Скрипка

Роман Шебалин

Сказки и истории озера Штайнхудер Мер: СКРИПКА



— Может, сыграете нам что-нибудь на прощание?
— Позвольте, на чём? — Скрипач удивлённо огляделся, словно пытаясь понять, откуда именно мог взяться столь нелепый, по его мнению, вопрос.
Повисла неловкая пауза.
— Ну, скрипка же, иначе, зачем Вы её с собой носите, — изогнул правую бровь Доктор.
— Это… моя сестра. Как я вам на ней сыграю?

Мы переглянулись.  До сего момента Скрипач отнюдь не производил впечатление человека, с в некотором роде фантазиями, ну, вы понимаете…
— Вы хотите сказать, это — вашей сестры скрипка? — Да, вашей сестры, и вы везёте её, например, в починку…  — Потому что это очень ценная скрипка… — И дорогая! — Или Вам поручили…  — Попросили Вас…

Заговорили мы наперебой, выдвигая достаточно логичные версии нахождения инструмента в футляре у человека, которого я по банальности рассуждений представил вам «скрипачом», но тот только досадно махнул рукой. Мы замолчали.

— Скрипка, — повторил он. — Она вообще ничего не стоила. Уж я-то отлично знаю. Я сам купил её на базаре за сорок крейцеров.
— Ах, так это история! — обрадовался вдруг Писатель, — Вы нам расскажете?

— Да рассказывать тут нечего, — Скрипач передёрнул плечами. — И истории тут нет.  Всё, что случилось, может уместиться в две-три фразы, как… в этом футляре.
Он, чуть сдвинув приборы и чашки, положив футляр на сервировочный столик, щёлкнул замками, но футляр не открыл. Мы ждали. Я переглянулся с Доктором и Писателем и, чёрт возьми, как мне был знаком этот взгляд предчувствия новой увлекательной истории!

Тем временем наш Скрипач провёл ладонями по поверхности футляра, будто протирая его от пыли и ещё раз тронул замки. Я понял: он сказал уже слишком много. Он и не собирался ничего нам рассказывать, а теперь вдруг осознал, что не может не рассказать.

— Юстыся, — Скрипач улыбнулся, словно не нам, готовым внимать каждому его слову, но футляру или даже тому, что внутри него. — Моя маленькая Юстыся (он улыбнулся снова и снова щёлкнул замками, за сей раз закрыв их). Мы росли вместе здесь, на Штайнхудер Мер, хотя, большую часть времени я провёл позже в путешествиях.
Наш немецкий родственник, дядя Клаус, как мы его называли, практически заменил нам отца. Мать уехала в Пазельвак и жила там у своих родителей, пока нам не исполнилось по семь и девять лет. Потом она вернулась, ненадолго. Что сломало Юстысю, я не знаю. Мы жили здесь изгоями. «Поганые пшеки» по отцу и дети «той безумной» по матери. Но дядя Клаус был добр к нам, сам забирал нас из школы и часто дарил удивительные подарки. Фантазия редко изменяла ему. Может, у него были на то причины. Так вот, однажды мать вернулась. А дядя Клаус спустил её с лестницы.  Вы не поверите, мы смеялись.  Да, мы понимали, что эта — к неудовольствию соседей крикливая женщина — наша мать. Но мы смеялись, мы ведь были всего лишь детьми, а она была всего лишь «той безумной», которая почему-то решила увести нас в далёкий и чужой Пазельвак.

Вот с того дня Юстыся и переменилась. Слухи в маленьком городке разлетаются быстро, видимо, мои одноклассники и учителя решили меня разом пожалеть и оставить в покое. Последние несколько лет я доучивался самым обыкновенным учеником, хотя всё-таки чуточку «пшеком».  Чего нельзя было сказать о бедной Юстыси. Она теперь совсем не ходила в школу; сперва я пытался читать ей учебники, по потом, поняв неразумность такого времяпрепровождения, перестал.
Как-то раз, за несколько дней до очередного дня рождения Юстыси, которые мы отмечали не смотря ни на что, — дядя Клаус заговорщицки мне подмигнув, сообщил: «Знаешь ли ты, что твоя сестра больше всего на свете мечтает научиться играть на скрипке?» Я понимал, что дядя врёт. Он часто придумывал что-то такое, пытаясь нас развлечь, будто мы всё ещё дети. Обычно я отмахивался от его затей, но эта — мне показалась тогда достаточно занятной. Дядя мне вручил пару тех, ещё старых, гульденов — и отправил на базар, за инструментом.

Скрипку я купил, как уже сказал, за сорок крейцеров, у какого-то еврея в лавке на Мардорферштрассе. Он сперва запросил целый гульден, но я сторговался. Через несколько дней мы с дядей Клаусом и тетей Агнешкой (само собой, дядя был женат, только вот детей у них не было) — торжественно вручили Юстысе скрипку.
Ну, что значит, вручили? Мы открыли футляр, показали скрипку, Юстыся быстро пробормотала «спасибо, благодарна, правда, очень, очень», после чего скрипка была положена на стол к прочим коробкам  и шкатулкам, до которых Юстыся и дотянуться-то не могла.

Вот, собственно, и вся история. Я вырос и стал взрослым. Дядя Клаус состарился. Мать мы больше не видели и, кажется, даже не очень-то и вспоминали её… Мне надо было уезжать. Но я тянул с отъездом, я не хотел бросать сестру. «Ты понимаешь, — говорил мне дядя всё чаще и чаще, — скрипка была хорошим подарком».  Скрипка!
Ах, моя маленькая Юстыся!.. «Можно скрипку?» — иногда говорила она, впрочем, всё более и более — с трудом. Я открывал футляр — и стоял так перед Юстысей минут десять, пятнадцать, полчаса. Юстыся смотрела на скрипку. О чём она тогда мечтала, думала? Может, воображала, что звучит прекрасная дивная музыка? Может, эта была её музыка, кто знает? Вот так.  А потом я уехал.

Мы молчали, видимо, догадываясь, что это — ещё не вся история.  Наконец Доктор осмелился нарушить  изрядно затянувшееся, тяжёлое наше молчание:
— И теперь, это уже не та дешёвая скрипка за сорок крейцеров? Теперь она дорога Вам?

— Я же объяснил. — Скрипач вздохнул. — Скрипку выбросили в тот же день, когда умерла Юстыся, вернее, инструмент сломали, случайно, я не видел, опоздал. Позже я узнал, что скрипка вряд ли стоила хоть сколько-нибудь крейцеров, еврей обманул меня… Я много путешествовал и сюда, на Штайнхудер Мер почти не заглядывал, дела. Да, и вот, — и он ещё раз провёл ладонями по футляру, — моя маленькая Юстыся...  Её долго не могли похоронить, мы же католики, пастор отказался, но предложил отвезти Юстысю  в Готу(1), в  это жуткое место…  Позже дядя Клаус вручил мне футляр и наказал когда-нибудь развеять её прах над озером. Видите, в нашей семье все немного безумцы, даже я, который не осмелился перечить старику.  Мы часто играли с Юстысей здесь, на берегу, до того, как её разбил паралич. Не надо было приезжать матери, бедная Юстыся с тех пор не вставала и почти не разговаривала. Возможно, эта скрипка была чуть ли ни единственным, что пробивалось к её рассудку. Вот так. Вы позволите? Я бы хотел прогуляться по берегу один, ведь завтра уезжаю.

— Да, конечно, — внезапно встрепенулся Бакалейщик. — мы не вправе, не в праве Вас…
— Задерживать, — договорил на него Писатель. — Всего доброго Вам, удачи.

Я промолчал. Мне очень хотелось сказать нашему Скрипачу: Спасибо! И спросить, — действительно ли он в своих путешествиях всегда возил с собой прах покойной сестры в скрипичном футляре, но, само собой, в таком и подобных случаях я предпочитаю понимающе молчать, ведь история рассказана. Она такая и никакая больше.

Тем временем, попрощавшись с нами, Скрипач покинул оранжерею. Часы пробили шесть. Наступало время вечерних процедур, после которых мы обычно собирались в Буковой Зале у камина. Хотя, возможно, сегодня уже историй не будет, особенно если к нам вновь, видимо, в последний раз, присоединится Скрипач. И скорее всего — теперь он придёт без своей «скрипки».




1.— В тюрингийском городке Гота, в 1878 году, был открыт первый германский крематорий.