбасила!
Полковник вник. Дело под его наблюдением было расследовано в течение двух месяцев и передано в суд. Юрию требовался независимый адвокат, то есть частник. И он нашёл его.

После того, как Вероника прочла дело, ей стало понятно, что работяга-токарь попал в сети амбиций полковника Ерышева, он дожал следствие так, как считал необходимым, а там –   дело суда. Однако намёк был с бородой, но прозрачный: органы не ошибаются, и приговор должен быть вынесен соответствующий, как требует статья о нарушении общественного порядка.
Вероника усмехнулась, над её подзащитным нависли временные рамки. Попадёт ли он в них или выскочит из западни? За полторы минуты можно такое натворить, что не расхлебаешь. Но они прописаны законом, и защищают его. Парень не настолько глуп, чтобы дать захлопнуться временной рамке, а с нею и решётке, за которую он сядет, если не так скажет.
Характеристики у него блестящие: десять лет трудится на одном месте, авторитет в цехе и на заводе высокий. Она не поленилась  –  собрала сведения у соседейм по этажу о поведении Нестерова в быту. Отзывы – блестящие: примерный семьянин, любящий муж и отец. И что интересно, к нему идут за различными бытовыми советами, он, как принципиальный человек, находит верное  решение. Кроме производственной характеристики, его коллеги по цеху сами написали письмо в суд, раскрыв характер передовика производства. Пусть эти  слова  не популярны теперь, но люди на производстве долго будут жить с ними. Неужели полковник, а тем более – начальник следственного отдела, толковый профессионал и принципиальный человек, подписавшие представление в суд, не знали, о чем говорит досье на этого рабочего, собранное ею? Все те же амбиции полковника!? А судьба человека?
Вероника поймала себя на том, что и она не слишком-то беспокоится о судьбах своих подзащитных. Если о каждом печься по-матерински, не хватит сердца. Тут скорее профессиональное, связанное с  заработком. Докажет невиновность того же Юрия  –  авторитет адвоката возрастет, клиентов прибавится, можно рассчитывать на заграничный отдых, поплавать в теплых южных морях.
 Она могла бы потребовать провести следственный эксперимент, чтобы доказать: не две минуты длилось выяснение отношений с обоюдными тумаками, как представлено в рапорте сержанта Антипина, а чуть более минуты. Но это –  на крайний случай, если чаша Фемиды будет склоняться не в пользу Нестерова. Парень ей заплатил и ещё заплатит за свою свободу,  за своё глупое вездесуйство. Наперёд будет умнее, хитрее и равнодушнее к течению жизни –  так сказать произойдет омертвление чувства справедливости. Она сама-то разве равнодушна? Всегда была склонна поразмышлять, вот и сейчас подумалось: если человек потерял радость в жизни (а Юрий эту радость потеряет, если последует её внутреннему совету), то, прежде всего, человека не удовлетворяет сам образ жизни, изменение своих взглядов и принципов. Огромную и самую искреннюю радость в жизни человека составляет удача в избранном деле. У Юрия до сего случая всегда была удача, у нее с ним тоже ждёт удача. У него сейчас временное ненастье. Но минуты несчастья, как и минуты благополучия не могут стать оценками: удалась ли жизнь, –   тем более в молодости. Вероника нет-нет, да берется оценивать вязь своей жизни. Иногда ей кажется, что  выбрала не ту профессию, копаясь в грязных человеческих делах. Тут же готов и мосточек: у неё появилась профессиональная молчаливость, а это не нравится мужу и в их отношениях появляется нагар, как на свече. Древний поэт Низами советует: «Когда свечу уродует нагар, обрежь фитиль – и ярче вспыхнет жар». Как всё просто у поэтов. Жизнь не вписывается ни в одни скрижали, тем более в поэтические образы. Насколько она сведуща – образы  берутся из жизни, а это не одно и тоже. Посмотрим, как суд будет уродовать или наоборот очищать от нагара  жизнь  этого симпатичного токаря, папочки двух детей-дошколят.
Жена Юрия, чего не ожидала адвокат, не притащилась в суд со своими детьми. В первую минуту даже не поверила в сей факт, была несказанно удивлена, но не стала выяснять, почему  подзащитный не организовал такого эффективный приёма  психологического воздействия на суд, но была удовлетворена, что присутствовал отец-журналист. Правда, в последние годы он  оставил журналистику,  стал заниматься коммерцией, пишет и издаёт  романы с детективным сюжетом. Она читала один; в нем сталкиваются моральные и этические  принципы разных слоёв нашего общества. Веронике не понятно, почему же его сын, а в трудовой книжке первое место работы – фотокорреспондент газеты, не пошёл по стопам  отца, а стал токарем? И, служа в армии, Юрий как попал в учебку  –   так и остался в ней до конца своего срока, став старшим сержантом. В учебке недоумков и простачков не держат. Здесь Вероника почувствовала свой прокол, а выяснять поздно. Впрочем, на ход разбирательства такие нюансы не повлияют.
С судьёй Юрию повезло. Это была умная, начитанная, средних лет дама, мать двух успешных детей. По привычкам и взглядам на жизнь она консерватор. Законник, можно сказать раб закона. Это даже к лучшему. Что чутких судей не бывает, – это бывшая советская пропаганда. Вероника не удивилась, что после краткого оглашения дела, она стала требовать точный ответ  на вопрос:
 «Сколько же времени длился ваш конфликт  с водителем?»
Подсудимый, как и положено, стоял за решёткой, под охраной одного милиционера, что очень отвратно действовало на Юрия: взволнованный, с глубоко запавшими глазами,он, видимо, нге спал ночь и, может быть, даже ссорился с женой. Но растерянности в его взгляде не было.
 –  Совсем недолго, –  спокойно ответил он на вопрос судьи.
 –  Вы можете сказать более определенно в минутах, скажем?
 –  В минутах? Какие там минуты –  секунды! Я подошел к водительской дверке, постучал в дверку, сначала водитель не реагировал, хотя смотрел на меня. Я настойчиво постучал снова и тут же получил удар дверкой в плечо. Я схватил открытую дверку рукой и спросил: почему не останавливаешься по требованию? Но не успел я закончить вопроса, как получил удар ногой в туловище. Я хотел ударить его, но угодил в плечо. Тут я услышал голос  сержанта. Всё, конфликт был исчерпан! Водитель, как только увидел милицию, захлопнул дверку и тут же уехал. Сколько прошло секунд, никто не засекал, но думаю, что не больше минуты.
 –  Вы утверждаете, конфликт длился  минуту?
 –  Не больше. Я рассказывал дольше, чем всё это произошло.
Судья погрузила свой взгляд в материалы дела, и снова обратилась к подсудимому:
 –  В таком случае, мне непонятно: каким образом так быстро  возле автобуса оказалась патрульная служба? Как вы можете это объяснить?
 –  Никак, когда я огибал нос автобуса, милиционеров не видел.
 –  Из рапорта сержанта Антипина видно, что патрульные стояли на обочине и видели, как вы разъярённый огибали нос автобуса и неистово колотили в дверку. Что вы на это скажете?
 –  Да, я был возмущён, но не разъярён, я не зверь и очень мирный, но принципиальный человек.
 –  Сколько же времени вы стучали в дверку?
 –  Сначала я дважды постучал. Водитель, как я уже сказал, смотрел на меня и не реагировал. Тогда я постучал трижды и более настойчиво. На все это ушло не более секунд пятнадцать.
 –  На чем основаны ваши подсчеты?
 –  Когда мне стали шить дело о нарушении общественного порядка, я несколько раз хронометрировал свои действия.
 –  С какой целью?
 –  Чтобы доказать скоротечность конфликта и – что я не хулиган, а шёл спросить водителя: почему он работает с браком?
 –  Любопытная  постановка вопроса. Что же вы работаете без брака?
 –  Да. Именно  в тот день главный инженер завода вручил мне именное клеймо. С этого дня я стал ставить на изготовленные детали свое клеймо, что соответствовало  знаку качества. Мою работу  отдел технического контроля  повседневно не проверяет –   лишь изредка.
 –  Стучали вы пятнадцать секунд, сколько же секунд шла потасовка?
 –  Не больше тридцати секунд.
 –  Что же, по-вашему, этих сорока пяти секунд было достаточно, чтобы на ваши действия отреагировали сержанты, подошли и остановили дальнейшее применение рук?
 –  Видимо, да. Они бдительно несли службу.
 –  Понятно, если у адвоката нет вопросов к подсудимому, то перейдем к допросу свидетелей.
Вероника видела, как при слове подсудимый, лицо Юрия перекашивала болезненная гримаса. Заметила ли судья  такое состояние человека за решёткой? Скорее заметила, и старалась в обращении к Юрию, избегать это жесткое и оскорбительное для него слово. Оценил ли это сам Юрий? Для состояния его духа такая догадка имеет большое значение.
Отцу Юрия было разрешено находиться в зале, он, безусловно, страдал, видя своего сына за решёткой по существу за дела бракодела, за сына, требовавшего от своего же сверстника работать без брака, на совесть, как учили его  в советской школе и как воспитывал в духе  справедливого отношения к жизни отец-гуманитарий. В чем он, очевидно, теперь раскаивается?
Сержант Антипин и его напарник вели себя хладнокровно и сказали, что прохаживались возле киоска, что приткнулся вплотную к остановке. Они только что купили сигарет и наблюдали за движением людей в этот беспокойный час пик и увидели, как  к дверке остановившегося автобуса подскочил разъярённый хорошо одетый человек и стал колотить в неё. Не мешкая,  сержанты тут же преодолели расстояние в десять метров и предотвратили начавшуюся хулиганскую выходку,  как оказалось, одного из пассажиров автобуса.
Судья скрупулезно допытывалась, сколько же минут длился конфликт пассажира и водителя и требовала в деталях доказать названные две минуты, чего сержантам  сделать не удалось. Со стороны это выглядело комично: трое взрослых людей разбирают то, как подошел автобус, из него посыпались люди, как милиционеры увидели разъярённого человека, как они торопливо бросились усмирять хулигана, как окликнули его, как тот растерялся и выронил из левой руки упаковку, оказавшуюся легкой  детской коляской. Сержанты были обескуражены столь тонким допросом и согласились, что конфликт длился не более полминуты. Преодолеть расстояние в десять метров им удалось быстро, то есть секунд за двадцать. Меньше ушло времни на усмирение хулигана, то есть на фразу: «Гражданин, вы что себе позволяете?»
Сержанты вспотели. Для судьи, очевидно, наступил момент истины, но она дала возможность адвокату задать свидетелям свои вопросы. И она вцепилась в свидетелей, как клещ.
 –  С какого момента вы считаете, что у двери водителя автобуса происходит конфликт?
 –  Как только увидели разъярённого человека, стучавшего в дверь.
 –  Какое расстояние было от вас до двери автобуса?
 –  Не больше десяти метров, мы всё хорошо видели.
 –  Вы сразу же  приняли решение вмешаться?
 –  Да.
 –  Вы шли в развалку?
 –  Нет, быстро.
 –  Сколько же требуется секунд, чтобы быстро преодолеть расстояние в десять метров?
 –  Что вы придираетесь к словам?
 – Свидетель, отвечайте на поставленный вопрос или не отвечайте, –  одернула свидетелей судья.
 –  Еще один вопрос, ваша честь,  –  адвокат посмотрела на судью, та кивнула головой, –  сколько потребуется секунд, чтобы сказать фразу: «Гражданин, вы что себе позволяете?», после которой по вашим же словам, конфликт был исчерпан?
В ответ тупое молчание.
 –  Вопросов к свидетелям больше нет, ваша честь.
У человека за решёткой влажно заблестели глаза. А у человека в кресле, слушавшего всё это, от возбуждения жаром пылало лицо, возле которого можно отогреть озябшее сердце.
В зал суда Дмитрий вошёл весьма смущённый, как-то боком, стараясь смотреть себе под ноги, словно боялся споткнуться и упасть. У него  был вид глубоко раскаявшегося человека за свои неблаговидные поступки. И он, что называется, сразу взял в карьер:
 –  Прежде чем, ответить на ваши вопросы, ваша честь, я приношу свои глубокие извинения Юрию за свое вспыльчивое поведение, из-за которого он попал на скамью подсудимых. Больше нарушил я, чем он, и постоянно чувствую свою вину после того, как узнал, что на Юрия заведено уголовное дело. Происшествие послужило для меня серьёзным уроком. Теперь, Юрий, я работаю без брака, заверяю тебя в этом. Хожу по тому же маршруту, приходи, прокачу.
Через решётку видно бурное волнение Юрия. Он  не мог усидеть на месте и встал при заверении Дмитрия о работе без брака, непроизвольно выбросив руку вперед, негромко, но четко произнес:
 –  Вот!
Это «вот» стало ясным для каждого сидящего в зале. Для сержантов, что они всё же чётко исполнили свой долг, но перегнули палку в своём старании и в итоге подпортили свою репутацию, хотя полковник  похвалил за рвение к службе.
Для Вероники стало ясно, что она процесс выиграла, хотя всё было очевидно с самого начала. Но процесс есть процесс  –   его надо вести под уздцы, как сноровистую лошадь при переходе глубокого брода.
Дмитрий тоже повеселел; его лицо выражало мину удовлетворения от свалившейся с его плеч  вины перед таким же работягой, как и он, таким же, как и он,  молодым отцом. Его ни в коем случае нельзя отрывать от детей даже на один день. Ему казалось, что его  душа наконец – то очистилась от пятен, которые в свое время посадила сама его совесть.
Искреннее  удовлетворение можно было прочесть и в глазах судьи, засветившихся материнским блеском, а  отнюдь не холодным и официальным. Она хорошо выполняет своё дело, без брака, и уже сейчас можно сворачивать процесс и выносить вердикт, но формально она обязана выслушать всех свидетелей, в том числе отца Юрия, вырастившего и воспитавшего прекрасного человека.
С. Сухобузимское, Красноярского края, 2017 г.