Кройщик. ведьма

Глава Ведьма.
Однажды, в пору моей юности, я с одним помощником, на перекладных прибыл в одно село.
По различным слухам, ходившим в светском окружении, среди которого вращался около года, здесь в местечке находились давнишние артефакты: то ли книги, то ли иконы, то ли клады.
В общем, найденные вещи стояли бы бешеных денег.
Но никто не хотел своими ножками из столицы добираться в глухое село.
Я же с одним парнем, по имени Андрей, из той же тусовки, негласно подписался на то мероприятие.
Стоял конец лета, в руках болтались спортивные сумки: в них находился дефицит для обмена — по несколько бутылок водки, завернутых в газету чтобы не побились, и блоки сигарет, на моём плече торчал кассетный магнитофон, из которого звучали модные песни Жени Белоусова, за плечом помощника из рюкзака высовывалась ручка металлоискателя, а в наших головах играла вечная молодость. Хотя нет, про другого парня не уверен, но, во всяком случае, в моей именно так.
По окончание школы мой путь лежал теперь только в Москву.
Там, мне представлялось, по-любому найдётся применение мне и моим способностям, приумноженными во много раз, после того происшедшего опыта.
Поступать никуда особо не желал, прекрасно помня совет о самообразовании. В школе перед выпускным вечером вручили аттестат, в нём красовалось везде графах предметов «хорошо», в том числе и по «физре», в паспортном столе выдали паспорт, от службы избавление, — я был свободен как птичка. Оставалось найти деньги на проезд и на первое время житья.
Поэтому пошел временно работать на машзавод, не учеником, а уже полным рабочим по 3 разряду в столярный цех.
Моя работа, да и моей бригады из  10 – 12 мужиков разных лет, заключалась в изготовление упаковки.
То есть сколачивание молотком деревянных ящиков из реек и дощечек, и жестяной ленты. Потом в наши ящики упаковывалась продукция, или детали всего завода.
В первый день мне показали, как это делается, в каких углах цеха, где и что лежит из материала, чтобы потом брать самому, а не спрашивать постоянно других.
Потом принялся за труд.
Сама работа была плановой и шла в основном по отдельной сборке.
Например: допустим для завода требовались прямоугольные ящики: то кто-то из бригады собирал одни боковушки.
Они сколачиваются из толстых дощечек.
Другой мужик сбивал только низы ящика, они тоже состоят из толстых досок.
Один мужик собирал большие бока из широких реек.
Ещё один собирал верха, они из досок, только потоньше.
А потом другой рабочий, на приспособление, сколачивал все детали в один ящик.
Вначале мне требовались образцы по сборке, а мужики-то из бригады, работая лет по 20,  ну даже с год, давно это знали назубок.
Работа была простейшей, а платили копейки, по сравнению с остальными. Другие же работяги ещё подрабатывали на столярных станках, к которым не допускали.
Признаться, у меня плохо выходил цеховой и бригадный план, был на последнем месте по количеству сделанного.
Мужики косились на то, что их подводил, но терпели.
Ныли руки от махания молотком. Болели пальцы отшибленные, болели пальцы изрезанные краями жестяной ленты.
Честно выдержал два месяца. При увольнении забрал полный расчет. Заранее купил билет на поезд, распростился с родными.
Я покидал родной город с нелегким сердцем, и с таким же настроением. Там меня никто не ждал.
Не зная о том, что больше уже не увижусь ни с бабушкой, ни с мамой, ни с братом…
Стоя в тамбуре вагона, уходящего поезда, четко понимал, обратной дороги нет.
Мир ждал меня, ждал моих действий, ждал чего-то такого-то, не совсем обычного.
Да, будет нелегко, а разве кто-то обещал сказку.
Конечно, я смотрел дома черно-белый телевизор, читал газеты: там рассказывались сладкие истории, как молодые таланты покоряли Москву, вот сейчас с нуля, и без ничего.
Я не верил тем россказням.
По-любому у них была какая-то поддержка.
Но я-то прошел школу, свою начальную школу.
Теперь же мне надо пройти средний уровень.
Иначе дальше допуска выше, не предвидеться никогда.
Столица представляла собой безнадёгу и полную нищету.
Глянец был только наверху человеческой пирамиды, а всё гавно внизу, на основании. Куда оно стекалось по законам физики.
Жил в общагах на птичьих правах, жил в подъездах, жил в подвалах с бомжами, жил у немного знакомых наркошей.
Работал, где придется, и кем придется.
Голодал днями, неделями не мог нормально помыться.
Было время, стоял в метро, просил подачки.
Ходил к церквям, стоял возле них, выпрашивая милостыню.
Заходил в них, обращался к попам с просьбой о помощи.
Но те, лишь отбрехивались по-собачьи: бог поможет, сын мой.
Иди отсюда, с богом. Не мешай служителям служить службу.
Так было везде, во всех приходах.
Я уходил оттуда прочь, на холодные улицы часто с дождём и снегом, высыхая душой.
Хотя куда уже было бездушнее, — суше некуда, один сухой песок на душе оставался, который скрипел потом на зубах с горьким сожалением, да и только.
Отчаяние овладевало мной.
С каждым прожитым днём, моё состояние ухудшалась.
Дело не в том: иногда мог вдоволь наесться шаурмы, или поспать в теплом месте.
Нет, не это, — я зверел, я озлоблялся, и становился как все вокруг.
Если бы за моей спиной не была пройдена «начальная школа», то…
А так жил и выживал, как мог.
Точно крыса, точнее маленькая крыска, загнанная в угол жизнью.
Однажды меня избили и ограбили, в Выхино.
Наверно это только в наших доморощенных злодеях как-то взаимосвязано, — сразу делать грабеж и избиение.
Ведь все злодеи на свете, поступают цивильно, и как бы по правилам игры преступного мира.
Даже в моей родной школе, было одно из двух: или избиение, или грабеж.
Вот почему нельзя обойтись, допустим, грабежом, а избиение оставить для другого, более подходящего человека.
Или же тогда конкретно избить, но не выгребать последние деньги из внутреннего кармана моего пальто.
Со мной же случилось и то, и то, одновременно.
Выбиты два зуба, сломана челюсть и нос, ребра, ушибы, и так по мелочи.
Лишился заработанных денег, за последнюю неделю работы на частной овощебазе в Капотне.
Документы остались целыми, их в тайнике спрятал, так как понимал, что доверять нельзя: ни знакомым, ни людям с работы, никому. Даже друзьям, хотя друзьями на то время не обзавелся.
Вырыл ямку в парке, завернул в целлофан, и всё.
Главное, место твердо запомнить, где припрятал.
В тот вечер я из Капотни, возвращался в Выхино.
Ехал на автобусе, а потом шел пешком, срезая улицы дворами.
Там в районе Выхино, у меня был свой дом.
Заброшенное двухэтажное здание, где никто не жил.
Он был предназначен для сноса.
Жильцов выселили, а дом никак не сносили.
Я облюбовал одну комнату, в которой были на месте окно и дверь.
Немного обустроил: вешалки под одежду, лежанка, стол, стул, кухонная утварь, полка с книжками, и даже рукомойник.
Не было ни воды, ни газа, ни света.
Но зато не нужно было платить за неё, и я был один в целом доме.
Воду приносил из других домов в канистре, освещение заменила найденная керосиновая лампа, керосин приходилось покупать, а готовил еду и кипятил чай на костре, в общем коридоре дома, где полы из бетона. Сделал вроде очага, из кирпичей, с подставкой под кастрюлю и чайник.
Наверно кто-то спросит, как же так: ребёнок, подросток, умеет  выживать. Ничего удивительного нет.
В детстве, скрываясь от насилия отчима, я часто прятался в подвале нашего дома.
Сначала подвал был по-настоящему страшен, для одиннадцатилетнего мальчика, но гораздо страшнее было оказаться в лапах отчима. Так подвал дома, стал моим вторым домом
Темные толстые трубы, окутанные стекловатой, по которым вечно что-то бежало и с урчанием двигалось, мрачные потолки, кирпичные стенки,  где шныряли бродячие кошки и крысы.
И так же обустроил, свой личный уголок безопасности, в котором мог спрятаться от безумного ужасного мира.
Проблемы в школе с учителями, издевательства одноклассников, притязания отчима, — всё это уходило куда-то... не мог выразить и объяснить даже себе.
В общем, мне становилось спокойно и безопасно, только одному находиться в полном одиночестве, когда мог мечтать о разном.
Ну или просто фантазировать о чем либо, кем я стану, или что буду делать когда стану взрослым.
Немногим позже, Илья Кормильцев напишет песню для «Нау».
Где были строчки: «я укрылся в подвале, я резал, кожаные ремни, стянувшие слабую грудь…»
Не знаю, наверно она пророческая, и взятая с меня.
Только я не укрывался от какой-то несчастной любви.
А просто прятался. От всех людей.
И можно сказать от жизни самой, тоже.
Мягкая лежанка, из старого матраса и нескольких досок снизу, кипятильник вместе с тусклой лампочкой, — там было электричество с розеткой.
Свой ключ от замка в подвал.
А самое главное свобода, и книжки, которых  мог читать, и никто не может меня ткнуть носом, что не сделал домашние задания.
Только поздно, перед самым сном, возвращался в квартиру.
Бабушка открывала дверь, охала, спрашивала допытываясь:
— Где же ты был внучек? Есть будешь? А где же ты был всё время? И воняет от тебя чем-то странным. Да и лицо какое-то бледное.
— Да не, ба. Гулял с пацанами просто, вот они курили. Мне бы покушать, ба.
Потом быстро ел, наскоро мылся, и ложился спать.
Отчим с матерью, уже спали в другой комнате, там же и братик.
Я отдельно, в одной комнате, бабушка спала в другой комнате.
Когда отчим исчез, то мои укрывательства в подвале стали всё реже и реже. И стало так, что просто не было времени, на это дело.
Поэтому я был как-то приспособлен к такой жизни, почти нелегальной. Хотя да, ведь откуда у меня московская прописка?
На московских заводах, меня не брали на работу, в том числе из-за прописки.
Так же работал нелегально: на рынках, на базарах, в магазинчиках.
И вот последнее место работы, грузчиком на овощебазе, которую выкупили чечены с большими деньгами.
Что злодеям мог сделать? Не знаю.
Их было несколько, а моя способность не стреляет пулями, она не активизируется в мгновение ока, а кулаки и ноги, вполне реальные вещи, заметно ощущая их на своем теле.
Через время, когда пришёл в себя, поднялся, отряхнулся, сплюнул зубы, поискал новую зимнюю шапку из меха, её нигде не было, видно тоже  с собой прихватили злодеи, и поплелся дальше, благо ноги остались целыми.
Было раннее осеннее утро, когда вышел на дорогу, ничего не соображая. Потом не помню…
Я очнулся в комнате.
Понял, что очутился в больнице.
Мне показалось, что я весь в гипсе.
Чуть пошевелившись, понял, что это не так.
В гипсе было одна нога, поясница, таз и туловище в бинтах.
Ещё в гипсе голова, нижняя часть.
Меня здесь врачевали, — это я понял, — и буду жить дальше, вполне возможно. Это тоже понял.
Я не сопротивлялся уколам, кормления одной кашей через трубочку, капельницами. Туалетные «утки».
В палате было скучно, и одновременно хорошо.
Прошел день или два, не знаю.
Мне делали уколы, после которых хочется спать
Прежде чем в палате появился мужчина.
Нет,  ко мне заходили и медсестры и врачи мужчины.
А этот же был посторонним, просто одетым в в белый халат.
Я лежал, так как не мог встать, а он стал расхаживать по палате.
И говорить при этом:
— Моя жена сбила тебя на дороге, парень.
Вот отвезли в больницу.
Эта больница и палата, самая лучшая и дорогая в городе.
Тебе сделали полный рентген. Где надо, загипсовали.
Тебе понятно?
Я чуть кивнул.
— Ты не будешь писать заявление в милицию?
Нет, это я мотнул отрицательно.
— Тебе есть куда идти, после больницы?
Снова нет.
— Может деньги ты хочешь?
Нет. Я также мотнул.
— Тебе что-то надо здесь? Может фрукты там, шоколад, сладкое, или ещё что-нибудь?
— А что тогда?
Нет, — я помотал головой. Ведь не мог говорить из-за сломанной челюсти.
Потом жестом показал, что не могу говорить, нужна бумага и чем написать на ней: ручку или карандаш.
Он сразу догадался, в чем тут дело.
У него нашлась ручка и листок бумаги  с папкой в твердом переплете. Так было мне удобней писать лежа.
Потом стал черкать слова на листе, а мужчина читать их, и участвовать голосом:
— Мне нужен шанс. И книжки.
— Шанс? Книжки?— он удивился.
— А какие тебе книжки нужны?
— Что-нибудь из нового, — написал.
— Ладно. Будут тебе книжки. И телевизор цветной.
— А что ты умеешь делать?
— Я крой…., — голова закружилась, ручка выпала из пальцев.
— Кто, кто ты, крой… чего? — принялся спрашивать мужчина.
Но уже погрузился в сон.
Мне снились пальмы, и почему-то фиолетовый фламинго, возле моря. Он смотрел одним выпуклым глазом на белого голубя, который куда-то летел высоко в голубом небе.
Через день в палате появился цветной телевизор, и две стопки книг на тумбочке со специальной подставкой, чтобы их мог брать рукой и класть обратно, без посторонней помощи.
Теперь мне не было скучно, а только хорошо.
Сон, еда, лечение, быстро привели меня в норму.
Через неделю, мужчина появился снова.
Открылась дверь в палату, и он вошел.
Как всегда работал телевизор, я читал очередную книжку, по моему Полякова «100 дней до приказа», про армию и про службу.
— Ну привет парень.
— Здравствуйте, — я с трудом выговаривал слова, у меня получилось произнести «здраст».
— Значит, поговорим.
Сначала он присел на стул, возле койки, внимательно осматривая меня как доктор.
— Знаешь кто я?
— Нет, пока нет.
Он усмехнулся. Люди часто так делают.
— Я Фишман, Лев Фишман.
— Из «Менатепа»?
— Да, из того самого.
Он встал, и отошёл к окну, стоя спиной ко мне, стал спрашивать;
— Что ж, ты знаешь, кто я. Теперь давай поговорим о тебе.
Кто ты, что ты, откуда. И так далее.
Кстати: при чем тут «крой»? ты тогда написал об этом, в прошлый раз. Ты что, швея?
— Нет, не швея. Я не умею шить.
— Тогда что это?
И вот что мне ему сказать, весь такой поломанный и красивый в бинтах, на больничной койке: что, мол, я герой и всё такое, приехал покорять столицу, имея при себе лишь черт знает что??...
— Мне трудно объяснить, так на словах…
— А ты попробуй.
— В общем; влияя на мозги людей, некоторым образом, я переделываю их, в лучшую или в плохую сторону.
По моему желанию. Так сказать, перекраиваю заново.
— Заново?! А это интересно, очень, очень, интересно.
Стал нервно бормотать он, непрерывно расхаживая по палате.
— Хорошо, хорошо, ну допустим. Допустим; вот у меня есть, один товарищ, которому, хммм, требуется что-то поправит в голове, чтобы он, то есть он,  своей рукой, подписал одну бумажечку.
Это возможно?
— В принципе, да. Нужно находиться возле него, или общение с ним.
— Понятно, понятно.
Конечно, еврей, к тому же банкир из московского банка «Менатепа», Лев Янкелевич, сразу просёк фишку, на чем можно поиметь выгоду.
Разумеется, используя меня, в своих интересах.
— Аа. , а а вот, а вот это вот…..,—  стал сбивчиво  говорить, не решаясь идти дальше.
— Говорите смелей, — приободрил его. — А то непонятно в чем дело.
Он успокоился, подошел к крану, из-под него выпил воды.
Затем присел на койку, осторожно и аккуратно, чтобы не задеть мою ногу, и стал ее почему-то гладить.
— У меня в семье, личное горе. Есть дочь, она здоровая, хорошо растет, танцует, плавает, бегает. Но с головой что-то не то, понимаешь?
— Понимаю. Что ещё с ней?
— Она не ходит в обычную школу, учителя приходят к нам домой, но наверно это не так важно?
Я отрицательно покачал головой. И он продолжил:
— У неё есть разные девочки подружки. И они нам говорят в последнее время, что Люсьен не такая, она изменилась..!
Да я и сам замечал…
— А что врачи, доктора, вы обращались к ним?
— Ну конечно, водили к доктору, ничего не нашли, кроме булемии.
Это вроде такой болезни. Когда рыгаешь, рыгаешь, и не можешь остановиться. Понимаешь?
— Понятно, — сказал, хотя ничего не было понятно.
— Я попробую вам помочь, но… Но ничего не обещаю.
Он цокнул языком:
— В том то и проблема: как я тебе могу довериться?
На словах ты говоришь правильно, вроде «лев толстой», а на деле что, «хер простой»? Чем подтвердишь?
— И вот это, — он показал указательным пальцем вверх, — твой шанс. Только один.
— Я понял. Хотите на вас, попробуем. Хотя вряд ли вы это желаете. Давайте на другом, мне как раз, сосед бы не помешал, а то скучновато.
— Сосед? Ладно. Будет тебе сосед.
— А что с ним сделать?
— Что угодно. Хотя, сделай лучше его, — кинул он, уходя и захлопывая дверь.
За ней послышались шаги многочисленной охраны банкира.
На следующий день, в моей палате появился новый пациент.
Санитарки ему притащили другую койку и тумбочку.
Он был слабоумный дурачок, парень лет 25, широкостный, полнотелый, специально присланный мне из «кащенко», для опыта.
И для моего шанса.
Что про него, — типичный ипохондрик, гидроцефалия, шизофрения, присутствует слабоумие.
Это уже потом стал так разбираться и сыпать терминами.
Тогда же, в палате, мне приходилось действовать по мере ощущений, и на ощупь.
Он  выглядел не очень буйным, а так, чуть помешенным, а медсестры сказали, что он будет на таблетках.
— Ну ты понимаешь, для твоей же безопасности, — медсестричка сделала лукавый вид, как бы стала заигрывать.
— Нет, давайте без таблеток. Он мне нужен как есть.
Понимаете?
— Понимаем, Лев Янкелевич, предупредил об этом. Под твою ответственность.
Кокетливо виляя задиком под коротким халатиком, молоденькая медсестричка вышла из палаты.
Вот так дела! Мне 16 лет, и я только что вылез из подвала и мне доверяют жизнь человека. Полностью.
Правда, не совсем полноценного, но все же.
Уже потом с возрастом мне пришла такая мысль:
А что если человек проживает жизнь не совсем корректно.
То есть: когда человек уже взрослый, ему наплевать, сколько ему лет: 51, 52, или 53. С точки зрения совершенных действий.
Имеется в виду обычный человек.
Допустим мужчина, слесарь на заводе.
Ему без разницы, типа день прошёл и ладно.
Год прошел, ну ближе к пенсии.
А если взять мальчика: допустим меня.
С 10 лет, каждый прожитый день казался мне адом.
И за один год в детстве, я бы взял как на войне, за сто обычных лет.
То есть за один детский год я совершал столько, сколько не мог совершить ни один взрослый мужик за всю свою жизнь.
Эта гипотеза казалось абсурдной, но в тоже время правильной.
Ведь не зря доверили жизнь другого…
Тут я покосился на другого, который сбивал мои мысли громким храпом, на соседней койке.
И стал готовиться к процессу.
Что думал? Много чего:
Я повидал тогда:
Как бомжи ссут, и после на асфальте, растекается лужа мочи.
С маслянистой пленкой сверху.
Которая играет всеми цветами радуги, означая скорую смерть.
Это когда уже все: цирроз и распад печени после «паленки».
Как люди живут на свалках, как люди живут возле мусорных баков.
Как они живут в подьездах. Как живут в метро,
Как живут на вокзалах. Как живут на кладбищах.
Как живут на рынках, и в торговых палатках.
И это я всё знал. То есть познал сам на себе.
Теперь тот «другой», был для меня простой подопытной мышью, над которой я должен был совершить опыт.
Не знаю, человек падает, падает, как я, потом опускается на самое дно. А потом бац. Какая-то невесомость, и последний шанс.
Вот и всё. Такая психология.
Фишман собирается использовать меня?
Добро. Только использую тоже его, для себя лично.
Я не желал жить дальше с бомжами.
И в заброшку в Выхино, мне уже не хотелось.
Хотелось жить как все нормальные люди.
С туалетом, с ванной, с нормальной едой.
Видимо на это повлияло мое пребывание в очень комфортных условиях, и телевизор.

От автора.
наверно это не будет главой "ведьма".
а про мои скитания (то есть главного героя).
В общем как пойдет.