Глупый доктор. Эпизоды

Роман Шебалин
Глупый доктор: Эпизоды



* * *

Человечек следовал по мосту Альтебрюкке, человечек торопился, вернее, он хотел торопиться, но правая нога слушалась плохо, человечек сдержанно ругался, потом оборачивался, хмурился, а после внезапно улыбался и хмурился вновь, вдруг чуть не потерял равновесие, выругался опять — и только тогда заметил: за ним наблюдают.

Человечек испугался. Он вскинул подбородок и дёрнул рукой куда-то в сторону, то ли будто пытаясь защититься от пристального взгляда, то ли словно желая отогнать муху.

Наблюдающий не двигался. Человечек сделал шаг назад, вновь замер, а потом, рассерженно дёрнув плечами, развернулся, чтобы продолжить торопливо ковылять к Бисмаркплац. И тут его наконец-то окликнули:
— Сэр, сорри… герр… послушайте!

Человечек снова дёрнул плечами и сделал пару шагов к подворотне.
— Да постойте же вы, герр Гёббельс, доктор, выслушайте меня…

Человечек замер, обернулся, его лицо исказилось гримасой нетерпеливого удивления.
— Доктор Гёббельс, это ведь вы, да?
— Доктор. Так. Видимо, вам известно то, что неизвестно мне. Вы знаете, кто я?
— Конечно. И я…
— Но я не доктор, я лишь…
— И я должен… У меня к вам…
— Это была мечта, я подал… но пришлось обратиться к фон Вальдбергу…
— У меня дело, пожалуйста, послушайте меня…
— Я мечтал; да кто вы вообще такой?
— Герр Гёббельс, послушайте. У меня дело.
— Хватит бормотать, что за дело? Вы меня знаете?

Наблюдающий — как ни странно — показался человечку знакомым. Откуда? Тоже студент? Явно ровесник, небольшого роста худощавый молодой человек, немец, но не без чешских кровей (человечек такие тонкости умел определять на глаз), одетый в дорогой костюм странного, должно быть, заграничного покроя — кто он вообще такой?

— Кто вы вообще такой? — повторил человечек. Он очень хотел топнуть, он даже сделал это, но лишь мысленно — впрочем, для убедительности снова куда-то неопределённо махнул рукой.
— Я хочу вас спасти. Я точно знаю, что вам нужно делать, я знаю, что вам надо делать в апреле 1945 года.
Человечек наконец-то заинтересовался наблюдающим:
— Вы больны? Вы сумасшедший?
— Нет же. Сейчас март 2027 года, вернее, март 1921 года, я объясню, не сейчас, у меня мало…
— Хватит!
— Прошу вас, да послушайте вы меня! — наблюдающий уже почти перешёл на крик. — Я всё объясню, но вы сейчас мне не поверите, а чтобы вы мне поверили… ну, скажем, вот: 13 марта 1933 года, запомните эту дату, запишите! Я к вам приду сразу после, я так могу, умею. Это будет доказательство того, что я не вру. И тогда я расскажу вам, как спастись. Да, а 10 мая, это тоже запишите, вы обратитесь к студенчеству и к нации с речью о народной гордости, о духе германского народа…
— Я обращусь к нации, — человечек криво улыбнулся, — конечно. Я запомню. Ко всей нации, несомненно. Что ж, знайте, я куда безумнее вас, я буду ждать — это интересно. Спасибо.



* * *

— Теперь вы мне верите, доктор Гёббёльс?
— Вы правы, теперь меня можно и нужно называть именно так. Хотя «рейхсминистр пропаганды» звучит также неплохо, не правда ли? — Гёббельс неожиданно приветливо улыбнулся. – Здесь, в Орденспале, пока всё только начинается, и нормальной охраны ещё нет. Впрочем, ведь вам не нужны двери.
— Всё верно, герр доктор, двери тут ни при чём. Я, если говорить простым языком, живу не в вашем времени, а как бы в будущем, относительно вас, конечно. Через пять с небольшим лет война, но она быстро кончится… Мне можно присесть?
— Да, вот стул, — Гёббельс указующе вскинул подбородок куда-то в дальний угол нового уютного кабинета. Пришедший, чуть поозиравшись, нашёл стул у самой стены и учтиво примостился на нём.

Гёббельс потушил абажурную лампу и вдруг резко встал, сделал три-четыре шага к центру кабинета, вернулся к столу и, полуприсев-полуприслонившись к нему, наконец-то спросил:
— Итак?
— Итак, я из будущего, — вцепившись в стул, затараторил пришедший. — Когда война станет подходить к концу, над вами нависнет опасность. Вернее, вы захотите всё сделать сами — не надо. Я подстрою так, чтобы вы смогли сбежать, но только, вы понимаете, я не смогу спасти ни ваших дочек, ни…
— Вы можете изложить это на бумаге? — перебил пришедшего доктор Гёббельс.
— Да-да, несомненно, как скажете, так, может, даже будет лучше, — пришедший закивал головой. — Вы должны меня простить, такое дело, я всё-таки волнуюсь — о моём визите к вам никто не знает. Да и не должен никто ничего больше знать. Всё это совершенно моя личная инициатива, я изложу, мне так легче, я более десяти лет работал с вашим архивом, часть бумаг вызывала у меня сомнения, я боялся, что вы меня неправильно поймёте — и у меня не будет шанса с вами переговорить. Мне ведь никто не верит. Никто не хочет верить, все смеются. Особенно эти еврейские потомки вашего Харальда. Вы представляете, еврейские! А я будто какая-то аномалия! Но вы же сами очень через многое перешагнули и ещё перешагнёте, вы как никто другой можете мне поверить и меня понять…

Пришедший говорил долго и путано. Но доктор Гёббельс не перебивал пришедшего, слушал, ждал, молчал.
— Да, на бумаге, конечно, мне нужна папка и пара листов, — пришедший наконец-то выдохнул. — А знаете, я так давно не писал ручкой, всё как-то больше голосовым набором или…
— Или? – переспросил доктор Гёббельс, оборачиваясь к столу. — Бумага вот. Пишите и оставляйте здесь, я пришлю кого-нибудь, скажем, через час, такое время вас устроит?
— Да, несомненно. Причём я допускаю что нечто вам покажется странным. Прибор, которым я пользуюсь, вряд ли в полной мере можно назвать «машиной времени», это как бы излучатель ограниченного радиуса действия. То есть, фактически прибор рассчитан на одного человека и привязан к моим биометрическим данным, проще сказать, к ДНК, я это попробую описать, вы же умный и образованный человек, вам наверняка будет интересно. Я рассчитал параметры на три посещения, мой следующий визит состоится 1 мая в восемь вечера, я всё запишу, без сомнения, мне так будет легче, спасибо… К сожалению, семьёй придётся пожертвовать в любом случае, но пока всё происходит правильно. Я понимаю, у вас сейчас много работы, День Национального обновления, новый антисемитский закон… Я не то чтобы какой-то ностальгирующий романтик, как теперь модно. Мне просто должны все поверить… Это ведь такой шанс и для меня, и для вас…

Тут пришедший заметил, что разговаривает сам с собой — кроме него в кабинете больше никого не было. Видимо, доктор Гёббельс вышел ещё пару минут назад. Пришедший вздохнул и осмотрелся. На столе в самом деле лежали чистые листы бумаги, которым надлежало стать носителем и свидетельством неимоверного авантюризма и безрассудства. Но к чёрту трусов и предателей! Сейчас пришедший поможет доктору Гёббельсу, чего бы это ни стоило.

Пришедший аккуратно присел — само собой, со своей стороны — к столу и принялся писать.



* * *

— Вы крайне глупый молодой человек, хотя и верный слову. Я даже не знаю, радоваться ли мне? Радоваться ли тому, что ценой собственной жизни меня спасает неудачник и трус? Радоваться ли мне, начинающему новую эпоху в вашей будущей истории, тому что — вы герой? И я горжусь вами, но, бог меня простит, какой же вы дурак!

Сейчас он говорил тяжело и размеренно, словно раскачивая огромный колокол. Словно он совсем разучился спешить и торопиться. Он ждал прихода гостя — и вот гость пришёл, чтобы наконец-то предложить ему — бежать.

Гость замотал головой:
— Нет-нет, вы не поняли, послушайте, то есть, вы меня неправильно поняли! Само собой, историю никак менять нельзя, но у вас есть шанс просто исчезнуть, в этой неразберихе вас никто не найдёт, я нашёл средства и договорился, ваш вертолёт будет ждать через полчаса буквально здесь, на Вильгельмштрассе, вы сможете скрыться, а там посмотрим… А мне надо быть у себя вот буквально совсем скоро…
— Нет, это вы послушайте.

Он наклонил голову и замолчал. Казалось, вдруг он что-то выкрикнет, пронзительно и резко. Но он тянул паузу, он внимательно смотрел на гостя. Эта жуткая животная пауза тянулась — сколько секунд или минут? Гость терялся, гость хотел уже что-то ответить, возможно, возразить, гость, внезапно дёрнувшись всем телом, набрал в лёгкие воздуха, но не успел…

— Так вот, теперь вы меня послушайте. Я знал, что вы придёте ко мне сейчас, но не потому, что об этом сообщили мне вы, — он, продолжая плавно улыбаться, нажал кнопку на обратной поверхности стола. Тут же дверь распахнулась, в помещение быстро вошли трое эсэсовцев.
— Обыщите моего гостя, всё на стол, но крайне аккуратно!

Гость снова дёрнулся, но теперь совершенно зря: его уже крепко держали двое, а третий обыскивал. Вскоре на стол были выложены: бумажник, связка ключей и пластин, нечто, напоминающее карандаш, и небольшая коробочка с внезапно засветившимся разноцветным экраном.

— Я оставляю глупого вас и глупого себя с вами. Когда найдут ваш обгоревший труп с моим (вернее, нашим) ДНК, то скажут: вот лежит глупый доктор Йозеф Гёббельс, который поступил мужественно, но бессмысленно. И вот он-то здесь и останется, с вами. Вернее, он останется вами. Послушайте! Видите, теперь я говорю вам «послушайте»! Вы меня понимаете? Да, я знаю, как вы опознаёте трупы, но подождите ещё четверть века — и никто ничего не сможет ни определить, ни доказать. Андроповская операция «Архив» по уничтожению моего тела поставит точку в вашей ничтожной карьере. Потому что оно будет вашим.

Да, теперь гость услышал то, что не могло быть известно в 1945 году, гость дёрнулся сильнее, но вырваться не смог: эсэсовцы держали крепко.
— Но… я же спасаю вас!.. — хватаясь за ускользающее, пробормотал гость. — Я ведь просто мечтал…
— Я не являюсь твоей мечтой, мой дорогой выживший внучек! — он наконец-то взорвался, резко переходя с крика на визг. – Ты думаешь, почему ты оказался возможен? Ты думаешь, почему ты прожил эту бессмысленную для себя, но полезную для меня жизнь?! Ты думаешь, в чём был смысл твоей жизни?! Прославиться за мой счёт? Доказать причастность к великому сыну великой Германии? Каков незадачливый хитрец, который, сгорая будет мучатся лишь одной мыслью – сколько Рейхсканцлеров сейчас в Фюрербункере?!

Он ёрничал, он издевался — и над гостем, и над всем Третьим Рейхом, и над тем глупым собой, который останется в памяти навсегда погребённых узников Фюрербункера. Да, он поставит «интересы нации над своими собственными чувствами». Он снова вырвет свой шанс, он вырвет его у теперь бессмертного Фюрера, у беззаветно обожающих его: нации, семьи и собственного внука. Смешной калека победит. Всех, наконец-то, навсегда.

Опять была тишина и пауза. Гость вяло пересчитал лежащие на столе папки. Папки лежали четырьмя стопками, рядом с бумажником, связкой ключей и темпоральным прибором-излучателем. Эсэсовцы ждали распоряжений.

Потом он продолжил — спокойно, медленно, тихо:
— Изучите эти материалы, также приобщив к делу… (он за секунду запнулся) артефакты. Сделайте правильно. Вы же понимаете, я теперь всегда смогу проверить. Срочно найдите штурмбаннфюрера Кунца и оберштурмбаннфюрера Штумпфеггера. Я покидаю это место и это время.  А через полчаса, когда этот доктор Гёббельс покончит наконец-то с собой и с тем, что ему дорого, вертолёт будет в вашем распоряжении. Всё. Зиг хайль!



* * *


Прежде чем отложенный на зеркальную поверхность журнального столика планшет погас, можно было заметить открытую на нём редактируемую статью «Луркоморья»…
— Всё врут?
— Это то, что вы хотели узнать?
— Но… на моём месте каждый бы, так сказать, полюбопытствовал, как вы относитесь, когда пишут про вас…
— С некоторых пор обо мне пишу только я. Наконец-то запомните это. Будем считать, что это моя маленькая месть.
— Но я…
— Но вы, товарищ капитан, сейчас очень торопитесь отвезти две папки. Вот эта — актуальный доклад Мединского, а это распоряжения по поводу нового назначения Александра Жарова, всё запомнили?
— Да.
— Забирайте и действуйте.

«Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп — милосердия, сочувствия, сострадания друг другу, поддержки и взаимопомощи…» — читал любопытный капитан ФСБ, раскрыв наугад одну из папок, пока скоростной лифт уносил его вниз, к первым этажам только что открывшейся башни «Империя».




Москва, 2019 г.