СОН. Часть 2

А ещё в Луговом большой уютный дом дедушки и бабушки, с резным деревянным крыльцом, на ступеньках которого так здорово сидеть вечером, чувствуя, как собранное в них за день благодатным солнцем тепло, постепенно передаётся тебе, разомлевшей и не успевающей вместить весь этот наполненный играми, смехом, широкой, полноводной рекой, невероятными открытиями, до самого донышка пронизанный радостью счастливый день.
Там столько родных лиц, друзей и просто знакомых, начиная от бабушкиной усадьбы до круглой и аккуратной церкви на окраине села. Да один ликующий Нэлькин визг: «Настюха прыихала!» разве можно забыть?! А голос и руки бабушки Нюши!! Воркующие, мягкие и ласковые. Как её имя, такое домашнее, уютное, родное. Вот же Настя удивилась, когда узнала, что бабушка Нюша на самом деле - Анна Ивановна. Кто бы мог подумать?! Это точно не про неё. Только Нюша, всегда, всю жизнь. Настя не знает человека, которому так бы шло его имя.
И вот теперь построили границу. Ведь их Покровка, считай, приграничный посёлок. То есть граница всегда была, но какая-то не слишком серьёзная, что ли. Её братья старшие - Алёшка и Лёнчик, даже рассказывали, как в детстве, переходили её запросто, пешком, чтобы навестить своих и встретиться с друзьями. Жаль, Настя слишком мала и не может этого помнить. А теперь граница всамделишная. Вовсе нешуточная. И брату Лёньке, когда он пошёл в армию сказали, что её нужно охранять, потому что за ней - враги!
Как же это? - не понимает Настя. Кто враг?! Баба Нюша? Юлька или Шурик??!! А может Маруся с Нэлькой  вдруг стали врагами? Или её дед Степан? Он пасечник, всю жизнь имеет дело с пчёлами. Насте отлично известно, что люди, которые занимаются пчеловодством - самые мирные и выдержанные. Это их работа такими делает. И дело не в том, что ей дедушка об этом сказал, Настя и сама так думает. Потому что ходила с ним на пасеку в прошлом году и видела, как бережно и спокойно он обращается с пчёлами. Дедушка потом сказал ей, что пчёлы никогда не жалят просто так. Ведь оставляя своё жало в чьём-то теле, пчела гибнет. И потому делает это, только если возникает реальная угроза безопасности. Причём не ей конкретно, а семье. Вот за свою семью, за свой родной улей пчела готова умереть.
И Настя в самом деле не понимает, как же теперь быть. И никто ничего не может ей объяснить толком. Говорят, так случилось и всё. Или ещё говорят: подрастёшь - поймёшь. Вот этого Настя и вовсе терпеть не может, что значит - подрастёшь? А до тех пор, что прикажете ей делать? Оставаться в полном неведении? Хватит, она и так почти четыре года была в своей глухонемой изоляции. Больше не хочет. А самое страшное, что очень многие из хорошо знакомых ей людей, не только детей, но и взрослых, считают, что там, за такой близкой от них границы, действительно враги.
И переубедить их невозможно. Настя знает, потому что пробовала. И даже спорила, пыталась что-то доказывать и рассказывала про бабушку Нюшу, Шурика и Нэльку. И кое-кто над этим очень обидно смеялся. Настя даже не будет называть его по имени, потому что… Потому что просто не хочет и вообще, слишком много чести.
 Но она всё равно не понимает, как это так? Разве можно отделить себя от тех, кто там, а их от себя, только потому, что где-то там, на самом верху важные дядьки в костюмах и галстуках чего-то не поделили? Ведь одна половина в самой Насте - та самая! Значит, что же получается, Настя тоже враг, по крайней мере, на эту половину? И вообще, почему с ней никто не говорит серьёзно?! Ведь это несправедливо! Тем более что она уже давно не самая младшая в их большой семье, Ксюша и Кирюша младше на целых три года.
Вот о чём Настя думала, когда ехала с дядей Сашей в родную Покровку. Вообще, чаще всего Настю забирал отец, или Алёша. Но иногда, например, как сегодня, их сосед и папин друг - дядя Саша, который ездил в город по делам и возвращался в Покровку через Михайловское на своей служебной машине.
Настя просто засыпала его вопросами. Признаться, с ней такое нередко случалось. Особенно, если Настя волновалась. Лёня называл это приступом повышенной болтливости, спровоцированный долгим воздержанием. Но Настя не обижалась, во-первых, на Лёньку невозможно злиться по-настоящему, а во-вторых, какая разница, главное, что она может говорить! Правда, когда она волнуется, пусть даже и по хорошему поводу, понять её сложнее. Как же трудно бывает передать словами, всё то, что так легко, красиво и вольготно струится в голове!
Настя спрашивала, всё ли хорошо дома, почему её не забрал Лёша, приехал ли в Покровку Шурик, а тётя Оксана с Олесей?! А щеночек, что у дяди Сашиного Юрика - подрос уже? И как его назвали? Потому что в прошлый раз, когда она его видела, клички у него ещё не было. А деду Коле много подарков подарили? Дядя Саша не знает? Не спрашивал? Почему? Это ведь так интересно. Она сама тоже везёт подарок прадедушке. Ну уж нет, Настя не скажет, ещё чего. Это сюрприз. Дед Коля потом сам, если захочет, покажет. А какая погода в Покровке? Такая же?? Значит, снег ещё не растаял? И лёд прочный? Это хорошо, завтра можно будет с ребятами пойти к оврагу с санками. Интересно, мама дошила ей голубое платье? Нет, она понимает, что дядя Саша не в курсе, просто рассуждает вслух. А если нет, так в чём же она будет на празднике? А прадедушкин юбилей - это же праздник, верно? А Лёнчика отпустят его командиры хотя бы на день? А Юльку дядя Саша видел? Она сильно подросла? Неужели выше Насти, не может быть! Между прочим, Настя третья по росту на физкультуре. Вот как!
Через какое-то время, дядя Саша уже не выдержал Настиных расспросов и попросил пощады. А перед этим, в коротких паузах между Настиным потоком вопросов, пока она переводила дух, успел вставить, что Лёха не приехал, потому как у него смена на комбинате, щенка назвали Филькой, Юльку видел, подросла, но Настю ей нипочём не догнать, кое-кто из родни уже прибыл, а вот Лёнчика не будет, увольнительной ему не дали…
Уже при въезде в Покровку, в кабине стало необычно тихо. Дядя Саша глядя на дорогу, думал о чём-то своём, сдвинув над переносицей кустистые брови, а Настя, наговорившись и утолив первое, жадное любопытство, так ловко маскирующее её тоску по семье, по родным местам, смотрела в окно и улыбалась каким-то своим мыслям в предвкушении скорой встречи.
А за стеклом происходило настоящее чудо. На днях выпал свежий снег, и хоть к исходу зимы, надоесть успел достаточно, но был он такой нарядный и праздничный, так притягивал взгляд своей первозданной белизной и нетронутостью, что душа радовалась и пела.
Наверное, это ещё и от того, - подумала Настя, что несмотря на всю эту студёную, зимнюю картинку, во всём, во всём чувствовалось скорое наступление весны. И в воздухе, где нет, нет, да и почудится пряный запах первой травы. И в ветре, в котором ощущалось всё чаще тёплое дыхание, и в солнечном потоке, заливавшем кабину и нагревшем до спелой румяности всю правую половину Настиного лица. И в золотых лучах, что отражаясь в крохотной, снежной пыльце, переливались так ярко и весело, что любо было смотреть. И даже в дяди Сашиной кепке, сменившей меховую шапку, легко можно было угадать весеннее пробуждение земли.
А потом была встреча, долгожданная и радостная, суматошная и наполненная новостями, событиями, впечатлениями. Настю тормошили, гладили по голове, расспрашивали, улыбались, качали головами, и почти все говорили, что она молодец. И Настя тоже кого-то обнимала, улыбалась, отвечала на вопросы, кивала, носилась по дому, и в первые полчаса рассказала Юльке свою почти полугодовую историю любви к учителю плавания, слушала ответную исповедь, а потом они пытались говорить с Николь на украинском, русском, сильно укороченном английском, и в конце концов, все трое вполне успешно объяснялись на дико звучащей смеси из трёх языков.
А в доме, между тем, полным ходом шла подготовка к торжеству. Запекались куры и пироги. Мама Насти с тётей Алёной и Инной лепили вареники, дедушка Вася и папа разделывали свинину, а бабушка Галя и тётя Оксана с именинником прадедом Колей, тут же во дворе, готовили домашнюю колбасу.
После обеда, часам к трём пополудни, когда с работы пришёл Алексей, в большом зале уже стояли столы, покрытые белыми скатертями. Настя с Юлей, Николь и двумя соседскими девчонками, носились от времянки к столам, накрывали. Бабушка Галя зорким оком следила за всем происходящим, время от времени сокрушаясь, что нельзя по причине зимнего времени, накрыть столов во дворе. Бабушка переживала, что не всем  хватит места.
Вскоре появились первые гости. Сам дед Коля в парадном костюме и белой рубашке, занимал место в центре стола, рядом - дедушка Вася - его сын, тётка Мария - дочь, её муж, невестка - бабушка Галя, а дальше - внуки, правнуки, бывшие сослуживцы, друзья, соседи…
Сколько хороших слов было сказано в честь деда Коли, а сколько интересного Настя узнала о нём. Например, в юности, он мечтал стать геологом, учился в Москве и даже участвовал пару раз в геолого-разведывательной экспедиции. Но затем понял, что работа лесника ему гораздо ближе и роднее, вернулся домой и если приходилось покидать свой родной дом даже на короткое время, делал это с большой неохотой.
А ещё, будучи однажды на Балтике, он вытащил из моря тонущего человека и очень удивлялся, даже сердился, когда его называли после этого героем и даже хотели напечатать в газете его портрет. Сам дед Коля вовсе не считал свой поступок чем-то особенным и действительно был уверен, что на его месте так поступил бы каждый.
Всем хватило места в этом тёплом доме. Только на самом столе его было мало: переменялись блюда, всё время, ловко, почти незаметно, подносилось, подрезалось, подливалось, и недолго пустующее пространство стола тут же заставлялось новым и свежим.
Когда совсем стемнело, начались песни. Первым затянул про степь, виновник торжества, дед Коля. Пел он всегда душевно, густым, сильным голосом, и даже, когда ему подпевали сразу с десяток человек, его партия оставалась ведущей. Настя сидела, прижавшись к матери и слушала, боясь пропустить даже слово, хотя давно уже знала всю песню наизусть.
Потом были ещё песни, раздольные, широкие, как сама запорожская степь. А потом… Потом стали просить спеть тётю Оксану, она была известная певунья не только у себя в Луговом, но и в Покровке. Она поначалу отказывалась, и Настя, внимательная к таким вещам, давно приметила, что тётка её, как и некоторые другие гости, чем-то обеспокоена. Но то тут, то там, раздавались голоса: «Оксана, давай «Галю», пожалуйста!» И та улыбнулась, махнула рукой. Так было принято. Нельзя вынуждать долго уговаривать себя, когда тебя просят о чём-то люди, это значит проявлять неуважение, ставить себя выше других, вот, мол, глядите, что я за важная птица…
Оксана запела «Галю» и у Насти замерло сердце. Как всегда, когда она слышала эту песню. Даже тогда, когда и слов-то по малолетству да своей особенности не сильно разбирала. Что-то было в самой мелодии, в напевной её надрывности, что сердце Настино уже на строчках «Iдим, Галю з нами, з нами козаками, краще тобі буде, як в рідної мами», начинало болезненно сжиматься в предвкушении, что ничего хорошего не ждёт бедную, доверчивую Галю в этой поездке с казаками, а на строчке «підпалили сосну, від гори до низу», в глазах показывались слёзы, которые тем явственнее проступали, чем старательнее Настя пыталась их скрыть.
Голос тёти Оксаны высокий, сочный, проникновенный, был словно чем-то отдельным, самостоятельным, очень живым. Он подчинял и завораживал с первых секунд и не отпускал до самого конца. И даже потом, когда песня была окончена, отголоски, память о ней, ещё некоторое время словно зависали, дрожа и вибрируя в пространстве. И Настя не сомневалась, что все это чувствовали, и потому возникало молчание, которое ещё какое-то время никто не решался нарушить. Не такое, когда нечего сказать, а наоборот, полное глубинного смысла, когда сказать хочется много, но слова бессильны выразить то, с чем гораздо лучше справляется музыка…
Были и другие песни, и даже танцы. Дед Коля танцевал гопак с Шуриком, Олесей и бабой Галей, и это было очень здорово, несмотря на то, что каждый раз, когда дед пускался вприсядку, его приходилось поднимать. Вот же смеху было… А ещё в этот вечер, Настя танцевала с папой. И с Шуриком. А потом во дворе, под качающимся от ветра плафоном, была настоящая, снежная дискотека. Даже с цветомузыкой. Это тоже Шурик устроил, он, оказывается, привёз такую лампу специальную.
И ещё играли в снежки, и просто дурачились, и говорили по душам, и столько смеялись, что к концу вечера у Насти ломило челюсть. И никто не делал детям замечаний, не говорил, чтобы вели себя потише, и что им давно пора спать. Может, потому что завтра воскресенье, а может, всем подсознательно хотелось продлить ощущение праздника, задержать его, и хоть немного отодвинуть наступление следующего дня.
А потом были шумные проводы гостей, и никто уже не считал, что может быть сейчас не лучшее время для застолий и праздников, может нужно подождать, посмотреть, как оно пойдёт…. И вообще, все эти посиделки за большим семейным столом, и длинные тосты, и песни с плясками, всё это вчерашний день, не модно, не стильно, фи…
Нет так уже никто не говорил. Каждый уносил что-то с этого вечера. Это было видно по улыбкам, по блеску в глазах, по мягкому касанию рук.
Настя знала, потому что тоже чувствовала в самом центре груди, рядом с сердцем приятную, тёплую наполненность, когда ты находишься в хорошем месте и хорошо проводишь время с хорошими людьми. И больше всего получаешь удовольствие от того, что и ты тоже часть чего-то очень хорошего… И совсем не малая часть… Настя не знала, как точнее определить свои ощущения, но поняла, что они верны, когда, возвращаясь домой, услышала, как папа сказал маме негромко: «А здорово, что мы это сделали, правда?»

Продолжение следует...