Проза-роза, не совсем оса

Из Перово меня перевезли на Шипиловскую, во дворец и поняла скворца того ларец, я правильный свет, сестра что-то не то, стучит не туда как сундук тех сук стук.
Какие знания в четыре года, дед, ты чё, я богиня тихих песнопений. Скворец-певчая птица, а не дятел, что долбит ствол и стреляет потом ружьё, в котором поняла фото, форточка окна в той точки начало-зрачок, око. Окно-н=око и глаз одевает очки тех очей. Двойственность виденья теперь помогает, поняв зёрна и плевелы. Перевернув святость в учёности, некий газон в кошенной  траве, даёт косу как осу мне. Рифма основана на чувствах, к чему вёл Пушкин и Ломоносов тормозил знанием. Глаз животного-это зрачок у человека-ход прошлого для меня.

Моё состояние было в шарме того шарфа, о чём пел Высоцкий, что жираф большой-ему видней, но шею не конкретизировал. Большой и слон, если сравнить габариты, но широта, не глубина и высота-иное. Я была иное как иней на стекле-тот узор и мой взор, дед-ты моё начало, ванька-встанька-игрушка, а мне дали мишку с барабаном-вообще. Льва не купили, пришлось тигра покупать как немного суть подкупать.

Коммунальный рай, трёхкомнатная квартира, не коммуналка той коммуны, в одной комнате четыре чела как птенцы в гнезде и мне предоставили комнату с сестрой, потом она свалила в спортивный интернат и в сути квартира была в моих руках снова-кайф, родители на работе, рабы мои.

Иногда родители не понимают, что работодателя рожают как получилась я, но по уму сильней сестрёнки, старше меня на пять лет, так как свет её идёт вверх-тот грех, а мой вниз, поняв безгрешность, если коммунальный рай. Это не коммуналка, квартира у тира-стрельба. Стрелу поймала лягушка, не жаба как дева, а Ева.

Сейчас живу в Подмосковье, село Растуново и расту ново как было начальное Перово, я начало, не сестра, в которой поняла пожар вместо костра. Она мне всегда, не якай, давая якорь моря, а где моряк-эх яблочко, всегда грешное её от знания, но от чувств оно не может быть в греху. До семи лет, дети как такого не причащаются, так как не отданы в школу и освобождены от знания греха. Грех как орех толком и никто не расколол, Христос умер молодым и развитие души 2000 лет.

Только пугание и ругание  в развитие том, из-за страха как страховка морковки у зайца, те уши души(слух-дух) как мамуля моя, боялась за меня, а что конкретно и не могла выразить. Это поняла и с мужем, который лужу превратил в лужайку и я стала его отражать как солнечный зайчик, не лягушка и кузнечика не ем. Зайчик-ключик  поняла в Буратино как сверчок, смычок сравнения таракана в теле и голова как у кузнечика, держит скрипку и дверь скрипит у того звука, который стал моей наукой, убрав свет греха как страх. Сверчок объединяет таракана и кузнечика, который не может прыгать и дверь скрипит как игра на скрипке. Гитара как гусли с балалайкой, а скрипка как в стене придумали дверь, некий квадрат того объёма в приёме-вот, что мне нужно было понять. Поэтому мне и нужна была отдельная комната, некое тело для души, аквариум рыбке.

Нас с сестрой не связывают идеи как имя и буквы, хотя её имя Света, но не суть того цвета радуги и не радует меня, постоянные гусли как услуги лужи, не луга и не подруга она мне моего мнения. Она ждёт спасение на небе-флаг в руки, переубеждать не собираюсь. Она любит мир из-за греха и ей нравится колоть дрова той ошибки. Кадил и свеча, как святое могло родить грешное тело? Мир связал миф в фильме, но в реальности актёр не ведёт себя по сценарию из-за страха, он не режиссёр и не продюсер был той сцены как цены в ценности. Ценность цены у людей теряется из-за страха. Буквы ведут к буйству из-за ква-звука лягушки, того звучания языка-двойственность.

Человек больше века не проживёт-это ловушка того ушка в название тела, что поняла лягушка. Кузнечика съела она, но заяц и кенгуру дают кролика в лике крокодила, что трус. Ружьё делает тело чела сильным, но не всемогущим, всё могу, но хочу ли-вопрос иной как иней на стекле.
Квартира был мой рай и поняла в том сарай как суть инструмента в двойственности, так и язык. Чинить и играть, есть или звучание. Лягушка съела кузнечика от языка, который начал звук.
Звук-это суть цвета, не света.

Самое классное, что может быть-это долгожительство, одежда то и начала раскручивать как суть Пилата у того блата, в которой поняла Питера в Пифагоре, так как с математикой дружу и угол уколол как игла вновь. Жираф и слон, хобот и шея, я стала швеёй от хобби. Рабство не видя в том-это было моё наслаждение, придумывать образы в одежде. Я не раба того гроба и детей не должна была рожать, но муж не захотел усыновлять или удочерять, пришлось делать кесарево сечение. Я боюсь боли, той соли, ведь могу умереть, хватит реветь.

Мне не купили льва, купила тигра, хотела усыновить или удочерить, пришлось рожать и поняла Пилата, так как он мог не распять Христа, но он дал рассаду той истины как стены, в которой открывается дверь, Буратино. Пилат, как тот халат холода, дед был ты, заядлый коммунист коммунального рая, сделав сарай и оказался в гробу от  грубости, отец о том же, а что я? Мама и сестра-суть не моя как немая того мая становится Артём, сын дядя и его жена помогают.
Заплетённое родство той плети, не бьёт меня теперь, а плетёт, но не гнездо, что поняла у родной сестры-не то. Ты получился как первый блин комом у мамы, но я тоже не стала её спасением.

Мне нравится муж в конкретизирование, чему и научилась, поняв в нём исправленного отца своего, некоего деда, но не мороз, а просто мой тормоз как чуть помедленней, носорог черепашьим шагом. Рог-нос, не голова с двумя как у быка, что бесило в сестре и не бежать, уметь ждать.
Идти как лошадь рысью, красиво и ничего не знать, моя мечта, в которой поняла мячту того мяча, лягушка не ест кузнечика как язык только звучания того понимания. Инструмент-язык-два и дванадцать – двадцать=НА раскрывает, а двенадцать дало унижение как уважение только материально, теряя реальное и натуральное из-за страха, блокировка мозга.

Блок и Есенин как осень в опавшем листе, написал кровью-вина красного цвета вождя того дождя индейцев с индусами как некая йога того порога и рога у носа. НА-это угол А, что не было у О и как команда лошади дала букву «л» мне в переворачивание пяти как опять, скажу снова то нова для меня, что очень радует. Сорок в двенадцать поймало сороку четырнадцати в «на» того рока как мне урока рук кур. Курица и кукушка теряет птенца, видя пингвина как страуса, страх убирая в песок как сок, вины не было, что дали стрелки и стрекоза, не коза. Дванадцать как четырдцать, Е в НА та гиена, ест всё подряд и яд слов не понимает.

Петух у петушины был аршин, не метр как начала пава и улетела, не поняв страуса испуг. В быстроте добиваются успех, не спело ли в том мотание мышление как начали петух и бык. Проза-роза и шип, моя радость на Шипиловской, что давало Перово то перо и Перро не понял Пьеро тех слёз смех стали мыльные пузыри того пафоса как оса хаоса. Чернила как чёрные люди Нила были у реки, они не чёрные, а синие. Образование обрубили знания и смысл их, того мыла в порошке как порохе ружья, зачем фото? Сильна была в счёте и хромала орфография у меня, хром в химии-некий фейерверк тот был, что поняла в сорок лет.

Детский вопрос, почему у быка не бычиха того чиха как бычок всё качается, в том колебание без колыбели как знания без чувств. Адам с Евой давали то знания от яблока-око-это была суть животного, что и утвердила Мария как опасение души, но не спасение её в живом теле. Белок в глазу с радужкой дают мне очи, очки не нужны, так как понимаю цвет, в знаниях не нуждающихся-почему и был запрет-не ешьте плод, вы ещё больше усложните себе жизнь-вот и всё. Наверное глаз-это белок в зрачке как белый и чёрный цвет, а очи-это радужка-переход того понимания даёт правое полушарие, основанное на чувствах, что и начал Пушкин, но побороть в себе страх очень не просто. Розовые очки той осы, не пчелы, дают шмеля как был тот Емеля Александр Сергеевич.