Нужное искусство

Посвящается светлой  памяти 
Ступакова   Николая  Николаевича –
Музыканта  и  Дирижёра, Большого
Человека  в  музыкальном  искусстве


     Притопывая  от  нетерпения  начищенным   до   блеска  носком  ботинка,  Федя  Бубенчиков  томился  в  ожидании  у  двери   кабинета.  Вчерашний  выпускник-отличник  факультета  народных  инструментов  института  культуры  ждал  приёма  у  одного  из  художественных   руководителей  местного  оркестра.  У правого колена  с  остро  отутюженной  стрелкой  брюк  поблескивал  металлическими  уголками  огромный  старый   футляр,  в  котором  смирно  ожидал  своего  часа  баян.

    –   Фёдор  Николаевич,  вас  просят  пройти  в  кабинет! – из-за  приоткрытой   двери  послышался  мелодичный,  мажорный – как  отметил   для  себя  Федя, – голос  секретарши.

     Баянист,  мгновенно  подхватив  за   ручку    футляр,  ракетой   залетел  в  кабинет  оркестрового   начальника.

     Художественный  руководитель  оркестра  русских   народных  инструментов  «Лихие  переборы»  громоздился  за  сосновым столом,  внешне   напоминая  борова  в  модном  пиджаке  с  узкими   лацканами.  Его  раздутые  горящие  нездоровым   румянцем   щёки  более  походили  на  переспевшие,  грозящие  вот-вот  лопнуть,  половинки  персика.  Но  в  данном  случае  «персик»  был  лысый,  толстый   и  вздыхающий,  как   старинный   угольный   утюг.

   –   А-а!  Колокольчиков!  Проходите! – приторно   улыбаясь,  неестественно  всплеснул   руками   глава   оркестра.
   –   Бубенчиков, – несмело  поправил  его  Федя,  чувствуя,  как  его   боевой   настрой  ослабевает  с  каждой   секундой  перед  боровом  в   пиджаке.

      Ещё   Федя  сразу   определил,  что  сверкающие   жирным   блеском  глаза   оркестрового  начальника  впились  в  его  массивный   футляр,  как  только   баянист  перешагнул  порог.

    –   Вы  хотите  поступить  на   работу  в   наш  коллектив? – вопрошал   художественный   руководитель,  не   отводя  любопытных  зрачков  от  ноши  Бубенчикова.

    Федя  сказал,  что   очень  хочет.  Не  просто   хочет,  а  даже   мечтает.  Наш   друг   говорил  живо,   чувствуя,  как  в  нём  снова  разгорается   пламя  задора.  Федя  рассказывал,  как  много  значит   для   него  в  жизни   баян  и  музыка  в  целом,  взмахивал  ладошками   и   даже   прищёлкивал  пальцами.  Он  говорил,  что  у  него   богатый  репертуар,   включающий  русские  и  украинские  народные,  красноармейские    песни,  романсы,  песни  политзаключённых  и  беспризорных,  танго,  вальсы,    советскую   и  зарубежную   эстраду,   джаз,   двести   шесть  (с  учётом   двух   матерных)   частушек   и  даже   один  нанайский   танец.   Баянист  гордо   демонстрировал  свой   красный,  пролетарского   цвета,  диплом.  При этом  взгляд  наигранно  улыбающегося  начальника  был  намертво   прикован   к  его  колоссальному    футляру.

   –   Очень  хорошо,  Колокольчиков…
   –   Бубенчиков! – вторично  поправил  наш  приятель.
   –   Ах,   да – Бубенчиков.  Что  вы  можете   нам   показать?
   –   Всё! – Федя  грациозно   щёлкнул  застёжками,  распахивая   футляр   и  овладевая  блестящим   лакированным   баяном.

     Увидев  истинное  содержание  обширной  Фединой   ноши,  оркестровый   начальник  мгновенно   сдулся,  как  проколотый   сбоку  шилом   шарик.  Взгляд  его  моментально  потускнел.

   –   А  у  вас  там  что – только  баян? – разочарованно  прогундосил  боров-руководитель.
   –   П-почему?.. – вдруг   растерялся   уже  готовый  растянуть  красочно  проклеенные  меха   Федя. – Там  ещё   лежит  новый   запасной   ремень…  для   левого  полукорпуса…  Вот… 
   –   А-а…   ещё  ремень…  – скорбно  выдохнул  толстощёкий  руководитель,  а  баянист  уже  бодро   заявил:
   –  Украинская  народная   песня  «Посияла  я  огирочки»   в  обработке  Контрапупинского!
   –   Не   надо.   Не   нужны    ваши  «юрочки»! – отрезал  начальник.
   –  Как?! – изумился  Федя. – Там  шикарнейшие  вариации! Я её один из выпуска  играю!
   –  Не  нужно.
   –  Я  могу   другое! – не унимался  Бубенчиков. – Итак!  Песня! «Ехал  парень  на   телеге»!  Обработка…
   –  Не   надо! – снова  перебил  его  толстощёкий   руководитель. – У   нас   с  Вами,   видите   ли,   разные   взгляды   на   искусство.  Вы  можете   идти  с  вашим   баяном.

    Наш  друг,  помрачневший  в  одну  секунду,  хмурясь,  упаковывал  инструмент снова  в  футляр.  Он  понял,   этот  жирный  руководитель  ожидал,  что  Федя  распахнёт  недра  своего  гигантского  багажа  и  буквально   осыплет  борова-начальника  от   башмаков   до   галстука  алмазами,  корундами,  яхонтами   или   долларами.   И  уже   тогда  толстый   руководитель  непременно   возьмёт  его  в  оркестр   и  сделает   первым  баянистом,  главным  балалаечником,   барабанщиком,   гусляром-солистом – хоть  кем   в  зависимости   от  стартового  взноса.  Но   яхонтов  в  футляре  не   было.  Там   был   баян   и   запасной   ремень  для   левого  полукорпуса.  С   таким   добром   в  оркестры   не   трудоустраивают.

   –   До  свиданья, – мрачно  выдохнул  Бубенчиков,  отчаливая  из  пропитанного  парами   алчности  кабинета.

     Вечером  Федя  полтора   часа   растягивал   меха,   извергая  в  пространство   квартиры  грустные   мелодии  старинных  романсов   и песен  беспризорников,  а  потом  решил  позвонить своему  закадычному  другу  Васе  Журчалову.  Вася   два  года   назад  закончил  тот  же  институт  культуры,  потаскался  с  балалайкой  по  разным   инстанциям   и устроился   грузчиком  в  «Эльдорадо».

   –   Не   грусти,  Федюнчик, –   вещал  с  того  конца  провода  грузчик-балалаечник, – сейчас  стартовал  отборочный  этап  городской  «Минуты   славы».  Этот   конкурс   для   тебя,  братуха!  Попытай  счастья   там!  А  если  проиграешь,  приходи  к   нам   в   магазин.  Меня   скоро   повысят   до  кладовщиков,   а  ты   давай   на   моё   место – в  грузчики…
               
               
         *   *   *

    Зал  городского  Дома   культуры  пестрел  яркими  плакатами  и  призывными   транспарантами,  агитирующими   участвовать   в  конкурсе  «Минута  славы».

    Сцена  освещалась  мощными,  толстыми  лучами  прожекторов.  На   ней  возвышались   две  тощих  стойки   с  радиомикрофонами.

     В  первом   ряду   важно  восседала   отборочная   комиссия – шестеро  разномастных,  якобы  выдающихся  деятелей  культуры   города.  Они   оживлённо  переговаривались  друг  с  другом,  заглядывали  в  кипы   бумаг  и  выкликали  очередного  претендента  в  участники   конкурса.

    –   Группа   «Звездолёт»! – объявил  пузатый  член  комиссии.

    На  сцену   промаршировали   три   личности,  упакованные  в  некое  подобие  космических  скафандров.  Головы  их   были  в  круглых,  как  глобусы,  касках  с  блестящими   забралами.  В   руках   у  «космонавтов»  имелись  украшенные   звёздами  из   фольги  переносные  синтезаторы.  Один  из  выбравшихся   на  сцену  «гуманоидов»  установил  около  себя  дивный  аппаратик – загадочный  синтез  тепловой   пушки  и  кухонного  комбайна  «Журавель».  «Космонавты»  кивнули  друг  другу  касками  и  утопили  клавиши  синтезаторов.   Зал  заполнился  свистом,  стрекотанием  и  рёвом   ракетных  двигателей.  Потом   всё  звуковое   безобразие  резко   оборвалось,  и  со  сцены   полетела  тоненькая  космическая   музыка.  Вдобавок  к  акустическим  эффектам,  производимым  «космонавтами»,  завращался   чудный  аппарат,   стреляя  во   все  стороны  лазерными  лучами. «Гуманоиды»   приплясывали  в  такт  своей  межгалактической   мелодии – пока  всё  шло  по   плану.  Вдруг   в   лазерном   механизме  произошёл  какой-то  катаклизм.   Техника   забушевала,   из  неё   вместо   лазеров  посыпались   искры,  густыми  клубами  повалил  дым  и  смрад.  По  всей   видимости,   такое  свето-техническое  представление  не   вписывалось   в   рамки  космического   шоу.  Музыканты  «Звездолёта»  побросали   на   сцену  свои  синтезаторы   и   принялись   воевать   с  непокорным   дымящим   агрегатом.

    –   Стоп-стоп! – замахал  руками  председатель   жюри,  разлохмачивая   ладошкой   свою  огромную  шевелюру. – Ваше   творчество  нам  не  подходит.  Во-первых,  вы  так  своим     лазером  устроите  нам здесь  пожар.   Во-вторых,  подобная   музыка  могла   быть  актуальна  лет  тридцать пять  назад.  Космос   сейчас  не  в  моде!  Всего   доброго!..

    Горестно   вздыхая  в  своих  скафандрах,  «космические»   музыканты  отбыли  со  сцены.  За   одним  из  участников  «звёздолётного»   ансамбля   печально  волочился  оплавленный   провод…

    –   Фёдор  Бубенчиков! – объявил  на   весь   зал   пузатый  культурный   деятель   из  комиссии.

      На  сцене   возник   наш   друг  с  висящим  на  ремнях  строгим  концертным  баяном.  Идеально  отутюженные   брюки   упирались  острейшими  стрелками  в  начищенные   туфли.  Федя   взбил  пятернёй  пышный   чуб  и   зычно  выдал:
    –   «Тройка  почтовая»!  Обработка   Лейзина   с  вариациями  Файзина.  Исполняет  Фёдор  Бубенчиков!

     Концертная  «Тула»  выдала   серию   сочных  аккордов.  В  зал  полилась  вынимающая  душу   из  груди  народная   мелодия.  Жалобно  вздыхали   басы.  Удивительный  голос   баяна  полувековой   давности  заполнил  городской  Дом  культуры.  В   этих  невероятных   звуках  слышалось  что-то  далёкое,  душевное  и  трепетное,  что-то  по-деревенски   родное.

     Отборочная  комиссия   из  пузатых,  носатых  и  волосатых  деятелей  культуры  дружно   рыдала  под   вариации  Файзина   в  обработке   Лейзина,  которые   исполнял   со  сцены   Федя.  Один  особо  впечатлительный  деятель  даже  выскакивал  в  коридор,   дабы   высморкаться   там  в   платочек,  не   омрачая   мелодии    баяниста.

     Наконец  Федя  ударил  по  кнопкам  пару   финальных   аккордов.  По-академически,  сдержанно  поклонился.

     Из  комиссии  поднялся  волосатый  председатель,  смачно  сморкнулся  в  платок   и  резюмировал:
    –   Несовременно!   Нынешний  зритель  не  поймёт.  Вы   не  в  нашем   формате. – И  снова   разрыдался,  видимо,  от  остаточных   эмоций  после   Фединого   баяна.

    Бубенчиков,  понуро   опустив   нос,  спускался   со  сцены.  Да  что   за   чёрт – несовременно,  видите   ли!  Что  ж  им   надо-то?  Вспыхнувшая  в  душе    баяниста   досада   подстегнула  нашего   друга  задержаться   в  зале   и  посмотреть  номер  следующего  участника.

   –   Мистер  Бендикс   с  танцем  межгалактической  энергии! – назвали в  микрофон  очередного  претендента.

     На  сцену   выскочил   тощий   уродец,   утянутый   в  неимоверно   узкие,   почти  трещащие  по  швам,   джинсы,  закрученные   выше  лодыжек.  На  его  худых   ключицах  болталась  растянутая,  достойная  только  огородного   пугала,  кофта.  Голову  причудливого   танцора  венчала  скрученная   из   чёрных  волос   на   макушке  торчащая  ввысь  дуля.  Она,  по   всей   видимости,  служила   ему  антенной  для   приёма  сигналов, транслируемых   лично  для   него   из  космоса.

    Уродец  как-то  по-особенному    раскорячился   на   сцене,  а  когда  грянула  чересчур  ритмичная  компьютерная   музыка,  начал  конвульсивно  извиваться.

    –   Тыц-тыц-тыц! – неслось  из колонок.

    Уродец   дрыгался  в   свете  прожекторов,  наконец,  он  совершенно  неестественно  затрясся   и  завибрировал.  Трясение  его  передалось   даже  на  волосяной   пучок  на  голове,  который  растрепался   от   буйного,  неудержимого   танца.  Вдруг   диковинный   плясун  выгнулся   дугой,  как  коромысло,  и  рухнул   на   сцену,   продолжая дрыгать   различными  конечностями.  От  него  повалил   тонкими  струйками   дымок.

   –   Ой!  Че-пэ!  Че-пэ!  Бляха-муха,  на  провод  наступил! – С  диким  ором  выскочил  на  сцену  осветитель  Егорыч  в  резиновой   краге. – Тут  космонавты  свой  провод  оголённый  бросили!  Ой,   мать  честная,  зашибило  электричеством   плясуна! – причитал  копошащийся  на   сцене  Егорыч.
   –   Очень   жаль!  Сорвался  настоящий – современный – номер! – трагично  покачал  головой  волосатый   председатель  жюри,  глядя,  как   утаскивают   со  сцены   ещё  испускающее  лёгкое   дымление  туловище  узкоштанного   танцора.

     Федя  махнул   рукой  и  с  баяном  наперевес   пошагал   к   выходу.



  *   *   *

     В  длинном   зале   бывшей  заводской  столовой   в   виде   буквы  «П»  расположились  накрытые  столы.   Было  шумно   и  суматошно.  Гремел   юбилей  какого-то  всеми  горячо   любимого  Степана  Сергеевича.  Гости  галдели,  беспрестанно  чокались,  обнимались   и  закусывали,   уже   давно   позабыв   про   юбиляра.

    –  Дамы   и  господа!!! – В  центр  зала   вышел   ведущий   в   яркой  бабочке   и  расстёгнутой  жилетке. – Встречайте  нашего  специального  гостя  с  баяном!  Фёдор  Бубенчиков!  Аплодисменты,  господа!

     Господа,  уже   смутно  соображая,   что  происходит,  захлопали  в  ладоши.

     В  центре   обеденного  зала  появился  улыбающийся  не  своей   улыбкой  наш  друг – баянист  с  неизменной   концертной   «Тулой»  на  ремнях.   Федя   резко   растянул   меха,  и  столовая   заполнилась удалой кадрилью.  Застолье   оживилось.  Какая-то  предпенсионная   тётя  с  химической   причёской   взлетела   из-за  стола  и  начала   выделывать  жутчайшие  кренделя  вокруг   баяниста.  Вскоре  в  пляс  пошёл  залихватский   усач,   являющийся   шурином  юбиляра.  Потом  кадриль  сменилась  «Яблочком»,   «Яблочко» - ламбадой.  Захмелевшая   тётя   с  шурином   с  круга   не   сходили,  хотя   производимые   ими   телодвижения  напоминали   танцы   весьма   отдалённо.

   –   Давай  «Тонкую  рябину»! – кричали  Феде   из-за  стола.
   –   А  нам – «Шумел   камыш»!
   –   «То-олько  рюмка-а   водки  на  столе-е…» – запевал  без  аккомпанемента   пьяный   деверь   в  галстуке.

     Федю   тянули  к  разным  концам  стола,  совали  в  карманы   купюры   и просили   сыграть  персонально  «про   лагеря».  Бубенчикову  протягивали   рюмки  с  настойкой,   кусочки   лимона   и   бутерброды.  Сам   не  понимая,  коим   образом,  наш   друг   неожиданно  очутился   за   столом.   С   баяном  его   разлучили,  и  меха   теперь  тягал  разухабистый  шурин,   пытаясь   сыграть   «Цыганку  Сэру».  В  голове   у  Феди   шумело,  как  в  расстроенном   рояле,  гости  двоились,  а  ноги  никак  не   хотели  шагать.  Но,   тем   не  менее,  Федя   понимал,  что  юбилей  подходит   к  своей   самой   безобразной  стадии   и  что  ему – баянисту – пора   отчаливать   домой…

     Утром  наш  приятель  проснулся   с  трещащей  на   весь  подъезд  головой.  У  ножки   дивана  стояла  многострадальная  «Тула»  с  оборванным  правым   ремнём   и  заткнутой   между  грифом  и  кнопкой  бумажной   салфеткой.  Федя,  покачиваясь,  пошёл  умываться.  Вспомнилась   дичайшая  кадриль   шурина…  Пьянющий  в  дупель  почтенный   юбиляр,  норовящий  клюнуть  носом  в   свекольный   салат  с  арахисом…  Какой   ужас!  Федя  потряс   головой.   Нет,  нельзя  опускать  до   такой  степени  искусство!  Ни  в  коем  случае   нельзя!   Разве   ради   этого  он  с  отличием  заканчивал  институт  культуры?  Ради   этого   в  кровь  сбивал   о  кнопки  пальцы,  разучивая   новые  вариации?  Нет,  ради   чего-то  другого!  Бубенчиков  ещё  раз  усиленно  потряс  головой,  стараясь  избавиться   от  картинок  своего  первого  и  последнего   музыкального  оформления  чужого   юбилея.


            *   *   *

     Когда  солнце  уже  практически   закатилось  за  серые  коробки  девятиэтажек,  наш  приятель   вышел  во  двор   под  начинающие  покрываться  осенней   ржавчиной  кроны   тополей.  На  его  плечах   висела  прекрасная  «Тула» –  голосистая   и  удивительная.

     Федя   уселся   на   лавочку  под  тополь.  Тронул  похожие   на   пуговицы  кнопки  и  чуть  потянул   меха.  Баян  мгновенно  ожил,  заполняя  двор  звуками  «Дунайских  волн».  Постепенно  Федя   смелел,  голос   баяна  креп   и   округа  оживала   от  душевной   мелодии.  К   лавочке   нашего   друга    потянулись  от  подъездов  пенсионеры,  закрутились  вокруг   ребятишки.  Откуда-то  прибежал  неведомый   бродячий  барбос.  Открывались  квартирные  окна.  А  Федя   всё   играл  и  играл.  Вальсы   сменялись   песнями,  песни – плясовыми,  а  плясовые – фокстротами.  Баян   пел   удивительными  голосами!  Августовский   вечер   был   упоителен.  Именно   для   такого   искусства  Федя  когда-то  заканчивал  свой  институт.  Теперь  он   это   знал   точно.
   

                15  декабря  2018 г.,
                г. Барнаул