Зябко ей

«Человек смертен, и это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» (Воланд).

Лет тридцать назад это было. К соседке, бабе Саше, приехал брат и радостно сообщил, что с завтрашнего дня он – пенсионер! Теперь может пожить с сестрой, которую из-за вечной занятости навещать-то не часто получалось. А сестре, между прочим, было далеко за девяносто: плохо слышала, оттого говорила очень громко, на носу линзы сантиметровой толщины, опиралась на грубо обтесанную дубовую палку.

В первый пенсионный день дядя Витя, думаете, побежал в магазин за выпивкой? Все бы его поняли, с превеликим удовольствием помогли бы раздав... чё я говорю, разделить радость. Нет, он, как отметил Лешка Скурихин, поступил как интеллигент недобитый. Соскучился, понимаешь, по звону топора и запаху свеженаколотой поленницы. Выставил напоказ жидкие масла и в одной майке давай махать топором.

Мы жили в центральной усадьбе совхоза, в трехэтажном каменном доме на 12 квартир, где все еще топили дровами. Там потом провели газ, но печки разобрали не все: мало ли!

Поначалу, как ехидничал потом Лешка, у дяди Вити топор только скакал по чуркам, да дзенькал. Потом, видать, приноровился, а может генная память включилась, дело у него пошло. Когда я завернул домой пообедать, напротив подъезда высилась целая гора наколотых дров. Тут же стояла и баба Саша, опершись на свою палку:

– Какой молодец, дай Бог тебе здоровья!

Молодей пенсионер как раз, видать, намахался топором и вместе со мной поднялся на третий этаж – тоже, видать, перекусить-передохнуть.

Через пол часа стук в нашу дверь:

– Федя, сходи в сельсовет, Витька помер.

– Как это? Мы же с ним только здоровались!

– Топор поставил в прихожей и прилег отдохнуть. Накрыла на стол, подошла звать обедать, а он молчит. Даже чаю не попил...

Потом баба Саша сокрушалась не про чай:

– Сорок лет работал на заводе. Говорил, хорошую пенсию назначили. Хотел мне с первой пенсии шаль пуховую подарить – зябну я, – вытирала она слезы.