Мои университеты

      После окончания школы в 1958 году я поступил в Московский авиационный технологический институт (МАТИ). Тогда это было самостоятельное высшее учеб-ное заведение. Позже оно несколько раз меняло свое название, а в 2015 году указом Минобрнауки МАТИ был присоединен к МАИ.
МАТИ в те пору был сравнительно небольшим институтом, всего два факультета, механический и технологический. На механическом готовили специалистов по четырем специальностям: самолетостроение, моторостроение, приборостроение и неметаллические материалы. Я выбрал самолетостроение по совету знакомого студента. Он сам учился по этой специальности в МАИ и объяснял это так: «На всех факультетах готовят узких специалистов, которые в будущем занимаются проектированием отдельных частей самолета – двигателя, приборов, радиооборудования, а самолеты в целом создают те, кто прошел обучение по специальности самолето-строение». Действительно, все знают имена создателей самолетов – Туполева, Ильюшина, Сухого и других, но мало кому известны имена создателей двигателей, при-борного и иного оборудования. Я, конечно, хотел создавать самолеты и быть Главным конструктором, поэтому и пошел на эту специальность на механический факультет.
     О самом институте, об его истории его подразделений мы тогда практически ничего не знали. Сейчас об этом можно прочитать в Интернете. Вот что там написано об истории создания механического факультета, на котором я учился.
 «Он (механический факультет) был создан в 1947 году в результате объединения двух существовав-ших с 1940 года факультетов: самолетостроительного №2 и моторостроительного №3.
     Первым деканом вновь созданного авиамеханического факультета был доцент Василий Тимофеевич Дубасов. В 1948 году его сменил доцент Георгий Тимо-феевич Иванов, который был деканом около 20-ти лет.
Первоначально в состав факультета входило 14 кафедр:
- аэродинамика (зав. каф. Зоншайн С.И.);
- теоретическая механика (зав. каф. Дубасов В.Т.);
- технология самолетостроения (зав. каф. Мака-ров К.И.);
- теплотехника и тепловые процессы (зав. каф. Гухман Д.А.);
-авиационные двигатели (зав.каф. Масленников М.М);
-сопротивление материалов(зав.каф. Серенсен С.В.);
- детали машин (зав. каф. Лебедев Д.А.);
- металлорежущие станки (зав. каф. Решетов Д.И.);
- технология механической обработки (зав. каф. Каширин А.И.);
- неметаллические материалы (зав. каф. Лосев И.П.);
- электротехника (зав. каф. Попов Ю.А.)
- технология авиаприборостроения (зав. каф. Ар-риссон В.Я.)
- высшая математика (зав. каф. Тарасов Н.Б.)
- организация и планирование предприятий (зав.каф. Дегтярев В.И.»
Размещался МАТИ в годы моей учебы на двух территориях: младшие два курса учились на Николо-ямской улице, (тогда она называлась Ульяновской), не-далеко от метро Таганская, а старшие – в здании на углу Страстного бульвара и Петровки в самом центре Моск-вы, рядом с Пушкинской площадью. Оба места связаны с историческими местами Москвы, но мы об этом тогда и не догадывались. Только много лет спустя я узнал, что настоящее историческое имя Ульяновской улицы – Ни-коло-ямская, и названа она так из-за двух примечательных строений на ней: церкви святителя Николая и Ро-гожской Ямской слободы, снесенной незадолго до нашего появления там.
     Поступил я в МАТИ случайно: хотел в МАИ, но меня туда не приняли по зрению. В МАТИ же я поступил «дуриком», обманув приемную медкомиссию. (Я подробно описал эту забавную историю в своей книге «Моя Елизаветка»).
Вот кто и что запомнились мне за пять лет учебы в МАТИ.
Заведующий кафедрой математики Тарасов Николай Петрович принадлежал к тем преподавателям советской эпохи, которые сохранили черты дореволюционной профессуры. Был он далеко не молод, год его рождения приходится на конец девятнадцатого века, так что он успел поучиться еще в университетах царской России.
Делал он свое дело добросовестно, добросовестно читал лекции, добросовестно вел семинарские занятия с группой наиболее слабых студентов. На экзаменах не зверствовал, но был требователен. По математическому анализу каждый студент прежде всего должен был знать определение предела, на котором базируется вся высшая математика. Кто не мог его сформулировать, отправлял-ся домой без лишних разговоров. На всю жизнь я за-помнил этот математический стишок: «Пределом функ-ции f(x) при x стремящемся к x нулевому, называется такое число А большое, что для любого сколь угодно малого, наперед заданного положительного числа эпси-лон найдется... и так далее». Математическая подготовка студентов была на высоком уровне; это я почувствовал позже, когда продолжил учебу на механико-математическом факультете МГУ.
Тарасов был автором учебников по математическому анализу и аналитической геометрии. Одно из та-ких изданий где-то в тридцатых годах было подготовле-но с участием видного представителя русской, а затем и советской математической школы Лузина Н.Н.
На лекциях Николай Петрович позволял себе короткие реплики, некоторые из которых мне запомни-лись. Как-то он рассказал, что у него на даче установили на улице репродуктор, который целые дни транслировал громкую бравурную музыку и мешал ему. Тогда он, чтобы прекратить это «безобразие», собрал мальчишек со всей улицы, дал им какие-то мелкие деньги, и они из рогаток расстреляли этот репродуктор. В другой раз он обронил фразу о том, что, когда он, математик, идет в «лавку», его всегда там обсчитывают. Эту фразу я ино-гда вспоминаю и сейчас, после посещения наших мага-зинов.
     Под стать Тарасову ему был преподаватель теоретической механики Дубасов Василий Тимофеевич. Он напоминал мне моего школьного учителя математики Федор Дмитриевича: та же немногословность, тот же внимательный взгляд поверх очков. Появлялся Дубасов в институте редко, говорили, что основное место его работы – это МАИ, а не МАТИ. И только совсем недавно, собирая материал для этой книги, я узнал, что он один из организаторов именно МАТИ: одно время, хоть и не-долго он работал деканом механического факультета.
Теоретическая механика для многих студентов было трудным предметом, так как требовала примене-ния на практике знаний по математике, надо было диф-ференцировать, интегрировать, исследовать функции и т.д. Видимо, объяснять все это ему надоело, и он нашел выход из положения: вызывал к доске кого-нибудь из сильных студентов, чаще всего это был я, и предлагал рассказать решение какой–либо задачи, в сам отсижи-вался где-нибудь в стороне и, как мне казалось, време-нами подремывал.
 В экзаменационную сессию я договорился с ним о досрочной сдаче экзамена. Когда я пришел к нему в назначенное время, он, скорее всего, забыл об этом и удивленный моим появлением спросил меня: «А Вы за-чем пришли?». Я сказал; тогда он молча взял мою за-четку, молча написал там «отл» и так же молча, посмотрев на меня поверх очков, подал ее мне. Это был самый приятный экзамен за все годы моей учебы в МАТИ.
     Запомнился Зоншайн С.И. На лекциях он рассказывал о своей молодости, когда он и его товарищами строили и испытывали в Крыму первые советские само-леты. Помню его рассказ о том, как они определяли, до-статочны ли мощность двигателя и аэродинамика само-лета для полета: ложились на траву и пытались разгля-деть просвет между колесами разбегающегося самолета и землей.
Преподаватель начертательной геометрии Погу-мирский Александр Игнатьевич остался в моей памяти благодаря одной фразе, с которой он начинал все свои лекции: он рисовал на доске извилистую кривую и объ-являл: «Предположим, что это профиль моей покойной бабушки». И дальше шел увлекательный, но не всегда понятный рассказ, как этот «профиль» проецируется на координатные плоскости и т.д.
     Декан Иванов Георгий Тимофеевич читал нам лекции по сопротивлению материалов. Считалось, что это главный предмет второго года обучения, все знали расхожую поговорку: «сдал сопромат – можешь женить-ся». Материал был довольно сложным – эпюры, расчет напряжений в различных сечениях, не всем удавалось сдать сопромат с первого захода. Внешне он производил впечатление замкнутого, сурового человека. Студенты все побаивались. Как-то на его лекции одна студентка не сдержалась и сладко зевнула. Иванов тут же отреагиро-вал на это грубоватой язвительной шуткой. Студенка посчитала слова Иванова оскорбительными, возник конфликт. Надо отдать должное Иванову: он принес свои извинения и вопрос был исчерпан.
     Выпускала нашу группу С-91 кафедра «Техноло-гия самолетостроения». За время нашего обучения ее название изменилось, и она получила новое наименова-ние – кафедра «Технологии производства летательных аппаратов». Это отражало тенденции развития авиации в те годы: помимо самолетостроения бурно развивались и вертолетостроение, и ракетостроение, создавались лета-тельные аппараты на воздушной подушке.
Заведовал кафедрой профессор Горбунов Михаил Николаевич, он же читал нам соответствующий курс. О нем можно прочитать хвалебный отзыв в Интернете. Не сомневаюсь, Михаил Николаевич действительно был крупным ученым, но с нами он практически не общался и мне ничем не запомнился.
Еще будучи студентом, я участвовал в научных исследованиях, если можно так назвать мои жалкие по-пытки заняться наукой. Непосредственным моим науч-ным руководителем был Катков Василий Федорович. Под его началом я занимался исследованием деформа-ции алюминиевых сплавов при обработке давлением ли-стовых материалов. На алюминиевую полоску наносил-ся рисунок в виде сетки, состоящей из маленьких кружочков. Затем образец разрывали на специальном оборудовании, после чего можно было исследовать, как изменилась форма этих кружочков.
Все пять лет я был старостой группы. Назначили меня, видимо. потому, что я пришел в институт с золо-той школьной медалью, но я совершенно не подходил для этой роли. По возрасту я был одним из младших, а в группе были взрослые «дяди», несколько человек при-шли в институт после службы в армии, кто-то успел год-два поработать на производстве. Мне было трудно об-щаться с ними, даже сделать какое-либо объявление бы-ло для меня проблемой. Но постепенно я повзрослел и все более-менее наладилось.
     Каждый учебный день перед началом занятий я забирал в деканате у секретаря Александры Федоровны журнал посещаемости и должен был ставить в нем отметки о посещении занятий студентами. Делал я это по наивности честно, что вызывало недовольство у «взрос-лой» части студентов группы. Как потом выяснились, хотя мы и учились на дневном отделении некоторые студенты прогуливали занятия в институте, так как вы-нуждены были заниматься подработкой, а также семей-ными и другими важными делами. Меня, возможно, и возненавидели бы и поколотили, но спасло то, что я учился хорошо и охотно помогал многим студентам особенно по математике. Мы часто оставались в институте после занятий и разбирали домашние занятия. К одному великовозрастному студенту, отслужившему в армии, я даже приезжал домой и часами занимался с ним математикой, готовил к экзамену по математике. Денег мне не платили, да я и не просил, но после несколько часов занятий меня кормили сытным обедом, что тогда было мне очень кстати. Именно тогда, можно сказать, и началась моя репетиторская деятельность, которой я по-том, хотя и с перерывами, занимался всю жизнь.
Еще одна памятная деталь моей деятельности старосты - участие в назначении стипендий. После по-ступления в институт в течение всего первого семестра стипендия выплачивалась всем. Сумма была невелика – всего 290 рублей, но все же это для многих из нас была определенная помощь и все к этому привыкли.
     После первой сессии нас, старост групп, пригла-сили в деканате и там мы узнали, что теперь стипендию будут получать не все. Собралась комиссия, которая должна была решить, кому назначить стипендию, кому нет. Руководил комиссией тогдашний заместитель дека-на Метелкин. Учитывались два фактора: результаты сдачи экзаменов в зимнюю сессию и материальное по-ложение в семье студента. Нам сообщили, что безусловное право на стипендию имеют только те студенты, кто сдал все экзамены на 4 и 5; кроме того, надо было, что-бы доход в семье на одного человека не превышал 500 рублей. И тут выяснилось, что наши лучшие студентки не подпадают под эти условия: они были из хорошо обеспеченных семей. Начался скандал, досталось и мне: плохо защищал интересы ущемленных. В конце концов, насколько я помню стипендию дали всем.
Между прочим, с Метелкиным у меня связано одно личное воспоминание. В первую сессию я сдал все экзамены на пятерки и только по производственной практике имел единственную «четверку». Из-за этой «четверки» я не мог получать повышенную стипендию. Думаю, что и «четверки» я не заслуживал: я был типич-ным «маминым сынком» и не был приспособлен к фи-зическому труду. Особенно трудно давалась мне электродуговая сварка: руки мои дрожали, из-за этого элек-трод прыгал и процесс сварки постоянно прерывался.
Метелкин узнал об этой ситуации и решил ее ис-править. Он отвел меня в производственные мастерские, там мы нашли мастера, который вел с нами занятия и выставлял оценки, он-то и поставил мне эту злосчаст-ную четверку. Метелкин объяснил ему ситуацию, «надавил» на него и тот с большой неохотой переписал ведомость с отметками по нашей группе и в новой ведо-мости против моей фамилии поставил оценку «отлично». Благодаря этому весь второй семестр я получал по-вышенную стипендию (+25%).
Учеба в МАТИ чередовалась с физическим тру-дом: два раза, осенью перед первым курсом и перед тре-тьим, нас отправляли на уборку картофеля в подшефное хозяйство в Чеховский район Московской области и два раза летом мы работали на стройках в Москве. Отказать-ся было нельзя, выгнали бы из института. Один раз нам объявили, что нас отправляют на целину, но в послед-ний момент начальство передумало.
     Летом после первого курса я, Женя, Вера и Ира работали на территории предприятии инвалидов на Головинском шоссе в районе Водного стадиона: ремонти-ровали крышу цеха, заливали ее битумом. Я жил тогда на Елизаветке, сравнительно недалеко от этой «крыши», поэтому я приезжал на работу раньше всех, разводил костер, грел битум в котле. Один раз котел вспыхнул, хорошо, что я успел вовремя отскочить.
Вместе с нами работал здоровенный мужик, ра-бочий. Помню, как он просил нас купить ему на обед «саечку за два девяноста и бутылку молоко». Это был весь его обед за целый рабочий день. (В то время, а это было лето тысяча девятьсот пятьдесят девятого года за два рубля девяносто копеек в булочных продавали батон белого хлеба увеличенного размера, а сайкой, наоборот, называли булку небольшого размера). Эту «саечку за два девяносто» мы потом долго вспоминали.
В другой раз я работал на строительстве: участ-вовал в создании теплотрассы в районе Коптева. Работа-ли трое – бригадир, я и крановщик. В ранее подготов-ленную канаву еще до нас была уложена труба, обмо-танная металлической сеткой и обмазанная специаль-ным теплоизолирующим составом. Наша задача состоя-ла в том, чтобы соорудить над ней своего рода «домик» из бетонных плит, сначала по бокам трубы ставили бо-ковые стенки, потом сверху накрывали их еще одной плитой – крышей. Плиты нам подавал крановщик; бри-гадир и я, стоя в канаве должны были принять их, пра-вильно установить и обмазать раствором. Работа грязная и тяжелая.
     Почти месяц я проработал подручным у бригади-ра, старался не сплоховать и рассчитывал после оконча-ния этой «производственной практики» получить какие-то более-менее приличные деньги, которые нам обеща-ли. Но случилось иначе. В платежной ведомости зарабо-ток у меня оказалось меньше других. Говорили, что кто-то из наших более старших товарищей, кто особенно не утруждали себя тяжелой работой, установили контакт с начальством, угостили пивом кого надо, и в результате большая часть заработанных студентами денег ушла им. Так я познавал «правду жизни»: в нашей действительно-сти хорошо устраивается не тот, кто хорошо работает, а тот, у кого хорошие отношения с начальством.
Вообще я не чурался физической работой. Жили мы тогда втроем на одну папину пенсию и мою стипен-дию, спасибо помогала мамина сестра тетя Анна, но и она в те годы тоже была на пенсии.
Как-то в летние каникулы я устроился на Саве-ловский вокзал грузчиком. Работали небольшими бри-гадами по нескольких человек. Перегружали бочки с со-леными огурцами из железнодорожных вагонов на гру-зовики, которые затем развозили их по магазинам и сто-ловым. Состав работающих разношерстный – безработ-ные, бомжи, возможно уголовники, вообще все те, кому надо было перебиться какой-то небольшой срок. Пом-ню, существовавший тогда обычай брать огурцы себе на обед. Называлось это «снять кондицию». Выбирали бочку на вид получше, подкатывали ее к краю вагона и тихонько, якобы случайно, сбрасывали вниз. Бочка па-дала на асфальт, трескалась, после чего нетрудно было снять крышку и взять огурцов себе на обед, сколько хо-чешь. Если бочка попадалась неудачная, были и такие с протухшими огурцами, то «снимали кондицию» с дру-гой.
Проработал я там недолго, недели две, но память сохранилась на всю жизнь.
     … В 1963 году я закончил МАТИ с красным ди-пломом (с отличием).
После окончания института мне предложили остаться в аспирантуре МАТИ, но я отказался, хотелось чего-то нового, и я не прогадал.
На распределении в институте со мной произо-шел конфуз. Дело в том, что последние месяцы учебы в институте я подрабатывал в школе в районе Коптева учителем черчения. Я был уже женат, и моя жена ждала ребенка. Поэтому на распределение в институт я прие-хал после окончания уроков в школе с опозданием ми-нут на тридцать, рассчитывая, что меня к тому времени еще не вызовут. Но случилось иначе: меня вызвали од-ним из первых, а меня не было. Мне устроили прилич-ную «выволочку», но все-таки распределили в научный институт авиационных технологии – НИАТ, это счита-лось престижным.
В НИАТе я получал 90 рублей, опять меньше всех своих товарищей-однокурсников, распределенных в различные КБ и другие организации. И это несмотря на мой «красный» диплом. Работать непосредственно по своей специальности – в области авиационных техноло-гии мне не хотелось, меня влекло что-то новое, а новым в то время была вычислительная техника и я добился того, что меня командировали на продолжительное вре-мя в вычислительный центр известного авиационного завода напротив стадиона Динамо на Ленинградском шоссе, где я быстро освоил работу программиста.
На этом заводе тогда делали ИЛ-18 и миговские истребители. Ходить по территории завода можно было свободно за исключением тех цехов, где делали продук-цию военного назначения. Я пробирался в цех общей сборки, где можно было вблизи рассматривать настоя-щие большие самолеты.
     Через год после окончания МАТИ я поступил в МГУ имени Ломоносова на мехмат на инженерный по-ток. Занятия проходили вечером: четыре года, четыре дня в неделю, по четыре академических часа (две пары) с 18.00 по 21.30 на 12-16-ом этажах высотного здания МГУ на Ленинских горах. Принимали туда только лю-дей с законченным высшим техническим образованием. Задумка состояла в том, чтобы подготовить высококва-лифицированные инженерные кадры с хорошим знани-ем математики для работы в космической области и в сфере вычислительной техники. Занятия проводили те же профессора, что и на очном отделении мехмата. Пре-подавали на инженерном потоке только математические дисциплины, никакой истории партии, научного комму-низма и прочих «измов». Обучение проводилось бес-платно.
Для поступления надо было успешно сдать экза-мены по математике. Я готовился к этим экзаменам на даче, которую мы снимали в Расторгуеве по Павелецкой дороге. Помню задачу, которую предложили мне на эк-замене. Солдаты построены в виде прямоугольника, в котором можно выделить поперечные и продольные ря-ды. Из каждого поперечного ряда выбирают самого вы-сокого солдата, а потом среди выбранных самого низко-го. Затем из каждого продольного ряда, наоборот, сна-чала выбирают самых низких, а потом среди них самого высокого. Вопрос: кто окажется выше, самый низкий среди высоких или самый высокий среди низких. Задача несложная. Я решил ее и был принят.
     Наверное, из-за того, что я не имел трудностей на вступительных экзаменах, а также помня о своих успе-хах в МАТИ, я возомнил, что и в МГУ смогу учиться столь же легко. И стал прогуливать некоторые лекции. Более того, в сентябре на работе мне дали профсоюзную путевку, и я поехал в отпуск на две недели в Крым, где я раньше не был, на базу отдыха в районе Карадага. (От этой поездки запомнилось, как всех нас, отдыхающих, в приказном порядке вместо пляжа отправили на день на уборку мускатного винограда в близлежащий совхоз.)
Когда подошла первая сессия в январе, я рассчи-тывал, что и тут у меня не будет проблем, но это оказа-лось не так. Первый экзамен – математический анализ. Прихожу, экзамен принимает наш лектор – А.Д.Соловьев. Вопрос попался, как мне показалось не самый трудный – равномерная непрерывность функции на отрезке. Понятие обычной непрерывности мне было известно хорошо, но здесь вопрос несколько сложнее, непрерывность-то не обычная, а равномерная. Формули-ровку основной теоремы я знал, пытаюсь доказать ее и так, и сяк, но Соловьев отвергает все мои попытки. И вот первый экзамен и первая двойка на экзамене не то, что в МГУ, а вообще в жизни! Еще одна двойка и отчис-лят без разговоров, тогда с этим было строго.
     Второй экзамен – высшая алгебра, лекции читал нам Курош А.Г. Учу, как только могу, благо на работе тогда предоставляли двухнедельный оплачиваемый от-пуск для сдачи экзаменов. Приходу и попадаю к не-обычному экзаменатору – это инвалид по всем статьям. Речь нарушена, говорит невнятно, понять его трудно, приходится догадываться и домысливать сказанное. Правая рука дрожит, левая вообще не действуют, грудь скособочена. Начинаю отвечать, он смотрит на написан-ное мною и что-то говорит, видимо, задает мне уточня-ющие вопросы. «Сейчас вторая двойка, – думаю я, – и все, конец». От этих мыслей я еще хуже понимаю его, но все же что-то отвечаю.
Так проходит наш «диалог». Не знаю, правильно ли я отвечаю или нет. Внутренне я готов ко всему. Наконец, он тянется к зачетке, правой рукой подгребает ее к себе, левым локтем прижимает к столу, потом дро-жащими пальцами правой руки шарит в маленькой ко-робочке и извлекает что-то из нее. Я вижу, что это спе-циальный штампик, ведь писать-то он не может. Потом он долго целится в мою зачетку и, наконец, попадает в нужное место. Я смотрю в зачетку, слава богу, там отпе-чатались три буквы – ХОР. Можно вздохнуть спокойно, один экзамен сдан.
Третий экзамен – аналитическую геометрию я сдал на отлично. Лекции по этому предмету читал нам тоже инвалид по фамилии Пархоменко А.С. Он был со-вершенно слепой, его всегда сопровождала молодая молчаливая девушка. Говорили, что слепым он стал в результате химических опытов, но позже в Интернете я прочитал, что ослеп он в результате болезни. Лекции его были самыми понятными. Он как бы читал вслух хоро-шо структурированный учебник, называя номера пара-графов и глав. В его речи часто использовались выраже-ния типа «исходя из параграфа 3 точка 5 мы имеем…» или «применим теорему 4 точка 3 с учетом формулы 6 точка 7 и получим…». Видимо в голове у него все было разложено «по полочкам».
     После этих двух экзаменов я еще плотнее засел за матанализ; разобрался, чем обычная непрерывность от-личается от равномерной и на пересдаче этот вопрос из-ложил уверенно. Соловьев сказал мне: «Я вижу, что Вы разобралось, ставлю Вам пять». Так моя двойка превра-тилась в пятерку. В результате получилось, что сессию я сдал вполне прилично – две пятерки, одна четверка.
Соловьеву я благодарен вдвойне. Во-первых, за то, что он поставил мне двойку, это стало для меня хо-рошим уроком. Дальше я учился в МГУ со всей серьез-ностью. Во-вторых, я благодарен ему за то, что на пере-сдаче он оценил мои знания на тот момент пятеркой и не стал снижать отметку за первую неудачу, как это делают некоторые преподаватели.
В дальнейшем таких драматических событий у меня не было.
Из преподавателей больше всех запомнился из-вестный специалист по теории вероятности академик АН УССР Гнеденко Б.В. Он был самой крупной фигу-рой из наших преподавателей. Случалось, что свои лек-ции он пропускал, нам объявляли, что его вызвали куда-то в министерство.
Один раз он вместо лекции полтора часа расска-зывал нам о своей командировке в Австралию. Помню, его особенно поразило то, что сопровождавший их деле-гацию высокопоставленный чиновник, кажется, в ранге Министра, сам вёл автомашину, а когда в дороге у них произошел отказ, поднял капот и сам полез устранять неисправность. Для Гнеденко это было удивительно: в те времена в СССР все начальники, кто имел персональ-ные машины, имели и персональных шоферов.
В отношении же очередной темы по вероятности он небрежно сказал, что мы сами можем разобрать про-пущенный материал в его книге. Чувствовалось, что наши лекции для него излишняя нагрузка и уровень наших знаний его мало волнует.
Тогда лекции Гнеденко казались мне интересны-ми, было приятно сознавать, что нас учит не кто-нибудь, а сам академик. Только много позже уже после оконча-ния университета я понял, что знаю теорию вероятности не так, как хотелось бы. То ли он плохо учили нас, то я учился плохо. Думаю, что было бы лучше, если нас учил вероятности кто-то вроде Пархоменко или Соловьева. Не все академики становятся сильными преподавателя-ми.
     На третьем курсе надо было делать курсовую ра-боту, но никто не собирался давать нам никаких зада-ний, считалось, что мы должны сами найти подходящую тему на своей работе. На счастье, как раз в это время я встретил в коридорах МГУ Глаголеву Елену Георгиев-ну, она вела практические занятия по математике еще в МАТИ, а потом перешла на работу в МГУ. Елена Геор-гиевна обещала мне помочь и действительно свела меня с членом-корреспондендом Академии Наук СССР Пя-тецким-Шапиро И.И. Тогда я еще не знал, что он не только выдающийся математик мирового уровня, но и известнейший советский диссидент.
Пятецкий ввел меня в группу своих учеников-студентов первых курсов. Несколько раз я присутство-вал на собраниях этой группы, но скоро понял, что де-лать мне там нечего. Я был старше их на пять-шесть лет, у меня была семья, работа и не было тех способностей к чистой математике, которые были у них. Возможно, что некоторые из тех ребят-учеников Пятецкого-Шапиро стали потом звездами первой величины в мире матема-тики где-нибудь в США, Европе или Израиле. Но у меня была другая дорога, для чистой математики у меня не было ни способностей, ни желания: я ощущал себя ин-женером-математиком, моим приоритетом была сфера применения математики и вычислительной техники в управлении промышленными объектами.
Но в отношении курсовой работы Пятецкий-Шапиро мне очень помог. Он поставил передо мной со-вершенно конкретную вероятностную задачу: оценить математическое ожидание наступления конечного собы-тия в некоторой цепи Маркова. Пришлось изрядно по-потеть, но с задачей я справился на отлично.
Время учебы в МГУ было трудным, но интерес-ным периодом в моей жизни: днем я работал, вечерами учился.
Правда, я по-прежнему бедствовал, денег было в обрез.
Обедал я на фабрике-кухне недалеко от проход-ной завода, ближе к Боткинской больнице, укладывался в 30 копеек. На первое суп за семь копеек, на второе – столичный салат с мясом – 21 копейка, он заменял мне второе блюдо, вместо компота чай за три копейки. Хлеб на столах был одно время бесплатным (Правда, потом Хрущев распорядился сделать хлеб платным. Объясня-лось это тем, что люди не ценят ничего бесплатного, со-рят хлебом, недоедают куски и т.д.)
Большим подспорьем для меня и моей семьи в то время были говяжьи сардельки, которые я покупал по цене рубль сорок за килограмм в столовой МГУ в цо-кольном этаже высотного здания на Ленинских горах. Выручало и мороженое – пломбир в вафельных стакан-чиках. Этот продукт полностью оправдывал рекламу: «Вкусно, питательно, купите обязательно». Покупал я его по дороге с работы на занятия в МГУ на переходе со станции Белорусская радиальная на кольцевую линию. Не берусь судить, насколько оно было питательным, но то что это вкусным, это действительно так. Кроме того, мороженое напрочь отбивало аппетит на весь вечер до ужина, а ужинал я после занятий дома где-то ближе к одиннадцати.
     В 1968 году я закончил четырехлетний курс уче-бы в МГУ и получил диплом математика. Выпускной работы, как в техническом ВУЗе, не было, вместо нее обучение заканчивалось сдачей государственного экза-мена. Так я получил второе высшее образование. Но я на этом не остановился, и решил учиться дальше, чтобы получить ученую степень.
В то время я уже работал во ВНИПИ ОАСУ, в качестве одного из основных разработчиков принимал участие в создании одной из первых в стране отраслевых автоматизированным систем управления для министер-ства приборостроения. Я стал искать институт, в кото-ром я смог бы накопившийся у меня материал по обра-ботке на ЭВМ экономической информации оформить в виде кандидатской диссертации. В начале семидесятых годов прошлого века это было новым направлением в науке управления и специалистов в этой области в стране было мало.
Сначала я пытался поступить в аспирантуру эко-номического факультета МГУ. Написал работу по обу-чению ЭВМ шахматной игре, использовал идеи Ботвин-ника на этот счет и представил ее на кафедру экономики на Моховой профессору Юдину Д.Б., известному специ-алисту по линейному программированию. Работу он одобрил и сказал, что готов взять меня в аспирантуру, но предупредил меня, что надо сдать вступительные эк-замены, в том числе по иностранному (английскому) языку. Увы, сдать его я не смог, плохо учили меня язы-ку и в школе, и в институте. Пришлось искать другие варианты.
     Обратился в Московский экономико-статистический институт (МЭСИ), там меня познакоми-ли с очередным профессором, специалистом по устаре-вающей тогда перфорационной технике. Я рассказал ему особенности обработки информации на ЭВМ, он внима-тельно меня выслушал, по-моему, ничего не понял и объявил, что у меня единственный шанс – засекретить работу. Он прямо сказал, что члены Ученого Совета на защите диссертации тоже ничего не поймут, по проголо-суют «За». Позже, работая над диссертацией в отделе рукописей библиотеки имени Ленина, я действительно наткнулся на одну диссертацию по близкой мне теме АСУ, но познакомится с ней не смог – она была засек-речена, хотя вряд ли для этого были серьезные основа-ния. Видимо, совет профессора по перфорационной тех-нике кому-то пришелся впору. Но мне подобные сужде-ния показались чушью, и я пошел в другое место – ин-ститут Московский инженерно-экономический институт (МИЭИ).
В аспирантуре МИЭИ моим научным руководи-телем был заведующий кафедрой вычислительной тех-ники Мамонтов Олег Васильевич. Он тоже не особенно знал толк в тогдашних АСУ, но учил меня правильно строить научное исследование. Помню, как он объяснял мне: «Возьмите стул, чтобы написать диссертацию о стуле Вы должны определить его место в более широкой категории – в предметах мебели, предназначенных для сидения; для этого вам надо описать, чем стул отличает-ся с одной стороны от табуретки (у стула есть спинка, у табуретки нет), а с другой стороны указать отличия сту-ла от кресла (у стула нет подлокотников, у кресла нет) и так далее». Я запомнил эти его слова и позже, когда уже сам стал научным руководителем, пользовался ими для подготовки своих аспирантов.
Диссертацию я защитил в 1974 году на тему «Применение ЭВМ в планировании снабжения отрасли комплектующими изделиями».
     Но и на этом мои университеты не закончились. Я продолжал учиться. Окончил двухгодичные курсы по немецкому языку, курсы по современному программированию и бухгалтерскому учету, вместе с дочерью учился на факультете психологии – помогал ей готовить рефераты, пока она нянчила свою дочь – мою внучку.
Последние курсы, которые я окончил, – это годичные литературные курсы имени А.П.Чехова и М.П.Чехова при Интернациональном Союзе писателей. Вел их Гриценко Александр Николаевич – человек известный в литературном мире – драматург, прозаик, критик, председатель Международного правления Интернационального Союза писателей. У него была идея: научить начинающих авторов литературными мастер-ству – писать романы. Для этого он предлагал использовать «метод снежинки». Суть метода в следующем.
     Сначала автор придумывает название своего ро-мана. Это первый шаг. Потом автор выражает содержание романа одной фразой, затем в одном абзаце. Где-то на пятом-шестом шаге надо составить перечень дей-ствующих лиц романа, затем описать их внешность, характер, затем на каком-то этапе описать интригу и так далее. Через год-полтора из «снежинки» – одной фразы – должен вырасти полноценный роман.
Не берусь судить об эффективности этого метода: я с самого начала отказался от написания романа, вместо этого пишу короткие рассказы в основном мемуарного характера и совсем не по методу «снежинки». Знаю только, что многие слушатели, точнее слушательницы, этих курсов с энтузиазмом принялись его осваивать. К сожалению, эта история имеет печальный конец: как раз тогда, когда работа у многих была в разгаре, Гриценко неожиданно умер в возрасте 42 лет.
В заключение хочу сказать: мои университеты продолжались всю жизнь, мне нравится учиться – осваивать новые знания и умения. Жаль, что жизнь кончается: а то я бы еще чему-нибудь поучился…