В память о земляках-куячинцах

                НИЧЕГО ОСОБЕННОГО. ПРОСТО МЫСЛИ ВСЛУХ

          Зачем писать воспоминания, ворошить свою память, пытаться достоверно всё донести до читателя? Зачем тебе это надобно, спрашивал сам себя неоднократно? Неужели, кому-то еще интересно, как жила деревня наша, в середине прошлого века?

          А вот когда сам пробежишь глазами своё, ранее написанное, про нашу, ту еще, советскую деревню и с изумлением обнаруживаешь, что сейчас то и в помине нет того, что было. Вот  тогда и говоришь себе, пиши, вспоминай про всё, старичок, хоть таковым себя совсем  не считаешь.
 
        Авось когда-нибудь и пригодятся твои вирши. Смейся, не смейся, а ведь это уже история. Небольшой кусочек истории, на уровне небольшой алтайской деревни или села, уж кому как нравится, под названием, Куяча.

     И молодые люди, которым сейчас совсем нет интереса, в силу их возраста,  как тогда их деды и прадеды жили, но я по себе знаю, что наступит  времечко, когда они с жадностью будут ловить каждое слово, касаемо прежней деревенской жизни.

     А ловить то, эти словечки, будет уже не от кого. Поздно мы хватились, камушки-то собирать. Давным-давно уж ушли в мир иной герои тех лет, лежат они теперича под крестами на трех куячинских кладбищах. Хорошо, если еще кресты то сохранились, а то зачастую, лишь  столбики скорбно стоят, без свалившихся наземь, поперечин. Немой укор нам, ныне живущим, что даже память, самую, что ни на есть, элементарную о них, не смогли сохранить. А сколько крестов вообще исчезло, упали, сгнили и в труху превратились.

    Я говорю о середине прошлого, двадцатого века, а ведь село и до той поры существовало более сотни лет. Хорошее дело начинали, когда в куячинской группе была тема с воспоминаниями о жизни села, даже о том, что увидел Василий Сергеевич Аристов, куячинский патриарх, когда его в двухлетнем возрасте привезли в Куячу.

    И если Василий Сергеевич, как мне помнится, был на два года младше Ленина, значит, к 1875 году в Куяче было всего два рубленых дома и несколько алтайских чумов, или аилов. А оно, село наше, уже полвека, почитай, как в реестрах разных числилось.

    Жаль, группу нашу, по каким-то причинам, закрыли и даже эти скудные воспоминания пропали. Нет, где-нибудь они и сохранились, может быть, но уже не для широкого круга читателей. Конечно, о жизни села можно узнать и из других источников. О становлении Советской власти в селе и о том смутном времени. О старосте, что снял с себя  свои валенки, и отдал белогвардейскому офицеру. Или, как один куячинский житель, у которого имелся бинокль, забирался на гору Сосновую и оттуда наблюдал о приближении белых в Куячу. Быстро спускался, садился на коня, и скакал в село, предупреждая сельчан.

    Ума не приложу, какую часть дороги из Куягана, мог увидеть этот дозорный с Сосновой, да еще  успеть спуститься и предупредить сельчан. Мне кажется, они должны были намного быстрее его в селе оказаться. Ну, написавшего, эту книгу, виднее, значит, было.

        Гораздо больше можно узнать о сельчанах, ушедших на последнюю, Отечественную войну и тех, кто не вернулся из нее. Но  даже воспоминаний этих ветеранов мы не смогли в полной мере сохранить. Где, скажите мне, я смогу прочитать о том, как два наших куячинца, Яков Федорович Серебренников и Яков Артемьевич Шадринцев, считай, дядя с племянником, встретились в Германии.

       Ушли на войну из Куячи в разное время, воевали на разных фронтах. В разное время попали в плен. И представьте их встречу в этом плену. В шахте, в темном забое, кто-то из них двоих, по голосу смог узнать своего земляка и родственника. Да это чуть не тот же сюжет для фильма, что и ОТЕЦ СОЛДАТА.

       Или, как рассказывал дедушка Яков Серебренников, благодаря уму своему и смекалке, остался в своих добротных ватных брюках и телогрейке, в придачу с валенками новыми, которые накануне немцы хотели отобрать, выдав взамен какое-то рваньё.
      Я, говорит, ночью каким-то ножичком, наделал дыр в фуфайке и штанах, вдобавок высунув из дырок клочки ваты, а у валенок сзади надрезал голенища. Утром, на осмотре, стоял как новогодняя елка и поэтому ничуть не заинтересовал немцев. Ну, опосля, спрятать вату обратно в дырки, а голенища скрепить проволокой, большого ума не надо. Неказистым выглядел со стороны, зато  остался  в своей теплой одежде.

     Так вот, вернувшись к началу нашего разговора, я и говорю, что поздно, слишком поздно проснулось во мне желание, узнать и про жизнь отцов, матерей наших, дедов и  прадедов. Про родство своё, кто нам роднёй приходится, да с какого бока. Про быт и жизнь их ранешную.

     Надо было интересоваться этим в течение всей своей жизни, потихоньку, исподволь, выспрашивать. И запоминать. Примерно так, как я в 1995 году сделал. Единственный раз, когда я, приехав в отпуск, потащил отца в бывший Партизан, которому и не очень  хотелось идти эти несколько километров, чтобы конкретно показать место, где дом стоял, в котором я родился.

         Где, и сколько домов, было тогда в этой сельхозартели, под названием АЛТАЙСКИЙ ПАРТИЗАН. Где сейчас, не только ни одного дома не осталось, вообще ничего не напоминало, что здесь когда-то кипела жизнь, влюблялись, рожали и умирали. Кроме кладбища небольшого, где большинство крестов давно уже сгнили от времени и невнимания потомков.

    Показывая на склоны гор, отец говорит, что всё вот это, они пацанами, во время войны пахали на конях. За труд их начисляли трудодни, на вопрос, а это сколько будет в материальном исчислении, отец с улыбкой отвечал, мол, вот когда осенью соберут урожай, тогда и подсчитают. Расплачивались мешками с зерном, из которого, уже сами, на мельнице муку мололи.

     Удивил и заставил даже усомниться его рассказ, что нерадивым и ленивым работникам, зерно развозили в маленьких мешочках на санках, запряженных с собачью упряжку. Сказал отцу, а не заливаешь ли мне насчет собак-то, что тот обиделся даже, малость. А что, вполне ведь могло и быть такое. Агитация, пропаганда, клеймили позором и пролетарской ненавистью. Как и поощрения, в виде косынок из красного материала.

    Но то был единичный случай. А сколько всего упустили, спросить то уж и не у кого. Сколько интересных судеб, историй унесли с собой в могилы те, что лежат сейчас под безымянными крестами. Жаль, очень жаль.

      Поэтому, в меру своих сил и стараюсь рассказать, то, что сам помню. Потому как, НЕТ ТАКОГО СЕЙЧАС И НИКОГДА УЖЕ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ.

     Нет, деревня моя не умрет, она будет жить, но уже совсем в другом качестве. И кто-нибудь, да воскликнет, прочтя мои куячинские воспоминания:

     - Да ну, нахрен! Неужели так действительно было? Не поверю!

      А поверить придется, потому, как всё это было на самом деле. И совсем в недалеком прошлом. Правда и строй был другой тогда, да и государство совсем другое.

     А рассказать то я хотел в самом начале, о, казалось бы, совсем незначительном эпизоде моей куячинской жизни, доселе не упомянутым. Эпизоде, самого конца 50-х годов прошлого столетия, всего то, каких-то шесть десятков лет назад. Стоит особняком в моей памяти, и до сих пор не могу до конца понять, что же это тогда было. Это что-то сродни кадрам из фильма КУБАНСКИЕ КАЗАКИ.

      Нет, это не природная катастрофа, и не метеорит, упавший на Куячу, на дворе стояло начало лета и начало заготовки сочных кормов для совхозных буренок. Почему сочных? Потому как корма делились и в ту пору, на сочные и грубые. Грубые, это сено, а вот сочные, это ни что иное, как силос. Причем из свежескошенной травы. И закладывался этот силос в ямы, что были вырыты по всем логам вокруг села, еще с колхозных времен. А колхозы все кончились в Куяче, я полагаю, к середине 50-х. И стала, вместо трех колхозов, одна ферма совхоза КУЯГАНСКИЙ.

       Силосные ямы были продолговатой формы, глубиной может под два метра, несколько метров в длину и метра три в ширину. Замерялся их объем и высчитывался вес будущего сочного корма, то бишь, силоса. Ямы были разного тоннажа, от маленьких на 5-7 тонн, до больших, тонн на 30. Но те, видать тракторами копали, они получались как траншеи, а маленькие, скорей всего, колхозники вручную копали.

      Начиналась закладка силоса, всегда, до заготовки сена, почему-то. Наверное, это правильно, в начале лета, молодая трава самая сочная. Работать на закладке силоса нам, пацанам, нравилось намного больше, чем на сене. На сене ведь группы небольшие, всего два копновоза и еще один парнишка постарше, гребельщик. А тут с добрый десяток, а то и поболе, копновозов только. А взрослых то сколько!

        Вот я потихоньку подошел к главному. Или раньше в колхозах было мало конных косилок, а скорей всего здоровых, женских рук было достаточно, но почему-то, почти все силосные ямы, были выкопаны там, где и сенокосных угодий то, всего ничего. Трава, разве что, на полянах в лесу, буераках и оврагах, где косилкам не развернуться. Нет, сенокосные угодья, конечно же, были, но дальше, и там ставили  только сено.

       Не знаю, не ведаю, в силу тогдашнего своего малолетства, как, и каким способом, удалось организовать работу, чтобы в одном месте собрать десятки, я не оговорился, десятки куячинских женщин и у большинства из них, в руках были литовки.

      Это вроде как волна женской мобилизации прокатилась по деревне, с литовками, кажись, стояли даже и доярки и телятницы.

        Ни до, ни после, такого скопления женского пола, да еще с литовками, больше на куячинских косогорах и в логах, я никогда не видел. Какие там, к черту, косилки, разве могли они сравниться с этой гвардией, здоровых, сильных, женских красавиц! Все, как на подбор, в легких, цветастых платьях, с беленькими платочками на головах.

     Громкий смех, шутки-прибаутки, пока не прозвучала команда:

       - А ну, бабоньки, покажем мужикам нашим, как работать надо!

       Если одной женщиной можно долго любоваться, глядя, как она умело и красиво косит, а тут сразу группами, по несколько человек, друг за другом, да с такими широченными прокосами, что любой мужик позавидует. Нет, были, конечно, мужики, такие как Петр Артемьевич Шадринцев, непревзойденный косарь, у которого и косовище то было сделано из лиственницы, чтоб не переломилось ненароком.

       Но и сестры его, да и другие женщины, пережившие военное лихолетье, уж, что-что, а литовку то в руках держать умели. Вот этот солнечный, теплый денек, разгоряченные косьбой, женщины, вместе с мужиками, парнями и парнишками-копновозами и был тем самым праздником труда, который так надолго засел в моей памяти.

      Привезли тогда на покос, и легендарного в прошлом, куячинского кузнеца, Герасима Ивановича Рехтина, который еще в колхозное время мог сварить в кузнечной печи, безо всякой сварки, тягу от конной косилки, называемой косарями “гитарой”.

       Этот седобородый старик, вбив в землю отбой, без устали “отбивал” литовки, у женщин, что были уж совсем тупыми. Рядом стучали молотками еще пара седовласых старцев.

         Для тех, кто не в курсе, поясню. “Отбить” литовку, это сделать режущую часть полотна литовки тоньше, для этого стучат молотком по самому краю ее лезвия на маленькой наковаленке, вбитой в заостренный чурбачок, который, в свою очередь, воткнут в землю. После отбивания, литовочка будет хорошо косить день-другой, потом процедуру отбивания желательно повторить. Это, если уж совсем по-простому объяснять.

     И весь этот веселый, киношный, праздник труда, назывался обыденно-скучным словом - закладкой силоса для совхозных коров. Вполне возможно это был первый день начала этой кампании, но что многолюдно, шумно и весело было всем тогда, это совершенно точно.

     Скошенную женщинами траву тут же сгребали в кучки, а кучки на волокуши, которые мы прямиком везли к яме. В обед, как будто и не было никакой усталости, бабоньки, те, что помоложе, устраивали всякие шуточки-прибауточки, некоторые из них, пусть на их совести и останутся.

      Вот и закончу я, того же, с чего и начинал. Прошло всего каких-то шестьдесят лет. Ну ладно, нет славных тружениц той поры, нашли свой вечный покой на сельских кладбищах. Но нет давно и совхоза, да и сама деревня скукожилась, уменьшилась, и в размерах своих и в людях. Ни коров, ни лошадей, ни полей, ни техники.

      И придется поверить молодому, куячинскому поколению, что было когда-то и такое в деревне, что я описываю. И надеюсь, найдется всё же неравнодушный человек, или лучше, пусть их будет несколько и составят из всех разрозненных воспоминаний целостную историю моего, нашего села, под интригующим названием - Куяча.


                ПОЧТИ ЗАБЫТОЕ, КУЯЧИНСКОЕ ДЕТСТВО

       Полутёмный класс. А потому, что свет электрический по утрам гаснет, как только заканчивается утренняя дойка. Теперь лампочки зажгутся только поздним вечером. Когда снова подойдет пора доить коров. Страшно подумать, а если бы куячинских буренок в помине не было. А днями свет и ни к чему, холодильников в селе нет, телевизоров, стиральных машин и электрических утюгов тоже.

    Болела ли голова у руководства фермы за школу? Как там ученикам живется-можется? Едва ли. Вот и приходилось всячески приспосабливаться учителям. Особенно нехватка света ощущалась зимой, поэтому расписание уроков составлялись так, чтобы в первый урок меньше писать. Но этого не всегда удавалось сделать.

        Помню, разрешалось даже на уроках зажигать свечки на задних партах. Это были единичные случаи, но запомнились хорошо.  Почему? А потому, что свечки были принесены из тех домов, где соблюдались вера и обычаи староверов-кержаков. А у них то эти свечки из воска всегда имелись. Вот и запомнился не свет от свечек этих, а запах, что сейчас можно уловить только в церквях и храмах.

    Шел 1957 год. Прошло всего лишь четыре года после смерти Иосифа Сталина и после съезда партии, где был развенчан его культ личности Никитой Хрущевым, портреты вождя повсеместно исчезли. Убрали их и из школы куячинской.

     А школа? Сама школа то, в те годы, что из себя представляла? Это была первая школа в Куяче и представляла собой двухэтажный дом с множеством окон. К сожалению большому, не найти теперь ее первых учеников, много лет минуло. Не знаю точно и когда к ней пристроили с правой стороны, длинное одноэтажное здание, в ней то и училась основная масса учеников. В четырех классных комнатах.

  На первом этаже двухэтажного здания находилась учительская, за стенкой небольшой очкур, под грозным названием кабинет директора школы. Стенкой, разделяющей кабинет с учительской, служила печь, вверху ее было пространство, ничем не заделанное, и директор мог отлично слышать, что о нем говорят коллеги.  С другой стороны учительской была небольшая комната, которая для класса была слишком малой, хотя и делались такие попытки. А чаще служила пионерской комнатой и даже складом, где хранились наглядные пособия и различные тритоны и ящерицы в стеклянных банках с формалином. Были там в коробках различные сорта яблок из стеарина. Такие правдоподобные и аппетитные, что на них оставило следы от своих зубов не одно поколение обманутых пацанов.

    Здесь же стоял столик с бачком для питья. То с привязанной кружкой, то с краником, повернутым вверх, из которого почему-то, всегда капала вода. Здесь же было место дежурной технички, потому как на стене, на своём постоянном месте, висел колокольчик, которым она извещала о начале и конце каждого урока. На этом же пятачке выстраивался учительский контингент, когда устраивались общешкольные линейки.

     Больше ничего не было на первом этаже. В углу, впритык к стене, находилась лестница, что вела на второй этаж. Если я скажу, что это была очень крутая лестница, значит, я вам ничего не сказал.  Сейчас диву даешься, как умудрялись ребятишки шею себе не сломать, про конечности уже и не говорю. Про крутизну этой лестницы я не буду говорить в градусах, лучше скажу про наши забавы детские на ней.

     Вот ежели сесть задницей на верхнюю ступеньку и оттолкнуться ногами, то на своей пятой точке ты со свистом пролетишь до самого низа, в аккурат под ноги какой-нибудь учительнице или еще хуже, директору. Да, было и такое соревнование, кто на заднице быстрее всех слетит вниз. И если одновременно спускаются три-четыре участника, то они своими тощими чреслами такой тарарам поднимают, брякая ими на каждой ступеньке, что волей-неволей, вынуждают учителей выскакивать из учительской.

     В связи с написанным выше подумалось мне, а как же Александр Федорович Иванищев, на одной своей ноге взбирался наверх? Или он туда и не заглядывал?

     На этом втором этаже, когда взберешься вверх по этой лестнице, сначала оказываешься на небольшом пятачке, а уж с него ведут три двери, две в классы, а одна в небольшой очкур, где в разное время была и библиотека и склад учебных пособий по физике.

      Один класс был большой, но какой-то неуютный, длинный и узкий, с окнами с двух сторон. Другой наоборот маленький, едва ли два десятка школьников вместит. Почему-то запомнилось  что там учился класс, старше нас на год, на два, где классным руководителем была Лидия Яковлевна Вяткина. По-моему, это был единичный случай, когда она была классным руководителем.

     В этом, большом, неуютном классе, я впервые услышал слово кариес. Это, приезжающие, время от времени, врачи из Алтайска, занимались проверкой нашего здоровья. А сказала про кариес мне зубная тетенька-врач, у которой был интересный лечебный агрегат, похожий на самопряху. Это, видимо, то чудовище, от которого страх остается на всю жизнь, когда стоишь перед кабинетом с надписью, что здесь принимает зубной эскулап.

    Эта “самопряха” с большим колесом и длинными шнурами, с ножной педалью, на которую, одной ногой врачиха периодически нажимает, чтобы крутилось сверло, которым она лезет в мой кариозный зуб. И вся эта экзекуция сопровождается противным визгом “самопряхи” и грубыми окриками, чтобы рот не закрывал.   

            Если не брать во внимание, пристроенную позднее, часть здания, то этих двух классов видимо вполне хватало в послереволюционное время в Куяче. Не могу сказать, когда расширилась школа с постройкой этой правой части, может уже и в тридцатые, а может и послевоенные годы, но к 1957 году она была уже хорошо обжитой.

     Четыре больших комнаты классных, причем четвертая, торцевая, была больше остальных, за счет коридора. Все классы окнами на пришкольный участок, окна коридора выходили на школьный двор и деревенскую улицу.

     На стене коридора, чуть правее входных дверей, висел деревянный щит, красиво, кстати, оформленный, это была общешкольная стенгазета, скорей всего, с традиционным заголовком  “За учебу!”. Щит этот никогда со стены не снимался, каждому классу отводилось на нем своё местечко, где  рассказывалось о жизни класса, плюс традиционная передовица. Больше никакой наглядной агитации в коридоре, кажись, и не было.

     Зато в двух классных комнатах висели огромные картины на задних стенах, написанных, вроде-бы, предыдущим директором школы. Одна, это “Отдых после боя”, где группа бойцов слушают байки одного из солдат, которого все, почему-то, окрестили Василием Теркиным, хотя автор о нем и не упоминает. Вторая до сих пор у меня вызывает какое-то гнетущее воспоминание. На ней проходит судилище над Павликом Морозовым. Темная комната, злые лица.

    А что же было в классных комнатах? Убранство их, по сути, было одинаковым. Классная доска из досок, окрашенных в черный свет. И хорошо, что из досок, писать можно было более-менее ровно, край доски как линейка в тетради. Парты. Парты двух видов, с открывалками и без оных.

    Первые, с открывающейся крышкой, всегда забивали пацаны, приходящие пораньше в первый день занятий. Вторые, крайне неудобные, доставались преимущественно девчонкам. У них был, и наклон круче и вставать неудобно. Окрашены парты были в то время в два цвета, в черный, где читали и писали. В коричневый - сиденья, спинки и всё остальное.

     На стенах, над классной доской, если конечно заслужили, вымпел. Это треугольник из красного материала, возможно и с кисточками, а скорей всего и без них, на которых было написано, за что класс получил эту высокую награду. Это, или “За хорошую учебу” или “За лучший порядок в классе”.

     Вымпелы эти вручались на общешкольных линейках, проходящих, как обычно, в коридоре. Скорей всего, линейки проводились один раз в неделю.

    В каждом классе можно было увидеть “Экран успеваемости”, где против каждой фамилии выставлялись, все заработанные им, оценки, конечно, красным и черным карандашом. Мог висеть и “Календарь погоды”, где ответственный за него, ученик, заносил данные о температуре, осадках за каждый день.

        В каждом классе было не менее двух окон и между ними, достаточно высоко, обязательно присутствовала форточка, которую периодически открывали для проветривания класса. Строители долго не заморачивались как обустроить эту форточку, в бревне стены делали четырехугольную дыру, с внутренней стороны закрывалку из доски на шарнире и вентиляция готова.

     Почему остановился на вентиляции? А сейчас расскажу. Дело в том, что в школе было печное отопление, а печей было столько, сколько было классных комнат, плюс учительская. Все печи топились из коридора. Именно там были дверцы печей, в которые технички периодически подбрасывали дрова.

    Хорошо придумано, одна сторона печи коридор обогревала, а сама печь в углу класса стояла, а так, как она была сложена камельком, то есть с обязательной плитой, то на переменах пацаны могут по этой плите чиркнуть своей расческой, которая не преминет тут же загореться или еще чего похлеще.

     Нередко, когда уже прозвенел звонок на урок, в классе полно дыма и учительница, заставив открыть форточку и двери настежь, уходит из класса.

   Пока разборки, наказания виновных, пока дым не улетучится, глядишь и половина урока пролетела.

    А к концу пятидесятых годов двухэтажная школа уже изрядно вросла в землю, поэтому из длинной пристроенной к ней части, нужно было спускаться на две ступеньки вниз.

    Там, напротив дверей учительской комнаты всегда выстраивались учителя на школьных линейках. Правда, иногда и стояли рядом со своими учениками, а те, в свою очередь, всегда стояли у дверей своих классов.

   Я много рассказывал о старой, куячинской школе в своих воспоминаниях, и чтобы не повторяться, я здесь постараюсь написать то, о чем не упомянул ранее.

      Я уже говорил о том, что в конце пятидесятых годов, из “Партизана” перевезли церковь, предварительно раскатав ее на бревна и с другой, левой стороны двухэтажной школы соорудили из нее уже спортивный, школьный зал, который назывался, почему-то, физзалом.

     Там тоже стояла печка, но тепла от нее - ни на грош. Нагреть довольно большое помещение, по сути, небольшим камельком, невыполнимая задача. Ну, а что же внутри этого физзала было?

    На полу лежал тяжеленный и твердый мат. К нему на уроках всегда подтаскивали коротенького козла, через которого мы должны перепрыгивать и приземляться на этот мат. Вспоминается, как одна девочка из класса, именно одна, никогда не могла через него перепрыгнуть, хоть по вдоль его ставь, хоть поперек.

    И ее попытки завершались всегда одним и тем же. Подбегая к нему, она руками толкает его вперед и уже вместе с ним, падает на пол, то бишь на мат. Наверное, потому, что девочка не куячинская была, а с Большой Заимки. Шутка.

    В угол зала поставили, только что привезенные брусья, невиданные доселе. От которых, у меня, уже больше шестидесяти лет, шрам на большом пальце правой руки. Решили одну сторону брусьев поднять ребятки. Поднять то подняли, но толком зафиксировать, ума не хватило. А я рядом со стойкой стоял, конечно же, держась за нее рукой. Ну, она, под нагрузкой, соскользнула вниз. Вместе с частью моего пальца, который, в аккурат, в прорези для фиксации стойки был. В итоге, я с ревом домой, часть пальца внутрь стойки.

   Стоял рядом еще и турник. Но о нем ничего плохого не скажу. Никаких увечий он мне не нанес и то хорошо. Больше этот зал-морозильник запомнился в Новогодние праздники, когда там посередине ёлка стояла, но я писал уже об этом.

     В школьной ограде, справа в углу тоже был спортивный уголок. Дорожка с ямой, наполненной опилками, для прыжков в длину. Рядом, на двух столбиках, бревно, даже и не знаю, для чего. Гимнастикой в те годы и не пахло. А на двух высоких столбах с перекладиной, были укреплены шест и канат для лазания. Канал спросом не пользовался, потому, как на нем высоко не залезешь. А вот шест, другое дело. Можно, если хорошо постараться, и до самого верха долезть. А можно, сильно качнув его, и в лоб товарищу залепить на другой стороне, чтобы мух не ловил.

     С другой стороны здания школы, куда выходили окна всех классов, был большой, пришкольный участок, вотчина учительницы Фефеловой Марии Александровны. И чего там только не росло, на многочисленных грядках и клумбах. Нам то, пацанам, было глубоко безразлично, а вот девчонкам она усиленно хотела привить огородно-цветочные навыки.

     Что еще забыл упомянуть о старой школе и территории школьной? Да, еще в правом углу ограды был пост метеонаблюдений, состоящий из флюгера и термометра, помещенного в ящичек из реек на высокий столбик. Правда, термометры оттуда исчезали с завидным постоянством.

    Был в том углу и сарай, в который сносили всё, что надо бы и сохранить, а в самой школе места им не находилось. Старые, классные журналы, кипы книг, тяпки и лопаты и несколько картонных ящиков с ёлочными украшениями. Знаю, потому как раз имел неосторожность туда залезть за компанию. Честно-пречестно, взял только несколько стеклянных игрушек.

     Да, про главный то объект чуть не забыл. Вернее, их два было в этой же стороне. Один поменьше, это учительский, а тот, что поболе, и с двумя дверями, это наш. Побеленные известкой изнутри и снаружи, два уличных туалета. Все удобства были на улице.

     В дощатой перегородке ученического туалета, разделявшей его на мальчишечью и девчоночью половины, периодически появлялись дырки и дырочки, конечно же, из мальчишеской части туалета. Их забивали, но они появлялись в других местах. У каждого пацана в карманах были складные ножи на самодельных цепочках, так что, инструмент соответствующий, был всегда при себе, у озабоченных и чересчур любопытных.

   Про мастерские школьные, что были в двухэтажном здании напротив, где учителем труда был Сафрон Лукич Исаков, я уже ранее писал. Если на первом этаже и потом в пристройке, всегда были мастерские, то первоначально это здание, после постройки в самом начале 60-х, именовалось интернатом. Видимо, хотели школьников из Большой Заимки и Куяченка там поселить, но жили ли они там какое-то время, не могу утверждать.

     Зато помню, что там одно время был буфет, затем молодые учительницы жили, и мастерская там была. Врезалось в память, как в огромном корыте запаривали лыжные заготовки, а потом зажимали их в специальной приспособе для загиба носков.

    А вот сейчас думаю, что для отопления школы ведь требовалось огромное количество дров. В самой школе было, не менее семи печек, да плюс здание мастерских, хотя если честно, не помню где она там была. Вот кузнечный горн в пристройке помню.

      А вот кто привозил и пилил березняк – не помню. Что дрова, были березовыми, помню, что в школе были две лошади, тоже помню. Хотя они жили всегда с совхозными лошадьми на конюховке, но видимо когда была необходимость их оттуда забирали. Наверное, на них и возили, а вот кто возил и пилил, память моя не сохранила.

     А вот один момент колки дров на школьном дворе помню. А колол эти березовые чурки, пришедший из армии, Иван, тот, что Александрович, Фефелов. Даже расценки колки дров почему-то до сих пор помню. А зачем, спрашивается? Один кубометр дров расколоть и сложить в поленницу, а это метр в высоту и два, с небольшим, в длину, стоило в шестидесятых годах 1 рубль 12 копеек.

     Теперь бы вспомнить, кто из учителей трудился в те года, а это конец 50-х, начало 60-х годов прошлого века. Прежде всего, это супруги Иванищевы, Александр Федорович и Евстолия Леонтьевна. Они и Мария Александровна Фефелова, это тот костяк куячинских учителей, которые начали своё учительство еще в 40-е годы.

   Александр Федорович, фронтовик, пришел домой без ноги. Как сейчас помню, с палочкой, скрипя своим протезом, ежедневно совершал свой многолетний путь из дома до школы и обратно. Был учителем начальных классов, работал завучем, возможно был и директором раньше. Не знаю.

    Его жена также учила малышню, для удобства произношения ее имени, просила называть ее Тоня Леонтьевна. Эта маленькая, сухонькая женщина запомнилась прежде всего мне своими уроками пения. Она приходила к нам домой, брала у матери балалайку и под этот музыкальный инструмент пела со своими учениками, не знаю, какие уж, песни.

    Мария Александровна Фефелова  была из местных жительниц, поэтому в школе работала также несколько десятилетий.

     А вот моя учительница в младших классах, Валентина Ивановна Гурякова была в числе многих других, приезжая. После окончания педучилищ отправляли девушек в села края, отработать какое-то время. Приезжали и очень быстро уезжали. Разве кроме тех, кого замуж наши куячинские парни брали. Тогда уезжали не только они, но и мужей своих в другие города и веси увозили.

     Вот и нашу Валентину Ивановну присмотрел куячинский киномеханик, Владимир Белобровик, не понятно сам то как у нас появившийся. Увез ее чуть ли не в свою Белоруссию.

     Вот тогда на смену ему и приехал в Куячу новый киномеханик с семьей. Это были Вяткины из Нижнего Комара. Николай Николаевич стал киномехаником, а в школе появилась Лидия Яковлевна, учительница математики. А у меня появился новый товарищ, их сын Валерка. Царство ему небесное.

    В 1960-м году, вероятно, начал работать в школе учителем труда Исаков Сафрон Лукич. Кстати, а его жена, тетя Маруся, вместе с тетей Тамарой Черкасовой работали в школе техничками. Бедные женщины, сколько труда и умения нужно применить, чтобы ежедневно разжечь с десяток печей в школе, причем сырыми березовыми дровами. На коромысле воды натаскать в школу. Для питья и мытья полов.

     Работал в то время учителем физкультуры Хозяинов Леонид Васильевич. Кроме того что жил у нас в соседях и рано уехал со своей семьей в родную Печору, больше и сказать то о нем нечего.

     Многих учителей конца 50-х годов, в силу своего совсем юного возраста, я конечно же, не запомнил. Вот помню, что вместе с моей первой учительницей, Валентиной Ивановной, приезжала еще одна учительница, кажется, звали ее Екатерина Васильевна, такая же молоденькая девчушка. Тоже вышла замуж за куячинского парня. А запомнилась то почему она? Как-то в разговоре взрослых я услышал, что она не могла есть без хлеба, думаете что? Пельмени! Чему я был очень удивлен и раздосадован. Как же можно есть пельмени и с хлебом? А она, мол, сидит в гостях за столом, перед ней тарелка дымящихся пельменей, она не притрагивается к ним и шепчет мужу, чтобы ей еще кусочек хлеба дали. Во как! Тем и запомнилась.

    Заметным событием в жизни куячинской школы был приезд семьи Расторгуевых. Главу семьи звали Андрей Иванович, его жену Евдокией Григорьевной, дочерей звали Ольгой и Любовью и младшего сына Павлом.

   Да, видимо заметно пошатнулся многолетний триумвират Иванищевых-Фефеловой, когда сразу четверо из этого семейства стали учительствовать в школе, причем Андрей Иванович сразу был назначен директором. Евдокия Григорьевна  стала нашей классной руководительницей с пятого класса, значит в Куячу они приехали, где-то в 1960-1961 годах. Преподавала она русский язык и литературу, голову всегда повязывала теплым платком, потому как у ней болели уши. Запомнилась рассказами о своем бывшем ученике, который стал Героем Советского Союза в Отечественную войну и чтением книги про Гулю Королеву.

    Запомнилась, конечно же, не только этим, она классным руководителем у нас была до самого выпуска в 8 классе, а потом я еще пару лет проработал с ней в школе, когда она была уже директором. Но это было гораздо позже, а пока…

    Старшая дочь, Ольга Андреевна, врать не буду, даже не скажу точно, какие именно предметы вела, запомнился случай с ней только на уроке рисования в нашем классе, про который я писал раньше. Когда она, со стулом, чуть не кувыркнулась, раскачиваясь на нем. Может потом она и младшие классы вела, не могу сказать.

    Средняя, Любовь Андреевна, по-моему, 1944 года рождения, вела немецкий язык. Планы уроков, написанные красивым почерком, мне  потом очень пригодились в моей работе.

    Сыну Павлу, работы в школе не нашлось, да он и не сильно туда стремился.
    Девушки приехали незамужними, но вскоре Ольга Андреевна вышла замуж за Александра Крохалева, младшего брата Михаила и Николая Крохалевых. Видать, семейная жизнь не заладилась у них с самого начала. Бесконечные разборки и ссоры.

    Не лучше сложилась жизнь семейная и у Любови Андреевны. Она вышла замуж за приезжего фельдшера, по имени Виталий, если память мне не изменяет. Даже не скажу, довели ли скандалы, до их развода, или нет, потому как они вскоре уехали, как и старшая Ольга.

    Глава же семьи, Андрей Иванович, был личностью незаурядной. Свой предмет – историю, он знал назубок. Кроме истории, он, конечно, многое знал, к примеру, мог прочитать наизусть всего Евгения Онегина. Правда, очередность глав мог перепутать. Но это всё со слов его жены.

   Несомненно, он был чем-то болен, хотя не прочь был и выпить, иногда очень даже прилично. Вот он, пользуясь своим служебным положением, никогда не писал планы занятий. Да он и оценки то забывал ставить. Время подходило за четверть оценки выставлять, а у него их нет.

   А про болезнь я сказал не зря, хоть и ребенком был. Сидит, бывало, Андрей Иванович за столом учительским, а мне помнится, он всегда только и сидел. Сидит, и у него начинается дергаться голова. Влево, вправо. Затем начинает скрипеть зубами. Этот скрип слышал весь класс. А чтобы поставить оценку в журнал, он долго вглядывается в него, подергивая головой, потом помакнув ручку в чернильницу, несколько раз дернет в сторону и рукой.

    У него не было на голове волос сверху. И он аккуратно, расческой, длинные волосы с боков,  укладывал на свою лысину. Но так он делал, когда был в полном здравии. Если же, не дай бог… то и болезненные подергивания становятся чаще, но самое главное, Андрей Иванович забывал о своей прическе. Его длинные, камуфляжные, с боков волосы, не лежат на темечке, а свисают совсем в другую сторону.

     Мог уйти надолго из класса, может дела директорские решать, а может…  А вообще, учителя в то время были замечательные. Да, Лидия Яковлевна была строгой учительницей. Ну а как же с нами иначе то? Помню, ходила всегда на свои уроки с большим, деревянным транспортиром, при помощи которого, все свои углы и биссектрисы вычерчивала на доске. Так вот один пацан додумался же, засунул голову в дыру этого транспортира, а вытащить то никак. Уже звонок прозвенел, сейчас Лидия Яковлевна войдет, а у него ее инструмент на шее болтается. Чуть уши себе не оторвал, головенку свою из плена вытаскивая.

    Работали в школе и брат и сестра Лихановы, правда Мария Дмитриевна тогда уже была Иванищевой, а Иван Дмитриевич физруком какое-то время поработал. Помню, как с ним лыжню прокладывали на пять километров, с длинной рулеткой в руках.

   Ольга Глебовна Шадринцева, или уже тогда Фефелова, в школе была бессменным руководителем детского хора. Екатерина Григорьевна Казанцева учила детей младших классов.

    Две подмосковных девушки, после педучилища поработав в школе, вышли замуж за наших ребят, увезли их себе на родину. Это я про Нину Алексеевну и Татьяну Сергеевну речь веду, и за их мужей, Ивана Черданцева и Савелия Налимова. Царство небесное всем четверым.

    Была еще одна приезжая девушка, в очках. Звали ее Зоя Яковлевна Ненашева. Ох и доставалось ей от куячинских ребятишек, особенно от шестого класса, который потом на два года, стал моим родным классом. Должна была Зоя учить младшие классы, а так как некому было немецкий преподавать, ей его и поручили.

    Я же говорю, класс уж очень бойкий был. Они к концу урока могли так украсить ее различными бумажками и фантиками, прилепив их сзади к ее одежде, что после урока заходила в учительскую, как новогодняя ёлка наряжена. Могли в течение урока, друг за другом на четвереньках, выползать из класса. Это я про пацанов. И никакого слада с ними.

     Возможно поэтому, моя бывшая классная, а в тот момент уже директор школы, Евдокия Григорьевна Расторгуева, уговорила меня, вчерашнего десятиклассника, прийти работать в школу, немецкий язык преподавать, хотя бы временно, пока не приедет очередная девушка. Так и работал я до самого призыва во флот, ровно два года. Но это будет чуток позднее. А сейчас?

    А сейчас грех не рассказать о еще одном замечательном педагоге, Александре Ивановиче Ипполитове. Этого чудаковатого парня в очках, с его манерой не чисто разговаривать, как бы немного косноязычным был, знала, любила и жалела вся Куяча.

     Это был первый человек у которого я увидел диплом о высшем образовании с отличием. Преподавал биологию, анатомию и всё в этой области. Новатор был еще тот. Разделил как-то класс на две группы, девочек отправил в медпункт, с пацанами вел урок сам. Это когда пришло время рассказать им что почём и чем всё это может кончиться. Не стыдливо, про пестики и тычинки, как это раньше говорила Мария Александровна, а в классе раздавалось хихиканье. А здесь пацаны не знали, куда голову свою спрятать, да и девчонкам, видимо, тоже всё как надо было рассказано.

    Очень хорошо пел, знал всю оперетту Имре Кальмана “Сильва”, чему я был свидетелем. Поэтому, на сцене клуба без всякого аккомпанемента, а в Куяче баянисты никогда не задерживались, выдавал такие арии и романсы, чем сразу снискал у куячинских женщин безграничное уважение и любовь.

     А вообще, к женскому полу Александр Иванович относился спокойно, жил в верхнем краю села у бабки Пелагеи Аристовой и даже хозяйка, вообще то, крикливая женщина, относилась к нему как к сыну родному.

      Дела в школе у него шли успешно, в районо это было замечено, и он был назначен директором школы. Но. Но пагубная страсть к спиртному быстро скатила его в низ карьерной лестницы. Пришлось из села ему всё же уехать, хотя Яков Антропович Фефелов говорил как-то, что видел его в Алтайске, непьющего и здорового.

     А сейчас расскажу курьёзный случай, произошедший с Александром Ивановичем из-за его, порой не слишком внятного, произношения.

    Заходит как-то он в учительскую после урока очередного, видно, что чем-то обескуражен. Немного погодя рассказывает, что вызвал к доске Лиханову Васеню для ответа. Девочка отчеканила всё на пятерку, на что я ей и сказал, что можешь садиться – пять! Но слово пять прозвучало как плять!

    Васеня, говорит, посмотрела на меня внимательно и в ответ – сам бл@дь! И гордо прошагала на своё место.

      Сейчас, прочитав это, родственники Васени, могут ей об этом напомнить. Но мне почему-то кажется, что она давным-давно про этот случай забыла. А я более полувека держу это в памяти. И зачем, спрашивается?

 Кто же еще работал в той старой, куячинской школе, в годы моего детства и молодости? Конечно же, Зоя Федоровна Стребкова, учительница начальных классов. Выходила замуж за Павла Расторгуева. Разбежались. Так же уехала из села вскоре.

    С замечательной девушкой мне посчастливилось поработать в школе. Это Нина Сидоровна, в девичестве Ворошина, в замужестве, Сергеева. Мягкий, добрый человек, очень жаль, что так рано Нина покинула нас.

   А Якова Антроповича запомнил не степенным и солидным директором школы, а молодым учителем математики, в вечно перемазанном мелом костюме. Работала при мне учителем начальных классов и Булатова Полина Петровна. Сейчас, при каждом посещении кладбища куячинского, я вижу на кресте ее фотографию, невдалеке от материнской могилы.

    Да, большинство перечисленных мною людей, уже давно не с нами. Но память хранит их лица, их голоса, их мудрость и терпение. И сейчас, прочитав, что я написал здесь, вспомним еще раз добрым словом своих ушедших наставников. А если мы помним о них, значит они всё еще с нами.


                КАРТИНКИ ИЗ ДАЛЕКОГО, АЛТАЙСКОГО ДЕТСТВА

   Врут люди, что с годами всё забывается. Люди к старости забывают, что происходило с ними вчера, или неделю назад, но события, полувековой и более ранней поры, встают иногда перед глазами очень даже явственно и четко. По крайней мере, у меня, на восьмом десятке лет жизни. Ну, надо же! Уже на восьмом! Время, времечко! Как же быстро оно пролетело. Но об этом начинаешь задумываться только сейчас, как говорится, под занавес. А тогда…

     Небольшое село Куяча, затерявшееся в горах Алтая. Шестидесятые годы прошлого столетия. Лето. Жара. Июль. Самый разгар сенокосной страды. Идет, как тогда говорили, заготовка грубых и сочных кормов для совхозного, крупнорогатого, и не очень крупного, и даже  не рогатого, скота.

      Село в это время года как будто вымирает, всё взрослое население вместе с ребятишками трудятся на горных склонах, ползая по ним, кто пешком, кто на лошаденках, изнывая от жары, паутов, мечтая о скорей бы наступившем, вечере.

     Конечно, кое-кто в селе остался. Вон продавщица из сельповского магазина выглянула, из кузницы, что на берегу речки, раздаются удары молотом по наковальне. В детском садике малышня пищит. А вот контора пуста, управляющий фермой и бригадиры там, где  все люди, на сене.

      Самые мелкие ребятишки, которые садик переросли, но для работы на лошадях еще маловаты, все в эту пору на речке, в паре-тройке небольших омутков, или ими же сделанных запрудах из камней. Запруды эти очень по душе гусям местным пришлись. Им бедным и поплавать то негде, глубина обеих речушек, как говорится, воробью по колено. Вот так и плещутся, то пацаны, то гуси, или те и другие разом. Разводили несколько семей и уток, но тех было гораздо меньше.

        Занималась мелюзга и ловлей рыбы. Громко сказано – ловлей, но ведь рыбачили же. Если потихоньку приподнять камень, под которым притаился вьюн, то самодельной острогой из вилки, которая проволокой примотана к палке, можно и приколоть его, но зачастую, точнее, почти всегда мимо, вьюн он и куячинской речке вьюн. То ли дело, стащить из дома занавеску из тюли, нет, не капроновую, а ту, советскую, из ниток, причем довольно толстых. Белую и тяжелую. Вот и тянут бедолаги, вдвоем за концы этого импровизированного  невода, конечно же без палок, преодолевая сопротивление воды, которая не желает быстро проскакивать через тюль. За счастье можно считать несколько пойманных мульков. Именно мульками мы звали самую мелкую рыбку в наших речках, зачастую ростом меньше мизинца этих горе-рыбаков.

           Вся деревенская живность старается в такие жаркие дни спрятаться от палящего солнца. Свиньи, хряки  ищут в жару еще не высохшие ямы и канавы с водой и грязью на улицах сельских, зарываются в них так, что только пятаки торчат для дыхания. Кайф полный! Нередко можно встретить эту живность и в забоке, что по обеим сторонам речки. Аж вздрогнешь, когда услышишь предупреждающий хрюк, а это, оказывается, мамаша с доброй дюжиной своих отпрысков, присосавшихся к ее сиськам, лежат в тенёчке, что сразу и не заметишь.

       Те же, у которых чувство голода пересиливает жару и не в кайф лежать им по уши в грязи, своими пятаками в очередной раз перепахивают ближние склоны гор, питаясь различными корешками.

      Куры и те своими куриными мозгами додумались, как от жары можно спастись. В рыхлой земле роют углубления, как гнезда, ложатся в них распушив крылья. Конечно, не все. Другие в тень, как и всё живое, стараются скрыться.

      Хорошо, если в домах на окнах есть ставни, закрывают окна наглухо ими. И прохладней становится и мухи не так досаждают. Мухи, это бич в жару. Если оставить входные двери открытыми их набивается в комнаты столько, что ни о каком отдыхе не может быть и речи.

      Мухи наглые. Норовят вперед ложки с супом в рот залететь. А особенно раздражает, наверное, многие это испытали на себе, когда одна и та же муха неоднократно садится на тебя, а ты никак не можешь ее отогнать. Какой там сон, какой отдых!

       Кто-то посоветовал в такое время отдыхать в бане. Действительно, и прохладно и мухи, кажись, не любят банно-дымного запаха.

      О том, что в такие дни творится на сеноуборке, я уже писал в своих воспоминаниях ранее. Там не спрячешься, не скроешься от палящего солнца и от тварей-паутов, которые с лёту так всадят своё жало в спину, что в дугу согнешься и от боли и от неожиданности.

      Село же старается притаиться до вечера, все будут  ждать, когда спадет жара и можно что-то сделать, опять же силами мужиков, женщин и детей, вернувшихся с сеноуборки. А больше и некому, в деревне немощные старухи и подрастающее поколение, хотя и они сызмальства в работе. В магазин сбегать, присмотреть за малышней, да мало ли что еще приспичит.

             Наконец  наступает долгожданный, спасительный вечер, которого ждали и люди и вся живность куячинская. С разных, а вернее, с трёх, концов села к конторе подъезжают три ГАЗ-51, бортовых, со скамейками в виде досок поперек кузова, которые имели привычку всегда падать на пол, то с одной, то с другой стороны. Не пустые, а когда в кузове будет битком народа.

        Управляли этими тремя единственными грузовиками в ту пору, три легендарных куячинских шофера.  Братья, Сильверст и Трофим Шадринцевы и Затей Клепиков. Это про них тогда беззлобно шутили – “Силька, Трошка и Затей, привезли вчера гостей”. Были в селе еще и бензовозы с молоковозами, но те в счет. А номера на бортах, причем со всех трёх сторон, у этих трех грузовиков были соответственно НЮ 13-56, НЮ 13-57, НЮ 13-58. Спроси сейчас кого-нибудь в Куяче, помнят ли они эти номера машин, спустя шесть десятков лет? Едва ли. Вот вам и картинка из детства.

        И еще дополнение к картинке этой. В Куячу прибыли шофера на своих машинах из Горьковской области для оказания помощи в уборке урожая. Машины у них вроде такие же, как и у куячинских шоферов, но двигатели почему-то перегревались беспрестанно, вода в радиаторах закипала постоянно. А однажды я был свидетелем вот такого случая.

        Отправили одну такую машину за рабочими в Ергату. Водитель, загрузив людей, с горем пополам, поднялся на ергатинский перевал, но увидев, куда ему предстоит спуститься, категорически отказался это делать. Вылез из кабины, встал на крыло, посмотрел вниз.

           -И вы хотите, чтобы я с полным кузовом людей, здесь спустился? Я что, по-вашему, похож на самоубийцу? Нет уж, увольте!

             После долгих уговоров, пришлось вниз его отправлять пустым, а самим, вслед за ним, шагать пешочком.

         В конторе совхозной  шоферам дали разнарядку, кому и куда ехать, забирать работников. Один рванул в Ларионов лог, другой в Ергату, третьему Дальний Тоурачек достался. За один рейс конечно же всех не увезут. Как обычно, первым рейсом увозили женщин и мужиков, оно и понятно, дел по дому за день никто за них не сделает, спасибо соседке-старушке, если еще хлеб на них купит в магазине.

            А ведь были в Куяче в то время и такие семьи, когда на сеноуборку уезжали целыми семьями. Дома во дворе оставалась собака в лучшем случае, которая с радостью впускала всех входящих. И фишка с замком на входной двери была почти одна и та же. Навесной амбарный замок, с давно потерянным ключом, устанавливали так, будто он закрыт, а пошевели его, он и откроется. Или еще смешнее. Можно заткнуть нахлестку палочкой и вся любовь. И ни одного случая воровства в селе, да и воровать то, по сути, нечего было.

         Оживать стала деревня к вечеру, наполняться голосами приехавших хозяек, торопящихся скорей накормить свои шумные и голодные хозяйства. Скрипят по улицам телеги с пасечниками и пасечницами, вернувшиеся со своих многочисленных пасек. То тут, то там, слышны звуки тракторных моторов.

        -Тега, тега, тега! – кричат в одном конце села, созывая к дому стадо гусей.

       -Ути, ути, ути! – это уже к уткам относится.

       - Типа, типа, типа! – этот клич к курам раздается почти в каждом дворе.

      - Цыпа, цыпа! Цып, цып, цып! – так к цыплятам можно обращаться, но они и без приглашения, тут как тут. Норовят тебе и на голову запрыгнуть, если что.

        А вот свиней даже и не надо приглашать. Эта скотина уже давно поняла, что приехала хозяйка, и уже с полчаса истошно визжит у своего пустого корыта. А те, кто вовремя не расслышал шума подъезжающих машин, теперь пулей несутся с горы, чтобы не упустить своё законное ведро пойла.

      А вот как подзывать это свиное братство, уже и не помню. Чух-чух – может быть, а может и нет. У них и клички то у всех почти одинаковые были, если хряк, то непременно Борька, если свинка, то Сина. Возможно, хозяева и более экстравагантные имена своим хрюкающим давали. Не знаю. Хотя зачем? Недолгая у этих пятачков жизнь, нечего и придумывать.

      Приехавшим вторыми рейсами пацанам и девчонкам предстояла своя работа. Это полив огуречных гряд в первую очередь, а потом и других грядок, что в огороде.

      Особенно не нравилось поливать огурцы на этих длиннющих грядках, сделанных весной из навоза, который накопился за зиму, как в стайке, так и в куче возле нее. Не меньше десяти раз сбегаешь на речку с двумя ведрами, а потом ковшиком разлить эту  воду в каждую лунку нужно.

      Но как-то не принято было у нас в ту пору говорить слова, типа, не хочу, не нравится, не буду. Надо, значит надо. И это не обсуждалось.

       А между тем приближалось время возвращения с пастбища стада коров сельчан, многочисленных Дочек и Ночек, Красуль и Нежданок, Маек и Веток с Вербами, где каждая из них была в своей семье полноправным ее членом, поилицей и кормилицей. Ведь на сенокос каждому клали  в сумку бутылку молока, кусок хлеба, пару яиц, пару огурцов, если уже появились они. Вот и весь обед. Смешно, но до сих пор помню, как мне мать всегда наказывала, чтобы я не выбрасывал пробку, которой затыкалась бутылка.  А пробки то совсем не дефицитные, были сделаны из куска газеты. Видно, не охота ей было каждый раз крутить новую.

          Отвлёкся, малость. К приходу стада в селе готовились заранее. Выставлялись посты на каждом перекрестке, у каждого переулка. Шучу насчет постов, просто хозяева, хозяйки, зачастую девчонки и пацаны должны были встретить свою кормилицу и сопроводить ее до дома. Коровы, они ведь как девушки, могут заболтаться с подругами и дом свой пропустить. Опять шучу.

        И вот со стороны Партизана слышатся сначала крики пастуха и громкие щелчки бича, уж только потом показываются первые коровы. В отличие от хозяек своих кормилиц, лексикон пастуха состоит сплошь из матов и проклятий, и привести его на странице,  не представляется возможным.

      -Куда это ты, мать-перемать, попёрлась! А ты что стоишь, опять же и в крестики и головушку мать! – подкрепляя свои слова щелчками бича. Может, пока гонит стадо до села, кой-какой коровенке или телку перепадает этим бичом, но в селе он щелкает им только для острастки.

      Стадо коров и телят довольно большое, никак не меньше ста голов, а может и гораздо более, уже прошагали с выпасов километров пять, тяжело дышат, у некоторых из большого вымени даже струйки молока наземь стекают. И у коров, как и у людей, у каждой свой характер, свои нравы и привычки.

       Одна, спокойно подошла к своим воротам, пару раз помычала для приличия, мол, я пришла, молочка вам принесла. Выходите, встречайте.

       Другая начинает на всю деревню истошно порозовать, непонятно, что этим рёвом хочет выразить.

      А вот третья, пройда, будто и не заметила, что уже двор свой давно прошла, глаза вылупит и чуть не бегом в другой конец улицы. Вот для таких коровушек и дежурят с хворостинами пацаны и девчонки, загоняют по принуждению их во двор свой.

       Присутствие коров в селе можно безошибочно определить и по запаху. Или пастух не даёт им в пути справить свою нужду или уж так они устроены, но как только доходят до своего дома, бывает и посреди улицы остановятся и, изогнувшись, выливают из себя накопившуюся жидкость. Аммиачные запахи плывут по деревне, перемешиваясь с запахами, что покруче этой мочи.

        - Андрей! А мою корову где потерял? – обращается одна из женщин к пастуху.

       Тот, сидя на коне, оборачивается к женщине. В руках бич, в тороках привязан плащ-дождевик, непременный атрибут пастуха.

       - Вот скотина! Далее, трёхэтажный мат, в адрес недостающей коровы. Да я ее вот давеча только с Евстигнеевой коровой видел.

      Дергает за повод бедную лошаденку, и бегом назад. Уже через несколько минут слышны его радостные возгласы, то есть мат на мате, подкрепляемый оглушительными щелчками бича. И вот уже бедная коровенка бежит впереди его лошади к своей хозяйке, будто бы ища у той защиты за свою самоволку.

     К другой женщине пастух обращается сам.

    - Мария, корова то ваша в охоту пришла, целый день бесилась. Всё боялся, караулил, как бы не убежала куда.

    Ну вот, еще одна забота у хозяев. Надо вести буренку в пункт искусственного осеменения, быков то в Куяче к тому времени перевели всех, или почти всех. Точнее не в курсе.

          Зато вспомнилось почти забытое мной слово из детства, это когда нужно отогнать корову от чего-либо, ей кричали – ЦЫЛЯ! Зачем, почему и что означает слово ЦЫЛЯ, не знаю, но до сих пор в ушах: -Цыля! Пошла отсюдова, змея ты, подколодная! Все грядки истоптала!

    Говорят, если муж с женой долго живут вместе, то они становятся похожи друг на друга. А я думаю, что это относится и к домашним животным. Вот как бывало, увижу невзрачную корову, с уродливо изогнутыми рогами, так перед глазами встает семья Вяткиных. Николая Николаевича, Лидии Яковлевны и сына их Валерки. Не кто-то конкретный из них похож на нее, а вот просто гляну на  ее морду, и вижу, что это их корова. Похожа.

      Ну как бы там не было, а вечерняя управа к концу подошла. Живность накормлена, коровы подоены, ужин на скорую руку тоже сварганить успели. Некоторые даже баньку успели по легкому протопить и помыться. А коли телевизорами в ту пору в Куяче совсем не пахло, то единственным местом досуга являлся местный клуб.

      А в клубе вечерний киносеанс заурядного, на несколько раз уже просмотренного фильма и несколько партий игры в волейбол, там же, на площадке.

      Летние ночи коротки. А завтра снова на работу, на крутые горы, на солнцепёк. Одно желание – хоть бы дождь пошел скорей. Тут уж не до “мушкования”. Что, не знаете, что это такое? Конечно, откуда вам это знать, вы же не жили в Куяче в то прекрасное время. Скорей всего, это по-куячински измененное слово “мышковать”. А если один парнишка говорит другому “пойдем, помушкуем”, то это значит - пошли, покрутимся возле девчонок, может до дома удастся проводить какую-нибудь из них. “Мушкетеры”, блин.

       Это уже потом, по прошествии нескольких лет, появится другой термин, связанный каким-то образом с палками. Но это, как говорит дядька в телевизоре, уже совсем другая история.


                МОЙ КОНФУЗ С БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЕЙ

   Неожиданно на ум пришла давняя история, приключившаяся со мной в далеком детстве алтайском. Курьёзная, надо вам сказать, история, еще раз показывающая, что быть бестолковым, не всегда есть хорошо. Итак…

        Редко кто из нас может похвастаться обширными знаниями в области астрономии, к примеру, в расположении и названии звезд на небе нашем. Как там сказал поэт - мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Вот и нам тогда, в той советской, школьной программе, выделили в девятом или десятом классе, мизерное количество часов на предмет, под названием астрономия.

         Наверное, можно было много полезного почерпнуть из этого предмета  для себя, родненького,  хотя бы несколько созвездий или звезд выучить, но ведь вот закавыка какая получилась. Урок астрономии у нас всегда был последним, в последний же учебный день недели, а именно, в субботу. А значит, хоть и хороший был мужик, Александр Федорович Колосов, вообще-то учитель физкультуры, но мы почти всегда сбегали с его астрономического урока, к его явному неудовольствию.

        Мы, это несколько пацанов, девчонки не в счет, которые учились в старших классах, приехав из соседнего села, где была только восьмилетка. А это значит, что в субботу, нам, кровь из носа, надо успеть помыться в бане, а для этого нужно еще отшагать четырнадцать километров, потому как транспорта за нами никогда не присылали. И в зимнее время тоже. Звездную карту неба приходилось изучать на ходу, сбивая снежный куржак с ресниц и бровей своих.

      Ну, это так сказать, прелюдия у меня. Присказка, а сказка сейчас начинается. Давно это было, скорей всего, где-то в конце пятидесятых годов века прошлого. Едут поздним вечером верхом на лошади два человека, один взрослый, впереди в седле, сзади, на подстеленной фуфайке под задницу, малец лет девяти-десяти. Припозднились где-то путники в летнюю пору, вот уж ночь незаметно подкралась, мириады звезд высыпались на небосклоне.

       Отец,  от нечего делать, стал показывать рукой звезды, которые он знал, а малец, конечно же, это я был, вертел головой, следя за отцовскими телодвижениями, боясь что-либо упустить.

         Познания астрономии у отца были, не ахти, какими, обширными. Но он показал, а я запомнил Большой ковш в созвездии Большой медведицы. Вот как-то сразу запомнил эту фигуру из семи звезд, поразительным образом напоминавшую мне ковшик с изогнутой ручкой, виданный мною, у кого-то в деревенской бане.

          А еще отец показал мне три звезды, что выстроились почти в ровную линию,  на одинаковом расстоянии друг от друга. Правда, средняя звездочка была и светом слабее, и чуть ниже крайних сестер своих. Так и хотелось пальцем подвинуть ее, чтоб уж совсем  ровно смотрелись. Окрестил отец эти три звезды непонятным, но запоминающимся и загадочным словом Стожары. Но оставим Стожары эти пока в покое, я же продолжу свой рассказ о ковше Большой медведице и конфузе, случившимся со мной по этому поводу.

    Как помню сейчас, дело было обычным зимним вечером. Ребятишки все на улице, хоть и темень уже, но спать и детям еще рано. Крутились в тот вечер на крыльце старого деревенского клуба. Взрослый сеанс еще не начался, зрители коротали время в библиотеке, рассматривая подшивки различных журналов. Надо сказать, очень нравилось мужикам и парням в то, без телевизионное время, разгадывать коллективно кроссворды в популярном журнале “Огонёк”. Мать моя работала заведующей этой библиотекой. Отец тоже был там же. Значит с младшим братом дома оставалась, приехавшая погостить, бабушка моя.

      И черт меня дернул тогда, посмотреть в это звездное, ночное небо. А оно было сплошь в ярких и крупных звездах. По привычке стал искать знакомые мне Стожары и Большой ковш медведицы, опять же Большой. Уже давно обратил внимание, что мои звездные знакомые просто мастаками были, гуляя по всему небосводу. Сегодня их в одном месте увижу, месяц спустя, уже в другом конце небосвода гуляют.

      Стожары на месте, а вот с ковшиком что-то неладное творится. Мало того, что он на дыбы встал, то есть на ручку свою, что неестественно, так мать честная, у него одной звезды вдобавок не хватает! Той самой, чем изогнутая ручка должна заканчиваться.

      Так это же какая сенсация! Звезда исчезла, да еще какая, а люди ходят, как ни в чем не бывало, и в ус не дуют! Сверстникам своим даже и не пытался объяснять, что я тогда обнаружил в ночном небе. Вернее, чего не обнаружил! Бестолочи, что с них взять, им вообще до лампочки, что там могло исчезнуть, лишь бы по голове не шандарахнуло.

      Бегом в библиотеку, там люди взрослые, там вон какие ответы находят на заковыристые вопросы в кроссвордах.

      - Люди, дяденьки! Там на небе у ковшика Большой медведицы одна звезда у ручки отлетела. Теперь ручка короткой стала, без изгиба. Идите быстрей на крыльцо, всё сами увидите. Папка! А ты чего сидишь? Иди, посмотри, скорей.

       Половина сидящих, вообще не поняли, о чем моя взволнованная речь шла. Но вместе с отцом вышли несколько мужиков, поглазеть, о чем речь идет.

    - Вон, смотрите, над вершиной Евсеюхи, ковш на ручке стоит. Сколько звезд видите?

     - Как и положено, все семь звезд. И ручка на месте у ковшика.

     - Как семь!? Только что их шесть было.

     И тут юный астроном, в лице моем понял, как же он так смог обмишуриться! И виновата во всём это гора, под названием Евсеюха, что нависла над деревней. Именно из-за нее выползал на небосклон этот злополучный ковш. И не успел он полностью вылезти, осталась за горой звездочка крайняя от ручки, в тот момент, когда я забил тревогу. А пока суть, да дело, пока я собирал зрителей, этот ковш, она же Большая медведица, уже во всей своей красе, улыбалась мне ехидненько, во всю свою пасть медвежью.

     И надо же, как  замаскировалась эта Евсеюха в небе ночном, что я не заметил  ее вершины. Шел я домой тогда весь в полном разочаровании и стыда. Единственное, в чем я сейчас вижу прелесть этой истории, это то, что и по прошествии шестидесяти с лишним лет, я всё это прекрасно помню. И вот вам даже не постеснялся рассказать.


                ДОЖДЛИВЫМ ЛЕТОМ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОГО

         Прожив первые, почти восемь лет, своей жизни в районном центре, селе Алтайском, и переехав в Куячу, я прослыл среди местных ребятишек почти городским. Я знал все марки машин, почти всех алтайских шоферов. Я катался с отцом на газогенераторном автомобиле, с большими черными бочками, по обоим бокам кабины, видел трактор “Универсал” с огромными, блестящими, железными шипами на колесах и железным сиденьем для тракториста, всё в круглых дырочках.

       Даже, ел мороженое, что продавали в киоске из больших бидонов, обложенных со всех сторон льдом. Короче, много чего видел, а вот главного, что так необходимо было для куячинской жизни, я не видал. Это лошадей.

       Нет, я их конечно видел. Издалека. Но тут-то надо было знакомиться с ними гораздо ближе, можно сказать, вплотную. И вскоре, первое моё знакомство с лошадьми состоялось. Вернее, с одной из них. И даже, как бы, не с самой лошадью, а с седоками. Ну, а если  по порядку, то вот, примерно так, дело было.

      Сидим с пацанами на брёвнышке, в аккурат у подножия Заводской горы, разговоры, ведем. Может, я им чего в очередной раз заливаю, а может,  они мне чего-нибудь втюхивают. Хотя, всё уже, на несколько раз, сказано-пересказано. На дворе то стояло лето 1957 года, мы уже первый класс закончили, а переехали то в Куячу еще в январе.

      Надо сказать, что лето в том году было ужасно дождливое и поэтому улицы в селе представляли собой сплошное месиво из грязи и воды. Свиньям кайф сплошной, грязевые ванны могут принимать, не выходя далеко от своих дворов. Плюхнулись по уши в теплую грязь, только пятак наружу, и кайфуют, пока жрать не захотят.
 
       Улицы, даже главную, что проходит от нижнего края деревни до верхнего, никто, никогда не ремонтировал. Это уже гораздо позже, мы, пацаны, обалдели, увидев, доселе не виданную, картину. ДТшка тащил за собой невиданный ранее агрегат, с лопатой и колесами, криво стоящими. На мостике мужик, который то и дело крутит два больших штурвала по бокам.

      Это был прицепной грейдер. Потом, когда он долгое время стоял у кузницы, мы его досконально изучили, но привести в негодность его не удалось. Не было там, ни трубок на “пугачи” и “поджиги” и ничего другого, что нас бы могло заинтересовать. Только железо. Мощное и тяжелое.

      Но это мы в сторону с этим грейдером уехали сейчас. А тогда, дождливым летом 1957 года, сидим мы, значица, на бревнышке, на углу ограды школьной, в аккурат под Заводской горой, неспешно разговоры свои ведем.

      Смотрим, из центра деревни, по чавкающей грязюке, ну, можно сказать, что по улице главной, лошадь с двумя седоками приближается в нашу сторону.

     - А конь то, гляди, еще молодой! Смотри, как пританцовывает, “трюхнит”, шагом идти не может. Или не хочет.

        Это кто-то из парнишек, что постарше, говорит. Он грамотный, уже всё прошлое лето копновозом на сене отработал в совхозе.

      Конь высоко голову задирал при каждом дергании узды наездником, тот уже удилами в кровь рот порвал бедняжке.

      Почти поравнялись с нами, и я узнал сидящих на нём, вернее, все узнали. Это были куячинские шофера, назову их здесь, Тимофеем и Семеном. Да, да, именно те, что у нас в Алтайске в саманной избушке тоже неоднократно ночевали.

      Пьяные, конечно, в “дупель”, Тимофей рулит, дергая поводья, Семен ему головой в спину долбит при каждом шаге. Звук при этом еще раздается, толи селезенка у коня ёкает, толи у мужиков в животах булькает.  И кто то же им коня дал? Скорей всего, за водкой в магазин гоняли.

       На мою беду, у меня в руках был гибкий, длинный прут, причем он не на земле где-то лежал, а спокойно, стоймя стоял между ног моих. И когда лошадь с шоферами поравнялась с нами, я просто качнул прутом в их сторону. Это я так считаю, что только качнул. А на самом деле?

      Прут был гибкий, он, вероятно, коснулся крупа лошади, а может лошадь боковым зрение увидела, что на нее замахиваются, но тут началось! Веселье, одним словом!

      Откуда силы взялись у бедной лошаденки, когда на ней два таких пузана восседали! Как она начала подкидывать свой зад, да не просто зад, но даже ноги свои в разные стороны выбрасывать. Артистка, блин-компот!  В таких случаях в деревне бы сказали, что лошадь начала “трепать”. Почему именно “трепать”, не ведаю. А опосля, всего происшедшего, добавили бы – “растрепала” тогда лошаденка наших шоферов!
 
      Тимофей в седле тогда удержался. А вот Семену совсем не повезло. Он,  на втором или третьем подпрыгивании, нет, лучше подбрасывании, когда очутился у самого хвоста, его, как катапультой, хозяйка этого хвоста, отправила в свободный полет. Он оторвался от коня и полетел. А куда, прикажете, деться бедному крестьянину. Красив был тогда в полете Семен, приземлялся, вернее, пригрязнялся, с кульбитами и поворотами в воздухе, каких тогда именитые гимнасты и в помине не знали. Шмяк!

      Последнее, что я видел, это пальцы пацанов, указывающих Семену в мою сторону. Значит надо “рвать когти”, пока еще цел. Ох, как я бежал вдоль вонючего ручейка, вытекающего с сырзавода! Кроме свиста ветра в своих ушах, я отчетливо слышал маты и нелицеприятные слова в мой адрес, брякнувшего в грязь, шофера. Я боялся оглянуться, мне казалось, что я даже чувствовал тогда, как пятки втыкаются в мою жопу, торопя ее бежать быстрее.

      Я забыл, что во дворе Тахара Ивановича Питеева живёт стая собак. Они, кажись, и голоса даже не успели подать, обалдев, от моего наглого вторжения. А потом и подавать его не было никакого смысла. Я мухой пролетел его усадьбу и спрятался в забоке у речки. Сердечко моё готово было выпрыгнуть из груди. Но я был спасён. Преследователя нигде не было.

        Как я уже раньше писал, мой отец, поработав первое время, заведующим клубом в селе, был назначен вскоре бригадиром 2-й полеводческой бригады, а значит получил, положенную его должности, лошадь. Мерина какой-то темной масти, а вот кличку уже и не помню.

     Скорей всего, первые навыки верховой езды, я получил именно на нем. Это выходит, что в то лето 57-го года, я закончил свой первый класс и о моей работе на сенозаготовках в совхозе, речи еще не было.

         Вечерами отец приезжал домой, расседлывал коня, садил меня на него, и моя задача была отвести его на конюховку. А бригадная конюховка была тогда через речку Куяченок, как раз напротив дома Рехтина Степана Герасимовича.

        Отводить коня, мне, вероятно, приходилось неоднократно, но первый свой самостоятельный выезд  запомнился до сих пор.

        С чурки или забора взгромоздился, внимательно выслушал наставления отца, особенно насчет поводьев:

         -Поводья ни в коем случае не распускать, крепко держать в руках. Ну, трогай!

         Ну, и поехал. Первые сотни метров – полёт нормальный, двести, триста метров – всё прекрасно. Поводья держу крепко, уже и речка показалась, через сотню, другую – финиш.

         А вот финиш  то оказался у меня раньше, чем я предполагал. Как только конь вошел в реку, он резко опустил голову, чтобы напиться. А я? А я, твердо выполняя наказ отца, не выпускать поводья из рук, молниеносно совершил кульбит через голову по шее мерина, плюхнувшись жопой в речку, в аккурат перед мордой опешившей лошади.

        Полное смятение в моих штанах! Полное смятение в голове и у меня и в голове у мерина. Кажется, можно было прочитать тогда, на его смеющейся морде:

          - Ну что же это ты, брат, так неаккуратно то? Видит бог, я не хотел этого.

        Но я не слушал его. Размазывая слезы по лицу, я повел обидчика на конюховку. Не было даже желания в мокрых штанах взбираться на его спину, да еще чурку надо было бы найти для посадки. Пошли пешком, хлюпая водой в ботинках. Благо, всего метров пятьдесят осталось.

       Да, и еще. Если я говорю конюховка, то именно так все в Куяче называли конюшню. И простокваша в Куяче звалась только простокишей. А бабушка – баушкой.


              ПРО ПАМЯТЬ, ПУГОВКУ КОРИЧНЕВУЮ И МНОГОЕ ДРУГОЕ

              Вы, наверное, обратили внимание, что в своих историях, я нередко обращаюсь к Памяти своей. Ссылаюсь на нее частенько. Разговариваю с ней. Хвалю иногда, но чаще ругаю. И это ведь не для красного словца я вспоминаю о ней. Действительно, хотим мы этого или нет, но с годами, особенно, когда тебе идет уже восьмой десяток лет, Память твоя, подчас, остается единственным и верным собеседником.

            Собеседник, который, лучше других, знает тебя, помнит даже те моменты, которые ты хотел бы вычеркнуть из нее, из Памяти этой. А она противится и говорит тебе, нет, дорогой товарищ, я буду это держать в себе, а ты уж волен распоряжаться, как тебе вздумается. Можешь рассказывать об этом всем людям, а можешь и не вытаскивать этот эпизод из меня, и он так и останется никому не известным, кроме нас двоих, до самой, нашей, с тобой, смерти.

           Значительно чаще, именно мне, приходится обращаться к Памяти своей. Скажи-ка мне, голубушка, что я делал, или чем занимался, тогда то и тогда. Ищет Память, в памяти своей, нужный эпизод, иногда быстро находит, а иногда говорит мне, что данные, ввиду давности, пришли в негодность и воспроизвести их тебе нет никакой возможности.

           Тяжелый случай. Но Память, как и моё дряхлеющее тело, тоже стареет, и у ней сбои случаются всё чаще и чаще.

          А иногда, она хочет, вроде как бы, поиграть с тобой. Сама, ни с того, ни с чего, начнет подсовывать тебе какую-нибудь ерунду, на первый взгляд, про которую, ты уже и забыл давным-давно. Да и события эти никакой важности не имели, ни тогда, когда они произошли, ни тем более, сейчас. А Памяти неймётся, давай повспоминаем, всё равно ведь лежишь, не спишь, хоть уже второй час ночи.

         Это мы сегодня с ней, Памятью моей непутевой, полночи бодрствовали. И вопрос то вроде подсунула мне Память, моя полуночная, простенький.

      - А помнишь ли ты, мой хозяин, какие песни вы пели на уроках пения в детстве? В школе, или на концертах, в деревенском клубе, когда приглашали вас, детей, туда?

      Вопрос задан, надо отвечать. Если, пошел я, в первый класс в 1956 году, а закончил школу, в 1966-м, и если последние два-три года отбросить, то…

     То, кроме революционных песен, на ум ничего не идет. Может быть, в первом-втором классах и были какие-нибудь народные, типа: “Люли, люли, гуляли”. А вот когда стали мы голосистее, и нам дозволялось петь, не только в классе, но и в хоре общешкольном, то репертуар наш стал намного серьёзней.

      Первое, что приходит на ум, это: “Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут”.  О-о-о!!! Это коронка! С этой песни начинался любой концерт в клубе. А их, как минимум, два было в году, и оба революционные, – на 1-е Мая и на 7-е Ноября. Как говорится, и флаг нам в руки.

      Что дальше? Песня о Щорсе. Ну, как же, без нее: “Шел отряд по берегу, шел издалека. Шел под красным знаменем командир полка”.

      А песня про Буденного и Ворошилова: “Мы, красные кавалеристы и про нас, былинники речистые ведут рассказ. О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные, мы гордо, мы смело, в бой идем”.

      Каково, а? Еще мы слезу, у сердобольных старушек в клубе, на концертах этих, умели выжимать, старательно выводя:  “И без страха отряд поскакал на врага. Завязалась кровавая битва. И боец молодой, вдруг поник головой. Комсомольское сердце разбито”.

    Пели и про тачанку: “Эх тачанка ростовчанка, наша гордость и краса”.  А жалобно-патриотическая, песня про орленка, чего стоит: “Орленок, орленок, взлети выше солнца. И степи с высот огляди. Навеки умолкли веселые хлопцы, в живых я остался один”.

     И что же это получается? Конец 50-х, начало 60-х годов, а репертуар то, еще тот, времен гражданской войны, хотя Великая Отечественная война уже скоро, как два десятка лет назад, окончилась. А вот тут надо сказать, что вплоть до 1965 года, в тени были и война, Отечественная, и фронтовики. Сначала Сталин крепко фронтовиков обидел, когда перестал им платить деньги за их ордена и медали. И Дни Победы сделали рабочими днями.

     И только через двадцать лет, после 1945 года, была учреждена юбилейная медаль и после долгого перерыва, был проведен в Москве парад Победы.

     Конечно, песни, посвященные этой войне, были и раньше. Но вот как-то Память моя, их меньше зафиксировала. Может, только: “Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. Пусть солдаты немного поспят”. Или: “Хотят ли русские войны, спросите вы у тишины”.

     А уж когда полетел в космос Юрий Гагарин, за ним, наш земляк, Герман Титов и другие космонавты, наш песенный репертуар пополнился песнями о космосе: “Я верю, друзья, караваны ракет, помчат нас вперед, от звезды до звезды”.

      Особенно запомнилась мне песня, где были такие слова: “Утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести”…

     Старый, куячинский, клуб, тот, что был рядом с промтоварным магазином. Наш класс на сцене, репетируем  песню, про яблони, что на Марсе зацветут в скором времени. Классная руководительница, Расторгуева Евдокия Григорьевна, пытается собрать в кучку наши разрозненные тонкие голоски, а ее муж, Андрей Иванович, по совместительству директор школы, сидит на скамейке в первом ряду.

    Бедный, видать еще и с похмелья, дожидается, когда его Евдокия закончит, наконец, заниматься с нашим мяуканьем. Сидит, горестно смотрит на сцену, изредка трясет головой, это у него что-то со здоровьем, скрипит зубами и произносит слова, что шестьдесят лет, Память, вот же, стерва, какая, не стирает их. Всего два слова: -  Кислая лирика! Какая кислая лирика!

    - Почему, же, лирика, - думал я тогда, это же песня. И почему она кислой то, вдруг стала?

        А Память рада стараться, напоминает, как в этом клубе старом, пела песню, своим тоненьким голоском, высокая девочка-алтайка, Валя Кобошева. А проникновенно пела она, про тракториста деревенского, по имени Петруша,  просила прокатить ее на тракторе, но кулаки этого Петрушу-тракториста, убили в конце песни.

     Мы, же, с одноклассником, Пашей Серебренниковым, на этой сцене, вдвоем, не побоялись изобразить песню, где есть такие слова: “Сибирь, Сибирь люблю твои снега. Навек ты мне родная дорога. Моей ты стала судьбой, нельзя расстаться с тобой, мой милый край, моя тайга”.

        До сих пор не пойму, как мне тогда удалось на сцену Пашку вытащить. Но номер был бесподобен. Маленького роста, Пашка, но такой коренастенький крепыш, пятиклассник, и рядом я, на голову выше его, тонкий и стройный, что на дерево заморское похож. Название забыл только.  А пение, то, каково! Такого пения куячинская сцена отродясь не слыхала. Пашка, свой маленький рост, голосом своим, пытался, видать, компенсировать.

               Всё пытался на бас переходить, бу-бу-бу, а я рядом заливался тоненьким, козлетончиком, своим. Пение наше приходилось несколько раз останавливать, потому, как слова оба забывали. Память моя молчит по этому поводу, но многострадальную песню, про Сибирь-матушку, мы, с горем пополам, всё же добили до конца, а вот про продолжительные овации зрительного зала, Память молчит, как та рыба об лед. А были ли они, вообще? Тоже молчок.

        Интересное продолжение получилось у участников этого дуэта. Расстались мы с Павлом на целых полвека, после школы. И вот в одном из алтайских отпусков недавних, узнаю, что мой коллега по сцене, гостит в селе, в родительском доме.

       И как я не старался, чтобы он признал меня, поворачивался к нему, то одним, то другим боком. Бесполезно! Тогда я пошел на последний шаг.

      - Скажи мне, друг, мой дорогой, не помнишь ли, как в далеком детстве, ты пел с кем-то на сцене песню? С кем же ты пел ее тогда, и как та песня  называлась?

      - Конечно, помню. Пели мы, вернее, пытались петь про Сибирь, и мучали мы ее с Вовкой Черданцевым. Ёшкин кот, так это ты, что ли!?

      Попутно выяснилось на встрече той, что вышел тогда он на сцену, только лишь потому, что я обещал, после концерта, научить его игре в шахматы.

     Память! Память! Всё, сказанное выше, это как бы прелюдия к тому, чем озадачила Память моя, насчет всех этих песен.  Долго перебирали мы с ней, той ночью, песни, что пели более шестидесяти лет назад. Я, то, ладно, я пел, но Память то, должна была их запомнить. Её обязанность – запоминать. Ан, нет! Выяснилось, что мы с ней, не помним до конца, ни одного текста этих песен.

        Оба не помним, почему-то, кроме одной!

        Как, эта запомнившаяся, нам песня, попала в наш репертуар, Память пожимает плечами и стыдливо разводит руками. Я ж говорил вам давеча, что и на старуху бывает проруха. Если все предыдущие песни, мы брали из газет и журналов, мотивы по  радио, то эта песня нигде, никогда не звучала. Её, до этого, никто, никогда не слышал в деревне, и это было поразительно.

      Скорей всего, ее привезла из города, молодая учительница, может даже и дочь нашей классной руководительницы. Иначе, почему именно нам, нашему классу, доверили исполнять ее на школьном концерте.

     Это был наш песенный триумф! После концерта посыпались многочисленные просьбы от ребят и девчонок, дать списать слова этой песни. Был в восторге и зрительный зал нашего старого клуба, там мы тоже спели ее на  празднике.

      Может из-за необычного ее появления, и всего того, что с ней было  связано, Память моя и зафиксировала весь текст, этой, в общем, то, совсем незатейливой песенки. Вот полный текст этой песни, впервые услышанный более шестидесяти лет назад. А песня называлась “Коричневая пуговка”. Это теперь, благодаря интернету, можно узнать, что еще в 1939 году, стихи эти написал поэт Долматовский. А в то время…
      
         “Коричневая пуговка валялась на дороге. Никто не замечал ее в коричневой пыли. Но мимо по дороге, прошли босые ноги. Босые, загорелые протопали, прошли.

          Ребята шли гурьбою из дальнего поселка. Последним шел Алешка, он больше всех пылил. Случайно иль нарочно, он сам не знает точно. На пуговку Алешка ногою наступил.

          А пуговка не наша, сказали все ребята. И буквы, не по-русски, написаны на ней. К начальнику заставы, бегом бегут ребята. К начальнику заставы, скорей, скорей, скорей.

         - Рассказывайте точно, - сказал начальник строго, И карту он зеленую, перед собой раскрыл,  вблизи какой деревни и на какой дороге, на пуговку, Алешка, ногою наступил?

         Четыре дня скакали, бойцы по всем дорогам, четыре дня скакали, забыв еду и сон. На пятый повстречали, чужого незнакомца. И строго осмотрели,  его со всех сторон.

         А пуговки-то нету, у правого кармана, и сшиты не по-русски, широкие штаны. А в глубине кармана, патроны от нагана, И карта укреплений советской стороны.

       Вот так шпион был пойман, у самой, у границы. Никто на нашу землю не ступит, не пройдет. В Алешкиной коллекции та пуговка хранится. За маленькую пуговку, ему большой почёт!”


      Ай, да молодца, Память, моя! Это надо же! На шесть десятков лет такой шедевр запомнить! Это вам, не вихри враждебные, что веют над нами,  с красными кавалеристами, в придачу. Здесь про поимку шпиона заморского, речь шла.

     А красными кавалеристами нас не удивишь, мы все сплошь ими в летние месяцы бываем, когда на лошаденках, по горам шоркаемся, в страду сеноуборочную. А вот шпиона поймать, это, конечно, неплохо было бы и у нас. Да вот беда, летом на наших дорогах, таким толстым слоем, пыль лежит, что пуговку ногой, точно, никак не ущупать. Как ни старайся.

      Ну и ладно. “Пошутковали” мы, малость, с Памятью моей, в ночь эту бессонную. Песню, вот, от начала до конца, вспомнили, попутно. Пора и уснуть уже. Может и сон приснится, про ту пору, далекую, детскую. С пуговкой ли, или еще с кем. Посмотрим.
      
                СКАЗ ПРО ДЕДУШКУ ВАСИЛИЯ

        Мысли разные человеку в голову залетают. Бывает, залетают интересные, а бывает, и не очень. А бывает и так, что залетит такая каверзная и хитрая мыслишка, что долго потом головушку свою ломаешь, память напрягаешь, вспоминая прошлое. А что, в самом деле, переживать то, времени у тебя сейчас уйма. Вот и вспоминай на здоровье.

         На этот раз вопрос мне был задан следующий. Вспомни мол, дорогой товарищ, кто, из знакомых, тебе, по жизни людей, появился на свет раньше других остальных, тобою встреченных. Конечно, из числа тех, кого ты видел, с кем общался. В общем, живых и здравствующих, на тот момент, людей. Да уж. Прямо скажем, интересное задание я получил.

        В первую очередь я вспомнил о своём деде, Анисиме Федоровиче и бабушке, Татьяне Сергеевне Автайкиных. Дед Анисим был рожден в 1898 году, бабушка Таня, годом позже. Но, были в селе, на тот момент, люди и постарше, а это был конец пятидесятых годов, и вот про одного из них, я расскажу вам подробнее.

        Шел 1957 год. Лето. Уже полгода мы живем в Куяче, переехав сюда из села Алтайского. Не смог там жить отец, тянуло на малую родину свою мужика. Хотя про малую родину можно говорить с большой натяжкой, так, как, родился он в селе Карпово.

        Ну, да ладно. Речь не об этом. И вот я, закончивший первый класс, парнишка, проходя по сельской улице, изредка видел, сидящего, на завалинке одного из домов, старика, с длинной, реденькой бородой и слезящимися глазами.

      Он сидел на завалинке дома, где впоследствии жила семья Сусловых, Кузьмы и Валентины, а в том году, там жила внучка этого старика, Степанида Артемьевна Пудовкина, с мужем. И дед Василий с ними жил. Это они уже потом в дом, что за речкой стоит, переехали.

      В то время куячинские старики, для меня, пацана, были все на одно лицо. В большинстве бородатые и посему похожие друг на друга. Да и стариками то их назвать сейчас можно с большой натяжкой. В основной своей массе, это мужики из крепких, кержацких семей, трудолюбивые и работящие.

     А зря я тогда не присмотрелся внимательнее к этому, сидящему на завалинке, старику. Ведь он по сути, единственный, оставшийся в живых, на тот момент был, патриарх куячинский, и звали, величали его, Аристов Василий Сергеевич.

        Несколько лет назад, я прочитал воспоминания Зои Степановны Налимовой, правнучки Василия Сергеевича, где она, со слов самого прадеда Василия, вот что рассказывала.

       Привезли маленького Васятку в Куячу, в двухлетнем возрасте, родители. Когда немного Вася подрос, он запомнил, а уже под конец жизни  рассказывал правнучке Зое, и настоятельно наказывал даже, чтобы запоминала, что он ей рассказывает. В частности говорил, что в Куяче, в то время, стояли несколько алтайских аилов, и пара-другая, рубленых домов всего.

     А теперь внимание. Васе Аристову в 1872 году, когда его привезли в Куячу, было два годика, а это значит… А значит это, что он родился в 1870 году, в год рождения Владимира Ильича Ленина!

      И я, в 1957 году, оказывается, видел на куячинской завалинке, совсем, совсем живого, ровесника, самого Ленина! Чудеса, да и только! Жаль, что узнаешь об этом слишком поздно.

      Что, уважаемые куячинцы, удивил я вас хоть немного? Какого старика мне пришлось повстречать в детстве. Не впечатлил? Ладно. Тогда поедем дальше.

        Шли годы. Пришло время жениться нашему Василию Сергеевичу. Не ведаю, кто была его молодая жена. Не ведаю также, сколько детей они народили. Но точно знаю, что были у четы Аристовых две дочери, Олимпиада и Елена.

          Вот уже и девушки выросли, пришла пора замуж их отдавать. И кто, думаете, попросил руки, старшей дочери, Олимпиады? Молодой парень, по имени Яков! Да, да! Именно, наш дедушка Яша Серебренников стал зятем Василия Сергеевича! Ну, надо же!  Он еще и молодым, оказывается, был. А мы его только стареньким привыкли видеть. В подпоясанной, ремешком, длинной рубахе, и на дудочке, играющим.

       А кто же вторую дочь Василия Степановича, Елену, взял себе в жены? А взял ее молодой парень, по имени Артемий. Да, это тот парень, которого, по прошествии лет, все в селе знали, как дедушку Артемия. И фамилия его была Шадринцев.

      Две дочери. Две судьбы разные. Если первая, Олимпиада Васильевна, до глубокой старости, прожила со своим мужем, в любви, мире и согласии, то второй, в этом плане, сильно не повезло. И ушла Елена Васильевна в мир иной рано, совсем не в старом своём возрасте. Но, это, как говорится, уже совсем другая история.

        Много детей оставили обе сестрички после себя. Два многочисленных клана Серебренниковых и Шадринцевых образовались. Десятки семей, не знаю, в каком уже по счету, поколении, живут в разных городах и весях нашей большой страны.

      А у истоков то этих многочисленных семейств, стоял куячинский патриарх, Василий Сергеевич Аристов, которого мне довелось увидеть, теперь уже, в таком далеком, 1957 году. О ком, я и поведал вам в своем незатейливом рассказике. Зачем? А чтобы вспомнили еще раз, те, кто знал его, или слышал когда-то о нем. А кто не знал, сейчас и они узнали.


                СУРАЗ И МАРЬЯ-НЮТИХА

      Вы, случайно не знаете, что означает слово СУРАЗ? Ага, слышали, но точно не помните? Тогда вот вам рассказ-воспоминание, о далеком-далеком детстве моем. Да, какой уж там, рассказ.  Можно сказать, история, что случилась со мной, в конце 50-х годов,  века прошлого.

    Вот, спросили бы у вас, дорогие читатели, а помните ли вы, свою первую детскую обиду? Обиду? Конечно, помним. И стали бы перечислять. Да не одну. Одного не пустили в кино, а так хотелось, Другой не купили красивое платье, как у подружки Вальки, обиду на родителей до сих пор помнит, хотя тех, уж сколько лет, нет на белом свете.. Третий помнит, как его в детстве дразнили и вот спустя несколько десятилетий, он  не только не забыл имен своих обидчиков, но и готов даже с ними поквитаться.

      Вот и я, уже больше шестидесяти лет, помню свою первую обидчицу, эту некрасивую, большеротую женщину, неопределенного возраста. Вообще, возраст то, скорей всего, был у нее  средний, лет, так за сорок, но для меня, девятилетнего мальчишки, она была просто неопрятной старухой.

      Придя как-то в наш дом, и как всегда, поддатая, она, как бы мимоходом, глядя на меня, спросила у матери моей:

      - А что, Мария, твой СУРАЗ сегодня не в школе, вроде ребятёшки вон по школьной ограде все носятся?

     - Да, окстись, бог с тобой, какой же он сураз, при родном то отце – мать чуть не заплакала от ее слов. А может даже и заплакала.

     - Белоголовый, совсем ни на кого из вас не находит. Да и без отца ведь он рождён был.

     Дальше пересказывать их перепалку нет никакого смысла. Выпроводила всё же мать, непрошенную гостью, за порог, а я, впервые услышав это слово в свой адрес, люто возненавидел эту женщину. Хотя  значение этого слова толком еще не уразумел, но понял, что эта ведьма подозревает, что мой отец, совсем и не мой, а я не его сын.

      В деревне все звали эту женщину Марьей-Нютихой, правда обычно сокращали и говорили: - Вон, Нютиха, опять куда-то подалась. Хотя и было у ней вполне благозвучные имя и отчество – Мария, чуть ли, не Семеновна.

       Ну, Марья понятно, а откуда прилепили к ее имени еще и Нютиху? А здесь всё просто. Жила она на горочке в избушке с одним мужиком, тоже в возрасте  приличном тот был. Помнится, изъян у него в организме был, нога одна, кажись, не работала совсем, вроде как скрюченной была.

       Звали его Марком, а может и Марковеем, но все его называли интересным прозвищем – Нютя. Не удосужился в своё время я поинтересоваться, откуда у него такое  смешное прозвище, а сейчас уже и не  спросишь. Не у кого, потому как. Ну, а коль Марья или Мария сожительствовала с ним, значит,  она будет зваться в деревне – Нютихой.

      Много позже я узнал, почему же Марья-Нютиха была вхожа в любую компанию, где люди отмечали тот или иной праздник. Наливали, не выпроваживали. Поговаривают, что владела она черной магией, так бы сейчас сказали. То-есть, могла навести на человека и порчу и сглаз и кучу других приворотов. Не исцелять, а наводить. Никто в открытую об этом не говорил, но и от греха подальше, лучше стакан-другой пива налить, чем потом болячку какую заиметь.

       А что? Были же у нас в селе и знаменитая бабка-повитуха, что детей принимала и не менее знаменитый костоправ, что вывихи вправлял и косточки при переломах складывал. Вполне возможно и такие, как Нютиха могли быть, хотя лично мне это кажется маловероятным.

      Отвлекся я немного в сторону от сураза. Так к кому же приклеивают это прозвище? Читаем – СУРАЗ, СУРАЗЯТА – ДЕТИ, РОЖДЕННЫЕ БЕЗ ОТЦА, ВНЕ БРАКА. КАК ПРАВИЛО, ТАКИЕ ДЕТИ БОЛЕЕ ЖИВУЧИЕ И ОБЛАДАЮТ КРЕПКИМ ЗДОРОВЬЕМ.

       Ну, вот она, где собака то зарыта! Значит, точно знала Марья-Нютиха, что я родился без отца, на тот момент. Хотя родился я в АЛТАЙСКОМ ПАРТИЗАНЕ, а не в Куяче, где предположительно жила Нютиха. В принципе, это рядом совсем.

       А вот, что отец с матерью, уже года три как в браке были, и даже успели схоронить первенца своего, Марья будто бы и не знала. А родился я без отца лишь  потому, как, за две недели до моего рождения, отца призвали в армию. Оставил он тогда мать мою совершенно одну, в опустевшем, осиротевшем доме. На целых четыре с половиной года. Но это уже совсем другая история.

        И еще у меня был очень веский повод недолюбливать эту женщину. Бог с ним, суразом, но она мне причинила и личный, материальный ущерб.

      Во втором классе уговорил я всё же  родителей своих, чтобы они купили мне с рук фотоаппарат, под названием ЛЮБИТЕЛЬ. С фотоувеличителем,  фотобачком, красным фонарем и прочими фотопричиндалами. И началась трата родительских денег на фотобумагу, пленку, химикаты. К слову сказать и фотографий то путевых сделать у меня не получалось, но процесс фотографирования соблюдался по всем правилам.

       Сначала, принаряженных родителей я ставил к стенке, отмерял линейкой расстояние до них, выставлял его на фотоаппарате, щелкал затвором. Пленка из 12 кадров быстро кончалась и я нырял в подпол, чтобы зарядить ее в фотобачок.

       Утомлять вас не буду, дальше было всё гораздо хуже, или пленка слипалась в фотобачке, или проявитель горячим залил, и пленка стала совершенно прозрачной. Но всё равно я благодарен и родителям своим, и себе лично, что эти первые опыты фотографирования не пропали даром и пригодились мне в последующей моей жизни.

      Особенно большой напряг был в сельском нашем магазине с химикатами, проявителем и закрепителем. Редко завозили, посему я выжимал из них все соки, сливал в бутылки, затыкал их бумажными пробками из газет и ставил в темное место, себе под кровать. По науке, как учили.

        Вот как-то раз захожу домой и вижу такую картину. Марья-Нютиха, выдернув зубами бумажную затычку из бутылки, из горла пьет мой проявитель. Осушив половину бутылки, вытерла свой большой рот  рукой и только тогда лишь промолвила:

      - А что это, Мария, вино то у тебя такое кислое?

      Злости и негодованию моему, кажись, не было предела. Берег, как зеницу ока, сливал в бутылку всё до последней капли и вот на тебе. Выпила и не поморщилась даже.

       Да, уж. Вот такие воспоминания из детства, посетили мою головушку, на сей раз. Память, это ведь вон она какая штука, хитрая и непредсказуемая. Достанет из загашника своего старую-престарую ленту, прокрутит ее тебе и снова спрячет. Смотри, мол, хозяин, вспоминай. А я не дам тебе скучать, на днях еще что-нибудь покажу. Интересненькое. Жди. А куда деться, будем ждать.


                ПРО БРЮКИ-ДУДОЧКИ И УТЮГИ С УГЛЯМИ

            Где-то далеко, в горах Алтая, затерялось небольшое село, с хитрым названием, Куяча. Почему же хитрым? Да вот, почитай, двести лет никто точно и не может перевести его с алтайского языка, что же сие слово конкретно означает. Всякие переводы придумывают, кому какие глянутся. Половина сел в округе с такими непонятными названиями, так что теперь.

          К примеру, рядом Куяган, кто-то кричит, что это долина золотая в переводе, а кто-то утверждает, что нет, это самый натуральный, рыжий бык. Да-да. И такое я тоже слышал. Даже были и есть села с названиями, почти как сестры куячинские. Кача или Каянча, совсем рядом. Поднять бы того алтайца, кто напридумывал названия эти, пусть бы нам по-быстрому перевел эти: Куячи, Каянчи, Баранчи, Ергаты, вместе с Тоураком и Куяганом, и снова пусть ложится.

       Да, я не в ту степь поехал, рассказать то хотел совсем о другом. Хотя можно сыр-бор устроить и насчет того, а вообще-то, ребята, Куяча, это деревня или село, на самом то деле? Если правы те, кто утверждает, что если есть церковь – тогда это село, а нет, тогда извиняйте, это деревня. Тогда Куяча – деревня.

       Другие говорят, надо по количеству населения считать, ежели, меньше тыщи, тогда деревня, больше – село. Опять Куяча – деревня, хотя раньше ее население переваливало за тысячу, значит, она когда-то и селом была. А церкви то не было в то время, а это значит? Смотри выше. А до революции, когда в Куяче не было и в помине тысячи душ, а церковь, из которой потом школьный спортзал сотворили, была. Значит, это с какой стороны на Куячу глянуть. Вроде и деревня, а вроде, как и село.

    То-то и оно. Но с вашего позволения, я хочу всё же поговорить о Куяче, самого начала 60-х годов, так примерно 62-63 годов, века прошлого. Я ведь недаром в начале сказал, что село, или деревня моя, была совсем не близко от крупных культурных центров. Районный центр, то бишь, село Алтайское, километров в 65, а ближайший город Бийск, так в полутора сотнях.

      Телевизора, тем паче, в помине нет. Так откуда же тогда куячинская молодежь могла узнавать о веяниях моды? Речь пока веду о брюках – “дудочках”. Если я закончил куячинскую восьмилетку в 1964 году, а эта волна “стиляг”, так тогда нарекли пацанов в селе, носящих узкие штаны, началась двумя годами раньше, я как-то, в силу возраста своего, не в полной мере вписался в их число. Хотя, признаюсь, были и у меня потуги, идти в ногу, с тогдашней модой.

    Шестой, седьмой классы, по сути, “шпана зеленая”, но вот Петька с Ванькой в “дудочках” приперлись в школу, а мы, лысые, чо-ли. В каждом классе были ученики, старше основной массы, этак, года на два, а то и на целых три. Понятно, что это отпетые двоечники, которым вся эта учеба, как сейчас бы сказали, была по барабану. Вот и сидели по два года в каждом классе.

     Были и в нашем классе несколько таких ребят. Запомнился, почему-то, один и звали его Петя Фефелов, Григория Ювенальевича сын. Давно уже он на том свете, как и все его братья, царство им небесное.

     Хоть далеко село наше от центров культурных, но коли надо сделать брюки “дудочкой”, как требует мода, расшибемся, но сотворим, как надо. Петя ушил свои брюки так, что видимо точно, с помощью мыла их пришлось на себя натягивать. Вроде как замочки внизу вшивать ему пришлось даже.

      Отношение к брюкам - «дудочкам” у учителей, классных руководителей и самого директора, было, край, отрицательным. Выгоняли из класса, вызывали родителей, клеймили позором, в том числе и загнивающий Запад – всё было пофиг. Как сродни эпидемии - началось повальное ушивание своих брючат. Швейные машинки были тогда не в каждом доме, поэтому договаривались, и ходили к тем, у кого они были.

      Ушил и я, но, по-хитрому. Я не стал обрезать, как другие, попробовал так сперва походить. И правильно сделал. Вскоре пришлось с треском, и чуть не со слезами, всё распарывать обратно.

     Вот эта мода на брюки “дудочки” пришлась на 1962-1963 года, на поколение ребят чуть старше меня, годов рождения, так с 1946-1948.      Эти ребята уже поздними вечерами, после взрослых киносеансов, пытались проникнуть в клуб, хоть и не потанцевать, но уже застолбить себя, мол, смотрите, есть на подходе такие ребята, да еще в брючатах моднячих.

     Безжалостно их выгоняли из клуба молодые учителя, если там присутствовали, вроде сестер, Ольги и Любови Расторгуевых и иже с ними. Назавтра в школе обязательное “пропесочивание”. Ну а как же без этого. Тяжела жизнь подростка.

     В заголовке объединил “дудочки” с утюгами, что на углях работали. Хотя, в пору ушитых брюк, уже стали появляться и электрические утюги. А вспомнил я про старый тот утюг, потому как, несколько раз пришлось пользоваться им, пытаться стрелки навести, на брюках своих. Нормальных брюках. На дудочках не делали стрелки, там штанины повторяли и подчеркивали всю кривизну ног твоих красивых. А чему удивляешься? Поерзай на кобыленке несколько лет, каждое лето, на сенокосе, и у тебя будут такие же. Как у кавалериста!

    Вот же техника была! Это я опять про утюги. Вот что значит, отсутствие электричества, а самое главное, отсутствие розеток и самих электроутюгов. А в этот, открываешь дверцу печки, совком, хлобысь, туда, в утюг этот,  пару пригоршней горящих углей. Да, таких, что еще синим пламенем мерцают сверху, самый, что ни на есть, угарный газ по комнате разливается.

     Постоит так с углями несколько минут, пока подошва утюга, этого монстра чугунного, не нагреется, не раскалится. А ты уже свои брючата, последние, парадно-выгребные, наизнанку успел вывернуть, мылом, можно и хозяйственным, несколько раз шоркнул по месту будущих стрелок. Сложить обратно и мокрой тряпкой прикрыть. Какая там марля! Где взять ее? И так молоко процеживаешь после дойки этими, застиранными до дыр, кусочками марли, а тут тебе брюки гладить через марлю. Франт, гляди-ка, какой выискался.

      Ну и ладно. Брюки целее будут, ежели через тряпку, то. Угли, при полном сгорании имеют свойство сильно в размерах уменьшаться, а посему периодически из боковых отверстий выкатываются наружу, то есть на штанину твою. А тут тряпочка влажная, штанина спасена. Правда, не всегда.

       А для чего эти пять поддувал, по два, с каждого бока, и одна сзади, нужны? Да, для того, чтобы угли, сразу, без доступа воздуха не потухли, вот их и вентилируют. Да этого мало еще. Нужно, время от времени, энергично качать это, тяжеленное чудо мысли человеческой, из стороны в сторону, чтобы не дать потухнуть и вновь разгореться этим углям. А сколько пепла при этом через эти дыры в комнату вылетает. Жуть!

         Короче это всё, да плюс немалая доза угарного газа, по окончании глажки такой, значительно уменьшает твоё желание покрасоваться перед сверстницами своими. А им, девчонкам этим, вообще ума не приложу, как умудриться все эти платьица свои, фартуки с ленточками, выгладить.

      Так что, затерянная в горах Алтая, деревня, а может и село, под названием Куяча, не отставала от моды всесоюзной. Может по времени и отставала, зато продержаться дольше могла. Кончилась эпоха стиляг с брюками-“дудочками”, пришли “клеша”. Даже с разноцветными клиньями внизу, можно даже замком “молнией” пожертвовать, с крупными, железными зубцами, чтобы подрубить штанины свои снизу.

    А как нам по душе пришлась итальянская рабочая одежда, которую мы просто “болоньей” обозвали. Темно-синий или зеленый плащ из болоньевой ткани. Просто писк моды, особливо, когда девчонки ходили в них, не застегивая пуговицы, нараспашку и подворачивая рукава до локтей. На голове были замысловатые прически, с привлечением различных шиньонов. Если нет своих волос, в ход шли волосы от животных. У моей знакомой, был шиньон, изготовленный из шерсти яка, сарлыка алтайского.

     А потом и колени свои оголили, бывало, до самого, что ни на есть, “немогу”, на что куячинские бабки вслед им шептали:

- Ахти, мнеченьки! Срам то, срам, то какой! Дожили! Тьфу, на вас!

       Притихли со временем и бабоньки куячинские. Мода – великая сила и куячинских девчат и парней она, конечно же, никогда стороной не обходила. Вот появилась и мода на искусственный мех. Хлебом не корми, только дай полушубок из “смеха” этого, сделанный. Когда я в нем попадал в сильный ветер, я невольно осматривал себя, не забыл ли я чего сверху надеть.

    Потом были и туфли женские, на тонюсеньких шпильках, были и мужские рубашки из искусственных тканей. И чуть не забыл! Наконец-то появились и мужские носки, под названием “безразмерные”, которые благодаря ткани и резинки, уже не сползали с ног мужских, и не надо было их пристегивать подтяжками. Вспомните, ведь у нас на ногах, были и подтяжки когда-то.

      А как хотелось девушкам носить толстые, облегающую фигуру, свитера. А их промышленность катастрофически мало выпускала. И тут выход нашелся.

        Стали повсеместно создаваться курсы вязания, масса журналов на эту тему появилась. Женская половина страны взялась за спицы и крючки.

     Ну, вот и пробежались мы невзначай по своей полузабытой истории. Уверен, кто-то, читая эти строки, воскликнет про себя:

- Мать честная! А ведь точно это было! А я и забыл, или забыла, уже!


                ЗАНОЗА ПАМЯТИ МОЕЙ
              ИЛИ  ФИЛОСОВСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О БРЕННОСТИ ЖИЗНИ НАШЕЙ

            Боже мой, уже восьмой десяток шпарит мне и ведь не притормозить никак, годочки эти. Уже, волей-неволей, говоришь себе потихоньку, чтоб никто не услыхал ненароком:

   - Ну что, бегун, на финишную прямую, ты, паря, вышел. Видишь, вооон там, впереди, уже ленточка финиша видна. Сколько до нее? А это, уж, как карта тебе ляжет. Может быстро добежишь, а может и… Сам смекнуть должен. К примеру, у тебя, до матушкиной кончины сколь годков осталось? Шесть лет, ну а что до бати моего, даже страшно и загадывать, целых десять годков впереди. Ну да ладно, как говорится, человек предполагает, а бог располагает.

      К чему такое начало, спросите вы? Да нет, никакого пессимизма нет. Просто в очередной раз убеждаешься, что все мы, в принципе, одинаковы и мысли, в наши головушки, приходят, в основном, одни и те же. Вот слышал же я, лет двадцать назад еще, от своей любимой тёщи, Лидии Артемьевны:

       - Вот и жизнь пролетела. Даже и не заметила, как. Всё кажется, что молодая я, все бы сопочки и ложки куячинские, взяла своими ноженьками. А уже всё, отбегалась.

       Тогда я подумал, ну, видишь, как рисуется старушка, Семьдесят лет прожить, и взять, да и не заметить. Прости, тёща, за те мысли мои. Поумнел я знать за эти годы, точно так же думать стал.

     Бывало ведь раньше, когда впервые тебя из родного дома насильно вытащили и служить отправили на край света, за тысячи вёрст от Куячи родной. Как хотелось обратно домой, к родным, друзьям, знакомым! Просто к своим сельчанам, ко всем, поголовно, знакомым и незнакомым лицам.

    Сначала самолет, а потом и весь наземный транспорт, задницей своей подталкивать хочется. Ну, быстрей же, быстрей, быстрей!

     Не буду распространяться, что побудило меня, после службы, вернуться обратно на Дальний Восток, забрав с собой, жену с маленькой дочерью. Из деревни уже тогда потихоньку стали разъезжаться все мои ровесники, друзья. У каждого свои причины для отъезда были.

    И вот, с каждым, новым, приездом в отпуск, я стал замечать вдруг, что лиц то знакомых, на улицах Куячи, встречается всё меньше и меньше. Нет старожилов, ну ладно, им простительно, те старички и старушки казались еще и в пору моей молодости, уже божьими одуванчиками. По большей части, совсем даже, необоснованно.

      Но стали уходить уже ровесники родителей, а вскоре и они ушли в мир иной. И вот наступил момент, когда по приезду в Куячу, уже некуда и приткнуться, не говорю о том, чтобы у кого-нибудь переночевать. А на куячинских улицах, только случайно, и совсем изредка, можно встретить  нескольких старых жителей, которых, я то, признаю сразу, а вот им надо поднапрячь память, чтобы вспомнить меня.

       Идем как-то в сторону кладбища вчетвером, Лидия Артемьевна впереди. И вдруг сзади голос парня молодого:

      - Это, наверное, бывшие куячинцы идут? По походке заметно.
     Вот и приехали! Незнакомые, и бывшие! А чего мы еще хотели, всё правильно. А теперь я поделюсь с вами загадкой, на которую ответа у меня до сих пор нет.

     Это феномен своей малой родины. На моём примере только. Родился я в Партизане. Когда было мне несколько месяцев, баба Таня, на телеге, перевезла меня с матерью, Марией Анисимовной, в Алтайское. Отца, за несколько дней до рождения моего, служить призвали. Прожил я там свои первые семь лет, после чего мы вернулись. Нет, не в Партизан, его уже не было, кроме нескольких домов. Вернулись в Куячу, что в принципе, одно и то же.

     В девятнадцать лет ушел служить на Тихоокеанский флот и больше, по большому счету, я и не жил в Куяче. Кроме отпусков, конечно. И сколько всего получается куячинских годков то у меня? А всего ничего, лишь тринадцать!

    Родился и всего то первые тринадцать лет жизни прожил там! Детских и юношеских лет, половину из которых, в силу своего малолетства, и не помню даже! Так почему же, черт меня побери, я не могу забыть их, почему Куячу, только Куячу свою, я считаю своей родиной? Неужели и впрямь говорят – моя родина там, где мой пупок зарыт!

     Зарыли его в 49-м году в Партизане, и будто мне в черепушку мою, код на всю жизнь, вбили – ГДЕ БЫ ТЫ НИ ЖИЛ, РОДИНА ТВОЯ НА АЛТАЕ, В КУЯЧЕ.

     А почему бы и нет. Вот, к примеру, рыбу красную возьмем, ту же горбушу или кету. Появилась она на свет, в облике икринки, в каком-нибудь верховье речки нерестовой. Скатилась вниз, если повезет, конечно, и по пути не съест ее никто, в моря-океаны. Будет жить, ровно три года, в море этом, пока природа-матушка не позовет ее на свою малую родину, в ту речку, в ту, именно протоку, где она и появилась на свет.

      Нет, не любопытства, ради, плывет она туда, на родину свою. Из всех своих последних, рыбьих сил, сдирая шкуру о камни, она стремится достичь своей заветной протоки. Для чего? Чтобы выпустить своё будущее потомство в виде многочисленных икринок. И умереть. И скатиться опять вниз, до какого-нибудь отлогого  берега, до своего последнего пристанища.

     Грустная история. К чему сказал? Не знаю даже. Думайте сами. А пока, едем дальше…

     И по хрену, что ты после этого, всю свою дальнейшую, сознательную жизнь прожил в другом месте, на другом конце страны. Родной, эта сторона, тебе, так и не станет. Но и в деревню твою, тебя уже никакими коврижками не заманишь. Чужой ты сейчас там будешь, там уже два поколения сменилось за твоё отсутствие.

       Парадокс? Да парадокс. Но родиной, в сердце твоём, Куяча, по любому, останется и остаётся. Вот тут и заноза памяти моей и ностальгия, с ней вкупе.

     Но хватит о грустном, рассказать то я вам совсем о другом намеревался. А это, вроде как вступление, прелюдия к рассказу, получилась.

    И неожиданно для себя я сделал интересное открытие.  Прогулки по улицам села мне абсолютно перестали доставлять удовольствие. Потому как  каждый встречный пытливо смотрит на тебя, пытаясь определить, кто ж ты такой есть, и откуда тебя черти принесли к нам. С этой же целью шевелятся шторки в окошках, а за ними, те же любопытные лица.

      И если полвека назад при встрече, знакомый ты, или вообще чужой человек, тебе скажут обязательно:
         - Здравствуйте! ЗдорОво живешь!

           А вот сейчас нет уже этого. Про взрослых, ладно, молчу, но дети! Те умиляли меня всегда своим здоровканьем и те то замолчали. Другие, знать, времена настали. Негоже со всяким, встречным-поперечным, здороваться. Не говорю, что плохо это, говорю, что теперь вот так.

        А вот сама природа, горы куячинские, по-прежнему зовут и манят. С каким желанием я рванул на Евсеюху в 11-м году. Это, через сорок то, с лишним лет, после последнего на нее восхождения. И ведь пьяненький Григорий Лазаревич Мальцев уговаривал не лезть на нее, жарко тогда на улице было.

       Не послушался, а зря. Последние метры на четвереньках на вершину полз. Но дополз. И в доказательство ролик слепил о покорении горы этой. А если бы ногу подвернул, или сломал я тогда? Всё, кирдык.

     В том же году, с Петром и Галиной Киселевыми, взошли и на вершину Сойбачихи. К остаткам “маяка”, который, долгие годы, манил и звал юных куячинцев, своим “остряком” на новые походы. Кстати побывал я на Сойбачихе впервые в жизни своей, как-то не привелось посетить ее в молодости.

     Хотели в том же составе взобраться и на последнюю гору, Сосновую, но не получилось. Имели неосторожность, взять в попутчики, неугомонную бабу Лиду, тёщу мою ненаглядную. Захотела эта восьмидесятилетняя “девушка” мох надрать, в количестве нескольких мешков, на строительство бани сыну Василию.

     Ну, не могли же мы ее бросить одну, и уйти на Сосновую. Пришлось, вместо Сосновой, свернуть правее и затащить ее на вершину той острой горы, что в устье Федорого лога. Бедная старушка, на ногах то у ней галоши оказались, а они скользят по траве, Сняла их, и в носках одних по колючкам и сучкам! А что! Это ведь получился ее последний поход на гору. Прошло десять лет, и больше родную Куячу, ей с высокой горы уже увидеть не пришлось. Вся процедура подъема и спуска тоже осталась на фотографиях, и, конечно же, довольненькое лицо бабы Лиды, среди мешков со мхом. И ролик с восхождения Сойбачихи тоже имеется.

       А особенно остро приступы ностальгии появляются у меня, когда я посещаю куячинские кладбища. Никто, или почти никто, правда, не называл их так в моё время. Это были могилки.

    - Пойдём на могилки. Видела сватью на могилках. Могилки то, хорошо видать, с окна моего и так далее.

     Так вот, бродя меж крестов, невольно вздрагиваешь, когда глаза натыкаются на сплошь знакомые лица. Вот они, мои старшие товарищи, родня и даже ровесники мои, с кем, в своё время, мне было так комфортно и весело проводить время. Вот она, моя родная Куяча, куда я летел, сломя голову, полвека назад.

     Дайте мне время, хотя бы несколько минут, чтобы постоять у каждого креста, или памятника, посмотреть на знакомое лицо, и вам расскажу уйму историй, связанных с этим человеком. Как веселых, а может и не очень.

   
                ТРАКТОРИСТЫ  МОИ,  КУЯЧИНСКИЕ

        На небольшом участке кладбища вижу кресты и памятники, моего тестя, Пономарева Геннадия, Пахорукова Тимофея, братьев Сусловых, Якова и Кузьмы. Ловлю себя на мысли, а чем же они связаны между собой? Конечно же, они все четверо механизаторы, трактористы куячинские.

     Память тут же начинает подсказывать имена и фамилии остальных трактористов, тех, шестидесятых годов. Черданцевы, Федор Савельич и Игнат Калиныч, Иконников Петр, Фефелов Николай, что Антропович, Налимов Кузьма, Иванищев Игорь, Фефелов Прокопий, Ленченко Михаил, Носов Дмитрий, Худяков Анатолий. Может еще, кого забыл упомянуть. Шоферов пока не трогаю, да я о них уже неоднократно упоминал ранее, грех обижаться.

    А вот трактористы были к нам как-то ближе. Да мы и крутились возле старой кузницы всегда возле них. Пацаны, ведь. А пацанов, железо, техника, всегда притягивала. На сеноуборку тракторную технику стали подтягивать.  Раньше на тракторах только на силосование возили, прицепляя к ним тракторные сани. Первый стогомёт, Проня Фефелов подвешал, на свой вишневый МТЗ-2, что первым получил в Куяче, до этого “Беларусей” в Куяче еще не было. Правда, его вишневый красавец, был тогда еще без кабины. Дождь, снег и ветер, всё это Проне пришлось испытать на собственной шкуре.

     Трактора стали таскать сенокосные тракторные агрегаты, из трех, сцепленных меж собой, сенокосилок. Пытались, тракторными же, граблями, сгребать сено, но половина кошенины оставалась нетронутой, среди пней, из-за большой ширины захвата. Грабли по-быстрому раскурочили и на металлолом, а вот колеса от них, на резиновом ходу, очень приглянулись нашим пасечникам и всем тем, кто на телегах тогда ездил. Жаль, граблей этих мало было.

    С трактористами, в частности, с Сусловым Яковом и отцом, мне пришлось поработать немного на вывозке сена на ферму поздней осенью 66-го года. Как раз, перед тем, как в школу идти учителем.

       Наверняка, не все знают и помнят, как возили на фермы сено, что всё лето заготавливали на куячинских горах и в логах в шестидесятые годы? Тогда еще не сильно в моду вошла техника волочения целого стога при помощи тросов. Возили сено на конях. Для этого мужичок запрягал двух, а некоторые, и трех лошадей, и утречком выезжал в какой-нибудь, лог, вместе с другими сеновозами, где, заметенные снегом, стояли наши “свинки” и “свинки с примётками”. Не удивляйтесь, в Куяче так всегда назывались стога и зароды сена.

     Какими большими и высокими они были, когда их смётывали, и совсем низенькими стали зимой, что без труда можно залезть на них, без посторонней помощи. Вот, откопав их вокруг и сверху от снега, перекладывают сено на сани, затягивают его сверху бастрыками, чтоб не развалилось по дороге, и в обратный путь. К вечеру, у скотных дворов, сено сваливают в сенники, коней на конюховку и по домам. Чтобы завтра снова повторить всё сначала.

     Помнится, что на перевозке сена я видел Налимова Георгия, Дроздович Леонида, Шелепова Мирона, еще нескольких мужиков, то есть, вчерашних групповодов-метальщиков, что и смётывали это сено в летние месяцы.

     Эти же мужики, и силос, с силосных ям, вывозили на фермы. Возки с силосом получались совсем маленькие, не то что с сеном, но такие, дурно пахнущие. Своеобразный амбре у этого силоса.  Проедут по деревне, их давно уже след простыл, а запах всё стоит в морозном воздухе.

     Конечно, несколько человек на конях не справятся, чтобы накормить такое поголовье коров, а их, в то время на ферме было, ой, как много.

    Поэтому привлекались все трактора, что были в тот момент на ходу, потому, как часть тракторов, в зимнее время, всегда находилась в ремонте, на центральной усадьбе в Куягане.

     Но прежде, чем, куда либо, поехать на работу зимой, на гусеничном тракторе ДТ-54, его надо еще и суметь завести. А вы знаете, какие морозы в Куяче были в те года? Почему-то намного холоднее, чем в годы последние. Первые-четвертые классы не ходили в школу только тогда, когда температура была ниже 34 градусов. Это для малышни поблажка была такая. Ждёт утрами ребятня, объявления по местному радио, когда же им диктор, голосом Олега Иванищева скажет, что сегодня занятия отменяются, бросить сумки свои, и рвануть на Заводскую гору. Кататься на санках.

      Я вот, до сего дня, помню вечер 16 декабря 1966 года, когда  из Куягана в Куячу, шел пешком, а это ведь 14 километров, Придя домой, я посмотрел на термометр, на нем было 53 градуса. С минусом, разумеется. Нос и щеки всё же немного не уберёг.
      
            ЗАВЕСТИ  МОРОЗНЫМ  УТРОМ  ДВИГАТЕЛЬ,  ЭТО  ВАМ  НЕ …
 И вот представьте себе, что утром, к примеру, моему отцу, Игнату Калиновичу, надо каким-то образом, оживить на этом морозище, замерзший, многотонный кусок железа. Так же, как и другим куячинским трактористам, в это утро.

    Ну что, вставать надо часов в 5 утра. Вода, для залива в систему охлаждения, стоит в двух флягах у печки. Но надо еще, хотя бы ведро горячей воды, для проливки двигателя, чтобы хоть чуть-чуть снизить морозный градус. Двигатель, в картере которого, конечно же, не какое-то там, зимнее масло, а советский автол, в заднем мосту, соответственно нигрол, поэтому вязкость их близка к вязкости солидола.

    Солярка, это вам не АРКТИКА, вроде, как и зимняя, но состояние, точь в точь, как у сметаны. Ну и что должен делать советский тракторист?

     Ну, на то он и советский! Аккуратный костерок под картер, если паяльной лампы нет, верной помощницы в это время года, да чтобы умудриться, пропитанный, разным мазутом, двигатель не сжечь. Достать из укромного местечка, кусочек тряпки, намотанный на кусок толстой проволоки. Помакнуть ее в соляру и поджечь. Вот вам и мини-факел.

     Теперь с ним в заднюю часть трактора, под топливный бак, там трубка такая проходит, топливопроводом называется. Так вот надо подогреть ее, чтобы топливо жидким стало, да попутно и низ самого бака тоже бы надо погреть, малость. Опасно? Еще как! А что делать. Хорошо хоть у ДТ-54 трубки эти латунные или медные, а то вот ДТ-75 пошли, так у них они из каких-то полимеров сделаны, не погреешь, сгорят сразу, нахрен.

       Ну, теперь вся надежда на пускач, то есть на бензиновый двигатель ПД-10, чтобы тот раскрутил и завел тракторный движок. Есть у него в верхней части отверстие такое, “дуплом” его, некоторые трактористы, зовут. Берут обычно кусочек газеты, сворачивают ее таким образом, чтобы можно было набрать в нее несколько капель бензина, открыть “дупло” это, и залить бензин в камеру сгорания.

       Дергаем, намотанный на шкив пускача, ремень и … Не завелся. Наматываем и дергаем еще раз. Снова тишина. И когда уже сам тракторист достаточно разогрелся, наконец-то, громко затрещал и пускач.

     Теперь давим на рычаг бендикса и пробуем раскрутить пускачем основной двигатель. Не будем утомлять читателей. Не быстро это получается. Сначала из трубы ничего. Потом небольшой дымок. Еще несколько минут и пошли редкие хлопки, могут сопровождаться даже дымными кольцами.  Наконец, заработали все четыре цилиндра, двигатель завелся.

    Давно где-то читал полемику двух товарищей, где они спорили, у кого труднее работа, у пилота гражданской авиации или у простого, деревенского тракториста. Ну, ясное море, у пилота мол, и опасней и труднее.

      А я вот так совсем не считаю. Здоровье своё тракторист гробит гораздо быстрее. Одни такие утренние заводки, чего стоят. Выскочив из теплой постели, побегать, может час, а то и больше, вокруг  трактора. А впереди ждет работа, порой, длящаяся до самой полуночи. А  утренняя заводка, это так себе, не стоит и во внимание брать.

      Правда, со временем, трактористам сделали небольшое облегчение. Теперь они ставили трактора в одном месте. А там стоял большой бак с водой, которую истопник нагревал до горячего состояния. Так что, таскаться, из дома в дом с флягами, у трактористов отпала.

   
                ЧТО  ТАКОЕ  БАСТРЫК  И  С  ЧЕМ  ЕГО  ЕДЯТ?

 Ну, а коли завелись, так вперед! Дорога длинная, аж до Ларионова лога. Трактористы, отец и Яков Суслов, в кабине, ну а мы, с Сусловым братом младшим, что Михаилом звать, на санях, сзади. Тракторные сани большие, два лиственных бревна, что полозьями служат, несколько поперечин, чуть меньшего диаметра. Быстрык, очень обязательная и нужная вещь, лежит по вдоль саней, тоже приличного диаметра, бревнышко.

      Как, вы не знаете, что такое бастрык? Но мы же раньше, на лошадях когда сено везли на ферму, мы ведь, на каждом возу, пользовались бастрыками. Иначе и половины  бы не привезли. Так вот, бастрык, это в данном случае жердь, придавливающая сено к саням, чтобы воз не развалился по дороге.

      Тракторный же бастрык, выполняет ту же функцию, только его размеры гораздо внушительнее, с ним сладить могут только несколько человек. На санях осталось немного старого сена, так что, падаем на него и в путь.

     Сначала, вроде бы, как и ничего, катиться на санях, это не в кабине трактора, где всё дребезжит и грохочет, но постепенно и мороз пробирать начинает, а самое неприятное, что из под гусениц, летят на тебя, добрые ошмётки снега. Бежит то дтэшка на пятой прилично, почти восемь километров в час.

      Слава богу, приехали. “Свиночка” приличная, хоть и лето под дождями простояла. Работа знакомая, как говорится, бери больше – кидай выше. Двое на “свинке”, двое на санях. Вроде, сено слежавшееся, и его, кажется немного, а разворошив и переложив на сани, глянь, да это же та самая “свинка” и получилась, что летом метали, только незавершенная, то есть не зауженная наверху.

    Вот теперь самая пора бастрык наверх сена поднять. И сверху и снизу, общими усилиями удалось его на сено положить. Это и всё? Куда там! Теперь один конец, что впереди саней, надо продеть в проволочную петлю, что к саням прикручена. Но она гораздо ниже получилась, чем воз наш. Правильно. Вот теперь вдвоем поднимаем бастрык, черт бы его побрал, за задний конец, чтобы мужики внизу поймали и просунули в проволоку, за зарубку, чтобы бастрык этот не вылетел.

     Уф! Полдела сделано. Задний конец бастрыка смотрит в вечереющее небо, как ствол орудия 182 мм калибра. Сколько же сил надо, чтобы притянуть его к сену, привести, так сказать, в горизонтальное положение.

     Ну, это пусть голову ломают  мужики не наших национальностей, а  русский мужик делает просто и быстро. Трактор стоит, тарахтит, без дела. Быстро отцепляем его, задом пятимся, опять же, в заднюю часть саней. А там уже, на конец бастрыка накинут удавкой тонкий, стальной тросик, второй конец его заведен за последнюю перекладину. Палец в петлю и малый вперед!

     Бастрык, как миленький, так вжимается в сено, что его и не видно. Остается в таком положении закрепить его веревками, трактор поставить на место, впереди саней. Работникам вскарабкаться в душистое сено и …

      Но! Пошла, милая! Как же хорошо ехать, на возу то! Мягко, тепло, не трясет, а видать то, как далеко всё в округе!

     Ну, вот и приехали. Наверное, подумали, сейчас начнет автор описывать, как сено обратно начнут перекладывать, сани освобождать, для завтрашней поездки. А вот и не угадали! А бастрык то у нас зачем? Ну, задолбал нас автор этим бастрыком, скажете вы, да  запомнили мы уже это слово!

      А мы бастрык отвязываем, сбрасываем на землю. Трактор отцепляем и … Одним концом упираем его в любой бок нашего воза,  второй же его конец, упираем в фаркоп трактора и легонечко пятимся назад. До тех пор, пока сено не сползет с саней.

        Ну, вроде всё. Можно по домам? Можно, но не всегда. Помните, раньше разговор шел, у кого работа труднее, у пилота лайнера, или деревенского тракториста? Начало рабочего дня тракториста вы видели, как он свой трактор заводил. Скажу, что пилот садится уже в подготовленный самолет. Рейсы они закончили пусть в одно время. Пилот лайнера, поужинал и пошел отдыхать.

   
                ОХ, УЖ,  ЭТИ  РАБОТЫ,  СВЕРХУРОЧНЫЕ!

       А наш тракторист? А он уже с утра знал, что сегодняшний рабочий день, одним рейсом для него не закончится. Выписал сельчанин, совсем даже не важно, кто именно,  трактор в конторе, на энное количество часов, привезти ему надо домой, или сено, или те же дрова.

     Ему говорят, за трактор и солярку, мы деньги с тебя вычтем, а с трактористом, иди, сам договаривайся. А договор почти всегда один и тот же. Забежав с товарищем к нему домой, наскоро, чего-нибудь, перекусив и пару стаканчиков пива, приняв для сугреву, бедный тракторист, уже при свете фар своего трактора, едет в другой лог, чтобы притащить стог сена. Благо его перекладывать на сани не надо. Научились люди, для своей личной скотины, сено метать на березах.

      Не знаю, кто первый придумал такой способ перевозки сена, но прижился он в селе, почти все, стали пользоваться им.

         Коротко, тем, кто не в курсе. Если рядом с покосом есть березняк, или одиночно стоящие березы, то спилив или срубив одно дерево, а если на нем мало веток, то и парочку, подтаскивают их в удобное, для последующей транспортировки, место. И на березы начинают метать свой стог, не слишком большую “свиночку”, чтобы легче ее потом было сдернуть с места и вывезти по зиме.

           Ветки загибают внутрь “свинки” и придавливают новые пластами сена сверху. Получается, что стог лежит на хорошей волокуше и, подцепив, выступающий березовый комель, коротким тросиком, можно быстро и без проблем дотащить его до дома.

          Но только если береза, была с крупными развесившимися ветвями, и весь стог находился на ее ветвях. В связи с этим вспоминается курьезный случай, случившийся в Куяче, с нашим однофамильцем, Федором Черданцевым и алтайцем, Толтоковым Михаилом.

                Приходит к трактористу, Фёдору Савельичу Черданцеву, алтаец, Толтоков Михаил, просит сена привезти.

          -У меня оно на берёзе смётано, мы быстро управимся,- говорит он.

         Поехали, прицепили, и трактор, без всякого усилия, вытащил из-под сена, голый берёзовый ствол, с обрубленными напрочь, ветками.

          -Миша, мать-перемать твою, ты что сотворил? - у Фёдора Савельича, от изумления, челюсть отвисла.

         После непродолжительного, но бурного объяснения, Миша произнёс фразу, которую, на несколько лет, подхватили все куячинские трактористы. Он сказал:

         - Не ругайся, Савельич, теперь я курсу дела, как сено на берёзу метать.

       Это надо было слышать потом, как где-нибудь, в конторе, два взрослых мужика, в разговоре, как будто, так и надо, произносят:

         - Да что ты мне толкуешь, я курсу дела, как сено на березу метать.

      Веселый был человек, Федор Савельевич, царство небесное ему, пил крепко и допивался иногда, до чертиков. В прямом смысле. Приходит в контору и рассказывает перед работой мужикам:

       -Лежу, вчера на кровати, смотрю, а в ногах у меня по одеялу бегают чёртики, маленькие, но зелененькие. И что-то лопочут, дразнят меня. А я им:

      -Вот взять бы ваши голоса, да записать на пленку.

      - Зачем на пленку, лучше на клеёнку.

Ну, ушли в сторону опять. А мужики наши в ту пору уже добрались до заснеженного стога сена. Откапывать от снега, нет ни времени, ни сил. Объехали на тракторе несколько раз вокруг него. Нащупали выступающий комель березовый, с большой зарубиной, чтобы трос не соскочил. Зацепили, дернули пару раз в разные стороны, оторвали, от, примерзших, к земле, нижние пласты сена и березовые ветви. И вот, поползла, родимая, наша “свиночка”, с большой шапкой снега на верхушке.

      Если бы это всё происходило в дневное время, то мы могли бы увидеть, как на месте, где только что был стог, испуганно заметались мыши, в одночастье лишившихся крыши над головой. В прямом смысле.

     И вот, когда наш пилот, уже досматривал какой-то по счету сон, наш тракторист, только еще садился к столу, где, наш хлебосольный хозяин, привезенной свинки, хотел произвести расчет. Да-да, в форме непритязательной закуски и выпивки.

     Честное слово, не в курсе, платили ли в совхозе трактористу, за эту внеурочную и сверхурочную работу какие-то копейки, но то, что после угощения, наш тракторист приходил домой за полночь, это было всегда.

    А что же делать утром? А утром всё начинается, как говорила всегда моя покойная матушка – снова да ладом. Утренние танцы вокруг трактора, затем работа, потом еще работа и ближе к ночи, сон.

     Несмотря на тяжелую работу, трактористы не страдали отсутствием юмора. Чего только стоят, как бы повежливее, их назвать то, псевдонимы, что ли. И придумывал их не кто-нибудь им, со стороны, а сами себе.

    Первенство, по моему мнению, занимал псевдоним Тимофея Пахорукова – “ТЯТЯ ПЯТЫЙ”. Это ведь надо придумать такое! Что-то и от папы римского присутствует, кажись.

    Псевдоним ЛЁЛЯ-КУМ можно прилепить к двум Чеданцевым, Федору и Игнату. У Федора Савельевича родился сын Витька, Игнат Калиныч и Мария Анисимовна стали ему лёльками, но между собой, мужики себя называли кумовьями. Парнишка никак понять не мог, как же ему дядьку Игната называть, ему говорят, что он твой лёлька, а отец его кумом зовет. Ну и ладно, тогда я буду называть его ЛЁЛЯ-КУМ, чтоб не обидеть.

     Ну, а если это услышал Федор Савельевич – всё, пиши, пропало, это вам как КУРСУ ДЕЛА, услышанное от Михаила Толтокова.

    Был в селе тракторист, с погонялом, “ТУПОРЫЛЫЙ”. Вроде как неблагозвучно звучит, но он совсем даже на товарищей своих за это не обижался. Подозреваю, что с отцом моим, они не только друзьями-товарищами по работе были, но и в родстве состояли. У него и у отцовой матери, Арины Ивановны, до ее замужества, одна фамилия была.

     Жила в то время в Куяче одна худенькая, черненькая, женщина-одиночка, с сыном малолетним. Звали ее все в селе, почему-то Полячкой, может от слова Поля, Полина. Не знаю. Так вот этот тракторист к ней частенько заскакивал, бывало и на ночь. Громкие разборки после этого, вся деревня в курсе событий. Проходит время и всё, по новой. Думаю, может ему такой псевдоним дали не из-за лица его, действительно, широковатого, а оттого что ТУПО он действовал на фронте любовном.

      Ну что это я всё о работе в зимнее время разговор веду, а в остальное время года, жизнь у трактористов разве можно назвать лёгкой? Куда уж там! Одна только весенне–посевная кампания чего стоит! Пахотных земель в Куяче было прилично, точно не знаю, сколько, но исчислялись они, эти земли, многими сотнями гектаров, если не тысячами.

     Пахать, сеять, боронить и дисковать. Сеять и урожай собирать. В перерывах участвовать в сенозаготовках. При пахоте тракторист мигом зарабатывает себе профзаболевание, это болезнь плечевого пояса. Ведь ему, беспрестанно, нужно дергать за рычаг, чтобы удерживать трактор, норовящий, юркнуть вправо, в борозду свою. Какой уж тут, нахрен, автопилот! К слову, пришлось.

      Осенью, когда приходит пора убирать урожай, опытные трактористы пересаживаются на комбайны. У них ведь что в корочках написано – тракторист-машинист такого-то класса, а это значит и на комбайн милости просим.

       Совхоз был молочно-мясным, зерновые сеяли на фураж, то есть, в основном, на корм скоту. На крутых, горных склонах о высокой урожайности речи быть не могло. Запомнилось, в написанных мною, совхозных соцобязательствах, стояла цифра 8 центнеров с гектара.

      Рассказывали, что были и такие случаи, когда  в период уборки зерновых, мой тесть, Пономарев Еврам Маркович, вдруг подняв жатку, выезжает с поля и едет куда-то вверх по косогору, к черту, на кулички. Вот уже комбайн, того и гляди, опрокинется, на двух колесах стоит и на жатке. И тут с мостика раздается выстрел. Это заядлый охотник так неслышно и незаметно подкрадывался к очередной своей жертве, какой-нибудь птичке, типа тетерки или еще кого.

     Ну что поделать, раз птица эта на редкость глупая. Ни в жисть, близко не  подпустит к себе человека, а на технику огромную, ей совершенно наплевать.

     Да всякие истории и казусы свершались с участием наших мужиков. Куячинцы, все представляют крутой спуск с Ергатинского перевала в Федоров лог, если рвануть напрямую. Так вот, в детстве я был свидетелем, как на этом мысу остановился гусеничный ДТ-54. Из кабины вылез тракторист, а это был Иконников Петр и начал, то ли разговор вести с мужиками, или закурить решил. Но трактор, стоящий носом к дому, то есть вниз, в сторону Куячи, вдруг решил самостоятельно скатиться.

     Абсолютно не помню, почему мы все там тогда оказались, скорей всего на работу нас везли. Но я четко, на шестьдесят с лишним лет, запомнил жест тракториста, Петра Иконникова. Он просто с улыбкой помахал вслед трактору рукой. Будто бы знал, что с ним ничего не может случиться.

      А трактор! Ох, как он быстро летел вниз с этого крутяка, а ведь там уклон в начале спуска был точно больше сорока пяти градусов. Если на пятой скорости он мог разбежаться до 8 км в час по ровной дороге, то здесь он развил скорость, если не в десять раз больше, то весьма приличную.

    Только громкий лязг гусениц, да блестевшие на солнце траки! И ведь не развалился, не “разулся”, докатился до ключа и остановился. Ну, чисто Т-34!

     Ну вот, дорогие мои читатели, у кого сил хватило прочитать мой рассказ до конца, я еще раз поделился с вами своими детско-юношескими воспоминаниями. Зачем это делаю? Да чтобы, кто-то вспомнил про своих земляков, а кто-то и впервые узнал, как жили и трудились простые, советские работяги-трактористы, живших всего каких-то  шестьдесят лет назад, в одной из алтайских деревень.

     Самое страшное, что от всего того, о чем я рассказал, не осталось ничего, и трудно поверить даже, что был когда-то совхоз, были труженики, были фермы с сотнями голов крупно-рогатого скота, большой машинно-тракторный парк, были поля многочисленные.

     Сейчас в Куяче тишина. Нет, люди и сейчас там живут. Даже немного ребятишек в школу бегают. В хорошую школу, красивую. И кто знает, может когда-то и возродится село, в полную свою силушку. Дай бы да бог.


                СЛОВА, СЛОВЕЧКИ ВЫ МОИ, КУЯЧИНСКИЕ

         Вероятно,  многие из вас помнят эпизод из фильма “Печки-лавочки”, где герой Василия Шукшина, вспоминает синонимы к слову “ударить”, по просьбе московского профессора, в исполнении Всеволода Санаева. Почитай, уже более полувека минуло с создания фильма этого, вот и подумалось мне, если тогда, еще можно было запросто найти людей, которые бы могли ему помочь, то вот сегодня сделать это намного труднее.

        Давно уж лежат под могильными крестами и скромными памятниками, алтайские старики и старушки, в разговорной речи которых частенько встречались слова, значение которых сейчас воспринимается с трудом. Сейчас, вспомнив, и употребив в разговоре, запомнившиеся в детстве слова, встречаешь зачастую или немой вопрос, или даже откровенный смех.

       Я родился и вырос в небольшом алтайском селе, под названием Куяча. Можно сказать, давненько родился, более семидесяти годков, назад. И прожил то там, считай, постоянно всего ничего, лишь первые двадцать лет. А потом только редкие отпуска.

      По логике, я должен был уже давно забыть, как разговаривали тогда, мои дед с бабкой, родители, уважаемые мною, староверы-кержаки, коих в селе было немало. А вот ничего подобного. Нет-нет, да и всплывет в памяти, будто наяву и говор их, даже интонацию, и ту, как будто слышу.

     Конечно же, те слова, что я впитал в себя с детства, это не говор, присущий только моему селу. Возможно, а оно, скорей всего, так и есть, в девятнадцатом и двадцатом веках, разговаривали так и в Куягане, и в Тоураке, и в Каянче и даже в Казанде. Да что там эти сёла! Я подозреваю, что так говорила вся Сибирь-матушка, вплоть до Дальнего Востока.

       И тут, недавно, как раз такой случай и подвернулся. Признаюсь, грешен, я ведь и по сею пору, нет-нет, да и вставлю какое-нибудь словечко той поры в свой лексикон. Конечно без необходимости, а просто так, сказал бы, “для форсу”. На что жена, всегда не преминет сказать, мол, это только так у вас в Куяче говорили. Вот и на этот раз ввернул я в разговоре слово “самустилась”, на что тут же последовало, что никто и никогда, кроме как в Куяче, этого слова не знает.

       Для доказательства пришлось лезть в поисковик. Ответ мне выдали на каком-то, аж, забайкальском сайте, где множество людей обсуждают свой говор, слова, лексикон, опять же забайкальские. Но когда я мельком глянул на страничку дальше, то, к своему великому удивлению, обнаружил, что у них, на станицах, гуляют десятки, если не сотни, как я считал, наших, исконно куячинских слов.

        Вот те раз! Пойди и разберись, кто прав, а кто еще правее. Где моя деревня и где Забайкалье. Вот и засел на несколько дней за “процеживание” их форума. Из огромного количества слов и выражений, я выискивал наши родные, с раннего детства, знакомые. А уж как получилось, что тут и там, мы используем эти замечательные, полузабытые слова и выражения, пусть специалисты разбираются.

      Надо сказать, что поисковики эти, ну, просто “молодцы, ребята”. Спросил как-то у Яндекса, что всё же означают слова, “ты не ной, моя косточка, да во сырой земле”? К моему большому удивлению, меня Яндекс отсылает к моему же рассказу. Мол, читай, дорогой товарищ, али уже забыл, что сам изволил написать когда-то. Ну, это я так, к слову.

       Итак, поехали.

        У моего деда, Анисима Федоровича, была присказка, взять, или брать на КАЛГАН. А это не что иное, как надо крепко стукнуться лбами. А бабка, Татьяна Сергеевна, говорила: - “КАРАСИН кончился, в магазин надо идти.   Да ты, ПОШТО такой ПОПЕРЁШНЫЙ то! Ты опять ГОЛОУШИЙ на УЛКУ выскочил!  Так бы и НАШШАЛКАЛА тебе - да жалко!

        Ну, если не на КАЛГАН, то и врезать по КУМПОЛУ, тоже сгодится. Можно еще и ОТБОТКАТЬ, или ОТБУЦКАТЬ. Ты ЧО ЛЫБИШЬСЯ, ХОШЬ, чтоб в ухо ЗВЕЗДАНУЛ?

     А это красивое слово впервые услышал в конце 50-х, когда нас, малышню, отправили копать картошку, в Ефимов лог. И выдали нам тогда маленькие, деревянные лопаточки, под названием КАПАРУЛЬКИ. Это потом они видоизменились, и стали их делать из толстой проволоки.

     Что поделать, наша корова ПРИШЛА В ОХОТУ или ЗАГУЛЯЛА. БЫВАТ. А потом она ОГУЛЯЛАСЬ. А бык-производитель что сделал для этого? Правильно, он эту корову взял и ПОКРЫЛ.

    Забыто совсем слово КАЗЁНКА. – Сбегай, сынок, в казёнку, там КАДУШКА с капустой стоит. Набери в чашку немного. Там рядом еще КУЛЬ с зерном. Вспомнили? Казёнка – кладовка.

   ГАЧИ – нижний край брюк. Говорили: - Одна гача ворует, другая караулит. Одёрни, гачу то! Помню, как КУСУЧИЙ мерин, бежал за моим малолетним братом, Юркой, пока не догнал и не отхватил изрядный кусок от штанины. Хорошо, гачи широкими были, ноге не досталось от его зубов.

     В селе многие, особенно старики, почтальона, что почту разносила, называли ПИСЬМОНОСКОЙ. Охапка дров, это, конечно же, БЕРЕМЯ. Бабуля, СКОКО время? – ЦЕЛО  БЕРЕМЯ! Это в городах, разных мух и жучков, букашками называли. У нас же они были БУКАРАШКИ и СИКОРАШКИ всякие. Не знаю, как в других местах, но в наших краях была и ягода, под названием ПОЛЗУНИХА или ПОЛЗУНИКА. Для взрослых только.

    Картошка то в этом году уродилась! Да кака ХРУШКА то! И ягода тоже ХРУШКА. Конечно же, крупная, ежели кто  не понял.

    Много позабытых слов, касаемо детей маленьких. Одно из них, ЧИШКАТЬ. Может, девку то, ПОЧИШКАТЬ надо, пока не ОПРУДИЛАСЬ. Хватит ВЯНЬГАТЬ, а то быстро по жопке, чтоб не УРОСИЛА. Опять же, НЕ БАЗЛАНЬ, то есть, не плачь. Совсем ОГЛАЗЕЛ, это когда ребенок совсем успокоиться не может. А ВЕРЕТЁШКА, это и веретено, и очень подвижный ребенок.

    Деньги то я, всегда в ГАМАНКЕ таскаю. И КУФАЙКА у меня, вместо фуфайки. Купил в магазине селедку – ГОЛИМАЯ соль. ПЕНЗИЮ бабка моя получила. И СУСЕД мой ФУЛИГАН. А ПОПУСТИСЬ, так и ПО СОПАТКЕ дадут.

    Куда ПОПЁРСЯ, ПОЛУДУРОК, ОБУТКИ то хоть бы снял! Может тебе ЛЁН СВЕРНУТЬ? УХАНЬКАЛСЯ, УХАЙДОКАЛСЯ я ВЧЕРАСЬ. ПРИСТАЛ, СПАСУ никакого нет. Уж лучше стоймя стоять, чем КАЖИЛИТЬСЯ ЗАЗРЯ.

     В каждом деревенском доме есть КУТЬ. А значит и русская печь с ШЕСТКОМ, ЗАГНЕТОМ и даже ГОЛБЧИКОМ. Есть и ПОЛАТИ наверху. И хозяйка, что  СО СРАНЬЯ самого, у этого шестка ЗАПУРХАЛАСЬ. А может и ЗАМУДОХАЛАСЬ даже. Да и в печке надо бы ПОШУРУДИТЬ. Поди уж у КАЖИННОЙ хозяйки в КУТИ стоит КВАШНЯ - само время для ЕНТОГО!

     А потом будут чай пить. – А чай, то тебе, кума, ЗАБЕЛИТЬ молоком, али простой будешь пить? Чай ЗАБЕЛЕНЫЙ завсегда вкуснее. А ПОШТО ЛАМПАСЕЙКИ  забыли?  Или ПОСТРЯПУШКИ попробуй. Не ШВЫРКАЙ, пей спокойно.

     Много чего про глаза можно было услышать. Тут и, ЗЕНКИ свои раскрой, и ЧЁ ВЫЛУПИЛСЯ и ЗЫРИШЬ. А может и ЗЫРКАЕШЬ. Или, ГЛАЗЬЯ свои БЕССТЫЖИ, вылупила и давай ХАЙЛАТЬ.

       Немного про баню. – Ты куда, кум, ковшик ЗАТЫРИЛ? Ну-ка БЗДАНИ чуток. НАБЗДАВАЛ – что и дышать нечем! Может, ДЕРБАЛЫЗНЕМ, по чуть-чуть. Куда ВИХОТКУ положила? ШОРКНИ спину, малость. Ой, ПАРЯ, что-то шибко СОПРЕЛА я.

         Да, ИСПОВАДИЛИ вы девку свою… Вот вырастит, ИШО даст вам ПРОСРАТЦА... И еще. – Ну, кум, девка то у тебя кака БАСКА, не ХАЛДА СУСЕДСКАЯ. ЛАХУДРА, она и есть ЛАХУДРА.  А Нюркина-то девка ФОРСИТ в новых сапогах с длинными ГОЛЯШКАМИ.

     Полузабытые слова вспоминать, это вам не СЕМАЧКИ ЛУЗГАТЬ. Сходить бы куда, да СГОНОШИТЬ чего-нибудь. Да ИЗГВАЗДАТЬСЯ боюсь, и ЛИХОТИТ ЧЕГОЙ-ТО СЁДНИ. БЛАЖИТЬ и ОТЧЕХВОСТИТЬ это опять же, не СБРЕНДИТЬ невпопад, а БАЛАНТРЯСНИЧАТЬ – считай, попусту разговор вести. МОРГОВАТЬ что-то я стал в последнее время и ХАЙЛАТЬ расхотелось. Да и ЗАМОРОЧАЛО, дождь скоро пойдет. А сейчас ОБИХОДИМ себя по высшему разряду, ОБОЛОКАТЬСЯ тоже придется по моде и начнем ВЫЁЖИВАТЬСЯ  ОТСЕЛЯ и ДОСЕЛЯ.

      Ты СЁДНИ совсем ОПУПЕЛ, АЛИ как? Хватит тут ВОШКАТЬСЯ, нужно по быстрому, карман ПРИШИТЬ НА ЖИВУЛЬКУ и смываться. А то смотрю, НАБЛАТЫКАЛИСЬ тут, вам бы только девок ЖУЛЬКАТЬ. ТРЫНДЕТЬ то все мастаки у нас, а вот попробуй кручёный мяч ИМАТЬ, или всё время ГОЛИТЬ будешь.

       РОБИТЬ, ЗАРОБИТЬ – работать, заработать, часто слышал эти два слова от деда, Якова Серебренникова. Он стал ЕРЕПЕНИТЬСЯ, а я МАРАКОВАТЬ, как дальше поступить. Потом ШАБАРКНУЛ его, думал, что легонько. А он СКОВЫРНУЛСЯ С КОПЫТКОВ. Сильно, видать, ЗАХЛЕСТНУЛСЯ, когда навзничь то САДАНУЛСЯ. ХВАТИЛ МУРЦОВКИ я тогда сполна. ИЗНАХРАТИТЬ человека, это совсем не то, что ИЗУРОЧИТЬ. А потом можешь и не ДАЛДОНИТЬ, ЧАПАТЬ, ох как долго придется.

       Оказывается, сколько слов то мы помним, которые и по учебникам не учили, и запоминать никто их не велел. Вот даже самому интересно сейчас, допустим, услышал пацан в детстве незнакомое слово, и ведь, мне так кажется, не спрашивал он у старших, а что же оно конкретно означает. Вот я, в крайнем случае, смотрю сейчас на эти все слова, и вижу, что  их смысл я знаю и раньше знал, даже лучше, чем правильные, литературные. Ну, это лирика. Едем дальше.

       УУУ!!! ПРОПАСТИНА!!! – так можно говорить, и обидевшись, на свою скотину, а в некоторых случаях, и на самого себя, даже. МАНТУЛИТЬ нам, дорогой товарищ до МАРКОВКИНА ЗАГОВЕНЬЯ придется, пока эту пенсию дождешься. А ты, КУЛЁМА, одевай на себя свой ДРА****ОНЧИК и бегом в СТАЙКУ, коровьи ГОВЁШКИ убирать. А этот ДИКОШАРЫЙ ШИБЗДИК ЗАТРАПЕЗНОГО вида, никак твой собутыльник. ЛУШПАЙКИ, видать, еще ТРЕТЬЕГОДИШНЫЕ в КУТЕ валяются. ТРЕТЬЕВОДНИ заходил, ничего не изменилось.

          Сказал вам неправду, что у куячинских жителей не было характерных особенностей их произношения, чтобы отличался от говора соседних сёл. Было одно, но зато какое! Куячинцы, почему-то, категорически не хотели чисто произносить звук ЧЕ. Хоть ты тресни, но у них всегда получалось ЩЕ. Поэтому их, по их ЩЕ, можно было вычислить и в Алтайске и даже в Бийске. Даже дразнилка существовала в те далекие, советские времена, ЛУЩОК, ПОЩЕМ ПУЩОК? ДА ПО ЩЕТЫРЕ! Что в переводе звучало бы так – Лучок, почём пучок? Да, по четыре!

       Ну что, не рябит в глазах еще, от такого обилия малопонятных и шершавых слов? Кстати, эти слова я ведь не просто перечисляю, а вроде как в предложения вставляю, чтобы понятней их значение было. Потому как некоторым читателям они вообще в диковинку будут. И наоборот, другие читатели, а их, я думаю, будет тоже немало, скажут, да у нас на Урале, или в средней полосе России, эти словечки тоже частенько проскакивают в речи.

     Ну, и ладно. Едем дальше.

     ЛАНИСЬ, под СИВЕРАМИ, снег то, чуть ли не до самого лета лежал. А ЧАЩЩОБА то, прямо страсть какая, так ЧИЖАЛО ИТТИ. И ХИУС, страшенный дует и ЗАМОРОСИЛО не вовремя.

    Вот ведь СТРАМИНА КАКА, РАСШАПЕРИЛАСЬ и ЗУБЫ СКАЛИТ, так бы и ПОВЫШШОЛКАЛА ШАРЫ ЕЙНЫЕ. Одним словом, СКУРВИЛАСЬ девка, совсем. На КОБЫЛУ НАГАЙСКУ стала НАХОДИТЬ. Весь срам НАГОЛЕ.

    УТРЕСЬ теща ПОТЧЕВАЛА ШАНЬГАМИ с ПРОСТОКИШЕЙ, а ТЕПЕРИЧА ЦЕЛЬНЫЙ день живот ПУЧИТ. А НАДЫСЬ, ЕЩЕ ЛОХМАЧЕ, приключилось, думает, я с ней ЧИКАТЬСЯ буду. Нет уж.

    В СТАЙКЕ одна ЯЛОВАЯ коровенка стоит, одни МОСЛЫ, ХУДОБА, одним словом, да СУПОРОСНАЯ свинья в придачу. Да на СЕДАЛЕ пара КУРЧОНОК облезлых. Чуть совсем не забыл про ИМАНА с ИМАНУШКОЙ. ОТКЕЛЬ тут богатым быть. А в ФАТЕРЕ одни МЕТЛЯКИ, да МИЗГИРИ ползают, ТИНЁТЫ по углам, МУХОТА КИШМЯ КИШИТ. ЛОПОТЬ грязная, рваная, висит на гвозде.

     Эй, ты, парнишка МАЛОХОЛЬНЫЙ! Глянь на него, ЛОХМЫ, то, КАКИ ОТРАСТИЛ! Ты ДАВЕЧА КУДЫ ЛЫЖИ свои НАВОСТРИЛ? Может тебе ПЕНДАЛЕЙ надавать, чтобы не МЕЛЬТЕСИЛ перед глазами. ХОРЕ, СКИДАВАЙ МАНАТКИ свои, ДУНДУК, пока ПО СУСАЛАМ не получил. И не НАБЕДОКУРИЛ чего.

       Да ТЫ ПОШТО ТАКОЙ-ТО! МАТЬТЮ ЕТИ ЕГО!... Ни стыда! Ни совести! Нет, чтоб ПОДСОБИТЬ МАНЕНЬКО, так НАГУЖЕВАЛСЯ, и где только НАДЫБАЛ её, проклятую, или БЕЛЕНЫ, ЛИ ЧО ЛИ, ОБЪЕЛСЯ.

      Ты, бы, сынок, ЧЁСАНКИ то обул, да МОХНАШКИ, что на печке лежат, на руки надел, да сходил бы, корове с теленком СЕНЦА БРОСИЛ НАВИЛЬНИК, правда, ТЕМЕТЬ на дворе еще, хоть глаз выколи. Да не выскакивай, НАРАСТАПАШКУ, то! А я уж потом, немного погодя, пойду, ПОЧИЛЬКАЮ её.

        Эх, и на кого САМУСТИЛСЯ я! ВЕРТИХВОСТКА ты и есть ВЕРТИХВОСТКА! ТЫ ЭТО КУДА НАКОПЫТИЛАСЬ, вся ТАКА НАЧЕПУРЕННА? А МАМОН то, батюшки свет, какой отрастила! СТРАМОТА! Тебе бы ЛИТОВКУ в руки, и КУДЫ С ДОБРОМ. НИ КАКА МОШКАРА тебя кусать не станет. Вот и НАЯРИВАЛА бы там. И ХАЯТЬ тебя некому было бы. И не КОСОБЕНЬСЯ мне тут! Вишь ты, не НДРАВИТСЯ ей, правда глаза колет.

    Ну и РАЗЗЯВА же ты! Ну как можно было не увидеть эту КОЛДОБИНУ, вместе с ЛЫВОЙ большущей! А ТЕПЕРИЧА МАСТРЯЧЬ чего-нибудь, чтоб выехать. Как НАДЫБАЛ её, так и дальше разруливай. А я потихоньку ПОШКАНДЫБАЮ пешочком.

       Присел на КУКОРКИ, мать честная, ягоды то сколько! Да КАКА РЯСНА то, крупная, спелая! Смотри, Ванька, ОБЛАПОШИТ она тебя, если не будешь ЧУХАТЬСЯ. Ты зачем тёщу НАСТРОПАЛИЛА СУПРОТИВ меня? ПОДЬ СЮДЫ, ты чего там НАГРЕЗИЛА? Что, ЧИКАТНО стало? Ну, смейся, смейся.  Ну и ЧО они? А НИ ЧО.  ИЗМЫЗГАЛИСЬ ТОКО. Когда совсем ОДЫБАЛИСЬ, то пришлось ПРИШПАНДОРИТЬ эти деревяшки на место.

        Не устали еще читать? Вот я раньше писал уже о том, что все эт ислова и словечки запоминались нами, как говорится, влёт, особенно те, которые считались, непечатными и не литературными. Сейчас же нам по телеящику вещают по сто раз на день про всякие КЭШБЭКИ, а нам они, как об стенку горох. Не запоминаются, сволочи. А знаете почему? Постарели мы, брат, изрядно, скорей всего. Не до кэшбэков нам стало. Ну, ладно. Едем дальше.

        Петро! А девка, то наша, совсем ведь ОБЕЗУМИЛА! А Нюрка-то, СОСЕДСКА, да она же ПРОСТИГОСПОДИ! Ты в этом ПАЛЬТЕ, БЫТТО ЧУМА ХОДЯЧА. Ты, дева, ОКСТИСЬ, с памятью у тебя проблемы, ОДНАКОСЬ. Тащи-ка, лучше ведро, ОПОЛОСКИ слить. ОПОСЛЯ, ПОДИ, ведро ОПРАСТАЙ.

       ПОКАСЬ, она и есть ПОКАСЬ. ПОКАСТИНА – присушила ВЕТЬ мужика. Долго ЧО ЛИ мучала, но ИТЬ ОТЧЕБУЧИЛА. Половик, то, вон совсем ОБРЕМКАЛСЯ. Да и девкам к школе надо ОБУТКИ купить. Ну, вы и УЧУДИЛИ – развели КВАШНЮ НА ВСЮ ПОДГОРНУ. ОПОСТЫЛИЛ ты мне, КАК ГОРЬКА РЕДЬКА.

        А это для поднятия настроения. Глуховатая бабка, так про себя, с юмором, если не расслышит что: - ГЛУХОМУ ПЁРНИ, ОН СКАЖЕТ ДРАСТУЙ!

       Вот ПОДСУРОПИЛ так ПОДСУРОПИЛ! Иди, я тебя ПОДЧЕМБАРЮ. Ты где ЗАПРОПАСТИЛСЯ, сколько ТЕЛИТЬСЯ можно? ПРОТЕЛИЛИСЬ в тот раз, вот и не успели. Ты на ПРЯСЛЕ то, долго не сиди, пора корову за ПОСКОТИНОЙ встречать, да ПЕРВОТЁЛКУ, смотри, не потеряй. А это чьи ребятёшки, такие ПУЧЕГЛАЗЕНЬКИЕ, орут как ОГЛАШЕННЫЕ.
   
      Милый, но ПОСТЫЛЫЙ. В одном ПИНЖАКЕ БЕГАТ, знать, КУРАЖИТСЯ. А в ШКАПЧИКЕ сколько ОДЁЖИ висит. Корову ПАУТЫ жрут, а она ЛЯГАТЦА. А сено то совсем ОТВОЛГЛО. Угостись, сват, пирожками с ОСЕРДИЕМ. ОКЛЕМАЛАСЬ малость, ТАПЕРИЧА пойдем картошку ОГРЕБАТЬ. ПРОСТОДЫРЫЙ, ты и есть ПРОСТОДЫРЫЙ, это же надо было так ОБМИШУРИТЬСЯ. Я НАДЫСЬ ПЁХОМ, ОТСЕЛЬ до их легонько ДОПЁРЛАСЬ. ЗАЗРЯ ты не ПОПУСТИЛСЯ, ты ТАПЕРИЧА ДОЛЖОН ОХОЛОНУТЬ малость. Дунька, вот стерва ПОЛОРОТА, так ить и пошла ПОЛКАНИТЬ.

              Если уж разговор пошел о словечках куячинских, что звучали в прошлом веке, грех, не вспомнить и том, какими же словами выражало взрослое население свою неуёмную радость и восторг, удивление и горе, тот или иной непредвиденный случай. Ну, вы поняли. Речь пойдет о матерках и матах, без которых русскому мужику, да разве ему одному, ну никак не обойтись.

        Что-что, а мужика хлебом не корми, дай только выразить крепким словцом, что он думает в сей момент, о политике родного государства, о корове, зашедшей в огород и сожравшей всю капусту, о сыне, который с дружками пробовал курить мох за стайкой. Да мало ли случаев, когда мат куячинскому мужику просто необходим, как воздух, как кружка пива алтайского.

        Маты разные были. Одно, двух и даже трехэтажные. Мужские, очень громкие и раскатистые, если летом, то где-нибудь, на косогоре, где сено ставят, женские, преимущественно, во дворе, возле скотины. Жаль, что нельзя их на сайте продемонстрировать. Не этично, да и забанят модераторы влёт.

       Если разобрать все маты по косточкам, то в них всегда присутствуют два действующих лица. Это бог и мать. А вот тут могут быть самые неожиданные комбинации, с добавлением различных слов, и для связки и для разнообразия. Типа БОЖЕНЬКУ МАТЬ, КРЕСТИКИ МАТЬ, ГОЛОВУШКУ МАТЬ. Последнее, про головушку мать, это любимое ругательство деда Ивана Пахорукова было. Ну, а это, чем не трехэтажное В ТРИ ГОСПОДА БОГА ДУШУ МАТЬ.

       Пацаны, глядя на взрослых, тоже начинают материться. Но настоящие, взрослые маты, теми же, взрослыми, жестко пресекаются. Приходится придумывать свои, причем не поддающиеся никакому переводу. К примеру, ИЗМИТВОЮБОЛЬ. Если громко, да слитно, как написано, да сидя на кобыле своей, очень даже неплохо получается. Или ЁШЬТВОЮМИТЬ, тоже сгодится.

      Пожилым женщинам, да еще верующим, не пристало материться, так они своими, фирменными, ругательствами пользовались, типа, АХ ТИМНЕЧЕНЬКИ, ДА ТРАНДИ ЕГО В ШАРЫ или что-то в этом роде ИДРИТ ТВОЮ НАЛЕВО, или ДА ПОДЬ ТЫ К ЧОМЕРУ. И кто такой, этот таинственный чомер?

       Мой тесть, Еврам Маркович, умудрялся материться совсем уж изощренным способом РАСТУДЫТТВОЮ, ЧЕРЕЗ КОРОМЫСЛО. Иногда такие перлы выдавал! Что только стоит его, СМЕРТЬ НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА ПОМРУТ, ДА ЕЩЕ ПОДГЛЯДЫВАЮТ. Или эта, ТЫ НЕ НОЙ, МОЯ КОСТОЧКА, ДА ВО СЫРОЙ ЗЕМЛЕ. Когда надо “попридержать коней”, он говорил всегда, ТЫ, ПАРЯ, НА ПОВОРОТАХ ТО, СМАРИВАЙ. Бывало, когда тёща с него “снимет стружку”, он облегченно вздохнет и скажет ГРОЗА ПРОШЛА, КРЕСТЬЯНИН ВСТАЛ, И ОН ЖЕ БАТРАКА РУГАЕТ.

       У матери моей, Марии Анисимовны, очень часто такой вопрос звучал, НУ ВОТ ЧО К ЧЕМУ? Сказал ты не так, сделал, ли, не этак, всё равно, НУ ВОТ ЧО К ЧЕМУ?   Или, НУ ВОТ, СНОВА, ДА ЛАДОМ!

     Ладно. С матами покончили, едем дальше.

        Ну, ЧО? Совсем РАЗДУХАРИЛИСЬ ШШЕНКИ, ИШШО АРТАЧИТЬСЯ СДУМАЛИ! НАКОСЯ вот ВЫКУСИ, попробуй мне ИШШО ЧЕ-НИТЬ ЛЯПНУТЬ, РАЗДОЛБАЙ! А зерно то, в кадушке, АДНАКА совсем РАЗБОТЕЛО.

      ТЫ ЧО это кума, С ЛИЦА то ВСЯ СОШЛА? РАЗУЙ, ВАРЮЖКУ, ТО, свою, ОСЛОБОНИСЬ МАНЕНЬКО. А я СЁДНИ шла, как СПОТЫКНУЛАСЬ, так чуть весь лоб себе не РАСКВАСИЛА. А СИКИЛЯВКИ, что к речке СКУПНУТЬСЯ ПРИШЛИ, давай хохотать. А я ИМЯ – смотрите, сами не САДАНИТЕСЬ. А они СНОВА ДА ЛАДОМ.

      ТЫ ПОШТО такой СМУРНОЙ то? СКИДАВАЙ МАНАТКИ свои, к столу ПРИДВИГАЙСЯ, вишь, СКАТЁРКА новая у меня. Тебя домой, будто СИЛКОМ гнали. А я, то, совсем СЛЕПОШАРАЯ стала, ничего толком не вижу. А тебя ПОШТО СКОСОБОЧЕЛО то всего? На-ка, стопку для СУГРЕВУ выпей. Ну, ЧО, ТОРКНУЛО?

       ОТСТЕБАТЬ бы хворостиной тебя КАК СЛЕД, РАЗДЕРБАНИЛ, ВЕТЬ, весь свой ЛИСАПЕТ. Выросла ДУБИНА СТОЕРОСОВА, а ума не накопил НИСКОЛЬ. ЛИ ЧО ЛИ, ШАРАМЫГОЙ ХОШЬ СТАТЬ? Только одно на уме у тебя, СТЫРИТЬ. Ты чего это ВПОТЬМАХ В ТУЕСКЕ ШАРИЛСЯ?

        Ты КАВО ДЕЛАШЬ-ТО? ТЫ КУДЫ СЯЛА? ОПЕТЬ В МАКРО? Ой, ЧО на дворе-то СКЛИЗКО, я ИТЬ было не ЗАСТЕБНУЛАСЬ. Да ИТЬ никто тебе СУПРОТИВ и слова не говорит. УХЛЯСТЫВАЕТ за ФЕНТИКЛЮШКАМИ всякими, разными. Через час ХЛОБЫСНУЛСЯ, ЧО ХОШЬ  делай.

       Сам ШАЛАПУТНЫЙ и в избе твоей ШАЛМАН. Ну вот, опять вся ШОБЛА собралась! ШМАКОДЯВКА совсем, еще и  ЦЫПУШКИ на руках. Когда ходили в свой ЧЕРЕМОШНИК на тот берег, я ему так и сказала – ЧИКАТЬСЯ с тобой больше не буду. ШАРАМЫГ у нас своих хватает.

      Ты ЧО, девка, РАССУПОНИЛАСЬ-ТО? РАСТЕЛЕШИЛАСЬ совсем. ИСХЛЕСТАЛАСЬ вся. Ночью ПРИГРЕЗИЛОСЬ, что РАЗДОЖЖИЛО СЁДНИ, а вокруг меня КАКИ-ТО ХАХАРЯШКИ валяются, а люди, одни ТОЛЧЁНКУ едят, другие ТЮРЮ. Ну и я РАЗГОВЕЛАСЬ, а то ВЕТЬ УХРЮКАЛИСЬ НОНЧЕ с тобой.

     А ты значит РАСФУКАЛА всё, с муженьком своим. Мне ведь уже всё РАСТОЛМАЧИЛИ СУСЕДИ. Вот и ЮЗГАЙТЕСЬ теперь со свои ТАШНОТИКОМ ЧЕКАНУТЫМ, ЗАПОЛОШНЫМ. И ТЯТЯ, ваш, не поможет.

     Ну, вот, немного РАСПОТЕШУ вас на прощание, и закончим на этом вспоминать словечки полузабытые. А их, черт возьми, оказывается, так много, что всех и не перескажешь.

     “ Сидят бабульки около своего дома на лавочке. Мимо проходит девушка в мини-юбке. На что одна БАУШКА и говорит: -  Ну, и СТРАМОТИШША! Юбка ТА У ЕЙ, ЕЛИ СНИКАРС ПРИКРЫВАТ.”
   

                БИЛЕТНЫЙ КОМБИНАТОР

       Вот, пожалуйста, вам, еще одна, застрявшая в памяти моей, картинка из  детства моего. Всплыла невзначай, заставив улыбнуться и промолвить тихонько так про себя:

     - Эким же ты был, парнище, в детстве! Умнящим и сообразительным не по годам своим, прям спасу не было никакого.

    Итак, картинка то всплыла, аж из 1964 года. То бишь, произошедшая, ровно пятьдесят восемь лет назад. В Куячинской восьмилетней школе. Мы, в ту пору, выпускники этой восьмилетки, во всю прыть, готовились к своим, первым в жизни, выпускным экзаменам. Занятия уже закончились, ходили только на консультации по вечерам.

      Надо сказать, что в тот последний год в школе нас по математике учил другой учитель, вместо ушедшей в декретный отпуск, Вяткиной Лидии Яковлевны. Новым учителем был мужчина, доселе нам, пацанам, неизвестный. Скорей всего, живший здесь раньше, или родители его жили здесь. За давностью лет забылись, к сожалению, его и имя и фамилия. Может он фамилию Рехтин носил, а может и Худяков. И отчество у него вроде было как Ефремович. И жил он, как будто, в Партизане.

     Память моя не сохранила, как этот учитель вел сами уроки, просто в памяти моей, остался он серьезным, правильным мужиком. И вот мы подошли потихоньку к этим вечерним консультациям по математике. Разрази меня гром, я забыл даже, как мы сдавать экзамен по геометрии должны были? Вместе с алгеброй, или отдельно? Скорей всего, отдельно, потому как...

     Потому как, на этих вечерних консультациях мы готовились по билетам,  что будут потом на экзамене, разложены на учительском столе. Скорей всего, у каждого из нас были в тетрадях переписаны эти билеты и пожалуйста, готовиться можешь где угодно. А на консультациях разбирались непонятные вопросы.

    И сидя на первой парте, я неожиданно увидел то, что потом заставило мой мозг работать в усиленном режиме и принимать активные действия. Учитель, по отчеству Ефремович, открывает перед собой простую, ученическую тетрадь в клеточку, а в ней каждый лист разрезан на три горизонтальный полоски. А на каждой полоске номер билета с вопросами, которые потом будут лежать на учительском столе, на экзамене. Остается только ножницами отстричь их друг от друга, перевернуть написанным вниз, и пожалуйста, дерзай, парнишка, тяни свой счастливый билет.

      И вот тут мой мозг осеняет блестящая, хотя на первый взгляд, не слишком умная мысль.

     - Хозяин! Зачем нам мучиться и заучивать все эти тридцать билетов. Гораздо лучше, если их будет в три раза меньше.

    - Как это?

    - Всё очень просто. Когда Ефремович разложит билеты на столе, они ведь только на первый взгляд будут выглядеть совершенно одинаковыми. На самом деле, второй, пятый, восьмой и так далее, будут отличаться от других, что  на столе лежат.

    - Ага. Соврёшь – недорого возьмешь.

    - Дурень! Секи момент! Все билеты, что в середине листа, ведь они с двух сторон будут обрезаны ножницами. И не заметить этого просто невозможно. В отличие от верхнего и нижнего, где след от ножниц будет только на одной стороне.

      А что? Логично. Надо попробовать. И работа закипела. Каждый тетрадный лист, как у учителя, разрезал на три полоски, написал номера билетов,  отстриг их от тетрадного корешка и разложил для пробы на кухонном столе. И точно ведь! Я безошибочно узнавал нужные мне билеты. Ура!

     Но радость моя оказалась преждевременной. В этих билетах попались такие каверзные вопросы, что лучше бы мои глаза их вообще не видели. А значит? А значит, что надо обратить внимание на оставшиеся билеты на страничке, на те, что вверху и внизу. Оказывается и их можно определить на столе, где какой лежит. Можете сами в этом удостовериться. Смеха, ради.

    Не помню, на каких уж билетах я сделал свой выбор. На верхних, средних или нижних. Но, на всякий случай, основательно подготовился по всем остальным. И этот случай, как в воду глядел, взял, да и случился. На последней, перед экзаменом, консультации, учитель, с отчеством Ефремович, как всегда, перелистывал свою тетрадку с билетами. И я с ужасом осознал, что вся моя великолепная комбинация вдруг полетела куда-то в тар-тара-ры.

     "Накосячил" в одном из билетов наш Ефремович, ошибся самую малость. Посчитал, что сие не велика беда, зачеркнул его, а на следующей полоске билет  написал правильно. Это  ему не беда, а моей то нумерации пришел полный кирдык. Не ожидал я от Ефремовича такой "подлянки". По новой, создавать еще одну конструкцию, с учетом его ошибки, времени у меня уже не оставалось.

     А посему, все билеты пришлось, как и подобает, добросовестно выучить. За что и поплатился, получив пятерку на экзамене. Вообще, мне жаль было расставаться со своим свидетельством о восьмилетнем образовании. Почти все пятерки стояли в нем. Почему-то не вернули свидетельство это мне в Куяганской школе, когда аттестат о среднем образовании вручали. А в нем оценки гораздо скромнее. Четверки, окромя опять же четырех пятаков.

     Шесть десятков лет, без малого, уже минуло с той поры, а вот нате вам, счас, как наяву, вижу свою великолепную комбинацию с экзаменационными билетами. И себя, этакого, совсем еще юного Остапа Бендера. К тому же, еще и  куячинского, розлива.
   

                СВАДЬБЫ КУЯЧИНСКИЕ

               У читателей, что успели прочитать,  мои куячинские воспоминания, могли заметить, что я как-то аккуратно обходил такие знаменательные события местного масштаба, как куячинские свадьбы.

           Есть причины, конечно. Сначала, в силу своего совсем юного возраста, мне было запрещено посещать сии мероприятия. А потом, вскоре после службы на флоте, я навсегда покинул родное село. Да, я, с семьей, часто приезжал потом в отпуска, длинные, но летние. А летом как-то недосуг свадьбами заниматься, нужно сена побольше, скотине на зиму заготовить. Чем мы усиленно и занимались, помогая тем самым, куячинским буренкам в сытости пережить очередную зиму.

         Поэтому, дорогие земляки, я начну выковыривать из своей памяти детские воспоминания о куячинских свадьбах, добавлю также несколько моментов со своей. Которую, почему-то, смутно помню, а вы меня потом в комментариях поправите, если что не так, дополните своими воспоминаниями, вот и сложится полная картинка этих торжеств. Итак…

          Речь пойдет о свадьбах, что видел я пацаном, в конце 50-х, начале  60-х годов, прошлого столетия, а в конце 60-х  и мне свадьбу там сыграли. Вот ни разу не привелось мне видеть первоначальный процесс сватовства, как ходили свататься сваты к невесте. Что говорили в таких случаях, какие обряды в этом случае предусматривались.

       Знаю, конечно, из книг разных и рассказов старожилов, что существовали такие обряды, но уже в те времена, о которых я поведу рассказ свой, они в селе моём утратили то первоначальное значение. Когда могли прийти сватать невесту, которая всего лишь понаслышке, слыхала о муже своём будущем, а зачастую и в глаза даже не видела его.

      Но время шло. Вот уже скоро полста лет минет, как при советской власти живем, и обычаи смягчились, уже хрен, получится невесту, без ее, на то, согласия, замуж отдать, тем более, за нелюбимого.

       Познакомиться поближе с будущей невестой, это сначала надо задружиться с ней. Так и говорили в деревне:

       - Ты глядикося, Федька то с Надькой, кажись, по сурьезному, дружить зачали.

        И дружили парни с девушками в деревне. Одни дольше, другие меньше. Были, конечно, случаи, когда дружба влюбленных заканчивалась до свадьбы. По разным причинам. Так это и хорошо, что до свадьбы, мороки и проблем меньше. Почти никаких.

         Обычно, к примеру,  вся деревня, от мала до велика, знала, что Николай с Валентиной дружит, и скорей всего, дружба эта  закончится свадьбой. Были на моей памяти, и случаи, как парни, привозили невест своих, из других сел. Видать, в каждом случае, знакомство происходило по-разному. Кто-то по наводке родственников, кто-то сам в гости ездил туда, да мало ли случаев, чтобы соединились родственные сердца и души.

       Нередко и девчонок куячинских увозили из села бойкие ребята из других деревень. Не по принуждению, с радостью уезжали те с любимыми. Видать,  где-то заранее “снюхаться” уже успевали. А ведь правильно, что и привозили невест “чужестранок” в село и своих отправляли в “чужие” края. Куяча, село маленькое, приток и отток населения был минимальным. Вот? к примеру, захотел Витька на Маринке жениться, а старушки разобрали по косточкам его и ее родословные и вердикт вынесли:

- Нельзя вам, голубки, родимые, жениться то. Родственниками вы друг другу приходитесь. Ваши деды и бабки в большом родстве были.


           Ну? это я так. К сведению. А у нас гуляют наши влюбленные, да как гуляют то? Днями оба на работе, если только вечерами, в кино рядышком, да после кино, пока не замерзнут, и спать, если невмоготу, завтра раненько вставать. Гуляют, месяц так, гуляют другой. Надоело скитаться по-за углам, да не дай бог, на морозе. Всё вроде обговорено и обмозговано. Значит, сватов пора засылать.

      Да, хотя процедура сватовства упрощена, но порядок есть порядок. Молодые, вместе с родителями жениха, идут в дом невесты просить руки ее. Возможны варианты. Могут прийти одни сватовья, специально для этой цели, выбранные из родни жениха, могут быть и не связанные родством, но с подвешенным, как надо, языком в таких случаях. Не знаю, не присутствовал сам, но чую, варианты могли быть самыми разными.

        А вот после сватовства и согласия родителей, жених вправе, а он всегда так поступает, уводит сосватанную невесту в родительский дом, где молодые будут жить. Сколько времени? По-разному. Или, пока свой угол не заимеют, а могут и надолго задержаться. Особливо, если свекровь будет в невесте души своей не чаять. Редко, но и такое бывало.

      Молва вмиг по деревне разнесла эту новость – Николай с Валентиной сошлись, скоро свадьба, значица, будет. А сошлись, это как понимать? А очень даже просто. Стали жить вместе, а впереди у них будет регистрация брака и, конечно же, свадьба. Сроки той и другой процедуры не регламентированы, то есть, не значит, что на второй день надо бежать в сельсовет и бумагой скреплять этот союз. Может, это произойти через день или даже через неделю.

      В сельсовете, первое в жизни молодых, официальное торжество. Празднично одетые, родные и близкие жениха и невесты, присутствуют на рождении новой семьи, с торжественными речами и бокалами шампанского.

     А дальше? А дальше снова могут быть разные варианты.

    Вариант первый. Парень с девушкой только начали дружить, а родители с той и другой стороны уже твердо знали, что у их чад всё настолько серьёзно, что надо быстрей готовиться к свадьбе. А это, в первую голову, надо с родственниками или знакомыми договориться, кто и сколько может сварить браги-пива алтайского.

      Вопрос не праздный. Пиво должно исчисляться не одной или двумя флягами, то бишь, бидонами молочными, о 36 литров каждая. Гулять придется минимум четыре дня. Два дня в доме жениха и столько же, в доме невесты. Значит по пять-десять фляг с каждой стороны, это смотря, сколько народа будет. Конечно, свадьба может продлиться и день всего, и два. Как уж договорятся. У автора этих строк свадьба продолжалась 6 дней!!! Но об этом чуть позже.

     И если питье с обеих сторон уже ждет своих потенциальных клиентов, а еда на столах стоит, разносолы там всякие, хоть и хлопотное тоже дело, но в отличие от варки пива, ее то приготовить можно гораздо быстрее, то свадьбу можно начинать чуть ли не в день регистрации.

      А вот если для родителей молодых, их желание соединиться, явилось полной неожиданностью, тогда процесс от помолвки до свадьбы может растянуться на несколько недель, как и было в моём случае.

     Повествование моё будет не таким гладким, как  хотелось бы. Но вот куда всунуть прикажете, курьезный момент, опять же со мной случившийся. Когда невеста переходит в дом своего, теперь уже, мужа, рано или поздно, ей надо перевезти туда, пусть не приданое, но хотя бы постельные и иные принадлежности.

     Вот и мы, дождавшись глубокого вечера, это чтобы меньше людей нас с узлами видели, выпросили коня с санями, дело то в феврале было. Собрала нам тёща большой узел с постелью, подушками и прочими тряпками и я пытался вынести его из горницы, но не тут-то было. Один из родственников жены, Тимофей Иванович, царство тебе небесное, серьезно так заявляет:

     - А в дверь то узел не пролезет,- и хитро так улыбается.

    - Скажешь еще! Так и не пролезет!

     А действительно, как я ни пытался, через дверной проём то, не могу узел выдернуть. Смотрю, а он ногой то своей, придавил узел к косяку и не отпускает. Оказывается, надо жениху ставить бутылку водки, чтобы выпустили со шмутками невесты. А где взять то ее, бутылку эту, на дворе ночь уже. Побежал по домам, нашел у дядьки Авдея и тетки Анны заветную бутылку взаймы, откупился. Подозреваю, что раньше вообще куча всяких подвохов была, связанных со свадьбами.

     Вот еще совсем пацаном был, подсмотрел на свадьбе у соседей, а свадьба у Евстигнея Леонтьевича с Марией была, как в комнату занесли охапку сена, даже не сена, а объедья мелкие, сдвинули столы в сторону, освободив место посредине. Раструсили объедья по полу и начали бросать в них деньги, преимущественно мелочь.

    Невеста с голиком  аккуратно сметает сено в кучу, выбирая при этом, деньги из него, и складывая в  карман. Деньги кидали вновь и вновь, а сено пинали снова на середину комнаты. Вроде игра, надо, мол, посмотреть, какой будет будущая жена, чистюлей или неряхой. И еще один способ материально поощрить молодоженов. Видел такое один раз, но видел. И было это в самом конце 50-х годов века прошлого.

     Ну, вот и случился  уход в сторону у меня. Так на чем мы остановились? Да. На процедуре регистрации. Теперь, всем приглашенным, в заранее назначенный день и час, нужно прийти в дом жениха. Именно там начинается любая куячинская свадьба.

     Вот все гости на своих местах, дружно, рядышком, сидят, на сдвинутых, в один ряд столах. Если в одну комнату не поместились, столы ставят и в другую, если есть такая. Обычно сидят семейными парами. И на это есть причина.

         Сейчас начнется первое действо, по отъёму денег, у приглашенных на свадьбу, в пользу молодых. Это называется, если не ошибаюсь, ОТВЕСТИ СТОЛЫ. Не знаю, почему такое название, но говорят же, что вот сейчас отведём столы, а потом уж и сами за стол сядем.

            Для этого обычно привлекается пара самых разбитных бабочек, с хорошо подвешенными, языками, у которых и должность интересная – дрУжки. Вот именно, с ударением на первый слог. С одеянием соответствующим, в ярких, цветастых платках, лица, как из старинных сказок, с намалеванными губами, щеками с бровями.

    Подходя, вернее, протискиваясь к каждой семейной паре, они ведут один и тот же диалог, суть которого сводится к одному,- сколько же денежек вам не жалко дать молодым, чтобы им жилось долго и счастливо. Вот так, со стаканами в руках, эти дрУжки, в конце концов, обходят всех гостей. Деньги собраны, а это значит, что СТОЛЫ ОТВЕЛИ и можно начинать пиршество.

      Не знаю, какую сумму можно было набрать от отведения этих столов в конце 60-х годов прошлого столетия, но на моей свадьбе собранных денег в количестве 112 рублей, хватило, лишь на покупку мне, осеннего пальто.

    Оставим на время, гостей в покое, теперь можно и заняться тем, зачем они сюда и пришли. Есть и пить за здоровье молодых, за рождение новой, пусть будет крепкой, советской семьи. В самом начале, пока были трезвые, несколько раз прокричали хором, традиционное, ГОРЬКО, затем оставили молодых в покое. Дело подходило к тому, что надо начинать и пляски с частушками учинять.

     Но не тут-то было. Главного то еще события не было – это выкуп КУРНИКА. Сразу вам скажу, что как таково, я, курника этого, в глаза, скорей всего и не видел. Хотя на моей свадьбе его тоже выкупали.

     А суть выкупа опять сводится к отъему денег у присутствующих на свадебном торжестве. И не только денег.

    Гости теперь условно делятся на два лагеря, это гости с жениховой стороны, соответственно вторая часть, это родственники и гости с невестиной стороны. Ставится на стол, этот пресловутый курник, скорей всего пирог большой, начиненный чем-то. И гости, поочередно, сначала с жениховой, потом с невестиной стороны, на полотенце, что прикрывает этот курник, должны бросать деньги. Если денег много, их сверху прикрывают другим полотенцем и торг продолжается.

      Постепенно деньги у гостей кончаются, и в бой вступает тяжелая артиллерия, все ждут, чем начнут козырять родители новобрачных. Могут, что угодно дарить, чтобы выкупить этот курник. Это и овечки, это и телята, может, и корова даже быть. Понятно, что это тоже игра и все эти собранные деньги и живность пойдут на обзаведение хозяйством молодых. Наступает момент, когда с какой-то стороны крыть больше нечем и тогда громко объявляется, что курник достался такой-то стороне.

    Пишу и вдруг сомнение взяло меня. На выкуп ли курника, родители так раскошеливаются, или они об этом объявляют, когда столы отводят? Думаю, сведущие земляки и землячки поправят меня, если что.

     Теперь добавлю несколько слов о своей свадьбе, что состоялась в Куяче 23 апреля 1968 года. Уже после свадьбы я узнал, что на ее проведение было сварено с обеих сторон 12 фляг пива и куплено два или три ящика водки с вином. Такое количество спиртного надо было умудриться выпить. Это занятие не одного или двух дней.

     Свадьба продолжалась целых пять дней! То, затухая, то разгораясь с новой силой. Я тогда работал в школе, и директриса, Расторгуева Евдокия Григорьевна, дала мне 2 дня на свадьбу. Я пришел же на работу через пять дней. Ну не мог я оставить одних гостей, хотя, если по-честному, они и забыли, вероятно, по какому поводу они гуляют.

     Так вот в школьной учительской, на доске объявлений, меня встретил приказ о вынесении мне выговора, или строгого даже, с вычетом 9 рублей!!! За три дня свадебного прогула. Вместо подарка. Да, в то время я зарабатывал 90 рублей в месяц. Ну и ладно, зато память, какая осталась.

     Зато память совершенно отказывается мне восстановить всю хронологию свадебную. Не помню, где мы с Машей сидели за столом, кричали ли нам ГОРЬКО. Зато запомнился вроде бы совсем незначительный эпизод, когда я, заглянув под стол, увидел там двух стариков, сидящих на полу. Это были дед Иван Пахоруков и дед Артемий Шадринцев. Они уже не могли не только спорить, но даже говорить. Они просто мычали и тянули друг друга за  бороденки, дергая их, из стороны в сторону.

    Момент выкупа курника помню. Когда с жениховой, то есть с моей стороны, уже больше некому и нечем, было отвечать. Я выскочил на улицу, там отец стоит с гостями, я ему, надо что-то делать, тот в ответ только руками развел, мол, нечем крыть, ихняя сторона взяла верх.

     Это услышал куяганский гость, Валерий Панцуркин, быстро сбегал в наш курятник, поймал курицу и бегом в комнату, где уже праздновали победу невестина сторона.

    - За жениха! – кричит Валерка и бросает курицу на стол.

    Испуганная курица устроила настоящий переполох на столах, сметая стаканы и тарелки с едой, пока, наконец, ее не изловили и не выкинули обратно на улицу.

     Яркий эпизод запомнился, где героем был замечательный человек, по имени А. Е., которого уважал и любил я до самой его смерти, царство тебе небесное. Ведь именно его, я запомнил еще за десять лет до нашей свадьбы, когда мы, пацанята, раскрыв рты свои, смотрели, как он, гость свадьбы Евстигнея и Марии, карабкается на огромную пихту, росшую возле дома. Следом за ним, зачем то, полез на пихту и сам жених, Евстигней.

    И вот момент, который врезался навсегда в мою память. С высоты, с которой можно несколько раз шутя разбиться, он отпускает из своих рук ветки и падает вниз, попутно сшибая, лезшего за ним жениха.

      Или он раньше уже это где-то практиковал, или вес у него небольшой был, но падая вниз, с лапы на лапу, а они отпружинивали, и он благополучно приземлился в сугроб. Рядом приземлился и ошеломленный падением жених. Непонятно, если ты не каскадер, какого ж ты тогда хрена, полез за этим любителем полетов.

     И вот спустя ровно десять лет, он решил повторить свой легендарный полёт. Честное слово, я ему о том полете с пихты и не заикался даже. Смотрим, вскарабкался, каскадер наш, на поленницу и вниз сиганул. Ну что такое высота поленницы для истинного любителя полетов.

     Полез на дом. Разбегается и прыгает вниз с веранды. Чуть лучше, но не то. И тут взгляд его падает на старую, огромную березу, что росла, вероятно, уже, добрую сотню лет, на берегу речки. Несмотря на причитания жены и других бабочек, он полез на березу.

    Затея с удачным приземлением была с самого начала обречена на провал. Нет на березе тех раскидистых пружинящих лап, как на той пихте. Вдобавок, метрах в двух от земли у этой березы, огромный, толстый сук.

    Вот и полетел наш мужик с березы. Быстро летел, без всяких задержек. Пока своей спиной не угодил на этот сук. С него, уже, безжизненное тело, шмякнулось, на землю.

    Ну, всё! Какая тут, на хрен, свадьба! Все выскочили из дома, будто бы враз протрезвевшие. Достали раскладушку, положили горемыку на нее. Жена приготовилась уже рыдать у изголовья, как вдруг прыгун наш зашевелился, а спустя какое-то время, уже пил, услужливо поднесенный кем-то, стакан пользительной жидкости.

     Вот такие взбалмошные, несуразные воспоминания, у меня получились, о свадьбах куячинских. Не обессудьте, уж, старика. Добавляйте своё, запомнившееся. Напоследок вспомнил, а что это я нигде не упомянул, о непременном атрибуте куячинских свадеб, да и не только их. Он присутствовал ведь на любом куячинском питейном мероприятии. О чем я речь веду? Конечно же, о чайниках, в которые всегда пиво наливали. Посмотрите любую фотографию куячинского торжества, хоть мою свадьбу, хоть ряд других. На первом месте, у кого-нибудь, да, обязательно, в руках, вы увидите его. Зеленый ли, коричневый, но такой знакомый и родной. Вот теперь ужо всё.
   

                СКАЗ ПРО СТАРИКОВ И КОРОВУ ПО КЛИЧКЕ ДОЧКА

            Лета макушка. Час предутренний. Последние минуты деревня спит. Вроде, только-только утолклись все, разбежались, разошлись, расползлись, все по своим спальным местам. А вот, глядикось,  уже и вставать пора. А так не хочется.

            Вон свинья, видать, чтобы теплее было, пустила на ночь соседского хряка себе в гайно. Ну, и хрен с ним, что он выложенный, яиц лишили, теперь, как мужик, не способный на любовь, зато вдвоем теплее. Зарылись в солому, только пятаки довольные и торчат. Вот что-что, а в солому или сено перепревшее, они мастаки зарываться, как будто кто-то специально сверху слоем толстым притрусил их.

          Гайно – что в переводе означает гнездо кабана, это летние резиденции почти всех деревенских свиней. От кабаньего гнезда, из веток и листьев, только название и осталось в деревнях. Сейчас, это совсем небольшое спальное помещение, чуть больше собачьей будки, но обязательно, чтобы была крыша над головой, и мягкая подстилка. И устраивали эти гайно, преимущественно с выходом на улицу, рядом с калиткой. Рядом с лежбищем пустое корыто, в которое надобно пойла плеснуть по утрам ее обитательнице.

        И только после того, как деревенская Хавронья, с удовольствием съест свой завтрак, она отправляется на ближайшие склоны землю перепахивать, добывая съедобные корешки. Если бы только корешки. Эти Борьки и Синки не такие уж и безобидные твари, как кажется на первый взгляд. Они всеядны. Жрать могут всё подряд. Мощные челюсти с острейшими зубами, могут запросто перекусить руку человеку. Ежели разозлить сильно.
      
            Коров ночами не загоняют в стайки. Если дождя нет, ей достаточно места в пригоне для сна.  Так она, вроде, всю ночь и не спит даже, хоть и лежит на боку. Когда  среди ночи ни прошел бы мимо нее, всегда один и тот же размеренный звук услышишь.

         Это, как шутят, жвачку она жует. Пережевывает всю ночь траву, что набросала в себя за день. Ночью, работа – пережевать ее до кондиции нужной. Иногда останавливается и вздыхает. Глубоко, шумно. Наверное, жизнь свою коровью, проклинает. Если крупно повезет, бедняге, то раз в год быка попробует, а то, скорей всего, железяку воткнут, зато потом целый год за сиськи дергают. Поневоле вздыхать будешь.

           Курицы с петухом ночуют в своих курятниках, на тонких жердочках, что седалами называются. Интересное название придумали, - седало, это вроде как сидеть на них надобно, а тут ночь сиди и спи на этих жердочках.

         С детства мучил вопрос, а почему курицы с этих жердочек-седал наземь среди ночи не сваливаются. Ну, вцепилась когтями она в эту жердочку, присела, вроде как-бы закемарила. И тут её сон напрочь сморил! Бац! И на полу лежишь. Хотя, чему тут удивляться. Забыл, что ли, как на Русском острове, в учебке,  дневальные, у тумбочки, стоя умудрялись спать.

         А тут петух, зараза, оглушил, не даст спокойно последние сны доглядеть. Ни свет, ни заря, как начнет над ухом кукарекать, какой после этого сон. И будильник свой заводит всегда раным-ранешенько, на четыре утра. Потом, или опомнится, или еще чего, до пяти замолчит. А потом, снова да ладом!

          И вот уже все деревенские петухи начинают свою утреннюю перекличку. Они ведь не просто так горлопанят. Прокукарекает и ждет, что ему сосед на это ответит. И так, пока не настанет пора другими петушиными делами заниматься. Надо выводить на работу своих подруг-женушек. Руководить ими. То червячка показать, то ненароком и потоптать, какая ему приглянется. На всякий случай. Работы много у куриного хозяина, работы ответственной и нужной.

         А уж после петухов вся деревня просыпается. Во первых, надо буренушек своих подоить, да в стадо отправить.  Уже  слышны в утреннем тумане разминочные маты пастуха, вперемежку со щелчками бича.

        Про всю эту живность домашнюю, вроде как предыстория неожиданно получилась у меня. А начинать рассказ свой, следовало, наверное, так…

        …На одном конце деревни, у самой горы, прилепился небольшой домик, с окнами, на небольшую речушку, протекающей всего в нескольких метрах от дома. “Пятистенниками” такие дома в деревне зовут. Продолговатый, из двух комнат небольших, крыша двухскатная. А почему “пятистенник”, черт его знает, как-то и не задумывался. Наверное, пятая стена внутри дома, что делит его на две половины.

           Конечно, есть в деревне и дома посолидней. Эти дома “крестовыми” зовутся. Квадратный, большой и крыша четырехскатная, на все четыре стороны. И комнат в нем не меньше трех, не считая кухни. Добротно строили, на совесть, такие дома. Сотню лет стоят и вероятно, еще столько же, простоят.

            А есть и избушки. Это для совсем бедных жилище такое строили. Деревянный сруб всего лишь на одну комнату. Она тебе и прихожая, и кухня, и зал со спальней. Русская печь в половину избы. Зачастую, в это жилище можно было попасть с улицы, шагнув в помещение сразу с крылечка. Убогого крылечка, из трех досок, лежащих на чурках.

            Дом, о котором речь идет, стоял на высоком берегу, даже в весеннее половодье, когда разливалась эта речка, бурлила и перекатывалась своими грязными водами, но как бы не старалась, она до дома никогда не доставала.

        Маленький огородик, стайка с коровой, несколько кур в курятнике, да красивый черемуховый сад, сводивший с ума, всех, своим запахом, при цветении. Банька небольшая на берегу речки, в углу огорода, наверное, единственная в деревне осталась, которая топилась еще “по черному”. А не “по белому”, как, пожалуй, у всех остальных в деревне.

        В такой бане нет печи с  трубой над крышей, в ней весь дым выходит через дверь. И вместо печки, в углу сложена каменка из камней, не очень больших, но и не маленьких. Над топочным местом, где будут гореть дрова, кладется обычно колесо от косилки конной, а на нее выкладывают приличную кучу этих круглых, речных камней. Сбоку на них надо пристроить ванну или бачок под горячую воду. Эти камни будут обливаться водой или квасом для пара и жара.

         Интересное выражение на этот случай существовало: - А ну, “бздани”  сват, еще ковшичек! Иногда так “добздаются”, что входная дверь настежь  с петель слетает. Вот и слово полузабытое невзначай вспомнилось.

         Бани “по черному”, надо отметить, таили в себе еще и смертельную опасность, в прямом смысле этого слова. Коли нет ни печки, ни трубы, то после того, как последние дрова в каменке догорят, нужно все оставшиеся головешки и угли выбросить на улицу, а в топку плеснуть пару ковшиков воды. Но было несколько случаев, когда бани с каменкой были почти повсеместно в селе,  люди угорали насмерть.

           А всё потому, как угли снова разгорались, угарный газ делал своё черное дело. Сам, пацаном, попал в такую ловушку. Не знаю, как хватило сил зимой выползти наружу. Чуть ли не ползком, падая и вставая, и снова падая, кое-как прошел эти несчастные двадцать метров до дома.

           Стены в такой бане черные от многолетнего дыма, не дай бог, прислонишься, невзначай, к такой стене. По новой мыться надобно. Раз уж разговор про баню эту зашел, расскажу одну занятную историю. Не смертельную.

           Решил как-то хозяин в этой бане сало свиное закоптить, что прилично с зимы осталось. А что? Баня “по черному”, чем тебе не коптильня. Правда, до этого не приходилось этим делом заниматься. Ну, не беда. Узнал у сведущих людей, что да как. Натянул проволоку под потолком, подвесил на крючки куски сала, растопил печь, черемуховыми дровами, конечно для запаха, попутно представляя себе, с каким вкусным запахом будет сей продукт, после  процедуры копчения.

     Но тут, как на грех, пришел сосед, да еще с бутылкой. А может и не с одной. И забыл коптильщик нерадивый, про своё занятие новое, напрочь. Вспомнил про копчения хозяин слишком поздно. Придя в баню, он не поверил своим глазам. На проволоке висели скрюченные шкварки и шкурки, зато на полу был толстый слой жира свиного.

       Мораль. Хочешь сала копченого – следи за печкой, не пей водочку. А то в первый раз, зачем-то набухал полную каменку дров и исчез. Нет, так не бывает.

        Ну, отвлеклись. А тогда, в раннее, летнее утро, как впрочем, и всегда, в этом маленьком домике на берегу реки, начинается проверка личного состава. Состава то личного всего  ничего, кот наплакал, старик со старухой только. Как в той сказке Пушкина, что жили у самого синего моря. Ну, а здесь, на берегу речушки мелкой, алтайской.

        Спали уже давно порознь. Хозяйка в первой комнатке, что являлась одновременно и прихожей и кухней. Хозяин в горенке. Кот на печке.

       - Мать! Ты жива? Вставай, корову доить пора, скоро стадо уже погонят.

       Со стонами и причитанием, старушка кое-как поднялась с кровати. Совсем сдала в последние годы. Почти не видит совсем и слух катастрофически исчезает. Не может ей муж каждый раз громко в ухо кричать, посему и молчат оба днями. Да, вдобавок, спину не может старушка разогнуть, так и ходит днями, согнувшись в три погибели. Слава богу, еще хоть шеперится по хозяйству помаленьку.

         А шевелиться им обоим надо. Не на кого надеяться старикам под старость лет. Когда-то и в этом доме было многолюдно, звучал смех детский. Было у стариков два сына и дочь. Выросли дети, разъехались кто куда. Вот и кукуют сейчас вдвоем, век свой доживают. Дочка, правда, поближе живет, так иногда внуков деду с бабкой привозит на лето. Для радости и общения.

         В это лето внуков не привезли. Как обычно, лето снова придется коротать вдвоем. В сенках загремела ведрами старушка. Подоила корову, значит. Молока то в подойнике всего ничего, мало стала давать его Дочка, тоже старая, под стать хозяевам, корова. Кажись, восемнадцатым телёнком уже ходит. Как полноправным членом семьи стала она за эти годы.

       Купили ее уже в немолодом возрасте, в среднем возрасте, можно сказать. Статная, красивая, масти редкой. Палевая была. Правда, был один внешний изъян у ней. Видать, еще в молодости, у прежних хозяев, она сломала правый рог. Но сломала его, по интересному, он вырос потом по новой, но уже вполовину меньше и тоньше.

        О-о-о!!! Этот недоразвитый рог, был у Дочки, как универсальная отмычка у воров-домушников. Им она открывала любой крючок, любой запор, если, конечно, он был с ее стороны. Скидывала наземь, всевозможные, железные и ременные обруча, коими тоже, вроде бы, запирали воротчики. Ну, а ежели, запор не поддавался, Дочка брала преграду штурмом. Разбежавшись, она перемахивала через ограду, и совсем  неважно, из жердей ли она, или из частокола штакетин заостренных. Если не удавалось перемахнуть, она просто валила его наземь.

           И что, она всегда такое вытворяла?  А вот и нет.  Всё она проделывает, когда у ней, вот-вот, должен появиться очередной теленок. Хозяева думают:

            - Ну, на этот то раз, голубушка, ты не вырвешься на волю, укараулим мы теленочка на этот раз.

              Но это так старик со старушкой думают. А Дочка, мало того, что красивой и статной была, она еще и умом не была обделена. Это я про открывание всяческих запоров напоминаю.

      А еще у ней, видать, с молодых копыт, была вбита в мозг установка – рожать телят, то бишь телиться, только где-нибудь в логу, подальше от людей. И она неукоснительно старалась это делать. От открывания запоров, до снесения наземь всех оград. По этой причине, вероятно, и бывшие ее хозяева из другого села, плюнули, и решили избавиться от нее. Скажете вы, ну эка беда, ну отелилась сама в логу, ну и, слава богу, ведь и она и теленок живы, чего же вы так убиваетесь то. А расстраиваться есть от чего.

        Вот в очередной раз, обманув хозяев, и открыв все уготованные для нее запоры, Дочка отелилась в близлежащем логу. Когда хозяин нашел ее, она с радостью и гордостью, показала ему своё потомство. Вылизанного, с головы до ног, уже обсохшего, и самое главное, – накормленного материнским молоком, на тот момент, даже не молоком, а молозивом.

         Именно этого всегда хотела, и почти всегда ей это удавалось, чтобы ее новорожденный сыночек или дочка впервые насытился, высосав и опустошив ее вымя, как и положено в природе, без вмешательства человека.

         А это значит, что спокойная жизнь у хозяев этой Дочки на ближайшее время закончилась. Видимо, у коровы и вторая установка крепко сидела в  башке, что после рождения, мать должна всегда заботиться, чтобы ее чадо всегда было сытым. А на людей какая надежда. Забудут и вся недолга.

     Поэтому, в дальнейшем, когда Дочка вечером возвращается домой с пастбища, ее задача, успеть встретиться со своим чадушком, до того, как ее уже подоят. Или смышленый теленок ее первым встретить спешит, или она начинает зыркать глазами по окрестностям, где же ее отпрыск пасется, накормить молочком, успеть бы.

    И вот такая беда из года в год, от теленка к теленку. Есть корова, а молоко не всегда достается. Да, вот такая она была, корова, по кличке Дочка. И смирились, с этой коровенкой, непутевой, хозяева с годами, да здоровье подводить их стало, под старость. И порешили, на немногочисленном семейном совете, что последний год держать ее будут, а на следующее лето придется сдать ее заготовителям на мясо. Жалко до жути, а что сделаешь, годы берут своё. О ее продаже, кому-либо, и речи быть не могло. И возраст ее, да и про повадки, почитай, всей деревне известно было.

         Дождавшись стада, и сдав Дочку пастуху, старик стал собираться на свой последний, в этой жизни, покос. Ноги болят, они особенно дошкуряют его. Пока до покоса своего дойдешь, измаешься весь. А идти – не ближний свет.  По подножию горы, по ровному, идти, еще как-то можно, но забираться за ее поворотом в самую вершину, оченно тяжко. А идти надобно.

          Вообще, с одной стороны, хорошо. Есть чем занять себя на целый день. Никто тебя не гонит, не понуждает. Сам себе хозяин, вот бы так несколько десятков лет назад было.

          Это он будет про жизнь свою вспоминать, когда наконец-то присядет под развесистой березой на своём покосе. А пока, неторопливо, вместе со старушкой своей, собирает себе в торбочку, незамысловатый свой обед покосный. Бутылку молока, краюху хлеба, пару яиц, пару луковиц, ну еще чего-нибудь, если дома есть что. Холодильников в ту пору еще не было, и многое не сохранишь в летние месяцы.

       Бидончик алюминиевый под воду не забыть, взять нужно обязательно. Память о работе на тракторах осталась. Чем удобен такой бидончик? Вода, конечно, быстро в нем нагревается в кабине, зато крышка у него знатная, широкая. Пока открутишь, скрип от резьбы на всю округу. Крышка превращается в кружку, а в нее, при надобности, ведь плеснуть что угодно можно.

       Ну, вроде, всё. Торбочка с незатейливым обедом собрана, бидончик пустой через плечо. По дороге, из родника воду наберем. Фуражку, ну как же без фуражки то, на голову и в путь. Старушка, проковыляв за хозяином до калитки, накинув крючок, еще долго всматривалась ему вслед.

          Всю жизнь свою она стеснялась носить очки. Бывало, сидя над письмом, склоняла свою голову, всё ниже и ниже, чуть ли не носом, касаясь написанного. Под старость хватилась, что почти полностью ослепла, выписали ей очки в районном центре. Минус двадцать!!! Глаза, через эти линзы, такие маленькие, что и разглядеть то их трудно даже. Дужки очков на резинке, чтоб не упали, а то и не найти их потом.

           Тоже поковыляла на работу свою по дому, вслед за мужем. Огурцы подросли на грядках, надо в трехлитровые банки их для засолки набрать. Куриц накормить, собачонку беспородную, по кличке Кубик, тоже. Привязанный у будки, исстрадался весь, бедняга. Вот так и начался обычный, трудовой день деревенских пенсионеров.

          А хозяин уже добрался до своего покоса. Кое-как залез в вершину лога, где литовкой, уже несколько лет подряд, накашивает сена на свиночку, это так стог называется в деревне, кто не в курсе.

          Всю жизнь свою, прожив в деревне, он так и не застолбил себе, как большинство мужиков деревенских, постоянного места для покоса. Чтобы и к деревне поближе, да с травостоем хорошим и не на таких крутяках, как сейчас, косит. Что всегда вызывало ворчание своей супруги. Хотя, она, в силу своей немощи, на покосах то не присутствовала никогда.

        - Вот всё у тебя, не так, как у людей. Мужики в два-три раза моложе тебя, и каждый свой покос имеет. А тебе, всю жизнь, то из совхозной кошенины, где-нибудь у черта на куличках, клочок дадут. То, как в последние годы, в вершине за Сосновой скоблишься.

       - Хватит ворчать, мать! Ни одного года не бывало, чтобы наша корова без сена оставалась. И я не такой, как некоторые хапуги, что попутали своё с совхозным. Сплошь и рядом ставят сено на совхозных угодьях, обнаглели совсем, ни стыда, ни совести у людей.

          Даже здесь, за Сосновой, весь низ выкошен конными косилками. Тоже ставят для своих коров. Выше не лезут, круто, да и трава, так себе, в основном, реденькое разнотравье. А старику нашему – само то. Вот и лезет старик на свою вершину лога каждое лето, точно зная, что никто, кроме него, больше не позарится на его владения.

           Да и ворчит супруга на мужа больше для приличия. А то она не знает, что трактористы в совхозе всё лето не вылезают из своих тракторов, какое уж тут сено, какие покосы. Если у некоторых трактористов жены в могуте еще, вот они  с ребятишками и косят и копнят. Мужик только для смётывания сена в стога подключается на день другой. А так, да, дают из совхозной кошенины участок, чтобы себе поставили центнеров 40-60. Потом какие-то деньги вычтут из зарплаты.

         Под березой хорошо сидеть, но не за этим он сюда забирался. Вытащив из травы припрятанную литовку, шоркнул по ней несколько раз бруском. Пока не жарко, надо успеть пройти побольше прокосов, потом можно и рядки перевернуть, а может еще успеет и копну, другую, скопнить.

          Никто не гонит старика. Пройдет несколько прокосов, не торопясь, размеренно, вжик-вжик. Прокосы не длинные, метров десять в длину. Зачем, в его возрасте, выматываться, длинными то. Потихоньку к березе подойдет, присядет, водички из бидончика выпьет. Есть возможность в такие минуты отдыха и вокруг себя оглядеться. Что в других логах делается, с его высоты далеко видать всё.

            Но чаще всего он смотрел туда, где прошли его детство и юность, место, где они когда-то жили большой семьей. Отец с матерью, их, трое братьев, да сестра, что умерла в детском возрасте. Прямо внизу стояли когда-то дома их сельхозартели. Много домов. Абсолютно ничегошеньки не осталось, чтобы хоть что-то напоминало о прежней жизни.

         Низина, речушка посередине бежит, по обоим берегам большие поляны, заросшие деревьями, травой и кустарником. А когда-то здесь, на этих полянах, стоял и их дом с небольшим огородиком. Чуть дальше, где сосна большая, дом деда Авдея стоял. Именно здесь кипела их колхозная жизнь в военные и послевоенные годы.

          А склон горы, что с правой стороны, до сих пор лысый, коровы пасутся на нем. А ведь во время войны он, с такими же парнишками, как и сам, на конных плугах вспахивали весь этот большой склон, чтобы сеять потом рожь и пшеницу. В основном, для бойцов армии, что сражались на фронтах войны с Гитлером.

          Сюда, в дом, которого давно нет, как и всех остальных, привел он молодую девушку, которая стала его женой. Да, именно ту самую, что рано утром провожала его до калитки, долго всматриваясь ему вслед. Вся жизнь пронесется перед глазами, сидя под этой гостеприимной, развесистой березой. И отец, пропавший без вести, в первые же месяцы войны. И мать, полезшая в подпол за картошкой и там же скоропостижно скончавшейся. И умерший первый сынок. И уход его в армию, когда оставил он в осиротевшем доме, беременную жену, которая через несколько дней родила ему снова сына.

       Много хорошего, и не очень, можно вспомнить, но надо работать. А вот и солнце пошло на закат. Пора собираться в обратный путь. Скоро стадо придет, а с ним и их непутевая корова, по кличке Дочка. А завтра повторится всё по новой.

      Какой-то несуразный рассказ получился. И про живность деревенскую, опять же, про корову непутевую, и про хозяев ее, мужа и жену преклонного возраста. Ну, очень уж похожих на моих покойных родителей. А может это и есть про них мой рассказ?  А что. Всё может быть.

   
                Я РАЗ ПОШЛА КУПАТЬСЯ

      - Ну, кто про что, а ты, как тот вшивый, всё про баню, - сказала бы моя покойная матушка, Мария Анисимовна, узнав, что я снова хочу написать про  жизнь свою, сено-копновозную, из далекого своего алтайского детства.

       - Ну, сколько же можно про это писать? Писано-переписано уж всё, кажись. Нет, ведь, неймется, никак. Что на этот, то, раз, удумал?

      Мог бы, но не состоялся такой разговор. При жизни матери, у меня не было никаких помыслов заниматься сочинительством и написанием воспоминаний о нашей жизни деревенской.

      Все документальные воспоминания о детских годах, лежат у меня в виртуальной папке, под названием “Картинки из далекого алтайского детства”. Вот именно – картинки. Нет-нет, да и всплывет перед глазами, какая-нибудь, картинка. Ясная картинка, со всеми подробностями, хотя уже больше шестидесяти лет с той поры пролетело.

       Ну и как же, в этом случае, не поймать ее на лету, да застолбить быстренько. Вот и на этот раз, у меня, очень уж, деликатная картинка вспомнилась. О детском, эротическом фольклоре, если уж совсем по грамотному.

       А если по-простому, то мы, потихоньку, росли-росли, и как-то, тоже потихоньку, стали понимать, в чем же отличие наше, от тех же девчонок. Слава богу, уже один десяток лет прожили, пошли по второму, какие-то, неизведанные доселе чувства, к противоположному полу, стали появляться.

       Тут бы взрослым самое время помочь, деликатно подсказать и рассказать, что к чему. Куда там! Это в конце пятидесятых, начале шестидесятых, то! Вот вам два примера из той жизни, без каких-либо комментариев.

       Идет в старом, куячинском клубе детский киносеанс, еще в том клубе, что напротив столовой когда-то стоял. Киномеханик, Вяткин Николай Николаевич, знает что в таком-то эпизоде будет происходить… Нет, боже упаси, не постельная сцена, а безобидный поцелуй влюбленных. И ведь стоит же мужик у окошечка, терпеливо ждет, переминается с ноги на ногу, чтобы успеть захлопнуть объектив кинопроектора, пока губы влюбленных не успели соприкоснуться. В зале свист, топот ног, но целомудрие подрастающего поколения и на этот раз было сохранено.

     Или, еще смешнее. Учительница, Мария Александровна Фефелова, ведет урок ботаники. Тема, связанная с опылением цветков. С пестиками и тычинками. Пестик понравился. И формой и предназначением. Саша Налимов, царство небесное, балагур и весельчак, кричит с места:

       - Мария Александровна, я чего-то не понял, кто к пестику этому ластится? И чего им от него нужно?

       В классе хихиканье. Лицо Марии Александровны пошло красными пятнами.

       - Налимов! Вон из класса! А мы переходим к следующей теме.

       - Ну и куда тут податься бедному крестьянину? – сказал бы мой покойный тесть, Геннадий Маркович. Куда не кинь, всюду клин. Сплошные запреты и недомолвки. В клубе окошечко закрывают, в школе с урока выгоняют. Скорей бы лето, сеноуборка, вот там свобода слова, там точно нет, и учителей и киномехаников рядом.

     Там, в горах, на косогорах, трудятся десятки парнишек, и их сокровенные разговоры, на самые сокровенные темы, могут слышать только их верные кобылы, на которых пацаны шоркаются по горам-косогорам, да жеребята, что шлындают рядом. Но те и другие будут молчать, кобылы в знак полной солидарности со своими наездниками, а жеребята, в силу их недостаточной жеребячьей соображалки.

      Я как-то раньше писал, что мальчишки приспособились изменять на свой детский лад, взрослые матерки, чтобы потом можно было безбоязненно осыпать ими, и кобыл своих, и даже сверстников. Но на этих косогорах, многие из нас услышали, впервые в жизни такие стихи, от которых, голова во все стороны начинала непроизвольно крутиться. Не дай бог, где-нибудь поблизости женщины-накладчицы отдыхают, и услышат, всё это художественное чтение. А у них ведь вилы в руках, с толстыми черенками, кстати, и некстати, если что не так пойдет.

     Декламировал стихи, обычно, паренек, что был постарше своих слушателей. То, о чем взрослые, так от нас тщательно скрывали, тут тебе выкладывалось, как говорится, на блюдечке, с голубой каёмочкой. Можно бы дальше, да некуда. Правда, добрая половина слов и действий, были еще юным слушателям, незнакомы и непонятны, но и этого было вполне достаточно, чтобы с замиранием сердца осознать, так вот, ёшкин кот, что нас ожидает в скором будущем. А с непонятками надо бы, по мере сил, срочно разбираться, это совершенно точно.

      Вот проникновенно, прям с душой, рекламирует парнишка в кругу малолетних слушателей стих “Я раз пошла купаться, за мной следил бандит”, где есть такая строчка, которую, я, конечно же, благоразумно изменил:

      - Ля-ля, соскочит. Об камень … поточит. Газету почитает и снова начинает.

      Ну, если первое действо, то, что ля-ля, тополя, более-менее понятно, то зачем соскакивать, чтобы его об камень то точить? Во-первых, надо еще чтобы этот камень под рукой был всегда, а во-вторых, как же это сделать, ведь это тебе не ножичек какой, и в-третьих, а на кой черт это надо вообще делать? Может лучше и не начинать пробовать, это ж какие страсти-мордасти предстоит пройти.

      Дальше – больше. “Газетку почитает и снова начинает”. Оказывается, в этом процессе, надо еще и газету читать. Ну и дела! Это что, выходит, на всякий случай, надо еще всегда в кармане газету носить. Пойди, найди ее на берегу, когда на тебя нежданно, случай счастливый свалится. А какая газета предпочтительнее? “Пионерская правда”, “Комсомолка” или “Правда”? Ну, тут точно, без вариантов. “Пионерка” - газетка для несмышлёнышей, “Правду” почитаешь, то, может статься, что враз позабудешь, зачем ты здесь появился. Значит, только “Комсомолка”, с ее лозунгом – вперед, комсомольское племя!   Даёшь задор комсомольский!

       Сейчас я пишу об этом с изрядной долей юмора, но мысли вокруг всего этого, несомненно, в детских головах тогда витали роем.   Похабных стишков было немало, но чаще всего декламировался именно тот, о котором я вспомнил выше.  Еще был стих, “Ехал Пушкин на Кавказ”, “Папе сделали ботинки”, “Одиножды один – жил в деревне господин”, “Задумал, братцы, я жениться, на девке молодой” и другие.

       Ну, что? Вспомнили, мои позавчерашние мальчишки, эти детские стихи, или, вернее, похабные стишки для детей? Конечно, вспомнили, отпираться бессмысленно. Кто-то с радостной улыбкой, мол, ну надо же! Благодаря тебе, действительно вспомнил, казалось, уж давно-придавно, позабытое.

       А какой-нибудь шельмец, со смущенной улыбкой, скажет, мол, что касаемо меня, так я и слыхом не слыхивал о таких стихах. Ну и ладно! Оно и немудрено. Ведь они гуляли среди нас, ну максимум, лет до четырнадцати, а дальше они нам нафиг не нужны были. Но то, что они гуляли среди нашего брата, в те года, и в том нашем возрасте, это сущая правда.

      К слову сказать, такие веселые и большие сборища деревенских мальчишек случались только тогда, когда шла закладка силоса. Тогда в одном месте работали десятки копновозов, масса народа, вот тогда были и   стихи, и игры, типа “чугунная жопа” и много чего другого.

       Затем, все работающие на закладке силоса, разбивались на мелкие группы, и начиналась, до самой осени, заготовка сена. В каждой группе было всего лишь по два копновоза и один гребельщик. Три пацана, которые за день могли перекинуться меж собой, всего лишь несколькими словами за обедом. Какое уж тут чтение стихов, не женщинам-накладчицам же их читать. Они сами кого хошь, просветят, если что. Кстати, за летние месяцы работы на заготовке кормов, я успел поработать с  десятками женщин. Всякие попадали, но большей частью, доброжелательные и отзывчивые. Разговорчивые и не очень. Разговорчивые мне нравились больше, чем молчуньи.

      Получается, что за лето, будучи копновозом, я разговаривал, большей частью, с этими двумя женщинами, третья, девушка-подскрёбщица, не в счет. Вернее, женщины разговоры вели меж собой, энергично и умело орудуя вилами, кучку за кучкой складывая их на волокушу, а я оказывался, как бы,  невольным слушателем. Самое главное, виду только не подавай, что прислушиваешься к их болтовне, а то ненароком спугнешь их на самом интересном месте.

     Подъехав, в очередной раз, к верхней кучке вала, застал, как раз, начало их разговора. Начало было весьма многообещающим.

     - Ну, сколько можно терпеть Марии его измены, прости господи, муженька её грёбаного. И совестила и уговаривала кобеля этого, по-всякому. И по-хорошему и при помощи сковородки. А тот страмец онаглел совсем, почти кажну ночь проводил у этой сучки, а утром, как ни в чем, ни бывало, заявляется домой, да еще жрать требует.

     - Не вытерпела всё же Мария, доконал он ее своими похождениями, пошла, через некоторое время, за ним, к дому этой шалавы. А они даже крючок на дверь в сенках не удосужились накинуть. Потихоньку зашла, а на кровати только одна голова из-под одеяла выглядывает. В темноте не разглядит, кому голова то принадлежит. Мария хвать, за край одеяла, то, и сдернула его с койки. А увидала, ты не поверишь, кино и немцы…

     - Ну, что стоишь. Понужай кобылу свою, да бегом к зароду, - это рассказчица уже мне говорит.

     - Пару кучек еще можно положить, - из последних сил, пытаюсь дослушать конец истории, что на самом интересном месте прервалась.

     - Езжай, езжай, некуда класть твои кучки, смотри, эту хоть не развали по дороге, довези до свинки.

      Ну вот, как всегда. Когда подъехал за очередной копной, с надеждой дослушать историю, а там уже и позабыли, о чем разговор вели, всего несколько минут назад. Уже горячо обсуждают, какой товар завезли вчера в сельповский магазин. А я вот сиди теперь на кобыле своей, и майся в думах, какое же кино и немцев, могла увидеть неведомая мне Мария, когда сдернула одеяло. И ведь не спросишь.

     Детство, детство. Вишь, ведь какое дело то. Выходит, не хочет отпускать от себя, даже до самой старости. Коли такие истории с картинками, вернее картинки с историями, всплывают в памяти периодически. Или вот этот дурацкий стишок, который до сих пор в памяти сидит. Не знаю, для чего только. Но крепко засел в памяти моей, зараза. Вот послушайте:

            Папа шлянтий, мама шлянтий
            Не гулянтий, не вилянтий.
            И сидела я одна, у распёртого окна.
            Вдруг подходит джентельман.
            И с медалью на груде.
            И с заплатой на жопЕ.
            Не хотитца, ли, пройтитца
            Там, где мельница вертитца,
            Где лиспендричество сияет
            И фонтаны шпинделяют?
            Не хотитца? Как хотитца,
            Я один могу пройтитца.
            Руки в брюки он затёр,
            И на мельницу попёр.

      В школе нам учителя, поочередно входя в класс, на свои уроки, старались вбить в наши “бестолковки” различные, конечно же, по их мнению, самые важные законы Ома, теорему Пифагора, синус с косинусом, химические формулы и много чего другого. Без знания их, мол, ваша жизнь и не жизнь вовсе. Мы, в ответ, дружно и согласно, кивали головами, а как только за учителем закрывалась дверь, то от теоремы Пифагора оставалось в наших головах только одно изречение – Пифагоровы штаны, во все стороны равны.

     А вот историю про отца Онуфрия, что поведал пьяненький тракторист, Федор Савельевич, почему-то, запомнил влёт. Историю, где все слова начинаются только на букву О. Чудеса, да и только! И не надо было записывать, она до сих пор сидит в голове, будто бы и не пролетели эти шесть десятков лет. Не слыхали? Тогда слушайте:

     - Однажды, отец Онуфрий, осматривая окрестности Онежского озера, обнаружил обнаженную, оголенную Ольгу. О, Ольга, отдайся! Обогрею, обую, одену! Ольга отдалась. Окончив онную операцию, отец Онуфрий от оплаты отказался.

      Да, ребята, рассказанное мною сейчас, ну совсем никак, не сообразуется с теперешним половым воспитанием подрастающего поколения. Даже не берусь судить, лучше, или хуже оно стало, это воспитание. Я вспомнил всего лишь малюсенький кусочек из детства своего. Оно у меня было и уже никогда больше не повторится. Как и не повторятся никогда события тех далеких времен в моём краю, в моей деревне. А жаль, черт его побери! Очень жаль. Но не будем о грустном. Жизнь продолжается и это хорошая штука, как ни крути!

   
                НЕ МЫЛЬСЯ! БРИТЬСЯ НЕ ПРИДЕТСЯ!

             Давненько уж это было, чуть ли не полвека назад. Но стоит только вспомнить, как рот тут же расплывается в улыбке. Жили мы уже на Дальнем Востоке и на свой родной Алтай приезжали только в летние месяцы отдохнуть.

           Отдохнуть, это, конечно, большое преувеличение. Отдыхать мы будем потом, когда вернемся обратно домой. Или молодые и глупые еще были, или еще как себя обозвать? Но зачем переться в деревню именно в то время, когда там вовсю идет сенозаготовительная страда и каждый погожий денек, как и каждый трудоспособный человечек, на вес золота.

          Ну ладно бы раз, так нет, раз за разом, накопив за два-три года отпуск подлиннее, садишься в самолет и чуть ли не подталкивая его задницей, летишь. Куда? А всё туда же, в свою родную деревню.

        Сено помогали ставить многим. Отцу, матери и тестю с тещей – это святое. А дальше - устанешь перечислять, одним - за коня, другим - за грабли, третьим - за мед, четвертым, пятым… Стоп! Извините! Уже не сможем, отпуск кончился, мы завтра уезжаем. Ну как же так! А мы на вас так надеялись. Жаль.

       Зато возвращались с отпуска стройными и загорелыми. На что тёща моя всегда говорила:

      -Когда приезжаете, то вы такие бАские, белые, а уезжаете, как чугунки черные.

       Ну, вообще-то я совсем  про другое хочу речь вести, просто это, как-бы вступление, чтоб разговор, покрасивее, начать. Не знаю, можно ли здесь говорить о том, что кроме заготовки кормов, мы еще и употребляли. Причем частенько. Почти ежедневно. Ежевечерне. Для сугрева, для аппетита. За начало работы, за успешное ее завершение. Да мало ли причин найдется, на благое то дело.

          Пили, в основном, пиво, сваренное тещей, великолепным мастером в приготовлении этого напитка. Не путать этот божественный напиток с обыкновенной брагой, если кто сравнить захочет, то здесь вас не поймут, здесь это пиво. Можно добавить слово - алтайское. Не обидятся.

         А речь не о пиве, а о том, как к тестю с тещей приехал из районного центра сват ихний, да не один, а со своим товарищем. Даже и не лично к ним приехали они, а по делам, вроде как сват был страховым агентом.

        Днём делами страховыми гости занимались в деревне, ну, а вечером сели, как и положено, за ужином, пригубили, потом за встречу, потом за здоровье всех присутствующих. Короче, всё, как обычно.

        Мужики попались крупные, с животами. Ели – пили много, но пора и честь знать, уже ночь близится на дворе. Тёща вынуждена была сделать из-за гостей некоторую перестановку в наших местах спальных. Нам с женой постелила постель в зале, где они с тестем раньше спали. Гостям разложила диван в дальней комнатке. Там же, на другой кровати, должны были и она с тестем переночевать.

        Не знаю, по-моему, тестю в ту пору и пятидесяти лет не было, ревнивый мужик был, особенно в годы молодые, ревновал тещу чуть-ли не к каждому мужику. А тут два мужика, в принципе, совсем чужих, будут спать рядом с его женой, через какой-то узенький проход между кроватями. Ему-то уготовано было место у стенки, мало ли куда женщине надо ночью встать.

       Когда все улеглись и вроде-бы засыпать уже стали, началось самое интересное.

      Полежав некоторое время у стенки, тесть вдруг сообразил, а ведь стоит только протянуть гостю руку с соседнего дивана и вот она, его любимая Валюша, уже в руках чужих. Хорошо, пока не сплю еще. А если усну?

     Ну, уж нет! Не бывать этому! Через дверной проём нам было видно, как схватив какие-то тряпки и подушку с кровати, он ложится на пол в проходе, громко пробормотав при этом:

         - НЕ МЫЛЬСЯ, БРИТЬСЯ НЕ ПРИДЕТСЯ!

        Кому предназначались эти слова, теперь уж не узнать никогда. Может жене своей, может гостям, а может и тем и другим.

        Всё, ребята! Заслон поставлен! Хрен вы, по-тихому, через меня перелезете, враг не пройдет!

       Хорошо, Макарыч, придумал, в засаду лечь, но не мог он учесть одного, фатального, для всех, продолжения. И для нас с женой тоже.

        Через несколько минут тишины с дивана раздались сперва робкие звуки, похожие на храп, которые через полчаса достигли такой мощи, что кажись, все окна в доме полопаются от вибрации. Два толстяка устроили такой концерт, каких я в своей жизни более не слышал. Куда там симфоническому оркестру до них!

        Первым не выдержал “пограничник”, что на рубеже между “своими и неприятелями” в засаде лежал. Начисто забыв, зачем он, и самое главное, ради кого, он охранял священные рубежи, мой тесть, Макарыч, позорно убёг на уличную веранду, хотя и там было не намного тише, чем в горнице.

       Вторыми не выдержали и мы с женой. Подхватив одеяло и подушки, мы ретировались в баню, больше отступать было некуда. Но и там не повезло нам. В предбаннике устроили себе спальню гуси с гусятами. Так что и там нам пришлось до утра выслушивать их бесконечное гоготанье.

           Так что – НЕ МЫЛЬТЕСЬ, РЕБЯТА, БРИТЬСЯ НЕ ПРИДЕТСЯ!!!


                ЧТО, ОПЯТЬ ПРО СТРАСТИ ЗУБНЫЕ?

         Не повезло парнишке с зубами. Ой, как не повезло! С самого, что ни на есть, “щенячьего”, то, бишь, с детского возраста. Проблемы зубные, преследовали его, видать с тех пор, как память детская стала их фиксировать.

       Посудите сами. Не успели вырасти вместо двух молочных зубов, постоянные, те, что сверху, как вдруг за ними, вторым рядом, стали вылазить еще два. Полноценных, два зуба, причем круглой формы. Ну и дела… мать их за ногу!

      Это у кого там зубья в несколько рядов растут? У акул, кажись. Ну, а ежели, у сыночка, вслед за зубами, жаберные щели на спине появляться зачнут. В охапку, да нет, за ручонку, и бегом в поликлинику, к зубному эскулапу, матушка, тотчас, его потащила.
    
     В пятидесятых годах, века прошлого, в районном селе, были и такие врачи. Дородная тётя, в очках, чуть ли не с папиросой в зубах, это ее парнишка, когда взрослее стал, с артисткой Фаиной Раневской, за один и тот же, персонаж, считал.

      Посмотрела эта “Фаина Раневская” в рот, недоразвитому акуленку, в лице этого мальчугана. Так посмотрела и эдак. Постучала железякой по зубам, незаконно вылезшим. А просто так, на всякий случай. Наверное, удостовериться, не прилепил, ли их пацан, хохмы ради.

      Глубокомысленно изрекла:

       - Случай, прямо, скажем, интересный. Но скажу вам, мамаша, что удалять их, ни в коем случае, нельзя. А потому, нельзя,  дорогая моя, что они напротив глаз выросли. В общем, при удалении, можно повредить глазные нервы, и ваш мальчик попросту ослепнет.

     - Вот те на! Страсти-мордасти! И что же прикажете делать нам в ситуации этой. Ведь они вскоре догонят, и может статься, даже перегонят, в росте и братьев своих, передних.

    - Могу вам посоветовать в данной ситуации, это сточить их, хотя бы пока наполовину, при помощи вот этой бормашины.

       Люди, добрые! Я обращаюсь сейчас к старшему поколению! Вы помните это чудо инженерной, медицинской, и еще, черт знает, какой, мысли, тех времен.

     Этого монстра, этого пугала, всех и вся, кто хоть раз перешагивал, порог зубного кабинета. Злодей, стоящий на самом видном месте, ждущий очередного несчастного, допотопный робот со щупальцами, колесами и тросиками, заканчивающийся гибким шлангом со сверлом или наждаком на конце.

       Это он страшный – когда молчит еще. А когда заработает! Это же смерть фашистским оккупантам, натуральным образом, получается! Колеса и колесики завращались, бормашина завизжала сродни… Да черт знает, сродни чему. Громко и противно – это совершенно точно!

     И вот врачиха, усадив парнишку в кресло, давай, форменным образом, изгиляться над ним, стачивая наждаком, хоть и маленьким, эти лишние зубы.

     Дым изо рта, слезы ручьем из глаз! Зубы раскалились – язык обжечь можно! Никакого охлаждения, хотя бы, путем ополаскивания рта водой. Уревевшись, весь в слезах, с уменьшенными на треть зубами, вышел мальчуган из кабинета, поклявшись, больше ни в жисть,  не посещать такие кабинеты.

       Наивный чудак, малолетний! Твоя жизнь только начинается, а вместе с ней начинаются и твои проблемы с зубами. Это твой рок, твоя карма, твоя родословная и черт знает, что еще. Почему, черт знает? Ты сам прекрасно знаешь, чем помогал разрушению своих молодых зубов. Что, неужели, забыл, как комковой сахар грыз, сидя в деревенском клубе, на детских киносеансах, или еще чего припомнить?

       И повезло тебе в тот первый раз, малыш. Тогда в райцентре электричество было и хоть какая-то скорость, у того наждака была, при обточке. А вспомни, спустя несколько лет, когда эти же врачи приезжали в школу, в деревню твою. Тогда, когда ты впервые услышал слово “кариес”,  и тебе сверлили зуб, чтобы пломбу поставить.

       Света то электрического, не было тогда днями в деревне, и врачиха, правда, была уже тогда не “Раневская”, раскручивала эту бормашину, эту “самопряху”, посредством нажатия ногой на педаль, как на швейной машинке ножной. Во, дела! Ногой – педаль, рукой – в зуб! Точно ведь говорят – ни в зуб ногой! Ногой на педаль давить надобно.  А ты говоришь! То ли еще будет, в жизни твоей, ей, ей!

       А что же, в конце концов, с зубами, что вторым рядом выросли? Не поверите! В этой же поликлинике, когда мальчишку привели на вторую подточку-обточку, мужчина-врач, просто-напросто, и обалдел, и охренел, услышав, какой вердикт вынесла предыдущая врачиха. И что она с пацаном творила.

         А после того, как он кончил  удивляться, очень быстро, один за другим, вырвал оба зуба. И кажись, даже без всякого наркоза. Но, вроде, как с сочувствием, что парнишке пришлось вынести от прошлой, дурацкой, обточки-подточки.

      Парнишка алтайский вырос, на флот Тихоокеанский забрали служить. Появилась возможность сделать капитальный ремонт зубов, он незамедлительно воспользовался ее. Да вы читали его рассказ, вероятно, “Здравствуйте! Вам привет от Черданцева!”

      Из того, советского лечения зубов, больше всего, напрягала, вчерашнего парня, процедура обезболивания. Он ее боялся больше, чем само выдирания зуба. Вжался в кресло зубоврачебное, а спиной слышишь, как врач, в металлической биксе, выбирает для тебя, один из многоразовых шприцев, и обязательно потом насадит на него  самую толстую и тупую иглу.

       И вот уже слышишь, как эта игла с треском раздирает твои дёсны, сначала с одной стороны, а потом и с другой. И уже с нетерпением ждешь, саму процедуру удаления, лишь бы скорее этот кошмар закончился.

      Поэтому, как нельзя, кстати, была прочитана им заметка в местной газете, что военный госпиталь, недавно построенный в поселке, оказывает все стоматологические услуги под наркозом. Приноси с собой на процедуру энное количество денежек, простынь или большое полотенце и одного человечка для сопровождения.

       Обязательное наличие сопровождающего, несколько напрягало бывшего флотского паренька. Ну, да ладно, зато ничего не услышу, не увижу и не почувствую. Вперед! Полотенце в пакет, денежку в карман, сына в сопровождение.

      Идти совсем недалеко, госпиталь рядом. Сидим в коридоре, под нужной дверью. Ждем. Через какое-то время дверь открывается и нашему взору предстала картина, ну, которую, я уж никак не рассчитывал увидеть.

     Три человека. Посередке, бедняга-пациент, с кляпом во рту, и бессмысленными глазами на лице. С левой стороны, врач, с правой, медсестра. Бедолага, их обоих обнял за шеи, или они его, за руки держат. Пытаются идти. Вот именно – пытаются. Но пациент хоть и стоит на ногах, но шагать, совершенно разучился, на тот момент. И вот, перед изумленным взглядом моим, такая картина. Врач, со всей силы, пинает в пятку, бедняге. Тот делает, как бы, шаг вперед. Затем наступает очередь медсестры. Та, по другой ноге. Так, передвигая ноги пациенту, процессия медленно двинулась в темный конец коридора. Возвращались уже вдвоем.

       - Следующий! Где следующий?

       А следующего уже давно и след простыл. Благо, деньги заранее не отдал. Сопровождающий сзади, еле поспевает.

       - А ты что, рванул то? Струсил, что-ли?

      Ну как бы ему, помягче, ответить. Не струсил, но такого отношения к себе, не хочу. Да, грешным делом, и не ожидал такое, увидеть. Надо же, как развернулись то, как поставили это дело на поток, коммерсанты от медицины, что у них даже нет времени, чтобы привести пациента в чувство в кабинете.

          - Следующий! Ну, кто еще желает?

           Да нет уж. Лучше мы по старинке. В кресле, сжавшись, но в сознании своём, а не в беспамятстве.

      К чему опять всё это вам рассказал? Да вспомнилось просто. Как там моя покойная матушка говорила – кто, про что, а вшивый, - про баню. Так и у меня.
    

                БЫК И МОГИЛКИ ДЕРЕВЕНСКИЕ

           В одном из отпусков на Алтай, мы с женой Галиной, решили посетить полузаброшенное кладбище бывшей сельхозартели “Алтайский партизан”, где были похоронены мои бабка, Арина Ивановна и братик старший, Толик.

            Умерли они оба давно, около семидесяти лет назад, так что не только крестов, даже места, где они были похоронены, не определишь. Как впрочем, и  десятков могил других колхозников этой артели.

        Правда, несколько могил, с хорошими, добротными, лиственными крестами, окрашенных в голубой цвет и огороженных, опять же лиственным, самодельным штакетником как будто указывали, что это погост, что здесь люди лежат. Прах людской, если уж быть точным.

      Да, и эти то, могилы сохранились потому, что ушли эти люди в мир иной, сравнительно недавно. Друзья и земляки отца моего по этому колхозу, видимо по их желанию, их положили тут, хотя всех уже давно хоронят на двух других кладбищах села.

     Вот  один из них, товарищ отца, Степан Герасимович Рехтин, который тоже лежит сейчас здесь, еще при жизни своей, подобрал с земли крест, на котором еще можно было прочитать, вырезанные ножом слова, что здесь покоится Черданцева Арина Ивановна, то есть мать моего отца, а значит, моя бабушка.  Я  не видел её, потому как ушла она за несколько месяцев до моего рождения.

    Подобрал с земли этот подгнивший крест сердобольный мужик, Степан Герасимович, положил его в оградку своих родителей. Отцу моему о находке своей сказал. А он уже его нам потом показывал.

       Но это я рассказал как-бы прелюдию, вступление, к тому действию, которое потом приключилось с нами.

       Перешли вброд с Галиной речушку, вышли на ровное место, где когда-то стояли дома колхозников, где жили мои родители, где и я родился. Конечно, сейчас это заросли травы, деревьев, ничто не напоминает, что здесь когда-то кипела жизнь. Работали, влюблялись, женились, рожали детей и умирали.

     Несли всех умерших туда, на довольно крутой взгорок, где сейчас стоит одинокая, высокая береза, да несколько крестов голубеют сквозь траву и могильные оградки.

     Летний день был теплым и солнечным. Деревенскую идиллию дополняло стадо коров, пасущихся на горе, выше кладбища. Слышался, знакомый с детства, уже и полузабытый звук ботала, привязанного к шее животного.

     Ботало, что и колокольчик, должен был издавать звуки, пусть не такие мелодичные, как у колокольчика, но обязательно громкие. Обычно вешают на шею блудливой коровенке, которая сама любительница шастать, где не попадя, да еще других коров за собой уводить.

     Пастух, слыша звук ботала, даже не видя своих подопечных, знает, что ему делать. Ботала были разных размеров и фасона, короче, как говорится, кто во что горазд. Обычно это были поршни от тракторов и машин, с привязанной гайкой внутри. По силе звука и тональности они совершенно разные, поэтому если их в стаде несколько, то и пастуху лучше ориентироваться, кто где.

     Опять отвлёкся. Решил я жене показать тот крест бабушкин, и мы, не спеша, перешли  ровный лужок и стали подниматься в горку на кладбище. Были уже на полпути к нужной оградке, как почувствовали неладное.

      Неладное, исходило от стада коров и телок, вернее от его верховного правителя, быка, если уж совсем по простому. Это у него, оказывается, на шее болталось ботало, звуки которого мы слышали еще у речки.

     Теперь этот быня начал еще и порозовать. Не знаете, что такое “начал порозовать”? О-о-о! Этот бычий рёв обычно переводится как:

- Ну, погоди теперича! Счас я  ужо вам устрою кузькину мать! Ну, или что-то в этом роде.

     И чем этой сволочи мы с Галиной не понравились? Шли совершенно в другую, от его, и от его стада, сторону. Ну, была на мне желтая футболка, но ведь не красная же. К тому же, как говорят, все быки, да и коровы тоже, поголовно сплошные дальтоники.

      Смех, смехом, но дело стало принимать  нешуточный оборот. Эта тварь, бросила на произвол судьбы своих жен и любовниц, то, бишь, коров и тёлок и с угрожающим рёвом понесся в нашу сторону.

        Тут дальнейшая трактовка моих действий край расходится с трактовкой Галины. Сначала моя версия.

      Я, как настоящий мужчина и глава семьи, ответственный за безопасность вверенного мне подразделения, быстро и четко оценил наши силы и возможности. Стоять и спокойно ждать, когда этот бык подбежит к нам и поинтересуется, а что вы тут делаете, однозначно отпадает.

      У березы, до которой мы не дошли всего несколько метров, я, если бы был один, может и нашел бы спасение, бегал бы вокруг нее, пока у быка не закружилась голова и он не упал бы замертво.

     Но, нас то, двое, а с таким хвостиком, двоим за стволом не спрятаться. Значит надо искать другой вариант. Это я сейчас так долго рассусоливаю, а тогда решали считанные секунды. Бык был рядом и я, кажется, даже чувствовал   выходящий пар из ноздрей.

     Могилы! Огороженные, высоким штакетником, несколько могил, вот что нас может спасти, не знаю отчего, разъярившегося не на шутку быка. Быстро оторвав две штакетины, с противоположной от быка стороны ограды, мы  юркнули в дыру и распластались в высокой крапиве, меж двух или трех крестов.

      Лёжа на земле, мы слышали хрипы и всхлипы быка, неожиданно потерявшего нас. Долго лежали, боясь пошевелиться и привлечь его внимание. Наконец, звуки его ботала стали отдаляться, и мы смогли немного отдышаться.

        Это я вам сейчас рассказал, как развивались действия с этим быком, а вот как потом Галина обо всём этом рассказывала:

      - Когда бык с ревом бросился в нашу сторону, Владимир вдруг резко рванул в гору, откуда только прыть взялась, оставив меня с быком наедине. Подбежав к могиле и оторвав штакетины, он залез внутрь и уже оттуда стал звать меня.

       Ну что я могу на это сказать? Женщина, она и есть женщина. Я, включив всю свою соображалку, можно сказать, от смерти нас спас, или от увечий тяжких, а меня обвиняют чуть ли не в позорном бегстве и оставлении товарища на поле боя.

    Да, бежал. Может даже статься, что впереди ее, Но мне же надо было обеспечить спасение, схрон подготовить, между прочим.

    Ну, да ладно. Полежали, вылезли, огляделись. Постепенно возвратилось чувство юмора. Приставил на место штакетины, и теперь уже, другой, верхней дорогой, пошли обратно в село. А внизу, у реки, наш бык, слыхать, хвастался своим подружайкам, как он загнал в могилу, двух, причем совершенно живых, людишек. И один, точно, был одет в ярко-желтую футболку.

      А мы шли и смеялись. Вот скажи кому-нибудь, как нам, живым, пришлось спасаться у усопших, ведь ни в жизнь не поверят. Царства вам небесного, спите спокойно, земляки. Извините, если покой ваш ненароком нарушили. Не со злым умыслом, а спасения для.


                ДЕРЕВЕНСКИЕ ПРИКОЛЫ

       Вот уж что-что, а приколы в деревне могут случаться каждый день, да и случаются, конечно. Просто на них уже никто не обращает внимание. Рукой махнули. Живут да и живут люди. Считают, всё путём у них. Как говорится, всё, как у людей, или – не хуже других живём.

      Ну, а если поразмыслить, да вспомнить, кой чего, и кое-что.

      Сидим как-то с отцом и матерью за столом, а дело было в один из отпусков моих дальневосточных. Длинных, по продолжительности, бывало и по два, а то и по три месяца. Сидим, значит, может, выпиваем даже, коль отец мне тарелку с грибами пододвигает.

       - Попробуй, сынок, солёненьких. Я ведь как корову утром пойду искать, обязательно насобираю маленько.

      - А что за грибы то, батя?

      - Да кто их знает. Но ты не бойся, они все съедобные. Ешь.

     Насторожило, что отец даже не знает, чем меня потчевать собирается. Ну, всё же выбрал из тарелки гриб, который мне знакомым показался, насадил на вилку. Уже, было, ко рту поднес. Но тут, как на грех, глаза мои поймали крупный заголовок, в лежащей, здесь же на столе, газете “ПРАВДА”.

      Значит, происходило это еще до 90-го года и родители, оба, в партии еще состояли. А заголовок гласил ТРАГЕДИЯ В ТАМБОВСКОЙ ОБЛАСТИ. И коротко о том, что вся семья, наелись каких-то ядовитых грибов-мутантов. В общем, все… того… значит. Не за столом будет сказано.

     Ну, блин, дела! Аккуратно положил гриб в тарелку. Мол, расхотелось что-то.

    - Слушай, отец, а под Сосновой маслята есть? Ведь раньше их там много было вдоль кромки леса.

    - А черт его знает. У меня туда корова не ходит. Я здесь хожу, в наших логах, в Дарьюшкиным, да в Трофимовым.

     Ясно, как говорится, сам бог велел мне сбегать туда, да самому и проверить. Если повезет, маслята, с картошечкой молодой, на сковороде, очень даже неплохой закуской могут получиться.

      Как был в футболке и трико, взяв только пустое ведро, отправился на “тихую” охоту. Сперва, через поле, засеянное подсолнухом и кукурузой на силос, а там уже, вот они, и первые листвяшки.

      Боже, это сколько же лет прошло, когда я в последний раз здесь был? Наверное, еще школьником. Точно. И было это на сдвоенном уроке географии, когда незабвенная Мария Александровна, нас, пацанов, отправила на самую вершину этой горы, туда, где стоял деревянный маяк, а девчонок повела за собой к речке куячинской.

      У каждой группы было по барометру-анероиду. Тех, что на уроках нам показывали, круглых и тяжелых. Должны были зафиксировать там и там показания приборов, а потом вычислить, какую же высоту имеет наша Сосновая. А раз моря поблизости нет, так сойдет ее высота и к уровню речки.

    Ну, как говорится, я опять не в ту степь. Ходил, ходил, а маслят-то, которых я хотел положить в сковороду, как не было, так и нет. И вот, наконец, удача!

    Не один, а целая семейка маслят, будто бы только и ждала, когда я их в ведро положу. Попутно, краем глаза вижу рядом с грибами или дырку в земле, обычно там пчелы земляные живут, или осиное гнездо маленькое.

    Не успел я срезать первый гриб, как получил очень даже ощутимый укус. Да, еще в то место, что спины ниже. Не успел сообразить, что, да как, получаю второй, и в то же место!

     Полундра! Так это же рой пчел на меня напал! Надо драпать! Да побыстрей! Вы не поверите! Я бежал быстро, как только мог, но эти проклятущие и не думали, кажется, отставать. Потому, как я еще несколько раз получал от них приветы. И вот что странно – в одно и то же место.

     Отдышался только дома, рассказывая родичам о случившимся. Полез в карман своих тоненьких трико, того, советского образца, в то место, которое больше всех досталось от нападения.

    И вытащил из карманчика заднего… дохлую осу! Ах ты, сучка! Так это ты меня одна согнала с горы, попав каким-то неведомым путем мне в карман. Так это ты, своими укусами подгоняла меня лететь с горы, пока я тебя не раздавил ненароком. А у меня-то в голове целый рой пчел. Злых, кровожадных, но кусающих, почему-то, в одно и то же место.

    Ну и чем не прикол? Да уж. Кому прикол, а кому и не очень.

    А вот еще один. Этот где-то, годов так восьмидесятых, когда еще тесть живой был. И тоже в одном из отпусков. Кстати, о смерти тестя. Конечно, не прикол, а трагический случай, но которого совершенно не могло бы быть.

     Нашел же кто-то, в одном из логов близлежащих, полуразвалившуюся землянку-схрон, видать еще с тех времен, когда Алтай был наводнен многочисленными бандами. Останки человеческие и подле них ружье, вернее, ствол и приклад трухлявый.

      И ведь не поленился, сначала выманил этот ствол, потом приклад новый к нему сделал, ствол очистил от грязи и ржавчины. И получил незарегистрированный ствол какого-то калибра.

      Видать стреляло это ружьишко, иной раз и самопроизвольно. Как и в тот раз, когда он его, прикладом вперед, в свою коляску мотоциклетную, совал. В нескольких километрах от села, куда ездил капканы свои на козлов проверять.

     Взведенное ружьишко было, а фиксация слабенькая, вот и разворотило бок фронтовику бывшему. Не японцы, так сам себя по глупости порешил.

      Ну, а я, как обычно, опять в сторону ушел. А в тот раз у нас с ним полная идиллическая картинка была. Во-первых, лето. Во-вторых, ехать на покос, в тот день, почему-то не надо было. В третьих, нам тёща выставила трехлитровую банку своего знаменитого напитка, под названием пиво “алтайское-куячинское”. Название, правда, сам сейчас только что придумал, но вкус и крепость действительно были отменные. Дай бог тебе здоровья еще на много лет, любимая моя женщина!

   В четвёртых, лишних ртов вокруг нас не было, посему вытащили стол на свежий воздух, к задней стенке кухни, перед глазами малинник с ягодой, птички поют. Короче, пей, ешь и жизни радуйся.

      Чем и занимались. Но я потом, про тестя сказать не могу, стал чувствовать какой-то дискомфорт. Уж больно часто мне приходилось пригибаться к столу, потому как в воздухе, сначала раздавалось угрожающее гудение, а затем и сам источник гула, быстро увеличивающийся в размерах, то ли шмель, то ли шершень. Выяснять точную принадлежность особи было некогда.

     Сначала думал, что этих летающих “бомбовозов” привлекает запах нашего пива и это случайные гости. Но, нет. Они, оказываются, заходят тут на посадку, глиссада у них тут, летчики бы так сказали.

     Поднял голову вверх и верно, чуть повыше дырка в подгнившем бревне сруба и они в нее ныряют. То, на взлет, то, на посадку. Что бы сделали в данной ситуации два умных мужика, трезвых и “адекватных”, как говорит мой друг, Серега Антонов?

      Правильно, отодвинули бы стол в другое место, лучше прежнего, и наслаждались бы себе и дальше,  пивом, вперемежку с разговорами.

      Так это не про нас, а про тех, кто в “адеквате”, сказал бы опять, мой друг, Серега. Мы же стали думать, как наказать этих летунов гудящих, чтобы им впредь неповадно было в наши разговоры встревать. И придумали. На свои головы.

      Как самый молодой из нас двоих, я сходил на летнюю кухню, и принес полный ковш кипятка. Тестя в сторону отодвинул и шарахнул этим кипятком по стене, в надежде…  А какая могла быть надежда, если в это дупло попало самое ничтожное количество кипятка этого.

     Но вполне достаточного, чтобы все обитатели этого дома вконец рассвирепели. Мать честная, сколько же их стало выползать оттуда, готовые пронзить своими огромными жалами всех своих обидчиков.

     Обидчиков? И где же они? А их давно уже след простыл. Сидят два голубчика, один молодой, второй, не очень, на кухне и смотрят в окно. А там беснуется, не эскадрилья, полк целый летающих “бомбовозов”, шершней-шмелей, или как их там.

      Но самое обидное. На столе осталась стоять недопитая банка тёщиного пива, про которую никто из нас и не вспомнил, когда позорно удирали с поля боя. А сейчас оставалось только терпеливо ждать и перепираться, кто же кого надоумил, провести такую сногсшибательную операцию.

    Вот так и жили. Работали, ели, пили, веселились. Ну а приколы? Так как же без них жить-то.
      
   
                КОНЁК-ГОРБУНОК, ПО КЛИЧКЕ СЕРКО

      - Владимир, привет! Как хорошо что я тебя встретил, всю деревню уж взял и всё без толку, - бригадир резко осадил коня.

       -Ты же вроде в отпуске сейчас в своей школе, так что выручай, дорогой.     Косарь временно нужон на конную косилку. Дмитрия Косова срочно на трактор садят, заместо заболевшего Савельича, а сегодня у нас первый выезд на покос наметился.

     - Как-то, неожиданно. Я ведь на конной косилке, Иваныч, и не работал вовсе. Если по-честному, то и коней в косилку даже запрягать не приходилось ни разу.

    - Да брось ты дурака валять – не умеет он! А то я не знаю, будто! Беги скорей к дому Дмитрия, пока он не уехал, он тебе всё покажет и подскажет, если что и взаправду не знаешь. Лошади с косилкой уже давно дожидаются тебя. Да, чуть не забыл. Заверни на конюховку, там у Ивана Яковлевича, пристяжного получишь.

          К восемнадцати годкам своим, Владимир, по крайней мере до сего дня, на все сто процентов был уверен что с лошадьми у него всё давно покончено. Осенью, через каких-то пару тройку месяцев, на защиту Отечества заберут. Итак почти десять лет стажа, ерзанья и шорканья по алтайским горам и логам, на конях сугубо женского рода, то есть на кобылах.

      На молодых, но это редко, преимущественно, в годах уже. С обязательным довеском, в виде молодого оболтуса-жеребенка. Разных мастей, характеров и темпераментов насмотрелся за эти годы копновоз и гребельщик Вовка.

     Почему на кобылах? Так оно и понятно. Сил у кобыл гораздо меньше, чем у их собратьев мужского роду, то бишь, меринов. Опять, кормить же потомство молоком своим, периодически надобно. И даже страшно подумать, что бы было, если тех же кобыл-матерей в косилку запрячь, а их шпана рядом бы крутились. Вмиг без ног остались бы. А вот копны возить, да грабли таскать, самое то.

      У дома Дмитрия стояла пара лошадей, запряженных в косилку. Вороной масти был коренным, в середке переминался с ноги на ногу гнедой красавец, а вот место пристяжного, что слева, было пусто.

      Владимир, вспомнив слова бригадира, что нужно за пристяжным заехать на конюховку, поинтересовался у Дмитрия, почему же он сразу его там не запряг, на что получил ответ, который его очень даже озадачил.

     - А как ты себе представляешь, умник, чтобы необученного, вчерашнего жеребенка в косилку сразу запрячь, на которого еще и узды ни разу не надевали, не говоря уже о хомуте на шею.

     - Так это что, выходит, совсем необъезженных коней всем в пристяжь дают, что ли?

    - Про всех не знаю. Но обычно так мужикам их и всучивают на обучение. Потом пять рублей за это к зарплате прибавляют.

    - Ни хрена, себе, - так, вероятно, сказал себе Владимир, вот влип так влип! И ведь как-то западло отказаться теперь. В трусости обвинят злые, деревенские языки. Но и перспектива быть переломанным, вдобавок с сотрясением мозгов своих, перед самой службой, совсем не радовала парня. За пять советских рублей, на которые он, в конце шестидесятых годов, мог купить только  бутылку водки с закуской. Да пару раз в кино сходить, по двадцать копеек за сеанс.

      Обговорив и разузнав все нюансы работы на косилке, Володька, сев на дырчатое, железное сиденье, которое на стальном листе крепления, приятно покачивало, понужнул коней и поехал в сторону конюховки.

     Конюх, Иван Яковлевич, давний друг отца Владимира,  поджидал его у ворот загона, где стояли десятка два лошадей. При приближении двух своих  собратьев, одни, прядя ушами и фыркая, с любопытством стали подтягиваться ближе к краю изгороди, излаженную из длинных жердей. Другие, ничуть не обращая внимания, занимались ежедневными, не совсем понятными, процедурами, массируя своими зубами, коротко остриженные загривки у подруг и друзей.

    - А ты чего это прикатил на Митькиных лошадях сюда? А где же сам он?

    Узнав в чем дело, почесал в задумчивости затылок свой.

     - Да, паря, дела… И кого же мне тебе в пристяжь дать то? Чтоб не сильно убийственно для тебя было. А вот, посмотри-ка, как тебе вон тот красавец, Серком его нарекли.

      Поодаль стоял белоснежный конек-горбунок, ну, чисто сказочный герой, из русских народных сказок. Миниатюрный, весь какой-то, точено-утонченный, ну совсем не похожий на своих взрослых собратьев.

    - Яковлевич, так это разве не жеребенок? Что-то уж больно маленький.

    - Был жеребенком, да кончился. Возраст подошел, пора взрослую жизнь начинать парню. А что маленький, так удаленький! Будет. Ну как? Бери, не пожалеешь.

    Серка и ловить вожжами в загоне не пришлось. Володя потихоньку подошел к нему, погладил по шее, по его оттопыренной, нижней губе. Такой, трепетной и мягкой, но с такими колючими и редкими волосками бороденки. Незабываемое, с прошлых лет, ощущение.

        -Извини друг, угостить тебя, разу нечем. Не знал, что у нас состоится встреча такая. Всё впереди. Угощу тебя, еще не раз, чем-нибудь вкусненьким.

    Подумалось парню, наверное, хороший и добрый парнишка-копновоз был у матери этого жеребенка, когда этот несмышленыш бегал за ней. Владимир, как бывший копновоз со стажем, знал, что за два месяца ежедневного летнего общения можно так приручить жеребенка, что тот будет полностью доверяться ему. Был у парня случай, когда вчерашний жеребенок узнал его зимой на конюховке, как будто и не было нескольких месяцев разлуки. Сколько радости было у обоих тогда от этой встречи.

    Время идет, к загону стали съезжаться остальные косари, у всех было запряжены, как и положено, по три лошади. Но на косилках сидели  штатные работники совхоза, и у них было время обучить своих пристяжных чуть раньше.

   Надеть узду на Серка у Володи не составило никаких проблем. А дальше? А мужики за забором уже советы стали давать один за другим.

   - Ты, давай, попробуй потихоньку сесть на него верхом. Если начнет трепать, то падать здесь одно удовольствие, не ушибешься.

     Действительно, многолетний навоз с остатками соломы, что перина пуховая, ну подумаешь, если только чуть-чуть изваляться придется.

     Чтобы не напугать Серка, Владимир подвел его вплотную к забору, взобрался по жердям повыше, перекинул ногу через конька и сел… И вот тут началось! Но совсем не то, что может втайне и хотели увидеть мужики за изгородью. Серко подломил свои передние и задние ноги и просто-напросто, самым бессовестным образом, улегся наземь.

    -Слезай, мол, мой юный повелитель!  Кина не будет! Приехали.

      Озадаченный Владимир слез, погладил Серка по морде, пробормотав ему попутно в ухо:

    - Что же, ты делаешь, приятель, люди же кругом. Сам позоришься и меня, следом.

   Вторая попытка, точь-в-точь, повторила предыдущую. И третья и четвертая. Он не возмущался, не пытался седака сбросить на землю, он просто аккуратно и грациозно ложился. Циркач, блин! Тебе бы в цирке выступать, а не косилку таскать по горам алтайским.

    - Брось ты эти эксперименты, на хрен! Выводи его из загона, привязывай за сиденье, пусть за косилкой телепается, а то мы так и к вечеру на Шубинку  не доберемся.

    Парень, с помощью конюха, вывел Серка к косилке, привязали уздой за сиденье. Вроде бы, тронулись. Но не все. Когда поводья натянулись и потянули Серка за косилкой, тот вдруг отчаянно воспротивился.

       Куда это меня, без моего, на то, согласия, хотят увести! Не пойду! Упёршись всеми четырьмя копытами в землю, да так, что на жопу свою даже сел, он этак думал справиться, несмышленыш, с двумя полнокровными лошадиными силами в лице Воронка и Гнедка.

    Да еще, ремешок уздечки под горлом, кислород перекрыл, да кто-то из косарей его бичиком, по сидящей жопе, погладил маненько.

      Пришлось вставать, и впервые, в своей молодой, конской жизни, подчиниться людям. Так и шел он за косилкой добрых пять километров до Шубинки и только богу известно, какие мысли роились тогда в его головушке.

     А дальше, еще тошней! Надели на его красивые плечи хомут, тяжи прицепили к косилке и стал стоять наш красавец от середняка Гнедка по левую руку, если с хвоста смотреть.

    А спереди, так вообще изумительная картина получается, почти как на картине Васнецова ТРИ БОГАТЫРЯ. Правда масти малость перепутаны и стоят не том порядке, но неизработанный, белоснежный красавец Серко, выглядел в этой тройке просто великолепно.

    Про саму косьбу рассказывать особо и нечего. Порядка шести-восьми троек лошадей тянут за собой косилки, которые растянулись друг за другом на большом круговике, пока еще не скошенной травы. И только  стрекот этих косилок, щелчки бичей, да периодические, непечатные окрики косарей, выражающих своё отношение к своим лошадям, и косьбе в целом, нарушают летнюю идиллию этого зеленого, горного рая.

     Володя внимательно следил за своими подопечными, особенно за молодым пристяжным своим. Может кто-то  и не знает, что такое пристяжной, так вот краткое пояснение. Изначально эти косилки рассчитывались, что их будут таскать два коня, поэтому они и назывались пароконными.

    Основная тягловая сила, это два крепких мерина, которое посредством деревянного дышла и сбруи, жестко привязываются к косилке. Пристяжной, он и есть пристяжной. Пристегивают его к этим двум работягам, посредством двух тяжей к вальку, что привязан к косилке, а узду привязывают поводьями к узде соседнего коня.

         Нет на нем органов управления в виде вожжей, да если, по честному, пользы от него в этой упряжке ни на грош, а вот мороки выше крыши. Но это для него, что курс молодого бойца на службе, азы его будущей лошадиной работы, да и жизни в целом.

 Надо вам повернуть налево, к примеру, а это значит, середняку надо своим телом сдвинуть этого пристяжного в сторону, да еще обтоптать ноги этому оболтусу. Слава богу, что при повороте направо, а они при  косьбе только  и присутствуют, этот пристяжной не путается под ногами.

     Зачем тогда он нужен? Только лишь для постепенного вовлечения вчерашнего подростка в нормальную рабочую жизнь. Вот и ходит остаток дня красавец Серко круг за кругом, понуро опустив голову и кляня про себя свою горькую долюшку.

    Но всё, когда-нибудь, да кончается! Кончился первый трудовой день и для Серка нашего. Правда, не совсем кончился. Надо еще до деревни доехать, косарей своих до дому доставить, а потом уж самим в ближайший лог. И поесть и отдохнуть.

     Приехавшему конюху сдали спутанных лошадей своих, хомуты прикрыли травой от дождя. Фуфайки на спины своих молодых, чтобы помягче было сидеть. Ну, всё? Тогда тронулись с божьей помощью.

     И тронулись. Правда, один пошел задним ходом. Все в Куячу, а он в сторону Куяченка. И хоть ты тресни, вперед ни шагу. Конечно, это был Серко.

     Уставшим, и поэтому злым мужикам, было не до выкрутасов этого придурка, они, по-быстрому, привязали поводья к хвосту наиболее смирной лошадки и процессия двинулась. Самым нелепым выглядел Володька, без поводьев в руках, да еще на прицепе, у впереди идущей,  лошади, с поднятым хвостом. Вот бы ученики его сейчас увидели, со смеху бы, поголовно, закатились. Ну что ж. Терпи, казак, атаманом будешь, так всегда говорил Володькин дед, алтайский партизан, Анисим Федорович.

    Дорога в пять километров показалась на этот раз в несколько раз длиннее. Всё успел передумать парень за это время, оглядывая знакомые с раннего детства лога и вершины. Конечно, в голове события почти десятилетней давности, почему-то, они наиболее ярко, запечатлелись в его памяти.

    Вот прошел как-то в сельском клубе фильм, где ловкие парни показывали своё умение ездить на лошадях. Да не просто ездить, а разные трюки вытворять. Ну, а мы на что? Джигиты, вот они, полон зал. Завтра лошадей, наших верных и смирных кобыл, будет не меньше.

     Назавтра, взрослые, целый день не могли угомонить своих копновозов, правда, на тот момент, они поголовно были лихими наездниками, скорей всего красными конниками, из армии Буденного.

    Рот до ушей растянулся у Володьки, от воспоминаний, когда пацаны пытались повторить сцену из фильма, где герой, сзади запрыгивает на лошадь и удирает прочь. Удирать нет смысла, все мы же участвовали в БЕГОВАХ. Так назывались тогда эти соревнования – чья кобыла быстрее всех. А вот сзади запрыгнуть на свою кобылу, это уже класс свой показать!

    Мелюзга, пузатая, ну как можно запрыгнуть на кобылу, если ты в школьном  спортзале не можешь даже через козла перемахнуть. Оказывается можно, если сильно захотеть. Или, хотя бы, попробовать.

    Не беда, что твоя головенка, вровень с тем местом, где у кобылы хвост начинается, было бы желание. Чтобы прыжок был удачным, надо кобылу развернуть по косогору так, чтобы ее голова внизу оказалась, а зад наверху. Может, по высоте то преимущества и нет никакого, зато разгон с горы для прыжка, ого-го, какой.

    - Ребята! Секи момент! – это так Володькин одноклассник, Мишка, объявил о своём сногсшибательном трюке.

     Пока он совершал свой разбег, кобыле надоело стоять в неудобной позе и в самый последний момент, когда Мишка уже был в воздухе, она сделала шаг вперед, чтобы ухватить пучок травы, который она уже давно перед собой узрела.

    Бедный Мишка головой, да прямо в то, прямо скажем, в непотребное место, и угодил. Правда, на мгновение, потом благополучно шмякнулся под задние кобыльи ноги. Оторопевшая кобыла не стала пинать неудавшегося конника, всё-таки, как-никак, из армии Буденного, и благоразумно отошла еще на несколько шагов вперед. От греха подальше.

     А у Мишки, вместо дня триумфа, состоялся день позора. Да еще его групповод соли добавил в  рану, произнеся:

    - Рановато тебе ишшо Мишаня  кобылу, без подставки то.

        Вот такие воспоминания и скрасили длинную Володькину дорогу. Перед селом он слез с Серка, размял свои затёкшие спину и ноги, и, ведя в поводу конька своего, пошли они в сторону конюховки.

      А на следующее утро, когда Серко, с большим удовольствием, съел из рук парня, большой ломоть хлеба, крупной солью обсыпанного, он без понуканий, как ни в чем не бывало, пошел вперед. Конёк-горбунок подчинился, и это была первая, но такая важная Володькина победа.
 
      А дальше пошли, как говорится, рабочие будни, незначительно отличавшиеся друг от друга. Владимир узнавал каждый день всё новые повадки у Серка, тот, вероятно, изучал также своего нового наставника. Подружились они крепко, хотя и не ссорились с самого первого дня. Скажем так, недопонимание, у некоторых личностей, было вначале.

      Хотя, что на самом деле у Серка в голове было, никому не известно. Вот хотя бы случай, когда Валерка Всмяткин, друг Володькин, упросил последнего, дать ему прокатиться на Серке его. Такое ощущение, что стоящий рядом, Серко слышал это, и был явно не в восторге, от такой просьбы. Может он недолюбливал Валерку, возможно и обиделся на самого Владимира, что отдал его в руки такому шалопаю.

      С первых метров, он вдруг сворачивает с дороги в кусты, и так по ним и носился, что когда он, вынес, вконец обезумевшего приятеля туда, откуда тот сел на него, на Валерку было страшно глядеть. Не только весь оцарапанный, но и рубаха в клочья разорвана.

    На вопрос, зачем же он решил по кустам кататься, тот только махнул рукой.

    - А он меня и не пытался  слушать. Он сам себе выбрал этот забег по кущам. Я же только молил, чтобы это все побыстрее закончилось, и глаза мои целыми остались, а не где-нибудь на сучьях висящие.

     И вот скажите на милость, что это было? Послушный, ласковый конь, вдруг показал себя совсем с другой стороны. Да, чужая голова, потёмки. Хоть и лошадиная.

    Так незаметно пролетел месяц работы, на которую бригадир  сосватал Владимира. Сегодня последний день работы, и к вечеру он должен пригнать косилку с лошадьми к дому Дмитрия, откуда и взял ее месяц назад.

    Но у парня созрела мысль самостоятельно выкосить два круговичка в одном из ложков. И самостоятельно  сметать в стог потом. Для коровы семейной. Тайком от отца с матерью. Пусть память останется о сыне, когда его на службу заберут. Сюрприз, так сказать.

     Сказано – сделано. По пути в деревню заехал в этот ложок. В свое время его уже выкосили, когда внизу силосную яму забивали, но вверху еще трава оставалась. Через пару часов, когда косьбу парень уже закончил, он заметил выше его покоса, в молодом, густом, березняке, лошадь.

    Странно, здесь ей, как-бы, совершенно делать нечего. Да и знакомой показалась она Владимиру. За месяц работы, он  заново стал узнавать  всех фермерских лошадей.

    Ба! Так это же молодой, пристяжной, с косилки Николая Фефенова, что потерялся несколько дней назад. Конюхи с ног сбились, его ища, а он, вона где, спрятался. И ведь никому и голову не придет, здесь его искать.

     Подойдя ближе, Володя понял весь трагизм положения бедной лошадки этой. Волосяное путо, коим обычно спутывают передние ноги лошадей, чтобы не смогли они в таком положении, далеко ускакать, сделало своё страшное дело.

      Для тех, кто не в курсе. Путо – кусок веревки, на одном конце которого петля, на другом просто узел. Охватываешь этим путом одну ногу лошади, несколько раз перекручиваешь, просишь, чтобы лошадка поближе поставила вторую ногу, похлопывая по ней, засовываешь узел в петлю, и таким образом передние ноги лошади всегда будут вместе.

      Придет время, распутываешь лошадь в обратном порядке, а путо пристегиваешь на шею, как ожерелье дешевое. Но из веревки путо, это вариант для копновозов, если потеряют, не сильно накладно будет.

     Другое дело, путо из конского волоса, то бишь из хвоста и гривы, коих периодически остригают. Плетут ту же веревку, но из этого волоса, традиционная петля на одном конце и деревянный барашек на другом.

      Мечта любого копновоза. Чтобы на шее его кобылки красовалось именно волосяное путо.

     А тут это волосяное путо сыграло роковую роль для бедолаги. Молодые, они ведь еще научиться должны, прыгать одновременно двумя ногами. А они, по привычке, стараются шаги делать. Вот и этот, до того дошагался, что этим путом содрал не только шкуру, но кажется и кое-что еще.

    Когда поближе наклонился парень над ним, он среди мухоты, облепивших, его раны, он увидел что-то белое. Может сухожилия, а может и кости даже.

    - Да, бедняга! И до речки не допрыгать, чтоб напиться, да и шагу то боишься, лишнего ступить. Давай, попробую, освободить тебя, только ты постой, пожалуйста, смирненько.

     Но когда Володя, еще даже толком и не успевший потянуть за барашек, чтобы в петлю его всунуть, получил такой сильнейший удар копытом, что отлетел на несколько метров, вниз по косогору.

    Злости на коня, как раз и не было. Он даже будто почувствовал боль его, когда сотни волосяных игл воткнулись в его раны тогда, когда он притронулся к путу.

     А вот боли у себя, он не почувствовал от этого мощного удара. Неужели это шок, про который он когда-то, что-то слышал. Зато он увидел возле себя кусок материи, похожий очень, на его прореху, от штанов. Да, это его ширинка, даже пуговицы те же.

     А что же тогда там, чего застегнутая ширинка всегда прикрывает? Неужели шок такой, что он до сих пор ничего не чувствует. Володька боялся опустить голову ниже, чтобы удостовериться. Он, как завороженный, всё смотрел и смотрел на свою прореху.

    Насмелившись, все же глянул, быстренько так глянул, чтоб в случае чего, сознание сразу не потерять. Ну и что увидел там? Трусы свои черные, сатиновые, увидел. А вот кровь и окровавленную часть тела, не заметил.

     Ну-ка, дай, рукой потрогаю. Ё-моё, радость, то какая! Всё на месте, всё цело и невредимо!

      Сидя на заднице, стал анализировать, что же произошло минутой ранее. Наклонился, значит, мотня штанов натянулась, и удар копытом пришелся в аккурат в эту натянутую мотню. Не ниже, и упаси бог, не выше.

      Чтобы окончательно удостовериться, Володька встал на ноги. Ну, так и есть! Брючной ремень держал теперь только остатки, что раньше брюками назывались. Обе штанины, по швам распоролись до самого низа, но всё остальное было в полном порядке.

        Засунув, лежащую на траве, прореху  в карман, парень, весело насвистывая, стал спускаться, к заждавшимся его, лошадям. Перед этим, клятвенно заверив бедолагу, что зла на него он, конечно же, не держит. И по приезду в село, сразу же оповестит, кого нужно, чтобы присылали сюда помощь.

      Вот так и закончился месяц из жизни Володи Калинычева, ничем, кажись, сильно и отличавшихся, от предыдущих. Разве что… ну да ладно.

          А вместо эпилога, автор сообщает своим читателям, что тому злополучному коню, в тот же вечер, была оказана вся необходимая ветеринарная помощь, и вскоре его вновь привлекли к работе.

         А вот своего, так полюбившегося ему, конька-горбунка, по имени Серко, Владимир встретил только через три года, когда вернулся в село после службы на флоте. Стоял его белоснежный красавец, привязанным у конторской коновязи, под красивым седлом, а на его голове красовалась узда, с великолепным, металлическим набором, ярко блестевшим на солнце.

         Ну, вот! Как тут не порадоваться за вчерашнего охламона, у которого, вначале только задняя скорость и включалась. В начальники выбился, вернее какого-нибудь шишку местного разливу возит на себе. Может главного агронома, а может и зоотехника. Пожалуй, не стоит, и подходить к нему, всё равно ведь не вспомнит и не узнает. Лучше уж со стороны полюбоваться. И вспомнить всё это.