Проспал

  Мелодичные всхлипывания радиоточки возникали время от времени где-то под потолком и тонули в победоносном марше стальных колёс, летевшем из разинутого настежь окна.

     – Или вот ещё, интересное, – Сергей Сергеевич Мильман утопил пузатые линзы в ворохе газетных листов, норовивших взмыть на ветру. Голову его, лакомившуюся ядовитыми типографскими буквами, опушила густая щетина, отчего та имела вид упитанного шмеля. – Послушайте-ка. В Британии запатентовано лекарство от рака. Так-с. Хмм… А, ну это давно людям известно. Главное, позитивно мыслить.

     Сидевший напротив инженер Коротков брезгливо поморщился и принялся изучать медленно текущее за окном поле. Поезд шёл по широкой дуге.

     – А такое вам как? – продолжал Мильман, оправляя очки одним пальцем. – Череда исцелений в Рязанских Липовцах. Матрона предсказала скорое возрождение российской промышлености.

     – А она у нас разве умирала? Ох, прости, хосподи.

     Верочка, в силу доброго нрава занимавшая половину полки, наскоро умывала лицо дочурке, поплёвывая на пальцы. Хрупкая фигурка последней терялась в медвежьих объятьях матери. Очки соседа на секунду вспорхнули с газетного цветка:

     – Матрона-то? По правде сказать, не знаю. Не знаком. Номер вроде как свежий.

     – Да нет же! Про промышленность я. По новостям… Светка! Ну-ка не вертись! По новостям передают, каждый день возрождается только.

     – Как знать, Вероника, будущее покажет. Может, мы сейчас ещё не видим с вами чего. А как воспрянет по-настоящему, вот тогда удивимся.

     – Спать пойду, – бросил Коротков, залезая наверх.

     За двое суток он выдавил из себя не больше десяти слов. Если не спал, то сидел с кислой миной, за что и прослыл негласно сычом. Верочка и Сергей Сергеевич с улыбкой переглянулись. Опять, мол, этот сухарь недоволен.

     – Мам! Я тоже залезу!

     – Продует тебя. Сиди уж. Вон как свищет.

     – Ветер на дядю летит, – не сдавалась Светка. – С другой стороны не дует.

     – Не умничай. Максим, вам не дует?

     – Нормально, – буркнул Коротков, уткнувшийся носом в стену.

     – А ты не хмурься, лиса. Морщинки появятся.

     На чешуе ползущего вдалеке поля, словно шрамы, стали появляться редкие деревянные домики. Радиоточка вновь обрела голос, сперва скрипучий, но, покашляв минуту, её монотонное горло замурлыкало чище. Дощатую ветошь сменили панельные карлики. И далее, нарастая с каждой минутой, сбегаясь плотнее, вдоль окон вагона сложился город. Ржавчина позабытых задов, испещрённая красками сотен баллонов, выпиравшая желтоватыми потрохами плохо спрятанной стекловаты, битого стекла, старья и бурьяна, с ходу взрывалась яркими панорамами центральных улиц. Солнечный свет купался в кронах аллей, нежил легко одетых прохожих, размётанных на почтенном расстоянии, цветастых, будто мазки в немыслимом авангардном холсте. Машины, сердито толкаясь, ибо широта улиц была тесна их лавинам, разражались какофонией случайных сигналов. Город, наступая неумолимо, вёл поезд к своему железному сердцу.

     – Стоянка сорок минут, – провозгласил Сергей Мильман, вернувшись в купе с двумя стаканами кипятка. – Заварим, наверное, лучше сейчас. Остынет, покамест гуляем.

     Верочка начала складывать куклу из одеял и всего, попадавшего под руку, чтобы казалось, будто на нижней полке кто-то лежит. Мало ли ворюг по вагонам бродит. Мильман, дружески подмигнув, кивнул в сторону сопевшего наверху Короткова. Вот, мол, кукла. Совсем натуральная.

     На том и сошлись. Оставив Максима отпугивать жуликов, они, под радостный Светкин стрёкот, вытекли на гудевшую людом платформу.

     Первым в купе возвратился Сергей Сергеевич, утирая платком покрывшиеся испариной глубокие плеши, уходившие со лба на затылок.

     Коротков сидел за столом, попивая, как ни в чём не бывало, загодя заваренный Мильманом чай, и разглядывал гулявшую за окном публику.

     – Проснулись?

     – Жарко, – посетовал инженер с равнодушным видом.

     – Ничего. Уже отправляемся. А на ходу ветерочком знатно продует, – очки приблизились к циферблату наручных часов. – Три минуты.

     Из-за неплотно прикрытых дверей обильно топали возвращавшиеся по местам пассажиры. Кислород всех взбодрил. Над гулом воодушевлённых голосов отчётливо разнеслось мужское басовитое: «Оп-па-па-па!» Взвизгнула, захохотав, какая-то женщина. Сергей Сергеевич с усилием втиснулся в угол собственной полки, как литая деталь в паз, и улыбнулся Короткову, оказавшемуся напротив. Тот, выдержав мгновение зрительного контакта, отвернулся к окну.

     – Вокзал новый отгрохали, – тяжело выдохнул Мильман, обмахиваясь газетой.

     Собеседник упорно молчал, примостившись на самом краешке Вериных под куклу всклокоченных простыней. Но Мильмана, любившего потолочь воду в ступе, это нисколько не останавливало.

     – Вы сами-то бывали тут раньше?

     – Нет.

     – А я, кажется… Да-да, двадцать три года назад. Я тогда ещё не в адвокатской был. Так сказать, по ту сторону. В следственных. А оказался почти по работе. Товарищ мой соляные промыслы здесь выкупал, ну и позвал меня помочь кое в чём. Его уж и самого в живых нет. Тоже мистика. Вот послушайте…

     Дверь распахнулась и, пропуская дочку, вовнутрь тяжко и перекатисто ввалилась раскрасневшаяся Вероника. В руке у неё сиял пропитанный жиром газетный свёрток, из которого, словно дразнящий язык, высовывался коричневый рыбий хвост. В купе тотчас запахло копчёным.

     – А! Вот и наши дамы. Набегалась, Светка? Не устала?

     Девочка отрицательно помотала перехваченной косичками головой.

     – Набегается она. Как же! Уфф. Жарко-то как, – Верочка размашисто плюхнулась на полку рядом с Коротковым, так, что того отбросило вбок. – На вокзалах, говорят, цыгане детей воруют. Нет, уж. Боже, упаси.

     – Ну-у, теперь они не то чтобы сильно в этом направлении промышляют, – докторально откликнулся адвокат. – А вот лет эдак пятнадцать ещё назад. В самом деле. Воровали вовсю.

     – Видишь, Светка! Мама тебе говорила. Дядя Серёжа, тоже об этом знает. А тебе, лиса, лишь бы удрать. Представляете, она сейчас чуть под поезд не сиганула.

     – Ничего я не сиганула. Там собачки. Я просто смотрела.

     – Дядю Серёжу слышала? Хочешь, чтобы украли тебя? Будешь потом в таборе ихнем жить. Хочешь?

     – Нет. Я кушать хочу.

     Мать мельком глянула на часы.

     – Рано, Свет. Полчасика обожди ещё.

     – Ну, ма-ам!

     – Я сказала нет. Кушать надо по времени. Танцевать-то как потом собираешься? Ты ведь, как я, к полноте склонная. Пойдём ручки помоем. Мама рыбку пока почистит, а там уж и тебе можно будет.

     Верочка, начавшая было вставать, осела обратно, отбросив Короткова вправо новой тектоническою волной.

     – Ну да, – спохватилась она, – пойдём мы. Как же. Туалеты-то, Свет, закрыты на станции.

     – Санитарная зона двадцать минут, – присовокупил Сергей Сергеевич.

     – А мы салфеточками. Надо только пачку новую. Максим, разрешите?

     Коротков встал и вдобавок поднял нижнюю полку, давая попутчице подступ к поклаже.

     Поезд медленно тронулся.

     Салфетки были извлечены почти мгновенно, но Верочка, хмурясь, упорно продолжала перелопачивать сумки. Минуту спустя, лицо её сделалось кумачовым, но она и не думала останавливаться.

     – Вероника, вам помочь? – Мильман вежливо переминался с боку на бок в своём углу.

     – Нет… Сейчас я… Спасибо.

     Беспокойство матери нарастало, и вот она, в исступлении, принялась вышвыривать баулы на середину купе. Светке с Максимом пришлось заскочить к Мильману да подтянуть ноги повыше, дабы не оказаться погребёнными заживо.

     Опростав багажный рундук подчистую, Вера подытожила:

     – Ничего понять не могу.

     Повторно окинув взглядом пустое нутро под распахнутой полкой, она кинулась на разбросанную рядом поклажу с упорством голодного льва.

     Попутчики, почуяв неладное, хранили молчание. Даже неутомимая Светка напряжённо притихла.

     – Нету, – выдохнула она наконец. – Сумку… Украли всё.

     Коротков недоумённо поднял бровь:

     – А это? – спросил он, указывая на пол, где яблоку было негде упасть.

     – Да причём тут это! – вскинулась мать, чуть не плача. – Сумку! Женскую. Там все вещи наши! Документы! Ой! Что ж это делается?

     Она наотмашь схватилась за стол в поисках опоры. Звякнули латунные подстаканники.

     – Мама!

     – Ти-ти-ти-ти-тихо-тихо, – засуетился адвокат, подхватывая Веру под локоть. – Нут-ка, Максим. Ага. Вот. Присядьте покамест ко мне. Вот. Водички глотните. У меня где-то валерьянка была.

     – Нормально, – побледневшая Верочка отхлебнула минеральной воды. – Валерьяну не нужно. Противопоказано. Свет, иди к маме. Нормально. Проходит уже.

     – Вот и славно. А мы с Максимом пока обратно всё соберём. Максим?

     Инженер начал закидывать Верины сумки обратно, в то время как Мильман, и не думавший подниматься, успокаивал потерпевшую:

     – Найдутся. Документы уж точно. Выбросили, скорее всего, здесь же, в поезде, чтоб понапрасну не светиться. Сейчас за кражу хорошо дают. Деньги вот только. Это да. Много хоть было-то?

     – Много, – всхлипнула Вера, гладя дочкины волосы. – Десять тысяч почти.

     Коротков, управившись с багажом, сложил полку и, приземлившись супротив остальных, произнёс:

     – Деньги на карточке надо хранить. Целее будут.

     – Целее. Как же. Я слышала, с карточек этих воруют вовсю. И не вернёшь их потом.

     – Ничего-ничего, – баюкал женщину Сергей Сергеевич. – Поищем сейчас сходим. Если повезёт, найдётся сумочка ваша, брошенная прямо в вагоне. Денег совсем не осталось?

     – Совсем.

     – Ну, может, мы с Максимом, допустим, скинемся по тыщонке. На ход ноги, так сказать…

     – У меня денег нет, – отрезал Максим.

     – Да не нужно, в самом деле, – замотала головой Верочка.

     – Нет, подождите. То есть как это нет, Максим? Тут многого и не требуется.

     – Тут и малого не требуется, – инженер холодно смерил попутчика взглядом. – На ходу ведь не высадят.

     – Высадят, не высадят. А потом что? Подумали вы? А ребёнок? С вокзала до дома пешком пойдёт? С сумками? А ехать? Сутки ещё, как никак.

     Но женщина, умоляюще вскинув руку, вцепилась в плечо адвоката:

     – Не нужно ничего! Телефон у меня остался. Позвоню мужу, встретит. Пожалуйста, не ругайтесь.

     Мильман прищурился, осматривая задравшего нос инженера. За растрёпанной щетиной Сергея Сергеевича мелькнула, как тень рыбы под тонкими льдами, отточенная личина бывшего следователя.

     За окном вздымался и опадал проносящийся на большой скорости медный провод. Тень от него плясала на гладком лице Короткова.

     – А вы, молодой человек, давно ли проснулись?

     – Не знаю. Пока остановка была.

     – И ничего такого не видели? – вкрадчиво полюбопытствовал бывший следователь.

     – Серьёзно? Конечно нет.

     – Странно, странно. Ну да ладно.

     Светка задремала в объятьях матери. Каждый молчал, отдавшись течению собственных мыслей. Снаружи неумолимо стучали колёса, словно исполняя древний воинственный танец.

     – А всё-таки странно, – нарушил молчание Мильман. – Если в купе кто-то есть, воры, как правило, не суются. Слишком уж риск велик.

     Коротков сложил руки перед собой и с безразличием созерцал обвинителя.

     – Опять же, – продолжал тот, – хочешь не хочешь, а шум обязательно будет. Полку открыть, ну вы понимаете. То есть прямо под вами кто-то. Кто-то настолько отважный, что его не смутил человек сверху. Открыл полку, порылся там, закрыл. А вы ничего и не услыхали?

     – Нет, не услыхал.

     – Воистину сон ваш крепок. Учитывая впрочем и то, что сколько мы с вами уже в дороге, спите вы чуть ли не большую часть времени. Устаёте?

     – Устаю. От этих допросов в первую очередь.

     – Странно, – повторил следователь.

     На какое-то время все снова притихли. Коротков, поначалу испепелявший Мильмана негодующим взором, взял в руки немытый стакан и принялся вертеть его, наблюдая за размазывавшейся по донышку бурой каплей – умирающим существом, вынужденно терявшим последние силы под кнутом безжалостной гравитации.

     – Думаю, это он, – негромко пробормотал Сергей Сергеевич спутнице на ухо, когда Максим отправился в коридор за чаем.

     – Что? – Верочка очнулась от поглотивших её тревожных раздумий, рука её замерла на волосах дочери.

     – Точно вам говорю. Уж поверьте моему опыту в этих делах. Достаточно на таких насмотрелся, – Мильман в предвкушении потирал руки. – Вещички его осмотрим. Глядишь, пропажа отыщется.

     – Да что вы та… – Верочка осеклась, глядя на заворочавшуюся во сне Светку, и продолжила шёпотом: – Да что вы такое говорите. Не приведи бог, в вещах чужих рыться.

     – Спокойствие, Вероника. Мы ведь не воровать собираемся. Как некоторые. Просто проверим.

     – И проверять не хочу. Вот ещё, ребёнка дурному учить.

     – А вы в коридорчике с дочкой как раз подождёте. Пока осмотр будет производиться. Чтобы подозреваемый внезапным приходом нам не помешал. Нет, ну вы гляньте! Сбежал, оставив всё чёрте как.

     – Будет вам, Сергей Сергеевич. Это ведь я сама. Когда полку-то поднимала. Да и вообще, думается мне, что насчёт Максима вы ошибаетесь.

     – Интуиция, Вероника, не врёт. Все они выглядят в высшей степени безобидно. Вот увидите. Кхэ-кх-кхэм!

     В дверях стоял Коротков, дымящий свежезаваренным чаем.

     – Проводнице сказал, – сообщил он, присаживаясь. – У них тут, говорит, постоянно такое. Если чего из документов найдётся, принесут.

     – И все?! – вспыхнул Мильман. – Нет, вы только послушайте. У них в вагоне. В вагоне, между прочим, за который они несут полную материальную ответственность. Произошло преступление. А им – ни холодно ни жарко!

     – А что она ещё сделать может?

     – Надо срочно в полицию сообщить. Вор мог проникнуть в вагон на станции. Нужно проверить. Отработать, в конце концов. Может, он здесь. С нами в вагоне, – тут он неприкрыто посмотрел Максиму в глаза. – Едет себе, как ни в чём не бывало.

     – Бесполезно, – инженер отвёл взгляд. – Полиция разбираться не станет.

     Мильман облокотился на столешницу, будто ловя внимание ускользающего от него Короткова.

     – Откуда такая уверенность? Приходилось сталкиваться?

     – Кому ж в России не приходилось. Странно, что вы сами ещё в полицию верите. Там вас лучше любого вора как липку обдерут.

     – Обдерут или нет, – Сергей Сергеевич вскинул подбородок, – а заявление рассмотреть они обязаны. На то есть закон.

     Верочка, видя, как Максим усмехнулся, подумала, что наблюдает его улыбку впервые. Вечно шутливый Мильман, напротив, взирал исподлобья, словно по некоему волшебству махнувшись характером со своим визави.

     – Вас что-то развеселило? Я, знаете ли, тоже когда-то в органах был.

     – Знаю. Вы говорили.

     – Думаете, там дураки одни работают?

     – Не одни. Только те, кто поумнее – сплошь ворьё да убийцы.

     – А вот это вы, знаете ли, зря. Да и кто вы такой, чтобы с плеча судить. Многие там по призванию. И служить пошли, чтобы. Не надо. Не надо такое лицо сейчас делать. Чтобы закон охранять.

     – Закон, – медленно проговорил Коротков, будто слово прилипало к зубам. – Я вот старика своего три дня как похоронил. Тоже в закон шибко верил.

     Взгляд его устремился в окно, за которым мелькали изодранные ветрами деревья. Зрачок чуть заметно подрагивал, ударяясь о вереницы стволов. Коротков вспоминал.

     – Приехал к нам на посёлок коммерс один. Галиулин. Я тогда уже в городе жил. У знакомого. В институт поступал. А Галиулин магазин продуктовый открыл. Прямо напротив дома отцовского. Был на посёлке раньше один магазин. Теперь два стало. Новый-то, правда, больше по водке и всякому такому. Отец обрадовался на первых порах. Удобно. Ходил к Галиулину этому, раз уж близко. Не за водкой, нет. Он вообще до водки, что нетипично для деревенского, охотником не был. Ходил, в общем, он к Галиулину за едой, а потом перестал. Поругались. Подробностей мне отец не рассказывал. Так, говорил, мол, тухлятину сбывает. А сейчас, когда ездил, от соседки узнал, что Галиулин тогда, когда спорили они с папкой моим, при народе в морду ему дал да масляной килькой из банки открытой брызнул. Отец эту банку ему из дома принёс, протухшая, дескать, была. Ну да ладно.

     Верочка слушала с интересом, машинально баюкая дочь. И даже Мильман слегка подостыл, впечатлённый тем, что попутчик-то, оказывается, у них говорящий. Максим продолжал ровным голосом:

     – Мелочь такая. Сколько там эта банка стоила? Тридцать рублей? Двадцать? Обиделся в общем старик, что приезжий так его. При соседях. А те из них, кто там, в магазине, тогда оказались, не заступились. За водкой пришли. Были и те, кто вслед побитому посмеялся. Год пролетел. Потом другой. Галиулин в рост пошёл. Дело-то прибыльное, сами знаете. Начал участки скупать на краю деревни. У народа там, где лес начинался, сарайки стояли, погреба всякие. Мелочь, в общем. Там у половины хозяев, ясное дело, документов никаких не было. Строились, как придётся, где посвободнее. А Галиулину место понравилось больно. С управой увязал, а людям, так уж, чтобы обидно не было, платил, хотя, по существу, и не должен был. Может, совесть свою успокаивал. Спивались на его водке мужики здорово.

     – Мужики на любой водке спиваются, – вставил Мильман. – Тут в характере дело.

     – Может оно и так, – равнодушно откликнулся Коротков. – Дошло до отцовской сарайки. Тот, разумеется, на дыбы. Ни в какую. На принцип пошёл. У него, в отличие от многих, и документик заранее на тот пятачок справлен был. Моя земля, говорит, как захочу, так и будет. Захочу – продам, а не захочу – для внуков приберегу. Он в те дни, когда со мною созванивался, нарадоваться не мог. Не зря, дескать, в своё время со справкою заморочился. Мне-то в городе до фонаря всё это было, о другом голова болела, а он прямо-таки ликовал. Двойную. Тройную цену, кричит, Галиулин, собака, даёт. И вдруг заболел. Сильно. Я когда узнал, поздно уж было. Живым его не застал.

     – Неужели вы думаете, что его… – Верочка наскоро перекрестилась.

     – Нет. Сам он. От горя сгорел за лето буквально. Отобрали его сарайку. Через управу, опять же. Признали чего-то там. Чёрт его знает, как они это делают. По закону, короче, Галиулину всё отошло. Бесплатно. Старик мой вспылил. Произвол! Не позволю, кричит. Раньше, чем сарай заберёте, меня уничтожить придётся, – Максим глубоко вдохнул, силясь подавить занимавшийся внутри огонёк. – Не угадал. Забрали без драки. Бумажка просто на дом пришла, из которой непонятно почти ничего, а понятно только, что участок теперь не его. Я этого всего не знал. То ли стеснялся старик неудачей своей делиться, то ли хотел для начала решить всё, а потом… Я, когда хоронить приехал, переписку нашёл его. Прокуратура, полиция. Всё в кучу. Везде одно и то же. Адреса разные, а отвечал будто один человек ему, настолько всё одинаково.

     – Соболезнуем вам, Максим, – расчувствовавшаяся Вера смахнула слезинку. – А матушка где-же ваша?

     – А бог её знает. Отец меня в одного воспитывал. Но я вам главного ещё не сказал, – Коротков, подобно ослице волхва Валаама, неожиданно разразившись глаголом, спешил выговориться, выплеснуть наболевшее, словно требуя у небес искупления. Фразы падали гроздьями с языка, комкались, но ему это, кажется, было уже не важно. Он говорил, увлекаясь, быстро, взахлёб, не оставляя шанса себя перебить и не давая себе замолкнуть. Как автомат, перезаряжающийся с каждым новым выстрелом: – Я когда приехал, отец уж мёртвый лежал. Ну это я уже говорил. Да не важно. Похоронили. Поезд только на утро. Ночую дома. Больно на всё там смотреть. И спать не охота. Пошёл в продуктовый за водкой. Там Галиулин. За прилавочком, собственной персоной. Он, видите ли, по ночам сам торгует. О кассиршах беспокоиться, чтоб мужики не приставали. Как же! Меня-то не одурачишь. Скучно. Осточертело ему там всё. Одно и то же. Рожи пропитые. Я и сам в своё время уехал от мерзости этой. Он, как лицо новое встретил, просиял аж. Не знает ведь, кто я. И я не сказал. Сказал только, что жил здесь раньше и к отцу что приехал. А и знай он, так ничего бы не поменялось. Ну я сейчас к этому подведу. Выпьем, говорит Галиулин мне. А я как раз уж с бутылкой. Но он мою, купленную, откупорить не дал. С витрины другую схватил. По-хозяйски. Надоело ему, с местными-то всё, по ночам. Поднакатили. Я особо про себя не рассказываю, помню, что враг мой передо мной. Не хочу открываться. А его не заткнёшь. В общем, мечта у него была. Усадьба. Прудок с птицами. Лебеди там свои. А я бухаю и думаю: нужны тебе, сволочь, лебеди эти были, что людей не жалел. За двумя бутылками – третья. Угощает, барин. И всё болтает, расписывает, что он там ещё сделает. Я до этого подозревал, что это он отца моего отравил. Мало ли способов? Ртути, к примеру, под крыльцо. Ну, думаю, проговорится, может, сейчас. Ничего подобного. Я намекать стал. Неужто, говорю, никто против не был. Да был, отвечает, один дурачок, жаловался на меня бегал. А у меня эти прокуроры – вот, и показывает на ноготь. С начальником ментовки районной так вообще родня. Не удержался я тогда, как напились. Чуть не выдал себя вопросом. Дурачок-то твой, говорю, я слыхал, помер на днях. Посмотрел Галиулин на меня внимательно. Правда? – спрашивает. Ну туда ему и дорога, если жить не умеет. Мне от этого во сто крат обиднее сделалось. Отец с Галиулиным со всех сил воевал, а тот, вроде как, и беды от старика никакой не видел. Летает, мол, мошка. Мошка! Не комар даже! Комара и прихлопнуть не грех. А отец мой, значит, и укусить Галиулина не способен был. И тут до меня дошло. Сидит передо мной коммерс, посмеивается. Мечтает о дворце с лебедями. Пошлость, конечно. Но всё равно. А отец? О чём он мечтал? Чтобы законы работали? Правда чтобы с людьми была? Справедливость?

     Ладонь Короткова резко опустилась на стол. Светка, давно пробуждённая живостью рассказчика, ойкнула и плотнее прижалась к матери.

     – Нету на свете правды! – отсёк инженер. – Нету её. Пили у него в магазине до ночи глубокой. Поначалу народец заглядывал за бутылкой. Но Галиулин их оставаться не поощрял. Выпроваживал. А потом и вообще стихло в округе всё. Тебя, говорит мне, отец-то не хватится? Вона как заболтались. Нет, отвечаю, не хватится. Ему теперь всё равно. Спит крепко. Мертвецки спит? – спрашивает. И подмигивает нахально. У меня аж внутри забурлило. Как?! Так он всё знал? Притворялся, значит? Значит, всё-таки не мошка отец-то мой был? Оказалось, нет. Совпадение просто. А он, подмигивая, намекал, мол, напился твой папка мертвецки, повидал, дескать, я вашу породу местную. Я, когда понял, мне ещё гаже стало. Ладно, говорит, пора нам. Вышли на улицу. Галиулин долго с замком возился. Не мог, пьяный, с руками своими толстопалыми совладать. Так и не запер вроде. После этого ко мне повернулся. Смотрит глазами бараньими. Пусто в них. Будто не узнаёт меня. Сказать чего-то пытается, а у него не выходит. Башку наклоняет, то так, то эдак, будто я насекомое какое, а он меня изучает. Постоял минуту да и на землю осел. Хмыкнул разок, а потом башка у него малость назад завалилась. Разморило от водки. Засиделись, видать. Стою я над ним. В руке бутылка, которую я в самом начале купил. Так и не начатая. И пришла мне тогда мысль одна…

     Губы Короткова сжались так сильно, что побелели.

     Он пристально разглядывал собственный палец, ковырявший гладкую поверхность столешницы, словно очищая с неё невидимое пятнышко.

     – Я подумал. Темно кругом было. Ну и… Залить ему, думаю, гаду водки полное горло, чтобы задохся совсем. Справедливость, понимаете? Как отец мой в своё время мечтал. В общем, не знаю, как правильно это сказать, – с каждым словом теряя силы, он растерянно замолчал.

     Светка удивлённо смотрела на мать, сжавшую дочкины уши ещё на начале фразы. Но Верины глаза были прикованы к лицу инженера.

     – Не может быть, – тихо проговорила она. – Вы бы не сделали, Максим.

     – Откуда вам знать!? – грубо перебил Коротков. – Откуда вы все. Всегда. И за всех. Всё наперёд знаете! Галиулин этот. Мертвецки пьян, говорит, папка твой. Знаю! Все тут у нас такие, что сном своим засыпать не умеют! Этот вон тоже! – он неистово взмахнул головой в сторону Мильмана, не глядя тому в глаза и поморщившись. – Тоже великий эксперт. Пуаро! Да я в жизни чужого не брал!

     Верочка протянула руку в примирительном жесте.

     – Бог с ней с моей сумкой. Хватит. Прошу. Вы главного нам так и не рассказали.

     – Какого главного?

     – Как вы той ночью в итоге-то поступили? С хозяином магазина.

     – А вы? Вы бы как на моём месте с ним поступили?

     – Прощайте врагов своих, – нетвёрдо выдавила из себя Вера.

     – Вот-вот! – вмешался очнувшийся Мильман. – Я вам, Максим, вот что хочу донести. Просто, чтобы вы понимали. Каждому из нас в жизни довелось оступиться. Кому-то не раз. И знаете, никогда не поздно исправить допущенные ошибки. Я вам это, как адвокат, говорю. Всё, что в наших с вами силах, перед лицом искажённого злобою мира, это оставаться людьми. Понимаете, к чему я клоню?

     – Ну так, в общих чертах.

     – Вы вот сказали нам с Верой, что у вас с деньгами проблемы.

     – Не помню, чтобы я такое вам говорил.

     – Как же? Когда я предложил выручить наших дам, снабдить их, так сказать, самым необходимым для того, чтобы они до дома могли добраться. Вы сказали тогда, что у вас денег нет.

     – А, это-то… Ну да, сказал.

     – Я вот что подумал. Ведь всякое же бывает. Глядишь, и сумка бы нашлась Верина. А мы бы с ней, кто знает, и вам бы смогли помочь чем-нибудь.

     – Вы опять что ли…

     – Стойте-стойте, – затараторил адвокат. – Я ни на чем сейчас не настаиваю. Просто дослушайте. Не спешите, давайте чуток поразмыслим. Ведь может же такое случиться, что мы с Верою также вот выйдем прогуляться на следующей станции. Погуляем, походим. А когда вернёмся, глядишь, и сумочка-то её на месте окажется.

     Коротков посмотрел на него исподлобья затравленным бирюком и медленно произнёс:

     – Знаешь, чего я думаю?

     – Нет, – Мильман нахохлился. – И что же вы думаете, молодой человек, позвольте узнать.

     – А то, что это ты, старый козёл, сумку спёр, пока я спал!

     Максим вскочил с быстротою молнии и в нём, худосочном, мелькнула ужасная разящая сила, будто в мимолётном отблеске, в отражении огромного ломового коня, вставшего на дыбы.

     Сергей Сергеевич в панике прикрылся руками, но удара не последовало. Вместо этого, инженер одним махом взлетел на верхнюю полку и забился там всем телом своим, как бывало и ранее, в угол между стеной и лежанкой.

     Ошеломлённая Вера уставилась на адвоката, тоже ещё не вполне оклемавшегося. Мильман, пережив сильнейший выброс адреналина, часто и порывисто дышал, но потихоньку приходил в себя. Солнце в окне скрылось за верхушками дальнего леса, и в купе начало холодать.

     – Мам?

     – Чего тебе, Свет?

     Проследив за направлением крохотного пальца, Вероника увидела забытую всеми скумбрию и, улыбнувшись, облегчённо вздохнула:

     – Точно, рыбка, – измотанная перипетиями дня, она была рада ощутить твёрдую почву под шаткой поступью мыслей. – Уфф. Прилечь бы сейчас… Так, лиса, бегом умываться. Я пока приготовлю.

     Плафон, зажжённый под потолком, тотчас перетянул на себя всю соль уличных красок, и пейзаж летнего поля исчез в монохромном месиве изгибов и линий. Вера, не торопясь, принялась разбирать узловатую кучу, в которую превратилась её постель после бесплодных поисков и поднимания полки. Рванув на себя одеяло, скатанное вперемежку с мятыми простынями, она замерла, сумев вымолвить только одно слово:

     – Дура.

     – Что-там? – заинтересовался Сергей Сергеевич.

     – Дура я набитая. Вот ведь она лежит. Я же куклу из неё на станции делала. От воров. Нашлась! Максим, вы слышите? Нашлась сумка.

     Но Максим лежал, натянутый, как пружина. Неподвижный, словно высеченный из дерева.

     В купе возвратилась Светка, разбрасывая со свежевымытых рук, искрящиеся в ламповом свете звёздочки пахнущей мылом влаги. Мильман, тем временем, развернул рыбный свёрток.

     – Я помогу. Хорошо всё-таки то, что хорошо кончается. Верно?

     – Верно, – согласилась Вера, опускаясь на гладко расправленное бельё. – Только, знаете, у меня одно из головы нейдёт. Вот вы сказали недавно, что всё в этой жизни можно исправить.

     Мильман понимающе кивнул, а Вера взглянула наверх, где лежал их сосед, отгороженный полкой.

     – А как человеку исправить убийство? – тихо спросила она, перегнувшись через стол, так, чтобы слышал один лишь Сергей Сергеевич.

     Тот, поглощённый копанием в рыбе, хмыкнул, пожав плечами.

     – Кто ж его разберёт, – сказал он. – У каждого своя психология.

26-02-2022