Сага о Степанове-103. Воробей в декабре

Эта смешная и грустная история
случилась в холодном декабре
две тысячи ноль девятого года.
Степанов сидел второй месяц один
в большой камере на шесть персон
на самом верхнем этаже СИЗО,
наслаждался тишиной и одиночеством,
склеивал долгими зимними вечерами
для запойного зама по снабжению майора Хамзитыча
продовольственные ведомости-простыни,
сколачивал и красил пожарные ящики,
менял в камерах розетки и лампочки,
помогал разносить обеды и завтраки —
одним словом, был на месте и при деле.

Про колонию речь больше не заходила,
начальство делало вид, что его нет,
в моменты чужих проверок Степанова
закрывали в камере от греха подальше,
так что жизнь была вполне сносная,
одна беда — страшный приговор его
в ноябре вступил в законную силу,
все передачи с воли прекратились,
и хотя еды вроде давали вдоволь,
но Степанов сразу ощутил на себе
всю «сбалансированность» постного рациона.

По ночам ему часто снилась яичница,
его одолевали сны, в которых жена
жарила на сковородке сочные котлеты,
резала крупно огурцы и помидоры —
в СИЗО обходились только соевым мясом
да постными кашами всех мастей.

В УДО Степанову вежливо отказали —
ему не могли выдать характеристику,
так как он находился в СИЗО всего пятый месяц,
а для характеристики требовалось шесть.
Тогда он написал в суд ходатайство
об изменении ему меры пресечения
на более мягкую, не связанную
с дальнейшим пребыванием в колонии —
в законе оказалась такая лазейка,
но в России её пока ещё нигде не применяли,
с воли так и написали — «практики нет».

Степанов не привык сдаваться,
но тут выяснилось важное — для того,
чтобы администрация вышла в суд
с таким неслыханным ходатайством,
заключённый должен совершить подвиг.

Совершение подвигов для Степанова
давно стало привычным делом —
половину жизни он что-то куда-то вёз, грузил, таскал,
спасал и помогал в режиме аврала нон-стоп.
Он знал, что тут дело времени —
подвиг сам находит его всегда,
причём в самый неожиданный момент.

Так и вышло. В одной из камер
«опера» при шмоне обнаружили «кабур»,
огромную дыру размерами с колесо,
по которой арестанты лазали в пекарню за хлебом,
притырили там сахару и дрожжей, завели брагу —
а тут со дня на день ожидался визит министра,
и Степанову с коллегой поставили задачу
замуровать проход за вечер.

Цемент, песок, вода — на счастье
Степанов в юности работал плотником,
затирал бетон и сбил костяшки так,
что прослыл потом «каратистом» —
такая работа была ему по душе.
Он предварительно выпросил
у полковника-«хозяина» СИЗО
письменную благодарность,
которая и требовалась в суде,
но тут нашлась девчонка-инспекторша,
как оказалось, бестолковая дочь
одного из городских коммерсантов,
которому стало не по нутру
чудесное избавление Степанова.
«Не то хорошо, что мне хорошо,
а то хорошо, что тебе плохо» —
таким был девиз местных богатеев.

Но Степанов был тоже не так-то прост.
Что-что, а уж ставить спектакли он научился.
В тюремных условиях слух развивается запредельно,
и Степанов по звукам в коридоре
мог всегда определить, кто идёт,
а поскольку начальник СИЗО
по-армейски уважал дисциплину,
то хитрый зек спровоцировал скандал,
начав его ровно за три минуты
до появления полковника на этаже.

Инспекторша — это было вполне ожидаемо —
наотрез отказалась оформлять благодарность,
начала угрожать Степанову карцером,
пообещала написать на полковника рапорт,
но тут возникли шаги в коридоре,
резко отворилась дверь, и багровый от гнева «хозяин»,
словно разозлённый Удав Каа из мультика про Маугли,
наполнил своим огромным телом кабинет:
«Ты называла меня земляным червяком?!»

На суде юная инспекторша
снова попыталась выкинуть фортель,
якобы забыв приобщить благодарность к делу,
судья уже сделал губки гузочкой:
«Вот если б у вас благодарность была, а так…»
но Степанов тигром бросился к столу,
и перепуганная инспекторша
незамедлительно вынула из папочки
заветную бумажку: «Ой, забыла!»
«Ага! Это меняет дело!» — просветлел судья,
спросил мнение дежурной прокурорши,
которая совсем даже не возражала,
поскольку прекрасно знала Степанова,
и принял долгожданное решение.

«Но при чём тут воробей?» — спросит читатель.
Воробей стал важной деталью этой истории,
ровно за день до суда он влетел к Степанову в камеру,
переполошив истеричку-контролёршу,
белокурую стерву по имени Светлана Николаевна —
та от любопытства заглянула было в кормушку,
испуганный воробей вспорхнул и заметался,
женщина в ужасе бросилась прочь по коридору,
оглашая этаж дикими криками:
«Аааа! Я вас в карцер сейчас всех посажу!
Степанов, немедленно убери ЭТО!
Дежурный, вахта, у нас воробей!»
«Чего? Побег? Кого убей?» — скрипела рация.

В тюрьме люди рады любой живности,
кошки, крысы — а тут целый воробей!
Говорят, что это кто-то из предков
прилетает нас навестить с того света.
Степанов верил, что это бывает неспроста,
в тюрьме всё, что чудом попадает с воли —
это знак удачи, доброй весточки, чудо.

Теперь ему точно должно было повезти,
наступал конец чёрной полосе жизни,
он стоял у окна и, глядя на то,
как воробей перелетает по камере —
голодный, полузамерзший, свободный —
счастливо улыбался пернатому чуду.
Он снова наконец-то поверил в себя.

Контролёры гонялись за воробьём весь вечер —
маленький диверсант оказался непрост,
он то и дело менял позицию,
перелетая с одной камеры слежения на другую,
поэтому ловить его никто не отваживался —
контролёры боялись повредить технику.
Под утро воробей перепугал дежурного,
тот с грохотом открыл дверь корпуса,
воробей сделал ему в лицо «фрррр!» — и был таков.
Зато у арестантов случился маленький праздник.
«Ушёл, га-га-га…» — целый день ехидно гнусавили
в спины контролёрам матёрые матвеевские коблы.

Когда через две недели пришли документы,
Степанова выпустили на волю,
не дав закрутить очередную лампочку —
он, как мужик хозяйственный,
рвался обратно, в корпус СИЗО:
«Вы что, я зря, что ли, стремянку сюда пёр?»

Через два часа он вышел за ворота,
удивляясь — мир снаружи был другим,
даже солнце тут было не такое,
оно и грело, и светило иначе.
Он так и топтался бы у ворот,
привычно ожидая команды конвоя,
но ему посигналили из машины:
«Ты что там, остаться решил?»

А ещё через полчаса он ковырял
настоящей вилкой всамделишную яичницу,
мазал ломоть хлеба сливочным маслом,
глядел на исходящую соком котлету,
которая жарилась в сковороде,
стараясь не вспоминать о том, что с ним было,
и — даже не думать пока о том,
что ожидает его в будущем.
Настоящее было прекрасно и удивительно.