Записная книжка 8

                Записная книжка № 8
               (19.04.2002 г. – 11.12.2002 г.)


    В записных книжках лишь небольшая часть того, что возникает в голове. Остальное, что не успел зафиксировать на бумаге – исчезло, растаяло в воздухе.

    Завидую тем, кто сочиняет легко.

    У меня никак не получается быть в строю, пишу не в ногу с другими.

    Москва далеко, но город-то нашенский.

    Я подметил, что центр вселенной всегда находится там, где в данный момент оказался я, и он перемещается вместе со мной!

    Звезд высыпало много. И что? Раздвину их руками, и дышать в пространство будет легче.

    Опубликоваться в Москве надо хотя бы для того, чтобы понять: ну и?...

    Тебе, уходящему в библиотеку, посвящаю я эти строки: все в жизни обновляется, кроме  библиотечных фондов. Поэтому даже самая свежая мысль там успела пожелтеть.

    Внутреннюю жизнь можно усложнять только за счет внешней.

    Мой адрес? Пишите: штат Вермонт, город Асинск.

    Лед во мне уже растаял, но подснежники в грудной клетке пока еще только-только распускаются.

    «Забег» глубже и печальнее «Сказок».

    Писателю иногда выпадает путешествовать с умными друзьями и талантливыми женщинами. И даже по интересным и живописным местам, где их встречают обильными застольями. Но живет писатель, как правило, одиноко в пустой комнате, никуда не выезжает и питается скудно.

    В Асинске я вроде разведчика в тылу врага. Причем, считаю город своим, а тех, кто вредит ему – захватчиками.

    Вечер. Татьяна гонит двух коров из стада. Те норовят свернуть с дороги – пощипать молодой майской травки. Хоть коров иногда на улице вижу. А когда я в последний раз видел лошадь? Не помню.

    Добытый в жесточайшем социалистическом соревновании уголь оказался не востребован. Заводы и фабрики отбивались от него изо всех сил. И тогда горнякам вручили знамя и выписали премии, а уголь потихоньку опять закопали в шахту – глубоко-глубоко.

    Не заносись!

    Было бы неплохо, если б у моих повестей со временем потерялись последние страницы! Повесть есть, а последних страниц – нет. Тогда бы появился повод говорить о «декадентской незавершенности, пикантной недосказанности».

    Самое лучшее – это без заданных наперед условий просто: быть!

    Можно я войду в моду?

    Когда я понял, что у них абсолютно нет внутренней жизни – а только одна внешняя, меня это не то, чтобы покоробило, но слегка изумило.

    Возле медучилища смуглые и носатые рабочие укладывали тротуарную плитку. Рядом, у прилавка, гражданка Игонина, оттеснив мощным плечом продавца, копалась в помидорах, выбирая спелые. На электронном табло часы показывали двадцать две минуты одиннадцатого. Водоканал качал воду.

    В Асинске жизнь украшать взялись с площади у гостиницы – все силы бросили на строительство фонтана с писающими мальчиками.

    На Пасху в церкви толпилось изрядное число бывших коммунистов, как будто они под ее куполом почуяли однопартийца. Закрадывалась крамольная мысль, что и Бог когда-то был членом КПСС.

    В форточку пролез ободранный Эдик.

    Конечно, писатель и трюкачеством может заняться, и стойку на голове способен сделать. Но когда трюкачество только ради трюкачества – о чем тут говорить.

    - Правительство приняло еще одно постановление.
    - Какое?
    - Неважно. Главное – что постановление принято, и главное – что правительство работает!

    - Герои труда… Выпить бы им.
    - Интеллигенция тоже хороша!

    Добрые ангелы, из тех, которые ведут наблюдение за Асинском, редко влияют на его жизнь. При виде того, что чиновники здесь вытворяют, у ангелов опускаются руки.

    Я вхож не в любое общество, в изрядное число обществ я не вхож. А вот почему так – непонятно.

    Основная мысль последней повести заключается в том, что любые целенаправленные действия в Асинске оборачиваются абсурдом. А уж если под абсурдом обнаруживается логика, то уж больно она какая-то заковыристая.

    Что сближает людей умных и не очень, в чем у них поразительное единство? И те, и другие не читают моих текстов!

    Нет правильного и неправильного мышления. Есть глубокое и есть поверхностное.

    В Орловской области обнаружилась еще одна самозванка – она выдает себя за дочь последнего секретаря обкома. Хранители истинной Партийной Печати заявляют: наглая ложь!

    На скамейках бульвара Шахтеров юные создания объяснялись в любви:
    - Ну, бля, ты ваще-е!
    - Руки, сказала, убери!

    Не пережимать с грубостью в тексте. Так – вскользь, задним фоном.

    Первая реакция на роман была оглушительной. Мне кричали:
    - Кто позволил!
    - Как ты смел!
    Меня тут же уволили из редакции. В качестве гонорара я получил расчетные деньги.
    Позже я понял: нельзя обижаться на людей. Каждый создает ту картинку мира, в которой ему комфортнее, не видя себя со стороны. Я нарушил общее спокойствие и поплатился. И на Судьбу нельзя обижаться – это все равно, что обижаться на глаза, когда они вдруг отмечают не то, что хотелось бы.
    Время показало: все было правильно.

    Одно из необходимейших свойств натуры (для меня, по крайней мере) – способность сомневаться.

    С властью нужно держать дистанцию. И если она не делает явных гадостей, плевать в нее не обязательно.

    Новый бульвар назвали бульваром Шахтеров. Красивое название. Красивое и оригинальное.

    Она не была холодна изначально, она потихоньку остывала.

    Это правильно – жить и прошлым, и будущим.

    Про меня не скажешь: красивый и азартный.

    Фамилии футболистов (в «Сов. спорте»): Чеснаускис, Тпрутень.

    И бодренько, и радостно – за новую рукопись? Ну? Ну?... Хер там!
 
    Глубокое и мелкое – все рядом, все близко. Надо понимать, где что, и добиваться гармонии между тем и другим.    

    Неразумно подгонять себя. Непродуманный текст такой же кислый и горький на вкус, как недозрелый плод.

    Нас было полторы тысячи, плюс-минус еще две.

    От мелких мыслей все в жизни может измельчать.

    «Как только ты понял, что составляет Долг (с большой буквы) твоей жизни – ты решил девять десятых всех вопросов», - академик Бестужев-Лада.

    Жить легче, когда есть дело, полностью захватившее тебя. Думаю, Музиль был счастлив, десятилетиями работая над своим «Человеком без свойств».

    Похоже, это всегда так: второстепенному уделяешь больше времени и лучшие часы, а для главного остаются лишь крошки и кусочки.

    Развитое воображение – нормальное состояние хорошего литератора. А вот надуманность искусственна и фальшива.

    В. Распутин так разжевывает простые мысли, что тратить время на них нет никакого желания.

    Интеллигент – это особь штучная и редкостная. Трудно представить марширующие колонны Сахаровых и Лихачевых. Чем проще сознание человека, тем легче он впадает в одичание.

    Вы любите детей? Ух, как я люблю детей! Нет, а вы точно их любите?

    Я никого и никогда не «съел» на службе и горжусь этим лишь потому, что такое не является нормой.

    Жизнь и смерть настолько переплетены, что не поймешь: где, чьи уши торчат?

    А ведь это преступление – угождать самому себе, льстить своему самолюбию, убаюкивать его.

    Повесть, которую я хочу написать, еще недоступна моему пониманию. Я набросал несколько страничек текста, но нет сквозной идеи, а без нее все не то.

    По сути, я не литератор. Я иногда задумываюсь над тем, что вижу. А чтобы мысли не пропадали впустую, я фиксирую их на бумаге, только и всего.

    Вместо прежнего меня в зеркале появляется кто-то другой – лысее, седее, сутулее.

    Глупое счастье обходит стороной меня, умного.

    Нет слов: новый бульвар они назвали не Бульваром Молодых Дарований, не еще как-нибудь теплей и человечней – ведь масса вариантов возможна! Новый бульвар они назвали бульваром Шахтеров. Да! Что можно делать, оказавшись на бульваре с таким названием? Блевать, гадить под кусты и ломать скамейки. А больше ничего делать нельзя. И как это им удается испохабить все, за что бы они ни взялись?

    В Асинске все происходящее настолько удивительно, что часто возникает вопрос: в чем дело?

    Иногда появляются сомнения: чего уж я так против них? Может, и не надо? 

    Когда за окном дождь – все во мне успокаивается.

    Тоска, переходящая в грусть; грусть, переходящая в тоску. И лишь в зазорах между переходами иногда мелькнет нечто третье. Я пока не могу дать этому название.

    Не потому ли столько идей зачахло, что они не соответствовали тому, что вокруг нас?

    Работая на земле, устаю иногда до ломоты в руках и пояснице, зато какая это полезная усталость!

    По-настоящему смешно не то, что придумал, а то, что подсмотрел в жизни.

    Их воображение бульварно. Бульварно до такой степени, как бульвар Шахтеров.

    Парад побед.

    «Ура-а! – запричитали единоверцы. – Ура!»
 
    Прочитал у Кафки, как выглядит у евреев тот самый обряд обрезания, и не мог сдержаться: передернуло от брезгливости. Или я чего-то не понимаю?

    Если поднять веки – начнется удивительное. Поднимите мне веки!

    Первомайский призыв: «Вообразите себе!»

    Асинск напоминает человеческий организм: ноги, руки, торс. Мне физиономия его не нравится. Низколобая физиономия без проблеска мысли в глазах и только с двумя желаниями: нажраться и бабу.

    Общаясь с людьми, приходится проявлять интерес к тому, что для меня интереса не представляет. Но притворщик я неважный. Поэтому и не верят мне, и чувствуют во мне чужака.

    И еще: уменьшить свои потребности до способностей.

    Новое – это незамеченное старое.

    Научиться жить рядом с ними.

    Скучно и тоскливо быть таким, как все.

    А про себя замечу: мало иметь свое мнение, надо еще хотя бы чуть-чуть ума.

    Скандал с телеканалом Евгения Киселева открыл мне: воровство в Москве упорядоченно. Одному позволяется хватануть пятьдесят тысяч «зеленых», а другому – пять миллиардов. У каждого своя планка. Киселев прикарманил не то, чтобы много, но больше, чем ему положено.

    Пишущий, в отличие от врача, не может руководствоваться заповедью: не навреди. Он должен «вредить», резать по живому, соскребать с жизни образовавшуюся на ней плесень.

    Гнать из души своей мелкое, суетное требуется как можно чаще. Ведь оно выискивает любую возможность, чтобы зацепиться.

    Парадокс ради парадокса – это убого. Это отвратительное фиглярство и больше ничего.

    Не люблю монотонную физическую работу, считаю ее досадным разбазариванием времени. И все-таки для мышц, для здоровья она полезна, и это отчасти примиряет меня с ней.

    Девушки, как правило, любят не талантливых, а преуспевающих.

    Таких поверхностных текстов, как моя «Обыкновенная история», писать нельзя.

    Одиночество нужно хотя бы для большей сосредоточенности.

    После чтения дневников Кафки отчетливо понимаешь, что писать надо умно.

    Редкая удача: наткнуться на хорошую книгу, а затем перечитывать и перечитывать ее, открывая новые смыслы и дивясь своеобразию авторской мысли.

    Не случайно Э. Неизвестный восхищается Кафкой. Попав в силовое поле Кафки, трудно из него выбраться. Да и нет желания выбираться.
 
    Это было старое деревянное здание, изнутри оказавшееся больше и просторней, чем выглядело снаружи.

    Сумрак заполнял широкие коридоры, а двери не имели никаких табличек, поясняющих, что за ними. Зато на стенах висели какие-то схемы и плакаты, содержания которых я абсолютно не помню.

    Те, кто будет потом съедать нас в земле, тоже имеют, наверно, рецепты лучших блюд.

    Он назвался. Фамилия его была яркая и звучная, из тех, что, казалось, врезаются в память навсегда. Но через пять минут после того, как расстались, я попытался вспомнить эту фамилию и – никак.

    Люди с усеченной памятью – счастливые люди. Назавтра они уже не помнят, кому нагадили вчера. Люди с длинной памятью – несчастные. Им остается только одно: никому не гадить.

    Да! Это доля у нас такая: засекретить все, что секрета не представляет. И – наоборот.

    Шпионаж родился от безысходности.

    Вербовщик.

    - Моя задача простая: поиск нужных для дела людей.

    Потерянное прячется до срока, до того момента, когда ему нужно обнаружить себя. Затем оно само появляется перед глазами.

    Душа карася вьется над сковородкой, когда шкварчит растительное масло под его тушкой.

    Не переоценивайте хитрость карася. Не переоценивайте!

    Люди с усеченной памятью.

    Главное не то, что мы знаем о карасях, а то, что мы о них не знаем.

    Бесполезно разводить карасей, если они сами не разведутся.

    Карп – это кто? Это водяной поросенок. Ты его кормишь – он набирает вес. Приходит срок, ты его под нож, затем на сковородку и – к столу.

    - Если к делу подойти с умом, с нашим умом, мы можем так развернуться – никому мало не покажется!

    За городом, среди вытянутых к солнцу осин и берез, расположились очистные канализационные сооружения.

    - Очистные канализационные сооружения надо полностью приспособить для выращиванья карпа.
    - А городские стоки куда девать?
    - Куда, куда… Никуда! Вон космонавты, между прочим, то, что из унитаза, в космос не сбрасывают. Все по замкнутому циклу!   
 
    - Если рыбу на очистных сооружениях перестали выращивать – значит, и нам делать нечего.
    - А вот и нет! Сейчас начнется самое главное: осмысление.

    Карп себя не так понимает. Он себя по-другому понимает.

    Либеральные порядки в России – дело временное.

    - Из своих научных изысканий вы делаете вывод, что во всем виноваты снабженцы.

    - Заклинаю только об одном: исследование причин не должно быть поверхностным!

    - Да что это такое: все куда-то уезжают и уезжают. Не водоканал, а клуб путешественников. И только я один всех провожаю и провожаю.

    Еще будут воспоминания о том, как мы выращивали карпа, а он однажды плюнул на усилия наши и всплыл кверху брюхом. Но это потом, не сейчас.

    - Я могу понять обиды мертвых, но разве нам те, кто еще жив, не интересны? Еще как интересны!

    Когда нет сквозной идеи – все разваливается на куски. Идея, идея нужна!

    Вчера (1.06.) я убедился: лоха за то, что он лох, сейчас наказывают сурово. Убедился, к счастью, не на своем опыте.

    Прежняя жизнь отхлынула, новая не началась, и в этом угарном промежутке нас было полторы тысячи. Полторы тысячи обезумевших рыб, бивших хвостами о высыхающий песок, нелепых и беспомощных.

    Я не хочу сочинять того, что мне не интересно, то есть, я не хочу сочинять потому, что, якобы, должен это делать.

    Мне – проницательно! – подарили кактус, не сомневаясь, что засушливые условия я ему создам. Так оно и вышло.

    В Асинске по-жульнически смешивают культуру и самодеятельные танцы. Но от подпрыгиваний и топанья ногами ни у артисток, ни у меня в голове ничего не прибавляется. Где ж тут культура?

    Все мысли мои улетели в 12-е ноября.

    Асинск выдохнул из себя летнее тепло и окутался холодом.

    Н.С. Юмина, доктор философских наук: «Тренировать ребенка к свершению мужественных поступков. Мужественный поступок ребенка может состоять, например, в отказе сваливать полиэтиленовый мусор в лес или речку, хотя в его дачном поселке так поступают взрослые…»

    Забавны наши теледискуссии. Сидит участник и говорит: «Я глубоко убежден…» и дальше начинает нести ахинею.

    Талантливый писатель никакой не судья, талантливый писатель – исследователь. Но талантливых единицы. Большинству из тех, кто пишет книжки, уже все известно, они учат «как надо» и «как не надо». Потому и книжки открывать желания нет.

    Жизнь асинца сводится к ожиданию чего-нибудь замечательного. И у гробового входа он распускает сопли: не дождался!

    Знакомые девушки слишком вялые даже для ****ства.

    И лезут, и лезут со страниц областного журнальчика «простые деревенские люди»: Федоты да Игнаты, Дарьи да Лукерьи – все на одно унылое лицо. И нет им числа, тараканам этим.

    С похмелья противен сам себе, а как не выпить? Деваться некуда!

    В передачах Савика Шустера спорят о многом, но одно, по крайней мере, считается бесспорным: «Мы знаем способности большинства чиновников». Имеется ввиду способность к извращению любого благого дела.

    Когда мысль наполнена бутафорской кровью, толку от нее немного: она безжизненна. Можно любоваться ею, как любуются засушенным цветком, и не более того.

    Точно подметил Г. Миллер: «косноязычие возбуждения». В прозе это не последнее дело.

    Надеяться – еще не значит доверять надежде. Это как в пустыне – непонятно, что ты видишь: город или мираж.

    Из вогнутого, словно тарелка, Асинска мои глаза устремлены вверх. Бог не откроется мне, но он видит мои усилия. И оттуда, из безжизненной черноты, я слышу: - Смелее!...

    Экономить можно на многом, только не на тех книгах, которые нужны.

    В отличие от альпинистов, к вершинам мастерства можно идти бесконечно, иногда срываться в пропасть и опять карабкаться наверх.

    В Асинске многие ограничивают себя до выполняемых функций: человек-шофер, человек-разнорабочий, человек-чиновник. Даже веселье у них поверхностное, блескучее, бессознательное – как конфетти.

    Как бы я ни относился к асинцам – жалость и сострадание к ним все-таки перевешивают.

    Часто мы ведем разговоры лишь для того, чтобы избежать молчания.

    Если даже что-то с чем-то напрямую не связано – это значит иногда, что связь находится за пределами нашей видимости.

    Юмор любит тепло. Когда холодно – смешного мало. И все-таки не попробовать ли написать смешную вещь, действие которой происходит при низких температурах?

    Глупое дело: обсуждать чужой талант. Свой надо выращивать.

    Талант – это нелегкая ноша, и не каждому она по силам. Силы для таланта нужны, силы.

    Литератор, сколько бы ни было ему лет, не может быть дряхлым – он всегда молодцеват, жилист и полон энергии.

    Федор Конюхов похож на заведенного чертика. Мечется туда-сюда по земному шарику: то в лодочке по океану плывет, то на вершину горы лезет. Ни сильных чувств, ни ярких рассказов – речь стертая, невыразительная, косноязычная. Не русский путешественник, а игрушка спонсоров.

    Мне мешает моя не кровожадность.

    Сочинение текстов – это только повод поговорить о себе.

    Лучший объект для изучения – я сам. Я еще так плохо изучен. Немало времени и усилий мне придется потратить на мое изучение!

    А Федор-то Конюхов собирается на двухсотлетних черепахах пересечь пустыню Сахара.

    И каждый раз, когда задумал что-нибудь накропать на бумаге, отчетливо понимаешь, что никому, кроме тебя, твоя писанина не нужна. И хорошо, что хотя бы здесь нет иллюзий, и нечего в отчаянье руки заламывать.

    Не многого ли я хочу – и таланта, и известности? Не слишком ли жирно будет?

    Радуйся тому, что имеешь, а неудачи не должны надламывать.

    Для того чтобы лучше видеть и осмысливать происходящее, между мной и происходящим должен быть зазор.

    В тридцатые годы жизнь была скоротечной. Молодые Ильф и Петров уже задумывались о смерти.

    В первой трети прошлого века все делалось быстро. Фельетоны писались быстро, романы писались быстро. За два года никому не известный человек становился признанным литератором.

    Приходится скрывать не то, что я умный (это, по крайней мере, спорно), а то, что я люблю думать.

    Когда душа устает, начинаются обиды на невнимание окружающих.

    Жизнь в провинции плоха тем, что тебя никто не слышит.

    «Я самодостаточный, - говорит Степа П., - мне других поэтов читать не надо». До чего умилительна придурковатость графоманов!

    Сочинять ничего не хотелось, но я никак не мог прогнать от себя вдохновение.

    Что вы лезете ко мне со своим вялым негодованием?

    Оказывается, некоторые парижские лоботрясы собирались в 30-е годы переселиться в Советский Союз – прочитал у Г. Миллера. Вот уж, в самом деле: мотыльки летят на огонь.

    Власть твердила, что ее надо уважать, власть внушала, что она хорошая. У нее это неплохо получалось. И каким ошеломлением стали вскрывшиеся гнойники.

    А. Машевский «Мысль, разомкнувшая круг»:
    «…- книга (Пруста) вся проникнута глубочайшим интеллектуализмом. Ведь весь метод его строится на своеобразном объяснении мира. Собственно, там различные типы объяснений. Есть и простейшие, когда он по отдельным деталям понимает что-то о психологии или причинах поведения своих героев. Но это было и до него. Гораздо важнее то, что, пользуясь конкретным человеком или событием как толчком, он совсем от них уходит, начиная рассуждать о явлении в целом, например, о смерти или ревности… Получается, что весь роман представляет собой единое движение мысли.
    - Это так, Лидия Яковлевна (Гинзбург), но знаете, интеллектуальность Пруста всегда оставляла у меня странное впечатление. Дело в том, что его, в сущности, совершенно не интересует результат рассмотрения. Тут своеобразное интеллектуальное чревоугодие. Пока идет процесс наблюдений, он получает удовольствие, конечная же цель – ничто. Любой вывод, любое найденное определение словно бы не затрагивает автора, он их сразу же бросает для новой увлекательной погони… Интеллектуальное движение интересно лишь постольку, поскольку, пока оно длится, мыслитель может испытать наслаждение. Кстати, это с неизбежностью должно было привести к грандиозной многотомной форме циклически развертывающегося повествования. Он просто не может остановиться, делая все новые и новые витки, используя этот найденный им чудесный способ вторичного чувственного переживания жизни. Удваивает, утраивает, удесятеряет.
    У вас, кстати, - иначе. Вы человек интеллектуальный, кроме самого движения мысли вас волнует еще и результат, который должен послужить фундаментом для дальнейшего рассмотрения. Здесь различие в отношении к ценностям. Для интеллектуала ценностью является обретенное, то, что переведено им из разряда непонятного в разряд понятного…»

    У меня неуверенность в том, что я пишу, иногда заменяется совершенно противоположными чувствами. И тогда другого такого нахала, нисколько не сомневающегося в своих способностях, еще поискать надо.

    То, что выспренно, как правило – плохо.

    Что делает писатель-деревенщик? Он приезжает в село подпитаться глубинными и незамутненными соками жизни. Скажет ему бородатый мужик: «Если вечером как следует просраться, то утром уже и не надо», и писатель надолго задумывается над этой народной мудростью.

    Еще недавно наша страна была самой читающей страной в мире. Самой читающей газету «Правда».

    Хорошо в Асинске угадывать великих людей. Не промахнешься. Нет великих.

    Чем наше время отличается от других времен? Да ничем. Еще Е. Петров писал о своем времени: «Какое-то нагромождение абсурдов».

    Пытаюсь понять: вот воины Аллаха, перебив много ни в чем не повинных людей, сами, наконец, предстают перед своим Богом. И что он говорит им за их дела? Спасибо?

    Природа не обманывает. Ноябрь обещает холода, и они будут.

    Есть вера в значительность предоставленного мне таланта, а вот вера в себя бывает далеко не всегда.

    Ф. Лорка: «Вдогонку мне плачут мои не рожденные дети». Как будто обо мне.

    Освобождение заложников в Москве (26.10.02 г.). Впервые за последние годы удовлетворение от деятельности спецслужб.

    Сегодня (28.10.02 г.) в «Пульсе» сообщили: принят гимн области. А чуть ранее – флаг и герб. Самые бредовые идеи, которые я высказывал год назад, начинают сбываться. На очереди – пляска и пантомима. Тоже, разумеется, областные.

    Разве я не меняюсь? Меняюсь! Я, например, перестал остро реагировать на глупость.

    В чем разница между Степой П. и Кафкой? Кафка сомневался в своих способностях, мучился от «бездарности», а Степа П. никаких сомнений по поводу себя не испытывает.

    Высшее счастье – это хотя бы частично реализовать то, что было дано.

    У сборной России по футболу есть отличительное свойство: она не умеет отыгрываться!

    Футбол в исполнении наших умельцев показал всему миру основной российский порок: прилагаемые усилия не подкрепляются мастерством.

    На мировом чемпионате достоинство в этой сборной было у одного – у восемнадцатилетнего мальчика, который боролся, не жалея себя, забил сам и поучаствовал в трех других голах, и только он один заслужил уважение болельщиков.

    Глядишь на уровень нашего футбола – и плакать хочется.

    Не ставить целью: непременно рассмешить, а показывать жизнь такой, какая она есть. А в ней и так много смешного.

    Все еще будет. А после пройдет.

    В защиту графоманов: они заблуждаются честно.

    Не было бы плохого – как бы отличать хорошее?

    А. Генис прохаживается вдоль литературных делянок, зорко смотрит, где что посажено и хорошо ли оно. Ай, молодец, ничего не упустит! 

    Не надо бояться сказать однажды глупость или пошлость. Надо бояться того, что это может войти в привычку.

    Петров об Ильфе: «Он был застенчив и ужасно не любил выставлять себя напоказ».

    Из всех врачей в Асинске самые выдающиеся – стоматологи: не только зубы рвут, но даже призы на каких-то конкурсах завоевывают!

    Какая все-таки загадочная жизнь была раньше! «Я не могу плодотворно трудиться, если в доме напротив поет начинающее колоратурное сопрано», - ломался Ильф. А тут и сопрано напротив не поет, и трудиться я не могу.

    Мечты с духами и туманами.

    Лишь та проза остается, которую хочется прочесть снова и снова. Все остальное исчезает в мусорном ведре времени.
 
    Талант ведет за собой того, кому он дан.

    Рядом с толстеннейшей «Историей раскола» лежала брошюрка «Единство и борьба противоположностей».

    Когда человека помещают в скотские условия, первое, что подвергается испытанию – прочность и основательность его культуры.

    Вот честный и прямой взгляд на людей. Генри Миллер: «…по нашему мнению, он не стоил и плевка, не то, что слез…». А мы каждое ничтожество оплакиваем. И чаще всего – фальшиво.

    Как замечательно, что не все еще научились командовать, распоряжаться  чужими судьбами и даже ходить строем. Как замечательно, что есть люди, которые живут безответственно и безалаберно!

    Асинск проявляет железную выдержку. Несмотря на прямые мои указания, он живет и строится в своем духе.

    А хорошо бы собрать коллекцию курьезных фамилий при неподходящих для этих фамилий должностях. Примеров вокруг – пруд пруди: зав. отделом здравоохранения Смертин, хирург Волкодав, сотрудник музея Непомнящий, фехтовальщик Кровопусков. Если придумать такое – будет вычурно, а вот взятое из жизни выглядит по-другому.

    Иметь власть должен человек породистый. Не по крови, а по наличию соответствующих качеств. Страшно, когда к власти рвется беспородный хам.

    Порода как раз и подразумевает, что этот человек – отличается. Что благородства, ума и порядочности у него больше, чем у других.

    Мне надо когда-нибудь описать свою рабочую комнату в доме: какие книги лежат на столе, мое отношение к ним, предметы, какими я чаще всего пользуюсь и т. д.

    Они примирились со мной еще и потому, что я всячески стараюсь скрыть, что я не глуп.

    Не все, что растет, успевает дозреть до того состояния, чтобы можно было выдернуть и сожрать.

    Я давно определил, кто мне близок. Это интеллигент-неудачник. И чем он сегодня беззащитнее, тем дороже мне.

    С уставшей души тяжело свисали обессиленные крылья.

    Эти нахрапистые ребята из новых с азартом выдаивают последние деньги из водоканала. Спортивные штаны с пузырями на коленях они сменили на строгие костюмы. Так формируется элита.

    Я настолько отдалился от пробегающего времени, что не слежу за часами, и мне кажется – скоро начну путать дни и числа. Вот что значит отпуск.

    Однажды я скажу этим лицемерам: «Господа, вы бы засунули себе в задницу вашу заботу о нравственности».

    Мои литературные перспективы? Беспросвет.

    Когда все уйдет – что останется?

    Чем еще изумляет меня асинская администрация – своим вкусом. Пытаясь облагородить формы городской жизни, она такое вытворяет!

    Оглядываясь на девяностые, могу, как очевидец, сказать, что хуже самой плохой власти может быть только безвластие.

    В газете «Вперед, к свершениям!» журналисты были старые, ленивые и нелюбопытные. На падение тиража они реагировали одинаково: ну и что?

    Нравится ли мне, что я пишу? По-разному бывает. Но я не знаю, каково написанное на самом деле.

    Сейчас отстреливают, в основном, опоздавших к разделу собственности, но пытающихся урвать у тех, кто не опоздал.

    И что за глупое удовольствие: клевать Степу П.? Он, по вкусу, - так себе,  совсем не калорийный.

    Какие из текстов современных авторов, что я прочел, держатся на «внутреннем достоинстве стиля»? Да никакие.

    А за что культурная элита ополчилась на бразильские сериалы? Там ведь тоже речь идет о вечном, но на доступном для большинства языке.

    Смотрел телепередачу. Шепелявые уфологии рассуждают о летающих тарелках с пришельцами. Почему уфологи все шепелявые? Или контакт с инопланетянами возможен только на шепелявом уровне?

    Что за люди! Каламбурят, не переставая. Острое слово в почете, а острая мысль, которая должна бы стоять за острым словом, - не просматривается.

    Иногда бывает очень стыдно за других людей. Странное, нелепое чувство.

    Обретает ли моя жизнь с годами какой-нибудь видимый смысл?

    Как льет! Как льет! Не пора ли ковчег строить?

    Русские фамилии часто – на удивление! – выразительны и соответствуют тем, кто их носит.

    Благодарность и ответственность у него – вопиющие!

    - А что – вы что-нибудь имеете «за»?

    Пушкинская «чернь» в нынешнем понимании – «скоты».

    Самые нечистоплотные люди попадались мне среди врачей. В прямом и переносном смысле. Я всячески старался их избегать.

    Гомосексуализм возник, вероятно, от безысходности: одни мужички разочаровались в женщинах, а другие стали утешать разочаровавшихся.

    То, что у меня перед близкими людьми разного рода обязательства, само собой разумеется. Главное – не забывать о них.

    Старею уже, что ли? Силы есть, но не все хватает.

    Когда-то мужчины не стыдились плакать. Бравые гусары рыдали, как дети. Сейчас никто не плачет. Или плачут, изрядно перепив. Не потому ли мы тянемся к водке, что требуется смыть наболевшее слезами?

    Иногда мне кажется, что с моими способностями – хоть горы сворачивай, а иногда такая беспомощность, что руки опускаются.

    Не для того ли была революция и все, что после нее, чтобы двое одесситов написали «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок»?

     Наши представления о счастье так велики, так недостижимы, что о счастье можно только мечтать.

    Самый рассудительный лозунг на все времена: «Не балуй!».

    Как годы пролетели! Я уже на «ты» с пенсионерами!

    Если я не буду углубляться в себя – внешний мир меня задавит.

    Иногда, даже когда иду по центральной улице, такое одиночество вдруг навалится, словно в Асинске вокруг меня одни снежные люди.

    Самые простые цели: иметь жену, двух-трех ребятишек – оказались недосягаемы. Я так и не смог добиться того, чего другие добиваются, почти не прилагая усилий.

    Боже! Что за времена тогда были! Люди читали Расина! А кто сейчас читает Расина? Кто он такой? Я его книг не открывал ни разу. Я вообще скоро читать перестану.

    Что я могу сказать о Ф.? Он так часто бьется головой, что это вошло у него в привычку.

    Нас отчасти оправдывает то, что в своем невежестве мы по-детски непосредственны и наивны; мы еще способны страстно и убежденно говорить банальности.

    Что касается, так называемых, Лермонтовских «прозрений». Это не «прозрения», это видения другого порядка. Великая литература – это не сочинение текстов. Это побочный результат совершенно иной деятельности. Сегодня такого понимания нет. Вот почему справедливо утверждение, что нынешняя литература измельчала. Измельчала, несмотря на все свои формалистские изыски.

    Даже великие общественные потрясения со временем тускнеют и не вызывают значительных эмоций. И только литературные тексты способны глубоко волновать и через сто, и через двести лет после того, как были созданы.

    И так всегда: если меня отодвигали, я не сопротивлялся.

    Можно и так – загнать себя в рамки, а потом эти рамки расширять, расширять…

    До чего же она скучна, эта «чисто конкретная» жизнь.

    «Спит земля в сиянье голубом», - это взгляд из космоса. «И звезда с звездою говорит», - тоже не литературная вычурность. Но последнее, я думаю, станет понятно только тем поколениям, которые доберутся до звезд.

    Набросать на бумаге текст недолго. Долго потом его редактировать.

    Бумага все терпит. На полке рядом с литературными шедеврами – книжки посредственные. Может, сейчас для авторов качество текста не играет роли? Степа П. сказал: я специально сочиняю плохо, начни я писать хорошо – меня печатать не будут.

    Если смотреть на Асинск, отключив при этом воображение, и жить в нем, не отмечая ничего смешного, то это – грязный и скучный городишко.

    - Не нравится мне то, что я вижу, очень не нравится… Но если говорить по большому счету, то – нравится.

    Надо очаровываться своими иллюзиями!

    Не ново, что судьба талантливых книг зависит порой от людей бездарных, имеющих возможность отправить их в небытие. Досадно иное: свои жалкие творения бездари ценят высоко.

    Юлий Крелин: «…вся эта большевистская литература – она же не затронула настоящую интеллигенцию, интеллигенция ее не приняла – уехала, а если кто не уехал, так выслали. Приняли те, кто был недостаточно зрелым… Так что не чтение, не узнавание – это и есть унавоживание той почвы, где прорастают большевистские, фашистские, любые популистские идеи. Ведь что такое тоталитаризм, любой – это разделение людей на группы. На какие – не важно… Вот удачно поделишь – и тогда лови кайф свой. Бандитский…
    …Прогресс – это борьба со смертью. Всякое уменьшение шага к смерти есть прогресс…»

    Отчего говорят, что в Асинске жить нельзя? Можно, очень можно! Плохо стало – пошел в поле, березку обнял, поплакал минут пять… И живи дальше.

    Достоинство. Всегда, при любых обстоятельствах, надо помнить о нем. А я нередко забываю.

    Обсуждение в телепрограмме: «Школа переживает кризис» - до споров, до криков… Кризис есть, но не в Асинске. Учителя пишут статьи в городской газете: у нас все замечательно. От успехов – к успехам.

    Мне не интересен любой роман, который превращается в ребус с подтекстами, с отсылками к другим авторам. Это уже и не проза вовсе.

    Старики, жалуясь на жизнь и заявляя, что раньше было намного лучше, испытывают при этом своеобразное удовольствие.

    Я становлюсь слишком серьезным мальчиком.

    В хорошей прозе не все договаривается до конца.

    Интересно: с какими ощущениями от своих текстов живет гений?

    Если я и пытаюсь угодить, то только себе. Другим угождать неинтересно. 

    Ник. Михалков: «Я боюсь не разных религий, я боюсь объединения безбожников».

    Смотрю и всегда изумляюсь: как старательно они мусолят какую-нибудь простенькую мысль, полагая при этом, что говорят что-то чрезвычайно умное. Эти люди привыкли жить не среди гор, а среди кочек. 

    Есть одно, что роднит меня с декабристами: страшно далек я от народа. Вот, к примеру, вчера и позавчера приблизился, а сейчас опять далек.

    Даже завидую иногда: как бережно они сохраняют кашу в своей голове.

    Лучше провести время с трезвым Мелвиллом, чем с пьяным Степой П.

    Талант, как я думаю, это не то, что намертво придавливает к земле, а то, что дает пинка и посылает вперед.

    От чьей-нибудь яркой и талантливой прозы у меня глаза дальше видят. А вот если проза не яркая, а вопиющая, от нее уши закладывает.

    И после смерти человек доставляет окружающим неудобства. То есть – уход за могилой, покраска оградки, ремонт столика и скамейки. Заботы о мертвых тогда не обременительны, когда мы любили ушедших живыми.

    Мне перестали нравиться холода. Это, видимо, старость уже замаячила.

    Россия так велика, что любой кочевой народ, бродя по земле вдоль и поперек, обязательно в ней окажется.

    Люблю носить вещи долго, пока они совсем не обветшают: уверенней  чувствую себя в старой одежде.

    - Сейчас я сошлюсь на авторитет Сабанеева, а вы вникайте.

    - Наверно, он в сердцах сказал?
    - Нет, ругался долго, столько сердца быть не может.

    - Когда я продал мичуринский, смородина там засохла.
    - Бывает.
    - Нет, ты не понял: смородина не смогла меня забыть. Я ж ее посадил, огораживал, ветки больные вырезал.

    - У нас сегодня диспетчером – Евгения. В работе зла и непредсказуема. Кого боюсь, так это ее. И ты бойся.

    Честный до определенных пределов.

    Есть рыба или нет – это ни на что не влияет.

    Два встречных сквозняка ударились друг в друга и разлетелись в разные стороны.

    Чем подробней объясняют, тем непонятней становится.

    Толик В.:
    - Они от одного твоего имени еще три года труситься будут…
    - Во-первых, два вопроса…
    - Пришел новый дворник и столько страху на всех нагнал…
    - Чем больше человек… Как бы это доступней: там мозгов вообще не положили…
    - Да они за семь тысяч рублей весь кал выпьют, не только кровь…
    - Он у нас гусар: ножкой шаркает…
    - Мы и искусство – это разные вещи. Куда нам! А он слюни распустит и плачет над каждой картиной…
    - Ты смотри-ка: тяганул между делом!...
    - Как тебя много одного на этот Асинск!...
    - Падюков, ты почему воду в город не дал? Ты скажи: почему я с утра не мытый?...
    - (Деду Ядыкину). Это ты виноват. Это ты понаплодил все начальство, от которого нам теперь житья нет…
    - Гадости надо уметь наговаривать так, чтоб приятно было…
    - Падюков, прекрати шалости с водой! Ко мне электрик уже три раза грязный прибегал!...
    - Вы знаете, какие карпы водились у нас на очистных? Сейчас я вам в книге Сабанеева зачитаю…
    - Вот тут я не согласен. Рыбе вырастать такой огромной – это отсебятина. Когда вся она в одном бассейне – такого быть не должно…

    Это мне уже потом рассказали, как дело было.

    Толик В.:
    - Рыбу разводить начали с того, что надо ей, а пришли к тому, что надо нам – вот она и передохла…
    - Это кто – ты русский? Ты утром, когда проснешься, читай свою фамилию…
    - Нет, ты посмотри на него – во, рыба скользкая…
    - Я тебя вчера наслушался – до сих пор в голове уложить не могу…
    - Ленка, скажу, как на духу: верить можно только двум женщинам – тебе и Валентине Сидоровне!…
    - Подойди к тому злому мужику – он все подпишет…
    - Федор Хамзаич – руководитель страшный, и плюс двое из центра…            
    - Подожди, вот напортачу чего-нибудь, тогда и будешь кричать в мою сторону…
    - У него дочь в институте. А это еще хуже. Они сообразительные, едят уже большими ложками…
    - Из всех сетей самые поганые – электрические сети…
    - Этот засранец заявляет: «Я за девятьсот рублей делать ничего не буду!». Ты ничего не делай, но глазами смотри…

    Миша П.:
    - А моей кошке на ****ки ходить далеко не надо. Три кота на крыльце караулят. Ждут, когда она появится. Раньше два сидели, теперь – три…
    - У Д. чирей когда вырезали – так натянули кожу на заднице, что глаза первое время не закрывались. Это сейчас веки начали чуть-чуть сходиться…

    Зачерпывая краями звезды, плывет в ночи Асинск. Тихо плывет, только улицы поскрипывают.

    У нас в Асинске те же две беды. Но с дорогами мы как-нибудь справимся.

    Сочинительство – это частное дело частного человека.

    Теперь страсть появляется, в основном, после пьянки.

    С бумагой мне легче разговаривать, чем с людьми.

    Опять же про Асинск: много здесь не решенного. Где у нас есть проблемы? Да везде! В спорте – не хватает денег на инвентарь; у танцоров – не на чем выехать на зональный смотр. И только в литературе проблем нет. Поэт Горюнов один окормляет городское население своими стихами в достаточном количестве.

    Может быть, вы мало знаете о карпах, но хотите заполнить пробел? Так это нетрудно: начните их выращивать.

    Ну, что с них взять, если они живут в обмороке и умирают, не приходя в сознание?

    Раскрепощенность и расхристанность – разные вещи. Стремиться к первому и избегать второго.

    Никак не пойму, чего во мне больше: лени или гордыни смирения?

    Счастливые люди! Они не только знают, как жить и что делать, но и другим советуют.

    Да разве когда-нибудь могут кончиться мои восторги?

    Я бы мог совершить подвиг во славу Асинска, но разве у Асинска мало своей славы? Вижу, как он нервничает и шепчет: «Ты только не опозорь». Что ж, вот так вот соберу все силы и – не опозорю.

    А что им еще делать, как не шляться по бабам? К цветам и березкам они относятся без трепета, к своим женам – без трепета и живут, как после второго стакана водки.

    Вчера вычитал в газете: в асинской земле одновременно открылись две дыры. Глубокие. Одна где-то в районе «Физкультурника», другая возле Горячки. Это из преисподней лезут ребята, чувствуя здесь подходящие условия.

    Азартно, но не заинтересованно.

    Столица занимает в моих текстах ровно столько места, сколько и в жизни. А именно: нисколько. И в этих словах нет никакого высокомерия.

    Масса перспектив!

    - Мы все можем! – твердо сказал Аглушевич. – Но надо ли?

    Возникла тягостная пауза.
    - Вы – кто?
    - Фигуркин Алексей Леонидович.
    - А в приемной – кто?
    - Тоже Фигуркин.
    - Мы одного Фигуркина приняли? Приняли! А зачем нам двое?
    В горэлектросети:
    - Зина, давай по существу: я – обслуживающая организация, ты – продающая. Нам связь нужна? Нужна!

    Мы так обрадовались друг другу, что даже забыли, кому куда надо.

    Самые резкие телодвижения у него – в сторону холодильника.

    Если вам надоела спокойная жизнь, вам карпов надо выращивать. Но для начала следует построить очистные сооружения с отстойниками.

    При абсурдной жизни немного здравого смысла все-таки не повредит!

    - Да я всех обесточу!

    Не надо ничего выпячивать, все должно идти естественным путем.

    Нужна ли мне независимость? Так она у меня есть. Или где-то была?

    Неделя кризиса окончательно канула в лету, наступил месяц прогресса и процветания.

    - Все должно быть строго по науке.

    - Сколько надо – столько и получи. И не жалуйся, если много!

    И стали они жить-поживать, и жили чисто конкретно.

    - Очень сложно управлять персоналом. Очень сложно. Лучше сам бы за них все делал!

    Ну, что это за газета – «Берлинер Цайтунг»? Смех это, а не газета! То ли дело: «Вперед, к свершениям!».

    Я подумал и пришел к выводу: здравыми могут оказаться лишь сумасшедшие методы.

    Алишевич стеснялся Свирской, Свирская стеснялась Лазебного, Лазебный стеснялся Алишевича. Мосякин стеснялся их всех, а больше других –   Кабанова. Вакханалия застенчивости.

    - Знаю я его. Он еще палец о палец не успел ударить, а уже пот со лба двумя руками вытирает.

    Энергосбережение зависит, в основном, от счетчика.

    Способности? Кто с ними рождается? Они однажды были даны, но в любой момент могут быть востребованы обратно.

    Только тексты позволяют судить, на что ты способен. Да и то не всегда.

    Старая рубашка уже не справляется с задачей обхватить живот.

    Машина пролетала вдоль четырех- и пятиэтажных домов. Дома были с разной степенью изношенности.

    И при таком чистеньком, без единого облачка небе, при таком умытом и ярком солнышке – такая грязь на дорогах. Зачем?

    - Основная цель на сегодняшний вечер: явиться в ресторан и все там сожрать!

    Люди одной скорости мышления.

    Уж что-что, а решительное «нет» мы сказать всегда успеем.

    - К сердцу прилегло, а потом – понемногу, понемногу – опять отлегло.

    Мы никуда не уходим. Мы только и делаем, что кружим и кружим на одном месте. Мы, как та ведьма, что не может отлучиться от кипящего котла, от своего варева.

    Пытаюсь стать крупным и значительным хотя бы для себя. И качаю головой: не-а!

    - Наша ближайшая задача: взять и чего-нибудь сотворить.

    - Кто тут накосячил?

    Вылезли бородатые в телевизоре и затеяли нудьгу! И все о культуре! А я поначалу подумал, что это моджахеды.