Энн Бронтё. Агнес Грей. Глава 1

Глава 1 «Дом священника»

Все хорошие романы содержат наставления, хотя в некоторых из них сокровище может быть трудно найти, а если это и удаётся сделать, оно оказывается таким банальным, что сухой увядший орех едва ли компенсирует усилия по раздавливанию скорлупы. Случится  ли так с моей историей или нет, я едва ли компетентна судить. Я думаю иногда, что для некоторых мой роман может оказаться полезным и развлечь других, но пусть мир судит сам. Роман довольно затемнён мною и временем, которое прошло, и вымышленными именами. Я не боюсь отважиться представить его на суд публики, я искренне выложу перед ней то, что не открыла бы самому близкому другу.
Мой отец был священником на севере Англии, его по заслугам уважали все, кто был с ним знаком. Когда он был молод, он довольно привольно жил на доход от небольшого бенефиция и на доходы от своей небольшой собственности. Моя мать, которая вышла за него замуж вопреки пожеланиям своих друзей, была дочерью эсквайра и женщиной с характером. Напрасно ей говорили о том, что выйдя замуж за бедного священника, ей придётся отказаться от экипажа, горничной и всей той роскоши, которая была для неё почти необходимостью. Экипаж и горничная были большими удобствами, но, слава Богу, у неё есть ноги, чтобы передвигаться, и руки, чтобы позаботиться о себе. Элегантный дом и просторный земельный участок не следовало презирать, но она лучше поселилась бы в коттедже с Ричардом Греем, чем во дворце с любым другим мужчиной.
Убедившись в том, что его аргументы не достигают цели, её отец сказал влюблённым, наконец, что они могут пожениться, если хотят, но в таком случае его дочь лишится своей части наследства. Он ожидал, что эти слова охладят пыл обоих, но ошибся. Мой отец прекрасно понимал, что наибольшую ценность представляет не её наследство, а она сама, и если она согласится украсить его скромное жилище, он будет рад взять её в жёны на любых условиях, а она, в свою очередь, скорее согласилась бы работать собственными руками, чем быть разлучённой с человеком, которого она любит, чьё счастье она была бы рада составить и кто уже был одним целым с нею в сердце и в душе. Таким образом, её наследство перешло в кошелёк более мудрой сестры, которая вышла замуж за богатого набоба, а она сама, к удивлению и сожалению всех своих знакомых, похоронила себя в уютном деревенском доме священника среди холмов N. Тем не менее, несмотря на всё это, несмотря на характер моей матери и на причуды моего отца, вы можете прочесать всю Англию вдоль и поперёк, но вряд ли найдёте более счастливую чету.
Из шестерых детей выжили только моя сестра Мери и я. Я была младше сестры на 5-6 лет, поэтому со мной всегда обращались как с «ребёнком» и баловали меня. Отец, мать, сестра – они избаловали меня, но не с той бездумной снисходительностью, которая сделала бы меня раздражительной и неуправляемой, а с безграничной добротой, которая привела к тому, что я стала беспомощной и зависимой от них, неспособной противостоять трудностям и ударам судьбы.
Мери и я были воспитаны в строгой изоляции. Моя мать, получившая прекрасное образование и воспитание и не любившая сидеть без дела, приняла на себя все заботы по нашему образованию, за исключением латыни, которой нас учил отец, поэтому мы даже не ходили в школу, и, так как по соседству с нами не было общества, наше единственное общение с миром состояло в чаепитии, которое то и дело происходило с самыми зажиточными фермерами и торговцами округи (лишь для того, чтобы избежать обвинения в том, что мы были слишком горды для того, чтобы общаться с соседями) и в ежегодных посещениях дедушки и бабушки по отцовской линии, где он сам, наша добрая бабушка, тетя – старая дева и ещё 2-3 пожилых леди и джентльменов были единственными людьми, которых мы видели. Иногда мама забавляла нас историями и анекдотами из своей молодости, которые, в то время, как забавляли и развлекали нас, часто будили в нас (во мне, по крайней мере) тайное желание увидеть мир немного больше.
Я думала, что она была очень счастливым человеком, но она никогда не жалела о прошлом. Однако, мой отец, чей нрав не был ни спокойным, ни оживлённым от природы, часто изводил себя мыслями о тех жертвах, которые его дорогая жена принесла ему, и беспокоился бесконечными повторяющимися схемами аргументации о своём небольшом состоянии ради неё и нас. Моя мать напрасно уверяла его в том, что была всем довольна, и если бы он только мог понемногу откладывать для будущего детей, мы были бы богачами и сейчас, и в будущем, но бережливость не была сильной чертой моего отца. Он не влезал в долги (по крайней мере, моя мать заботилась о том, чтобы он этого не делал), но когда у него были деньги, он должен был тратить их: ему нравилось видеть уют и удобство в доме, нравилось видеть жену и детей хорошо одетыми, кроме того, он был щедр к людям и любил жертвовать деньги нищим в соответствии со своими доходами или, как думали некоторые, выше их.
По истечении некоторого количества времени один добрый друг предложил ему средство по удвоению своего капитала одним махом. Он утверждал, что в дальнейшем эта сумма возрастёт до баснословной цифры. Этот человек был купцом, с предпринимательской жилкой и несомненным талантом, но несколько ограниченный в своих действиях из-за недостатка оборотного капитала. Он щедро предложил моему отцу долю от своей выручки, если бы только тот доверил ему свои сбережения, и думал, что может с уверенностью обещать, что какую сумму мой отец ни доверил бы ему, она увеличится вдвое. Маленькое наследство было быстро продано, и вся сумма была вручена в руки друга-купца, который поспешил снарядить судно и приготовился к путешествию.
Мой отец был рад, как и все мы, этим блестящим проектам. В настоящее время наши расходы действительно были сведены до маленькой прибыли от места викария, но мой отец верил в то, что не нужно сводить их до такого минимума. Так, пользуясь кредитом у мистера Джексона, у Смита и у Хобсона, мы жили даже ещё более комфортно, чем раньше, хотя моя мать утверждала, что нам лучше не переходить границы, потому что планы о богатстве были сомнительны, и если мой отец доверит ей хозяйство, он никогда не будет чувствовать себя стеснённым, но в этом случае он был непреклонен.
Сколько счастливых часов провели мы с Мери, сидя с рукоделием у огня или бродя по заросшим вереском холмам, или слоняясь под плакучей берёзой (единственным заметным деревом в саду), разговаривая о будущем счастье для нас и для родителей, о том, что мы сделаем, и увидим, и чем мы будем владеть, а фундаментом для наших воздушных замков служили богатства, которые должны были нам принести успешные сделки почтенного торговца. Наш отец мыслил как мы, только он не относился к этому слишком серьёзно. Он выражал свои светлые надежды и ожидания в жестах и игривых остротах, которые всегда казались мне очень остроумными. Наша мать смеялась от радости, видя его таким счастливым, но она всё же боялась того, что он возлагал на это дело слишком большие надежды, и однажды я услышала, как она шептала, покидая комнату: «Дай Бог, чтобы он не оказался разочарован! Не знаю, как бы он это перенёс».
Он оказался разочарованным, причем горько. Это грянуло, как удар грома на всех нас. Судно потерпело кораблекрушение и потонуло со всем грузом, с ним вместе на дно ушли несколько человек команды и  сам неудачливый купец. Я была очень расстроена из-за него. Я была расстроена из-за крушения всех наших воздушных замков, но в юности быстро забываешь о горе – скоро забыла о нём и я.
Хотя в богатстве есть очарование, в бедности не было ничего пугающего для такой неопытной девочки, как я. По правде говоря, было даже что-то бодрящее в той мысли, что мы будем вынуждены едва сводить концы с концами. Я только желала, чтобы мама, папа и Мери думали так же, как я, и вместо того, чтобы жаловаться на несчастья, мы могли весело взяться за работу, чтобы помочь им. Чем больше были трудности, чем большее стеснение мы испытывали, тем большей должна была оказаться радость после их преодоления, тем большей должна была быть сила для борьбы с трудностями.
Мери не жаловалась, но часто задерживалась мыслями о несчастье и впадала в такое задумчивое состояние, из которого её не могло вывести никакое моё усилие. Я никак не могла заставить её смотреть на дело со светлой стороны, как это делала я, и я так боялась быть обвинённой в детской непосредственности или глупой бесчувственности, что хранила почти все свои радостные мысли про себя. Если бы о них узнали, их могли бы не оценить.
Моя мать думала лишь о том, как утешить отца. Она выплачивала долги и урезала наши расходы всяким возможным способом, но отец был совершенно сокрушён несчастьем. Он не перенёс удара: его здоровье, силы и дух были подорваны, и он так никогда и не оправился полностью. Моя мать напрасно старалась развеселить его, взывая к его милосердию, к его смелости, к его привязанности к ней и к нам. Эта привязанность была его мучением: он хотел увеличить состояние именно из-за нас. Именно наши интересы придали ему радость надежды и такую горечь после того, как эти надежды рухнули. Теперь он мучился угрызениями совести из-за того, что пренебрёг советами моей матери, которые могли бы спасти его от дополнительного ярма долгов. Он тщетно упрекал себя в том, что вырвал её из достатка, лёгкой жизни, роскоши её прежнего житья для того, чтобы она трудилась с ним в бедности. Для него было невыносимо видеть, как роскошная, высокообразованная женщина, за которой так много ухаживали, которой так много восхищались, превратилась в активную домохозяйку, чьи руки и голова были постоянно заняты домашними заботами и трудами. Та охота, с которой она выполняла свои обязанности, оживлённость, с которой она сносила трудности, и доброта, которая не позволяла ей возложить на мужа ни малейшей вины, были извращены этим самоедом и вели только к усилению его страданий. И мозг грыз тело, искажал нервную систему, а нервы, в свою очередь, расстраивали мозг до тех пор, пока его здоровье не оказалось значительно расстроено, и никто из нас не мог убедить его в том, что состояние наших дел вовсе не было таким безнадёжным, как это представлялось его больному воображению.
Полезный пони-фаэтон был продан вместе с  откормленным пони – любимцем семьи, о котором мы были совершенно уверены, что он закончит свои дни в мире и останется навсегда в наших руках. Маленькая конюшня и сарай сдавались внаём, мальчик слуга и самая расторопная (и самая дорогая) из двух горничных были отпущены. Наша одежда чинилась, перелицовывалась и штопалась почти до неприличия, наша еда, всегда простая, теперь стала совсем скудной, за исключением любимых блюд отца, мы изо всех сил экономили уголь и свечи: пара свечей теперь заменялась одной, и ту использовали очень экономно; уголь заботливо берегли в полупустом камине: особенно когда отец уходил по делам прихода или был прикован к постели болезнью, мы грели ноги у каминной решётки, подгребая время от времени догорающие угли и иногда добавляя угольной пыли или обломков, чтобы сохранить огонь. Что касается наших ковров, они со временем истёрлись до дыр; на них ставилось даже больше заплат и их штопали больше, чем нашу одежду. Чтобы сохранить расходы на садовника, Мери и я взялись ухаживать за садом, а вся готовка и уход за домом, с которыми не справлялась оставшаяся служанка, теперь перешли к моей матери и сестре, с моей помощью иногда. Помощь эта была небольшой, потому что хотя я сама уже считала себя женщиной, остальные смотрели на меня как на ребёнка, а моя мать, как самые активные и хозяйственные женщины не была одарена очень активными дочерьми. Из-за этого, ведь она была так умна и благопристойна, она никогда не входила в соблазн поручить кому-либо свои дела, а наоборот, была готова действовать и думать за других. Какое бы дело ни случалось, она была склонна думать, что никто не может справиться с ним лучше неё, поэтому когда бы я ни предлагала свою помощь, я получала приблизительно такой ответ: «Нет, любимая, ты не сможешь этого сделать, ты ничем не можешь здесь помочь. Иди помоги сестре, или возьми её с собой на прогулку. Скажи ей, что она не должна сидеть так много и постоянно оставаться дома – она может похудеть и заболеть».
- Мери, мама говорит, чтобы я тебе помогла или взяла тебя с собой на прогулку. Она говорит, что ты можешь похудеть и заболеть, если будешь постоянно сидеть дома.
- Ты не можешь мне помочь, Агнес, а я не могу пойти на прогулку с ТОБОЙ: у меня слишком много дел.
- Тогда давай я помогу тебе.
- Ты не сможешь, малышка. Иди позанимайся музыкой или поиграй с котенком.
Всегда было много шитья, но меня никогда не учили кроить, и кроме простейшей подрубки и намётки я не могла сделать почти ничего больше даже в этом. И мама, и сестра полагали, что было гораздо легче выполнить работу самостоятельно, чем готовить её для меня. К тому же, им скорее хотелось, чтобы я училась или развлекалась: для меня будет достаточно времени сидеть над шитьём, как старая матрона, когда  мой любимый котёнок станет старым котом. При таких обстоятельствах, хотя я была не многим полезнее котёнка, моя праздность всё же имела объяснения.
Во время всех этих трудностей я только раз слышала жалобу матери на отсутствие денег. Когда пришло лето, она заметила Мери и мне: «Как было бы хорошо, если бы ваш папа мог провести пару недель на курорте. Я уверена в том, что морской воздух и смена обстановки оказали бы ему неоценимую услугу. Но вы понимаете, денег нет», - добавила она со вздохом. Мы обе очень желали, чтобы это осуществилось, и горько жаловались. «Ну же! – сказала она. – Жаловаться бессмысленно. Возможно, что-то можно сделать. Мери, ты прекрасно рисуешь. Что ты скажешь на то, чтобы нарисовать немного больше работ в твоем лучшем стиле, вставить их в рамку вместе с акварелями, которые ты уже сделала, и попытаться найти им место у какого-нибудь торговца живописью, способному оценить их достоинства?»
- Мама, я буду только рада, если их окажется возможным продать, особенно по хорошей цене.
- Стоит попытаться, дорогая. Ты подготовь рисунки, а я попытаюсь найти покупателя.
- Я тоже хотела бы сделать что-то, - сказала я.
- Ты, Агнес? Что ж, кто знает? Ты тоже хорошо рисуешь. Если ты выберешь простой сюжет, смею сказать, ты сможешь создать что-то такое, что мы будем рады выставить.
- У меня есть другая идея, мама, уже давно. Я только не хотела говорить о ней.
- Действительно? Скажи же нам, что это!
- Я хотела бы стать гувернанткой.
Моя мать издала возглас удивления и рассмеялась. Моя сестра уронила работу из рук и воскликнула:
- Ты – гувернантка, Агнес! Как тебе в голову пришла подобная мысль?
- Не вижу в этом ничего экстраординарного. Я не претендую на то, чтобы обучать взрослых девушек, но маленьких я смогла бы учить, и была бы этому так рада! Я так люблю детей. Позволь мне, мама!
- Но, дорогая моя, ты ещё не научилась следить за СОБОЙ, а маленькие дети требуют больше  рассудительности и опыта, чем взрослые.
- Но мама, мне уже больше восемнадцати, я совершенно умею заботиться о себе и о других тоже. Ты не знаешь и половины моей мудрости и осмотрительности, потому что я никогда не пыталась.
- Подумай только, - сказала Мери, - что ты будешь делать в доме, полном незнакомцев, без меня и без мамы, с кучей детей, за которыми ты должна будешь присматривать, и тебе не у кого будет спросить совета? Ты даже не будешь знать, как тебе одеться.
- Ты так думаешь, потому что я всегда делаю так, как ты велишь мне. Ты думаешь, что я неспособна принимать собственные решения. Но только дайте мне попробовать – это всё, о чём я прошу, и вы увидите, на что я способна.
В этот момент вошёл отец, и предмет нашей дискуссии был сообщён ему.
- Что? Моя маленькая Агнес – гувернантка? – воскликнул он, и, вопреки своему отвращению, засмеялся.
- Да, папа, и не говори ничего против! Я была бы так рада заняться этим, и я уверена, я отлично справлюсь.
- Но, дорогая, мы не можем тебя отпустить, - слеза блеснула в его глазах, и он добавил. – Нет-нет, как бы нам ни было тяжело, так низко мы ещё не пали.
- О, нет! – сказала мама. – В таком шаге нет необходимости, это просто её причуда. Ты должна сдерживать свой язык, несносная девочка. Хотя ты так готова покинуть нас, мы не можем расстаться с тобой.
Я молчала в тот день и в течение многих последующих дней, но я не отказалась от своего плана. Мери приготовила материалы для рисования и села за работу. Я сделала то же самое, но во время рисования я думала о других вещах. Как радостно было бы стать гувернанткой! Выйти в большой мир, войти в новую жизнь, действовать самостоятельно, попробовать дремлющие силы, зарабатывать себе на жизнь, помогать отцу с матерью и сестре, освободить их от расходов на моё пропитание и одежду, показать папе, что может сделать его маленькая Агнес, убедить маму и сестру в том, что я вовсе не беспомощна, не бездумна, как они полагают. И потом, как было бы прекрасно, если бы мне доверили заботу о детях и их обучение! Что бы ни говорили другие, я чувствовала, что была полностью компетентна для такого задания: ясные воспоминания о моих собственных мыслях в раннем детстве были более надежным гидом, чем наставления самых зрелых советчиков. Мне нужно было бы отвернуться от моих маленьких учеников к себе самой в их возрасте, и я сразу бы поняла, как завоевать их доверие и любовь, как пробудить раскаяние у оступившихся, как  приободрить робких и утешить обиженных, как сделать Добродетель практической, Наставления желанными, Религию любимой и понимаемой. Приятная задача! Направлять молодые деревца и смотреть на то, как их почки разворачиваются день за днём!
Раз на меня влияло столько стимулов, я решила упорствовать, хотя страх огорчить маму и отца не позволил мне говорить об этом предмете в течение нескольких дней. Через какое-то время я вновь коснулась этого предмета в разговоре с мамой и с некоторыми трудностями склонила её на свою сторону. Затем было получено неохотное согласие отца, и затем, хотя Мери всё ещё вздыхала от неудовольствия, моя дорогая добрая мама начала искать подходящее место для меня. Она написала родственникам моего отца и просматривала объявления в газетах. С её собственными родственниками она давно прекратила общение: формальный обмен письмами по случаю – это всё, что она делала со времён замужества, и она не обратилась бы к родственникам с такой просьбой, как эта. Но изоляция моих родителей от внешнего мира была такой долгой и такой полной, что прошло много недель, прежде чем представился подходящий случай. Наконец, к моей большой радости, было решено, что я возьму на себя заботу о детях некой миссис Блумфилд, кого моя добрая тётя Грей знала в молодости и о ком отзывалась, как об очень хорошей женщине. Её муж был торговцем на пенсии, который заработал довольно большое состояние, но не собирался платить наставнице своих детей больше 25 фунтов. Однако, я была рада принять это предложение, хотя мои родители считали, что его лучше было бы отклонить.
Но ещё несколько недель стоило уделить приготовлениям. Какими долгими и нудными показались эти недели для меня! Хотя, в целом, они были очень счастливыми: полными светлых надежд и пылких ожиданий. С каким особым удовольствием я участвовала в шитье моей новой одежды и, следовательно, в упаковке чемоданов! Но к последнему примешивалась горечь расставания, и когда всё было готово к моему отъезду на следующий день, и приближалась моя последняя ночь дома, моё сердце схватила внезапная боль. Мои дорогие друзья выглядели такими печальными и разговаривали со мной с такой добротой, что я с трудом сдерживалась от слёз, хотя старалась казаться весёлой. Мы с Мери в последний раз прогулялись по вересковой пустоши, по саду и обошли вокруг дома. В последний раз, с её помощью, я покормила наших ручных голубей – прекрасных созданий, которых мы научили клевать корм из наших рук. Я на прощание погладила их шелковистые спинки, когда они скопились на моих коленях. Я поцеловала своих любимцев: пару белых трубастых голубей. Я в последний раз сыграла на нашем старом фамильном фортепиано и спела последнюю песню папе: не последнюю, как я надеялась, но последнюю, как мне казалось, на очень долгое время. И, возможно, когда я вновь сделаю это, мои чувства будут уже другими: обстоятельства могут измениться, и этот дом, возможно, никогда больше не будет моим домом. Мой дорогой маленький друг, котёнок, определённо изменится: он уже вырос в большую кошку, и когда я вернусь, даже нанесу короткий визит на Рождество, она, скорее всего, забудет и свою подругу по играм, и её весёлые проделки. Я поиграла с ней в последний раз, и когда гладила её мягкий яркий мех, пока она мурчала у меня на коленях, меня охватила такая грусть, которую мне трудно было скрыть. Затем, вечером, когда Мери и я ушли в нашу тихую комнатку, где мои ящики стола были уже опустошены и полки на книжном шкафу опустели, и где ей предстояло жить одной, в унылом одиночестве, как она выразилась, моё сердце сжалось больше, чем обычно. Я чувствовала, словно была эгоисткой, настаивая на том, что должна покинуть её, и когда я ещё раз встала на колени возле нашей маленькой кровати, я молилась более страстно о том, чтобы Господь ниспослал благословение на неё и на наших родителей. Чтобы скрыть свои эмоции, я спрятала лицо в ладонях, и они намокли от слёз. Поднявшись, я увидела, что она тоже плакала, но мы обе молчали. В тишине мы отошли ко сну, сжавшись вместе более плотно от сознания того, что нам придётся так скоро расстаться.
Но утро принесло обновление надежд и бодрости. Я должна была отправиться из дома рано: экипаж, на котором мне предстояло ехать (двуколка, арендованная у мистера Смита – торговца тканями, бакалеей и чаем в нашей деревне), должна была вернуться назад в тот же день. Я встала, умылась, оделась, проглотила завтрак, меня нежно обняли отец, мать и сестра, я поцеловала кошку к ужасу нашей служанки Салли, пожала ей руку, села в двуколку, набросила вуаль на лицо и только тогда разразилась слезами. Двуколка катилась. Я посмотрела назад: моя дорогая мама и сестра всё ещё стояли в дверях, махая мне на прощание. Я тоже махнула им и взмолила Бога о том, чтобы Он благословил их. Затем мы спустились с холма, и они скрылись из виду.
- Утро сегодня прохладное, мисс Агнес, - заметил Смит, - да и тёмное. Но, возможно, мы доберёмся до места быстрее, чем начнётся дождь.
- Да, я надеюсь на это, - ответила я так спокойно, как могла.
- Прошлой ночью дождь хорошо пролил.
- Да.
- Но этот холодный ветер, возможно, прогонит его.
- Возможно, да.
На этом наш разговор закончился. Мы пересекли долину и начали подниматься на следующий холм. Когда мы поднимались, я оглянулась назад: я увидела нашу деревню и старый серый дом священника за ней. Он купался в косом солнечном луче. Луч был совсем тонким, но деревня и окружающие холмы были погружены в глубокую тень, и я обрадовалась этому блуждающему солнечному лучу, словно доброму предзнаменованию. Стиснув руки, я страстно пожелала благословения обитателям этого дома и поспешно отвернулась, так как видела, что солнце прячется, и осторожно избежала другого взгляда, который упал бы в мрачную тень, как остальной пейзаж.